А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
ГЛАВА 20
Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
— А я не думал, что нравлюсь тебе.
В ней появилось лукавство. Это была восхитительная игра.
— А почему ты думаешь, что теперь нравишься? — сказала она.
— Ну, ты теперь другая. Вроде изменилась. Мне нравится твоя прическа.
— А-а, это, — сказала она. — Да там, в закусочной, вроде как незачем прихорашиваться. Кто меня увидит?
— Я, — галантно сказал Прыщ. — Давай назад. Тебя возьмут обратно. Гарантирую.
Она покачала головой.
— Нет, когда я ухожу — я ухожу. Обратно не приползу. А кроме того, пора подумать о будущем. У нас есть планы.
— Какие планы?
Норма заколебалась, стоит ли рассказывать. С одной стороны, можно сглазить — но удержаться она не могла.
— У нас будет квартирка с красным диваном и радио. Будет плита, холодильник, и я буду учиться на сестру. — Ее глаза сияли.
— Кто это «мы»?
— Мы с мисс Камиллой Дубе, вот кто. Когда я стану сестрой, у меня будет на что одеваться, мы будем ходить в театр и, может быть, принимать друзей.
— Ерунда, — сказал он. — Не будет этого.
— Почему ты так говоришь?
— Не будет, и все. Слушай, чего ты не вернешься к Чикоям? Я изучаю радар, а там уйдем вместе и, кто его знает, может, и сойдемся. Ведь девушке — ей же хочется замуж. Я парень молодой. Ну а… это… парню хорошо иметь жену. Это делает его вроде… целеустремленным.
Норма посмотрела ему в глаза серьезным вопросительным взглядом, — не смеется ли он над ней. И была в ее взгляде такая прямота, что Прыщ неверно истолковал его и смущенно отвернулся.
— Понятно, — сказал он с горечью. — По-твоему, нельзя встречаться с парнем, у которого такая штука. Я все делал. Больше сотни истратил на врачей и разную аптечную дрянь. Все без толку. Один врач говорит, они пройдут. Говорит, годика через два исчезнут. Только не знаю, правда ли. Ну и давай, — сказал он со злостью. — Устраивай себе квартирку. Я, может, такие развлечения знаю, какие тебе не снились. Нечего строить из себя. — Голос у него был совершенно подавленный, и он глядел себе на колени.
Норма посмотрела на него с удивлением. Ни в ком, кроме себя, не предполагала она такой жалкой боли. Никто еще не искал у Нормы сочувствия и поддержки. Пузырек тепла наклюнулся у нее внутри — и какая-то благодарность. Она сказала:
— Ты так не думай. Нельзя так думать — если ты девушке не безразличен, она так думать не будет. Врач знал, что говорит. Я знала трех молодых ребят, у них это потом прошло.
Прыщ не поднимал головы. Он все еще был подавлен, но бесенок уже зашевелился. Он чувствовал, что преимущество переходит к нему, и начал им пользоваться — и это было внове для него, это было открытие. Он всегда хвастался перед девушками, петушился, а тут, оказывается, так просто. Хитрый бесенок начал действовать.
— Это так доводит, что прямо не можешь, — сказал он. — Иногда думаю покончить с собой. — Он вынудил у себя всхлип.
— Нет, ты так не говори, — сказала Норма. Для нее это было тоже новой ролью, но такой, наверно, для которой она годилась лучше всего.
— Никто меня не любит, — сказал Прыщ. — Никто меня знать не хочет.
— Не говори так, — повторила Норма. — Это неправда. Ты мне всегда нравился.
— Никогда я тебе не нравился.
— Нет, нравился. — Утешая его, она положила руку ему на локоть.
Он не глядя накрыл ее ладонью и прижал к себе. А потом его рука схватила руку Нормы и сжала пальцы, и Норма машинально ответила пожатием. Он повернулся, сгреб ее и сунулся к ней лицом.
— Не надо! — крикнула она. — Перестань.
Он обхватил ее еще крепче.
— Перестань, — сказала она. — Перестань же. Старик сзади.
Прыщ прошептал:
— Слышишь, храпит старый хрыч. Хоть из пушки стреляй. Не бойся, не бойся.
Она уперлась локтями ему в грудь. Руки Прыща цеплялись за ее юбку.
— Перестань, — шепнула она. — Перестань, слышишь? — Теперь она поняла, что ее провели. — Перестань! Пусти меня!
— Ну давай, — ошалело говорил он. — Давай, ну пожалуйста. — Глаза у Прыща помутнели, и он возился с ее юбкой.
— Перестань, перестань, пожалуйста. А если… если войдет Камилла? Если увидит, что ты де…
Взгляд у Прыща на секунду прояснился. Он недобро уставился на Норму.
— Ну и войдет. Ну и увидит, проститутка несчастная, а тебе не один черт?
Рот у Нормы раскрылся, руки ослабли. Она смотрела на него, не веря своим глазам. Смотрела так, как будто не расслышала. А затем — ярость ее была холодной и убийственной. Ее закаленные работой мускулы напряглись. Она вырвала руку и ударила его в зубы. Она вскочила на ноги и заработала обоими кулаками, а он был так ошарашен, что только закрывал лицо.
Она фырчала на него, как кошка.
— Сопляк! — сказала она. — У-у, сопляк паршивый.
Она пинала и толкала его, выпихнула в проход, пробежала по проходу и выскочила вон. Он запутался ногами в ножках сидений и пытался перевернуться.
Норма чувствовала слабость и дурноту. Губы у нее дрожали, из глаз текло.
— Сопляк паршивый, — плакала она. — Сопляк паршивый, грязный. — Она перешагнула кювет, кинулась в траву и уткнулась лицом в руки. Прыщ наконец встал и воровато выглянул в окно. Он совсем не знал, что теперь делать.
Камилла медленно возвращалась по дороге и увидела Норму, лежащую ничком. Она перешагнула канаву и наклонилась к ней.
— Что с тобой? Упала? Что случилось?
Норма подняла заплаканное лицо.
— Ничего, — сказала она.
— Встань, — коротко приказала Камилла. — Встань ты с мокрой травы. — Она рывком подняла Норму, подвела к обрыву и усадила на газеты. — Да что с тобой стряслось-то?
Норма утерла мокрое лицо рукавом и смазала остатки губной помады.
— Не хочу про это говорить.
— Ну, дело хозяйское, — сказала Камилла.
— Все Прыщ. Хватать меня начал.
— Ты что, постоять за себя не можешь? Сразу сырость разводить?
— Не из-за этого.
— А из-за чего же? — Камилле было, в общем, неинтересно. У нее хватало своих забот.
Норма терла пальцами красные глаза.
— Я его ударила, — сказала она. — Ударила потому, что он назвал вас проституткой.
Камилла отвернулась. Она смотрела на ту сторону долины, где за горами пряталось солнце, и терла щеку. Глаза у нее были потухшие. Потом она заставила их ожить, заставила их улыбнуться и с улыбкой обернулась к Норме.
— Слушай, детка, — сказала она. — Придется тебе принять это на веру, пока сама не убедишься, — каждой случается в жизни быть проституткой. Каждой. И худшие проститутки — те, кто называет это иначе.
— Но вы же нет, — сказала Норма.
— Оставим это. Оставим. Давай-ка лучше займемся твоим личиком. Помада, конечно, ванны не заменит, но все же лучше, чем ничего.
Камилла раскрыла сумочку, порылась в ней и достала расческу.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
— А я не думал, что нравлюсь тебе.
В ней появилось лукавство. Это была восхитительная игра.
— А почему ты думаешь, что теперь нравишься? — сказала она.
— Ну, ты теперь другая. Вроде изменилась. Мне нравится твоя прическа.
— А-а, это, — сказала она. — Да там, в закусочной, вроде как незачем прихорашиваться. Кто меня увидит?
— Я, — галантно сказал Прыщ. — Давай назад. Тебя возьмут обратно. Гарантирую.
Она покачала головой.
— Нет, когда я ухожу — я ухожу. Обратно не приползу. А кроме того, пора подумать о будущем. У нас есть планы.
— Какие планы?
Норма заколебалась, стоит ли рассказывать. С одной стороны, можно сглазить — но удержаться она не могла.
— У нас будет квартирка с красным диваном и радио. Будет плита, холодильник, и я буду учиться на сестру. — Ее глаза сияли.
— Кто это «мы»?
— Мы с мисс Камиллой Дубе, вот кто. Когда я стану сестрой, у меня будет на что одеваться, мы будем ходить в театр и, может быть, принимать друзей.
— Ерунда, — сказал он. — Не будет этого.
— Почему ты так говоришь?
— Не будет, и все. Слушай, чего ты не вернешься к Чикоям? Я изучаю радар, а там уйдем вместе и, кто его знает, может, и сойдемся. Ведь девушке — ей же хочется замуж. Я парень молодой. Ну а… это… парню хорошо иметь жену. Это делает его вроде… целеустремленным.
Норма посмотрела ему в глаза серьезным вопросительным взглядом, — не смеется ли он над ней. И была в ее взгляде такая прямота, что Прыщ неверно истолковал его и смущенно отвернулся.
— Понятно, — сказал он с горечью. — По-твоему, нельзя встречаться с парнем, у которого такая штука. Я все делал. Больше сотни истратил на врачей и разную аптечную дрянь. Все без толку. Один врач говорит, они пройдут. Говорит, годика через два исчезнут. Только не знаю, правда ли. Ну и давай, — сказал он со злостью. — Устраивай себе квартирку. Я, может, такие развлечения знаю, какие тебе не снились. Нечего строить из себя. — Голос у него был совершенно подавленный, и он глядел себе на колени.
Норма посмотрела на него с удивлением. Ни в ком, кроме себя, не предполагала она такой жалкой боли. Никто еще не искал у Нормы сочувствия и поддержки. Пузырек тепла наклюнулся у нее внутри — и какая-то благодарность. Она сказала:
— Ты так не думай. Нельзя так думать — если ты девушке не безразличен, она так думать не будет. Врач знал, что говорит. Я знала трех молодых ребят, у них это потом прошло.
Прыщ не поднимал головы. Он все еще был подавлен, но бесенок уже зашевелился. Он чувствовал, что преимущество переходит к нему, и начал им пользоваться — и это было внове для него, это было открытие. Он всегда хвастался перед девушками, петушился, а тут, оказывается, так просто. Хитрый бесенок начал действовать.
— Это так доводит, что прямо не можешь, — сказал он. — Иногда думаю покончить с собой. — Он вынудил у себя всхлип.
— Нет, ты так не говори, — сказала Норма. Для нее это было тоже новой ролью, но такой, наверно, для которой она годилась лучше всего.
— Никто меня не любит, — сказал Прыщ. — Никто меня знать не хочет.
— Не говори так, — повторила Норма. — Это неправда. Ты мне всегда нравился.
— Никогда я тебе не нравился.
— Нет, нравился. — Утешая его, она положила руку ему на локоть.
Он не глядя накрыл ее ладонью и прижал к себе. А потом его рука схватила руку Нормы и сжала пальцы, и Норма машинально ответила пожатием. Он повернулся, сгреб ее и сунулся к ней лицом.
— Не надо! — крикнула она. — Перестань.
Он обхватил ее еще крепче.
— Перестань, — сказала она. — Перестань же. Старик сзади.
Прыщ прошептал:
— Слышишь, храпит старый хрыч. Хоть из пушки стреляй. Не бойся, не бойся.
Она уперлась локтями ему в грудь. Руки Прыща цеплялись за ее юбку.
— Перестань, — шепнула она. — Перестань, слышишь? — Теперь она поняла, что ее провели. — Перестань! Пусти меня!
— Ну давай, — ошалело говорил он. — Давай, ну пожалуйста. — Глаза у Прыща помутнели, и он возился с ее юбкой.
— Перестань, перестань, пожалуйста. А если… если войдет Камилла? Если увидит, что ты де…
Взгляд у Прыща на секунду прояснился. Он недобро уставился на Норму.
— Ну и войдет. Ну и увидит, проститутка несчастная, а тебе не один черт?
Рот у Нормы раскрылся, руки ослабли. Она смотрела на него, не веря своим глазам. Смотрела так, как будто не расслышала. А затем — ярость ее была холодной и убийственной. Ее закаленные работой мускулы напряглись. Она вырвала руку и ударила его в зубы. Она вскочила на ноги и заработала обоими кулаками, а он был так ошарашен, что только закрывал лицо.
Она фырчала на него, как кошка.
— Сопляк! — сказала она. — У-у, сопляк паршивый.
Она пинала и толкала его, выпихнула в проход, пробежала по проходу и выскочила вон. Он запутался ногами в ножках сидений и пытался перевернуться.
Норма чувствовала слабость и дурноту. Губы у нее дрожали, из глаз текло.
— Сопляк паршивый, — плакала она. — Сопляк паршивый, грязный. — Она перешагнула кювет, кинулась в траву и уткнулась лицом в руки. Прыщ наконец встал и воровато выглянул в окно. Он совсем не знал, что теперь делать.
Камилла медленно возвращалась по дороге и увидела Норму, лежащую ничком. Она перешагнула канаву и наклонилась к ней.
— Что с тобой? Упала? Что случилось?
Норма подняла заплаканное лицо.
— Ничего, — сказала она.
— Встань, — коротко приказала Камилла. — Встань ты с мокрой травы. — Она рывком подняла Норму, подвела к обрыву и усадила на газеты. — Да что с тобой стряслось-то?
Норма утерла мокрое лицо рукавом и смазала остатки губной помады.
— Не хочу про это говорить.
— Ну, дело хозяйское, — сказала Камилла.
— Все Прыщ. Хватать меня начал.
— Ты что, постоять за себя не можешь? Сразу сырость разводить?
— Не из-за этого.
— А из-за чего же? — Камилле было, в общем, неинтересно. У нее хватало своих забот.
Норма терла пальцами красные глаза.
— Я его ударила, — сказала она. — Ударила потому, что он назвал вас проституткой.
Камилла отвернулась. Она смотрела на ту сторону долины, где за горами пряталось солнце, и терла щеку. Глаза у нее были потухшие. Потом она заставила их ожить, заставила их улыбнуться и с улыбкой обернулась к Норме.
— Слушай, детка, — сказала она. — Придется тебе принять это на веру, пока сама не убедишься, — каждой случается в жизни быть проституткой. Каждой. И худшие проститутки — те, кто называет это иначе.
— Но вы же нет, — сказала Норма.
— Оставим это. Оставим. Давай-ка лучше займемся твоим личиком. Помада, конечно, ванны не заменит, но все же лучше, чем ничего.
Камилла раскрыла сумочку, порылась в ней и достала расческу.
ГЛАВА 21
Хуан ускорил шаги, и Милдред с трудом держалась рядом.
— Нам обязательно бежать? — спросила она.
— Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.
Она поспевала за ним рысцой.
— Вы надеетесь его вытащить?
— Да.
— Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?
Хуан замедлил шаги.
— Я же сказал вам. Два раза сказал.
— А-а, ну да. Значит, это было всерьез?
— Я всегда говорю всерьез, — ответил Хуан.
Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были розовыми и розоватой прозрачностью обливали землю и холмы.
Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.
— Когда они выезжают? — спросил он.
— Никого не нашел, — лаконично ответил Хуан. — Придется самим. Мне нужна помощь. Куда они к чертям подевались?
— Разбрелись, — сказал Прыщ.
— Ладно, вынимай брезент.
— Там дама на нем спит.
— Ладно, подними ее. Нужны камни, если сможешь найти, и нужны доски или столбы. Придется, наверно, разобрать забор. Но колючую проволоку оставь, скот разбежится. И вот что, Прыщ…
Рот у Прыща открылся, плечи повисли.
— Вы обещали…
— Собери всех мужчин. Мне понадобится помощь. Я возьму большой домкрат под задним сиденьем.
Хуан влез в автобус. Внутри уже было темновато. Он увидел, что на сиденье лежит Ван Брант.
— Вам придется встать, я хочу взять домкрат, — сказал Хуан.
Вдруг он наклонился ниже. Глаза у старика были открыты и закатились, шумный натужный храп рвался из его глотки, в углах рта собралась слюна. Хуан перевернул его на спину, язык у старика запал в горло и преградил путь воздуху. Хуан залез в его открытый рот пальцами и оттянул язык вперед и вниз. Он крикнул: «Прыщ! Прыщ!» — и свободной рукой, золотым обручальным кольцом постучал в стекло.
Прыщ влез в автобус.
— Он заболел, черт побери. Позови кого-нибудь. Посигналь.
Сменить их пришлось мистеру Причарду. Ему это было отвратительно, но отказаться он не мог. Хуан отрезал коротенькую палочку и показал ему, как придерживать западавший язык, уперев палочку в небо, чтобы старик не задохнулся. Мистеру Причарду был омерзителен вид больного, и от кислого запаха, выходившего с тяжелым дыханием, его мутило. Но отказаться он не мог. Он не хотел ни о чем думать. Его ум желал выключиться. Все его существо поминутно скручивалось от леденящих мыслей. В автобус вошла его жена и, увидев его, села на первое место у двери — как можно дальше от него. И даже в сумерках он разглядел царапины и кровь у нее на воротнике. Она с ним не разговаривала.
Он мысленно сказал: «Я, наверно, был невменяем. Не понимаю, как я мог это сделать. Дорогая, ну почему ты не можешь подумать, что я был болен, не в своем уме». Он сказал это в своем уме. Он подарит ей маленькую оранжерейку — и не такую уж маленькую. Он построит ей лучшую оранжерейку на свете. Но долгое время об этом нельзя будет даже заговорить. И путешествие в Мексику — им надо пережить его. Оно будет ужасным, но им надо пережить его. И долго ли не исчезнет из ее глаз это выражение — обида, укор, упрек? Несколько дней она не будет разговаривать — это он знал, — а если и будет, то безукоризненно вежливо: краткие ответы, мягкий голос, и ни одного взгляда в глаза. «О господи, подумал он, — как меня в такое заносит? Почему не я здесь лежу, умираю, а этот старик? Ему уже никогда не придется переживать такое».
Он почувствовал, что под машиной начали работать люди. Он услышал, как воткнулась лопата и хлюпнула грязь, услышал, как бросили камень под колесо. Жена сидела подобравшись, и на губах ее была терпеливая улыбка. Он еще не знал, как она обернет дело, но все в ее руках.
Ей было грустно, и она твердила себе: «Не нужно злых мыслей. Если Элиот поддался низменному, это вовсе не значит, что я должна забыть о своем благородстве и великодушии». В груди трепыхнулось торжество. «Я победила гнев, — прошептала она, — и победила отвращение. Я способна простить его, я знаю, что способна. Но ради него же я не должна торопиться с этим — ради его же блага. Я должна выждать». Лицо ее было преисполнено достоинства и обиды.
У автобуса Прыщ творил чудеса силы и доблести. Его двухцветные штиблеты погибали в грязи. Он губил их почти намеренно. Слой грязи налип на его шоколадные брюки. Он надругался над своим красивым костюмом. Он вонзал лопату в землю, окапывая колеса сзади и с боков, и отшвыривал грязь. Он встал на грязь коленями, чтобы рыть руками. Его волчьи глаза горели от труда, и на лбу выступил пот. Он украдкой поглядывал на Хуана. Хуан забыл их уговор — и как раз тогда, когда Прыщу это было особенно важно. Прыщ втыкал лопату в землю с порывисто-бурной силой.
Эрнест Хортон взял кирку и перешагнул через канаву. Он снял дерн, корни, слой почвы и наткнулся на то, что искал. Каменные обломки некогда обвалившегося холма. Он выковыривал камни и складывал на траве возле ямы. К нему подошла Камилла.
— Я помогу вам носить.
— В грязи измажетесь, — сказал Эрнест.
— Думаете, я могу стать грязнее, чем сейчас? — спросила она.
Он опустил кирку.
— Не хотите дать мне телефон? Я бы вас сводил куда-нибудь.
— Я правду сказала. Я пока нигде не живу. У меня нет телефона.
— Как знаете, — сказал Эрнест.
— Да нет, честно. Где вы остановитесь?
— В «Голливуд-Плазе», — сказал Эрнест.
— Хорошо, если будете в вестибюле послезавтра около семи, я, может быть, зайду.
— Годится, — сказал Эрнест. — Пойдем обедать к Муссо-Франку.
— Я не сказала, что приду. Я сказала — может быть. Не знаю, какое еще будет настроение. Если не появлюсь, не швыряйте часы об стенку. Я уже не соображаю что к чему — до того укаталась.
— Годится, — сказал Эрнест. — Поторчу до половины восьмого.
— Вы молодец, — сказала Камилла.
— Лопух как лопух, — сказал Эрнест. — Большие не поднимайте. Я отнесу. Берите маленькие.
Она взяла в обе руки по камню и отправилась к автобусу.
Хуан подошел к старой изгороди и стал вытаскивать столбы. Он вышатнул восемь штук, но через один, чтобы не упала колючая проволока. Он отнес столбы и пошел за новыми.
Розовая заря бледнела, и на долину спускались сумерки. Хуан опер домкрат на столб, подвел его под полку обода и стал поднимать автобус с одного бока. По мере того как колесо поднималось в яме, Прыщ наталкивал под него камни.
Хуан переставил домкрат, покачал еще, и постепенно одна сторона автобуса поднялась из грязи. Хуан перенес домкрат на другую сторону и стал вывешивать другое колесо.
Эрнест выкапывал камни, а Камилла с Нормой носили их к канаве.
Милдред сказала:
— А мне что делать?
— Уложите поплотнее этот столб, пока я схожу за другим рычагом, — сказал Хуан. Он работал наперегонки с темнотой. Лоб у него блестел от пота. Прыщ, коленями в грязи, бутил яму под колесом, и другая сторона автобуса поднималась над кюветом.
— Поднимем с запасом, — сказал Хуан, — чтобы не переделывать снова. Я хочу уложить столбы под колеса.
Кончили уже в потемках. Хуан сказал:
— Надо, чтобы все подтолкнули, когда я тронусь. Если хоть метр сделаем — все в порядке.
— Как там дальше дорога? — спросил Прыщ.
— Мне показалась ничего. Ого! Дал ты жизни своему костюму.
Лицо у Прыща осунулось от разочарования.
— Подумаешь, костюм, — сказал он. — Что от него толку? — Голос был такой убитый, что Хуан уставился на него в полутьме.
Губы Хуана нехотя разошлись в улыбке.
— Я сяду за руль, а тебе придется покомандовать здесь, Кит. Заставь их навалиться, когда я тронусь. Ты знаешь, что делать. Командуй здесь, Кит.
Прыщ швырнул лопату.
— Все сюда, — закричал он. — Все сюда, а ну, нажмем! Я стану справа. Девушки тоже. Все взялись! — Он выстроил людей позади автобуса. На секунду он задержал алчный взгляд на миссис Причард. «Пожалуй, будет только мешаться», — решил он.
Хуан забрался в автобус.
— Вылезайте толкать, — велел он мистеру Причарду.
Мотор завелся легко. Хуан дал ему несколько секунд поработать. Потом включил первую скорость, дважды стукнул по борту и услышал, как Прыщ два раза стукнул в ответ по задней стенке. Он чуть прибавил газу и стал отпускать сцепление. Колеса пошли, пробуксовали, рыкнули, пошли, и «Любимая», пьяно переваливаясь по каменной колее, выползла на дорогу. Хуан отъехал по дороге от лужи и потянул ручной тормоз. Он встал и выглянул в дверь.
— Кидайте инструменты прямо на пол, — сказал он. — Давайте, поехали.
Он включил фары, и лучи осветили гравийную дорогу до самой макушки маленького холма.
— Нам обязательно бежать? — спросила она.
— Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.
Она поспевала за ним рысцой.
— Вы надеетесь его вытащить?
— Да.
— Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?
Хуан замедлил шаги.
— Я же сказал вам. Два раза сказал.
— А-а, ну да. Значит, это было всерьез?
— Я всегда говорю всерьез, — ответил Хуан.
Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были розовыми и розоватой прозрачностью обливали землю и холмы.
Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.
— Когда они выезжают? — спросил он.
— Никого не нашел, — лаконично ответил Хуан. — Придется самим. Мне нужна помощь. Куда они к чертям подевались?
— Разбрелись, — сказал Прыщ.
— Ладно, вынимай брезент.
— Там дама на нем спит.
— Ладно, подними ее. Нужны камни, если сможешь найти, и нужны доски или столбы. Придется, наверно, разобрать забор. Но колючую проволоку оставь, скот разбежится. И вот что, Прыщ…
Рот у Прыща открылся, плечи повисли.
— Вы обещали…
— Собери всех мужчин. Мне понадобится помощь. Я возьму большой домкрат под задним сиденьем.
Хуан влез в автобус. Внутри уже было темновато. Он увидел, что на сиденье лежит Ван Брант.
— Вам придется встать, я хочу взять домкрат, — сказал Хуан.
Вдруг он наклонился ниже. Глаза у старика были открыты и закатились, шумный натужный храп рвался из его глотки, в углах рта собралась слюна. Хуан перевернул его на спину, язык у старика запал в горло и преградил путь воздуху. Хуан залез в его открытый рот пальцами и оттянул язык вперед и вниз. Он крикнул: «Прыщ! Прыщ!» — и свободной рукой, золотым обручальным кольцом постучал в стекло.
Прыщ влез в автобус.
— Он заболел, черт побери. Позови кого-нибудь. Посигналь.
Сменить их пришлось мистеру Причарду. Ему это было отвратительно, но отказаться он не мог. Хуан отрезал коротенькую палочку и показал ему, как придерживать западавший язык, уперев палочку в небо, чтобы старик не задохнулся. Мистеру Причарду был омерзителен вид больного, и от кислого запаха, выходившего с тяжелым дыханием, его мутило. Но отказаться он не мог. Он не хотел ни о чем думать. Его ум желал выключиться. Все его существо поминутно скручивалось от леденящих мыслей. В автобус вошла его жена и, увидев его, села на первое место у двери — как можно дальше от него. И даже в сумерках он разглядел царапины и кровь у нее на воротнике. Она с ним не разговаривала.
Он мысленно сказал: «Я, наверно, был невменяем. Не понимаю, как я мог это сделать. Дорогая, ну почему ты не можешь подумать, что я был болен, не в своем уме». Он сказал это в своем уме. Он подарит ей маленькую оранжерейку — и не такую уж маленькую. Он построит ей лучшую оранжерейку на свете. Но долгое время об этом нельзя будет даже заговорить. И путешествие в Мексику — им надо пережить его. Оно будет ужасным, но им надо пережить его. И долго ли не исчезнет из ее глаз это выражение — обида, укор, упрек? Несколько дней она не будет разговаривать — это он знал, — а если и будет, то безукоризненно вежливо: краткие ответы, мягкий голос, и ни одного взгляда в глаза. «О господи, подумал он, — как меня в такое заносит? Почему не я здесь лежу, умираю, а этот старик? Ему уже никогда не придется переживать такое».
Он почувствовал, что под машиной начали работать люди. Он услышал, как воткнулась лопата и хлюпнула грязь, услышал, как бросили камень под колесо. Жена сидела подобравшись, и на губах ее была терпеливая улыбка. Он еще не знал, как она обернет дело, но все в ее руках.
Ей было грустно, и она твердила себе: «Не нужно злых мыслей. Если Элиот поддался низменному, это вовсе не значит, что я должна забыть о своем благородстве и великодушии». В груди трепыхнулось торжество. «Я победила гнев, — прошептала она, — и победила отвращение. Я способна простить его, я знаю, что способна. Но ради него же я не должна торопиться с этим — ради его же блага. Я должна выждать». Лицо ее было преисполнено достоинства и обиды.
У автобуса Прыщ творил чудеса силы и доблести. Его двухцветные штиблеты погибали в грязи. Он губил их почти намеренно. Слой грязи налип на его шоколадные брюки. Он надругался над своим красивым костюмом. Он вонзал лопату в землю, окапывая колеса сзади и с боков, и отшвыривал грязь. Он встал на грязь коленями, чтобы рыть руками. Его волчьи глаза горели от труда, и на лбу выступил пот. Он украдкой поглядывал на Хуана. Хуан забыл их уговор — и как раз тогда, когда Прыщу это было особенно важно. Прыщ втыкал лопату в землю с порывисто-бурной силой.
Эрнест Хортон взял кирку и перешагнул через канаву. Он снял дерн, корни, слой почвы и наткнулся на то, что искал. Каменные обломки некогда обвалившегося холма. Он выковыривал камни и складывал на траве возле ямы. К нему подошла Камилла.
— Я помогу вам носить.
— В грязи измажетесь, — сказал Эрнест.
— Думаете, я могу стать грязнее, чем сейчас? — спросила она.
Он опустил кирку.
— Не хотите дать мне телефон? Я бы вас сводил куда-нибудь.
— Я правду сказала. Я пока нигде не живу. У меня нет телефона.
— Как знаете, — сказал Эрнест.
— Да нет, честно. Где вы остановитесь?
— В «Голливуд-Плазе», — сказал Эрнест.
— Хорошо, если будете в вестибюле послезавтра около семи, я, может быть, зайду.
— Годится, — сказал Эрнест. — Пойдем обедать к Муссо-Франку.
— Я не сказала, что приду. Я сказала — может быть. Не знаю, какое еще будет настроение. Если не появлюсь, не швыряйте часы об стенку. Я уже не соображаю что к чему — до того укаталась.
— Годится, — сказал Эрнест. — Поторчу до половины восьмого.
— Вы молодец, — сказала Камилла.
— Лопух как лопух, — сказал Эрнест. — Большие не поднимайте. Я отнесу. Берите маленькие.
Она взяла в обе руки по камню и отправилась к автобусу.
Хуан подошел к старой изгороди и стал вытаскивать столбы. Он вышатнул восемь штук, но через один, чтобы не упала колючая проволока. Он отнес столбы и пошел за новыми.
Розовая заря бледнела, и на долину спускались сумерки. Хуан опер домкрат на столб, подвел его под полку обода и стал поднимать автобус с одного бока. По мере того как колесо поднималось в яме, Прыщ наталкивал под него камни.
Хуан переставил домкрат, покачал еще, и постепенно одна сторона автобуса поднялась из грязи. Хуан перенес домкрат на другую сторону и стал вывешивать другое колесо.
Эрнест выкапывал камни, а Камилла с Нормой носили их к канаве.
Милдред сказала:
— А мне что делать?
— Уложите поплотнее этот столб, пока я схожу за другим рычагом, — сказал Хуан. Он работал наперегонки с темнотой. Лоб у него блестел от пота. Прыщ, коленями в грязи, бутил яму под колесом, и другая сторона автобуса поднималась над кюветом.
— Поднимем с запасом, — сказал Хуан, — чтобы не переделывать снова. Я хочу уложить столбы под колеса.
Кончили уже в потемках. Хуан сказал:
— Надо, чтобы все подтолкнули, когда я тронусь. Если хоть метр сделаем — все в порядке.
— Как там дальше дорога? — спросил Прыщ.
— Мне показалась ничего. Ого! Дал ты жизни своему костюму.
Лицо у Прыща осунулось от разочарования.
— Подумаешь, костюм, — сказал он. — Что от него толку? — Голос был такой убитый, что Хуан уставился на него в полутьме.
Губы Хуана нехотя разошлись в улыбке.
— Я сяду за руль, а тебе придется покомандовать здесь, Кит. Заставь их навалиться, когда я тронусь. Ты знаешь, что делать. Командуй здесь, Кит.
Прыщ швырнул лопату.
— Все сюда, — закричал он. — Все сюда, а ну, нажмем! Я стану справа. Девушки тоже. Все взялись! — Он выстроил людей позади автобуса. На секунду он задержал алчный взгляд на миссис Причард. «Пожалуй, будет только мешаться», — решил он.
Хуан забрался в автобус.
— Вылезайте толкать, — велел он мистеру Причарду.
Мотор завелся легко. Хуан дал ему несколько секунд поработать. Потом включил первую скорость, дважды стукнул по борту и услышал, как Прыщ два раза стукнул в ответ по задней стенке. Он чуть прибавил газу и стал отпускать сцепление. Колеса пошли, пробуксовали, рыкнули, пошли, и «Любимая», пьяно переваливаясь по каменной колее, выползла на дорогу. Хуан отъехал по дороге от лужи и потянул ручной тормоз. Он встал и выглянул в дверь.
— Кидайте инструменты прямо на пол, — сказал он. — Давайте, поехали.
Он включил фары, и лучи осветили гравийную дорогу до самой макушки маленького холма.
ГЛАВА 22
Хуан очень медленно въехал на вершину и повел автобус вниз по изрытому водой гравию, мимо покинутого дома. На повороте его фары ухватили безглазый дом, сломанный ветряк, конюшню.
Ночь была совсем черна, но повеял новый ветерок, неся семенной запах трав и пряный — люпина Фары бурили ночь над дорогой, и мелькала сова, то влетая в свет, то вылетая. Далеко впереди перебегал дорогу кролик: он поглядел на фары, вспыхнули красным его глаза, и он соскочил в канаву.
Хуан вел автобус на второй скорости, держа размытую водой колею между колесами. В автобусе было темно, лишь щиток светился. Хуан кинул взгляд на Деву. «Я прошу только об одном, — сказал он про себя — От того я отказался, но сделай одолжение, пусть она будет трезвой, когда я вернусь».
Миссис Причард уже сидела не так прямо. Голова ее качалась от толчков автобуса, и она мечтала. Она одета в, во что… что на ней будет?.. Что-нибудь светлое. Должно быть, белое. И она водит Эллен по своей оранжерейке. «Тебя удивляет, что я оставила несколько пурпурных орхидей? — спрашивает она у Эллен. — Ведь у всех есть родственники, которым нравятся пурпурные. Даже у тебя, Эллен, ты не станешь отрицать. Зато посмотри сюда. Они как раз распускаются — прелестные коричневые и зеленые. Элиот выписал их из Бразилии. Они растут за тысячу километров от устья Амазонки».
На полу автобуса кирка лязгала о лопату.
Прыщ нагнулся к Хуану.
— Я могу сменить вас, мистер Чикой. Вы устали. Давайте я поведу.
— Нет, спасибо, Кит, с тебя хватит.
— Да я не устал.
— Ничего, — сказал Хуан.
Милдред видела профиль Хуана на фоне освещенной дороги. «Интересно, на сколько мне удастся растянуть этот день. Как мятную жвачку. Надо держаться за сегодня, покуда не выпадет другой день, такой же хороший».
В шуме и тряске автобуса мистер Причард ловил ухом дыхание Ван Бранта. Он едва различал его лицо на сиденье. Мистер Причард обнаружил в своей душе ненависть к этому человеку за то, что он умирает. Он с удивлением анализировал свою ненависть. Он понял, что мог бы с легкостью задушить этого человека и жить дальше. «Что же я за тварь? — воскликнул он. — Откуда во мне эти твари? Или я схожу с ума? Может быть, я переутомился. Может быть, это — нервное расстройство».
Он наклонился к больному — не нарушилось ли у него дыхание. Сильная ссадина будет у него на небе, куда упирается палочка. Он услышал движение за спиной и увидел, что Эрнест Хортон пришел назад и сел рядом.
— Сменить вас?
— Нет, — сказал мистер Причард. — Пока, кажется, все в порядке. Как вы думаете, что с ним?
— Удар, — сказал Эрнест. — Я не хотел на вас набрасываться. Нервы расшалились.
— Такой уж день, — ответил мистер Причард. — Когда все скверно, моя жена говорит: «Ничего, пройдет время, и это покажется нам смешным».
— Что ж, хорошо так смотреть на вещи, если можешь, — сказал Эрнест. — Если надумаете мне позвонить, я буду в «Голливуд-Плазе». А то попробуйте вечером на квартиру — я вам дал номер.
— Боюсь, не сумею выкроить время, — сказал мистер Причард. — А все же вы бы заглянули как-нибудь на завод. У нас может получиться дело.
— А что?! Может, — сказал Эрнест.
Норма сидела теперь у окна, Камилла рядом с ней. Норма облокотилась на подоконный выступ и глядела в порхающую темень. Над западными горами вокруг широкой черной тучи чуть серел еще ободок неба; потом, когда туча ушла, оттуда выглянула вечерняя звезда, ясная, умытая, немигающая.
«В небе первую звезду ранним вечером найду, загадаю на звезду: сбудься то, чего я жду».
Камилла сонно повернула голову.
— Что ты сказала?
Норма ответила не сразу. Потом тихо спросила:
— Посмотрим, как получится?
— Да, посмотрим, как получится, — отозвалась Камилла.
Где-то впереди, чуть слева, показались огоньки — слабенькие огоньки, мерцавшие сквозь расстояние, сиротливые и затерянные во тьме, далекие, холодные, мерцающие, связанные в цепочки.
Хуан посмотрел на них и крикнул:
— Вон впереди Сан-Хуан.
Ночь была совсем черна, но повеял новый ветерок, неся семенной запах трав и пряный — люпина Фары бурили ночь над дорогой, и мелькала сова, то влетая в свет, то вылетая. Далеко впереди перебегал дорогу кролик: он поглядел на фары, вспыхнули красным его глаза, и он соскочил в канаву.
Хуан вел автобус на второй скорости, держа размытую водой колею между колесами. В автобусе было темно, лишь щиток светился. Хуан кинул взгляд на Деву. «Я прошу только об одном, — сказал он про себя — От того я отказался, но сделай одолжение, пусть она будет трезвой, когда я вернусь».
Миссис Причард уже сидела не так прямо. Голова ее качалась от толчков автобуса, и она мечтала. Она одета в, во что… что на ней будет?.. Что-нибудь светлое. Должно быть, белое. И она водит Эллен по своей оранжерейке. «Тебя удивляет, что я оставила несколько пурпурных орхидей? — спрашивает она у Эллен. — Ведь у всех есть родственники, которым нравятся пурпурные. Даже у тебя, Эллен, ты не станешь отрицать. Зато посмотри сюда. Они как раз распускаются — прелестные коричневые и зеленые. Элиот выписал их из Бразилии. Они растут за тысячу километров от устья Амазонки».
На полу автобуса кирка лязгала о лопату.
Прыщ нагнулся к Хуану.
— Я могу сменить вас, мистер Чикой. Вы устали. Давайте я поведу.
— Нет, спасибо, Кит, с тебя хватит.
— Да я не устал.
— Ничего, — сказал Хуан.
Милдред видела профиль Хуана на фоне освещенной дороги. «Интересно, на сколько мне удастся растянуть этот день. Как мятную жвачку. Надо держаться за сегодня, покуда не выпадет другой день, такой же хороший».
В шуме и тряске автобуса мистер Причард ловил ухом дыхание Ван Бранта. Он едва различал его лицо на сиденье. Мистер Причард обнаружил в своей душе ненависть к этому человеку за то, что он умирает. Он с удивлением анализировал свою ненависть. Он понял, что мог бы с легкостью задушить этого человека и жить дальше. «Что же я за тварь? — воскликнул он. — Откуда во мне эти твари? Или я схожу с ума? Может быть, я переутомился. Может быть, это — нервное расстройство».
Он наклонился к больному — не нарушилось ли у него дыхание. Сильная ссадина будет у него на небе, куда упирается палочка. Он услышал движение за спиной и увидел, что Эрнест Хортон пришел назад и сел рядом.
— Сменить вас?
— Нет, — сказал мистер Причард. — Пока, кажется, все в порядке. Как вы думаете, что с ним?
— Удар, — сказал Эрнест. — Я не хотел на вас набрасываться. Нервы расшалились.
— Такой уж день, — ответил мистер Причард. — Когда все скверно, моя жена говорит: «Ничего, пройдет время, и это покажется нам смешным».
— Что ж, хорошо так смотреть на вещи, если можешь, — сказал Эрнест. — Если надумаете мне позвонить, я буду в «Голливуд-Плазе». А то попробуйте вечером на квартиру — я вам дал номер.
— Боюсь, не сумею выкроить время, — сказал мистер Причард. — А все же вы бы заглянули как-нибудь на завод. У нас может получиться дело.
— А что?! Может, — сказал Эрнест.
Норма сидела теперь у окна, Камилла рядом с ней. Норма облокотилась на подоконный выступ и глядела в порхающую темень. Над западными горами вокруг широкой черной тучи чуть серел еще ободок неба; потом, когда туча ушла, оттуда выглянула вечерняя звезда, ясная, умытая, немигающая.
«В небе первую звезду ранним вечером найду, загадаю на звезду: сбудься то, чего я жду».
Камилла сонно повернула голову.
— Что ты сказала?
Норма ответила не сразу. Потом тихо спросила:
— Посмотрим, как получится?
— Да, посмотрим, как получится, — отозвалась Камилла.
Где-то впереди, чуть слева, показались огоньки — слабенькие огоньки, мерцавшие сквозь расстояние, сиротливые и затерянные во тьме, далекие, холодные, мерцающие, связанные в цепочки.
Хуан посмотрел на них и крикнул:
— Вон впереди Сан-Хуан.