А потом рекламщик стал налегать на снотворные таблетки. Она заставала его дома без сознания, а так он ходил обалделый, без таблеток склочничал и ел их все больше и больше. Два раза его увозили откачивать.
Лорейн была хорошая, на самом деле, и ей приходилось туго, потому что зарабатывать в доме не могла, покуда не вылечилась. Она не хотела заражать никого из знакомых, но надо было есть, платить врачу и за квартиру. Пришлось зарабатывать на улицах Глендейла, а чувствовала она себя плохо. А тут — одно к одному — рекламщик стал ревновать и не пускал ее на улицу, хотя сам сидел без работы. Хорошо бы все это уже рассосалось, и они с Лорейн могли бы опять жить вместе. Они были дружной парой. И жилось им весело, славно, по-тихому весело.
В Чикаго шел съезд за съездом, и она хорошо подработала на банкетах. В Лос-Анджелес возвращалась на автобусах из экономии. Хотелось хоть немного пожить тихо. От Лорейн давно не было вестей. Последний раз она предупредила, что рекламщик читает ее письма, поэтому писать не надо.
Последние пассажиры выходили из дверей и садились в автобус.
Луи закинул ногу на ногу. Он немножко робел перед этой женщиной.
— Так вы — в Лос-Анджелес, — сказал он, — вы там живете?
— Время от времени.
— Люблю присматриваться к людям, — сказал он. — Перед нами знаете сколько проходило?
Мотор автобуса тихо дышал. Старуха свирепо смотрела на Луи. Он видел ее в зеркальце. Наверно, напишет жалобу начальству.
«Ну и черт с ним, с начальством», — сказал себе Луи. Работу он всегда найдет. Да и не больно там обращают внимание на письма старух. Он окинул взглядом салон. Индусы как будто держались за руки. Китаец раскрыл на коленях «Тайм» и «Ньюсуик» и сравнивал сообщения. Его голова поворачивалась от журнала к журналу, между бровей пролегла удивленная складка. Диспетчер махнул рукой.
Луи запер рычагом дверь. Он включил заднюю скорость и, подав автобус назад из бетонного углубления, повернул аккуратно, по широкой дуге, так что переднее крыло прошло в каком-нибудь сантиметре от северной стенки. Потом выкрутил руль обратно и так же, на тихом ходу, провел автобус впритирку к другой стене въезда. На пересечении въезда с улицей Луи остановился и посмотрел, свободна ли она. Потом сделал левый поворот, на противоположную сторону улицы. Луи был хороший шофер и ездил безупречно. По главной улице Сан-Исидро автобус выехал на окраину и дальше — на свободное шоссе.
Небо и солнце были умытыми, чистыми. Краски стали сочнее. Кюветы наполнились водой, и там, где они были засорены, вода выливалась на шоссе. Автобус врезался в такую лужу с громким всплеском, и Луи почувствовал, как потянуло руль. Трава свалялась от ливня, но сейчас горячее солнце накачивало сочные стебли силой, и она уже подымалась на пригорках.
Луи опять поглядел в зеркальце на блондинку. Она смотрела ему в затылок. Но что-то заставило ее взглянуть в зеркальце — в глаза Луи, — и глаза ее с темными лучами, ее прямой красивый нос, квадратно нарисованный рот фотографически отпечатались в памяти Луи. Глядя ему в глаза, она улыбнулась так, как будто ей хорошо.
Луи почувствовал, как сжимается горло и воздух распирает грудь. Он подумал, что, наверно, тронулся. Луи знал, что он застенчив, но обычно мог убедить себя в обратном, а сейчас испытывал все мучения шестнадцатилетнего. Его взгляд перебегал с дороги на зеркальце, туда и обратно. Щеки у него горели. «Что за черт? — сказал он себе. — Что ли я совсем того из-за девки?» Он присмотрелся к ней внимательнее, подыскивая какую-нибудь спасительную мысль, и тут увидел у нее под ушами глубокие следы хирургических щипцов. Это его несколько успокоило. Небось, не такая была бы уверенная, если бы знала, что он видел шрамы. Шестьдесят семь километров. Надо уложиться. Если он хочет заболтать девку, нельзя терять ни минуты. Но когда он попытался заговорить, голос сел.
Она наклонилась к нему поближе.
— Я не расслышала, — сказала она.
Луи кашлянул.
— Я говорю, красиво как после дождя.
— Да, красиво.
Он решил начать своим обычным ходом. В зеркальце он видел, что она по-прежнему сидит наклонившись, чтобы лучше слышать.
— Я вам говорил, — начал он. — Люблю присматриваться к людям. Я бы сказал, что вы работаете в кино или в театре.
— Нет, — ответила она. — Вы бы ошиблись.
— Так вы не играете?
— Нет.
— А вообще — работаете?
Она рассмеялась; лицо у нее становилось очень приятным, когда она смеялась. Но Луи заметил, что один верхний зуб у нее кривой. Он рос вбок и налезал на соседа. Она перестала смеяться, и верхняя губа закрыла зуб. «Стесняется», — подумал Луи.
Она все знала наперед. Предугадывала, что он собирается сказать. Все это уже бывало много раз. Он собирался разузнать, где она живет. Спросит у нее телефон. Но с этим — просто. Она нигде не жила. У Лорейн стоял ее сундук с книжками — «Капитан Хорнблоуэр», «Жизнь Бетховена», дешевые книжки рассказов Сарояна — и старыми вечерними платьями, которые надо перешить. Она понимала, что Луи растерян. Ей знакома была эта краснота, выползавшая из-под воротничка мужчины, и хрипотца нескладной речи. Она увидела, что Луи настороженно поглядел в зеркало на пассажиров.
Индусы слегка улыбались друг другу. Китаец смотрел в пустоту, пытаясь увязать разноречивые сообщения двух журналов. Грек на заднем сиденье перочинным ножом разрезал пополам итальянскую сигару. Одну половину он вставил в рот, а другую задумчиво опустил в грудной карман. Старуха разжигала в себе злость на Луи. Она уставила железный взгляд ему в затылок, подбородок ее дрожал от ярости, а стиснутые губы побелели от напряжения.
Девушка снова наклонилась вперед.
— Я сберегу вам время, — сказала она. — Я стоматологическая сестра. Знаете, занимаюсь хозяйством у зубного врача в кабинете. — Она часто так рекомендовалась. Сама не знала почему. Может быть, потому, что это пресекало всякие догадки, и никаких вопросов больше не задавали. Люди не любят долго говорить о зубоврачебных делах.
Луи переваривал сообщение. Автобус подошел к железнодорожному переезду. Луи машинально нажал тормоз и остановился. Воздух зашипел, когда он отпустил педаль; Луи переключал передачи, набирая скорость. Он чувствовал, что времени — уже в обрез. Старая карга с минуты на минуту подымет шум. Нет у него никаких шестидесяти семи километров. Как только старуха встрянет, все будет испорчено. Луи хотел успеть за это время побольше, но его система не терпела спешки. Полчасика бы не нажимать — но старуха подгоняла.
— Иногда я заезжаю в Лос-Анджелес, — сказал он. — Можно вас как-нибудь там найти… сходили бы пообедать, на концерт?
Она отозвалась дружелюбно. Никакой вредности, паскудства в ней не было. Она сказала:
— Не знаю. Понимаете, мне пока негде жить. Я уезжала. Хочу поскорее найти квартиру.
— Но вы же где-то работаете, — сказал Луи. — Туда вам нельзя позвонить?
Старуха ерзала и вертелась. Она была в бешенстве от того, что Луи согнал ее с переднего места.
— Да нет, — сказала блондинка. — Понимаете, я без работы. Найду я, конечно, сразу, потому что по моей специальности работа всегда есть.
— Это — не то, чтобы меня отшить? — спросил Луи.
— Нет.
— Ну, может быть, вы сами мне черкнете, когда устроитесь?
— Может быть.
— Понимаете, хотелось бы иметь знакомую в Лос-Анджелесе.
И тут он раздался — голос визгливый, как точило.
— В нашем штате есть закон насчет разговоров с пассажирами. Следите за дорогой. — Старуха обратилась ко всему автобусу. — Шофер подвергает нашу жизнь опасности. Если он будет отвлекаться, я потребую выпустить меня.
Луи подобрался. Это серьезно. Старуха действительно может нагадить. Он повернулся к зеркальцу и отыскал глазами глаза блондинки. Он произнес одними губами: «Старая трухлявая карга!»
Женщина улыбнулась и приложила палец к губам. Она почувствовала облегчение — а с другой стороны, ей было немного жаль. Она знала, что раньше или позже с Луи будут хлопоты. Но при этом видела, что во многих отношениях он парень славный и до какой-то степени с ним можно совладать. По тому, как он краснел, она поняла, что его, наверно, можно остановить, просто обидев.
Но все было кончено, и Луи это понимал. Она не станет ввязываться в историю. Ему надо было все успеть по дороге. Он это знал. Когда приезжаешь на станцию, у всех на уме одно — поскорее выбраться. Теперь все сорвалось. На Мятежном углу он остановится, только чтобы высадить ее и сгрузить эти сволочные пироги. Он пригнулся к рулю. Блондинка сложила руки на коленях и уже не смотрела на него в зеркальце. Да сколько угодно есть девушек покрасивее. И шрамы эти от щипцов — жуткие. Просто мороз по коже. Конечно, волосы зачесывает на уши — чтобы закрыть. Такой нельзя носить высокую прическу. А Луи любил, когда высокая — господи! ничего себе, проснуться — и увидеть эти шрамы. Щеток вокруг навалом — как-нибудь перебьемся. Но в груди и в животе лежала печальная тяжесть. Он и отсовывал ее и проталкивал, но она не поддавалась. Еще ни к одной женщине его так сильно не тянуло, как к этой, да и тянуло иначе. Луи ощутил сухое скребущее чувство потери. Даже имени ее не узнал, а теперь разве узнаешь? Ему представилось, как его встретит в Сан-Исидро вопросительный, любопытный взгляд Эдгара. Он спросил себя, будет ли он врать Эдгару.
Дорога пела под большими шинами гнусавую песню, мотор тяжело рокотал. В небе висели большие ленивые мокрые тучи, темные, как сажа, посередине, и белые, сияющие по краям. Одна из них наползала на солнце. Тень ее легла впереди на шоссе, и Луи видел, как она несется навстречу автобусу, а дальше по шоссе уже вырос зеленый курган — дубы, окружавшие закусочную на Мятежном углу. Им овладело разочарование.
Как только автобус въехал, сбоку подошел Хуан Чикой.
— Что у вас для меня? — спросил он, когда открылась дверь.
— Одна пассажирка и партия пирогов, — сказал Луи. Он встал с кресла, протянул руку назад и взял чемодан блондинки. Спустившись на землю, он поднял руки, а женщина оперлась на его плечи и сошла. Они вместе зашагали к закусочной.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, — сказал Луи. Он смотрел ей вслед, пока она шла к двери, покачивая маленьким задом.
Хуан и Прыщ спустили яшик с пирогами с крыши автобуса. Луи забрался в автобус.
— Пока, — сказал Хуан.
Старуха пересела на переднее место. Луи запер рычагом дверь. Он включил скорость и отъехал. Когда автобус набрал ход и шоссе загудело под шинами, он взглянул в зеркальце. На лице старухи было злобное торжество.
«Это ты все поломала, — сказал про себя Луи. — Ты погубила».
Старуха подняла голову и встретилась с ним глазами в зеркальце. Луи медленно сложил губами слова: «Пропади ты, старая сука!» Он увидел, как сжались и побелели ее губы. Она поняла, о чем речь.
Шоссе с пением убегало под колеса.
Лорейн была хорошая, на самом деле, и ей приходилось туго, потому что зарабатывать в доме не могла, покуда не вылечилась. Она не хотела заражать никого из знакомых, но надо было есть, платить врачу и за квартиру. Пришлось зарабатывать на улицах Глендейла, а чувствовала она себя плохо. А тут — одно к одному — рекламщик стал ревновать и не пускал ее на улицу, хотя сам сидел без работы. Хорошо бы все это уже рассосалось, и они с Лорейн могли бы опять жить вместе. Они были дружной парой. И жилось им весело, славно, по-тихому весело.
В Чикаго шел съезд за съездом, и она хорошо подработала на банкетах. В Лос-Анджелес возвращалась на автобусах из экономии. Хотелось хоть немного пожить тихо. От Лорейн давно не было вестей. Последний раз она предупредила, что рекламщик читает ее письма, поэтому писать не надо.
Последние пассажиры выходили из дверей и садились в автобус.
Луи закинул ногу на ногу. Он немножко робел перед этой женщиной.
— Так вы — в Лос-Анджелес, — сказал он, — вы там живете?
— Время от времени.
— Люблю присматриваться к людям, — сказал он. — Перед нами знаете сколько проходило?
Мотор автобуса тихо дышал. Старуха свирепо смотрела на Луи. Он видел ее в зеркальце. Наверно, напишет жалобу начальству.
«Ну и черт с ним, с начальством», — сказал себе Луи. Работу он всегда найдет. Да и не больно там обращают внимание на письма старух. Он окинул взглядом салон. Индусы как будто держались за руки. Китаец раскрыл на коленях «Тайм» и «Ньюсуик» и сравнивал сообщения. Его голова поворачивалась от журнала к журналу, между бровей пролегла удивленная складка. Диспетчер махнул рукой.
Луи запер рычагом дверь. Он включил заднюю скорость и, подав автобус назад из бетонного углубления, повернул аккуратно, по широкой дуге, так что переднее крыло прошло в каком-нибудь сантиметре от северной стенки. Потом выкрутил руль обратно и так же, на тихом ходу, провел автобус впритирку к другой стене въезда. На пересечении въезда с улицей Луи остановился и посмотрел, свободна ли она. Потом сделал левый поворот, на противоположную сторону улицы. Луи был хороший шофер и ездил безупречно. По главной улице Сан-Исидро автобус выехал на окраину и дальше — на свободное шоссе.
Небо и солнце были умытыми, чистыми. Краски стали сочнее. Кюветы наполнились водой, и там, где они были засорены, вода выливалась на шоссе. Автобус врезался в такую лужу с громким всплеском, и Луи почувствовал, как потянуло руль. Трава свалялась от ливня, но сейчас горячее солнце накачивало сочные стебли силой, и она уже подымалась на пригорках.
Луи опять поглядел в зеркальце на блондинку. Она смотрела ему в затылок. Но что-то заставило ее взглянуть в зеркальце — в глаза Луи, — и глаза ее с темными лучами, ее прямой красивый нос, квадратно нарисованный рот фотографически отпечатались в памяти Луи. Глядя ему в глаза, она улыбнулась так, как будто ей хорошо.
Луи почувствовал, как сжимается горло и воздух распирает грудь. Он подумал, что, наверно, тронулся. Луи знал, что он застенчив, но обычно мог убедить себя в обратном, а сейчас испытывал все мучения шестнадцатилетнего. Его взгляд перебегал с дороги на зеркальце, туда и обратно. Щеки у него горели. «Что за черт? — сказал он себе. — Что ли я совсем того из-за девки?» Он присмотрелся к ней внимательнее, подыскивая какую-нибудь спасительную мысль, и тут увидел у нее под ушами глубокие следы хирургических щипцов. Это его несколько успокоило. Небось, не такая была бы уверенная, если бы знала, что он видел шрамы. Шестьдесят семь километров. Надо уложиться. Если он хочет заболтать девку, нельзя терять ни минуты. Но когда он попытался заговорить, голос сел.
Она наклонилась к нему поближе.
— Я не расслышала, — сказала она.
Луи кашлянул.
— Я говорю, красиво как после дождя.
— Да, красиво.
Он решил начать своим обычным ходом. В зеркальце он видел, что она по-прежнему сидит наклонившись, чтобы лучше слышать.
— Я вам говорил, — начал он. — Люблю присматриваться к людям. Я бы сказал, что вы работаете в кино или в театре.
— Нет, — ответила она. — Вы бы ошиблись.
— Так вы не играете?
— Нет.
— А вообще — работаете?
Она рассмеялась; лицо у нее становилось очень приятным, когда она смеялась. Но Луи заметил, что один верхний зуб у нее кривой. Он рос вбок и налезал на соседа. Она перестала смеяться, и верхняя губа закрыла зуб. «Стесняется», — подумал Луи.
Она все знала наперед. Предугадывала, что он собирается сказать. Все это уже бывало много раз. Он собирался разузнать, где она живет. Спросит у нее телефон. Но с этим — просто. Она нигде не жила. У Лорейн стоял ее сундук с книжками — «Капитан Хорнблоуэр», «Жизнь Бетховена», дешевые книжки рассказов Сарояна — и старыми вечерними платьями, которые надо перешить. Она понимала, что Луи растерян. Ей знакома была эта краснота, выползавшая из-под воротничка мужчины, и хрипотца нескладной речи. Она увидела, что Луи настороженно поглядел в зеркало на пассажиров.
Индусы слегка улыбались друг другу. Китаец смотрел в пустоту, пытаясь увязать разноречивые сообщения двух журналов. Грек на заднем сиденье перочинным ножом разрезал пополам итальянскую сигару. Одну половину он вставил в рот, а другую задумчиво опустил в грудной карман. Старуха разжигала в себе злость на Луи. Она уставила железный взгляд ему в затылок, подбородок ее дрожал от ярости, а стиснутые губы побелели от напряжения.
Девушка снова наклонилась вперед.
— Я сберегу вам время, — сказала она. — Я стоматологическая сестра. Знаете, занимаюсь хозяйством у зубного врача в кабинете. — Она часто так рекомендовалась. Сама не знала почему. Может быть, потому, что это пресекало всякие догадки, и никаких вопросов больше не задавали. Люди не любят долго говорить о зубоврачебных делах.
Луи переваривал сообщение. Автобус подошел к железнодорожному переезду. Луи машинально нажал тормоз и остановился. Воздух зашипел, когда он отпустил педаль; Луи переключал передачи, набирая скорость. Он чувствовал, что времени — уже в обрез. Старая карга с минуты на минуту подымет шум. Нет у него никаких шестидесяти семи километров. Как только старуха встрянет, все будет испорчено. Луи хотел успеть за это время побольше, но его система не терпела спешки. Полчасика бы не нажимать — но старуха подгоняла.
— Иногда я заезжаю в Лос-Анджелес, — сказал он. — Можно вас как-нибудь там найти… сходили бы пообедать, на концерт?
Она отозвалась дружелюбно. Никакой вредности, паскудства в ней не было. Она сказала:
— Не знаю. Понимаете, мне пока негде жить. Я уезжала. Хочу поскорее найти квартиру.
— Но вы же где-то работаете, — сказал Луи. — Туда вам нельзя позвонить?
Старуха ерзала и вертелась. Она была в бешенстве от того, что Луи согнал ее с переднего места.
— Да нет, — сказала блондинка. — Понимаете, я без работы. Найду я, конечно, сразу, потому что по моей специальности работа всегда есть.
— Это — не то, чтобы меня отшить? — спросил Луи.
— Нет.
— Ну, может быть, вы сами мне черкнете, когда устроитесь?
— Может быть.
— Понимаете, хотелось бы иметь знакомую в Лос-Анджелесе.
И тут он раздался — голос визгливый, как точило.
— В нашем штате есть закон насчет разговоров с пассажирами. Следите за дорогой. — Старуха обратилась ко всему автобусу. — Шофер подвергает нашу жизнь опасности. Если он будет отвлекаться, я потребую выпустить меня.
Луи подобрался. Это серьезно. Старуха действительно может нагадить. Он повернулся к зеркальцу и отыскал глазами глаза блондинки. Он произнес одними губами: «Старая трухлявая карга!»
Женщина улыбнулась и приложила палец к губам. Она почувствовала облегчение — а с другой стороны, ей было немного жаль. Она знала, что раньше или позже с Луи будут хлопоты. Но при этом видела, что во многих отношениях он парень славный и до какой-то степени с ним можно совладать. По тому, как он краснел, она поняла, что его, наверно, можно остановить, просто обидев.
Но все было кончено, и Луи это понимал. Она не станет ввязываться в историю. Ему надо было все успеть по дороге. Он это знал. Когда приезжаешь на станцию, у всех на уме одно — поскорее выбраться. Теперь все сорвалось. На Мятежном углу он остановится, только чтобы высадить ее и сгрузить эти сволочные пироги. Он пригнулся к рулю. Блондинка сложила руки на коленях и уже не смотрела на него в зеркальце. Да сколько угодно есть девушек покрасивее. И шрамы эти от щипцов — жуткие. Просто мороз по коже. Конечно, волосы зачесывает на уши — чтобы закрыть. Такой нельзя носить высокую прическу. А Луи любил, когда высокая — господи! ничего себе, проснуться — и увидеть эти шрамы. Щеток вокруг навалом — как-нибудь перебьемся. Но в груди и в животе лежала печальная тяжесть. Он и отсовывал ее и проталкивал, но она не поддавалась. Еще ни к одной женщине его так сильно не тянуло, как к этой, да и тянуло иначе. Луи ощутил сухое скребущее чувство потери. Даже имени ее не узнал, а теперь разве узнаешь? Ему представилось, как его встретит в Сан-Исидро вопросительный, любопытный взгляд Эдгара. Он спросил себя, будет ли он врать Эдгару.
Дорога пела под большими шинами гнусавую песню, мотор тяжело рокотал. В небе висели большие ленивые мокрые тучи, темные, как сажа, посередине, и белые, сияющие по краям. Одна из них наползала на солнце. Тень ее легла впереди на шоссе, и Луи видел, как она несется навстречу автобусу, а дальше по шоссе уже вырос зеленый курган — дубы, окружавшие закусочную на Мятежном углу. Им овладело разочарование.
Как только автобус въехал, сбоку подошел Хуан Чикой.
— Что у вас для меня? — спросил он, когда открылась дверь.
— Одна пассажирка и партия пирогов, — сказал Луи. Он встал с кресла, протянул руку назад и взял чемодан блондинки. Спустившись на землю, он поднял руки, а женщина оперлась на его плечи и сошла. Они вместе зашагали к закусочной.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, — сказал Луи. Он смотрел ей вслед, пока она шла к двери, покачивая маленьким задом.
Хуан и Прыщ спустили яшик с пирогами с крыши автобуса. Луи забрался в автобус.
— Пока, — сказал Хуан.
Старуха пересела на переднее место. Луи запер рычагом дверь. Он включил скорость и отъехал. Когда автобус набрал ход и шоссе загудело под шинами, он взглянул в зеркальце. На лице старухи было злобное торжество.
«Это ты все поломала, — сказал про себя Луи. — Ты погубила».
Старуха подняла голову и встретилась с ним глазами в зеркальце. Луи медленно сложил губами слова: «Пропади ты, старая сука!» Он увидел, как сжались и побелели ее губы. Она поняла, о чем речь.
Шоссе с пением убегало под колеса.
ГЛАВА 8
Хуан с Прыщом отнесли ящик с домашними пирогами матушки Мэхони к двери закусочной и опустили на землю. Оба посмотрели, как блондинка входит в закусочную. Прыщ низко, с переливом присвистнул. Ладони у него вдруг вспотели. Хуан опустил глаза так, что они только чуть поблескивали сквозь ресницы. Он быстро и нервно облизал губы.
— Я знаю, что у тебя на уме, — сказал Хуан. — Хочешь взять выходной и побежать задрать ногу на дерево?
— Плки, — сказал Прыщ и свистнул.
— Вот-вот, — сказал Хуан. Он нагнулся, отпер задвижку на ящике и поднял крышку на петлях. — Давай поспорим, Кит.
— Насчет чего? — спросил Прыщ.
— Могу спорить, — сказал Хуан, — и ставлю два против одного: тебе пришло в голову, что ты уже две недели не брал выходного и хорошо бы взять сегодня и поехать со мной в Сан-Хуан. А еще бы лучше, если бы автобус опять сломался.
У подручного вокруг прыщей тоже порозовело. Он смущенно поднял глаза и посмотрел на хозяина, но во взгляде Хуана было столько беззлобной насмешки, что Прыщу стало легче. «Черт! — подумал он. — Вот это человек. И чего я раньше у других работал?»
— Ну, — сказал Прыщ вслух и почувствовал, что разговаривает с мужчиной. Хуан понимает, как человек смотрит на жизнь. Когда мимо проходит девушка, Хуан знает, что у человека на уме. — Ну… — сказал он снова.
— Ну, — передразнил его Хуан. — А кто будет качать бензин и чинить резину?
— А раньше кто чинил? — спросил Прыщ.
— Никто, — сказал Хуан. — Мы просто вешали на гараж табличку — «Закрыто на ремонт». А заправлять Алиса может. — Он хлопнул Прыща по плечу.
«Какой мужик, — подумал Прыщ. — Какой мужик!»
Противни с пирогами вставлялись в пазы, которые не позволяли им соединяться. В ящике было четыре стойки по двенадцать пирогов — всего сорок восемь.
— Давай-ка посмотрим, — сказал Хуан, — нам надо: шесть с малиной, четыре с лимонным кремом, четыре с изюмом и два с заварным и карамелью. — Он вытаскивал пироги из гнезд и клал на крышку ящика. — Отнеси их, Пры… то есть Кит.
Прыщ взял в руки по пирогу и пошел в закусочную. Блондинка сидела на табурете за чашкой кофе. Он не видел ее лица, но ощутил электричество — или что там от нее исходило. Он положил пироги на стойку.
Повернувшись к выходу, он почувствовал, как тихо стало в комнате.
И мистер Причард, и склочный старик, и молодой — Хортон — сидели, как завороженные. То и дело они поднимали глаза и взглядом омывали блондинку. Мисс Причард и ее мать подчеркнуто смотрели на кучки отрубей за стойкой. Алисы не было, а перед блондинкой стояла Норма и вытирала тряпкой стойку.
— Хотите плюшку? — спросила Норма.
Прыщ замер. Он должен услышать голос блондинки.
— Да, пожалуй, — сказала она. Внутри у Прыща что то екнуло от этого грудного голоса. Он кинулся на двор за новыми пирогами.
— Давай поживее, — сказал Хуан. — Можешь смотреть на нее всю дорогу до Сан-Хуана, если, конечно, не хочешь за руль.
Прыщ таскал пироги. Шестнадцать отнес. Тридцать два осталось. Хуан закрыл ящик и запер задвижку. Выйдя в последний раз, Прыщ помог Хуану засунуть ящик в большой черный багажник «Любимой». Автобус был готов. Готов к дороге. Хуан отступил и оглядел его. Не «борзой», но тоже ничего. Вокруг окон сквозь алюминиевую краску проступала ржавчина. Надо будет подкрасить. Да и колпаки не мешает освежить.
— Давай собирайся, — сказал он Прыщу. — Запри гараж. Между скамеек под шлангами от радиатора лежит табличка, повесь ее на дверь. А ну мигом, если хочешь успеть переодеться.
Прыщ убежал в гараж. Хуан потянулся, разведя руки, и пошел в закусочную.
Правая рука мистера Причарда лежала на левой, и мысок мелко подрагивал. Когда блондинка вошла, он заглянул ей в лицо и теперь испытывал приятное волнение. Но он был озадачен. Где-то он видел эту девушку. То ли на одном из своих заводов, то ли секретарша, то ли у кого-то из приятелей в конторе. Но он ее видел. В этом он не сомневался. Он искренне верил, что не забывает ни одного лица, хотя на самом деле редко какое запоминал. Он и не присматривался ни к одному лицу, если не собирался вступить с этим лицом в сделку. Сейчас он недоумевал: почему у него возникло ощущение греха, когда он узнал эту девушку? Где он мог ее видеть?
Бернис тайком наблюдала за подергиванием его ноги. Эрнест Хортон открыто глазел на ноги блондинки. Норме она понравилась. В одном отношении Норма была похожа на Лорейн. Она никого не любила — ну, кроме одного, поэтому у нее ничего не могли отнять, терять ей было нечего. А эта женщина была симпатичная. Разговаривала скромно и вежливо. Да и гостья расположилась к Норме, чувствуя, что может ей понравиться.
Перед самым приходом «борзого» Алиса сказала Норме: «Побудь за стойкой, ладно? Я сейчас». Потом автобус, блондинка, приготовление кофе заняли все внимание Нормы. Но сейчас ее резанула одна догадка, и внутри разлился тошнотворный холодок. Она поняла, что сейчас происходит, так ясно, как будто увидела. Она поняла, и в голове, оттесняя гадливый гнев, зароились расчеты. Маленькая пачка денег, мелких. На это можно жить, пока не найдешь работу. А почему не уйти сейчас? Все равно же уйдет, рано или поздно. Она открыла шкафчики внизу за стойкой и засунула туда пироги, оставив по одному каждого сорта. Один с малиной, один с изюмом, один с лимонным кремом, один карамельный она расположила рядышком на стойке, и от их запаха ее еще сильнее затошнило. Она все еще не могла решиться.
В закусочную вошел Хуан и остановился, глядя блондинке в затылок. Норма сказала:
— Вы не побудете минуту за стойкой, мистер Чикой?
— Где Алиса? — спросил Хуан.
— Не знаю, — сказала Норма. Она мысленно видела Алису. Зрение у Алисы неважное. Она поднесет письмо к окну, поближе к свету. На самом-то деле ей неинтересно. Просто — праздное, ленивое любопытство. Она наклонится к окну боком, волосы упадут ей на глаза, и она будет сдувать их, копаясь в страничках. Норму передернуло. Она представила себе, как влетит в комнату. Представила, как вырвет письмо, и ее пальцы сами собой согнулись. Она почувствовала, как ногти корябают кожу Алисы, лезут Алисе в глаза, в эти мерзкие, набухшие, влажные глаза. Алиса повалится на спину, а Норма прыгнет коленями на большое мягкое брюхо и будет царапать и драть лицо Алисы, и из царапин польется кровь.
Хуан посмотрел на Норму и сказал:
— Что случилось? Тебя тошнит?
— Да, — сказала Норма.
— Иди, пока здесь не стошнило.
Норма пробралась к краю стойки и тихо открыла дверь спальни. Дверь из спальни в ее комнату была чуть-чуть приоткрыта. Норма затворила за собой дверь и бесшумно двинулась к своей комнате. Она похолодела, ее трясло. Она была как ледышка. Она бесшумно распахнула свою дверь. Так и есть — Алиса у окна, держит перед носом письмо к Кларку Гейблу и сдувает в сторону волосы.
Алиса дунула на волосы, оглянулась и увидела в дверях Норму. Рот у нее был открыт, в глазах — жадное любопытство. Она не могла изменить выражение лица. Норма шагнула в комнату. Подбородок она выставила так, что вокруг рта залегли складки. Алиса с бессмысленным видом протянула ей письмо. Норма взяла его, аккуратно сложила и сунула за пазуху. А затем подошла к комоду. Она вытащила из-под него чемодан, отколола ключ от изнанки платья и отперла чемодан. Резкими движениями начала собирать вещи. Вывалила ящики комода в чемодан и кулаком примяла одежду. Из стенного шкафа вытащила все три платья и пальто с кроликовым воротником, положила пальто на кровать, накрутила платья на плечики и тоже запихнула в чемодан.
Алиса не могла пошевелиться. Она смотрела на Норму, поворачивая голову вслед за всеми ее перемещениями. В мозгу у Нормы звучал безмолвный крик торжества. Она взяла верх. После того, как ее всю жизнь шпыняли, она взяла верх, и она безмолвствовала. Ей это нравилось. Она не сказала ни слова и не скажет ни слова. Она кинула в чемодан две пары туфель, захлопнула его и заперла.
— Ты прямо сейчас уходишь? — спросила Алиса.
Норма не ответила. Она не нарушит своего торжества. Ничто ее не заставит.
— Я не хотела ничего плохого, — сказала Алиса.
Норма не посмотрела на нее.
— Ты лучше помалкивай, не то я тебе устрою, — неуверенно пообещала Алиса. Норма все равно не ответила. Она подошла к кровати и надела черное пальто с кроликом. Потом подняла чемодан и вышла из комнаты. Она сопела. Она прошла за стойкой к кассовому аппарату и нажала кнопку «Касса». Вынула десять долларов: пятерку, четыре по одному, полдоллара и две четвертушки. Сунула деньги в боковой карман черного пальто. Ее слабый рот был плотно сжат. Хуан сказал:
— Что здесь происходит?
— Я еду с вами в Сан-Хуан, — сказала Норма.
— А кто будет помогать Алисе? Она одна не управится.
— Я уволилась, — сказала Норма. Огибая край стойки, она увидела, что блондинка наблюдает за ней. Норма вышла за сетчатую дверь. Она подошла с чемоданом к автобусу, влезла и заняла место ближе к заду. Чемодан поставила рядом с собой, на попа. Она сидела очень прямо.
Хуан проводил ее взглядом до двери. Он пожал плечами.
— Что бы это значило? — спросил он, не обращаясь ни к кому в особенности.
Эрнест Хортон смотрел хмуро. Он ненавидел Алису Чикой.
Он сказал:
— Когда вы думаете выехать?
— В десять тридцать, — сказал Хуан. — Сейчас десять минут одиннадцатого. — Он взглянул на Причардов. — Так, мне надо переодеться. Если захотите кофе или еще чего нибудь, берите сами.
Он ушел в спальню. Он сбросил лямки комбинезона и спустил комбинезон на пол. На нем были трусы в узкую синюю полоску. Он стянул через голову синюю рубашку, скинул мокасины и вышел из комбинезона, оставив и туфли, и носки, и комбинезон кучей на полу. Тело у Хуана было твердое и коричневое; обязан этим он был не солнцу, а коричневым предкам. Он подошел к ванной и постучался. Алиса спустила воду в унитазе и открыла дверь. Она опять мыла лицо, и мокрая прядь волос прилипла к щеке. Губы у нее оттопырились, глаза припухли и покраснели.
— Что происходит? — спросил Хуан. — Черт знает как сегодня развлекаешься, а?
— Зуб болит, — сказала Алиса. — Что я могу сделать? Дергает прямо вот тут.
— А с Нормой что? — спросил Хуан.
— Пусть уезжает, — сказала Алиса. — Я так и знала, что когда-нибудь она попадется.
— Да что она сделала-то?
— Руку запустила куда не следует, — сказала Алиса.
— А что она взяла?
— Я подумала: надо проверить. Помнишь, ты подарил мне на Рождество флакон «Беллоджии»? Так вот он пропал, и я нашла у нее в чемодане. И как раз когда нашла, она сама явилась — тут же, конечно, в амбицию, а я ей сказала, что она свободна.
Взгляд Хуана стал рассеянным. Попахивало враньем, но что там на самом деле — его не очень занимало. Женские свары его не касались. Он стал в ванну и задернул непромокаемую занавеску.
— С самого утра куролесишь, — сказал он. — Что с тобой творится?
— У меня это дело, — сказала Алиса, — и еще зуб болит.
Хуан знал, что первое — неправда. А что второе — ложь, только подозревал.
— Выпей, когда уедем. Поможет с обеих сторон, — сказал он.
Алиса была довольна. Она и хотела, чтобы он сам предложил
— Придется тебе побыть за всех, — продолжал Хуан. — Прыщ тоже уезжает.
В Алисе все взыграло. Она остается одна, совсем одна. Но нельзя показывать Хуану, что она этого хочет.
— А Прыщ зачем едет? — спросила она.
— Хочет кое-чего поискать в Сан-Хуане. Слушай, а может, вообще закроем? Сходишь в Сан-Хуане к зубному врачу.
— Нет, — сказала Алиса. — Не стоит. Завтра или послезавтра съезжу в Сан-Исидро. Не стоит закрывать закусочную.
— Как хочешь. У тебя болит, — сказал Хуан и включил воду. Он высунул голову из-за занавески. — Иди туда, подай пассажирам.
К тому времени, когда появилась Алиса, Эрнест Хортон уже присоседился к блондинке.
— Ну что, нальете нам две чашки кофе? — сказал он. И блондинке: — Или вам кока-колы?
— Нет. Кофе. От кока-колы я толстею.
Эрнест ухаживал. Он уже спросил, как ее зовут, и блондинка сказала, что Камиллой Дубе. Сказала, конечно, неправду. Это было быстрое объединение рекламы «Кемела» на стене — непременная блондинка с воздухоплавательными грудями — и дерева за окном. Но отныне она — Камилла Дубе, по крайней мере до конца поездки.
— Я недавно где-то слышал ваше имя, — сказал Эрнест. Он учтиво передал ей сахарницу.
Нога мистера Причарда слегка подергивалась в воздухе, миссис Причард наблюдала за мужем. Она видела, что мистер Причард чем-то раздражен, но чем — не понимала. Она не имела опыта в таких делах. Ее подруги были не того типа, чтобы мистер Причард стал дергать ногой. А о жизни мужа за пределами своего круга она не знала ничего.
Он спустил ногу на пол, встал и подошел к стойке.
— Вам пришел на память процесс об убийстве Дубе, — сказал он Эрнесту. — Я убежден, что нашу молодую даму не убили и обратно — она никого не убила, — пошутил он. Будьте добры, еще кофе, — любезно обратился он к Алисе.
Дочь посмотрела на него, оттянув уголок правого глаза. Она услышала в его голосе что-то незнакомое. Тон был несколько величественным. Он растягивал «а» и изъяснялся с ненатуральной церемонностью. Это поразило его дочь. Она присмотрелась к блондинке и вдруг поняла. Мистер Причард реагировал на Камиллу Дубе. Он с нею заигрывал — как бы по-отечески. Дочери это не понравилось.
Мистер Причард сказал:
— У меня такое впечатление, что мы с вами встречались. Это могло быть?
Милдред мысленно передразнила его: «Кажись, я тебя гдей-то видел?»
Камилла посмотрела на лицо мистера Причарда, потом скользнула взглядом по клубному значку у него на лацкане. Она-то знала, где он ее видел. Когда она сидела нагишом в бокале, она очень старалась не смотреть на лица мужчин. В их влажных выпученных глазах и вислогубых улыбках было что-то пугающее. Казалось, стоит взглянуть на кого нибудь прямо — он на нее кинется. Публика была для нее — розовые мячи лиц и сотни белых воротничков с аккуратными галстуками. В клубах «Двух с половиной — трех тысяч» обычно — смокинги. Она сказала:
— Не помню.
— Бывали на Среднем Западе? — не отставал мистер Причард.
— Я работала в Чикаго, — сказала она.
— Где? — спросил мистер Причард. — Едва ли я мог ошибиться.
— У зубного врача.
Глаза мистера Причарда оживились за очками.
— Ну как же, конечно. У доктора Хораса Либхольца, моего зубного врача в Чикаго.
— Нет, — сказала она, — нет, у него не работала. Последнее мое место — у доктора Ч. Т. Честерфилда. — Это она тоже взяла с плаката — и неосмотрительно. Камилла надеялась, что он не заметит у себя за плечом надпись: «Честный Табак — Честерфилд».
— Я знаю, что у тебя на уме, — сказал Хуан. — Хочешь взять выходной и побежать задрать ногу на дерево?
— Плки, — сказал Прыщ и свистнул.
— Вот-вот, — сказал Хуан. Он нагнулся, отпер задвижку на ящике и поднял крышку на петлях. — Давай поспорим, Кит.
— Насчет чего? — спросил Прыщ.
— Могу спорить, — сказал Хуан, — и ставлю два против одного: тебе пришло в голову, что ты уже две недели не брал выходного и хорошо бы взять сегодня и поехать со мной в Сан-Хуан. А еще бы лучше, если бы автобус опять сломался.
У подручного вокруг прыщей тоже порозовело. Он смущенно поднял глаза и посмотрел на хозяина, но во взгляде Хуана было столько беззлобной насмешки, что Прыщу стало легче. «Черт! — подумал он. — Вот это человек. И чего я раньше у других работал?»
— Ну, — сказал Прыщ вслух и почувствовал, что разговаривает с мужчиной. Хуан понимает, как человек смотрит на жизнь. Когда мимо проходит девушка, Хуан знает, что у человека на уме. — Ну… — сказал он снова.
— Ну, — передразнил его Хуан. — А кто будет качать бензин и чинить резину?
— А раньше кто чинил? — спросил Прыщ.
— Никто, — сказал Хуан. — Мы просто вешали на гараж табличку — «Закрыто на ремонт». А заправлять Алиса может. — Он хлопнул Прыща по плечу.
«Какой мужик, — подумал Прыщ. — Какой мужик!»
Противни с пирогами вставлялись в пазы, которые не позволяли им соединяться. В ящике было четыре стойки по двенадцать пирогов — всего сорок восемь.
— Давай-ка посмотрим, — сказал Хуан, — нам надо: шесть с малиной, четыре с лимонным кремом, четыре с изюмом и два с заварным и карамелью. — Он вытаскивал пироги из гнезд и клал на крышку ящика. — Отнеси их, Пры… то есть Кит.
Прыщ взял в руки по пирогу и пошел в закусочную. Блондинка сидела на табурете за чашкой кофе. Он не видел ее лица, но ощутил электричество — или что там от нее исходило. Он положил пироги на стойку.
Повернувшись к выходу, он почувствовал, как тихо стало в комнате.
И мистер Причард, и склочный старик, и молодой — Хортон — сидели, как завороженные. То и дело они поднимали глаза и взглядом омывали блондинку. Мисс Причард и ее мать подчеркнуто смотрели на кучки отрубей за стойкой. Алисы не было, а перед блондинкой стояла Норма и вытирала тряпкой стойку.
— Хотите плюшку? — спросила Норма.
Прыщ замер. Он должен услышать голос блондинки.
— Да, пожалуй, — сказала она. Внутри у Прыща что то екнуло от этого грудного голоса. Он кинулся на двор за новыми пирогами.
— Давай поживее, — сказал Хуан. — Можешь смотреть на нее всю дорогу до Сан-Хуана, если, конечно, не хочешь за руль.
Прыщ таскал пироги. Шестнадцать отнес. Тридцать два осталось. Хуан закрыл ящик и запер задвижку. Выйдя в последний раз, Прыщ помог Хуану засунуть ящик в большой черный багажник «Любимой». Автобус был готов. Готов к дороге. Хуан отступил и оглядел его. Не «борзой», но тоже ничего. Вокруг окон сквозь алюминиевую краску проступала ржавчина. Надо будет подкрасить. Да и колпаки не мешает освежить.
— Давай собирайся, — сказал он Прыщу. — Запри гараж. Между скамеек под шлангами от радиатора лежит табличка, повесь ее на дверь. А ну мигом, если хочешь успеть переодеться.
Прыщ убежал в гараж. Хуан потянулся, разведя руки, и пошел в закусочную.
Правая рука мистера Причарда лежала на левой, и мысок мелко подрагивал. Когда блондинка вошла, он заглянул ей в лицо и теперь испытывал приятное волнение. Но он был озадачен. Где-то он видел эту девушку. То ли на одном из своих заводов, то ли секретарша, то ли у кого-то из приятелей в конторе. Но он ее видел. В этом он не сомневался. Он искренне верил, что не забывает ни одного лица, хотя на самом деле редко какое запоминал. Он и не присматривался ни к одному лицу, если не собирался вступить с этим лицом в сделку. Сейчас он недоумевал: почему у него возникло ощущение греха, когда он узнал эту девушку? Где он мог ее видеть?
Бернис тайком наблюдала за подергиванием его ноги. Эрнест Хортон открыто глазел на ноги блондинки. Норме она понравилась. В одном отношении Норма была похожа на Лорейн. Она никого не любила — ну, кроме одного, поэтому у нее ничего не могли отнять, терять ей было нечего. А эта женщина была симпатичная. Разговаривала скромно и вежливо. Да и гостья расположилась к Норме, чувствуя, что может ей понравиться.
Перед самым приходом «борзого» Алиса сказала Норме: «Побудь за стойкой, ладно? Я сейчас». Потом автобус, блондинка, приготовление кофе заняли все внимание Нормы. Но сейчас ее резанула одна догадка, и внутри разлился тошнотворный холодок. Она поняла, что сейчас происходит, так ясно, как будто увидела. Она поняла, и в голове, оттесняя гадливый гнев, зароились расчеты. Маленькая пачка денег, мелких. На это можно жить, пока не найдешь работу. А почему не уйти сейчас? Все равно же уйдет, рано или поздно. Она открыла шкафчики внизу за стойкой и засунула туда пироги, оставив по одному каждого сорта. Один с малиной, один с изюмом, один с лимонным кремом, один карамельный она расположила рядышком на стойке, и от их запаха ее еще сильнее затошнило. Она все еще не могла решиться.
В закусочную вошел Хуан и остановился, глядя блондинке в затылок. Норма сказала:
— Вы не побудете минуту за стойкой, мистер Чикой?
— Где Алиса? — спросил Хуан.
— Не знаю, — сказала Норма. Она мысленно видела Алису. Зрение у Алисы неважное. Она поднесет письмо к окну, поближе к свету. На самом-то деле ей неинтересно. Просто — праздное, ленивое любопытство. Она наклонится к окну боком, волосы упадут ей на глаза, и она будет сдувать их, копаясь в страничках. Норму передернуло. Она представила себе, как влетит в комнату. Представила, как вырвет письмо, и ее пальцы сами собой согнулись. Она почувствовала, как ногти корябают кожу Алисы, лезут Алисе в глаза, в эти мерзкие, набухшие, влажные глаза. Алиса повалится на спину, а Норма прыгнет коленями на большое мягкое брюхо и будет царапать и драть лицо Алисы, и из царапин польется кровь.
Хуан посмотрел на Норму и сказал:
— Что случилось? Тебя тошнит?
— Да, — сказала Норма.
— Иди, пока здесь не стошнило.
Норма пробралась к краю стойки и тихо открыла дверь спальни. Дверь из спальни в ее комнату была чуть-чуть приоткрыта. Норма затворила за собой дверь и бесшумно двинулась к своей комнате. Она похолодела, ее трясло. Она была как ледышка. Она бесшумно распахнула свою дверь. Так и есть — Алиса у окна, держит перед носом письмо к Кларку Гейблу и сдувает в сторону волосы.
Алиса дунула на волосы, оглянулась и увидела в дверях Норму. Рот у нее был открыт, в глазах — жадное любопытство. Она не могла изменить выражение лица. Норма шагнула в комнату. Подбородок она выставила так, что вокруг рта залегли складки. Алиса с бессмысленным видом протянула ей письмо. Норма взяла его, аккуратно сложила и сунула за пазуху. А затем подошла к комоду. Она вытащила из-под него чемодан, отколола ключ от изнанки платья и отперла чемодан. Резкими движениями начала собирать вещи. Вывалила ящики комода в чемодан и кулаком примяла одежду. Из стенного шкафа вытащила все три платья и пальто с кроликовым воротником, положила пальто на кровать, накрутила платья на плечики и тоже запихнула в чемодан.
Алиса не могла пошевелиться. Она смотрела на Норму, поворачивая голову вслед за всеми ее перемещениями. В мозгу у Нормы звучал безмолвный крик торжества. Она взяла верх. После того, как ее всю жизнь шпыняли, она взяла верх, и она безмолвствовала. Ей это нравилось. Она не сказала ни слова и не скажет ни слова. Она кинула в чемодан две пары туфель, захлопнула его и заперла.
— Ты прямо сейчас уходишь? — спросила Алиса.
Норма не ответила. Она не нарушит своего торжества. Ничто ее не заставит.
— Я не хотела ничего плохого, — сказала Алиса.
Норма не посмотрела на нее.
— Ты лучше помалкивай, не то я тебе устрою, — неуверенно пообещала Алиса. Норма все равно не ответила. Она подошла к кровати и надела черное пальто с кроликом. Потом подняла чемодан и вышла из комнаты. Она сопела. Она прошла за стойкой к кассовому аппарату и нажала кнопку «Касса». Вынула десять долларов: пятерку, четыре по одному, полдоллара и две четвертушки. Сунула деньги в боковой карман черного пальто. Ее слабый рот был плотно сжат. Хуан сказал:
— Что здесь происходит?
— Я еду с вами в Сан-Хуан, — сказала Норма.
— А кто будет помогать Алисе? Она одна не управится.
— Я уволилась, — сказала Норма. Огибая край стойки, она увидела, что блондинка наблюдает за ней. Норма вышла за сетчатую дверь. Она подошла с чемоданом к автобусу, влезла и заняла место ближе к заду. Чемодан поставила рядом с собой, на попа. Она сидела очень прямо.
Хуан проводил ее взглядом до двери. Он пожал плечами.
— Что бы это значило? — спросил он, не обращаясь ни к кому в особенности.
Эрнест Хортон смотрел хмуро. Он ненавидел Алису Чикой.
Он сказал:
— Когда вы думаете выехать?
— В десять тридцать, — сказал Хуан. — Сейчас десять минут одиннадцатого. — Он взглянул на Причардов. — Так, мне надо переодеться. Если захотите кофе или еще чего нибудь, берите сами.
Он ушел в спальню. Он сбросил лямки комбинезона и спустил комбинезон на пол. На нем были трусы в узкую синюю полоску. Он стянул через голову синюю рубашку, скинул мокасины и вышел из комбинезона, оставив и туфли, и носки, и комбинезон кучей на полу. Тело у Хуана было твердое и коричневое; обязан этим он был не солнцу, а коричневым предкам. Он подошел к ванной и постучался. Алиса спустила воду в унитазе и открыла дверь. Она опять мыла лицо, и мокрая прядь волос прилипла к щеке. Губы у нее оттопырились, глаза припухли и покраснели.
— Что происходит? — спросил Хуан. — Черт знает как сегодня развлекаешься, а?
— Зуб болит, — сказала Алиса. — Что я могу сделать? Дергает прямо вот тут.
— А с Нормой что? — спросил Хуан.
— Пусть уезжает, — сказала Алиса. — Я так и знала, что когда-нибудь она попадется.
— Да что она сделала-то?
— Руку запустила куда не следует, — сказала Алиса.
— А что она взяла?
— Я подумала: надо проверить. Помнишь, ты подарил мне на Рождество флакон «Беллоджии»? Так вот он пропал, и я нашла у нее в чемодане. И как раз когда нашла, она сама явилась — тут же, конечно, в амбицию, а я ей сказала, что она свободна.
Взгляд Хуана стал рассеянным. Попахивало враньем, но что там на самом деле — его не очень занимало. Женские свары его не касались. Он стал в ванну и задернул непромокаемую занавеску.
— С самого утра куролесишь, — сказал он. — Что с тобой творится?
— У меня это дело, — сказала Алиса, — и еще зуб болит.
Хуан знал, что первое — неправда. А что второе — ложь, только подозревал.
— Выпей, когда уедем. Поможет с обеих сторон, — сказал он.
Алиса была довольна. Она и хотела, чтобы он сам предложил
— Придется тебе побыть за всех, — продолжал Хуан. — Прыщ тоже уезжает.
В Алисе все взыграло. Она остается одна, совсем одна. Но нельзя показывать Хуану, что она этого хочет.
— А Прыщ зачем едет? — спросила она.
— Хочет кое-чего поискать в Сан-Хуане. Слушай, а может, вообще закроем? Сходишь в Сан-Хуане к зубному врачу.
— Нет, — сказала Алиса. — Не стоит. Завтра или послезавтра съезжу в Сан-Исидро. Не стоит закрывать закусочную.
— Как хочешь. У тебя болит, — сказал Хуан и включил воду. Он высунул голову из-за занавески. — Иди туда, подай пассажирам.
К тому времени, когда появилась Алиса, Эрнест Хортон уже присоседился к блондинке.
— Ну что, нальете нам две чашки кофе? — сказал он. И блондинке: — Или вам кока-колы?
— Нет. Кофе. От кока-колы я толстею.
Эрнест ухаживал. Он уже спросил, как ее зовут, и блондинка сказала, что Камиллой Дубе. Сказала, конечно, неправду. Это было быстрое объединение рекламы «Кемела» на стене — непременная блондинка с воздухоплавательными грудями — и дерева за окном. Но отныне она — Камилла Дубе, по крайней мере до конца поездки.
— Я недавно где-то слышал ваше имя, — сказал Эрнест. Он учтиво передал ей сахарницу.
Нога мистера Причарда слегка подергивалась в воздухе, миссис Причард наблюдала за мужем. Она видела, что мистер Причард чем-то раздражен, но чем — не понимала. Она не имела опыта в таких делах. Ее подруги были не того типа, чтобы мистер Причард стал дергать ногой. А о жизни мужа за пределами своего круга она не знала ничего.
Он спустил ногу на пол, встал и подошел к стойке.
— Вам пришел на память процесс об убийстве Дубе, — сказал он Эрнесту. — Я убежден, что нашу молодую даму не убили и обратно — она никого не убила, — пошутил он. Будьте добры, еще кофе, — любезно обратился он к Алисе.
Дочь посмотрела на него, оттянув уголок правого глаза. Она услышала в его голосе что-то незнакомое. Тон был несколько величественным. Он растягивал «а» и изъяснялся с ненатуральной церемонностью. Это поразило его дочь. Она присмотрелась к блондинке и вдруг поняла. Мистер Причард реагировал на Камиллу Дубе. Он с нею заигрывал — как бы по-отечески. Дочери это не понравилось.
Мистер Причард сказал:
— У меня такое впечатление, что мы с вами встречались. Это могло быть?
Милдред мысленно передразнила его: «Кажись, я тебя гдей-то видел?»
Камилла посмотрела на лицо мистера Причарда, потом скользнула взглядом по клубному значку у него на лацкане. Она-то знала, где он ее видел. Когда она сидела нагишом в бокале, она очень старалась не смотреть на лица мужчин. В их влажных выпученных глазах и вислогубых улыбках было что-то пугающее. Казалось, стоит взглянуть на кого нибудь прямо — он на нее кинется. Публика была для нее — розовые мячи лиц и сотни белых воротничков с аккуратными галстуками. В клубах «Двух с половиной — трех тысяч» обычно — смокинги. Она сказала:
— Не помню.
— Бывали на Среднем Западе? — не отставал мистер Причард.
— Я работала в Чикаго, — сказала она.
— Где? — спросил мистер Причард. — Едва ли я мог ошибиться.
— У зубного врача.
Глаза мистера Причарда оживились за очками.
— Ну как же, конечно. У доктора Хораса Либхольца, моего зубного врача в Чикаго.
— Нет, — сказала она, — нет, у него не работала. Последнее мое место — у доктора Ч. Т. Честерфилда. — Это она тоже взяла с плаката — и неосмотрительно. Камилла надеялась, что он не заметит у себя за плечом надпись: «Честный Табак — Честерфилд».