Сутин Павел. Эти двери не для всех

   – Я не люблю "вдруг", – сказал Бравик. – Я не верю во "вдруг". Если человек сделал что-то настоящее, то это не может быть "вдруг". Все настоящее может быть только скучно, трудно и постепенно… Ходи.
   – Ты устарел, – сказал Никон и быстро пошел ферзем на f4. – Ты просто устарел.
   Ты зануда.
   – А вот это зря, – сказал Бравик. – Может, подумаешь? Посмотри на моего слона.
   Если бы ты его забрал, то мне трудно было бы продолжить атаку.
   – Уже подумал, – сказал Никон. – Ходи. И не учи меня… Ты зануда, Бравик.
   – Может быть, я зануда… Правда, я так точно и не знаю, что в твоем понимании "зануда"… До сих пор "зануда" – это был человек, который пьет меньше, чем ты.
   – Ходи, – сказал Никон.
   Бравик задумался. В сложившейся ситуации его фигуры с ферзем против ладьи, коня и пешки Никона стоили немногого.
   – А чо ты вообще такой старичок, а? – недовольно сказал Никон. – Ну, чо ты вечно – "трудно", "постепенно"… Как будто тебе сто лет! Ну, есть же какие-то прорывы… Я не знаю… Озарения…
   – Ты погоди с озарениями… Ты говоришь – "подвиг", "гений"… Ты Леху Калашникова знаешь?
   – Калашникова? Из Института урологии? Знаю. Мажор. У него папаша какой-то высокопоставленный…
   – Никакой он не мажор, нормальный парень, – сказал Бравик и откинулся на спинку кресла. – А кто такой Конон Молодый – знаешь?
   – Нет.
   – "Мертвый сезон" смотрел?
   – Это с Банионисом?
   – Да.
   – Смотрел…
   – Конон Молодый – знаменитый разведчик. Леха с ним то ли в родстве, то ли семьи дружили… "Мертвый сезон" – это про Конона Молодыя. Он прототип главного героя.
   В журнале "Знамя" это еще было. Аграновский – "Профессия – иностранец"… Не читал? Но "Мертвый сезон" ты смотрел? Ходи…
   – А… Ну да… Смотрел. Его еще там так красиво меняют…
   Никон защитил пешку h2 конем.
   – На самом деле все было не так красиво… Долго очень все было… Но – не суть.
   А Леха – хороший мужик, никакой не мажор. Он на Николиной Горе живет, это недалеко от Сенькиной дачи. Я у него там бывал. И он мне рассказал про Молодыя.
   Леха в детстве у Молодыя на коленях сиживал – "дядя Конон"… Ну, чего говорить – завлекательно… Заслали в Канаду, оттуда он перебрался в Англию… Стал миллионером, отслеживал военно-морские базы… И спалился. Просидел три года в английской тюрьме, обменяли… Роскошный мужик, конечно… Позвонил мне Галкин отец, Борис Борисович: "Гриша, я хочу, чтобы ты моего товарища прооперировал". Я его товарища посмотрел, положил к нам, обследовал… Оперировал Папа. Я знакомых не оперирую… Принципиально. Я помогал. Так вот – хороший оказался дядька. Из их конторы. Уже на пенсии. Не стал оперироваться в госпитале КГБ, к нам лег…
   Бравик начал новую атаку. Он пошел слоном на g1.
   – К тебе лег, – сказал Никон. – А ты его Папе подсунул.
   – Я знакомых не оперирую, – повторил Бравик. – Себе дороже… И он лег к нам, и все прошло хорошо. Интересный мужик… Янгайкин Сергей Алексеевич… В этой конторе интересных мужиков хватает… Он шпионил в Латинской Америке – в Перу, в Мексике… Помнишь, я тебе текилу подарил на день рождения? Это он принес…
   Однажды я его пригласил в ординаторскую чайку попить. Вечер, поздно… Хороший дядька, разговорились… Я сказал – пойдемте, чаю попьем И я ему рассказал про Леху и про Молодыя. Он послушал и говорит… Симпатичный такой человек, был простым инженером в Барнауле, металлургом, анкета безупречная, активный комсомолец… Взяли его на работу в органы. Представляешь, да? Высшая школа КГБ, был простой инженер, а тут перед ним весь мир… Он был очень способный к языкам… Значит, я ему рассказал про Молодыя, а он мне отвечает – понимаете, говорит, Григорий Израилевич, в нашей профессии известность – это признак профнепригодности. Я, говорит, шесть лет был менеджером строительной компании в Венесуэле. И очень, хочу вам сказать, плодотворно поработал… Поскольку моя компания строила аэродромы. Всякие аэродромы, стратегические – в том числе. И никто про меня ничего не знает. И никогда не узнает. А Конон Трофимович, конечно, человек известный, портрет его висит в Зале славы. Но он ведь потому и известный, что спалился.
   – Ты это к чему? – спросил Никон.
   – А вот к чему… Ходи.
   Никон пошел королем. Бравик тут же переставил коня.
   – Вот я это к чему, – задумчиво сказал Бравик. – Настоящие подвиги… Их сложно разглядеть человеку со стороны. Настоящие подвиги – действие высокопрофессиональное. И оценить настоящий подвиг может только профессионал. А широкой публике остается… беллетристика. Статеечки в газетках… "Среднего роста, плечистый и крепкий, ходит он в белой футболке и кепке. Знак "ГТО" на груди у него. Больше не знают о нем ничего". Все настоящее – оно бывает красивым, но оно, как правило, рутинно и незаметно. Вот такие пироги, Никон…
   Ходи.
   – Чего ты все – "ходи! ходи!" У нас что – блиц? Ты куда-то торопишься? Я, например, никуда не тороплюсь… Тебе подлить?
   – У меня есть, – сказал Бравик, не отрывая взгляда от доски.
   Он понял, что отсутствие ладьи на первой горизонтали для Никона будет весьма некстати.
   – Значит, в подвиги ты тоже не веришь?
   – Что значит "тоже"? Во что я еще не верю?
   – В свободу, – Никон с удовольствием выпил рюмку.
   – Трепло ты… Для тебя свобода – это чтобы можно было диссертацию не писать.
   – "Русскому человеку дай свободу – первым делом тещу зарежет", – процитировал Никон.
   Отец за спиной у Бравика зевнул, встал и подошел к друзьям.
   – Ну, что тут у вас? – спросил он и с интересом посмотрел на доску. – Ага…
   Ладью бы тебе вот сюда, Володя… Гриша… Здесь можно слоном взять коня.
   – Папа! Можно я сам? – разозлился Бравик.
   – Израиль Борисыч! Двое на одного! – запротестовал Никон.
   – Все, все, молчу… – Отец хитро усмехнулся и вернулся на диван.
   – А Израиль Борисыч, наверное, так же думает? Да? – сказал Никон.
   – Ты о чем, Володя? – спросил отец.
   – Да мы тут о подвигах лениво спорим. Бравик считает, что настоящий подвиг всегда в тени.
   – По-разному бывает… – неопределенно сказал отец.
   – Никон, ходи, – сказал Бравик.
   Никон пошел слоном на d2.
   – А у вас как бывало?
   – Угомонись, Никон. Ты будешь играть? – недовольно сказал Бравик.
   – А разве я не играю?
   Бравику не нравилось, что Никон то и дело отвлекается.
   Он хотел выиграть красиво. Он хотел выиграть после трудной борьбы. Так, чтобы Никон играл в полную силу и проиграл. А Никон трепался и приливал коньячок.
   Бравик пошел ферзем.
   – "А ты азартен, Парамоша!" – обеспокоенно сказал Никон. – Так, значит, да?..
   "Подвиги… – подумал отец. – Ну, конечно – подвиги. Молодежь всегда любит подвиги. И говорит о них".
   Никон уже трепыхался из последних сил, он попытался вернуть на место ладью.
   – Израиль Борисыч, а что вы думаете о подвигах? – спросил Никон.
   – Володя, честно говоря, мне не нравится это слово.
   – Патетики не любите?
   – Не люблю, – отец покачал головой. – Ты сформулируй почетче, Володя.
   – Да пожалуйста… Давайте назовем это иначе – поступок. Или – свершение… Вам ведь приходилось совершать поступки?
   – Бывало, – отец кивнул.
   – И что – это всегда было скучно и незаметно?
   – Как правило… А что ты вообще начал об этом рассуждать?
   – Понимаете, – сердито сказал Никон, – в независимый журнал Бравик не верит, в красивые поступки не верит… Но это скучно!
   – Ты мне братца моего напоминаешь, – сказал Бравик. – Такое же трепло.
   Паша Браверман заканчивал филфак. Бравик любил своего младшего брата, но всерьез не принимал.
   – Все бывает, Володя, – спокойно сказал отец. – И независимый журнал, и поступки. Для того, чтобы оценить красивый поступок, надо знать все обстоятельства. Все побудительные мотивы. Контекст времени, так сказать…
   – Это вы его таким занудой воспитали, Израиль Борисыч, – укоризненно сказал Никон. – Теперь я вижу.
   И он склонился над доской. У Никона было совершенно безнадежное положение.
 
   В понедельник Изя сидел в своем закутке и бегло просматривал накладные.
   Открылась фанерная дверь, вошел Резник, бросил на стол кепку и сказал:
   – Здравствуй, Изя.
   – Здравствуй.
   Они пожали друг другу руки.
   – Сходи в дирекцию, – сказал Резник. – Тебя Степанченко вызывает. Срочно.
   – Зачем, не знаешь? – спросил Изя.
   Как всякий итээровец среднего звена, он побаивался внезапных вызовов в дирекцию.
   – Точно не знаю, – сказал Резник. – Кажется, из-за домкратов. Иди к Степанченко.
   – Так вчера же говорили про домкраты, – недоуменно сказал Изя. – Это не мой участок… Ладно.
   Он положил в стол накладные и направился в дирекцию.
   Изя вышел из цеха, прошел по асфальтовой дорожке мимо клумбы.
   У входа в администрацию завода Боря Суперфин, секретарь заводского комитета комсомола, крепил канцелярскими кнопками к доске объявлений лист ватмана.
   Поверху доски шла красная выцветшая надпись "Достижения сталинского самолетостроения".
   На ватмане синел призыв: "Помощь в уборке урожая – дело чести заводчан!" Боря был отличный парень. Добрый, веселый, замечательно пел бархатистым голосом романсы. Изя знал его еще по институту, они учились на одном курсе. Боря был фронтовик, носил черную повязку через лицо. Он потерял глаз под Харьковом. Боря в сорок первом году получил медаль "За отвагу", он был наводчиком орудия и, когда погиб весь расчет, один расстрелял прямой наводкой несколько танков. Боря Суперфин остановил продвижение немцев на участке фронта и получил в сорок первом медаль "За отвагу".
   – Привет, Изя! – радостно сказал Суперфин. – Ты на дрова записался?
   – На дрова? Ах ты, черт!.. – сказал Изя. – Привет… Ах ты, черт побери! Давно записывают?
   – С утра. Давай, беги в профком.
   – Сейчас, только в дирекцию схожу. Степанченко вызвал.
   – А! Это из-за стапелей, – кивнул Суперфин. – Слышал. А потом дуй в профком.
   Итээровцам дают по шесть кубов. Хочешь, я Раю предупрежу?
   – Борис, будь другом, предупреди! – горячо попросил Изя. – Мама всю неделю напоминала про дрова… А тут с этими накладными!.. Только что поступили комплектующие для зуборезной группы… Совсем забыл про дрова!
   – Иди к Степанченко, а я схожу к Рае в профком, – пообещал Суперфин.
   – Спасибо, Борис, – благодарно сказал Изя и вошел в дирекцию.
   Он поднялся на второй этаж, прошел по коридору и открыл обитую дерматином дверь с черной табличкой "Главный инженер".
   В кабинете, по разные стороны стола, сидели Степанченко и Головко, начальник производства.
   Степанченко обернулся к вошедшему Изе, погасил в пепельнице папиросу и сказал:
   – Так, Константин Андреевич, вот и ИзраИль пришел…
   Он так звал Изю – не Изя, не Израиль Борисович, а ИзраИль. С ударением на третьем слоге.
   – Здравствуйте, товарищ Степанченко, – сказал Изя. – Здравствуйте, товарищ Головко.
   – Садись, Израиль, – сказал Степанченко. – Я так считаю, Константин Андреевич, партком верный выбор сделал. Израиль у нас твердо числится в маяках. Он справится!
   – Давай, Николай Михалыч, не будем обсуждать решения парткома, – негромко сказал Головко.
   Изя заметил, что Головко коробит нарочитая простоватость Степанченко. Тот всегда любил ставить задачи "по-простому", "по-партейски". А Головко был интеллигент, высококлассный инженер, опытный спец и сдержанно останавливал Степанченко, когда тот собирал начальников участков и заводил: "Так, хлопцы, партия нам ставит задачу – фюзеляжный цех должен…" – Израиль Борисович, вы знаете, какая ситуация со стапельными домкратами? – спросил Головко и посмотрел на Изю из-под густых бровей.
   – В общих чертах, – ответил Изя и положил руки на стол.
   – Так вот. Ситуация осложнилась, – сказал Головко. – Ситуацию взял под свой личный контроль товарищ Булганин. Двадцатого числа ожидаем комиссию из Москвы.
   – Так, – сказал Изя и выпрямился на стуле. – Слушаю, Константин Андреевич.
   Он подобрался и нахмурился. Он еще не знал, в чем срочность, но уже сообразил, что скоро начнется аврал. Только при чем тут он, начальник участка, Изя еще не понимал.
   – К декабрю "Ильюшины" должны пойти в серию, это вы знаете, – напряженно сказал Головко. – Но на предприятии выявлено слабое звено. Стапельных домкратов до сих пор нет.
   – Домкраты поставляет шестьдесят четвертый завод, – сказал Изя.
   Это было известно. Стапельные домкраты для "Ил-28" должен был поставить воронежский завод.
   – Не поставлены своевременно, – ровно сказал Головко.
   – В Воронеже за это кое-кто ответит… – вмешался Степанченко.
   – Минуту, Николай Михалыч… – сказал Головко. – Израиль Борисович, домкраты будем изготавливать сами, на предприятии. Иначе не успеем.
   – Так… – осторожно сказал Изя. – Это что получается?.. По одному домкрату под каждую дугу фюзеляжа… Это порядка шестидесяти штук… Как же мы успеем, Константин Андреевич?
   – Вот за этим мы тебя и вызвали, Израиль! – опять вмешался Степанченко. – Вчера было заседание парткома. Вот, я объявляю тебе резолюцию, товарищ Браверман.
   Решено создать участок по производству стапельных домкратов. Ты назначен ответственным. Мы знаем твои возможности как руководителя. Срок – семнадцатое!
   Головко еле заметно скривился. Нет, его определенно раздражал Степанченко.
   Тут распахнулась дверь и вошел Елиневич. Все встали.
   – Кого не видел – здравствуйте, – сказал Елиневич, прошел к столу и сел напротив Изи.
   Борис Петрович Елиневич, директор самолето-строительного завода номер сто шестьдесят шесть, был худощавый, энергичный, среднего роста, рыжеватый. Ему еще не было сорока.
   – Браверман? – спросил Елиневич главного инженера, кивнув в сторону Изи. – Здравствуйте, товарищ Браверман. Садитесь, товарищи.
   И он, перегнувшись через стол, быстро пожал Изе руку.
   – Товарищ Браверман, решение парткома вам известно? – спросил Елиневич.
   Изя кивнул.
   – Какая помощь вам нужна? Говорите.
   Изя сжал кулаки под столом. Впервые задание ему давал лично Елиневич.
   – Товарищ директор… Это неожиданно… Постараюсь справиться. Приложу все усилия.
   "Ох, не то я говорю!.. Ах ты, черт побери! Пятьдесят семь… Да нет – все шестьдесят домкратов! До семнадцатого! Да как же это успеть? Домкраты – что?
   Домкраты – железка… Главное – редукторы… Значит – шестерни… В цеху зуборезного оборудования мало… – Изя вдруг разозлился. – Раз ставят такие задачи, пусть обеспечивают!" – Как вы смотрите? – твердо спросил Елиневич. – Не буду вам объяснять. Дело первостатейной важности. В декабре "Ил" идет в серию.
   – Мы знаем твои возможности как руководителя, – повторил Степанченко.
   – Борис Петрович, – сказал Изя севшим голосом, – если будут даны распоряжения всем службам и цехам… Инструментальному цеху, службе снабжения и комплектации…
   Он даже сам себе порадовался – как быстро он все решил и как быстро приготовился.
   – Все будет, – сказал Елиневич. – За это можете не беспокоиться.
   – Нужен знающий технолог, – сказал Изя. Он подумал: "Диму Шантина надо". – И раз такие сроки, то пусть никаких заминок с комплектующими…
   – Все будет, – терпеливо повторил Елиневич. – Прямо сейчас начинайте. Идите к себе в цех, составляйте комплектацию, список прикомандированных. Это правительственное задание, товарищ Браверман! И чтобы завтра я знал повременный план. Не буду вам объяснять… Успеете – почет вам и уважение. А не успеете – завод будет выглядеть не в лучшем виде.
   "Как они меня быстро охомутали… – думал Изя. – А с другой стороны – куда я денусь? Правительственное задание… И уже решение парткома… Но почему меня?" Изя лихорадочно соображал – что еще? Что еще потребовать?
   – Да! – сказал Изя. – Вот еще!
   – Что? – спросил Елиневич.
   Он уже поднялся из-за стола и взялся за ручку двери.
   "…Все равно будут заминки… – думал Изя. – Что бы он сейчас ни говорил… Он мне сейчас наобещает всего, а потом мне придется каждое требование согласовывать. А спросят с меня… Надо брать быка за рога".
   – Товарищ Елиневич… – сказал Изя звенящим голосом. – Товарищ директор, на время выполнения правительственного задания прошу официально назначить меня… дублером директора завода!
   – Чего? – сказал оторопевший Степанченко.
   Головко улыбнулся.
   Елиневич отпустил ручку двери.
   – Что значит "дублером"? – спросил он. – Хотя… Понимаю. Молодец! Согласен.
   Приказ подготовят. Идите, работайте.
   И Елиневич вышел.
   – Ну ты даешь, Израиль! – сказал Степанченко. – Ты понимаешь, какая это ответственность?!
   – А вы быстро соображаете, Браверман, – одобрительно сказал Головко. – Из вас получится отличный производственник.
   Изя был начальником участка. На его участке работали две смены, по семьдесят человек каждая. И участок Изи выпускал более тысячи двухсот "наименований". То есть Изин участок производил столько разновидностей деталей.
   Изя был молод. Но производственный опыт у него был для его лет немалый. После института его сразу назначили начальником производства центрального авторемонтного завода в Иркутске – "Ирзолототранс". Через год Изя уже был главным механиком управления строительства автозавода, там же, в Иркутске.
   Сюда, в Омск, он перевелся, потому что родом был отсюда, здесь закончил Автодорожный институт.
   И еще мама была нездорова.
   "Изинька, ты будь поближе, я ведь не вечная", – сказала мама, когда Изя закончил институт в двадцать лет.
   Изя так рано выпустился из института, потому что поступил в него пятнадцати лет – он экстерном и с золотой медалью закончил школу. А со второго курса был секретарем комитета ВЛКСМ.
   "Где другие знают на пять, ты должен знать на шесть, Изинька, – когда-то сказала ему мама. – Жаль, бабушки с нами нет, она бы тебе лучше меня объяснила. Наша бабушка еще застала черту оседлости… А теперь опять нехорошее время… Тебе будет труднее других, Изинька. А ты все равно старайся".
   Еще Изя готовился к аспирантуре. Месяц тому назад он послал документы в НИИАТ.
   И еще Изя работал в школе рабочей молодежи – у него было сорок четыре часа в неделю, он преподавал физику и математику. Изе было трудно, времени оставалось только на сон. Но надо было заработать на аспирантуру – приодеться, запастись несколькими парами обуви, отложить на сберкнижку для мамы.
   Временами Изя сомневался: "Смогу ли? Выдюжу ли?" Но ничего другого не оставалось. Изя был упрям и знал, что надо ставить перед собой цель и добиваться ее исполнения. Только так.
   Он вернулся в цех (про запись на дрова в профкоме он, понятное дело, не вспомнил), зашел в конторку, сел за стол и начал писать химическим карандашом на листке:
   "Технолог – Шантин.
   Подготовитель – Финкенфус.
   Бригадиры – в первую очередь Григоров.
   Зуборезная группа!
 
   РЕДУКТОРЫ!!!"
 
   И жирно подчеркнул слово "редукторы".
   Потом он достал из стола чистый лист и стал писать повременный план. Дважды заглядывал Резник, но Изя только отмахивался: не мешай. Наверное, по заводу уже поползли слухи, потому что Резник послушно прикрывал дверь.
   Шла осень сорок девятого года. Омский авиастроительный завод номер сто шестьдесят шесть вскоре должен был запустить в серию первый фронтовой реактивный бомбардировщик "Ил-28"*. Это был первый самолет такого класса, после пошли в производство уже туполевские бомберы. Головной завод, КБ Ильюшина, находился в Москве, а дочерние предприятия – в Омске и Воронеже. На омском заводе в это время как раз начиналось производство центропланов, килей и фюзеляжей.
   Фюзеляжи уже собирались на стапелях, но для выравнивания всех агрегатов необходимы были стапельные домкраты – они устанавливались под дуги фюзеляжей.
   Стапельных домкратов на тот момент на заводе было ничтожно мало.
   Изя просидел над планом полтора часа и отнес его в дирекцию.
   Секретарша Елиневича, пожилая казашка, взяла у Изи план и сказала:
   – Борис Петрович велел вас пускать к нему в любое время.
   – Я завтра утром приду, – сказал Изя. – Я там написал, кто мне нужен. Приказ на меня готов?
   – Борис Петрович только что подписал, – сказала секретарша.
   – Я про дублерство, – сказал Изя.
   – Готов на вас приказ, товарищ Браверман, – повторила секретарша. – Показать вам?
   – Вы проследите, пожалуйста, чтобы директор утвердил мой список, – сказал Изя.
   – В период с восьмого по семнадцатое вы назначены дублером директора завода по решению проблемы стапельных домкратов, – заученно сказала секретарша.
   – Хорошо, – удовлетворенно сказал Изя.
   До обеда он сдавал все текущие дела Резнику. Потом в конторку собрались Шантин, Иван Степанович Григоров (ветеран, известнейший на заводе человек), Амалия Финкенфус, пятидесятилетняя тощая латышка, и еще трое бригадиров.
   – Садитесь, товарищи, – сказал Изя. – Начинаем производственное совещание…
   Рассаживайтесь.
   На Григорова можно было положиться. Изя знал, что Григорову достаточно сказать вполголоса – и все забегают. А Амалия Финкенфус была дотошная баба, страшная матерщинница, работяги перед ней трепетали.
   Изя не знал, с чего начать. И он проголодался, живот подводило. Пообедать он не успел.
   – Товарищи, – сказал Изя. – У нас такое задание… Это настоящее правительственное задание! У нас неделя сроку… (Сроку было десять дней, но Изя так рассудил, что нужно настроить себя и людей на неделю, тогда будет какой-никакой запас времени.) – Ты это… Борисыч… – Григоров встал. – Люди уже все знают. Давай техническое задание.
   – Иван Степанович, – сказал Изя, – главное – редукторы…
   Утром Изя пришел в приемную директора, сел на стул. Но секретарша сказала:
   "Пройдите, Израиль Борисович, директор ждет".
   – Я посмотрел ваш план, – сказал Елиневич. – Вы правильно выделили зуборезную группу. Партком не ошибся в вас – вы успеете… Вам нужно сегодня вылететь в Москву.
   – В Москву? – изумился Изя.
   Он никогда не был в Москве.
   – Получите на ведущем заводе конструкторскую документацию. И сразу возвращайтесь, – сказал Елиневич. – Я сейчас распоряжусь, вас отвезут на аэродром.
   Изя взял из своего стола в конторке зубную щетку и мыло. Он успел позвонить маме.
   – Мама, ты не волнуйся, – сказал Изя. – Я сегодня домой не приду. Я лечу в Москву. Завтра… нет – послезавтра вернусь.
   – А как же у тебя будет с питанием? – испуганно спросила мама. – Два дня без горячего…
   – Мама, не волнуйся, – сказал Изя. – У меня правительственное задание.
   Правительство обо мне позаботится.
   Через два часа Изя сидел в холодном, дребезжащем "Дугласе" и летел в Москву. Он летел до Москвы четырнадцать часов, а Москвы так и не увидел. В Тушино его поджидала "эмка". Изю привезли в КБ, до двух часов ночи он вникал в техническую документацию, потом съел гуляш в столовой, и его опять отвезли в Тушино.
   Да, как Изя и предполагал, самым узким местом оказались шестерни для редукторов.
   В Изином цехе было два зуборезных станка, но шевинговальные и зубошлифовальные станки стояли в третьем цехе.
   Изя пошел к Елиневичу, и третий цех получил задание заняться редукторами. Изя то и дело бегал из цеха в цех. Они с Резником, старшим контрольным мастером, придирчиво проверяли каждую партию шестерен.
   – Спросят-то с нас… – приговаривал Резник. – Третий цех напортачит, а спросят с нас… Так! Эта шестерня не пойдет!..
   Первые два дня Изе еще удалось ночевать дома, а на пятый день мама принесла к проходной подушку, смену белья и лепешки из белой муки.
   – Спасибо… Ты не волнуйся, питание хорошее, – сказал Изя и поцеловал маму. – Нам талоны выдают…
   – Изинька, ты же зарос, – сказала мама. – Там бритва, в узелке. И помазок.
   Изя спал урывками, на дощатом топчане, который стоял в углу конторки. Ходить в столовую он не успевал. Резник забрал его талоны и приносил Изе еду в цех.
   "Обязательно успею… – думал Изя. – Иначе – никак". На высокое доверие Елиневича ему было наплевать, он уже перерос тот возраст, когда покупаются на такие штучки. Ему и прежде доводилось налаживать производственный цикл "от и до".
   Изе нравилось смотреть на "Илы". Он просто влюблен был в эти серебристые громады, выраставшие на стапелях. "Илам" нужны были стапельные домкраты.
   На пятые сутки на Изин участок работали почти все станки в цехе – токарные, фрезерные, сверлильные, автоматные. Когда третий цех задержал корпуса редукторов, Изя поднял телефонную трубку и сказал:
   – Начальника цеха пригласите к аппарату.
   – Он на планерке, – ответили Изе. – Кто говорит?
   – Срочно начальника цеха к аппарату! – громко повторил Изя. – Говорит дублер директора завода!
   – Кто?.. А!.. Минуту!
   Корпуса редукторов поступили через два часа.
   Работяги и прежде уважали Изю. Он никогда не матерился, не тыкал тем, кто был старше его. Но он всегда был аккуратен и туго знал свое дело – такое работяги понимали. Последние дни рабочие особенно почтительно косились на Изю, когда он проходил по цеху – осунувшийся, небритый, в мешковатой "спецухе".
   – Борисыч, иди поспи, – говорил Григоров. – Иди поспи, на тебе лица нет. График соблюдается, Борисыч… Я проверю эту партию, а ты поспи.
   Тогда Изя понимал, что надо немного поспать, иначе он будет плохо соображать и где-нибудь напортачит. Он шел в конторку, ложился на топчан и спал час.
   Несколько раз к Изе заглядывал Головко.
   – Справляетесь, Браверман? – спрашивал Головко (он-то знал, что Изя справляется). – Помощь нужна?