Страница:
Симеона Нового Богослова: "Если у нас нет этого искания Духа Святого, то
напрасен всякий труд и суетно всякое делание наше, бесполезен путь, не
ведущий к сему". Значит путь громадного большинства бесполезен, потому что
большинство этого высшего благодатного состояния не имеет. Как же так?
Духовник. Отвечу тебе словами св. Макария Великого из его 38-й беседы
"О совершенстве". Там говорится:
"Вопрос: Если некоторые продают имения, отпускают на свободу рабов,
стараются исполнить заповеди Божии, но не стараются в мире сем принять
Святого Духа, то неужели не войдут они в Царство Небесное?
Ответ: Это предмет тонкий для рассуждения, ибо некоторые утверждают,
что Небесное Царство одно и геенна одна; мы же говорим, что много степеней,
различий и мер и в Царстве Небесном, и в геенне".
Неизвестный. Этот ответ не вполне удовлетворяет меня. Но я понимаю,
что, может быть, большего человек и не может в этой области знать.
Духовник. Какие же еще вопросы остались у тебя?
Неизвестный. Как всегда самое трудное я оставляю на конец.
Духовник. Что же именно тебя затрудняет?
Неизвестный. Вопрос о самом идеале христианской жизни.
Духовник. Поясни это.
Неизвестный. Хоть ты и привел мне слова Евангелия о стяжании Святого
Духа как цели христианской жизни, но весь нравственный идеал Евангельский в
полном его объеме, по моему мнению, совершенно иной, чем нравственный идеал
Церкви.
Духовник. Я все же не вполне тебя понимаю.
Неизвестный. Вот ты говорил о благодати, что она охватывает всю жизнь
человека, до его семьи включительно. Она не лишает человека земной радости,
она все земное перерождает, очищает и, очистив, соединяет с Богом. Именно
такой благодатный радостный дух чувствуется в Евангельском христианстве. Но
идеал Церкви -- это пещера, пустыня, полное отрицание жизни. Ваши величайшие
подвижники бегут от людей, бегут от мира, как от зачумленного. Словом
сказать, благодатный идеал Евангельский, который воплощен в образе Иисуса
Христа, -- это нечто противоположное церковному идеалу, основанному на
ненависти и презрении к земной жизни. Прости, я уж скажу прямо: этот
церковный идеал кажется мне безблагодатным.
Духовник. Другими словами, ты считаешь монашество искажением
христианства?
Неизвестный. Да. А так как монашеский идеал выражает не теоретическое,
а практическое учение о нравственности, то неизбежен вывод, что Церковь
исказила нравственное учение Христа.
Духовник. Теперь я понимаю тебя. Но ответ на твой вопрос требует
рассмотрения сущности монашества. В следующий раз мы и будем говорить с
тобой об этом.
Духовник. Итак, тебе кажется, что монашество -- это отклонение от
христианского идеала...
Неизвестный. Да. Я думаю, что в Евангелии нет ни одного слова о
монашестве.
Духовник. И ты думаешь, что святые подвижники не достигали высшего
нравственного совершенства и искажали то нравственное учение, которое дал
людям Христос...
Неизвестный. Да. И я думаю, что монашеский аскетизм был совершенно чужд
первоначальному христианству, что он создался под влиянием древневосточного
изуверского аскетизма и что между образом Апостола Иоанна и каким-нибудь
Симеоном Столпником, покрытым струпьями, нет ничего общего...
Духовник. Скажи мне подробно, в чем ты усматриваешь разницу.
Неизвестный. Постараюсь. Христианский идеал нравственности -- это идеал
совершенной любви. Апостол Иоанн из всех учеников Христа был самым полным
Его воплощением. Что может быть прекраснее старца, который теряя последние
жизненные силы, повторяет только одно: "Дети, любите друг друга... Любовь --
это "совокупность совершенств". По словам Апостола Павла, любовь
"долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится,
не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит
зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит,
всего надеется, все переносит" (1 Кор. 13, 4-7).
Такая любовь -- начало действенное. Это то чувство, которое заставило
самарянина остановится перед страдающим человеком и омыть его раны. Образ
совершенного христианина -- это образ совершенной всепрощающей любви,
отдающей себя на служение людям. Ибо "нет больше той любви, как если кто
душу свою положит за друзей своих". Я более или менее правильно
охарактеризовал нравственный идеал христианства?
Духовник. Да, вполне правильно.
Неизвестный. И вот -- монах. Что общего у него с этим светлым образом
евангельской любви? Начнем с одежды. Разве Христос облечен был в траур, а не
в светлый хитон? Разве носил он черный клобук и черную мантию, напоминающую
крылья черной птицы? Пойдем дальше. Что за дело монаху до избитых,
израненных, измученных людей, когда он бежит в пустыню ото всех -- и от
счастливых, и от несчастных? Как он может душу свою положить "за други
своя", когда сидит по нескольку дней в затворе или стоит на столпе,
занимаясь самоспасением. Христос простил женщину. Он поставил женщину в
пример фарисею. Женщина слезами своими омывала ему ноги, и волосами своими
отирала их. Он возвеличил ее. Для монаха в ней -- смертоносный яд. Он
проклинает ее. Бежит, как от моровой язвы. Христианство -- это любовь, всех
согревающее тепло, радость, свет. Монашество -- это самоспасение, холод,
постоянные слезы, прочный суровый затвор, подземная пещера -- без света, без
воздуха, без радости. Христианство -- это религия свободного человека. Ибо
где Дух Господень -- там и свобода. Монашество -- это рабство. Монашество --
все по букве, по Уставу, по-внешнему. Христос не гнушался "пировать" с
мытарями и грешниками. А монах не пьет и не ест и, несмотря на свои
приниженные поклоны, в душе горделиво считает всех зараженными грешниками и
бежит мира как зачумленного. Христианство говорит о святости тела, которое
-- храм Духа Святого, а монашество все проникнуто ненавистью к этому "храму",
оно ненавидит и всю земную жизнь, проклинает ее и считает за счастье скорее
из нее уйти. "Всегда радуйтесь", -- говорит Апостол. "Всегда будь печален", --
говорит Египетский подвижник авва Исайя.
Что же общего между этим черным, суровым, ненавидящим жизнь монашеством
и исполненным любви и радости Евангельским Христианством?
Духовник. Какое страшное недоразумение... Сколько неправды в твоих
словах... А ведь не заглянув глубоко и в Евангельское учение, и в монашество
-- может показаться, что и в самом деле ты прав.
Неизвестный. Неужели же я неправ? Неужели все это только недоразумение?
Духовник. Конечно, неправ. Монашество -- это несокрушимая твердыня
христианства. Это самая высокая ступень достигнутого совершенства. Это
лестница, по которой люди восходили и восходят к Богу. Это самый прямой,
хотя и самый трудный путь истинной христианской жизни.
Неизвестный. Так неужели ты можешь представить себе Христа в монашеском
клобуке?
Духовник. Нет.
Неизвестный. Так я ничего не понимаю...
Духовник. Потому что не понимаешь сущности монашества.
Неизвестный. Возможно. Я и прошу тебя разъяснить мне это.
Духовник. Ты совершенно верно охарактеризовал идеал христианского
совершенства. Но подумал ли ты о том, какие препятствия на пути к этому
совершенству, не указаны ли они в слове Божием? И не указано ли, что борьба
с ними -- необходимое условие нашего спасения?
Неизвестный. Мне кажется, что препятствия не имеют отношения к вопросу
о положительном содержании нравственного идеала.
Духовник. Да. Но они имеют отношение к вопросу о сущности монашества.
Неизвестный. Мне это непонятно.
Духовник. Монашество -- это отречение от мира и отречение от своей воли,
борьба со страстями. Рассмотрим все это подробно и увидим тогда, искажает ли
монашество христианское учение.
Неизвестный. Да. Я попрошу тебя как можно подробнее рассмотреть это.
Возможно, что здесь я найду ответ и на последний вопрос, о котором упомянул
в прошлый раз.
Духовник. Каково отношение христианства к миру и к мирским
привязанностям? "Горе миру от соблазнов...", -- сказал Господь (Мф. 18, 7). И
взаимоотношение "мира" с христианством раскрыл в следующих словах: "Если бы
вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас
от мира, потому ненавидит вас мир" (Ин. 15, 19).
В посланиях Апостольских отношение к миру устанавливается совершенно
определенно: "Не любите мира, ни того, что в мире, кто любит мир, в том нет
любви Отчей", -- говорит Ал. Иоанн (1 Ин. 2, 15). И в другом месте: "Весь мир
лежит во зле" (1 Ин. 5, 19).
У An. Иакова говорится: "...не знаете ли, что дружба с миром есть
вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом
Богу" (Иак. 4, 4). "...Вы со Христом умерли для стихий мира", -- говорит Ал.
Павел (Кол. 2, 20). Мирские привязанности -- это "соблазн", который должен
преодолевать человек. За Спасителем шло множество народа, и Он, обратившись
к ним, сказал: "...если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и
матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей,
тот не может быть Моим учеником..." (Лк. 14, 16). И в другом месте Он
подтвердил это в общей форме: "...всякий из вас, кто не отрешится от всего,
что имеет, не может быть Моим учеником" (Лк. 14, 33).
Об этом же сказал притчу, как один человек сделал большой ужин, позвал
многих, и, когда ужин был готов, все начали, точно сговорившись,
отказываться. Первый сказал: "Я купил землю и мне нужно пойти посмотреть
ее". Другой сказал: "Я купил пять пар волов и иду испытать их". Третий
сказал: "Я женился и потому не могу прийти". Разгневанный хозяин призвал,
вместо этих званых, нищих, увечных, хромых и слепых. А званым и
отказавшимся, из-за своих привязанностей к земным вещам, прийти на пир, Он
сказал: "Никто из тех званых не вкусит моего ужина" (Лк. 14, 18-24).
Однажды Господь обратился к одному человеку со словами: "Иди за мною".
Тот сказал: "Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего". Но
Иисус сказал ему: "...предоставь мертвым погребать своих мертвецов" (Мф. 8,
22).
Еще другой сказал: "Я пойду за Тобой, Господи, но прежде позволь мне
проститься с домашними моими". Но Иисус сказал ему: "...никто, возложивший
руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия"
(Лк. 9, 62).
Вот что должен преодолеть на своем пути христианин, идущий к
совершенству. Он должен преодолеть все порабощающие его привязанности,
поскольку они препятствуют его служению Христу. Он должен возненавидеть мир
с его соблазнами и всех близких своих, даже мать и отца, коль скоро они
будут мешать этому служению. Он должен быть свободен и от власти мирских
стихий и всех земных своих забот.
Разве это не монашество? Разве это не уход от мира? Ты говоришь, монахи
бегут от мира, как от зачумленного. Да, бегут. Но мир и есть зачумленный.
Где же противоречие с христианством, где искажение христианского идеала?
Разве все, что говорит Слово Божие, не осуществляет монашество в своей
жизни? Разве монах не порывает с миром? Не уходит во имя духовной жизни от
своей семьи, от своих сестер, имений, волов, забот? Разве не возлагает на
себя каждый подвижник крест служения Христу?
Неизвестный. Я не понимаю тогда. Как же служению ближнему? Как можно
накормить голодного, напоить жаждущего, посетить в темнице заключенного,
дать приют страннику -- если бежать от мира? Не значит ли это больше всего
думать о себе, о собственном спасении? Не есть ли это эгоистическое
самоспасение, прикрытое внешним благочестием?
Духовник. Ты понимаешь служение ближнему, как это понимают в миру,
поэтому и говоришь так.
Монашество думает о своем спасении не из эгоистических побуждений, а по
любви к Богу. Душа человеческая принадлежит Творцу, и подвижник хочет отдать
ее Богу в достойном состоянии. Представь себе некоторое подобие и в
отношениях мирских. Представь себе послушного сына, который по-настоящему
любит своего отца. Ему хочется хорошо учиться, потому что так хочет любимый
отец, и успехи в учении будут ему приятны. Он не думает о личной пользе от
учения. Он боится огорчить отца леностию и всеми силами стремится достигнуть
наибольших успехов, чтобы доставить радость отцу. Вот именно такой "учащийся
сын" -- каждый монах. Это не эгоистическое самоспасение, а это
самоотверженное учение. Подвиг монаха полон любви к Богу, желания угодить
Ему, порадовать своим исправлением, отдать на это все свои силы, чтобы по
возможности успешно окончить курс.
Ты говоришь, что монах не служит людям, не приносит им пользы. Но ведь
"польза" на языке Евангельском совсем не то, что на языке мирском. Конечно,
хорошо облегчить физические страдания ближнего, или накормить голодного, или
напоить жаждущего, но как можно служить людям, чувствуя себя слепым? Не надо
ли сначала избавиться от своей слепоты? Монашество не было бегством от людей
в смысле нежелания послужить им. Это было бегство от соблазна и греха, чтобы
сделать себя достойным такого служения. Каждый монах, уходя из мира, знал,
что он должен всего себя отдать Богу, а если потребуется его служение людям,
тогда Господь призовет его к этому служению. Ты смеешься над столпничеством,
но сколько пользы принесли людям эти убежавшие от людей подвижники! Сколько
через них было принесено учения, утешения, спасения страдающим и погибающим
людям. И не только для современников, но и для нас по сии дни.
Неизвестный. Да. По отношению .к миру, пожалуй, ты прав. Монашество
односторонне, но осуществляет слова Евангелия.
Духовник. Ты увидишь, что оно осуществляет и другие стороны
христианского учения. Христианин должен отречься не только от мира и от
мирских привязанностей, но и от своей воли, поскольку она стремится
противопоставить себя воле Божией. Он должен смириться перед Господом и
преодолеть всяческое в себе самоутверждение и гордыню.
"...Отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мной", -- говорит
Господь (Мф. 16, 24). Надо идти за Христом, чтобы во всем была единая воля
Божия. Надо смириться перед этой волей и отказаться от всяческой гордыни,
ибо "кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом" (Мф. 20, 27).
Смирение, то есть отказ от гордыни и самости есть основная задача
христианина в отношении своей воли, потому что "Бог гордым противится, а
смиренным дает благодать" (Иак. 4, 6). И в молитве Господней сказано: "да
будет воля Твоя".
А когда Господь молился по-человеческому перед Крестным страданием
Своим, Он дал совершенный образ такого отречения от своей человеческой воли:
"Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но
как Ты". Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: "Отче Мой! если не может
чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя" (Мф. 26,
39, 42). Смирение, отказ от своей воли, полное "отвержение себя" и есть
задача монашества. Где же тут искажение христианства? Не есть ли это,
напротив, его достойное исполнение?
Неизвестный. Да, конечно, христианство -- религия самоотречения. И в
этом монашество не противоречит Евангельскому учению.
Духовник. Но чем же противоречит? Не борьбой ли со страстями? Вот тем
"аскетизмом" в отношении своего тела, который кажется тебе особенно
искажающим Евангельское учение? Прочти, что говорит Господь о борьбе со
страстями: "Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и
брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с
двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой
соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти
в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную" (Мф. 18,
8-9).
Послания Апостольские подробно рассматривают эту борьбу. Я приведу тебе
несколько мест из Апостольских посланий. "Возлюбленные! прошу вас, как
пришельцев и странников, удаляться от плотских похотей, восстающих на душу"
(1 Петр. 2, 11). "Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные --
жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога..."
(Рим. 8, 6-7). "...Если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете
дела плотские, то живы будете" (Рим. 8, 13). "...Усмиряю и порабощаю тело
мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1 Кор. 9,
27). "...Умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть
и любостяжание..." (Кол. 3, 5). Вот что говорит Слово Божие о страстях и
борьбе с ними. Разве это не то же самое, что говорит монашество? Страсти --
одно из самых страшных препятствий на пути христианского
самосовершенствования. Их нельзя преодолеть без ожесточенной борьбы. Почему?
Потому что: "...плоть желает противного духу, а дух -- противного плоти: они
друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы" (Гал. 5,
17). Эта внутренняя борьба так изображена Апостолами: "...знаю, что не живет
во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне,
но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а
злое, которого не хочу, делаю". "...В членах моих вижу иной закон,
противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона
греховного, находящегося в членах моих". "Итак тот же самый я умом моим
служу закону Божию, а плотию закону греха" (Рим. 7, 18-19, 23, 25).
Ты говоришь, что монашество проклинает женщину. Неправда. Оно
проклинает тот соблазн, который исходит от нее для избравших монашеский
путь. Монашество встало на путь девства -- и в плотском соблазне, естественно
видело страшного врага на этом пути. Оно объявило решительную борьбу этому
соблазну. При чем же тут проклятие женщины! Ведь и женщины встают на путь
иночества, и для них такой же соблазн несет мужчина, и так же, как монаху
повелевается бежать от красоты женского лица, монахине повелевается бежать
от красоты лица мужского! Это не значит, что монашество проклинает мужчину.
Монашество борется с соблазном. А для пути девства плотское влечение --
страшный соблазн, и потому оно бежит от него, как от "моровой язвы". Итак, в
аскетическом подвиге каждого христианина нравственная задача поставлена
совершенно ясно: надо побороть страсти, умертвить плоть. Надо распять плоть
свою со страстями и похотями. Но разве это не есть сущность монашеского
аскетизма? Подвижники прошли именно этот путь борьбы, и в своих творениях
оставили нам в руководство все нужные указания, как идти по этому пути, как
вести "невидимую брань", чтобы достигнуть победы. Монашеский подвиг
"умерщвления плоти" -- это не искажение христианства, а его исполнение. Это
прохождение и того внутреннего пути, который должен пройти, без исключения,
каждый.
Неизвестный. Значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет. Об этом я говорю дальше. Но внутреннюю борьбу с плотью
должен пережить каждый непременно. И монашество, где эта борьба доведена до
наибольшего напряжения и совершенства, с наибольшей полнотой осуществляет
Евангельский идеал, а не искажает его.
Неизвестный. Но почему же тогда Христос не мог быть монахом?
Духовник. Потому, что монашество -- путь. А Христос -- совершенная
истина. Но по человечеству Христос и примером своим показал этот путь. Перед
Своим общественным служением Он ушел в пустыню и пробыл там 40 дней. Он дал
образ полного самоотречения, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего
Спасителю личное величие и власть над всем миром. Господь сказал ему:
"Господу Богу твоему покланяйся и Ему одному служи". Христос отверг соблазн
плоти, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего камни превратить в хлебы.
Неизвестный. Но если Евангельское христианство совпадает с монашеским
аскетизмом -- почему же в христианстве основное чувство радости, а в
монашестве -- чувство печали?
Духовник. О какой радости и о какой печали говоришь ты? Монашество,
проповедуя печаль, не посягает на благодатную христианскую радость. И
христианство, говоря о радости, не отрицает монашескую печаль. Авва Исайя
дает монахам заповедь быть печальными. А Апостол Павел говорит: "Всегда
радуйтесь!" Но тот же Апостол в другом месте говорит: "Печаль ради Бога
производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит
смерть". Не о мирской печали, проповедующей смерть, говорит Египетский
подвижник, а о печали "ради Бога", той печали о грехах, которая постоянно
должна сокрушать сердце истинного монаха. Но это не лишает его той радости,
о которой говорит Апостол. Ибо та радость -- от веры в Христа воскресшего и
от надежды на свое спасение.
Итак, в Евангелии указываются препятствия на пути нравственного
совершенствования, которые должны преодолеть христиане. Эти препятствия --
мирские соблазны, личное самооутверждение и страсти. Преодолеть их можно
уходом от мира, самоотречением и умертвлением плоти.
Но все это и составляет сущность монашества. Таким образом, оно не
искажает, а осуществляет христианское учение.
Неизвестный. Но ведь в первые века не было монастырей. Почему же эти
задачи непременно должны быть задачами монаха, а не каждого христианина?
Духовник. Это совершенно другой вопрос и, чтобы ответить на него, надо
рассмотреть историю монашества с ее внутренней стороны.
Неизвестный. Я очень прошу тебя об этом.
Духовник. Во времена Апостольские монастырей в нашем смысле не было. Но
значит ли это, что их вообще не было? Нет. Монастырь был. Но он был в миру,
и были монахи, хотя они не носили монашеских одежд.
Неизвестный. Что ты разумеешь под этим?
Духовник. Всю первоначальную Церковь. Вся она была не чем иным, как
монастырем в миру, а все христиане -- монахами в этом монастыре.
Неизвестный. И все-таки я тебя не понимаю.
Духовник. Первоначальная Церковь не ограждала себя внешними видимыми
стенами, но она самым решительным образом отделялась от мира. И все
христиане ставили перед собой те нравственные задачи (разумеется, кроме
безбрачия), которые впоследствии стали задачами специально монашескими.
Разверни книгу Деяний и ты сразу увидишь этот монастырь. Что было основным
жизненным делом христиан? Молитва. Они жили молитвенною жизнью. Жили для
Бога и в Боге. "Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с
некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его" (Деян. 1, 14)
-- это было в Иерусалиме, в горнице, где после вознесения Господа собрались
ближайшие Его ученики. Здесь, помолившись, они бросили жребий и избрали
Матфия Апостолом, вместо отпавшего Иуды, здесь сошел на них Дух Святый в
огненных языках, здесь получили они благодатные дары -- и вошли в постоянное
и реальное молитвенное общение с Богом. Эти первые дни в жизни Церкви были
днями постоянной молитвы. И когда община христиан быстро разрослась до
нескольких тысяч человек -- это молитвенное основание их жизни осталось
неизменным: "и они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и
преломлении хлеба и в молитвах" (Деян. 2, 42).
Когда дальнейший рост общины стал отвлекать от молитвы, так как явились
различные хозяйственные заботы, были избраны специальные для этого лица --
дьяконы, чтобы Апостолам дать возможность "постоянно" пребывать в молитве и
служении слова. Посмотри дальше на жизнь этой первоначальной Церкви
Апостольского времени и ты ясно увидишь в ней те самые черты, которые теперь
мы связываем с "монастырем". Их внутренняя жизнь была исполнена благодати и
истинно Церковного единства. И если применять теперешние наши понятия -- это
был идеальный монастырь, не видимо, а внутренне воздвигнутый в миру. "Все же
верующие были вместе и имели все общее (Деян. 2, 44). "У множества же
уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не
называл своим, но все у них было общее" (Деян. 4, 32).
Они не уходили в пустыню. У них не было высоких каменных стен, но
никакие каменные стены не могли так оградить от "мира" Святую Церковь, как
это делало то внутреннее отношение к мирской жизни, которое было у первых
христиан. Духовная невидимая ограда этого монастыря была надежнее всяких
стен, потому что она ставила монастырь вне мира не в смысле внешней
обособленности, а в смысле того ясного и всеми чувствуемого различия
благодатной природы Церкви и злых стихий мира, о которых говорит Апостол:
"...кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу" (Иак. 4, 4).
О том, как обособленно жила Церковь, не смешиваясь с мирской жизнью,
хотя и пребывала в миру, видно из следующих слов Деяний: "Из посторонних же
никто не смел пристать к ним..." (Деян. 5,13).
Они проповедовали миру Слово Божие, свидетельствовали о Воскресении
Спасителя, несли этому миру благую весть о спасении, и число верующих росло
с каждым днем. "Народ благословлял их". Но внутренняя жизнь Церкви делалась
доступной только для тех, кто уже становился верным. Мир в свою жизнь они не
допускали. И это соблюдалось с величайшей строгостью.
"Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом
и не приветствуйте его" (2 Ин. 1, 10). Эти кажущиеся жестокими слова были
обращены к миру, и произнес их Апостол любви Иоанн! Но Церковь все
увеличивалась по своему составу. В нее входили массы язычников. Понемногу
стушевывалась грань между Царством не от мира сего -- святою Церковью и
окружающей это Царство мирской жизнью. Все более и более проникал в Церковь
мирской, чуждый христианству дух. Это начинало тяготить наиболее ревностных
христиан, стремившихся во всей полноте сохранить внутреннюю церковную жизнь
напрасен всякий труд и суетно всякое делание наше, бесполезен путь, не
ведущий к сему". Значит путь громадного большинства бесполезен, потому что
большинство этого высшего благодатного состояния не имеет. Как же так?
Духовник. Отвечу тебе словами св. Макария Великого из его 38-й беседы
"О совершенстве". Там говорится:
"Вопрос: Если некоторые продают имения, отпускают на свободу рабов,
стараются исполнить заповеди Божии, но не стараются в мире сем принять
Святого Духа, то неужели не войдут они в Царство Небесное?
Ответ: Это предмет тонкий для рассуждения, ибо некоторые утверждают,
что Небесное Царство одно и геенна одна; мы же говорим, что много степеней,
различий и мер и в Царстве Небесном, и в геенне".
Неизвестный. Этот ответ не вполне удовлетворяет меня. Но я понимаю,
что, может быть, большего человек и не может в этой области знать.
Духовник. Какие же еще вопросы остались у тебя?
Неизвестный. Как всегда самое трудное я оставляю на конец.
Духовник. Что же именно тебя затрудняет?
Неизвестный. Вопрос о самом идеале христианской жизни.
Духовник. Поясни это.
Неизвестный. Хоть ты и привел мне слова Евангелия о стяжании Святого
Духа как цели христианской жизни, но весь нравственный идеал Евангельский в
полном его объеме, по моему мнению, совершенно иной, чем нравственный идеал
Церкви.
Духовник. Я все же не вполне тебя понимаю.
Неизвестный. Вот ты говорил о благодати, что она охватывает всю жизнь
человека, до его семьи включительно. Она не лишает человека земной радости,
она все земное перерождает, очищает и, очистив, соединяет с Богом. Именно
такой благодатный радостный дух чувствуется в Евангельском христианстве. Но
идеал Церкви -- это пещера, пустыня, полное отрицание жизни. Ваши величайшие
подвижники бегут от людей, бегут от мира, как от зачумленного. Словом
сказать, благодатный идеал Евангельский, который воплощен в образе Иисуса
Христа, -- это нечто противоположное церковному идеалу, основанному на
ненависти и презрении к земной жизни. Прости, я уж скажу прямо: этот
церковный идеал кажется мне безблагодатным.
Духовник. Другими словами, ты считаешь монашество искажением
христианства?
Неизвестный. Да. А так как монашеский идеал выражает не теоретическое,
а практическое учение о нравственности, то неизбежен вывод, что Церковь
исказила нравственное учение Христа.
Духовник. Теперь я понимаю тебя. Но ответ на твой вопрос требует
рассмотрения сущности монашества. В следующий раз мы и будем говорить с
тобой об этом.
Духовник. Итак, тебе кажется, что монашество -- это отклонение от
христианского идеала...
Неизвестный. Да. Я думаю, что в Евангелии нет ни одного слова о
монашестве.
Духовник. И ты думаешь, что святые подвижники не достигали высшего
нравственного совершенства и искажали то нравственное учение, которое дал
людям Христос...
Неизвестный. Да. И я думаю, что монашеский аскетизм был совершенно чужд
первоначальному христианству, что он создался под влиянием древневосточного
изуверского аскетизма и что между образом Апостола Иоанна и каким-нибудь
Симеоном Столпником, покрытым струпьями, нет ничего общего...
Духовник. Скажи мне подробно, в чем ты усматриваешь разницу.
Неизвестный. Постараюсь. Христианский идеал нравственности -- это идеал
совершенной любви. Апостол Иоанн из всех учеников Христа был самым полным
Его воплощением. Что может быть прекраснее старца, который теряя последние
жизненные силы, повторяет только одно: "Дети, любите друг друга... Любовь --
это "совокупность совершенств". По словам Апостола Павла, любовь
"долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится,
не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит
зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит,
всего надеется, все переносит" (1 Кор. 13, 4-7).
Такая любовь -- начало действенное. Это то чувство, которое заставило
самарянина остановится перед страдающим человеком и омыть его раны. Образ
совершенного христианина -- это образ совершенной всепрощающей любви,
отдающей себя на служение людям. Ибо "нет больше той любви, как если кто
душу свою положит за друзей своих". Я более или менее правильно
охарактеризовал нравственный идеал христианства?
Духовник. Да, вполне правильно.
Неизвестный. И вот -- монах. Что общего у него с этим светлым образом
евангельской любви? Начнем с одежды. Разве Христос облечен был в траур, а не
в светлый хитон? Разве носил он черный клобук и черную мантию, напоминающую
крылья черной птицы? Пойдем дальше. Что за дело монаху до избитых,
израненных, измученных людей, когда он бежит в пустыню ото всех -- и от
счастливых, и от несчастных? Как он может душу свою положить "за други
своя", когда сидит по нескольку дней в затворе или стоит на столпе,
занимаясь самоспасением. Христос простил женщину. Он поставил женщину в
пример фарисею. Женщина слезами своими омывала ему ноги, и волосами своими
отирала их. Он возвеличил ее. Для монаха в ней -- смертоносный яд. Он
проклинает ее. Бежит, как от моровой язвы. Христианство -- это любовь, всех
согревающее тепло, радость, свет. Монашество -- это самоспасение, холод,
постоянные слезы, прочный суровый затвор, подземная пещера -- без света, без
воздуха, без радости. Христианство -- это религия свободного человека. Ибо
где Дух Господень -- там и свобода. Монашество -- это рабство. Монашество --
все по букве, по Уставу, по-внешнему. Христос не гнушался "пировать" с
мытарями и грешниками. А монах не пьет и не ест и, несмотря на свои
приниженные поклоны, в душе горделиво считает всех зараженными грешниками и
бежит мира как зачумленного. Христианство говорит о святости тела, которое
-- храм Духа Святого, а монашество все проникнуто ненавистью к этому "храму",
оно ненавидит и всю земную жизнь, проклинает ее и считает за счастье скорее
из нее уйти. "Всегда радуйтесь", -- говорит Апостол. "Всегда будь печален", --
говорит Египетский подвижник авва Исайя.
Что же общего между этим черным, суровым, ненавидящим жизнь монашеством
и исполненным любви и радости Евангельским Христианством?
Духовник. Какое страшное недоразумение... Сколько неправды в твоих
словах... А ведь не заглянув глубоко и в Евангельское учение, и в монашество
-- может показаться, что и в самом деле ты прав.
Неизвестный. Неужели же я неправ? Неужели все это только недоразумение?
Духовник. Конечно, неправ. Монашество -- это несокрушимая твердыня
христианства. Это самая высокая ступень достигнутого совершенства. Это
лестница, по которой люди восходили и восходят к Богу. Это самый прямой,
хотя и самый трудный путь истинной христианской жизни.
Неизвестный. Так неужели ты можешь представить себе Христа в монашеском
клобуке?
Духовник. Нет.
Неизвестный. Так я ничего не понимаю...
Духовник. Потому что не понимаешь сущности монашества.
Неизвестный. Возможно. Я и прошу тебя разъяснить мне это.
Духовник. Ты совершенно верно охарактеризовал идеал христианского
совершенства. Но подумал ли ты о том, какие препятствия на пути к этому
совершенству, не указаны ли они в слове Божием? И не указано ли, что борьба
с ними -- необходимое условие нашего спасения?
Неизвестный. Мне кажется, что препятствия не имеют отношения к вопросу
о положительном содержании нравственного идеала.
Духовник. Да. Но они имеют отношение к вопросу о сущности монашества.
Неизвестный. Мне это непонятно.
Духовник. Монашество -- это отречение от мира и отречение от своей воли,
борьба со страстями. Рассмотрим все это подробно и увидим тогда, искажает ли
монашество христианское учение.
Неизвестный. Да. Я попрошу тебя как можно подробнее рассмотреть это.
Возможно, что здесь я найду ответ и на последний вопрос, о котором упомянул
в прошлый раз.
Духовник. Каково отношение христианства к миру и к мирским
привязанностям? "Горе миру от соблазнов...", -- сказал Господь (Мф. 18, 7). И
взаимоотношение "мира" с христианством раскрыл в следующих словах: "Если бы
вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас
от мира, потому ненавидит вас мир" (Ин. 15, 19).
В посланиях Апостольских отношение к миру устанавливается совершенно
определенно: "Не любите мира, ни того, что в мире, кто любит мир, в том нет
любви Отчей", -- говорит Ал. Иоанн (1 Ин. 2, 15). И в другом месте: "Весь мир
лежит во зле" (1 Ин. 5, 19).
У An. Иакова говорится: "...не знаете ли, что дружба с миром есть
вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом
Богу" (Иак. 4, 4). "...Вы со Христом умерли для стихий мира", -- говорит Ал.
Павел (Кол. 2, 20). Мирские привязанности -- это "соблазн", который должен
преодолевать человек. За Спасителем шло множество народа, и Он, обратившись
к ним, сказал: "...если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и
матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей,
тот не может быть Моим учеником..." (Лк. 14, 16). И в другом месте Он
подтвердил это в общей форме: "...всякий из вас, кто не отрешится от всего,
что имеет, не может быть Моим учеником" (Лк. 14, 33).
Об этом же сказал притчу, как один человек сделал большой ужин, позвал
многих, и, когда ужин был готов, все начали, точно сговорившись,
отказываться. Первый сказал: "Я купил землю и мне нужно пойти посмотреть
ее". Другой сказал: "Я купил пять пар волов и иду испытать их". Третий
сказал: "Я женился и потому не могу прийти". Разгневанный хозяин призвал,
вместо этих званых, нищих, увечных, хромых и слепых. А званым и
отказавшимся, из-за своих привязанностей к земным вещам, прийти на пир, Он
сказал: "Никто из тех званых не вкусит моего ужина" (Лк. 14, 18-24).
Однажды Господь обратился к одному человеку со словами: "Иди за мною".
Тот сказал: "Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего". Но
Иисус сказал ему: "...предоставь мертвым погребать своих мертвецов" (Мф. 8,
22).
Еще другой сказал: "Я пойду за Тобой, Господи, но прежде позволь мне
проститься с домашними моими". Но Иисус сказал ему: "...никто, возложивший
руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия"
(Лк. 9, 62).
Вот что должен преодолеть на своем пути христианин, идущий к
совершенству. Он должен преодолеть все порабощающие его привязанности,
поскольку они препятствуют его служению Христу. Он должен возненавидеть мир
с его соблазнами и всех близких своих, даже мать и отца, коль скоро они
будут мешать этому служению. Он должен быть свободен и от власти мирских
стихий и всех земных своих забот.
Разве это не монашество? Разве это не уход от мира? Ты говоришь, монахи
бегут от мира, как от зачумленного. Да, бегут. Но мир и есть зачумленный.
Где же противоречие с христианством, где искажение христианского идеала?
Разве все, что говорит Слово Божие, не осуществляет монашество в своей
жизни? Разве монах не порывает с миром? Не уходит во имя духовной жизни от
своей семьи, от своих сестер, имений, волов, забот? Разве не возлагает на
себя каждый подвижник крест служения Христу?
Неизвестный. Я не понимаю тогда. Как же служению ближнему? Как можно
накормить голодного, напоить жаждущего, посетить в темнице заключенного,
дать приют страннику -- если бежать от мира? Не значит ли это больше всего
думать о себе, о собственном спасении? Не есть ли это эгоистическое
самоспасение, прикрытое внешним благочестием?
Духовник. Ты понимаешь служение ближнему, как это понимают в миру,
поэтому и говоришь так.
Монашество думает о своем спасении не из эгоистических побуждений, а по
любви к Богу. Душа человеческая принадлежит Творцу, и подвижник хочет отдать
ее Богу в достойном состоянии. Представь себе некоторое подобие и в
отношениях мирских. Представь себе послушного сына, который по-настоящему
любит своего отца. Ему хочется хорошо учиться, потому что так хочет любимый
отец, и успехи в учении будут ему приятны. Он не думает о личной пользе от
учения. Он боится огорчить отца леностию и всеми силами стремится достигнуть
наибольших успехов, чтобы доставить радость отцу. Вот именно такой "учащийся
сын" -- каждый монах. Это не эгоистическое самоспасение, а это
самоотверженное учение. Подвиг монаха полон любви к Богу, желания угодить
Ему, порадовать своим исправлением, отдать на это все свои силы, чтобы по
возможности успешно окончить курс.
Ты говоришь, что монах не служит людям, не приносит им пользы. Но ведь
"польза" на языке Евангельском совсем не то, что на языке мирском. Конечно,
хорошо облегчить физические страдания ближнего, или накормить голодного, или
напоить жаждущего, но как можно служить людям, чувствуя себя слепым? Не надо
ли сначала избавиться от своей слепоты? Монашество не было бегством от людей
в смысле нежелания послужить им. Это было бегство от соблазна и греха, чтобы
сделать себя достойным такого служения. Каждый монах, уходя из мира, знал,
что он должен всего себя отдать Богу, а если потребуется его служение людям,
тогда Господь призовет его к этому служению. Ты смеешься над столпничеством,
но сколько пользы принесли людям эти убежавшие от людей подвижники! Сколько
через них было принесено учения, утешения, спасения страдающим и погибающим
людям. И не только для современников, но и для нас по сии дни.
Неизвестный. Да. По отношению .к миру, пожалуй, ты прав. Монашество
односторонне, но осуществляет слова Евангелия.
Духовник. Ты увидишь, что оно осуществляет и другие стороны
христианского учения. Христианин должен отречься не только от мира и от
мирских привязанностей, но и от своей воли, поскольку она стремится
противопоставить себя воле Божией. Он должен смириться перед Господом и
преодолеть всяческое в себе самоутверждение и гордыню.
"...Отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мной", -- говорит
Господь (Мф. 16, 24). Надо идти за Христом, чтобы во всем была единая воля
Божия. Надо смириться перед этой волей и отказаться от всяческой гордыни,
ибо "кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом" (Мф. 20, 27).
Смирение, то есть отказ от гордыни и самости есть основная задача
христианина в отношении своей воли, потому что "Бог гордым противится, а
смиренным дает благодать" (Иак. 4, 6). И в молитве Господней сказано: "да
будет воля Твоя".
А когда Господь молился по-человеческому перед Крестным страданием
Своим, Он дал совершенный образ такого отречения от своей человеческой воли:
"Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но
как Ты". Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: "Отче Мой! если не может
чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя" (Мф. 26,
39, 42). Смирение, отказ от своей воли, полное "отвержение себя" и есть
задача монашества. Где же тут искажение христианства? Не есть ли это,
напротив, его достойное исполнение?
Неизвестный. Да, конечно, христианство -- религия самоотречения. И в
этом монашество не противоречит Евангельскому учению.
Духовник. Но чем же противоречит? Не борьбой ли со страстями? Вот тем
"аскетизмом" в отношении своего тела, который кажется тебе особенно
искажающим Евангельское учение? Прочти, что говорит Господь о борьбе со
страстями: "Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и
брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с
двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой
соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти
в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную" (Мф. 18,
8-9).
Послания Апостольские подробно рассматривают эту борьбу. Я приведу тебе
несколько мест из Апостольских посланий. "Возлюбленные! прошу вас, как
пришельцев и странников, удаляться от плотских похотей, восстающих на душу"
(1 Петр. 2, 11). "Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные --
жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога..."
(Рим. 8, 6-7). "...Если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете
дела плотские, то живы будете" (Рим. 8, 13). "...Усмиряю и порабощаю тело
мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1 Кор. 9,
27). "...Умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть
и любостяжание..." (Кол. 3, 5). Вот что говорит Слово Божие о страстях и
борьбе с ними. Разве это не то же самое, что говорит монашество? Страсти --
одно из самых страшных препятствий на пути христианского
самосовершенствования. Их нельзя преодолеть без ожесточенной борьбы. Почему?
Потому что: "...плоть желает противного духу, а дух -- противного плоти: они
друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы" (Гал. 5,
17). Эта внутренняя борьба так изображена Апостолами: "...знаю, что не живет
во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне,
но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а
злое, которого не хочу, делаю". "...В членах моих вижу иной закон,
противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона
греховного, находящегося в членах моих". "Итак тот же самый я умом моим
служу закону Божию, а плотию закону греха" (Рим. 7, 18-19, 23, 25).
Ты говоришь, что монашество проклинает женщину. Неправда. Оно
проклинает тот соблазн, который исходит от нее для избравших монашеский
путь. Монашество встало на путь девства -- и в плотском соблазне, естественно
видело страшного врага на этом пути. Оно объявило решительную борьбу этому
соблазну. При чем же тут проклятие женщины! Ведь и женщины встают на путь
иночества, и для них такой же соблазн несет мужчина, и так же, как монаху
повелевается бежать от красоты женского лица, монахине повелевается бежать
от красоты лица мужского! Это не значит, что монашество проклинает мужчину.
Монашество борется с соблазном. А для пути девства плотское влечение --
страшный соблазн, и потому оно бежит от него, как от "моровой язвы". Итак, в
аскетическом подвиге каждого христианина нравственная задача поставлена
совершенно ясно: надо побороть страсти, умертвить плоть. Надо распять плоть
свою со страстями и похотями. Но разве это не есть сущность монашеского
аскетизма? Подвижники прошли именно этот путь борьбы, и в своих творениях
оставили нам в руководство все нужные указания, как идти по этому пути, как
вести "невидимую брань", чтобы достигнуть победы. Монашеский подвиг
"умерщвления плоти" -- это не искажение христианства, а его исполнение. Это
прохождение и того внутреннего пути, который должен пройти, без исключения,
каждый.
Неизвестный. Значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет. Об этом я говорю дальше. Но внутреннюю борьбу с плотью
должен пережить каждый непременно. И монашество, где эта борьба доведена до
наибольшего напряжения и совершенства, с наибольшей полнотой осуществляет
Евангельский идеал, а не искажает его.
Неизвестный. Но почему же тогда Христос не мог быть монахом?
Духовник. Потому, что монашество -- путь. А Христос -- совершенная
истина. Но по человечеству Христос и примером своим показал этот путь. Перед
Своим общественным служением Он ушел в пустыню и пробыл там 40 дней. Он дал
образ полного самоотречения, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего
Спасителю личное величие и власть над всем миром. Господь сказал ему:
"Господу Богу твоему покланяйся и Ему одному служи". Христос отверг соблазн
плоти, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего камни превратить в хлебы.
Неизвестный. Но если Евангельское христианство совпадает с монашеским
аскетизмом -- почему же в христианстве основное чувство радости, а в
монашестве -- чувство печали?
Духовник. О какой радости и о какой печали говоришь ты? Монашество,
проповедуя печаль, не посягает на благодатную христианскую радость. И
христианство, говоря о радости, не отрицает монашескую печаль. Авва Исайя
дает монахам заповедь быть печальными. А Апостол Павел говорит: "Всегда
радуйтесь!" Но тот же Апостол в другом месте говорит: "Печаль ради Бога
производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит
смерть". Не о мирской печали, проповедующей смерть, говорит Египетский
подвижник, а о печали "ради Бога", той печали о грехах, которая постоянно
должна сокрушать сердце истинного монаха. Но это не лишает его той радости,
о которой говорит Апостол. Ибо та радость -- от веры в Христа воскресшего и
от надежды на свое спасение.
Итак, в Евангелии указываются препятствия на пути нравственного
совершенствования, которые должны преодолеть христиане. Эти препятствия --
мирские соблазны, личное самооутверждение и страсти. Преодолеть их можно
уходом от мира, самоотречением и умертвлением плоти.
Но все это и составляет сущность монашества. Таким образом, оно не
искажает, а осуществляет христианское учение.
Неизвестный. Но ведь в первые века не было монастырей. Почему же эти
задачи непременно должны быть задачами монаха, а не каждого христианина?
Духовник. Это совершенно другой вопрос и, чтобы ответить на него, надо
рассмотреть историю монашества с ее внутренней стороны.
Неизвестный. Я очень прошу тебя об этом.
Духовник. Во времена Апостольские монастырей в нашем смысле не было. Но
значит ли это, что их вообще не было? Нет. Монастырь был. Но он был в миру,
и были монахи, хотя они не носили монашеских одежд.
Неизвестный. Что ты разумеешь под этим?
Духовник. Всю первоначальную Церковь. Вся она была не чем иным, как
монастырем в миру, а все христиане -- монахами в этом монастыре.
Неизвестный. И все-таки я тебя не понимаю.
Духовник. Первоначальная Церковь не ограждала себя внешними видимыми
стенами, но она самым решительным образом отделялась от мира. И все
христиане ставили перед собой те нравственные задачи (разумеется, кроме
безбрачия), которые впоследствии стали задачами специально монашескими.
Разверни книгу Деяний и ты сразу увидишь этот монастырь. Что было основным
жизненным делом христиан? Молитва. Они жили молитвенною жизнью. Жили для
Бога и в Боге. "Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с
некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его" (Деян. 1, 14)
-- это было в Иерусалиме, в горнице, где после вознесения Господа собрались
ближайшие Его ученики. Здесь, помолившись, они бросили жребий и избрали
Матфия Апостолом, вместо отпавшего Иуды, здесь сошел на них Дух Святый в
огненных языках, здесь получили они благодатные дары -- и вошли в постоянное
и реальное молитвенное общение с Богом. Эти первые дни в жизни Церкви были
днями постоянной молитвы. И когда община христиан быстро разрослась до
нескольких тысяч человек -- это молитвенное основание их жизни осталось
неизменным: "и они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и
преломлении хлеба и в молитвах" (Деян. 2, 42).
Когда дальнейший рост общины стал отвлекать от молитвы, так как явились
различные хозяйственные заботы, были избраны специальные для этого лица --
дьяконы, чтобы Апостолам дать возможность "постоянно" пребывать в молитве и
служении слова. Посмотри дальше на жизнь этой первоначальной Церкви
Апостольского времени и ты ясно увидишь в ней те самые черты, которые теперь
мы связываем с "монастырем". Их внутренняя жизнь была исполнена благодати и
истинно Церковного единства. И если применять теперешние наши понятия -- это
был идеальный монастырь, не видимо, а внутренне воздвигнутый в миру. "Все же
верующие были вместе и имели все общее (Деян. 2, 44). "У множества же
уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не
называл своим, но все у них было общее" (Деян. 4, 32).
Они не уходили в пустыню. У них не было высоких каменных стен, но
никакие каменные стены не могли так оградить от "мира" Святую Церковь, как
это делало то внутреннее отношение к мирской жизни, которое было у первых
христиан. Духовная невидимая ограда этого монастыря была надежнее всяких
стен, потому что она ставила монастырь вне мира не в смысле внешней
обособленности, а в смысле того ясного и всеми чувствуемого различия
благодатной природы Церкви и злых стихий мира, о которых говорит Апостол:
"...кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу" (Иак. 4, 4).
О том, как обособленно жила Церковь, не смешиваясь с мирской жизнью,
хотя и пребывала в миру, видно из следующих слов Деяний: "Из посторонних же
никто не смел пристать к ним..." (Деян. 5,13).
Они проповедовали миру Слово Божие, свидетельствовали о Воскресении
Спасителя, несли этому миру благую весть о спасении, и число верующих росло
с каждым днем. "Народ благословлял их". Но внутренняя жизнь Церкви делалась
доступной только для тех, кто уже становился верным. Мир в свою жизнь они не
допускали. И это соблюдалось с величайшей строгостью.
"Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом
и не приветствуйте его" (2 Ин. 1, 10). Эти кажущиеся жестокими слова были
обращены к миру, и произнес их Апостол любви Иоанн! Но Церковь все
увеличивалась по своему составу. В нее входили массы язычников. Понемногу
стушевывалась грань между Царством не от мира сего -- святою Церковью и
окружающей это Царство мирской жизнью. Все более и более проникал в Церковь
мирской, чуждый христианству дух. Это начинало тяготить наиболее ревностных
христиан, стремившихся во всей полноте сохранить внутреннюю церковную жизнь