Страница:
Апостольского времени и решительно не желавших обмирщения Церкви. Эти
ревностные христиане, носители истинного Духа Церкви, стали во имя чистоты
христианской и церковной жизни, порывать внешнюю связь с миром. Они уносили
от мирских соблазнов в свое уединение чистоту жизни первых христиан и
являлись истинными светочами христианства. Мало-помалу такое стремление к
внешнему отделению от мирской жизни распространялось повсюду, и Церковь
выдвинула против натиска мирских стихий монастыри, как твердыню
христианства, где чистота Апостольской Церкви ограждалась внешним разрывом с
мирской жизнью. Отдельные подвижники уходили из этих монастырских общежитии,
потому что общежительные монастыри все же жили в соприкосновении с миром, и
в них неизбежно проникал, хотя бы отчасти, мирской дух. Это были пустынники,
анахореты, столпники, затворники -- те великие подвижники, которые
возвышались над общей цепью монастырских высот, как отдельные недосягаемые
вершины.
Неизвестный. Значит Церковь была только в монастыре?
Духовник. Нет. Единая Церковь была и в миру, и в монастыре. Но
монастырь был самой несокрушимой для врага твердыней ее святости.
Неизвестный. Но если монастырь -- это древняя Апостольская Церковь в ее
чистоте -- откуда же явились "игумены", "старцы", "послушники", эти особые
монастырские уставы, монастырские "правила", "пятисотницы", поклоны, словом
весь уклад монастырской жизни? К чему все это? Ведь обходился же без этого
"монастырь в миру", как ты называешь Апостольскую Церковь.
Духовник. Уходя от мира и начав замкнутую, обособленную не только
внутренне, но и внешне, духовную жизнь, монастырь не мог оставаться таким,
как это было во время Апостолов. Было иное взаимоотношение с миром, иначе
протекала внутренняя борьба, создавался совершенно иной уклад жизни. И
монастырь стал создавать свои методы для достижения духовных задач,
применительно и к этим новым условиям замкнутой церковной жизни и к этому
новому внутреннему самочувствию людей, порвавших и внешнюю связь с мирской
жизнью. "Монашеский устав" -- и богослужебный, и постный, и общежительный,
все правила и весь строй монашеской жизни -- все создано духовным опытом,
молитвой, подвигом. В монастыре все от внутренней жизни, а не от ума. Во
всем веяние Духа благодати Божией, которая обильно напояла избранных
Христовых воинов. Они проходили путь христианского совершенствования в этих
новых условиях -- и каждый оставлял в сокровищнице монастырского устава свою
драгоценную лепту.
Неизвестный. Но можешь ли ты подробнее сказать, что именно создал
монастырь в смысле методов для достижения духовных задач?
Духовник. Молитва, пост и послушание -- это то, чем жило монашество. И
если вся Церковь создавала богослужебный и постный устав и укрепляла
принципы послушания, то монашество создавало это по преимуществу. Ведь
Церковь и монастырь -- не есть нечто противоположное друг другу или различное
по существу. Монастырь -- определенная часть земной Церкви, но, ведя борьбу с
врагом спасения, и Церковь в миру, и Церковь в монастыре, каждая делала свое
дело, решала свои задачи в меру своих сил.
Неизвестный. Я бы хотел, чтобы ты подробнее сказал мне о молитве, посте
и послушании.
Духовник. Хорошо. Начнем с молитвы.
Молиться -- это значит находиться в том особом внутреннем состоянии,
когда духовное начало в человеке входит в таинственное и непосредственное
соприкосновение с Господом Богом и потусторонним невидимым миром. Состояние
это .возможно во всех внешних условиях. Но так как ему препятствует все
мирское, то наилучшим условием для молитвы надо считать уединение. Господь
Иисус Христос Сам указал этот молитвенный путь. Он и один оставался для
молитвы, уходя от народа и от учеников. Оставался и с учениками своими,
уединяясь с ними от народа. По словам евангелиста Луки: "...он уходил в
пустынные места и молился" (Лк. 5, 16). И евангелист Марк говорит: "Утром,
встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место и там молился" (Мк. 1,
35).
Евангелист Лука говорит и об уединенной молитве совместно с учениками:
"Он молился в уединенном месте и ученики были с Ним". Уединенное место -- это
внешне благоприятное условие для молитвы. Мирской шум мешает извне. Но есть
препятствия внутренние. Как бы внутренний шум. Этот шум создают в нас
мирские привязанности и плотские страсти. Поэтому за основным делом
монашества -- молитвой стоит внутренняя невидимая брань с соблазнами и
связанные с этой борьбой добродетели: нестяжательность, самоотречение,
бесстрастие.
Монашество опытно проходило путь нестяжательности, самоотречения и
бесстрастия и опытом же создавало совершенную молитвенную жизнь. Все, что
оно дало богослужебному уставу, и все, что вылилось в форму "келейных
правил", было не кабинетными измышлениями, а результатом великих молитвенных
подвигов. Молитва наполняла собой почти всю жизнь монастыря. Она создавала
истинное небо на земле. Монах жил в храме. И уходил оттуда лишь для тех или
иных земных забот, которые нес терпеливо, как нечто неизбежное для
облеченного в земную оболочку человека. Но исполнение этих земных дел не
успевало рассеять то, что наполняло душу в храме. Потребность "непрестанно
молиться" создала особый вид молитвенного подвига: делание молитвы
Иисусовой: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного".
Эта молитва, явившаяся в Церкви, по преданию, со времен Апостольских,
которую творили раньше все верующие люди, стала впоследствии основанием
молитвенной жизни монахов. Молитвенное устроение без этой молитвы сделалось
для монаха просто невозможным. Она была у него постоянно и на устах, и в
разуме, и в сердце. Она сопровождала его везде. Она восполняла молитву в
Церкви, размягчая сердце и открывая его для усвоения богослужения, она
заменяла ему храм, когда он шел исполнять послушание и должен был заниматься
земными своими делами. Она жила с ним в его келье, отгоняла тоску,
саможаление, помыслы. Она собирала блуждающую мысль и рассеянные чувства,
она была самым сильным оружием в борьбе со страстями, особенно при
неизбежных соприкосновениях с миром. Иисусова молитва давала возможность
душе человеческой все время чувствовать себя перед очами Божиими. Все время
в глубине сердца испытывать умиление от сознания безмерного к нам милосердия
пострадавшего за грехи наши Господа Иисуса Христа, и сокрушение о грехах, и
надежду на спасение. И все это как одно общее чувство, которое поселилось в
сердце, жило там постоянно даже тогда, когда не произносились слова молитвы,
и защищало душу от скверны и соблазнов мира. Молитва, как и все в жизни
духовной, имеет свой путь и свои ступени восхождения. Не всегда с
безусловной полнотой дается молитвенное состояние человеку. И здесь, как в
нравственной жизни, много от усилий самого человека, но главное и
совершенное от милости Божией; от благодати, как дара Духа Святого. В жизни
нравственной каждый добрый поступок есть уже нечто положительное на пути
совершенствования, потому что за ними стоит доброе произволение. И в жизни
молитвенной каждое молитвенное слово, хотя бы и одними устами произносимое,
есть уже молитвенное деяние, потому что свидетельствует о желании молиться.
И монастырь поэтому строго требовал соблюдения, хотя бы внешнего,
молитвенного правила. Это не было требованием "буквы закона". В этом была
великая мудрость. Буква молитвенного правила была необходимой ступенью,
которую непременно проходили и самые великие подвижники. Правило было то,
что требовалось от всех. Дальнейшее восхождение по внутренним ступеням
молитвенного совершенствования представлялось Благодати Божией и подвигам
каждого отдельного человека.
Итак, монашество, продолжая дело Спасителя, Его святых Апостолов и
первых христиан -- подвигом и благодатию Божией создало совершенную форму
молитвенного Устава и, опытно пройдя молитвенный путь, научало идти по нему
всех ищущих спасения.
Второе дело монашества -- пост.
Подвижники называют молитву и пост двумя крылами, без которых нельзя
подняться над мирскою и страстною жизнью. Некоторые из них считали подвиг
поста самым верным мерилом успешного прохождения духовного пути. Пост -- это
подвиг, который направлен на борьбу с нашими страстями. За ним стоит
добродетель бесстрастия. "Даждь кровь -- и приими Духа", -- говорит Апостол,
разумея под "кровью" все скорби подвижнического пути. Под постом надо
разуметь не только воздержание в пище, но совокупность всех подвижнических
средств в борьбе со страстями. Первая и основная ступень его -- воздержание
от определенного состава пищи, ее обилия и сладости, а дальнейшие ступени
касаются внутренних задач: воздержание от всяких вообще скверн.
Церковный взгляд на это выражается словами: "Постимся постом приятным
благоугодным Господеви. Истинный пост есть злых отчуждение, воздержание
языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания лжи и
клятвопреступления -- сих осуждение пост истинный есть и благоприятный".
Перейти сразу к такому посту, перешагнув первую ступень "постного устава",
так же невозможно, как подняться сразу же до умной молитвы, не пройдя первую
ступень молитвы устной. Это не отвлеченное богословское утверждение, а
истина, установленная подвижническим опытом, и все слова о том, что "лучше,
чем не есть скоромного, -- не злиться, не обижать, не завидовать" -- пустые
слова.
Духовная жизнь без поста невозможна. Эта истина, как и все в монашеской
жизни, -- не отвлеченно-богословская, а подвижническая, за которую заплачено
кровью. Внешний устав не есть совершенный пост. И потому нельзя ограничиться
им, но внутренние высшие задачи поста невозможны без соблюдения внешнего
постного устава.
И здесь по человечеству Своему Спаситель указал примером Своим значение
поста, не вкушая пищи в течение 40 дней в пустыне; и Апостолы молились с
постом, и применяла пост вся древняя Церковь. Монашество, продолжая дело
Спасителя, Апостолов и первых христиан, создало подвижническим опытом своим
совершенный постный устав, как наилучший путь в достижении внутренних задач
бесстрастия. Здесь молитва неотделима от поста. И пост неотделим от молитвы.
Переходим теперь к послушанию. Это -- главный фундамент монашества.
По-монашески -- послушание выше поста и молитвы. На нем зиждется все великое
здание монастыря. Оно проникает собой каждое движение монашеской жизни, оно
-- высшая вожделенная добродетель для каждого монаха. За послушанием стоит
все -- и молитва, и самоотречение, и бесстрастие, и смирение, и подвиг.
Недаром святые отцы называют послушание: "добровольным мученичеством". И
этот путь добровольного мученичества проходит каждый монах. Он отказывается
от своей воли и вручает ее игумену и духовному своему отцу. Он распинает
свою волю, свое самолюбие, свою гордыню. Разум, желание, чувства -- все
отдается в послушание. Послушание -- это не согласие с авторитетным мнением и
не подчинение из принципа -- это внутренний отказ от всякого самостоятельного
действия. Отказ не потому, что "надо слушаться, хотя и не согласен", а
потому, что не может быть никакого "несогласия", -- ибо я ничего не знаю, а
все знает, что мне надлежит делать, духовный мой отец.
Неизвестный. Подожди. Но если духовник ошибается. Ведь он не Бог.
Неужели надо исполнять явно ошибочные или нелепые требования?
Духовник. Да. Подвижники говорят, что надо исполнять даже такие
требования, которые могут казаться послушнику противоречащими его спасению.
И это истина. Ибо где критика, несогласие, -- там есть свое знание, своя
воля, свое решение, которое противопоставляется знанию, воле и решению
старца, а истинный послушник ничего не знает, воли своей не имеет и решений
у него никаких нет.
Неизвестный. А если старец будет требовать противного учению Церкви,
если он отпадает от православия, тоже надо слушаться?
Духовник. Разумеется, нет. Отпадение духовника --есть смерть, а
смертному не повинуются.
Неизвестный. Но разве ошибочные требования по неопытности или
греховности духовника не могут погубить послушника?
Духовник. Не могут. Истинное послушание все сделает спасительным для
послушника. Ошибки в духовном руководстве опасны для лишенных истинного
послушания, они могут запутать и даже погубить их. Но послушник до конца --
вне опасности. Послушание все покроет и все претворит во благо. Самое
неразумное и вредное превратит в мудрое и полезное. Ибо послушание -- это
смирение, самоотречение, беспристрастие и любовь. А эти добродетели есть
всегда верный путь спасения. В послушнике, как в огне, сгорают все мирские
привычки, самонадеянность, самоутверждение, самовозношение. Послушание
освобождает сердце от того мирского своеволия, которое рабство страстей
выдает за свободу, и открывает путь к тому истинному состоянию свободы,
которое дается лишь благодатью Божией смиренным Его рабам. Без послушания
нет монашества. Оно проникает духом своим весь монашеский строй, весь устав
и уклад монашеской жизни. Без послушания нет подвига, и все кажущиеся
достоинства монаха -- самообман. Самочиние сводит на нет и молитву, и пост, и
борьбу со страстями и делает бесплодным, даже опасным, подвиг. Там, где нет
послушания, -- там начинается страшная духовная болезнь, на языке монашеском
именуемая прелестью. Подвиг без послушания -- это путь к гордыне, который в
единый час превращает в ничто плоды долгих подвижнических трудов. Монах --
это прежде всего послушник.
Апостолы были послушниками Спасителя. На послушании Апостолов
утверждалась первоначальная Церковь, и послушанием, молитвою и постом --
создан монастырь. Послушание, как молитва, пост и всякая добродетель, --имеет
свои ступени восхождения, свой путь развития. Не может человек сразу
сделаться делателем умной молитвы и бесстрастным подвижником. Не может он
сразу достигнуть и высших ступеней послушания. Монастырь научает молитве,
научает посту, научает послушанию. Он ничего не требует через силу и не
ломает, а спасает душу. Вот что такое монашество. Это наиболее совершенное
создание христианства, а не его искажение. Это -- твердыня Церкви. Оплот от
злых стихий мира. Золотой апостольский век, бережно сохраненный в
православных монастырях и перенесенный неповрежденным через долгие века
мировой истории.
Неизвестный. Но опять спрошу тебя: значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет, не все.
Неизвестный. Почему?
Духовник. Во-первых, потому, что путь монашеский -- поскольку монашество
из мира ушло за каменную ограду -- есть непременно путь безбрачных. А ты
знаешь, что безбрачие не есть общеобязательный путь спасения, а лишь для
тех, кто может его вместить. Во-вторых потому, что воинствующая Церковь
имеет особые задачи в миру. И как на войне не все должны сражаться в
крепостях, хотя они и считаются главными твердынями, так и воинствующая
Церковь побеждает мир не только монастырским подвигом, но и общественным
служением. Кому что дано. Одни должны охранять крепость, другие сражаться в
открытом поле. Одних Господь призывает в пустыню, и они проходят путь
спасения в условиях уединенной монастырской жизни, других призывает к
служению тем же высшим идеалам Богосовершенствования и к борьбе с теми же
внутренними препятствиями, но уже в иных условиях, в иных внешних формах, не
в монастырской, а в мирской жизни.
Неизвестный. Да, это ясно. Но встает вопрос о будущем. Монастырь явно
пришел к упадку и, можно сказать, даже к уничтожению. И если уничтожилось
самое сильное, то, что ты называешь твердынею Церкви, не очевидно ли, что
должно уничтожиться менее сильное, то есть мирская Церковь? Но как это может
быть попущено Богом?
Духовник. Внешняя известная нам форма монастырской жизни, может быть, и
будет уничтожена внешней же исторической системой, но монашество не будет
уничтожено никогда. В поразительных, истинно пророческих словах раскрывает
судьбы монашества св. Антоний Великий. Он говорит: "Придет время,
возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в
богатые города, где вместо этих пустынных пещер и темных келий воздвигнут
гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастет
любовь к собиранию богатств, смирение заменится гордостью; многие будут
гордиться знанием, но голым, чуждым дел, соответствующих знанию; любовь
охладеет, вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них
будут заботиться о роскошных яствах не менее самих мирян, от которых монахи
ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником: и несмотря на
то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монах --
собственно уединенник). Притом они будут величаться, говоря: "я Павлов", "я
Аполлосов" (1 Кор. 1, 12), как бы вся сила их монашества состояла в
достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как
иудеи отцом своим Авраамом. Но будут в то же время и такие, которые окажутся
гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не
преступил, и зло сотворить и не сотворил, нежели тот, кто влеком был к добру
массою стремящихся к тому ревнителей..."
Неизвестный. Как же тебе представляется будущее этого нового
монашества?
Духовник. Совершенно ясно, что св. Антоний разумеет здесь монашество в
миру. Оно не будет внешне ограждено от мирских соблазнов, как ограждено было
в прежнем монастыре. Эти новые подвижники будут жить в миру, где они "могли
бы преступить" и не преступят, могли бы "сотворить зло" и не сотворят. Здесь
разумеется не внутренний соблазн и не внутреннее совершение зла, так как это
внутреннее падение угрожало монаху и в прежних монастырях и пустынях, а св.
Антоний в своих пророческих словах противопоставляет будущих монахов прежним
и говорит, что они будут блаженнее, потому что задача их будет труднее.
Очевидно, речь идет о близости и доступности соблазнов, легкости, с которой
можно "преступить", поддаться им, потому что они тут же под руками, не за
оградой, а в миру, в котором будет жить этот будущий подвижник. И ясно
далее, что это будет не общежительное подвижничество, а единоличное, потому
что этим подвижническим путем будет идти не "масса стремящихся" к спасению,
а отдельные люди. История как бы завершит круг и вновь придет и к гонениям
первого века, и к монастырю первоначального христианства.
Вот что говорится о гонениях перед концом мира в слове Божием. Господь
сказал своим ученикам на горе Елеонской о грядущей судьбе мира и
христианства: "...восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут
глады, моры и землетрясения по местам; все же это -- начало болезней. Тогда
будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми
народами за имя Мое..." (Мф. 24, 7-9).
А св. Лука приводит следующие слова Спасителя: "Преданы также будете и
родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторых из вас
умертвят..." (Лк. 21, 16). Но гонения, естественно, сделают невозможным
внешний монастырь и поставят Церковь в условия первоначального христианства.
Но это будет Церковь, прошедшая весь свой славный земной путь, в ней будут
все духовные сокровища, которые приобрела она. Она будет "монастырем в
миру", как была Церковь Апостольская, не потому, что откажется от всего, что
обретено ею за две тысячи лет благодатным действием Святого Духа, а по
своему духовному состоянию и по своему отношению к миру.
Отдельные люди будут по-прежнему принимать монашество, давая обет
безбрачия и тем как бы устанавливая духовное родство с великим прошлым
монашеской жизни, но и эти, принявшие постриг, и не принявшие его, а
вступившие в брак, -- все будут жить уже не в прежних монастырях, а в миру,
как жила первоначальная Церковь.
Св. Иоанн Златоуст указал одно из главных духовных оснований для этого
грядущего монастыря. В слове "О сокрушении" он говорит: "Мы должны искать
пустынножительства не только в каких-либо местах, но и в самом произволении
и прежде всего другого -- душу свою ввести в самую необитаемую пустыню".
Вот эта внутренняя пустыня и будет основанием монастыря в миру. Не
монахи, а все верующие будут уходить в эту пустыню. Не монахи, а все
верующие встанут на путь послушания и духовной жизни. Вновь, как в
Апостольский век, Церковь внутренне оградит от мира себя и противопоставит
себя ему. Встанут невидимые стены, которые прочнее, чем каменные, и оградят
святую Церковь от мира, лежащего во зле. Эти стены воздвигнет молитва, пост,
послушание, бесстрастие, подвиг. Вновь все верующие, как в древней Церкви,
станут делателями молитвы Иисусовой. Вновь вернуться они к постоянному
причащению Святых Тайн. Вновь, как некогда в Иерусалиме, будут "единодушно
пребывать вместе" и будут чувствовать себя в миру, как в безводной пустыне.
И новые подвижники превзойдут древних. И Церковь преисполнится, как и
Церковь Золотого века, благодатными дарами Святого Духа. Эта полнота
благодати в древней Церкви была потому, что живы были люди, которые сами
лицезрели Господа, и все было как бы освящено недавним Его присутствием
среди людей. Церковь грядущая будет исполнена полнотой этой благодати
потому, что будет полна предчувствием второго славного пришествия Его и
будет освящаться близостью Христа Грядущего.
Неизвестный. Ты говоришь так, как будто бы это вопрос ближайших дней.
Духовник. Нет. Нам не дано знать времена и сроки. Но монастырь в миру
уже созидается, это могут не видеть только слепые.
Неизвестный. Да. Твои последние слова уяснили многое. Точно открылся
единый великий путь Церкви, который прошла она от времен Апостольских до
наших дней и который предстоит пройти от наших дней до последних, тоже как
бы Апостольских времен. Но мои вопросы, кажется, никогда не кончатся, и я
никогда не излечусь от своих сомнений, которые ты именуешь пороком. И вот
опять я должен просить тебя ответить мне на новый вопрос и успокоить новые
мои сомнения.
Духовник. Постараюсь. О чем же ты хочешь спросить меня?
Неизвестный. Во всем, что ты говоришь о пути спасения, о внутренней
борьбе, аскетических подвигах, о самоотречении и уходе от мира и, наконец,
об ответственности перед Богом, я вижу признание "свободной воли". Но
Церковь учит о Промысле Божием, о том, что все делается по воле Божией. Что
волос с головы человека не упадет без воли Отца, и я никак не могу примирить
учение о свободе воли с учением о Божественном Промысле. Я боюсь, что этот
вопрос окажется неразрешенным. Во всяком случае, я сам не могу разрешить
его. Помоги, если можешь.
Духовник. Хорошо. В следующий раз мы будем говорить с тобой о Промысле
и свободе воли.
Неизвестный. И тогда у меня останется еще только один вопрос.
Духовник. Не будем забегать вперед. Ты его скажешь в свое время.
Духовник. Что же смущает тебя в вопросе о Промысле?
Неизвестный. Невозможность примирить понятие свободы воли с церковным
учением о воле Божественной.
Духовник. Скажи подробнее, что именно кажется тебе непримиримым.
Неизвестный. Вот слушай. Понятие свободы воли, может быть, и
непостижимо для разума, и, возможно, что ты прав, проводя в этом отношении
параллель между "свободой" и "бесконечностью". Пусть непостижимость
бесконечности подобна непостижимости свободы, которая с формальной стороны
является как бы "бесконечностью" в волевой сфере. Но как бы то ни было, мы
постигаем в понятии свободы воли момент "беспричинности", хотя и не можем
его себе представить. Свобода для нашего сознания -- это во всяком случае
возможность независимого ни от каких внешних причин самостоятельного
действия. Называя поступок "свободным", мы хотим обозначить этим, что он
совершен не по необходимости, а по личному волеизъявлению человека. И потому
нравственная ответственность, как ты не раз говорил, всегда предполагает
свободную волю. А так как человек ответственен за всю свою жизнь, то тем
самым предполагается, что и вся его жизнь состоит из ряда свободных,
никакими внешними причинами не обусловленных поступков.
И вот я открываю Евангелие и читаю: "Не две ли малые птицы продаются за
ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же
и волосы на голове все сочтены" (Мф. 10, 29-30). Эта мысль о всецелой
зависимости человеческой жизни от воли Божией в совершенной полноте выражена
в 6-й главе того же Евангелия. "Посему говорю вам: не заботьтесь для души
вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не
больше ли пищи и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни
жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли
лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один
локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они
растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе
своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая
сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче
вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить?
или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец
ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом" (Мф. 6, 25-32).
ревностные христиане, носители истинного Духа Церкви, стали во имя чистоты
христианской и церковной жизни, порывать внешнюю связь с миром. Они уносили
от мирских соблазнов в свое уединение чистоту жизни первых христиан и
являлись истинными светочами христианства. Мало-помалу такое стремление к
внешнему отделению от мирской жизни распространялось повсюду, и Церковь
выдвинула против натиска мирских стихий монастыри, как твердыню
христианства, где чистота Апостольской Церкви ограждалась внешним разрывом с
мирской жизнью. Отдельные подвижники уходили из этих монастырских общежитии,
потому что общежительные монастыри все же жили в соприкосновении с миром, и
в них неизбежно проникал, хотя бы отчасти, мирской дух. Это были пустынники,
анахореты, столпники, затворники -- те великие подвижники, которые
возвышались над общей цепью монастырских высот, как отдельные недосягаемые
вершины.
Неизвестный. Значит Церковь была только в монастыре?
Духовник. Нет. Единая Церковь была и в миру, и в монастыре. Но
монастырь был самой несокрушимой для врага твердыней ее святости.
Неизвестный. Но если монастырь -- это древняя Апостольская Церковь в ее
чистоте -- откуда же явились "игумены", "старцы", "послушники", эти особые
монастырские уставы, монастырские "правила", "пятисотницы", поклоны, словом
весь уклад монастырской жизни? К чему все это? Ведь обходился же без этого
"монастырь в миру", как ты называешь Апостольскую Церковь.
Духовник. Уходя от мира и начав замкнутую, обособленную не только
внутренне, но и внешне, духовную жизнь, монастырь не мог оставаться таким,
как это было во время Апостолов. Было иное взаимоотношение с миром, иначе
протекала внутренняя борьба, создавался совершенно иной уклад жизни. И
монастырь стал создавать свои методы для достижения духовных задач,
применительно и к этим новым условиям замкнутой церковной жизни и к этому
новому внутреннему самочувствию людей, порвавших и внешнюю связь с мирской
жизнью. "Монашеский устав" -- и богослужебный, и постный, и общежительный,
все правила и весь строй монашеской жизни -- все создано духовным опытом,
молитвой, подвигом. В монастыре все от внутренней жизни, а не от ума. Во
всем веяние Духа благодати Божией, которая обильно напояла избранных
Христовых воинов. Они проходили путь христианского совершенствования в этих
новых условиях -- и каждый оставлял в сокровищнице монастырского устава свою
драгоценную лепту.
Неизвестный. Но можешь ли ты подробнее сказать, что именно создал
монастырь в смысле методов для достижения духовных задач?
Духовник. Молитва, пост и послушание -- это то, чем жило монашество. И
если вся Церковь создавала богослужебный и постный устав и укрепляла
принципы послушания, то монашество создавало это по преимуществу. Ведь
Церковь и монастырь -- не есть нечто противоположное друг другу или различное
по существу. Монастырь -- определенная часть земной Церкви, но, ведя борьбу с
врагом спасения, и Церковь в миру, и Церковь в монастыре, каждая делала свое
дело, решала свои задачи в меру своих сил.
Неизвестный. Я бы хотел, чтобы ты подробнее сказал мне о молитве, посте
и послушании.
Духовник. Хорошо. Начнем с молитвы.
Молиться -- это значит находиться в том особом внутреннем состоянии,
когда духовное начало в человеке входит в таинственное и непосредственное
соприкосновение с Господом Богом и потусторонним невидимым миром. Состояние
это .возможно во всех внешних условиях. Но так как ему препятствует все
мирское, то наилучшим условием для молитвы надо считать уединение. Господь
Иисус Христос Сам указал этот молитвенный путь. Он и один оставался для
молитвы, уходя от народа и от учеников. Оставался и с учениками своими,
уединяясь с ними от народа. По словам евангелиста Луки: "...он уходил в
пустынные места и молился" (Лк. 5, 16). И евангелист Марк говорит: "Утром,
встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место и там молился" (Мк. 1,
35).
Евангелист Лука говорит и об уединенной молитве совместно с учениками:
"Он молился в уединенном месте и ученики были с Ним". Уединенное место -- это
внешне благоприятное условие для молитвы. Мирской шум мешает извне. Но есть
препятствия внутренние. Как бы внутренний шум. Этот шум создают в нас
мирские привязанности и плотские страсти. Поэтому за основным делом
монашества -- молитвой стоит внутренняя невидимая брань с соблазнами и
связанные с этой борьбой добродетели: нестяжательность, самоотречение,
бесстрастие.
Монашество опытно проходило путь нестяжательности, самоотречения и
бесстрастия и опытом же создавало совершенную молитвенную жизнь. Все, что
оно дало богослужебному уставу, и все, что вылилось в форму "келейных
правил", было не кабинетными измышлениями, а результатом великих молитвенных
подвигов. Молитва наполняла собой почти всю жизнь монастыря. Она создавала
истинное небо на земле. Монах жил в храме. И уходил оттуда лишь для тех или
иных земных забот, которые нес терпеливо, как нечто неизбежное для
облеченного в земную оболочку человека. Но исполнение этих земных дел не
успевало рассеять то, что наполняло душу в храме. Потребность "непрестанно
молиться" создала особый вид молитвенного подвига: делание молитвы
Иисусовой: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного".
Эта молитва, явившаяся в Церкви, по преданию, со времен Апостольских,
которую творили раньше все верующие люди, стала впоследствии основанием
молитвенной жизни монахов. Молитвенное устроение без этой молитвы сделалось
для монаха просто невозможным. Она была у него постоянно и на устах, и в
разуме, и в сердце. Она сопровождала его везде. Она восполняла молитву в
Церкви, размягчая сердце и открывая его для усвоения богослужения, она
заменяла ему храм, когда он шел исполнять послушание и должен был заниматься
земными своими делами. Она жила с ним в его келье, отгоняла тоску,
саможаление, помыслы. Она собирала блуждающую мысль и рассеянные чувства,
она была самым сильным оружием в борьбе со страстями, особенно при
неизбежных соприкосновениях с миром. Иисусова молитва давала возможность
душе человеческой все время чувствовать себя перед очами Божиими. Все время
в глубине сердца испытывать умиление от сознания безмерного к нам милосердия
пострадавшего за грехи наши Господа Иисуса Христа, и сокрушение о грехах, и
надежду на спасение. И все это как одно общее чувство, которое поселилось в
сердце, жило там постоянно даже тогда, когда не произносились слова молитвы,
и защищало душу от скверны и соблазнов мира. Молитва, как и все в жизни
духовной, имеет свой путь и свои ступени восхождения. Не всегда с
безусловной полнотой дается молитвенное состояние человеку. И здесь, как в
нравственной жизни, много от усилий самого человека, но главное и
совершенное от милости Божией; от благодати, как дара Духа Святого. В жизни
нравственной каждый добрый поступок есть уже нечто положительное на пути
совершенствования, потому что за ними стоит доброе произволение. И в жизни
молитвенной каждое молитвенное слово, хотя бы и одними устами произносимое,
есть уже молитвенное деяние, потому что свидетельствует о желании молиться.
И монастырь поэтому строго требовал соблюдения, хотя бы внешнего,
молитвенного правила. Это не было требованием "буквы закона". В этом была
великая мудрость. Буква молитвенного правила была необходимой ступенью,
которую непременно проходили и самые великие подвижники. Правило было то,
что требовалось от всех. Дальнейшее восхождение по внутренним ступеням
молитвенного совершенствования представлялось Благодати Божией и подвигам
каждого отдельного человека.
Итак, монашество, продолжая дело Спасителя, Его святых Апостолов и
первых христиан -- подвигом и благодатию Божией создало совершенную форму
молитвенного Устава и, опытно пройдя молитвенный путь, научало идти по нему
всех ищущих спасения.
Второе дело монашества -- пост.
Подвижники называют молитву и пост двумя крылами, без которых нельзя
подняться над мирскою и страстною жизнью. Некоторые из них считали подвиг
поста самым верным мерилом успешного прохождения духовного пути. Пост -- это
подвиг, который направлен на борьбу с нашими страстями. За ним стоит
добродетель бесстрастия. "Даждь кровь -- и приими Духа", -- говорит Апостол,
разумея под "кровью" все скорби подвижнического пути. Под постом надо
разуметь не только воздержание в пище, но совокупность всех подвижнических
средств в борьбе со страстями. Первая и основная ступень его -- воздержание
от определенного состава пищи, ее обилия и сладости, а дальнейшие ступени
касаются внутренних задач: воздержание от всяких вообще скверн.
Церковный взгляд на это выражается словами: "Постимся постом приятным
благоугодным Господеви. Истинный пост есть злых отчуждение, воздержание
языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания лжи и
клятвопреступления -- сих осуждение пост истинный есть и благоприятный".
Перейти сразу к такому посту, перешагнув первую ступень "постного устава",
так же невозможно, как подняться сразу же до умной молитвы, не пройдя первую
ступень молитвы устной. Это не отвлеченное богословское утверждение, а
истина, установленная подвижническим опытом, и все слова о том, что "лучше,
чем не есть скоромного, -- не злиться, не обижать, не завидовать" -- пустые
слова.
Духовная жизнь без поста невозможна. Эта истина, как и все в монашеской
жизни, -- не отвлеченно-богословская, а подвижническая, за которую заплачено
кровью. Внешний устав не есть совершенный пост. И потому нельзя ограничиться
им, но внутренние высшие задачи поста невозможны без соблюдения внешнего
постного устава.
И здесь по человечеству Своему Спаситель указал примером Своим значение
поста, не вкушая пищи в течение 40 дней в пустыне; и Апостолы молились с
постом, и применяла пост вся древняя Церковь. Монашество, продолжая дело
Спасителя, Апостолов и первых христиан, создало подвижническим опытом своим
совершенный постный устав, как наилучший путь в достижении внутренних задач
бесстрастия. Здесь молитва неотделима от поста. И пост неотделим от молитвы.
Переходим теперь к послушанию. Это -- главный фундамент монашества.
По-монашески -- послушание выше поста и молитвы. На нем зиждется все великое
здание монастыря. Оно проникает собой каждое движение монашеской жизни, оно
-- высшая вожделенная добродетель для каждого монаха. За послушанием стоит
все -- и молитва, и самоотречение, и бесстрастие, и смирение, и подвиг.
Недаром святые отцы называют послушание: "добровольным мученичеством". И
этот путь добровольного мученичества проходит каждый монах. Он отказывается
от своей воли и вручает ее игумену и духовному своему отцу. Он распинает
свою волю, свое самолюбие, свою гордыню. Разум, желание, чувства -- все
отдается в послушание. Послушание -- это не согласие с авторитетным мнением и
не подчинение из принципа -- это внутренний отказ от всякого самостоятельного
действия. Отказ не потому, что "надо слушаться, хотя и не согласен", а
потому, что не может быть никакого "несогласия", -- ибо я ничего не знаю, а
все знает, что мне надлежит делать, духовный мой отец.
Неизвестный. Подожди. Но если духовник ошибается. Ведь он не Бог.
Неужели надо исполнять явно ошибочные или нелепые требования?
Духовник. Да. Подвижники говорят, что надо исполнять даже такие
требования, которые могут казаться послушнику противоречащими его спасению.
И это истина. Ибо где критика, несогласие, -- там есть свое знание, своя
воля, свое решение, которое противопоставляется знанию, воле и решению
старца, а истинный послушник ничего не знает, воли своей не имеет и решений
у него никаких нет.
Неизвестный. А если старец будет требовать противного учению Церкви,
если он отпадает от православия, тоже надо слушаться?
Духовник. Разумеется, нет. Отпадение духовника --есть смерть, а
смертному не повинуются.
Неизвестный. Но разве ошибочные требования по неопытности или
греховности духовника не могут погубить послушника?
Духовник. Не могут. Истинное послушание все сделает спасительным для
послушника. Ошибки в духовном руководстве опасны для лишенных истинного
послушания, они могут запутать и даже погубить их. Но послушник до конца --
вне опасности. Послушание все покроет и все претворит во благо. Самое
неразумное и вредное превратит в мудрое и полезное. Ибо послушание -- это
смирение, самоотречение, беспристрастие и любовь. А эти добродетели есть
всегда верный путь спасения. В послушнике, как в огне, сгорают все мирские
привычки, самонадеянность, самоутверждение, самовозношение. Послушание
освобождает сердце от того мирского своеволия, которое рабство страстей
выдает за свободу, и открывает путь к тому истинному состоянию свободы,
которое дается лишь благодатью Божией смиренным Его рабам. Без послушания
нет монашества. Оно проникает духом своим весь монашеский строй, весь устав
и уклад монашеской жизни. Без послушания нет подвига, и все кажущиеся
достоинства монаха -- самообман. Самочиние сводит на нет и молитву, и пост, и
борьбу со страстями и делает бесплодным, даже опасным, подвиг. Там, где нет
послушания, -- там начинается страшная духовная болезнь, на языке монашеском
именуемая прелестью. Подвиг без послушания -- это путь к гордыне, который в
единый час превращает в ничто плоды долгих подвижнических трудов. Монах --
это прежде всего послушник.
Апостолы были послушниками Спасителя. На послушании Апостолов
утверждалась первоначальная Церковь, и послушанием, молитвою и постом --
создан монастырь. Послушание, как молитва, пост и всякая добродетель, --имеет
свои ступени восхождения, свой путь развития. Не может человек сразу
сделаться делателем умной молитвы и бесстрастным подвижником. Не может он
сразу достигнуть и высших ступеней послушания. Монастырь научает молитве,
научает посту, научает послушанию. Он ничего не требует через силу и не
ломает, а спасает душу. Вот что такое монашество. Это наиболее совершенное
создание христианства, а не его искажение. Это -- твердыня Церкви. Оплот от
злых стихий мира. Золотой апостольский век, бережно сохраненный в
православных монастырях и перенесенный неповрежденным через долгие века
мировой истории.
Неизвестный. Но опять спрошу тебя: значит, все должны быть монахами?
Духовник. Нет, не все.
Неизвестный. Почему?
Духовник. Во-первых, потому, что путь монашеский -- поскольку монашество
из мира ушло за каменную ограду -- есть непременно путь безбрачных. А ты
знаешь, что безбрачие не есть общеобязательный путь спасения, а лишь для
тех, кто может его вместить. Во-вторых потому, что воинствующая Церковь
имеет особые задачи в миру. И как на войне не все должны сражаться в
крепостях, хотя они и считаются главными твердынями, так и воинствующая
Церковь побеждает мир не только монастырским подвигом, но и общественным
служением. Кому что дано. Одни должны охранять крепость, другие сражаться в
открытом поле. Одних Господь призывает в пустыню, и они проходят путь
спасения в условиях уединенной монастырской жизни, других призывает к
служению тем же высшим идеалам Богосовершенствования и к борьбе с теми же
внутренними препятствиями, но уже в иных условиях, в иных внешних формах, не
в монастырской, а в мирской жизни.
Неизвестный. Да, это ясно. Но встает вопрос о будущем. Монастырь явно
пришел к упадку и, можно сказать, даже к уничтожению. И если уничтожилось
самое сильное, то, что ты называешь твердынею Церкви, не очевидно ли, что
должно уничтожиться менее сильное, то есть мирская Церковь? Но как это может
быть попущено Богом?
Духовник. Внешняя известная нам форма монастырской жизни, может быть, и
будет уничтожена внешней же исторической системой, но монашество не будет
уничтожено никогда. В поразительных, истинно пророческих словах раскрывает
судьбы монашества св. Антоний Великий. Он говорит: "Придет время,
возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в
богатые города, где вместо этих пустынных пещер и темных келий воздвигнут
гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастет
любовь к собиранию богатств, смирение заменится гордостью; многие будут
гордиться знанием, но голым, чуждым дел, соответствующих знанию; любовь
охладеет, вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них
будут заботиться о роскошных яствах не менее самих мирян, от которых монахи
ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником: и несмотря на
то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монах --
собственно уединенник). Притом они будут величаться, говоря: "я Павлов", "я
Аполлосов" (1 Кор. 1, 12), как бы вся сила их монашества состояла в
достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как
иудеи отцом своим Авраамом. Но будут в то же время и такие, которые окажутся
гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не
преступил, и зло сотворить и не сотворил, нежели тот, кто влеком был к добру
массою стремящихся к тому ревнителей..."
Неизвестный. Как же тебе представляется будущее этого нового
монашества?
Духовник. Совершенно ясно, что св. Антоний разумеет здесь монашество в
миру. Оно не будет внешне ограждено от мирских соблазнов, как ограждено было
в прежнем монастыре. Эти новые подвижники будут жить в миру, где они "могли
бы преступить" и не преступят, могли бы "сотворить зло" и не сотворят. Здесь
разумеется не внутренний соблазн и не внутреннее совершение зла, так как это
внутреннее падение угрожало монаху и в прежних монастырях и пустынях, а св.
Антоний в своих пророческих словах противопоставляет будущих монахов прежним
и говорит, что они будут блаженнее, потому что задача их будет труднее.
Очевидно, речь идет о близости и доступности соблазнов, легкости, с которой
можно "преступить", поддаться им, потому что они тут же под руками, не за
оградой, а в миру, в котором будет жить этот будущий подвижник. И ясно
далее, что это будет не общежительное подвижничество, а единоличное, потому
что этим подвижническим путем будет идти не "масса стремящихся" к спасению,
а отдельные люди. История как бы завершит круг и вновь придет и к гонениям
первого века, и к монастырю первоначального христианства.
Вот что говорится о гонениях перед концом мира в слове Божием. Господь
сказал своим ученикам на горе Елеонской о грядущей судьбе мира и
христианства: "...восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут
глады, моры и землетрясения по местам; все же это -- начало болезней. Тогда
будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми
народами за имя Мое..." (Мф. 24, 7-9).
А св. Лука приводит следующие слова Спасителя: "Преданы также будете и
родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторых из вас
умертвят..." (Лк. 21, 16). Но гонения, естественно, сделают невозможным
внешний монастырь и поставят Церковь в условия первоначального христианства.
Но это будет Церковь, прошедшая весь свой славный земной путь, в ней будут
все духовные сокровища, которые приобрела она. Она будет "монастырем в
миру", как была Церковь Апостольская, не потому, что откажется от всего, что
обретено ею за две тысячи лет благодатным действием Святого Духа, а по
своему духовному состоянию и по своему отношению к миру.
Отдельные люди будут по-прежнему принимать монашество, давая обет
безбрачия и тем как бы устанавливая духовное родство с великим прошлым
монашеской жизни, но и эти, принявшие постриг, и не принявшие его, а
вступившие в брак, -- все будут жить уже не в прежних монастырях, а в миру,
как жила первоначальная Церковь.
Св. Иоанн Златоуст указал одно из главных духовных оснований для этого
грядущего монастыря. В слове "О сокрушении" он говорит: "Мы должны искать
пустынножительства не только в каких-либо местах, но и в самом произволении
и прежде всего другого -- душу свою ввести в самую необитаемую пустыню".
Вот эта внутренняя пустыня и будет основанием монастыря в миру. Не
монахи, а все верующие будут уходить в эту пустыню. Не монахи, а все
верующие встанут на путь послушания и духовной жизни. Вновь, как в
Апостольский век, Церковь внутренне оградит от мира себя и противопоставит
себя ему. Встанут невидимые стены, которые прочнее, чем каменные, и оградят
святую Церковь от мира, лежащего во зле. Эти стены воздвигнет молитва, пост,
послушание, бесстрастие, подвиг. Вновь все верующие, как в древней Церкви,
станут делателями молитвы Иисусовой. Вновь вернуться они к постоянному
причащению Святых Тайн. Вновь, как некогда в Иерусалиме, будут "единодушно
пребывать вместе" и будут чувствовать себя в миру, как в безводной пустыне.
И новые подвижники превзойдут древних. И Церковь преисполнится, как и
Церковь Золотого века, благодатными дарами Святого Духа. Эта полнота
благодати в древней Церкви была потому, что живы были люди, которые сами
лицезрели Господа, и все было как бы освящено недавним Его присутствием
среди людей. Церковь грядущая будет исполнена полнотой этой благодати
потому, что будет полна предчувствием второго славного пришествия Его и
будет освящаться близостью Христа Грядущего.
Неизвестный. Ты говоришь так, как будто бы это вопрос ближайших дней.
Духовник. Нет. Нам не дано знать времена и сроки. Но монастырь в миру
уже созидается, это могут не видеть только слепые.
Неизвестный. Да. Твои последние слова уяснили многое. Точно открылся
единый великий путь Церкви, который прошла она от времен Апостольских до
наших дней и который предстоит пройти от наших дней до последних, тоже как
бы Апостольских времен. Но мои вопросы, кажется, никогда не кончатся, и я
никогда не излечусь от своих сомнений, которые ты именуешь пороком. И вот
опять я должен просить тебя ответить мне на новый вопрос и успокоить новые
мои сомнения.
Духовник. Постараюсь. О чем же ты хочешь спросить меня?
Неизвестный. Во всем, что ты говоришь о пути спасения, о внутренней
борьбе, аскетических подвигах, о самоотречении и уходе от мира и, наконец,
об ответственности перед Богом, я вижу признание "свободной воли". Но
Церковь учит о Промысле Божием, о том, что все делается по воле Божией. Что
волос с головы человека не упадет без воли Отца, и я никак не могу примирить
учение о свободе воли с учением о Божественном Промысле. Я боюсь, что этот
вопрос окажется неразрешенным. Во всяком случае, я сам не могу разрешить
его. Помоги, если можешь.
Духовник. Хорошо. В следующий раз мы будем говорить с тобой о Промысле
и свободе воли.
Неизвестный. И тогда у меня останется еще только один вопрос.
Духовник. Не будем забегать вперед. Ты его скажешь в свое время.
Духовник. Что же смущает тебя в вопросе о Промысле?
Неизвестный. Невозможность примирить понятие свободы воли с церковным
учением о воле Божественной.
Духовник. Скажи подробнее, что именно кажется тебе непримиримым.
Неизвестный. Вот слушай. Понятие свободы воли, может быть, и
непостижимо для разума, и, возможно, что ты прав, проводя в этом отношении
параллель между "свободой" и "бесконечностью". Пусть непостижимость
бесконечности подобна непостижимости свободы, которая с формальной стороны
является как бы "бесконечностью" в волевой сфере. Но как бы то ни было, мы
постигаем в понятии свободы воли момент "беспричинности", хотя и не можем
его себе представить. Свобода для нашего сознания -- это во всяком случае
возможность независимого ни от каких внешних причин самостоятельного
действия. Называя поступок "свободным", мы хотим обозначить этим, что он
совершен не по необходимости, а по личному волеизъявлению человека. И потому
нравственная ответственность, как ты не раз говорил, всегда предполагает
свободную волю. А так как человек ответственен за всю свою жизнь, то тем
самым предполагается, что и вся его жизнь состоит из ряда свободных,
никакими внешними причинами не обусловленных поступков.
И вот я открываю Евангелие и читаю: "Не две ли малые птицы продаются за
ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же
и волосы на голове все сочтены" (Мф. 10, 29-30). Эта мысль о всецелой
зависимости человеческой жизни от воли Божией в совершенной полноте выражена
в 6-й главе того же Евангелия. "Посему говорю вам: не заботьтесь для души
вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не
больше ли пищи и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни
жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли
лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один
локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они
растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе
своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая
сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче
вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить?
или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец
ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом" (Мф. 6, 25-32).