Страница:
Я отмахнулся. Ревизия запасов драгоценной влаги меня сейчас интересовала менее всего, а ответить на второй Лисов вопрос мог, пожалуй, только сам Яков Брюс. Но он в своей немногословности не желал этого делать. Я усиленно пытался вспомнить что-нибудь о подобных темпоральных агрегатах и вместе с тем силился понять, зачем все же «птенцу гнезда Петрова» вдруг понадобились именно мы, чужаки, лишенные в этом мире каких-либо реальных корней.
С первым вопросом было чуть проще. Уж и не знаю, из каких анналов памяти выплыла беседа с графом Калиостро на одном из привалов в отрогах Скалистых гор. Найдя многочисленные свободные уши, великий копт самозабвенно вещал, как в юные годы путешествовал в страну пирамид, и на месте некоего заброшенного храма близ вечных Фив ему из тонкого мира явился, привлеченный его молениями, дух некоего верховного жреца.
Должно быть, неудовлетворенный служением Осирису дух подрабатывал экскурсиями по фараоновым могилам и вызвался провести Калиостро туда, где не ступала еще нога живого человека. Снедаемый жаждой познания некромант устремился за духом и очутился в подобной опрокинутой пирамиде, скрытой под устремленным к небесам внешним строением. Из слов верховного иерарха оккультных тайн выходило, что именно в этой скрытой от всех пирамиде обитает бессмертная душа божественного фараона, надежно законсервированная, а потому вечно продолжающая незримое плавание между бесконечными мирами на золотой ладье Осириса.
Тогда, помнится, Калиостро утверждал, что провел в нижней пирамиде более трех лет, изучая великие тайны древних человекобогов. Однако когда призрак фиванского жреца вывел графа на поверхность земли, то наш добрый приятель с удивлением обнаружил, что явился в этот мир за день до упомянутого путешествия в глубь тысячелетий. Как утверждал великий любитель парадоксов, жрец потребовал от него тотчас же покинуть Египет навсегда, дабы будущий лейб-медик Пугачева не столкнулся с двойником, оставшимся блуждать где-то в дебрях синего Нила, протекающего, как известно, и в верхнем, и в нижнем мире.
Мысль о том, что, вернувшись, мы с Лисом можем столкнуться с парочкой собственных двойников, отчего-то меня не позабавила. Я не стал делиться с Сергеем плодами своих воспоминаний и, собравшись с духом, быть может, винным, толкнул дверь погреба. Она была не заперта. Хлопотавший на кухне поваренок обернулся на скрип и, выронив нож, которым он шинковал репчатый лук, заорал, утирая слезы:
– Вернулись!
Топот множества ног был ответом на вопль.
– А шо, на фиг? – Вылезший из погреба Лис удивленно захлопал глазами, наблюдая, как вокруг нас собирается толпа домочадцев. – Все на месте, все при своих! Ну, не было нас минут 10-15, так шо, уже пора оркестр гвардейских балалаечников вызывать? Чего суетимся, граждане?
– Вы отсутствовали три дня, – выступая из-за спин домашней прислуги, хмуро сообщил Мюнхгаузен. – Делопроизводитель военной миссии буквально с ног сбился, вас разыскивая. Он здесь все обшарил, дюйм за дюймом, однако, кроме двух разбитых бутылок в погребе, ничего не отыскал.
– А щель в стене? – невольно поинтересовался я.
– Ни малейшей щели!
– А золотой петушок? – обескураженно проговорил Лис.
– В библиотеке кукарекает.
– Тихон, – я обвел взглядом слуг, в глазах которых читалось немое сочувствие маленько спятившим господам, – но ты же сам видел!
– Я в толк не возьму, о чем вы, ваше сиятельство, – выступая из круга, пожал плечами малец.
– Ты же видел, как убегал золотой петух, ты еще самовар уронил!
– Да что вы такое говорите! – Лицо мальчугана выражало искреннее недоумение. – Самовар, было дело, выронил. Слава Христу, не опёкся! Я в библиотеку давеча отворил дверь, а вдруг оттуда крыса мне под ноги шасть, вот я и переполошился. А петушка, чтоб тот как живой бегал, Христом-Богом клянусь, не видел!
– Ладно, – я дернул щекой, – разберемся! А теперь все по местам, нечего глазеть, здесь не цирк!
Слуги начали расходиться с тихом ропотом, в котором слышались растерянность и страх перед этим странным домом.
– Господа, я хотел бы переговорить с вами, – барон Мюнхгаузен, дождавшись ухода слуг, обратился к нам с Лисом.
– Да, конечно, – кивнул я, пропуская Конрада вперед.
– Мне кажется, – без обиняков, с чисто немецкой прямолинейностью начал барон, – что вы меня в чем-то подозреваете.
В библиотеке, где мы находились в этот момент, воцарилась гнетущая тишина.
– Почему вы так решили? – наконец произнес я, стараясь по возможности сохранить видимое спокойствие.
– А что, по-вашему, я должен был подумать после всех этих вопросов о моем происхождении? К тому же, когда вы столь внезапно исчезли, на столе остался лежать атлас, развернутый как раз на той странице, где изображены Везерские земли. Не нужно было пользоваться увеличительным стеклом, чтобы рассмотреть чернильный след на Боденвердере.
– Не, ну, нормально! – поспешил возмутиться Лис. – Мы три дня буквально в погребе без света и еды просидели, блуждали в потемках, не могли найти выход, шо тот Моисей из пустыни, а ваша милость обижается, шо хто-то почеркал на карте его историческую родину! Конрад, в чем проблема? Ты шо, даже не спросишь, как мы провели время и почему без тебя? Хорошо, не спрашивай, я тебе и так скажу: отвратительно! И вот когда мы, шо называется, вернулись из пекла, ты нам устраиваешь допрос с пристрастием: кто, что, кого, чего, о ком, о чем…
– Прошу прощения, господа. – Лицо барона казалось суровым, как никогда дотоле. – Мне действительно надлежало расспросить вас, прежде чем пускаться в столь неприятные объяснения. И все же прошу меня понять! Обнаружив по случайности тайный интерес, который вы отчего-то питаете к моей персоне, я был столь взволнован, что все эти дни не находил себе места.
– Шо, как мы пропали, так замок ужался? – Лис страдальчески покачал головой. – Ничего, блин, нельзя оставить без присмотра!
– Мне не до шуток! – возмутился Мюнхгаузен. – Если вы действительно меня подозреваете, я бы хотел слышать – в чем? Если же вы не потрудитесь объяснить…
– Шо, опять дуэль?
– Постойте. – Я перебил на глазах заводящихся спорщиков. – Вы просите объяснений? Пожалуйста. Намедни генерал Бонапарт сделал нам всем предложение следовать за ним в действующую армию. Однако же, как вы помните, именно у него зародилось сомнение, являетесь ли вы уроженцем Брауншвейга или же Ганновера. А так как мы с вами были представлены ему как соратники, он просил у меня рекомендации относительно вас. Я рассказал его высокопревосходительству историю нашего знакомства, а для себя решил уточнить расположение Боденвердера. Вот, собственно, и все, барон. Вы удовлетворены?
– Вполне. – Мюнхгаузен отрывисто кивнул. – Прошу извинить, если был неучтив и дерзок. Треволнения последних месяцев сделали меня не в меру подозрительным.
– А чего вы боитесь, уважаемый барон? – тоном доброго следователя, выкладывающего давно заготовленный козырный вопросец, начал Лис. – Кто вас преследует? От кого вы бежите?
Конрад бросил на моего соратника резкий, точно оплеуха, взгляд.
– Вы меня в чем-то подозреваете? – Брови ротмистра сошлись на переносице, и кулаки рефлекторно сжались.
– Полно, Конрад! – прервал я возмущенную тираду боевого товарища. – Тебя никто не подозревает и не допрашивает. Однако стоит тебе, пусть даже как частному лицу, примкнуть к Наполеону – найдется масса охотников во главе с великим князем Александром Павловичем узнать, что ты за птица. А если учесть близость к императрице Екатерине вашего дядюшки, то интерес может быть весьма пристальным, И конечно же, недоброжелателей не оставят равнодушным ни спорное расположение имений вашего рода, ни причины отставки молодого, здорового и, кажется, вполне успешного офицера и отпрыска столь древнего и знатного рода.
– На что вы намекаете? – вспыхнул Мюнхгаузен.
– Я лишь констатирую факты.
– Э нет! – Мой собеседник явно начинал горячиться. – Вам кое-что известно о роде Мюнхгаузенов, и вы желаете посмеяться надо мной!
– Конрад, Конрад, здесь все свои, приди в себя!
– Проклятие! – Силач-кирасир до хруста сжал подлокотники кресла, затем, помолчав, добавил еще раз громче: – Проклятие!
– Да что стряслось? – вмешался Лис. – Барон, из тебя сейчас пар как из самовара повалит! Не томи! Ну, напортачил чего-то, с кем не бывает. Расскажи внятно, какие проблемы? Ща вмиг все разложим, шо называется, рубашками вниз.
– Я ни в чем не виновен, – коротко отрезал Конрад.
– Да это уже и вон тому петуху ясно. – Сергей кивнул на золоченую птицу, как ни в чем не бывало восседающую на своем насесте.
– Вся беда в предках, и, увы, я даже не могу сказать, в ком именно. Как я уже говорил, род Мюнхгаузенов весьма древний, и с XIII века он имеет баронский титул. Однако же далеко не у всех представителей нашей семьи по сей день сохранились какие-либо документы, подтверждающие законную принадлежность к родовитой знати.
Увы, у той ветви рода, к которой восходим мы с дядей, волей судеб таких бумаг не оказалось. Этот вопрос был впервые поднят на бракоразводном процессе Карла Фридриха Иеронима с той наглой авантюристкой, которая умудрилась стать его второй женой. Однако присяжные удовлетворились лишь апелляцией к древней традиции и тем, что ганноверские Мюнхгаузены имеют от королей Англии титул баронетов.
Но спустя полтора года по окончании судебного процесса некий мой сослуживец, завистливо мечтавший занять должность командира лейб-эскадрона, которую в то время исполнял я, подал в Герольдию Брауншвейга запрос о моих правах на титул. Разразился скандал, и я был вынужден либо стреляться с наглецом, либо бесславно покинуть армию. Мы стрелялись, – прикрыв глаза, негромко проговорил храбрый воин. – Мой выстрел был верен… Родственники погибшего настояли, чтобы герцог отдал приказ о моем аресте. Мне ничего не оставалось, как бежать. Когда жандармы уже стучались в двери особняка Мюнхгаузенов в Боденвердере, я вышел через запасной ход, перебрался по тонкому льду на другой берег реки и оказался в Ганновере.
Несомненно, меня тут же провозгласили дезертиром, а вслед за тем британским наемником, злоумышлявшим против особы герцога. Путь на родину мне был заказан. Пересидев что-то около недели у родственников, я узнал о готовящемся нападении базилевса. Это был мой шанс! Как вы сами могли видеть, меня не страшит поле боя. Получив некоторую сумму взаймы, я устремился в Вену, по пути собирая желающих зарабатывать хлеб не оралом, но мечом. Таких в германских землях всегда было немало. Дальнейшее вам известно. – Конрад замолчал, выговорившись, и, смерив нас испытующим взглядом, опустил голову.
– Да-а-а, блин, история! – протянул Сергей. – За шо тока люди себе жизнь гробят? О чем молчишь, атташе? – Лис повернулся ко мне. – История в общем-то дурацкая, но делать же шо-то надо! Придумай, как другу и боевому товарищу помогать будем? Если ж запрос на историческую родину пойдет – его здесь на полную катушку законопатят.
– Подумать надо, – честно сознался я.
– Ну так шо ж ты медлишь? Включай мозги, порадуй треуголку!
– В принципе, – после нескольких минут ожесточенного раздумья проговорил я, – все не так фатально, как представляется на первый взгляд. Дуэли в нашем кругу – вещь обычная, и месть родственников победителю, увы, тоже имеет многочисленные примеры. Особа герцога Брауншвейгского в России мало кого интересует, пребывание же на территории Ганновера само по себе ни о чем не говорит. Вы гостили у родственников, а не служили в армии врага. Несколько сложнее вопрос с баронским титулом, но, как мне представляется, и здесь можно помочь.
– Каким образом? – Лицо Мюнхгаузена приобрело удивленное выражение.
– Должен вам заметить, дорогой мой Конрад, – улыбнулся я, – что со времен герцога Бруно, старшего брата основателя саксонской династии Генриха Птицелова, Брауншвейг, иначе Брунсвик, крепость Бруно, являлся частью Западно-Римской, впоследствии Священной Римской империи германского народа. Поскольку же Мюнхгаузены известны со времени крестовых походов, я полагаю более чем вероятным, что в имперских архивах, а может, и в Герольдии отыщутся бумаги, свидетельствующие о вашем титуле либо напрямую, либо же косвенно. Например, упоминание кого-либо из ваших непосредственных предков в числе иных баронов между подписей на тех или иных хартиях.
– Капитан, ты шо, всерьез намерен отослать запрос в архив? Там на розыски больничного прапрадедушки Конрада и указа о разрешении его пращурам рисовать на пузе крест черной краской уйдут годы и годы. Мы тут состаримся и дождемся изобретения компьютеров на конной тяге.
– Лис, не паникуй, – отозвался я. – Конечно, связываться с архивами – дело малоперспективное, однако можно заказать изготовление документов века, скажем, шестнадцатого нашим специалистам. При нынешнем уровне криминалистики все равно их друг от друга никто не отличит.
– А шо? Дельно! – Сергей вскинул большой палец. – Давай, барон, не жмись, ставь бутылку! Обмоем светлое будущее потомков твоих предков, вытекающее из героического прошлого оных.
Начинание Лиса относительно благополучного возвращения и решения насущных проблем боевого товарища снискало успех лишь в малой степени. Должно быть, с момента исчезновения господ переполошенные слуги под видом поисков разнесли по столице весть о необычайном событии, происшедшем в Брусьевом Костыле. Потому, стоило нам появиться в родных пенатах, вал любопытствующих накатил на бывшее имение Якова Брюса, еще недавно всеми позабытое. Вельможи, положение которых позволяло беспрепятственно общаться с военным атташе союзной державы, спешили нанести визит, который в ином случае можно было назвать визитом вежливости, когда б не столь внезапный интерес к нашим с Лисом особам.
Среди общего потока мы едва успели перекинуться двумя-тремя фразами с Протвицем, который примчался из посольства, едва заслышав, что мы снова на месте. Казалось, он совершенно отказывался верить глазам и норовил пощупать каждого из нас своими короткопалыми ручонками.
Другим посетителем, интерес которого нельзя было считать досужим, был адъютант Бонапарта, приехавший засвидетельствовать радость командующего по поводу нашего чудесного возвращения и надежду, что его сиятельство будет иметь удовольствие встретиться с друзьями лично нынче же вечером в салоне Принцесс Ноктюрн – ночной принцессы Екатерины Павловны Скавронской-Литта.
Мы также на это надеялись.
Дворец Скавронских, построенный для родственников Екатерины I, казался, пожалуй, чересчур помпезным. Как и палаты Меньшикова, переданные Шляхетскому корпусу, он был призван возвысить недавних простолюдинов, а главное, их потомков. Но если в древности и знатности роду Скавронских могла дать фору большая часть российского дворянства, то привлекательность дам этой фамилии, некогда возведшая на императорский престол бедную воспитанницу пастора Глюка, продолжала оставаться неразменным сокровищем рода.
Светские кавалеры наперебой расхваливали и прелесть Екатерины Павловны, и замечательную красоту ее младшей сестры, да и матушка очаровательниц, не так давно вторым браком вышедшая замуж за графа Литта, по-прежнему была хороша собой и весьма приятна в общении. Стоило невским феям, как поспешила окрестить их льстивая молва, учредить во дворце своем приемы, в салон гурьбою ринулись все, кто стремился хоть ненадолго отвлечься от чеканных радостей вахт-парадов и утонченной поэзии фельдфебельских команд.
Здесь музицировали, танцевали, ставили домашние спектакли, читали стихи, атакже играли в карты, соблюдая, впрочем, тонкую грань между коммерческими и азартными играми. Рассказывали, что император Павел, на дух не выносивший любого свободомыслия, не раз пенял графу Литта на непристойные увеселения, происходящие под его крышей. Но дипломатичный итальянец резонно заметил государю, что пусть уж лучше молодежь упражняется в музыке и стихосложении под его рыцарственным надзором, нежели проникается якобитством, не имея иных путей для приложения младых сил. Император, выслушав любимца, махнул рукой, велев лишь бдить неусыпно, чтобы собрание сие насаждало во дворянстве куртуазное поклонение даме и дух непоколебимой преданности верховному сюзерену в его лице.
С тех пор, казалось, государь и думать позабыл о салоне, но, пожалуй, среди всей столичной аристократии лишь он один. Остальные же либо гордились принадлежностью к узкому кругу допущенных, либо втайне страдали от невозможности примкнуть к нему.
В этот вечер мне и Лису следовало примириться с мыслью, что взоры собравшихся будут устремлены к нам, как стрелка компаса к северу. Потому, мчась в возке по Невскому проспекту, мы с Сергеем спешно разрабатывали версию нашего исчезновения, предназначеннную для любопытствующей публики.
– Не, граф, – с жаром убеждал меня Сергей, – просто сказать, что мы спустились-поднялись, там пятнадцать минут, здесь трое суток – это не круто, это полнейший отстой. Нас затюкают и будут правы! Ты пойми, мы ж едем не в суд присяжных, так на фига народу правда, даже полуправда? Ему даже от полуправды скулы так сводит, шо торты в рот не пролезают.
Публика ждет волшебную сказку, поэтому я предлагаю в глубокой тайне сообщить всем желающим, шо мы попали в подземелье, где со времен царя Панька живет болотный ящер, который по-тихому хряцает сваи, на которых установлена столица. Если бы мы, особенно ты, не сразились с ним голыми руками и босыми ногами в непримиримой схватке, город бы превратился в ту самую подземную ловушку для Брюсов, тока б шпили над поверхностью трясины и виднелись. В общем, пару суток мы от ящера шхерились, потом выстругали из обломка сваи палицу… не, лучше кол, и заколбасили этот жуткий ужас славянских племен насквозь, как поганого упыря, на месте преступления. Питер был геройски спасен, мы чудом возвращены домой, жуткие раны заросли по дороге… Короче, есть с чем прогуляться по ушам!
Я лишь укоризненно вздохнул, дослушав предложение друга.
– Ладно, – обреченно махнул рукой он, – ни фига ты фишку не рубишь. Давай лучше так. Ты можешь на умняке разводить руками, мол, зашел-вышел, ничего не помню, хвостом ящеровым по башке долбануло, а я уж дам утечку информации по полной программе. Только все равно ж публика тебе не поверит! Чего напрягаться?
Пожалуй, Лис был прав. Светские львы и львицы, услышав мой краткий рассказ, понимающе кивали и устремлялись к Сергею, щедро потчевавшему их живописными подробностями наших подвигов. Всем было понятно, что господин атташе преднамеренно что-то недоговаривает, то ли из природной скрытности натуры, то ли из соображений высокой политики, о которой здесь принято говорить лишь в кулуарах и исключительно приватно.
Екатерина Павловна, обрадованная моим приездом, вежливо попеняла, что я забываю старых друзей, и умчалась, уносимая потоком рассыпаемых ей комплиментов. Что и говорить, местные кавалеры старались от души, недаром здешние остряки шутили о князе Багратионе, получившем не так давно орден Св. Анны II степени, что сия награда ему дана за победу над Синодом, не желавшим давать разрешения на развод. Теперь красавица графиня вновь была свободна и числилась заманчивой партией для многих придворных женихов.
Убедившись, что в общей суете перекинуться словцом с Екатериной Павловной не удастся, я отправился искать место более спокойное, каким обычно являются комнаты с ломберными столами. Подходя к двери, я услышал доносившийся из-за нее негромкий разговор.
– …Скажите, барон, – произнес с неистребимым корсиканским акцентом голос нашего подопечного, – цел ли еще архив вашего дяди?
– Кое-что удалось сохранить, – произнес второй голос, и я без труда узнал Мюнхгаузена.
Честно говоря, я и не предполагал встретить его здесь, а потому невольно остановился, вслушиваясь в беседу.
– Признаться, – вновь заговорил Наполеон, – я бы с радостью приобрел у вас некоторую его часть.
– Наверняка те бумаги, которые относятся ко времени службы дяди в России.
– Вы правы. – Бонапарт немного помедлил. – Это своего рода память.
– О да, я понимаю! Что же, вас интересуют все относящиеся к данному периоду рукописи или же только часть их?
– Пожалуй, я буду вам благодарен, если вы доставите мне все, что удалось сохранить, я же отберу интересное для меня. Поверьте, друг мой, вы не останетесь внакладе!
– Был бы счастлив исполнить желание вашего превосходительства, но быть может…
Увы, мне не суждено было услышать продолжения диалога. Раздавшиеся в коридоре шаги заставили меня толкнуть дверь и показаться раскладывающим карты собеседникам.
Игра в этот день не задалась. Поскольку крупные ставки были запрещены во избежание фатальных проигрышей, это не слишком ударило по бюджету операции, но все же что-то около червонца перекочевало в карманы моих соперников за те часа три-четыре, которые я не вставал из-за стола.
Когда же пол комнаты был окончательно усеян сброшенными колодами и лакеи стали многозначительно поглядывать на догорающие свечи, я счел возможным откланяться и отправился проститься с любезной хозяйкой. Мои заверения, что вечер был восхитителен, прелестен и обворожителен, были пропущены мимо ушей с той терпеливой улыбкой, с какой умные женщины принимают бесконечный поток светской галиматьи от небезразличных им мужчин.
– Вы что же, уж едете, милый граф?
– Второй час после полуночи, сударыня, – понимая, что кучера можно отпускать, напомнил я.
– Так что из того?! Из-за такой безделицы я не услышу рассказа о ваших таинственных приключениях?! Истинные друзья так не поступают! Вы же знаете, дорогой Вальтер, я страсть как любопытна.
ГЛАВА 22
Домой я вернулся ближе к полудню, давая повод имперскому послу огорченно пенять на мое пренебрежительное отношение к службе, но выбраться из нежного плена, в который я попал довольно неожиданно для себя, было выше моих сил. Мой рассказ о событиях трех прошедших дней был не так живописен, как роскошные сочинения Лиса, но и правдивое изложение фактов вызвало у Екатерины Павловны живейший интерес.
– Бедный граф. – Очаровательная хозяйка салона легко коснулась пальчиками моей щеки, точно пытаясь успокоить плачущего ребенка. – То, что вы рассказали, – весьма дивно, но одна вещь меня настораживает помимо воли. Та женщина с листьями, превращенными в цветы. Ведомо ли вам, что она и вправду существует, и более того, ныне проживает в Санкт-Петербурге?
– Да, – кивнул я. – По иронии судьбы мы едва не сбили с ног эту странную женщину в день прибытия в столицу. Именно она предсказала, что мы окажемся под Брусьевым Костылем.
– Все так и есть, – промолвила Екатерина Павловна, неожиданно порывисто хватая меня за руку. – Надеюсь, вы не брали цветов из ее рук?
– Нет.
– Слава Господу! Впрочем, можно ли здесь быть в чем-то уверенным?
– Да что такое? – Я переполошился не на шутку. – Можете ли вы рассказать мне?
– Это ужасная колдунья! Да-да! Поверьте, я знаю, о чем говорю. Этой женщине дана невиданная власть над всякими растениями. В народе ее именуют Траурной Букетницей.
– Странное название, – усмехнулся я.
– Но вполне уместное, – не давая мне развить мысль, вымолвила графиня. – Ее помнят еще со времен императрицы Екатерины, но никто не ведает, откуда она взялась и где живет. Уже тогда, в прежние времена, она погубила множество людей. Причем, как бы ни искала ее полиция, сыскать не удается.
Тем же, кто желает умертвить ближнего своего, она сама является будто из-под земли. Сказывают, деньги колдунья берет немалые, однако стоит будущей жертве получить в подарок собранные ею цветы, как она безвозвратно обречена на безумие и скорую гибель. Говорят, достаточно несчастному прикоснуться к букету, замечательно красивому и свежему, лепестки вмиг начинают обугливаться, точно объятые пламенем, и то ли от вида их, столь ужасающего, то ли от ядовитого аромата человек ближайшими днями покидает этот мир. Иные – от изъязвленных легких, иные – в буйном помешательстве. Вот что за ведьма стала у вас на пути, бедный, бедный мой граф. – Она тяжело вздохнула, чуть прикрыв глаза, и я почувствовал, что если немедленно не поцелую огорченную красавицу, то буду укорять себя до конца дней. Моя дерзкая попытка отнюдь не вызвала возражений…
В Брусьев Костыль я возвращался около полудня.
Стоит ли удивляться, что с этого дня я был частым гостем в особняке на Большой Миллионной. Это возбуждало немало разговоров в свете. Но подобные сплетни мне были скорее на пользу, чем во вред, поскольку завистливые взгляды, которые я зачастую ловил как на Павловских вахт-парадах, так и на разнообразных приемах, предназначались лишь удачливому баловню судьбы, а это давало серьезные возможности для конспиративной работы.
Когда б не Протвиц, который едва ли не ежевечерне допытывался, что нового было сделано для достижения великой миссии братства иллюминатов, положение дел можно было считать практически идеальным. Но таксоид был неизбежен, как ветер, постоянно дувший с Невы. Доставляемые им сведения были обширными, но безнадежно сырыми. Вокруг Бонапарта крутилось множество офицеров и генералов, но он был командующим армией, готовящейся выступить в поход, так что по-другому и быть не могло. Наполеон общался с сенаторами, вельможами, царедворцами, но он числился признанным фаворитом императора Павла, и в его многочисленных встречах не было ничего странного.
С первым вопросом было чуть проще. Уж и не знаю, из каких анналов памяти выплыла беседа с графом Калиостро на одном из привалов в отрогах Скалистых гор. Найдя многочисленные свободные уши, великий копт самозабвенно вещал, как в юные годы путешествовал в страну пирамид, и на месте некоего заброшенного храма близ вечных Фив ему из тонкого мира явился, привлеченный его молениями, дух некоего верховного жреца.
Должно быть, неудовлетворенный служением Осирису дух подрабатывал экскурсиями по фараоновым могилам и вызвался провести Калиостро туда, где не ступала еще нога живого человека. Снедаемый жаждой познания некромант устремился за духом и очутился в подобной опрокинутой пирамиде, скрытой под устремленным к небесам внешним строением. Из слов верховного иерарха оккультных тайн выходило, что именно в этой скрытой от всех пирамиде обитает бессмертная душа божественного фараона, надежно законсервированная, а потому вечно продолжающая незримое плавание между бесконечными мирами на золотой ладье Осириса.
Тогда, помнится, Калиостро утверждал, что провел в нижней пирамиде более трех лет, изучая великие тайны древних человекобогов. Однако когда призрак фиванского жреца вывел графа на поверхность земли, то наш добрый приятель с удивлением обнаружил, что явился в этот мир за день до упомянутого путешествия в глубь тысячелетий. Как утверждал великий любитель парадоксов, жрец потребовал от него тотчас же покинуть Египет навсегда, дабы будущий лейб-медик Пугачева не столкнулся с двойником, оставшимся блуждать где-то в дебрях синего Нила, протекающего, как известно, и в верхнем, и в нижнем мире.
Мысль о том, что, вернувшись, мы с Лисом можем столкнуться с парочкой собственных двойников, отчего-то меня не позабавила. Я не стал делиться с Сергеем плодами своих воспоминаний и, собравшись с духом, быть может, винным, толкнул дверь погреба. Она была не заперта. Хлопотавший на кухне поваренок обернулся на скрип и, выронив нож, которым он шинковал репчатый лук, заорал, утирая слезы:
– Вернулись!
Топот множества ног был ответом на вопль.
– А шо, на фиг? – Вылезший из погреба Лис удивленно захлопал глазами, наблюдая, как вокруг нас собирается толпа домочадцев. – Все на месте, все при своих! Ну, не было нас минут 10-15, так шо, уже пора оркестр гвардейских балалаечников вызывать? Чего суетимся, граждане?
– Вы отсутствовали три дня, – выступая из-за спин домашней прислуги, хмуро сообщил Мюнхгаузен. – Делопроизводитель военной миссии буквально с ног сбился, вас разыскивая. Он здесь все обшарил, дюйм за дюймом, однако, кроме двух разбитых бутылок в погребе, ничего не отыскал.
– А щель в стене? – невольно поинтересовался я.
– Ни малейшей щели!
– А золотой петушок? – обескураженно проговорил Лис.
– В библиотеке кукарекает.
– Тихон, – я обвел взглядом слуг, в глазах которых читалось немое сочувствие маленько спятившим господам, – но ты же сам видел!
– Я в толк не возьму, о чем вы, ваше сиятельство, – выступая из круга, пожал плечами малец.
– Ты же видел, как убегал золотой петух, ты еще самовар уронил!
– Да что вы такое говорите! – Лицо мальчугана выражало искреннее недоумение. – Самовар, было дело, выронил. Слава Христу, не опёкся! Я в библиотеку давеча отворил дверь, а вдруг оттуда крыса мне под ноги шасть, вот я и переполошился. А петушка, чтоб тот как живой бегал, Христом-Богом клянусь, не видел!
– Ладно, – я дернул щекой, – разберемся! А теперь все по местам, нечего глазеть, здесь не цирк!
Слуги начали расходиться с тихом ропотом, в котором слышались растерянность и страх перед этим странным домом.
– Господа, я хотел бы переговорить с вами, – барон Мюнхгаузен, дождавшись ухода слуг, обратился к нам с Лисом.
– Да, конечно, – кивнул я, пропуская Конрада вперед.
– Мне кажется, – без обиняков, с чисто немецкой прямолинейностью начал барон, – что вы меня в чем-то подозреваете.
В библиотеке, где мы находились в этот момент, воцарилась гнетущая тишина.
– Почему вы так решили? – наконец произнес я, стараясь по возможности сохранить видимое спокойствие.
– А что, по-вашему, я должен был подумать после всех этих вопросов о моем происхождении? К тому же, когда вы столь внезапно исчезли, на столе остался лежать атлас, развернутый как раз на той странице, где изображены Везерские земли. Не нужно было пользоваться увеличительным стеклом, чтобы рассмотреть чернильный след на Боденвердере.
– Не, ну, нормально! – поспешил возмутиться Лис. – Мы три дня буквально в погребе без света и еды просидели, блуждали в потемках, не могли найти выход, шо тот Моисей из пустыни, а ваша милость обижается, шо хто-то почеркал на карте его историческую родину! Конрад, в чем проблема? Ты шо, даже не спросишь, как мы провели время и почему без тебя? Хорошо, не спрашивай, я тебе и так скажу: отвратительно! И вот когда мы, шо называется, вернулись из пекла, ты нам устраиваешь допрос с пристрастием: кто, что, кого, чего, о ком, о чем…
– Прошу прощения, господа. – Лицо барона казалось суровым, как никогда дотоле. – Мне действительно надлежало расспросить вас, прежде чем пускаться в столь неприятные объяснения. И все же прошу меня понять! Обнаружив по случайности тайный интерес, который вы отчего-то питаете к моей персоне, я был столь взволнован, что все эти дни не находил себе места.
– Шо, как мы пропали, так замок ужался? – Лис страдальчески покачал головой. – Ничего, блин, нельзя оставить без присмотра!
– Мне не до шуток! – возмутился Мюнхгаузен. – Если вы действительно меня подозреваете, я бы хотел слышать – в чем? Если же вы не потрудитесь объяснить…
– Шо, опять дуэль?
– Постойте. – Я перебил на глазах заводящихся спорщиков. – Вы просите объяснений? Пожалуйста. Намедни генерал Бонапарт сделал нам всем предложение следовать за ним в действующую армию. Однако же, как вы помните, именно у него зародилось сомнение, являетесь ли вы уроженцем Брауншвейга или же Ганновера. А так как мы с вами были представлены ему как соратники, он просил у меня рекомендации относительно вас. Я рассказал его высокопревосходительству историю нашего знакомства, а для себя решил уточнить расположение Боденвердера. Вот, собственно, и все, барон. Вы удовлетворены?
– Вполне. – Мюнхгаузен отрывисто кивнул. – Прошу извинить, если был неучтив и дерзок. Треволнения последних месяцев сделали меня не в меру подозрительным.
– А чего вы боитесь, уважаемый барон? – тоном доброго следователя, выкладывающего давно заготовленный козырный вопросец, начал Лис. – Кто вас преследует? От кого вы бежите?
Конрад бросил на моего соратника резкий, точно оплеуха, взгляд.
– Вы меня в чем-то подозреваете? – Брови ротмистра сошлись на переносице, и кулаки рефлекторно сжались.
– Полно, Конрад! – прервал я возмущенную тираду боевого товарища. – Тебя никто не подозревает и не допрашивает. Однако стоит тебе, пусть даже как частному лицу, примкнуть к Наполеону – найдется масса охотников во главе с великим князем Александром Павловичем узнать, что ты за птица. А если учесть близость к императрице Екатерине вашего дядюшки, то интерес может быть весьма пристальным, И конечно же, недоброжелателей не оставят равнодушным ни спорное расположение имений вашего рода, ни причины отставки молодого, здорового и, кажется, вполне успешного офицера и отпрыска столь древнего и знатного рода.
– На что вы намекаете? – вспыхнул Мюнхгаузен.
– Я лишь констатирую факты.
– Э нет! – Мой собеседник явно начинал горячиться. – Вам кое-что известно о роде Мюнхгаузенов, и вы желаете посмеяться надо мной!
– Конрад, Конрад, здесь все свои, приди в себя!
– Проклятие! – Силач-кирасир до хруста сжал подлокотники кресла, затем, помолчав, добавил еще раз громче: – Проклятие!
– Да что стряслось? – вмешался Лис. – Барон, из тебя сейчас пар как из самовара повалит! Не томи! Ну, напортачил чего-то, с кем не бывает. Расскажи внятно, какие проблемы? Ща вмиг все разложим, шо называется, рубашками вниз.
– Я ни в чем не виновен, – коротко отрезал Конрад.
– Да это уже и вон тому петуху ясно. – Сергей кивнул на золоченую птицу, как ни в чем не бывало восседающую на своем насесте.
– Вся беда в предках, и, увы, я даже не могу сказать, в ком именно. Как я уже говорил, род Мюнхгаузенов весьма древний, и с XIII века он имеет баронский титул. Однако же далеко не у всех представителей нашей семьи по сей день сохранились какие-либо документы, подтверждающие законную принадлежность к родовитой знати.
Увы, у той ветви рода, к которой восходим мы с дядей, волей судеб таких бумаг не оказалось. Этот вопрос был впервые поднят на бракоразводном процессе Карла Фридриха Иеронима с той наглой авантюристкой, которая умудрилась стать его второй женой. Однако присяжные удовлетворились лишь апелляцией к древней традиции и тем, что ганноверские Мюнхгаузены имеют от королей Англии титул баронетов.
Но спустя полтора года по окончании судебного процесса некий мой сослуживец, завистливо мечтавший занять должность командира лейб-эскадрона, которую в то время исполнял я, подал в Герольдию Брауншвейга запрос о моих правах на титул. Разразился скандал, и я был вынужден либо стреляться с наглецом, либо бесславно покинуть армию. Мы стрелялись, – прикрыв глаза, негромко проговорил храбрый воин. – Мой выстрел был верен… Родственники погибшего настояли, чтобы герцог отдал приказ о моем аресте. Мне ничего не оставалось, как бежать. Когда жандармы уже стучались в двери особняка Мюнхгаузенов в Боденвердере, я вышел через запасной ход, перебрался по тонкому льду на другой берег реки и оказался в Ганновере.
Несомненно, меня тут же провозгласили дезертиром, а вслед за тем британским наемником, злоумышлявшим против особы герцога. Путь на родину мне был заказан. Пересидев что-то около недели у родственников, я узнал о готовящемся нападении базилевса. Это был мой шанс! Как вы сами могли видеть, меня не страшит поле боя. Получив некоторую сумму взаймы, я устремился в Вену, по пути собирая желающих зарабатывать хлеб не оралом, но мечом. Таких в германских землях всегда было немало. Дальнейшее вам известно. – Конрад замолчал, выговорившись, и, смерив нас испытующим взглядом, опустил голову.
– Да-а-а, блин, история! – протянул Сергей. – За шо тока люди себе жизнь гробят? О чем молчишь, атташе? – Лис повернулся ко мне. – История в общем-то дурацкая, но делать же шо-то надо! Придумай, как другу и боевому товарищу помогать будем? Если ж запрос на историческую родину пойдет – его здесь на полную катушку законопатят.
– Подумать надо, – честно сознался я.
– Ну так шо ж ты медлишь? Включай мозги, порадуй треуголку!
– В принципе, – после нескольких минут ожесточенного раздумья проговорил я, – все не так фатально, как представляется на первый взгляд. Дуэли в нашем кругу – вещь обычная, и месть родственников победителю, увы, тоже имеет многочисленные примеры. Особа герцога Брауншвейгского в России мало кого интересует, пребывание же на территории Ганновера само по себе ни о чем не говорит. Вы гостили у родственников, а не служили в армии врага. Несколько сложнее вопрос с баронским титулом, но, как мне представляется, и здесь можно помочь.
– Каким образом? – Лицо Мюнхгаузена приобрело удивленное выражение.
– Должен вам заметить, дорогой мой Конрад, – улыбнулся я, – что со времен герцога Бруно, старшего брата основателя саксонской династии Генриха Птицелова, Брауншвейг, иначе Брунсвик, крепость Бруно, являлся частью Западно-Римской, впоследствии Священной Римской империи германского народа. Поскольку же Мюнхгаузены известны со времени крестовых походов, я полагаю более чем вероятным, что в имперских архивах, а может, и в Герольдии отыщутся бумаги, свидетельствующие о вашем титуле либо напрямую, либо же косвенно. Например, упоминание кого-либо из ваших непосредственных предков в числе иных баронов между подписей на тех или иных хартиях.
– Капитан, ты шо, всерьез намерен отослать запрос в архив? Там на розыски больничного прапрадедушки Конрада и указа о разрешении его пращурам рисовать на пузе крест черной краской уйдут годы и годы. Мы тут состаримся и дождемся изобретения компьютеров на конной тяге.
– Лис, не паникуй, – отозвался я. – Конечно, связываться с архивами – дело малоперспективное, однако можно заказать изготовление документов века, скажем, шестнадцатого нашим специалистам. При нынешнем уровне криминалистики все равно их друг от друга никто не отличит.
– А шо? Дельно! – Сергей вскинул большой палец. – Давай, барон, не жмись, ставь бутылку! Обмоем светлое будущее потомков твоих предков, вытекающее из героического прошлого оных.
Начинание Лиса относительно благополучного возвращения и решения насущных проблем боевого товарища снискало успех лишь в малой степени. Должно быть, с момента исчезновения господ переполошенные слуги под видом поисков разнесли по столице весть о необычайном событии, происшедшем в Брусьевом Костыле. Потому, стоило нам появиться в родных пенатах, вал любопытствующих накатил на бывшее имение Якова Брюса, еще недавно всеми позабытое. Вельможи, положение которых позволяло беспрепятственно общаться с военным атташе союзной державы, спешили нанести визит, который в ином случае можно было назвать визитом вежливости, когда б не столь внезапный интерес к нашим с Лисом особам.
Среди общего потока мы едва успели перекинуться двумя-тремя фразами с Протвицем, который примчался из посольства, едва заслышав, что мы снова на месте. Казалось, он совершенно отказывался верить глазам и норовил пощупать каждого из нас своими короткопалыми ручонками.
Другим посетителем, интерес которого нельзя было считать досужим, был адъютант Бонапарта, приехавший засвидетельствовать радость командующего по поводу нашего чудесного возвращения и надежду, что его сиятельство будет иметь удовольствие встретиться с друзьями лично нынче же вечером в салоне Принцесс Ноктюрн – ночной принцессы Екатерины Павловны Скавронской-Литта.
Мы также на это надеялись.
Дворец Скавронских, построенный для родственников Екатерины I, казался, пожалуй, чересчур помпезным. Как и палаты Меньшикова, переданные Шляхетскому корпусу, он был призван возвысить недавних простолюдинов, а главное, их потомков. Но если в древности и знатности роду Скавронских могла дать фору большая часть российского дворянства, то привлекательность дам этой фамилии, некогда возведшая на императорский престол бедную воспитанницу пастора Глюка, продолжала оставаться неразменным сокровищем рода.
Светские кавалеры наперебой расхваливали и прелесть Екатерины Павловны, и замечательную красоту ее младшей сестры, да и матушка очаровательниц, не так давно вторым браком вышедшая замуж за графа Литта, по-прежнему была хороша собой и весьма приятна в общении. Стоило невским феям, как поспешила окрестить их льстивая молва, учредить во дворце своем приемы, в салон гурьбою ринулись все, кто стремился хоть ненадолго отвлечься от чеканных радостей вахт-парадов и утонченной поэзии фельдфебельских команд.
Здесь музицировали, танцевали, ставили домашние спектакли, читали стихи, атакже играли в карты, соблюдая, впрочем, тонкую грань между коммерческими и азартными играми. Рассказывали, что император Павел, на дух не выносивший любого свободомыслия, не раз пенял графу Литта на непристойные увеселения, происходящие под его крышей. Но дипломатичный итальянец резонно заметил государю, что пусть уж лучше молодежь упражняется в музыке и стихосложении под его рыцарственным надзором, нежели проникается якобитством, не имея иных путей для приложения младых сил. Император, выслушав любимца, махнул рукой, велев лишь бдить неусыпно, чтобы собрание сие насаждало во дворянстве куртуазное поклонение даме и дух непоколебимой преданности верховному сюзерену в его лице.
С тех пор, казалось, государь и думать позабыл о салоне, но, пожалуй, среди всей столичной аристократии лишь он один. Остальные же либо гордились принадлежностью к узкому кругу допущенных, либо втайне страдали от невозможности примкнуть к нему.
В этот вечер мне и Лису следовало примириться с мыслью, что взоры собравшихся будут устремлены к нам, как стрелка компаса к северу. Потому, мчась в возке по Невскому проспекту, мы с Сергеем спешно разрабатывали версию нашего исчезновения, предназначеннную для любопытствующей публики.
– Не, граф, – с жаром убеждал меня Сергей, – просто сказать, что мы спустились-поднялись, там пятнадцать минут, здесь трое суток – это не круто, это полнейший отстой. Нас затюкают и будут правы! Ты пойми, мы ж едем не в суд присяжных, так на фига народу правда, даже полуправда? Ему даже от полуправды скулы так сводит, шо торты в рот не пролезают.
Публика ждет волшебную сказку, поэтому я предлагаю в глубокой тайне сообщить всем желающим, шо мы попали в подземелье, где со времен царя Панька живет болотный ящер, который по-тихому хряцает сваи, на которых установлена столица. Если бы мы, особенно ты, не сразились с ним голыми руками и босыми ногами в непримиримой схватке, город бы превратился в ту самую подземную ловушку для Брюсов, тока б шпили над поверхностью трясины и виднелись. В общем, пару суток мы от ящера шхерились, потом выстругали из обломка сваи палицу… не, лучше кол, и заколбасили этот жуткий ужас славянских племен насквозь, как поганого упыря, на месте преступления. Питер был геройски спасен, мы чудом возвращены домой, жуткие раны заросли по дороге… Короче, есть с чем прогуляться по ушам!
Я лишь укоризненно вздохнул, дослушав предложение друга.
– Ладно, – обреченно махнул рукой он, – ни фига ты фишку не рубишь. Давай лучше так. Ты можешь на умняке разводить руками, мол, зашел-вышел, ничего не помню, хвостом ящеровым по башке долбануло, а я уж дам утечку информации по полной программе. Только все равно ж публика тебе не поверит! Чего напрягаться?
Пожалуй, Лис был прав. Светские львы и львицы, услышав мой краткий рассказ, понимающе кивали и устремлялись к Сергею, щедро потчевавшему их живописными подробностями наших подвигов. Всем было понятно, что господин атташе преднамеренно что-то недоговаривает, то ли из природной скрытности натуры, то ли из соображений высокой политики, о которой здесь принято говорить лишь в кулуарах и исключительно приватно.
Екатерина Павловна, обрадованная моим приездом, вежливо попеняла, что я забываю старых друзей, и умчалась, уносимая потоком рассыпаемых ей комплиментов. Что и говорить, местные кавалеры старались от души, недаром здешние остряки шутили о князе Багратионе, получившем не так давно орден Св. Анны II степени, что сия награда ему дана за победу над Синодом, не желавшим давать разрешения на развод. Теперь красавица графиня вновь была свободна и числилась заманчивой партией для многих придворных женихов.
Убедившись, что в общей суете перекинуться словцом с Екатериной Павловной не удастся, я отправился искать место более спокойное, каким обычно являются комнаты с ломберными столами. Подходя к двери, я услышал доносившийся из-за нее негромкий разговор.
– …Скажите, барон, – произнес с неистребимым корсиканским акцентом голос нашего подопечного, – цел ли еще архив вашего дяди?
– Кое-что удалось сохранить, – произнес второй голос, и я без труда узнал Мюнхгаузена.
Честно говоря, я и не предполагал встретить его здесь, а потому невольно остановился, вслушиваясь в беседу.
– Признаться, – вновь заговорил Наполеон, – я бы с радостью приобрел у вас некоторую его часть.
– Наверняка те бумаги, которые относятся ко времени службы дяди в России.
– Вы правы. – Бонапарт немного помедлил. – Это своего рода память.
– О да, я понимаю! Что же, вас интересуют все относящиеся к данному периоду рукописи или же только часть их?
– Пожалуй, я буду вам благодарен, если вы доставите мне все, что удалось сохранить, я же отберу интересное для меня. Поверьте, друг мой, вы не останетесь внакладе!
– Был бы счастлив исполнить желание вашего превосходительства, но быть может…
Увы, мне не суждено было услышать продолжения диалога. Раздавшиеся в коридоре шаги заставили меня толкнуть дверь и показаться раскладывающим карты собеседникам.
Игра в этот день не задалась. Поскольку крупные ставки были запрещены во избежание фатальных проигрышей, это не слишком ударило по бюджету операции, но все же что-то около червонца перекочевало в карманы моих соперников за те часа три-четыре, которые я не вставал из-за стола.
Когда же пол комнаты был окончательно усеян сброшенными колодами и лакеи стали многозначительно поглядывать на догорающие свечи, я счел возможным откланяться и отправился проститься с любезной хозяйкой. Мои заверения, что вечер был восхитителен, прелестен и обворожителен, были пропущены мимо ушей с той терпеливой улыбкой, с какой умные женщины принимают бесконечный поток светской галиматьи от небезразличных им мужчин.
– Вы что же, уж едете, милый граф?
– Второй час после полуночи, сударыня, – понимая, что кучера можно отпускать, напомнил я.
– Так что из того?! Из-за такой безделицы я не услышу рассказа о ваших таинственных приключениях?! Истинные друзья так не поступают! Вы же знаете, дорогой Вальтер, я страсть как любопытна.
ГЛАВА 22
Смелость – начало дела, случай – хозяин конца.
Демокрит
Домой я вернулся ближе к полудню, давая повод имперскому послу огорченно пенять на мое пренебрежительное отношение к службе, но выбраться из нежного плена, в который я попал довольно неожиданно для себя, было выше моих сил. Мой рассказ о событиях трех прошедших дней был не так живописен, как роскошные сочинения Лиса, но и правдивое изложение фактов вызвало у Екатерины Павловны живейший интерес.
– Бедный граф. – Очаровательная хозяйка салона легко коснулась пальчиками моей щеки, точно пытаясь успокоить плачущего ребенка. – То, что вы рассказали, – весьма дивно, но одна вещь меня настораживает помимо воли. Та женщина с листьями, превращенными в цветы. Ведомо ли вам, что она и вправду существует, и более того, ныне проживает в Санкт-Петербурге?
– Да, – кивнул я. – По иронии судьбы мы едва не сбили с ног эту странную женщину в день прибытия в столицу. Именно она предсказала, что мы окажемся под Брусьевым Костылем.
– Все так и есть, – промолвила Екатерина Павловна, неожиданно порывисто хватая меня за руку. – Надеюсь, вы не брали цветов из ее рук?
– Нет.
– Слава Господу! Впрочем, можно ли здесь быть в чем-то уверенным?
– Да что такое? – Я переполошился не на шутку. – Можете ли вы рассказать мне?
– Это ужасная колдунья! Да-да! Поверьте, я знаю, о чем говорю. Этой женщине дана невиданная власть над всякими растениями. В народе ее именуют Траурной Букетницей.
– Странное название, – усмехнулся я.
– Но вполне уместное, – не давая мне развить мысль, вымолвила графиня. – Ее помнят еще со времен императрицы Екатерины, но никто не ведает, откуда она взялась и где живет. Уже тогда, в прежние времена, она погубила множество людей. Причем, как бы ни искала ее полиция, сыскать не удается.
Тем же, кто желает умертвить ближнего своего, она сама является будто из-под земли. Сказывают, деньги колдунья берет немалые, однако стоит будущей жертве получить в подарок собранные ею цветы, как она безвозвратно обречена на безумие и скорую гибель. Говорят, достаточно несчастному прикоснуться к букету, замечательно красивому и свежему, лепестки вмиг начинают обугливаться, точно объятые пламенем, и то ли от вида их, столь ужасающего, то ли от ядовитого аромата человек ближайшими днями покидает этот мир. Иные – от изъязвленных легких, иные – в буйном помешательстве. Вот что за ведьма стала у вас на пути, бедный, бедный мой граф. – Она тяжело вздохнула, чуть прикрыв глаза, и я почувствовал, что если немедленно не поцелую огорченную красавицу, то буду укорять себя до конца дней. Моя дерзкая попытка отнюдь не вызвала возражений…
В Брусьев Костыль я возвращался около полудня.
Стоит ли удивляться, что с этого дня я был частым гостем в особняке на Большой Миллионной. Это возбуждало немало разговоров в свете. Но подобные сплетни мне были скорее на пользу, чем во вред, поскольку завистливые взгляды, которые я зачастую ловил как на Павловских вахт-парадах, так и на разнообразных приемах, предназначались лишь удачливому баловню судьбы, а это давало серьезные возможности для конспиративной работы.
Когда б не Протвиц, который едва ли не ежевечерне допытывался, что нового было сделано для достижения великой миссии братства иллюминатов, положение дел можно было считать практически идеальным. Но таксоид был неизбежен, как ветер, постоянно дувший с Невы. Доставляемые им сведения были обширными, но безнадежно сырыми. Вокруг Бонапарта крутилось множество офицеров и генералов, но он был командующим армией, готовящейся выступить в поход, так что по-другому и быть не могло. Наполеон общался с сенаторами, вельможами, царедворцами, но он числился признанным фаворитом императора Павла, и в его многочисленных встречах не было ничего странного.