Страница:
Сокрушителя Порты, «великого Бонапарта», ждали лавры совсем иного рода. Ближе к середине июня, когда мы едва только пристали к берегу Севастопольской бухты, гонец принес вести, мигом облетевшие крепость и давшие очередной повод оживленным разговорам обывателей. Во-первых, народ Черногории и Македонии в едином порыве смиренно преподнес венец принцепса Александру Дюма. Теперь, к великой радости последнего, он мог по праву именоваться Александром Македонским, чем и не замедлил воспользоваться.
Но едва успели мы подивиться столь забавной прихоти славного полководца, как вслед за одним гонцом примчался другой. Его сообщение гласило, что освобожденный народ Эллады и Архипелага желает видеть королем не кого иного, как победоносного Наполеона Бонапартия, графа Российского и священной Римской империи, светлейшего князя Боспорского и прочее, прочее, прочее…
Я видел, как вспыхнули при этой новости глаза избранника, но внешне он продолжал хранить невозмутимое спокойствие. Не дав однозначного согласия, Бонапарт велел писать, что выйдете этим изъявлением народным к императору Павлу, у коего на службе ныне имеет честь состоять, однако же, не дожидаясь окончательного решения государя, он готов был принять титулы принцепса Спартанского и герцога Афинского, как того желали обретшие свободу греки.
Третья новость поджидала нас уже в столице. Я узнал о ней по дипломатическим каналам едва ли не в тот же день, что и Наполеон, и был вынужден попросить некоторую паузу, чтобы осмыслить услышанное. На графа, князя, герцога и принцепса в одном лице это известие произвело куда меньшее впечатление. Речь шла о личном письме базилевса Александра королевскому высочеству и любезнейшему брату принцепсу Спартанскому с предложением скрепить узы взаимного почтения, рожденного на поле брани, родственным союзом. Драгоценным призом увенчанному лаврами победителю Османской Порты и будущему королю всех эллинов предлагалась нежная и трепетная рука младшей сестры повелителя французов и македонян. Лицо европейской политики вновь исказила гримаса не то удивления, не то испуга.
Июльские дожди сбивали чужеземную дорожную пыль с омытых в Босфоре сапог полков русской армии, заменяя ее исконной отечественной грязью. Армия возвращалась на родные квартиры. Мы с «Отцом Победы» заседали у жаркого камина Брусьева Костыля в компании «Вдовы Клико» и закусок, присланных от Шульца.
– Говорят, мулатки бывают весьма хороши собой, – рассматривая на свет золотистое шампанское в хрустале, без особого энтузиазма заметил Наполеон. – Смешение кровей, смешение нравов…
– Шо-то не вижу радости во взоре, – рубил сплеча Лис, еще с утра начавший обмывать по очередному кругу все полученные ордена. – Ты ж без пяти минут король! Причем не какого-нибудь там укутанного снегами вьюжного приполярья, а вполне себе курортной страны, где сплошь руины, гречанки и Олимпийские игры в очко и на дудке.
– Сергей, ты пьян, – тщетно пытался я осадить друга.
– Да ну, скажешь! – отмахнулся Лис. – Скока я там выпил? Не, ну, принцепс, в принципе сам мозгами разбросай, дела здесь, прямо скажем, не фонтан. Ты Павла утром на разводе видел? Его уже скоро будут выносить, как знамя части, только на носилках! А Сан Палыч – еще тот ушлёпок, я тебе авторитетно заявляю, жизни тебе при ём не будет.
Щека Бонапартия нервно дернулась.
– Еще бы, – не унимался Лис, – братец Александра уже небось спал и видел себя Костей Византийским, уж не помню, каким по счету, а мы ему своей гаремной дипломатией всю малину под корень обломали. Но кто ж ему доктор? Меньше надо было в губернских собраниях на балах кобелировать и коня белого до блеска полировать. Глядишь, и ему бы при разборе шапка-друтая обломилась. Теперь поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились! Так он и сам на локоть зубами общелкался, и братца своего подзуживает.
Лис, несомненно, хватил лишнего, но все же в словах его был резон. Он мягко обошел щекотливую тему божественной Марии Антоновны Нарышкиной. Но даже и без нее зависть великих князей была достаточно сильна, чтобы обеспечить увенчанному лаврами полководцу вечную опалу и почетную ссылку, к примеру, губернатором в Тобольск.
– К чему кривить душой? Я вовсе не жажду этого брака, – делая вид, что слова моего друга обращены к золотому петуху, вымолвил Наполеон. – Но мир стремительно меняется, более чем стремительно. У меня создается впечатление, что прошлый век унес с собой прежние законы, прежних королей и императоров. Сейчас все делается по-новому, все пишется с чистого листа.
– С чистого ли? – усмехнулся я.
– В истории человечества чистота – понятие относительное. У победителя всегда есть время позаботиться о белизне одежд. Что нынче являют собой вершители людских судеб? Чего стоят их короны, мантии, их громкие титулы?! Не обижайтесь, граф, вы один из тех, кому слава давным-давно усопших предков не застит очи и не сковывает разум.
– Не я один, – возразил я. – Взять, скажем, князя Багратиона, или же Бориса Антоновича Святополк-Четвертинского, или вот, к примеру, Конрада.
– Поймите же, я не об этом! Вы родились и выросли графом, очередной король или император может сделать вас герцогом или князем, может прибавить новых полей в ваш родовой герб и украсить его новой короной, но, по сути, вы играете по древним-древним правилам, имя которым – традиция, и суть коих – продолжать все так, как велось при дедах и прадедах.
Но посмотрите на базилевса, посмотрите на меня! Отец Александра Дюма, хоть и был маркизом, все его достояние легко помещалось на дне кошелька, мать же и вовсе была рабыней, черной, как мундир брауншвейгских драгун. Что из того? Он поступил в кавалерию рядовым и спустя несколько лет уже принимал изъявления покорности от монархов, чей род насчитывает не одно столетие! Новое время зовет к действию, и перед тем, кто услышит этот зов, расстилается широкая дорога. Мир требует новых людей и сокрушает привычные традиции!
– Это верно, – кивнул я, – традиция вряд ли поможет завоевать чужие земли, но она дает возможность их удержать. Государство Александра Великого рухнуло, едва великий полководец отдал Богу душу. То же, что осталось от державы, еще сотни лет делили его приспешники, а затем их дети, внуки и правнуки. Тяжелый воз нелегко разогнать, говорят у нас в Богемии, но еще трудней остановить.
– А у нас на Корсике утверждают, что тот, кто поднимается в гору, обернувшись назад, наверняка сломает шею. Все человечество, как и единый человек, имеет свой возраст, у всех народов он разный, но что касается Европы, то она уже вырастает из юношеской любви ко всему яркому.
– Глядя на мундиры генералитета, этого не скажешь, – отозвался я.
– Все это игрушки, – махнул рукой Спартанский принцепс. – Не более чем игрушки! Но они помогают тем, кто указывает пути, гнать вперед козлов, за которыми толпою бредут прочие бараны.
– Ёмко, – хмыкнул я. – И немилосердно.
– Но точно! – перебил меня Бонапарт. – А это главное.
– Послушать вас, Наполеон Карлович, так скоро дождемся проповеди идеалов французских инсургентов [46]! – Я пошевелил кочергой угли в очаге, и они полыхнули мне в глаза алым заревом. – Это они сбросили Всевышнего с амвона, заменив его мифическим богочеловеком, имеющим право карать и миловать.
– Не дождетесь, граф, не извольте беспокоиться! – Генерал от артиллерии привычным жестом заложил руку за отворот сюртука. – Человек не есть бог – утверждать иное либо глупое мальчишество, либо, того хуже, мошенничество. Но Господь, создавая первых людей, даровал им не только образ, но и подобие свое. В том и суть человеческого бытия, чтобы, постигая мир и совершенствуя его, стать не коленопреклоненным рабом Божьим, но со-творцом! Отцу Вселенной тоскливо в одиночестве среди умильных святош, и он ждет, когда же возлюбленные чада его дерзнут встать рядом и с радостью осознания взглянуть в лицо предвечного. Ибо также, как блаженны нищие духом, коим завещано царствие небесное, и сильные духом будут восславлены. Их удел – созидать царствие земное!
Я не якобинец и, упаси Господи, не либерал. Мне чужда идея даровать права всякому, кто взял на себя труд выйти из материнского чрева. Права есть своего рода награда, и как на поле боя зазорно жаловать недостойных, так и в прочих случаях воздаяние без деяния лишь развращает человека.
Мне странно и, не скрою, противно слушать о неких особых интересах личности, коими так любят потрясать легковерных простофиль салонные ораторы. Их послушать, оные почти всегда противуположны интересу государства, ибо, так же как власть пытается охватить всех и направить силы общества в одном лишь ей ведомом направлении, так и всякая частная персона для себя полагает верным от всеобщего дела уклониться и жить своими, пусть даже и самыми мелкими, потребностями. Но зрелая личность умеет видеть дальше собственной миски и жертвовать малым для достижения великого. К чему же искать пример в мелких душонках, их путь ведет ниоткуда в никуда!
– Это вечная диллема, – философически вздохнул я. – Как говорят в России: «Своя рубашка ближе к телу». Так было всегда: и при фараонах, и при цезарях, и при королях с султанами, и нынешние времена не исключение.
– Да, но каждое время и каждое общество находило те приводные ремни, которые заставляли народы возводить пирамиды, рыть каналы, строить дворцы и храмы. Когда эти ремни истирались, государство разрушалось. По сути, хотим мы того или нет, сегодня происходит именно такой процесс. Сейчас в муках и крови по всей Европе рождается новое общество, которое будет весьма отличаться от привычного. Оно в клочья порвет все кружевные пелены старого мира! То, что происходило доныне в Америке и Франции, лишь предродовые схватки…
– И вы уготовили себе роль повивальной бабки?
– Быть может, граф, быть может. – На устах Бонапарта скользнула неопределенно-уклончивая тень улыбки.
– Не-а, повивальной бабкой был Дюма. – Придремнувший у камина Лис вскинулся при последних словах Наполеона и поспешил вмешаться в беседу. – Вы будете кормилицей. Я уже буквально вижу, как происходит этот умилительный процесс.
Наполеон фыркнул, всем своим видом негодуя против такой вольности.
– Занятно, занятно, – вороша уголья в очаге кочергой, проговорил я. – Не так давно мне уже доводилось слышать подобные речи. Там разговор шел о некой тайной организации, которая способствует хирургическому излечению общества от присущих ему язв и нагноений темного прошлого. По сути, та же медицинская тема.
– Вы говорите о масонах? – Наполеон криво усмехнулся и разочарованно покачал головой. – Мне доводилось встречаться с ними. По глубочайшему моему убеждению, если когда-то в их учении и было зерно истины, то в суматохе напыщенных обрядов и пустой таинственности оно полностью иссохло, не дав всходов.
– Нет, – я поспешил успокоить герцога Афинского, – насколько мне удалось заметить, в этом обществе ритуалы не играют особой роли. Так, больше для проформы.
– Да? И кто же это, если не секрет?
– Возможно, секрет, – я пожал плечами, – но если бы никто не имел к нему доступа, как бы сия организация пополняла свои ряды?
– И что же, она велика и могущественна? – насторожился Бонапарт, должно быть, чувствуя, что до сего дня упускал из виду одну из движущих народами пружин.
– Да, пожалуй, что силы их действительно велики. Они именуют себя иллюминатами и ставят перед собой цель превратить земли людских страстей в царство чистого разума. Быть может, именно они – тот самый приводной ремень, который вы ищете?
– Быть может, – снова повторил Наполеон, и лицо его приобрело на какой-то миг задумчивое выражение. – Очень может быть!
Судя по тону, которым были произнесены эти слова, досужая беседа у камина закончилась.
– Пожалуй, было бы интересно встретиться и побеседовать с этими людьми.
– Что ж, – я отложил кочергу, – я постараюсь устроить вам свидание, но полагаю, вы помните, что у любой медали две стороны? Подумайте, что вы потеряете, обретя воочию обещанное царство!
– Не пытайтесь изображать Мефистофеля, граф. Дела людские решаются людьми, а такой путь все лучше, чем смирением и умерщвлением плоти искать себе Царство Божие.
Утро следующего дня началось для меня не с привычной чашечки крепкого турецкого кофе, а с ликующей скороговорки Протвица:
– Я все слышал!
– О чем, собственно, речь? – не совсем понимая, чему радуется таксоид, спросил я.
– О вашей беседе с принцепсом Спартанским, – нимало не смущаясь, пояснил Йоган.
– Что ж, это не делает вам чести, – нахмурился я. – Подслушивать дурно.
– Напротив. – Въедливо-хитрая физиономия Протвица озарилась победительной ухмылкой. – Вам бы это действительно чести не сделало, а как мне, так и вполне даже. Мне ж зато деньги и платят, чтоб я слышал и видел поболе всего, а чего не видел, то вызнавал. Так что извольте понять: мне за подслух укора нет. Вы, граф, очень ловко подвели его высокопревосходительство к нужной мысли. Уж можете поверить, я в этом толк знаю. Вам бы у нас служить, так и цены бы не было!
– Нет уж, увольте, – оскорбился я.
– А зря, – усмехнулся Протвиц. – Нынче же, можете быть уверены, я кому след весточку подам, и встречу для будущего нового брата мы организуем в лучшем виде.
– Не сомневаюсь, – кивнул я не в меру расторопному делопроизводителю, показывая, что желаю выпить свой кофе в гордом одиночестве. – Не сомневаюсь… – Дверь за довольным таксоидом наконец закрылась. – Вот только кому из вас от этого польза будет, еще большой вопрос.
Время шло, боевые действия против англичан принимали все более активную форму. Базилевс Александр не успел перехватить эскадру Нельсона у Гибралтара, и спустя месяц она едва не ворвалась в ничего не подозревающий Санкт-Петербург. Лишь узкое горло Маркизовой лужи, перекрытое орудиями Кронштадта и Ораниенбаума, спасло российскую столицу от повторения участи Константинополя. Тогда-то и всплыла из небытия доставленная мной слезная просьба гол-штинских дворян о принятии их герцогства в русское подданство.
Сначала в Гольштейн был отправлен с корпусом принцепс Спартанский, затем его сменил не столь отважный, но весьма методичный генерал Барклай де Толли. С этой поры бои продолжались на дальних подступах, но поговаривали, что император Павел готовит поход в Средиземное море против Неаполитанского королевства, союзного англичанам, и потому держит в столице лучшего из своих генералов.
По сути, Неаполитанское королевство не представляло для России особого интереса, и тот же базилевс мог расправиться с ним примерно со скоростью прохождения маршевых колонн через территорию этой страны, но король Неаполя давал приют британскому флоту, а кроме того, имел неосторожность послать свои войска для участия в штурме Мальты. После заключения Венского договора остров был вновь предоставлен ордену Святого Иоанна Иерусалимского, однако не прошло и года, как резиденция мальтийских рыцарей снова была захвачена иноземцами. Этого преступления император и Великий Магистр не мог простить никому.
Очередной поход готовился со всей тщательностью, присущей Наполеону. Застать его дома не представлялось возможным, его видели то на литейном заводе, то в артиллерийском депо, то в гвардейских казармах, то в корпусе Понятовского, уже почти укомплектованном и готовом выступить против далекого неприятеля. Донесения о встречах и маршрутах передвижения Бонапарта исправно складывались Протвицем на Лисовом столе к великой печали моего секретаря. Работа с бумагами никогда не числилась его любимым занятием.
И все же время от времени мы встречались с наместником Зевса и столпом российской государственности в салоне Екатерины Павловны Скавронской, где я продолжал бывать регулярно в отличие от Наполеона. Фигура его являлась предметом обычных толков и пересудов в этих гостеприимных стенах, и потому, в очередной раз взлетая в залитую огнем тысячи свечей залу, я ничуть не удивился рокочущему голосу сиятельного графа Литта, втолковывавшего кому-то:
– Что же тут странного, дорогой мой? На то Павел Петрович императором и зовется, чтобы вокруг его трона цари да принцы стояли. Эллины, поди, не один век без государя жили, даст Бог, еще поживут! Для России же в том, что Бонапартий по сей день здесь обретается, лишь польза да почет, а и Павлу Петровичу вернейшего, нежели он, поди, не сыскать. Со временем все образуется. Я своими ушами слышал, как государь-император Наполеона Карловича царским величеством именовал, а это знак, помяните мое слово, верный знак!
– Вы слышали, граф? – едва поздоровавшись, начала Екатерина Павловна. – Говорят, в Санкт-Петербурге зреет новый заговор!
– Да ну? – удивился я, немедленно обращаясь из любезного кавалера в австрийского военного атташе.
– Мне о том доподлинно известно. – Графиня Скавронская понизила голос и начала обмахиваться веером, точно намереваясь развеять в воздухе едва отзвучавшие слова. – А чему, по сути, удивляться? Англичане против императора уже давно злоумышляли. Не вышло у них через Роджерсона зельями его опоить, вот и хотят, как тогда, в 1801 году, силой оружия государя извести.
– Откуда же такие слухи? – точно между прочим с улыбкой поинтересовался я.
– Нынче утором Юлий Помпеевич был на приеме у императора. Обсуждался будущий поход. Так вот там-то господин от артиллерии генерал Бонапартий непреложные доказательства и привел, что британские шпионы близ дворца его величества гнездо свили и буквально ежеутренне на вахт-парадах присутствуют, – невольно цитируя отчима, сообщила Екатерина Павловна.
Я едва не поперхнулся от такого заявления, но вовремя осознал, что представляю здесь интересы совсем другой страны, и взял себя в руки.
– Там звучали имена? – тихо спросил я.
– Пока нет, – точно так же заговорщицки отвечала моя нежная подруга. – Сами должны понимать, где основания полагать, что измена не угнездилась среди тех, кто был на совете?
– В любом случае им теперь известно, что заговор уже не кромешная тайна, – возразил я. – Стало быть, сейчас они будут таиться.
– Граф Литта об том говорит, что, ежели будут таиться так, что и глаз на императора поднять не посмеют, тогда можно сказать, что и заговора никакого нет. А ежели всполошатся и станут дергаться, как марионетки в цирке, то себя тем самым и выдадут. В любом случае Бонапартию поручено следственную комиссию возглавить и все досконально о заговоре вызнать.
– Надо будет уступить ему своего делопроизводителя, – сводя разговор в шутку, бросил я. – Эта ищейка чужой кусок за три версты чует.
– А все же, определенно вам скажу, заговор есть, – тихо проговорила Екатерина Павловна, направляясь к гостям. – Но, полагаю, он не помешает вам остаться нынче вечером?
От каменных стен Брусьева Костыля уже вовсю тянуло осенней сыростью, и потому каждый день здесь жарко пылал камин, пытаясь обогреть продрогших хозяев.
– О, наше северное лето, карикатура южных зим, – бросая тоскливый взгляд в окно, с чувством процитировал Лис замечательную фразу, еще не вышедшую из-под пера юного царскосельского лицеиста. – Слушай, граф, я уж не знаю, кому здешняя осень – болдинская, но лично мне это «пышное природы увяданье» абсолютно не в тему. Пора уже наконец в поход на Неаполь, там хоть тепло, – во всю прыть тосковал мой напарник. – Как хорошо было в Турции! Море, солнце, воздух – хоть по чашкам разливай. Дамочки в неглиже у фонтана курлычут… Я, кстати, обещал им вернуться, а до сих пор околачиваю тут не пойми что не пойми чем. Это правильно? Можешь не отвечать, я тебе и так скажу: это неправильно. Они там, поди, уже новый фонтан слез наплакали, а мы все ни ухом ни рылом. Харэ балдеть! Поехали в разведку!
– Что разведывать? – Я, усмехнувшись, прошел через библиотеку и, водрузившись на подоконник, уставился на улицу. – Осень здесь действительно наступает слишком рано. – Я обернулся к тоскливо развалившемуся в кресле Сергею. – Знаешь, у меня такое ощущение, что я уже эту картину видел.
– В последние дни – каждое утро, – хмуро глядя в огонь, парировал Сергей.
– Нет, не сейчас, хотя и здесь. Помнишь, когда ты газету притащил.
– Какую газету? – не спуская глаз с огня, лениво спросил напарник.
– Из другого мира. Когда нас под Брусьев Костыль завлекло.
– А-а-а, это. – Лис неопределенно кивнул.
– Точно так же, – продолжал я, – листья падают, вся земля желто-красная, повсюду запустение, и вдруг гляжу… – Я осекся, вскакивая с подоконника. – Черт!
– Какой еще черт? Что там стряслось? – обернулся Лис.
– Снова она!
– Кто?
– Траурная Букетница!!!
ГЛАВА 29
Холодная испарина выступила у меня на лбу, и звуки невысказанных слов, мгновенно сбившись в тугой комок, встали поперек горла.
– Граф, ты не приболел? – быстро оценивая мою внезапную бледность, переполошился Лис.
Я продолжал указывать в парк, туда, где по желтым листьям брела неведомая колдунья, собирая яркоцветные экспонаты для своего ядовитого гербария.
– Оба-на! – Сергей напрягся, точно хищник, готовый к броску. – Слушай, это «жу», ни фига, ни разу, неспроста. Пора бы потолковать с мадамой о видах на урожай! В конце концов, здесь частное владение, а не парк культуры и отдыха.
Мы устремились во двор одновременно, не совсем понимая, что, собственно, намереваемся делать с нарушительницей границ приватной территории и о чем с ней разговаривать. Мы не спустились, а буквально ссыпались вниз, едва не сбив с ног кого-то из прислуги. Но, к величайшему удивлению, осенний парк был пуст, и лишь опавшая листва с унылой безысходностью шелестела под ногами.
– Не врубаюсь! – Лис пристально оглядел унылую картину увядания и запустения.
Между ветвей деревьев, спешивших окончательно расстаться с последними клочьями летнего наряда, уже вовсю просматривались дома Брусьевой слободы, но ни за воротами, ни перед ними Траурной Цветочницы не наблюдалось.
– Шо за на фиг? – Сергей досадливо пнул обломанную недавним штормовым ветром сухую ветку. – А где ж тетка? Минуту ж назад здесь была. Выдуло ее, что ли? Эй, паря! – окликнул он привратника, как ни чем не бывало старательно прошивавшего дратвой старый башмак. – Тут вот щас мадама с листиками шастала. Не видел, куда сквозанула?
– Не было никого-с! – резво вскочил сторож, одной рукой хватая прислоненную к забору алебарду, а другой продолжая удерживать ремонтируемую обувь.
– То есть как это? – обескураженно вытаращился я. – Мы сами ее только что видели!
Привратник глянул на взбеленившихся господ то ли с удивлением, то ли с испугом, должно быть, полагая, что предоставленные сами себе баре изрядно перебрали вчера и не могут дать ладу голове сегодня.
– Никто не проходил-с, – точно оправдываясь, повторил он. – Ни одна живая душа.
– А неживая? – тут же выпалил Лис, и сторож, окончательно убеждаясь в правоте своей ужасной догадки, попробовал судорожно перекреститься башмаком.
– Не иначе, как дом опять шутки начал шутить!
– От Брюса с приветом, – себе под нос пробормотал мой напарник.
– Это уж точно, – скривился я, собираясь возвращаться. – Но если так, то наверняка сие видение имеет какой-то тайный смысл.
– Да ну, – вяло отмахнулся Лис, не слишком жаловавший мистические объяснения неподвластных его бойкому уму событий. – Наверняка где-то спряталась. Волхвов помнишь? У них вон какие примочки имелись на тему маскировки! Прильнут к дереву – с двух шагов не заметишь. Букетница наша очень может быть, что из того же корня. Места здесь сам знаешь какие – на всю голову шаманские!
– И все же, по-моему, это определенно некий знак.
Наша странная беседа грозила вылиться в спор абсолютно бездоказательный, а потому громкий и бестолковый.
– А вот извольте видеть, ваше сиятельство, по тракту гусар во весь опор мчит, – окликнул уходящего хозяина обувшийся наконец привратник. – Не к нам ли?
Я обернулся туда, куда указывал страж ворот.
– Никак это младший Багратион! – разглядывая лихого наездника из-под руки, констатировал Лис.
И точно, стоило всаднику приблизиться, как мы воочию смогли разглядеть нашего храброго соратника по набегу на султанский гарем. По возвращении в столицу грузинский царевич был зачислен старшим адъютантом в ставку главнокомандующего и теперь красовался в новом, с иголочки, мундире подполковника лейб-гвардии ее императорского величества гусарского полка и Анной II степени на шее.
– Добрый вам день, милейший Роман Иванович! – Я подошел к воротам, у которых вовсю суетился охранник.
– И вам того же, ваше сиятельство! – Князь Багратион по-ухарски осадил горячего ахалтекинского скакуна у кружевной решетки парка.
– В гости или по делу? – с удовольствием глядя, как ловко спрыгивает наземь прирожденный кавалерист, спросил я.
– Когда пожелаете, то и так, и так, – улыбнулся молодой подполковник.
– Отчего ж, конечно, пожелаем. – Я сделал приглашающий жест рукой, и князь Багратион повел коня в поводу через опустелый парк. – Что-то произошло? – глядя на поднимающиеся и опадающие бока тонконогого гнедого жеребца, поинтересовался я. – Вы так мчали!
Но едва успели мы подивиться столь забавной прихоти славного полководца, как вслед за одним гонцом примчался другой. Его сообщение гласило, что освобожденный народ Эллады и Архипелага желает видеть королем не кого иного, как победоносного Наполеона Бонапартия, графа Российского и священной Римской империи, светлейшего князя Боспорского и прочее, прочее, прочее…
Я видел, как вспыхнули при этой новости глаза избранника, но внешне он продолжал хранить невозмутимое спокойствие. Не дав однозначного согласия, Бонапарт велел писать, что выйдете этим изъявлением народным к императору Павлу, у коего на службе ныне имеет честь состоять, однако же, не дожидаясь окончательного решения государя, он готов был принять титулы принцепса Спартанского и герцога Афинского, как того желали обретшие свободу греки.
Третья новость поджидала нас уже в столице. Я узнал о ней по дипломатическим каналам едва ли не в тот же день, что и Наполеон, и был вынужден попросить некоторую паузу, чтобы осмыслить услышанное. На графа, князя, герцога и принцепса в одном лице это известие произвело куда меньшее впечатление. Речь шла о личном письме базилевса Александра королевскому высочеству и любезнейшему брату принцепсу Спартанскому с предложением скрепить узы взаимного почтения, рожденного на поле брани, родственным союзом. Драгоценным призом увенчанному лаврами победителю Османской Порты и будущему королю всех эллинов предлагалась нежная и трепетная рука младшей сестры повелителя французов и македонян. Лицо европейской политики вновь исказила гримаса не то удивления, не то испуга.
Июльские дожди сбивали чужеземную дорожную пыль с омытых в Босфоре сапог полков русской армии, заменяя ее исконной отечественной грязью. Армия возвращалась на родные квартиры. Мы с «Отцом Победы» заседали у жаркого камина Брусьева Костыля в компании «Вдовы Клико» и закусок, присланных от Шульца.
– Говорят, мулатки бывают весьма хороши собой, – рассматривая на свет золотистое шампанское в хрустале, без особого энтузиазма заметил Наполеон. – Смешение кровей, смешение нравов…
– Шо-то не вижу радости во взоре, – рубил сплеча Лис, еще с утра начавший обмывать по очередному кругу все полученные ордена. – Ты ж без пяти минут король! Причем не какого-нибудь там укутанного снегами вьюжного приполярья, а вполне себе курортной страны, где сплошь руины, гречанки и Олимпийские игры в очко и на дудке.
– Сергей, ты пьян, – тщетно пытался я осадить друга.
– Да ну, скажешь! – отмахнулся Лис. – Скока я там выпил? Не, ну, принцепс, в принципе сам мозгами разбросай, дела здесь, прямо скажем, не фонтан. Ты Павла утром на разводе видел? Его уже скоро будут выносить, как знамя части, только на носилках! А Сан Палыч – еще тот ушлёпок, я тебе авторитетно заявляю, жизни тебе при ём не будет.
Щека Бонапартия нервно дернулась.
– Еще бы, – не унимался Лис, – братец Александра уже небось спал и видел себя Костей Византийским, уж не помню, каким по счету, а мы ему своей гаремной дипломатией всю малину под корень обломали. Но кто ж ему доктор? Меньше надо было в губернских собраниях на балах кобелировать и коня белого до блеска полировать. Глядишь, и ему бы при разборе шапка-друтая обломилась. Теперь поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились! Так он и сам на локоть зубами общелкался, и братца своего подзуживает.
Лис, несомненно, хватил лишнего, но все же в словах его был резон. Он мягко обошел щекотливую тему божественной Марии Антоновны Нарышкиной. Но даже и без нее зависть великих князей была достаточно сильна, чтобы обеспечить увенчанному лаврами полководцу вечную опалу и почетную ссылку, к примеру, губернатором в Тобольск.
– К чему кривить душой? Я вовсе не жажду этого брака, – делая вид, что слова моего друга обращены к золотому петуху, вымолвил Наполеон. – Но мир стремительно меняется, более чем стремительно. У меня создается впечатление, что прошлый век унес с собой прежние законы, прежних королей и императоров. Сейчас все делается по-новому, все пишется с чистого листа.
– С чистого ли? – усмехнулся я.
– В истории человечества чистота – понятие относительное. У победителя всегда есть время позаботиться о белизне одежд. Что нынче являют собой вершители людских судеб? Чего стоят их короны, мантии, их громкие титулы?! Не обижайтесь, граф, вы один из тех, кому слава давным-давно усопших предков не застит очи и не сковывает разум.
– Не я один, – возразил я. – Взять, скажем, князя Багратиона, или же Бориса Антоновича Святополк-Четвертинского, или вот, к примеру, Конрада.
– Поймите же, я не об этом! Вы родились и выросли графом, очередной король или император может сделать вас герцогом или князем, может прибавить новых полей в ваш родовой герб и украсить его новой короной, но, по сути, вы играете по древним-древним правилам, имя которым – традиция, и суть коих – продолжать все так, как велось при дедах и прадедах.
Но посмотрите на базилевса, посмотрите на меня! Отец Александра Дюма, хоть и был маркизом, все его достояние легко помещалось на дне кошелька, мать же и вовсе была рабыней, черной, как мундир брауншвейгских драгун. Что из того? Он поступил в кавалерию рядовым и спустя несколько лет уже принимал изъявления покорности от монархов, чей род насчитывает не одно столетие! Новое время зовет к действию, и перед тем, кто услышит этот зов, расстилается широкая дорога. Мир требует новых людей и сокрушает привычные традиции!
– Это верно, – кивнул я, – традиция вряд ли поможет завоевать чужие земли, но она дает возможность их удержать. Государство Александра Великого рухнуло, едва великий полководец отдал Богу душу. То же, что осталось от державы, еще сотни лет делили его приспешники, а затем их дети, внуки и правнуки. Тяжелый воз нелегко разогнать, говорят у нас в Богемии, но еще трудней остановить.
– А у нас на Корсике утверждают, что тот, кто поднимается в гору, обернувшись назад, наверняка сломает шею. Все человечество, как и единый человек, имеет свой возраст, у всех народов он разный, но что касается Европы, то она уже вырастает из юношеской любви ко всему яркому.
– Глядя на мундиры генералитета, этого не скажешь, – отозвался я.
– Все это игрушки, – махнул рукой Спартанский принцепс. – Не более чем игрушки! Но они помогают тем, кто указывает пути, гнать вперед козлов, за которыми толпою бредут прочие бараны.
– Ёмко, – хмыкнул я. – И немилосердно.
– Но точно! – перебил меня Бонапарт. – А это главное.
– Послушать вас, Наполеон Карлович, так скоро дождемся проповеди идеалов французских инсургентов [46]! – Я пошевелил кочергой угли в очаге, и они полыхнули мне в глаза алым заревом. – Это они сбросили Всевышнего с амвона, заменив его мифическим богочеловеком, имеющим право карать и миловать.
– Не дождетесь, граф, не извольте беспокоиться! – Генерал от артиллерии привычным жестом заложил руку за отворот сюртука. – Человек не есть бог – утверждать иное либо глупое мальчишество, либо, того хуже, мошенничество. Но Господь, создавая первых людей, даровал им не только образ, но и подобие свое. В том и суть человеческого бытия, чтобы, постигая мир и совершенствуя его, стать не коленопреклоненным рабом Божьим, но со-творцом! Отцу Вселенной тоскливо в одиночестве среди умильных святош, и он ждет, когда же возлюбленные чада его дерзнут встать рядом и с радостью осознания взглянуть в лицо предвечного. Ибо также, как блаженны нищие духом, коим завещано царствие небесное, и сильные духом будут восславлены. Их удел – созидать царствие земное!
Я не якобинец и, упаси Господи, не либерал. Мне чужда идея даровать права всякому, кто взял на себя труд выйти из материнского чрева. Права есть своего рода награда, и как на поле боя зазорно жаловать недостойных, так и в прочих случаях воздаяние без деяния лишь развращает человека.
Мне странно и, не скрою, противно слушать о неких особых интересах личности, коими так любят потрясать легковерных простофиль салонные ораторы. Их послушать, оные почти всегда противуположны интересу государства, ибо, так же как власть пытается охватить всех и направить силы общества в одном лишь ей ведомом направлении, так и всякая частная персона для себя полагает верным от всеобщего дела уклониться и жить своими, пусть даже и самыми мелкими, потребностями. Но зрелая личность умеет видеть дальше собственной миски и жертвовать малым для достижения великого. К чему же искать пример в мелких душонках, их путь ведет ниоткуда в никуда!
– Это вечная диллема, – философически вздохнул я. – Как говорят в России: «Своя рубашка ближе к телу». Так было всегда: и при фараонах, и при цезарях, и при королях с султанами, и нынешние времена не исключение.
– Да, но каждое время и каждое общество находило те приводные ремни, которые заставляли народы возводить пирамиды, рыть каналы, строить дворцы и храмы. Когда эти ремни истирались, государство разрушалось. По сути, хотим мы того или нет, сегодня происходит именно такой процесс. Сейчас в муках и крови по всей Европе рождается новое общество, которое будет весьма отличаться от привычного. Оно в клочья порвет все кружевные пелены старого мира! То, что происходило доныне в Америке и Франции, лишь предродовые схватки…
– И вы уготовили себе роль повивальной бабки?
– Быть может, граф, быть может. – На устах Бонапарта скользнула неопределенно-уклончивая тень улыбки.
– Не-а, повивальной бабкой был Дюма. – Придремнувший у камина Лис вскинулся при последних словах Наполеона и поспешил вмешаться в беседу. – Вы будете кормилицей. Я уже буквально вижу, как происходит этот умилительный процесс.
Наполеон фыркнул, всем своим видом негодуя против такой вольности.
– Занятно, занятно, – вороша уголья в очаге кочергой, проговорил я. – Не так давно мне уже доводилось слышать подобные речи. Там разговор шел о некой тайной организации, которая способствует хирургическому излечению общества от присущих ему язв и нагноений темного прошлого. По сути, та же медицинская тема.
– Вы говорите о масонах? – Наполеон криво усмехнулся и разочарованно покачал головой. – Мне доводилось встречаться с ними. По глубочайшему моему убеждению, если когда-то в их учении и было зерно истины, то в суматохе напыщенных обрядов и пустой таинственности оно полностью иссохло, не дав всходов.
– Нет, – я поспешил успокоить герцога Афинского, – насколько мне удалось заметить, в этом обществе ритуалы не играют особой роли. Так, больше для проформы.
– Да? И кто же это, если не секрет?
– Возможно, секрет, – я пожал плечами, – но если бы никто не имел к нему доступа, как бы сия организация пополняла свои ряды?
– И что же, она велика и могущественна? – насторожился Бонапарт, должно быть, чувствуя, что до сего дня упускал из виду одну из движущих народами пружин.
– Да, пожалуй, что силы их действительно велики. Они именуют себя иллюминатами и ставят перед собой цель превратить земли людских страстей в царство чистого разума. Быть может, именно они – тот самый приводной ремень, который вы ищете?
– Быть может, – снова повторил Наполеон, и лицо его приобрело на какой-то миг задумчивое выражение. – Очень может быть!
Судя по тону, которым были произнесены эти слова, досужая беседа у камина закончилась.
– Пожалуй, было бы интересно встретиться и побеседовать с этими людьми.
– Что ж, – я отложил кочергу, – я постараюсь устроить вам свидание, но полагаю, вы помните, что у любой медали две стороны? Подумайте, что вы потеряете, обретя воочию обещанное царство!
– Не пытайтесь изображать Мефистофеля, граф. Дела людские решаются людьми, а такой путь все лучше, чем смирением и умерщвлением плоти искать себе Царство Божие.
Утро следующего дня началось для меня не с привычной чашечки крепкого турецкого кофе, а с ликующей скороговорки Протвица:
– Я все слышал!
– О чем, собственно, речь? – не совсем понимая, чему радуется таксоид, спросил я.
– О вашей беседе с принцепсом Спартанским, – нимало не смущаясь, пояснил Йоган.
– Что ж, это не делает вам чести, – нахмурился я. – Подслушивать дурно.
– Напротив. – Въедливо-хитрая физиономия Протвица озарилась победительной ухмылкой. – Вам бы это действительно чести не сделало, а как мне, так и вполне даже. Мне ж зато деньги и платят, чтоб я слышал и видел поболе всего, а чего не видел, то вызнавал. Так что извольте понять: мне за подслух укора нет. Вы, граф, очень ловко подвели его высокопревосходительство к нужной мысли. Уж можете поверить, я в этом толк знаю. Вам бы у нас служить, так и цены бы не было!
– Нет уж, увольте, – оскорбился я.
– А зря, – усмехнулся Протвиц. – Нынче же, можете быть уверены, я кому след весточку подам, и встречу для будущего нового брата мы организуем в лучшем виде.
– Не сомневаюсь, – кивнул я не в меру расторопному делопроизводителю, показывая, что желаю выпить свой кофе в гордом одиночестве. – Не сомневаюсь… – Дверь за довольным таксоидом наконец закрылась. – Вот только кому из вас от этого польза будет, еще большой вопрос.
Время шло, боевые действия против англичан принимали все более активную форму. Базилевс Александр не успел перехватить эскадру Нельсона у Гибралтара, и спустя месяц она едва не ворвалась в ничего не подозревающий Санкт-Петербург. Лишь узкое горло Маркизовой лужи, перекрытое орудиями Кронштадта и Ораниенбаума, спасло российскую столицу от повторения участи Константинополя. Тогда-то и всплыла из небытия доставленная мной слезная просьба гол-штинских дворян о принятии их герцогства в русское подданство.
Сначала в Гольштейн был отправлен с корпусом принцепс Спартанский, затем его сменил не столь отважный, но весьма методичный генерал Барклай де Толли. С этой поры бои продолжались на дальних подступах, но поговаривали, что император Павел готовит поход в Средиземное море против Неаполитанского королевства, союзного англичанам, и потому держит в столице лучшего из своих генералов.
По сути, Неаполитанское королевство не представляло для России особого интереса, и тот же базилевс мог расправиться с ним примерно со скоростью прохождения маршевых колонн через территорию этой страны, но король Неаполя давал приют британскому флоту, а кроме того, имел неосторожность послать свои войска для участия в штурме Мальты. После заключения Венского договора остров был вновь предоставлен ордену Святого Иоанна Иерусалимского, однако не прошло и года, как резиденция мальтийских рыцарей снова была захвачена иноземцами. Этого преступления император и Великий Магистр не мог простить никому.
Очередной поход готовился со всей тщательностью, присущей Наполеону. Застать его дома не представлялось возможным, его видели то на литейном заводе, то в артиллерийском депо, то в гвардейских казармах, то в корпусе Понятовского, уже почти укомплектованном и готовом выступить против далекого неприятеля. Донесения о встречах и маршрутах передвижения Бонапарта исправно складывались Протвицем на Лисовом столе к великой печали моего секретаря. Работа с бумагами никогда не числилась его любимым занятием.
И все же время от времени мы встречались с наместником Зевса и столпом российской государственности в салоне Екатерины Павловны Скавронской, где я продолжал бывать регулярно в отличие от Наполеона. Фигура его являлась предметом обычных толков и пересудов в этих гостеприимных стенах, и потому, в очередной раз взлетая в залитую огнем тысячи свечей залу, я ничуть не удивился рокочущему голосу сиятельного графа Литта, втолковывавшего кому-то:
– Что же тут странного, дорогой мой? На то Павел Петрович императором и зовется, чтобы вокруг его трона цари да принцы стояли. Эллины, поди, не один век без государя жили, даст Бог, еще поживут! Для России же в том, что Бонапартий по сей день здесь обретается, лишь польза да почет, а и Павлу Петровичу вернейшего, нежели он, поди, не сыскать. Со временем все образуется. Я своими ушами слышал, как государь-император Наполеона Карловича царским величеством именовал, а это знак, помяните мое слово, верный знак!
– Вы слышали, граф? – едва поздоровавшись, начала Екатерина Павловна. – Говорят, в Санкт-Петербурге зреет новый заговор!
– Да ну? – удивился я, немедленно обращаясь из любезного кавалера в австрийского военного атташе.
– Мне о том доподлинно известно. – Графиня Скавронская понизила голос и начала обмахиваться веером, точно намереваясь развеять в воздухе едва отзвучавшие слова. – А чему, по сути, удивляться? Англичане против императора уже давно злоумышляли. Не вышло у них через Роджерсона зельями его опоить, вот и хотят, как тогда, в 1801 году, силой оружия государя извести.
– Откуда же такие слухи? – точно между прочим с улыбкой поинтересовался я.
– Нынче утором Юлий Помпеевич был на приеме у императора. Обсуждался будущий поход. Так вот там-то господин от артиллерии генерал Бонапартий непреложные доказательства и привел, что британские шпионы близ дворца его величества гнездо свили и буквально ежеутренне на вахт-парадах присутствуют, – невольно цитируя отчима, сообщила Екатерина Павловна.
Я едва не поперхнулся от такого заявления, но вовремя осознал, что представляю здесь интересы совсем другой страны, и взял себя в руки.
– Там звучали имена? – тихо спросил я.
– Пока нет, – точно так же заговорщицки отвечала моя нежная подруга. – Сами должны понимать, где основания полагать, что измена не угнездилась среди тех, кто был на совете?
– В любом случае им теперь известно, что заговор уже не кромешная тайна, – возразил я. – Стало быть, сейчас они будут таиться.
– Граф Литта об том говорит, что, ежели будут таиться так, что и глаз на императора поднять не посмеют, тогда можно сказать, что и заговора никакого нет. А ежели всполошатся и станут дергаться, как марионетки в цирке, то себя тем самым и выдадут. В любом случае Бонапартию поручено следственную комиссию возглавить и все досконально о заговоре вызнать.
– Надо будет уступить ему своего делопроизводителя, – сводя разговор в шутку, бросил я. – Эта ищейка чужой кусок за три версты чует.
– А все же, определенно вам скажу, заговор есть, – тихо проговорила Екатерина Павловна, направляясь к гостям. – Но, полагаю, он не помешает вам остаться нынче вечером?
От каменных стен Брусьева Костыля уже вовсю тянуло осенней сыростью, и потому каждый день здесь жарко пылал камин, пытаясь обогреть продрогших хозяев.
– О, наше северное лето, карикатура южных зим, – бросая тоскливый взгляд в окно, с чувством процитировал Лис замечательную фразу, еще не вышедшую из-под пера юного царскосельского лицеиста. – Слушай, граф, я уж не знаю, кому здешняя осень – болдинская, но лично мне это «пышное природы увяданье» абсолютно не в тему. Пора уже наконец в поход на Неаполь, там хоть тепло, – во всю прыть тосковал мой напарник. – Как хорошо было в Турции! Море, солнце, воздух – хоть по чашкам разливай. Дамочки в неглиже у фонтана курлычут… Я, кстати, обещал им вернуться, а до сих пор околачиваю тут не пойми что не пойми чем. Это правильно? Можешь не отвечать, я тебе и так скажу: это неправильно. Они там, поди, уже новый фонтан слез наплакали, а мы все ни ухом ни рылом. Харэ балдеть! Поехали в разведку!
– Что разведывать? – Я, усмехнувшись, прошел через библиотеку и, водрузившись на подоконник, уставился на улицу. – Осень здесь действительно наступает слишком рано. – Я обернулся к тоскливо развалившемуся в кресле Сергею. – Знаешь, у меня такое ощущение, что я уже эту картину видел.
– В последние дни – каждое утро, – хмуро глядя в огонь, парировал Сергей.
– Нет, не сейчас, хотя и здесь. Помнишь, когда ты газету притащил.
– Какую газету? – не спуская глаз с огня, лениво спросил напарник.
– Из другого мира. Когда нас под Брусьев Костыль завлекло.
– А-а-а, это. – Лис неопределенно кивнул.
– Точно так же, – продолжал я, – листья падают, вся земля желто-красная, повсюду запустение, и вдруг гляжу… – Я осекся, вскакивая с подоконника. – Черт!
– Какой еще черт? Что там стряслось? – обернулся Лис.
– Снова она!
– Кто?
– Траурная Букетница!!!
ГЛАВА 29
Все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные – гибли.
Никколо Макиавелли
Холодная испарина выступила у меня на лбу, и звуки невысказанных слов, мгновенно сбившись в тугой комок, встали поперек горла.
– Граф, ты не приболел? – быстро оценивая мою внезапную бледность, переполошился Лис.
Я продолжал указывать в парк, туда, где по желтым листьям брела неведомая колдунья, собирая яркоцветные экспонаты для своего ядовитого гербария.
– Оба-на! – Сергей напрягся, точно хищник, готовый к броску. – Слушай, это «жу», ни фига, ни разу, неспроста. Пора бы потолковать с мадамой о видах на урожай! В конце концов, здесь частное владение, а не парк культуры и отдыха.
Мы устремились во двор одновременно, не совсем понимая, что, собственно, намереваемся делать с нарушительницей границ приватной территории и о чем с ней разговаривать. Мы не спустились, а буквально ссыпались вниз, едва не сбив с ног кого-то из прислуги. Но, к величайшему удивлению, осенний парк был пуст, и лишь опавшая листва с унылой безысходностью шелестела под ногами.
– Не врубаюсь! – Лис пристально оглядел унылую картину увядания и запустения.
Между ветвей деревьев, спешивших окончательно расстаться с последними клочьями летнего наряда, уже вовсю просматривались дома Брусьевой слободы, но ни за воротами, ни перед ними Траурной Цветочницы не наблюдалось.
– Шо за на фиг? – Сергей досадливо пнул обломанную недавним штормовым ветром сухую ветку. – А где ж тетка? Минуту ж назад здесь была. Выдуло ее, что ли? Эй, паря! – окликнул он привратника, как ни чем не бывало старательно прошивавшего дратвой старый башмак. – Тут вот щас мадама с листиками шастала. Не видел, куда сквозанула?
– Не было никого-с! – резво вскочил сторож, одной рукой хватая прислоненную к забору алебарду, а другой продолжая удерживать ремонтируемую обувь.
– То есть как это? – обескураженно вытаращился я. – Мы сами ее только что видели!
Привратник глянул на взбеленившихся господ то ли с удивлением, то ли с испугом, должно быть, полагая, что предоставленные сами себе баре изрядно перебрали вчера и не могут дать ладу голове сегодня.
– Никто не проходил-с, – точно оправдываясь, повторил он. – Ни одна живая душа.
– А неживая? – тут же выпалил Лис, и сторож, окончательно убеждаясь в правоте своей ужасной догадки, попробовал судорожно перекреститься башмаком.
– Не иначе, как дом опять шутки начал шутить!
– От Брюса с приветом, – себе под нос пробормотал мой напарник.
– Это уж точно, – скривился я, собираясь возвращаться. – Но если так, то наверняка сие видение имеет какой-то тайный смысл.
– Да ну, – вяло отмахнулся Лис, не слишком жаловавший мистические объяснения неподвластных его бойкому уму событий. – Наверняка где-то спряталась. Волхвов помнишь? У них вон какие примочки имелись на тему маскировки! Прильнут к дереву – с двух шагов не заметишь. Букетница наша очень может быть, что из того же корня. Места здесь сам знаешь какие – на всю голову шаманские!
– И все же, по-моему, это определенно некий знак.
Наша странная беседа грозила вылиться в спор абсолютно бездоказательный, а потому громкий и бестолковый.
– А вот извольте видеть, ваше сиятельство, по тракту гусар во весь опор мчит, – окликнул уходящего хозяина обувшийся наконец привратник. – Не к нам ли?
Я обернулся туда, куда указывал страж ворот.
– Никак это младший Багратион! – разглядывая лихого наездника из-под руки, констатировал Лис.
И точно, стоило всаднику приблизиться, как мы воочию смогли разглядеть нашего храброго соратника по набегу на султанский гарем. По возвращении в столицу грузинский царевич был зачислен старшим адъютантом в ставку главнокомандующего и теперь красовался в новом, с иголочки, мундире подполковника лейб-гвардии ее императорского величества гусарского полка и Анной II степени на шее.
– Добрый вам день, милейший Роман Иванович! – Я подошел к воротам, у которых вовсю суетился охранник.
– И вам того же, ваше сиятельство! – Князь Багратион по-ухарски осадил горячего ахалтекинского скакуна у кружевной решетки парка.
– В гости или по делу? – с удовольствием глядя, как ловко спрыгивает наземь прирожденный кавалерист, спросил я.
– Когда пожелаете, то и так, и так, – улыбнулся молодой подполковник.
– Отчего ж, конечно, пожелаем. – Я сделал приглашающий жест рукой, и князь Багратион повел коня в поводу через опустелый парк. – Что-то произошло? – глядя на поднимающиеся и опадающие бока тонконогого гнедого жеребца, поинтересовался я. – Вы так мчали!