Страница:
– Пойдемте-ка лучше в курильню, – смиряясь наконец с тем, что я не порождение опиумных паров, выдавил хозяин лавки. – Это вы одна такой? Или же все, на горе вашего мужа?
Из– под ближайшей чадры послышался смех князя Багратиона. Кроме меня, он единственный из присутствующих свободно понимал турецкую речь.
– Значит, таки все, – сокрушенно заключил Эфраим бен Закрия. – Я прошу вас, идемте подальше от окон, мне не нужны лишние неприятности, точно также, как и вам. Итак, господа, – продолжил он, когда мы оказались за плотными занавесями, отделявшими торговую часть заведения от приватных помещений. – Как я понимаю, вас не интересуют серьги и браслеты, и колье вам тоже ни к чему. Чем же я могу быть полезен? Очень хотелось бы верить, что деньгами, – не давая вставить слова, тоскливо вздохнул он. – Потому что ежели нет, то за что такое несчастье на мою седую голову в такой светлый день?
– Вы не спросите, кто мы? – несколько обескураженный приемом поинтересовался я.
– Упаси Бог, зачем мне лишняя головная боль? Вы друзья моего доверителя, этого вполне достаточно, чтобы я решил, будто вы честные люди и не хотите зла старому Эфраиму, у которого в жизни и без того было так мало того, что хотелось бы вспомнить. Скажу только одно: мне отчего-то кажется, что вы больше похожи на тех, кто стоит по ту сторону крепостных стен, чем на тех, кто сидит по эту.
– Верно, господин бен Закрия, – согласился я, усмехаясь экстравагантной манере представителя «Банко ди Ломбарди» изъяснять свои мысли. – Вы правы, мы офицеры союзной армии. Нам очень нужна ваша помощь.
– Давайте попробую угадать! – едва дождавшись завершения моей фразы, с неизъяснимой грустью проговорил ювелир. – Вы бежали из плена и хотите перебраться к своим.
– К своим нам действительно нужно перебраться, – утвердительно кивнул я. – Но чуть попозже.
– Это можно, – обрадованный, должно быть, незначительностью предполагаемого ущерба, затараторил ловкий торговец. – Кому же придет в голову идти среди бела дня? Я поведу вас ночью…
– Речь не об этом! Мы должны освободить из плена нашего товарища.
– Ну да, – безрадостно кивая, вздохнул Эфраим бен Закрия, – как я мог надеяться на лучшее? Вчера по небосклону катилась алая, точно кровь невинно убиенного, луна, а сегодня поутру у самых дверей лавки разлеглась большущая черная собака! Как я мог надеяться? Что я себе думал? Ну, да что говорить, господин Палиоли столько сделал для меня, что я много ему обязан. Будь по-вашему, назовите имя того несчастного, которому надо помочь, и мы вместе подумаем, что можно сделать.
– Генерал от артиллерии граф Наполеон Бонапартий, – отчеканил я.
– Я спрашивал, кто этот несчастный? – всплеснул руками торговец драгоценностями, должно быть, проклиная день и час, когда он познакомился с доном Умберто Палиоли. – Неужто я мог быть так слеп?! Этот несчастный – я! Лучше бы вы уже взяли город и не вешали мне на шею такие заботы, как ваши хлопоты. Ладно, хорошо! Раз Эфраим бен Закрия сказал полновесное слово, то из этого слова можно чеканить монету, и ни один кади [38] не сочтет ее фальшивой! Я не буду говорить, что все сделаю, но скажу вам так: попробую. Сейчас я уйду. Ради Бога, не беспокойтесь, не ходите зря по лавке, не открывайте никому двери. Если я смогу быть вам полезным, открою их сам, а нет, – он развел руками, – мне не хочется об этом даже на минуту подумать. Но ежели вдруг к вечеру я не вернусь, можете передать дону Умберто, что я ему уже больше ничего не должен.
– К нам могут еще присоединиться люди, – предупредил я.
– Если вас тут целая армия, чего ж вы мучаете одного бедного торговца, пусть даже не самого бедного? Идите на штурм, кричите «Ура!» и размахивайте саблями. Я такое уже видел несколько раз. Как вспомню, так вздрогну, как вздрогну – так мороз по коже.
– Нам очень нужна ваша помощь, – вновь настойчиво повторил я.
– Ох как я не хотел слышать эти слова. – Любезный хозяин печально махнул рукой и направился к выходу. – Ладно, собирайте у меня в лавке свою армию, не щадите здесь ничего! Что вам судьба и жизнь какого-то иноверца? Но все-таки помните, что я вам сказал, и уж как могу, я постараюсь сделать все, на что изъявит согласие Царь Небесный.
Между тем путь Лиса по турецкой бюрократической лестнице закончился в покоях главного визиря. Тот сидел на подушках, уютно поджав под себя ноги, а грозного вида эфиопы в высоких шапках, алых шароварах и расшитых золотом жилетках на голое тело сторожили его покои, сурово держа перед собой двулезвийные топорики с далеко выдающимися острыми копейными наконечниками.
– О благословенный свет мудрости! – Лис распластался ниц перед визирем, с наслаждением вытягивая ноги на мягком персидском ковре. – Сияние, исходящее от посещающих вас небесно-возвышенных мыслей, слепит мне глаза. Позвольте я буду продолжать говорить, не поднимаясь.
– Зачем же? – Визирь Селима III, впитавший наряду со вкусом к турецким славословиям и роскоши глубокое почтение к французскому этикету, был несколько смущен раболепством моего друга. – Садитесь рядом со мной и расскажите все подробно.
– Ну вот, – обреченно вздохнул Лис на канале связи, – отлежаться не удастся, а я так надеялся. У меня от местных тапочек ноги гудят, шо труба архангела в последний день. Это ж, мама дорогая, как они здесь ходят?!
– Желаете чаю или кофе, уважаемый Ахмад Акбар ибн Батик? Или, быть может, трубку?
– Кофе, трубку и чего-нибудь поесть! А то ж с утра без маковой росинки… – Лис осекся. – Ну, в смысле, не ел ничего.
Визирь хлопнул в ладоши, и дожидавшиеся сигнала молчаливые слуги быстро уставили ковер перед собеседниками угощением, от которого в моем животе возмущенно начали ворочаться кишки.
– Нам передали ваши слова, из которых мы узнали, что храбрейший Ибрахим-Паша наголову разгромил армию недостойного французского мятежника Александра Дюма, именующего себя базилевсом.
– Да-а! – радостно взорвался Сергей, торопясь блеснуть воинственным красноречием. – Это было у стен Кейсарии. Армия французов двигалась по направлению к Хайфе, стремясь захватить этот важнейший порт и тем самым обеспечить переброску войск к Сирии. Батальоны зефиров [39] двигались по холмам, отделяющим побережье от возвышенной части страны. Они пытались заранее углядеть, когда появятся наши храбрые мамлюки, но Аллах отвратил их взгляды. Мы каждую ночь, пока французы двигались от Яффо к Кейсарии, гнали поблизости от их охранения табуны кобылиц, чтобы приучить врага к постоянному топоту копыт. Но вот когда генерал Дюма был возле старой крепости, мы обрушили на его голову свои острые сабли, как неумолимые молнии, которыми Аллах испепеляет бесчисленное воинство шайтана.
Мы сбросили нечестивцев в море и даже самозваного базилевса не смогли затем отыскать между раненых и убитых. Видевшие говорят, что он сгинул в морской бездне, как и подобает бунтовщику и злодею. Теперь армия победоносного Ибрахим-Паши в неисчислимой силе идет на помощь отцу правоверных. И когда б не корабли французского гяура, адмирала Перри, заставившие меня сменить палубу шебеки на седло коня, а затем – вновь на палубу корабля, я бы еще позавчера был здесь. Стало быть, не успеет солнце трижды взойти над холмами Стамбула, как зеленые флаги пророка будут видны на горизонте.
– О храбрейший узбаши, весть, принесенная тобой, драгоценна, точно волшебный эликсир для смертельно больного! – Визирь радостно ухватил рукав Лисова халата. – Нынче же вы самым подробным образом представите ваши вести пред солнечным ликом несравненного Селима III. Поверье, султан щедро наградит вас!
– Любая награда величайшего из великих неоценима и щедра! – гаркнул Лис так, что телохранители визиря невольно вытянулись по стойке «смирно». – Аллах свидетель, я готов драться за него, как лев! То есть спать по шестнадцать часов в сутки, жрать, как не в себя, и посылать за хавчиком кого-нибудь другого. Кстати об охоте! Вы там с этим Беном шо-нибудь накопали?
– Агент Палиоли не слишком обрадовался нашему вызову, но сказал, что поможет, — сообщил я. – Сейчас он пошел разведывать обстановку…
– И обещал вернуться, шо тот Карлсон, – не дал мне договорить Сергей. – Ладно, я так понял, вы пока сидите, ждете возвращения Будулая, и это правильно. Надеюсь, мне сейчас в честь дня победы какую-никакую жилплощадь выделят, и я тут же мотнусь за вами. Заметано?
– Заметано, – согласился я.
– Тока ж – жди меня, и я вернусь.
Ждать пришлось долго, мы уже стали опасаться, не случилось ли чего. Я вновь активизировал связь, когда в замке повернулся ключ, и в дверях показался долгожданный Эфраим бен Закрия.
– Почтеннейшие господа, – тихо произнес он, закрывая двери. – Сейчас вам снова предстоит стать дамами, и, ради Бога, постарайтесь выглядеть не так, будто вы целую ночь гребли в шторм на галере. Вас ожидает валиде-султан [40].
ГЛАВА 27
По ювелирной лавке Эфраима бен Закрии прокатился сдавленный негромкий смешок. Лихие гусарские усы Дениса Давыдова и молодого князя Багратиона вздыбились, демонстрируя неподдельный интерес к будущему визиту.
– Ой, я умоляю вас, тихо! Без ваших глупых шуточек! – видя реакцию моих спутников, взмолился торговец драгоценностями. – Не искушайте свою удачу – эта девица с легкостью отворачивается от всякого, на ком только что останавливала взор, уж поверьте мне, я знаю, что говорю.
– Все будет хорошо, эффенди, – заверил я, делая знак гусарам взять себя в руки.
– Хотел бы я знать, во что мне обойдется ваша уверенность, – вздохнул агент ломбардского банка. – Ладно, идем. И заклинаю, чем скромнее будете вы, тем живее останемся мы все.
Стража у Врат Наслаждений внимательным недоверчивым взглядом осмотрела странную процессию, направлявшуюся в старый дворец сераля [41], где, окруженная почетом и роскошью, обитала валиде-султан, мать возможного престолонаследника Османской Порты.
– Славнейшая и возвышенная Накшидиль, да продлит Аллах дни ее и усладит ночи, пожелала видеть возлюбленных жен посланца Ибрахим-Паши, храбрейшего Ахмада Акбара ибн Батика. Кроме того, валиде-султан желает явить им свою воспетую поэтами щедрость. – С этими словами ювелир распахнул переметную суму, которую нес на плече, демонстрируя стражникам груду золота и драгоценностей, слепящую глаза подобно сокровищам Али-Бабы.
Начальник караула, не глядя, должно быть, по устоявшейся традиции, запустил в бесценную россыпь лопатообразную пятерню и, выхватив из нее все, что уместилось в кулаке, молча кивнул на открытую калитку в огромных воротах. Закутанные в покрывало «жены» гуськом проследовали за провожатым, скромно потупив взор, и лишь известный насмешник князь Багратион не удержался от кокетливого жеста своими тонкими белыми пальцами, вполне соперничающими по красоте с руками иной прелестницы.
Мы пересекли широкий двор, полный забавляющихся странной игрой евнухов. Одетые в разноцветные картонные головные уборы с множеством колокольчиков, эти стражи прокисшего целомудрия с визгом носились друг за другом, пытаясь сбить колпак с бегущего впереди и не дать собственной шляпе упасть наземь. Суетливая куча мала, в которую все больше и больше превращалась эта игра, дала нам возможность пройти, не привлекая внимания, до самого дворца.
Здание, где ожидала нас валиде-султан, было, несомненно, роскошным, однако хранившим ощутимые черты запустения. Позолота, обильно украшавшая тонкую резьбу, покрывавшую стены и колонны, сильно облуплена, мебель, расставленная в анфиладе дворцовых покоев, казалась случайной, точно ее приносили сюда откуда только могли и расставляли без какого бы то ни было порядка. Скучающий сквозняк одиноко гулял среди множества пустых комнат, пытаясь играть тканью занавесей и тончайшими шелками покровов. Однако даже ему здесь жилось тоскливо.
– Перед валиде-султан следует преклонить колени, – предупредил нас любезный Эфраим. – Я отвлеку евнухов; которые охраняют покои государыни, и у вас будет минут десять, чтобы переговорить с ней с глазу на глаз. – Он толкнул очередную дверь, и мы оказались в зале, который среди всеобщего запустения являлся замечательным оазисом порядка и утонченного европейского вкуса.
– Добро пожаловать, господа, – отбрасывая тонкую кисею чадры, проговорила славнейшая и возвышенная Накшидиль на прекрасном французском языке с едва заметным акцентом, но не турецким, а тем, с которым говорят выходцы из дальних французских колоний.
Любимые «жены» узбаши ибн Батика, отвесив челюсти, глядели на стареющую красавицу. В том же, что мать престолонаследника, несмотря на возраст, очень хороша собой, мог убедиться всякий, имеющий глаза. Лицо ее, тонко очерченное, с пухлыми, чуть капризными губами, освещалось прямым и ясным взглядом ярких черных глаз. Золотистые же волосы, убранные в замысловатую прическу, будучи распущенными, должны были ниспадать изрядно ниже середины ее спины. Что и говорить, женщина, восседавшая перед нами на резном золоченом кресле, была несказанно хороша, но… она не была ни турчанкой, ни грузинкой, ни черкешенкой, ни…
– Вижу, мой облик смутил вас, – любуясь произведенным эффектом, шаловливо проговорила валиде-султан. – Не ломайте себе голову! Конечно же, я француженка. Мое настоящее имя Мари Марта Айме Дюбук де Ривери. Больше двадцати лет назад корабль, на котором я возвращалась из Нанта к родителям на Мартинику, был захвачен пиратами алжирского дея [42].
Этот правитель так был поражен моей красотой, что послал драгоценный трофей в подарок турецкому султану Абдул-Гамиду. Не скажу, чтобы я обрадовалась такому повороту судьбы, но меня никто не спрашивал. И все же, говоря правду, мне грех жаловаться. Престарелый султан был утонченным сластолюбцем, и я скрасила его последние годы, хотя, возможно, несколько их сократила. Теперь у нас растет сын Махмуд. Если Господу нашему и Аллаху будет угодно, в свой час он также станет властителем Османской Порты, как и его отец. Во всяком случае, пока султаном остается мой добрый приятель Селим III, Махмуду ничего не угрожает, а потомков мужского пола у Тени Аллаха нет и, смею надеяться, не будет. – Айме сделала паузу, старательно разглядывая глаза каждого из нас, затем, остановив взгляд на рослой фигуре Мюнхгаузена, неспешно произнесла: – И все же я не могу сказать, что любила Абдул-Гамида или его племянника Селима. Они были добры со мной, я платила им тем же. Но сейчас в Стамбуле тревожно: русская армия стоит у стен Константинополя, угрожая разрушить мой покой и будущее моего сына. Правда, сегодня пришло известие, что Ибрахим-Паша разгромил где-то в Святой Земле друга моего детства Александра Дюма дела Пайетри, но… – Она подняла бровь, испытующе глядя на нас.
– Ваша догадка верна, – нарушил я молчание, – битва у Кейсарии придумана нами вчера ночью, и победоносный Ибрахим-Паша не идет спасать Константинополь от неверных.
– Я так и подумала, – грустно вздохнула пылкая креолка. – Что ж, тогда перейдем к делу. Какую помощь вы хотите получить и что за это в случае успеха будет гарантировано мне?
– В плену у султана оказался российский полководец граф Бонапартий, – тихо проговорил я, стараясь не привлекать внимания копающихся в золоте евнухов по ту сторону двери.
– Я слышала о нем, – кивнула валиде-султан, загадочно улыбаясь. – Мне об этом человеке писала одна наша с Александром общая знакомая.
– Жозефина де Богарне? – предположил я, вспоминая довольно часто употребляемый в переписке Наполеона позывной «Морская лилия».
Судя по тому, что нам удалось прочесть, человек, скрывавшийся под этим странным именем, знавал базилевса задолго до его восшествия на престол и теперь обладал информацией достаточно приватного свойства. Жозефина, немало преуспевшая в искусстве любви креолка с далеких островов, вполне годилась для исполнения подобной роли. Ее муж, виконт де Богарне, казненный в мрачные годы Директории, по сути, был невинной жертвой, и чудом спасшаяся от гильотины подруга валиде-султан с высокой долей вероятности могла числить среди виновников террора и бывшего генерала Республики Александра Дюма. Жизнь порой весьма причудливо разводит дороги юношеской дружбы.
– Жозефина, – с легким удивлением глядя на меня, подтвердила француженка. – Вы знакомы с ней?
– Наслышан, – уклончиво ответил я.
– Так вот моя подруга рекомендовала мне помочь генералу Бонапартию найти общий язык с Селимом III до того, как Александр Дюма придет под стены Константинополя.
– По сути дела, я повторю слова госпожи Богарне, – проговорил я. – Положение Османской Порты безнадежно. Оно даже хуже, чем можно предположить. Изменники внутри столицы готовят переворот, чтобы посадить на трон Мустафу, брата султана. Об этом мне известно достоверно. Им чуждо все европейское, и вы как едва ли не главная виновница реформ, можете стать первой жертвой их мести.
Вне стен Константинополя обстановка для вас также безрадостна. Крепость окружена, подхода ваших союзников ждать не приходится. Если венская коалиция овладеет землями Порты, ваш сын унаследует только кровь османов и ничего более. Если же вы согласитесь помочь и Константинополь откроет ворота российской армии, Турция как держава останется на карте, хотя, вероятно, под совместным протекторатом рыцарственного союза. Что делать, мадам, есть время взлета и часы падения.
Я, в свою очередь, могу обещать, что Мустафа будет вывезен в одну из европейских столиц и никогда уже не вернется в Османскую Порту. Если хотите, Селим III тоже может быть поселен где-нибудь в Крыму, скажем, в Бахчисарае. Вы же получите султанские богатства, титул королевы-матери и полную возможность жить в свое удовольствие там, где вам заблагорассудится.
– Хорошо, – после трехминутной задумчивости спокойно и деловито произнесла Айме Дюбук де Ривери. – Вы говорите дельные вещи, но у меня есть одно условие.
– Какое же? – торопливо поинтересовался я, понимая, что и так наобещал столько, что едва ли смогу исполнить.
– Селим III по-прежнему останется султаном.
– Для чего вам это? – спросил я, искренне удивляясь.
– Россия, Австрия и Франция наверняка поделят Османскую Порту, как до того Россия, Австрия и Пруссия разделили Речь Посполитую. Кто бы ни был в этот момент султаном, ему придется на это пойти и поставить свою подпись под унизительным договором, разрывающим в клочья великую империю. Селиму III это не впервой, он уже терял земли и в Валахии, и в Крыму, и на Балканах. В истории страны на голову этого султана будут обрушены проклятия, так же как сейчас восхваления. Но я не хочу, чтобы яд людской ненависти пролился на голову моего сына. Он придет к власти, когда настанет его черед, и, если даст Господь всемилостивейший и великий, Махмуд создаст новую державу, и я ему в этом всемерно помогу. – Бывшая наложница замолчала, пытаясь разглядеть в наших глазах, какое впечатление произвела на «тайное посольство» ее речь.
Я беззвучно кивнул, признавая справедливость и умеренность требований нашей союзницы.
– Что ж, в таком случае я вам помогу. – Айме громко хлопнула в ладоши, призывая евнухов. – Накройте этим госпожам стол в моем киоске и укажите им путь к нему, а я вскоре к ним присоединюсь.
Киоск, или, более правильно, кёшк – своеобразный павильон, небольшой летний дворец, был расположен на склоне холма, сбегающего к морю и упирающегося в обрез воды мощными крепостными стенами. Это было одно из множества подобных тенистых мест, где, по замыслу архитектора, можно было есть сладкий шербет, запивая его тонким хиосским вином, расслабленно глотать ароматный дым кальяна и любоваться попеременно спокойным голубым морем или нежными прелестями исполняющих танец живота невольниц. Должно быть, эту летнюю резиденцию облюбовала для себя красавица Айме, хотя и лишенная по закону права зваться любимой женой правящего султана, но вместе е тем сохранившая огромное влияние при дворе и потому легко позволявшая себе подобные вольности.
Двое белых евнухов, судя по внешности, греков или фракийцев, охраняли киоск в отсутствие властной хозяйки, но, услышав распоряжение госпожи, засуетились, спеша открыть нам двери, расстелить персидские ковры и набросать расшитые подушки для удобного сидения высокородных дам. Угощение появилось едва ли не сразу после того, как мы расположились в комнате с прекрасным видом на Босфор, где как на картинке, заключенной в огромную резную раму, красовались фрегаты некогда грозного флота неудачливого султана. Между кораблями туда-сюда быстро сновали ялики и лихтеры, где на веслах, а где под косым латинским парусом.
Ждать подругу самовластного повелителя Османской Порты нам пришлось не менее трех часов. Привычные к быстрым решительным действиям гусары, да и Мюнхгаузен, вынужденный актерствовать перед лицом неприятеля вместо того, чтобы встретить его во всеоружии, раздраженно перешептывались, должно быть, подозревая нашу союзницу во всех тяжких грехах. Пытаясь скоротать время, я вызвал Лиса.
Визирь султана не бросал слов на ветер, и теперь Сергей, на радость собравшемуся Дивану, расцвечивал сообщения о полном разгроме Александра Дюма множеством колоритнейших деталей.
– …И тут я заметил, как Гетайры Доблести окружают своего базилевса железною стеной и пытаются пробить дорогу сквозь наш строй, пусть даже и ценой собственных жизней. Я крикнул им: «Сдавайтесь, неверные! Аллах любит храбрецов, мы сохраним вам жизнь!» Но эти безумцы, вскормленные молоком дикой волчицы, кричали в ответ: «Как бы не так! Гетайры умирают, но не сдаются!»
– И что же? – с замиранием сердца переспросил Селим III, внимавший довольно своеобразному, но весьма эмоциональному пересказу последнего этапа битвы при Ватерлоо.
– Пророк Мохаммед свидетель мне, это был тот редкий случай, когда гяуры сказали правду. Они полегли все до одного, прокладывая кровавый путь к спасению того, кого они величали базилевсом.
– О-о-о! – почтительно вздохнул султан, качая головой. – Какие храбрецы! Мне бы столь верных и преданных воинов.
– О величайший из великих! О гром молний Аллаха! Солнце, Луна и все прочие светила, даже те, которые не видны простым оком, служат тебе, предвещая сокрушительные победы. Как же можно усомниться в непоколебимой верности твоих подданных?
– Все это слова, только слова, – пренебрежительно отмахнулся Селим III. – Кругом измены и предательства! Мне стоило бы казнить всех, кто осмеливается противоречить моей воле, пусть даже шепотом, даже наедине с собой. Я же пытаюсь увещевать неразумных, говорю им, что сам Аллах велел побивать неверных их же оружием. Но тем, кто желает сытно есть и мягко спать, нет дела ни до султана, ни до Аллаха. Однако я перебил тебя, храбрый узбаши, поведай, чем же закончился этот бой?
– Зная, как опасен может быть враг, я оставил за грядой холмов отряд в сотню отборных мамлюков. Когда же базилевс Искандер с гетайрами уже пробился к дороге, я обрушил клинки правоверных на его голову и головы тех, кто был с ним. Они не могли больше драться и бежали до самого моря, не желая испытать милость Ибрахим-Паши.
Дальнейшего я не видел сам, но, как мне говорили, даже бездна не остановила неистовых франков! Они бросились в кипящие воды, точно ища в них спасения, и нашли там неумолимую гибель.
– То, что рассказываешь ты, мой славный ага, наполняет сердце мое радостью и одновременно скорбью…
– Господа, – послышался тихий голос Мюнхгаузена, прервавший мои созерцания, – по тропинке, идущей сюда, стражники ведут Наполеона.
– Много охраны? – скороговоркой выдохнул Денис Давыдов.
– Три человека, и все евнухи.
– Черные? Белые?
– Черные, – доложил Конрад.
– Это хуже, – вздохнул я. – Черные вполне сохраняют ловкость и силу.
– Нас тут четверо! – напомнил Денис Давыдов. – И все отчаянные рубаки! Неужто мы не одолеем каких-то евнухов?
– Скорее всего одолеем, – усмехнулся я недобро. – Однако это надо будет сделать тихо, быстро и одновременно. Становимся у дверей и начинаем по щелчку!
Черные евнухи, подойдя к роскошному павильону Айме, остановились, выслушивая доклад своих белых собратьев, затем, вероятно, желая выяснить, какого черта на месте встречи почтенной султанши с ее недостойным земляком делают жены приезжего узбаши, оставили пленника на попечение греко-фракийцев и устремились по лестнице на второй этаж, намереваясь испортить нам трапезу.
Это было не совсем то развитие событий, которого мы ожидали, но что поделать. Едва массивные фигуры черных евнухов ввалились в гостевые покои, я негромко щелкнул пальцами. Атака была стремительной и короткой, как это обычно бывает у кавалеристов. Мюнхгаузен обрушил свои немалые ладони на уши ближайшего недомужчины, я рубанул второго ребром ладони по кадыку, Давыдов с Багратионом сшибли с ног третьего и теперь, набросив на голову плотную накидку, готовили свою жертву к предстоящей встрече с Аллахом.
Из– под ближайшей чадры послышался смех князя Багратиона. Кроме меня, он единственный из присутствующих свободно понимал турецкую речь.
– Значит, таки все, – сокрушенно заключил Эфраим бен Закрия. – Я прошу вас, идемте подальше от окон, мне не нужны лишние неприятности, точно также, как и вам. Итак, господа, – продолжил он, когда мы оказались за плотными занавесями, отделявшими торговую часть заведения от приватных помещений. – Как я понимаю, вас не интересуют серьги и браслеты, и колье вам тоже ни к чему. Чем же я могу быть полезен? Очень хотелось бы верить, что деньгами, – не давая вставить слова, тоскливо вздохнул он. – Потому что ежели нет, то за что такое несчастье на мою седую голову в такой светлый день?
– Вы не спросите, кто мы? – несколько обескураженный приемом поинтересовался я.
– Упаси Бог, зачем мне лишняя головная боль? Вы друзья моего доверителя, этого вполне достаточно, чтобы я решил, будто вы честные люди и не хотите зла старому Эфраиму, у которого в жизни и без того было так мало того, что хотелось бы вспомнить. Скажу только одно: мне отчего-то кажется, что вы больше похожи на тех, кто стоит по ту сторону крепостных стен, чем на тех, кто сидит по эту.
– Верно, господин бен Закрия, – согласился я, усмехаясь экстравагантной манере представителя «Банко ди Ломбарди» изъяснять свои мысли. – Вы правы, мы офицеры союзной армии. Нам очень нужна ваша помощь.
– Давайте попробую угадать! – едва дождавшись завершения моей фразы, с неизъяснимой грустью проговорил ювелир. – Вы бежали из плена и хотите перебраться к своим.
– К своим нам действительно нужно перебраться, – утвердительно кивнул я. – Но чуть попозже.
– Это можно, – обрадованный, должно быть, незначительностью предполагаемого ущерба, затараторил ловкий торговец. – Кому же придет в голову идти среди бела дня? Я поведу вас ночью…
– Речь не об этом! Мы должны освободить из плена нашего товарища.
– Ну да, – безрадостно кивая, вздохнул Эфраим бен Закрия, – как я мог надеяться на лучшее? Вчера по небосклону катилась алая, точно кровь невинно убиенного, луна, а сегодня поутру у самых дверей лавки разлеглась большущая черная собака! Как я мог надеяться? Что я себе думал? Ну, да что говорить, господин Палиоли столько сделал для меня, что я много ему обязан. Будь по-вашему, назовите имя того несчастного, которому надо помочь, и мы вместе подумаем, что можно сделать.
– Генерал от артиллерии граф Наполеон Бонапартий, – отчеканил я.
– Я спрашивал, кто этот несчастный? – всплеснул руками торговец драгоценностями, должно быть, проклиная день и час, когда он познакомился с доном Умберто Палиоли. – Неужто я мог быть так слеп?! Этот несчастный – я! Лучше бы вы уже взяли город и не вешали мне на шею такие заботы, как ваши хлопоты. Ладно, хорошо! Раз Эфраим бен Закрия сказал полновесное слово, то из этого слова можно чеканить монету, и ни один кади [38] не сочтет ее фальшивой! Я не буду говорить, что все сделаю, но скажу вам так: попробую. Сейчас я уйду. Ради Бога, не беспокойтесь, не ходите зря по лавке, не открывайте никому двери. Если я смогу быть вам полезным, открою их сам, а нет, – он развел руками, – мне не хочется об этом даже на минуту подумать. Но ежели вдруг к вечеру я не вернусь, можете передать дону Умберто, что я ему уже больше ничего не должен.
– К нам могут еще присоединиться люди, – предупредил я.
– Если вас тут целая армия, чего ж вы мучаете одного бедного торговца, пусть даже не самого бедного? Идите на штурм, кричите «Ура!» и размахивайте саблями. Я такое уже видел несколько раз. Как вспомню, так вздрогну, как вздрогну – так мороз по коже.
– Нам очень нужна ваша помощь, – вновь настойчиво повторил я.
– Ох как я не хотел слышать эти слова. – Любезный хозяин печально махнул рукой и направился к выходу. – Ладно, собирайте у меня в лавке свою армию, не щадите здесь ничего! Что вам судьба и жизнь какого-то иноверца? Но все-таки помните, что я вам сказал, и уж как могу, я постараюсь сделать все, на что изъявит согласие Царь Небесный.
Между тем путь Лиса по турецкой бюрократической лестнице закончился в покоях главного визиря. Тот сидел на подушках, уютно поджав под себя ноги, а грозного вида эфиопы в высоких шапках, алых шароварах и расшитых золотом жилетках на голое тело сторожили его покои, сурово держа перед собой двулезвийные топорики с далеко выдающимися острыми копейными наконечниками.
– О благословенный свет мудрости! – Лис распластался ниц перед визирем, с наслаждением вытягивая ноги на мягком персидском ковре. – Сияние, исходящее от посещающих вас небесно-возвышенных мыслей, слепит мне глаза. Позвольте я буду продолжать говорить, не поднимаясь.
– Зачем же? – Визирь Селима III, впитавший наряду со вкусом к турецким славословиям и роскоши глубокое почтение к французскому этикету, был несколько смущен раболепством моего друга. – Садитесь рядом со мной и расскажите все подробно.
– Ну вот, – обреченно вздохнул Лис на канале связи, – отлежаться не удастся, а я так надеялся. У меня от местных тапочек ноги гудят, шо труба архангела в последний день. Это ж, мама дорогая, как они здесь ходят?!
– Желаете чаю или кофе, уважаемый Ахмад Акбар ибн Батик? Или, быть может, трубку?
– Кофе, трубку и чего-нибудь поесть! А то ж с утра без маковой росинки… – Лис осекся. – Ну, в смысле, не ел ничего.
Визирь хлопнул в ладоши, и дожидавшиеся сигнала молчаливые слуги быстро уставили ковер перед собеседниками угощением, от которого в моем животе возмущенно начали ворочаться кишки.
– Нам передали ваши слова, из которых мы узнали, что храбрейший Ибрахим-Паша наголову разгромил армию недостойного французского мятежника Александра Дюма, именующего себя базилевсом.
– Да-а! – радостно взорвался Сергей, торопясь блеснуть воинственным красноречием. – Это было у стен Кейсарии. Армия французов двигалась по направлению к Хайфе, стремясь захватить этот важнейший порт и тем самым обеспечить переброску войск к Сирии. Батальоны зефиров [39] двигались по холмам, отделяющим побережье от возвышенной части страны. Они пытались заранее углядеть, когда появятся наши храбрые мамлюки, но Аллах отвратил их взгляды. Мы каждую ночь, пока французы двигались от Яффо к Кейсарии, гнали поблизости от их охранения табуны кобылиц, чтобы приучить врага к постоянному топоту копыт. Но вот когда генерал Дюма был возле старой крепости, мы обрушили на его голову свои острые сабли, как неумолимые молнии, которыми Аллах испепеляет бесчисленное воинство шайтана.
Мы сбросили нечестивцев в море и даже самозваного базилевса не смогли затем отыскать между раненых и убитых. Видевшие говорят, что он сгинул в морской бездне, как и подобает бунтовщику и злодею. Теперь армия победоносного Ибрахим-Паши в неисчислимой силе идет на помощь отцу правоверных. И когда б не корабли французского гяура, адмирала Перри, заставившие меня сменить палубу шебеки на седло коня, а затем – вновь на палубу корабля, я бы еще позавчера был здесь. Стало быть, не успеет солнце трижды взойти над холмами Стамбула, как зеленые флаги пророка будут видны на горизонте.
– О храбрейший узбаши, весть, принесенная тобой, драгоценна, точно волшебный эликсир для смертельно больного! – Визирь радостно ухватил рукав Лисова халата. – Нынче же вы самым подробным образом представите ваши вести пред солнечным ликом несравненного Селима III. Поверье, султан щедро наградит вас!
– Любая награда величайшего из великих неоценима и щедра! – гаркнул Лис так, что телохранители визиря невольно вытянулись по стойке «смирно». – Аллах свидетель, я готов драться за него, как лев! То есть спать по шестнадцать часов в сутки, жрать, как не в себя, и посылать за хавчиком кого-нибудь другого. Кстати об охоте! Вы там с этим Беном шо-нибудь накопали?
– Агент Палиоли не слишком обрадовался нашему вызову, но сказал, что поможет, — сообщил я. – Сейчас он пошел разведывать обстановку…
– И обещал вернуться, шо тот Карлсон, – не дал мне договорить Сергей. – Ладно, я так понял, вы пока сидите, ждете возвращения Будулая, и это правильно. Надеюсь, мне сейчас в честь дня победы какую-никакую жилплощадь выделят, и я тут же мотнусь за вами. Заметано?
– Заметано, – согласился я.
– Тока ж – жди меня, и я вернусь.
Ждать пришлось долго, мы уже стали опасаться, не случилось ли чего. Я вновь активизировал связь, когда в замке повернулся ключ, и в дверях показался долгожданный Эфраим бен Закрия.
– Почтеннейшие господа, – тихо произнес он, закрывая двери. – Сейчас вам снова предстоит стать дамами, и, ради Бога, постарайтесь выглядеть не так, будто вы целую ночь гребли в шторм на галере. Вас ожидает валиде-султан [40].
ГЛАВА 27
Заходящее солнце закатывалось в ее постели.
Робер де Монтескью
По ювелирной лавке Эфраима бен Закрии прокатился сдавленный негромкий смешок. Лихие гусарские усы Дениса Давыдова и молодого князя Багратиона вздыбились, демонстрируя неподдельный интерес к будущему визиту.
– Ой, я умоляю вас, тихо! Без ваших глупых шуточек! – видя реакцию моих спутников, взмолился торговец драгоценностями. – Не искушайте свою удачу – эта девица с легкостью отворачивается от всякого, на ком только что останавливала взор, уж поверьте мне, я знаю, что говорю.
– Все будет хорошо, эффенди, – заверил я, делая знак гусарам взять себя в руки.
– Хотел бы я знать, во что мне обойдется ваша уверенность, – вздохнул агент ломбардского банка. – Ладно, идем. И заклинаю, чем скромнее будете вы, тем живее останемся мы все.
Стража у Врат Наслаждений внимательным недоверчивым взглядом осмотрела странную процессию, направлявшуюся в старый дворец сераля [41], где, окруженная почетом и роскошью, обитала валиде-султан, мать возможного престолонаследника Османской Порты.
– Славнейшая и возвышенная Накшидиль, да продлит Аллах дни ее и усладит ночи, пожелала видеть возлюбленных жен посланца Ибрахим-Паши, храбрейшего Ахмада Акбара ибн Батика. Кроме того, валиде-султан желает явить им свою воспетую поэтами щедрость. – С этими словами ювелир распахнул переметную суму, которую нес на плече, демонстрируя стражникам груду золота и драгоценностей, слепящую глаза подобно сокровищам Али-Бабы.
Начальник караула, не глядя, должно быть, по устоявшейся традиции, запустил в бесценную россыпь лопатообразную пятерню и, выхватив из нее все, что уместилось в кулаке, молча кивнул на открытую калитку в огромных воротах. Закутанные в покрывало «жены» гуськом проследовали за провожатым, скромно потупив взор, и лишь известный насмешник князь Багратион не удержался от кокетливого жеста своими тонкими белыми пальцами, вполне соперничающими по красоте с руками иной прелестницы.
Мы пересекли широкий двор, полный забавляющихся странной игрой евнухов. Одетые в разноцветные картонные головные уборы с множеством колокольчиков, эти стражи прокисшего целомудрия с визгом носились друг за другом, пытаясь сбить колпак с бегущего впереди и не дать собственной шляпе упасть наземь. Суетливая куча мала, в которую все больше и больше превращалась эта игра, дала нам возможность пройти, не привлекая внимания, до самого дворца.
Здание, где ожидала нас валиде-султан, было, несомненно, роскошным, однако хранившим ощутимые черты запустения. Позолота, обильно украшавшая тонкую резьбу, покрывавшую стены и колонны, сильно облуплена, мебель, расставленная в анфиладе дворцовых покоев, казалась случайной, точно ее приносили сюда откуда только могли и расставляли без какого бы то ни было порядка. Скучающий сквозняк одиноко гулял среди множества пустых комнат, пытаясь играть тканью занавесей и тончайшими шелками покровов. Однако даже ему здесь жилось тоскливо.
– Перед валиде-султан следует преклонить колени, – предупредил нас любезный Эфраим. – Я отвлеку евнухов; которые охраняют покои государыни, и у вас будет минут десять, чтобы переговорить с ней с глазу на глаз. – Он толкнул очередную дверь, и мы оказались в зале, который среди всеобщего запустения являлся замечательным оазисом порядка и утонченного европейского вкуса.
– Добро пожаловать, господа, – отбрасывая тонкую кисею чадры, проговорила славнейшая и возвышенная Накшидиль на прекрасном французском языке с едва заметным акцентом, но не турецким, а тем, с которым говорят выходцы из дальних французских колоний.
Любимые «жены» узбаши ибн Батика, отвесив челюсти, глядели на стареющую красавицу. В том же, что мать престолонаследника, несмотря на возраст, очень хороша собой, мог убедиться всякий, имеющий глаза. Лицо ее, тонко очерченное, с пухлыми, чуть капризными губами, освещалось прямым и ясным взглядом ярких черных глаз. Золотистые же волосы, убранные в замысловатую прическу, будучи распущенными, должны были ниспадать изрядно ниже середины ее спины. Что и говорить, женщина, восседавшая перед нами на резном золоченом кресле, была несказанно хороша, но… она не была ни турчанкой, ни грузинкой, ни черкешенкой, ни…
– Вижу, мой облик смутил вас, – любуясь произведенным эффектом, шаловливо проговорила валиде-султан. – Не ломайте себе голову! Конечно же, я француженка. Мое настоящее имя Мари Марта Айме Дюбук де Ривери. Больше двадцати лет назад корабль, на котором я возвращалась из Нанта к родителям на Мартинику, был захвачен пиратами алжирского дея [42].
Этот правитель так был поражен моей красотой, что послал драгоценный трофей в подарок турецкому султану Абдул-Гамиду. Не скажу, чтобы я обрадовалась такому повороту судьбы, но меня никто не спрашивал. И все же, говоря правду, мне грех жаловаться. Престарелый султан был утонченным сластолюбцем, и я скрасила его последние годы, хотя, возможно, несколько их сократила. Теперь у нас растет сын Махмуд. Если Господу нашему и Аллаху будет угодно, в свой час он также станет властителем Османской Порты, как и его отец. Во всяком случае, пока султаном остается мой добрый приятель Селим III, Махмуду ничего не угрожает, а потомков мужского пола у Тени Аллаха нет и, смею надеяться, не будет. – Айме сделала паузу, старательно разглядывая глаза каждого из нас, затем, остановив взгляд на рослой фигуре Мюнхгаузена, неспешно произнесла: – И все же я не могу сказать, что любила Абдул-Гамида или его племянника Селима. Они были добры со мной, я платила им тем же. Но сейчас в Стамбуле тревожно: русская армия стоит у стен Константинополя, угрожая разрушить мой покой и будущее моего сына. Правда, сегодня пришло известие, что Ибрахим-Паша разгромил где-то в Святой Земле друга моего детства Александра Дюма дела Пайетри, но… – Она подняла бровь, испытующе глядя на нас.
– Ваша догадка верна, – нарушил я молчание, – битва у Кейсарии придумана нами вчера ночью, и победоносный Ибрахим-Паша не идет спасать Константинополь от неверных.
– Я так и подумала, – грустно вздохнула пылкая креолка. – Что ж, тогда перейдем к делу. Какую помощь вы хотите получить и что за это в случае успеха будет гарантировано мне?
– В плену у султана оказался российский полководец граф Бонапартий, – тихо проговорил я, стараясь не привлекать внимания копающихся в золоте евнухов по ту сторону двери.
– Я слышала о нем, – кивнула валиде-султан, загадочно улыбаясь. – Мне об этом человеке писала одна наша с Александром общая знакомая.
– Жозефина де Богарне? – предположил я, вспоминая довольно часто употребляемый в переписке Наполеона позывной «Морская лилия».
Судя по тому, что нам удалось прочесть, человек, скрывавшийся под этим странным именем, знавал базилевса задолго до его восшествия на престол и теперь обладал информацией достаточно приватного свойства. Жозефина, немало преуспевшая в искусстве любви креолка с далеких островов, вполне годилась для исполнения подобной роли. Ее муж, виконт де Богарне, казненный в мрачные годы Директории, по сути, был невинной жертвой, и чудом спасшаяся от гильотины подруга валиде-султан с высокой долей вероятности могла числить среди виновников террора и бывшего генерала Республики Александра Дюма. Жизнь порой весьма причудливо разводит дороги юношеской дружбы.
– Жозефина, – с легким удивлением глядя на меня, подтвердила француженка. – Вы знакомы с ней?
– Наслышан, – уклончиво ответил я.
– Так вот моя подруга рекомендовала мне помочь генералу Бонапартию найти общий язык с Селимом III до того, как Александр Дюма придет под стены Константинополя.
– По сути дела, я повторю слова госпожи Богарне, – проговорил я. – Положение Османской Порты безнадежно. Оно даже хуже, чем можно предположить. Изменники внутри столицы готовят переворот, чтобы посадить на трон Мустафу, брата султана. Об этом мне известно достоверно. Им чуждо все европейское, и вы как едва ли не главная виновница реформ, можете стать первой жертвой их мести.
Вне стен Константинополя обстановка для вас также безрадостна. Крепость окружена, подхода ваших союзников ждать не приходится. Если венская коалиция овладеет землями Порты, ваш сын унаследует только кровь османов и ничего более. Если же вы согласитесь помочь и Константинополь откроет ворота российской армии, Турция как держава останется на карте, хотя, вероятно, под совместным протекторатом рыцарственного союза. Что делать, мадам, есть время взлета и часы падения.
Я, в свою очередь, могу обещать, что Мустафа будет вывезен в одну из европейских столиц и никогда уже не вернется в Османскую Порту. Если хотите, Селим III тоже может быть поселен где-нибудь в Крыму, скажем, в Бахчисарае. Вы же получите султанские богатства, титул королевы-матери и полную возможность жить в свое удовольствие там, где вам заблагорассудится.
– Хорошо, – после трехминутной задумчивости спокойно и деловито произнесла Айме Дюбук де Ривери. – Вы говорите дельные вещи, но у меня есть одно условие.
– Какое же? – торопливо поинтересовался я, понимая, что и так наобещал столько, что едва ли смогу исполнить.
– Селим III по-прежнему останется султаном.
– Для чего вам это? – спросил я, искренне удивляясь.
– Россия, Австрия и Франция наверняка поделят Османскую Порту, как до того Россия, Австрия и Пруссия разделили Речь Посполитую. Кто бы ни был в этот момент султаном, ему придется на это пойти и поставить свою подпись под унизительным договором, разрывающим в клочья великую империю. Селиму III это не впервой, он уже терял земли и в Валахии, и в Крыму, и на Балканах. В истории страны на голову этого султана будут обрушены проклятия, так же как сейчас восхваления. Но я не хочу, чтобы яд людской ненависти пролился на голову моего сына. Он придет к власти, когда настанет его черед, и, если даст Господь всемилостивейший и великий, Махмуд создаст новую державу, и я ему в этом всемерно помогу. – Бывшая наложница замолчала, пытаясь разглядеть в наших глазах, какое впечатление произвела на «тайное посольство» ее речь.
Я беззвучно кивнул, признавая справедливость и умеренность требований нашей союзницы.
– Что ж, в таком случае я вам помогу. – Айме громко хлопнула в ладоши, призывая евнухов. – Накройте этим госпожам стол в моем киоске и укажите им путь к нему, а я вскоре к ним присоединюсь.
Киоск, или, более правильно, кёшк – своеобразный павильон, небольшой летний дворец, был расположен на склоне холма, сбегающего к морю и упирающегося в обрез воды мощными крепостными стенами. Это было одно из множества подобных тенистых мест, где, по замыслу архитектора, можно было есть сладкий шербет, запивая его тонким хиосским вином, расслабленно глотать ароматный дым кальяна и любоваться попеременно спокойным голубым морем или нежными прелестями исполняющих танец живота невольниц. Должно быть, эту летнюю резиденцию облюбовала для себя красавица Айме, хотя и лишенная по закону права зваться любимой женой правящего султана, но вместе е тем сохранившая огромное влияние при дворе и потому легко позволявшая себе подобные вольности.
Двое белых евнухов, судя по внешности, греков или фракийцев, охраняли киоск в отсутствие властной хозяйки, но, услышав распоряжение госпожи, засуетились, спеша открыть нам двери, расстелить персидские ковры и набросать расшитые подушки для удобного сидения высокородных дам. Угощение появилось едва ли не сразу после того, как мы расположились в комнате с прекрасным видом на Босфор, где как на картинке, заключенной в огромную резную раму, красовались фрегаты некогда грозного флота неудачливого султана. Между кораблями туда-сюда быстро сновали ялики и лихтеры, где на веслах, а где под косым латинским парусом.
Ждать подругу самовластного повелителя Османской Порты нам пришлось не менее трех часов. Привычные к быстрым решительным действиям гусары, да и Мюнхгаузен, вынужденный актерствовать перед лицом неприятеля вместо того, чтобы встретить его во всеоружии, раздраженно перешептывались, должно быть, подозревая нашу союзницу во всех тяжких грехах. Пытаясь скоротать время, я вызвал Лиса.
Визирь султана не бросал слов на ветер, и теперь Сергей, на радость собравшемуся Дивану, расцвечивал сообщения о полном разгроме Александра Дюма множеством колоритнейших деталей.
– …И тут я заметил, как Гетайры Доблести окружают своего базилевса железною стеной и пытаются пробить дорогу сквозь наш строй, пусть даже и ценой собственных жизней. Я крикнул им: «Сдавайтесь, неверные! Аллах любит храбрецов, мы сохраним вам жизнь!» Но эти безумцы, вскормленные молоком дикой волчицы, кричали в ответ: «Как бы не так! Гетайры умирают, но не сдаются!»
– И что же? – с замиранием сердца переспросил Селим III, внимавший довольно своеобразному, но весьма эмоциональному пересказу последнего этапа битвы при Ватерлоо.
– Пророк Мохаммед свидетель мне, это был тот редкий случай, когда гяуры сказали правду. Они полегли все до одного, прокладывая кровавый путь к спасению того, кого они величали базилевсом.
– О-о-о! – почтительно вздохнул султан, качая головой. – Какие храбрецы! Мне бы столь верных и преданных воинов.
– О величайший из великих! О гром молний Аллаха! Солнце, Луна и все прочие светила, даже те, которые не видны простым оком, служат тебе, предвещая сокрушительные победы. Как же можно усомниться в непоколебимой верности твоих подданных?
– Все это слова, только слова, – пренебрежительно отмахнулся Селим III. – Кругом измены и предательства! Мне стоило бы казнить всех, кто осмеливается противоречить моей воле, пусть даже шепотом, даже наедине с собой. Я же пытаюсь увещевать неразумных, говорю им, что сам Аллах велел побивать неверных их же оружием. Но тем, кто желает сытно есть и мягко спать, нет дела ни до султана, ни до Аллаха. Однако я перебил тебя, храбрый узбаши, поведай, чем же закончился этот бой?
– Зная, как опасен может быть враг, я оставил за грядой холмов отряд в сотню отборных мамлюков. Когда же базилевс Искандер с гетайрами уже пробился к дороге, я обрушил клинки правоверных на его голову и головы тех, кто был с ним. Они не могли больше драться и бежали до самого моря, не желая испытать милость Ибрахим-Паши.
Дальнейшего я не видел сам, но, как мне говорили, даже бездна не остановила неистовых франков! Они бросились в кипящие воды, точно ища в них спасения, и нашли там неумолимую гибель.
– То, что рассказываешь ты, мой славный ага, наполняет сердце мое радостью и одновременно скорбью…
– Господа, – послышался тихий голос Мюнхгаузена, прервавший мои созерцания, – по тропинке, идущей сюда, стражники ведут Наполеона.
– Много охраны? – скороговоркой выдохнул Денис Давыдов.
– Три человека, и все евнухи.
– Черные? Белые?
– Черные, – доложил Конрад.
– Это хуже, – вздохнул я. – Черные вполне сохраняют ловкость и силу.
– Нас тут четверо! – напомнил Денис Давыдов. – И все отчаянные рубаки! Неужто мы не одолеем каких-то евнухов?
– Скорее всего одолеем, – усмехнулся я недобро. – Однако это надо будет сделать тихо, быстро и одновременно. Становимся у дверей и начинаем по щелчку!
Черные евнухи, подойдя к роскошному павильону Айме, остановились, выслушивая доклад своих белых собратьев, затем, вероятно, желая выяснить, какого черта на месте встречи почтенной султанши с ее недостойным земляком делают жены приезжего узбаши, оставили пленника на попечение греко-фракийцев и устремились по лестнице на второй этаж, намереваясь испортить нам трапезу.
Это было не совсем то развитие событий, которого мы ожидали, но что поделать. Едва массивные фигуры черных евнухов ввалились в гостевые покои, я негромко щелкнул пальцами. Атака была стремительной и короткой, как это обычно бывает у кавалеристов. Мюнхгаузен обрушил свои немалые ладони на уши ближайшего недомужчины, я рубанул второго ребром ладони по кадыку, Давыдов с Багратионом сшибли с ног третьего и теперь, набросив на голову плотную накидку, готовили свою жертву к предстоящей встрече с Аллахом.