Страница:
– Эта шкатулка сотворена могуществом Оберона, – торжественно изрёк я, – и она ни при каких обстоятельствах не изменит своему господину.
– «Вот-вот», – не замедлил отметиться Лис. – «Как только она истинному хозяину понадобится, он её тут же и изымет».
– Возвращайтесь скорее! – Ллевелин похлопал Мавра по холке. – Если я выступлю из Кэрфортина, полагаю, вам не составит труда отыскать меня на марше.
– «Куда ж ты от нас денешься, голуба!» – беззвучно обнадёжил его мой напарник. – «Мы с тобою до Круглого Стола будем неразлучны, как до гробовой доски, шо тот рыцарь со своей прекрасной дамой».
– Непременно, сэр, – поклонился я. – Но время отправляться в путь. – Я вскочил в седло. – До встречи, милорд! Лис, расскажи, будь добр, что ж ты всё-таки учудил, что Ллевелина так и распирает от желания поделиться с ближним своей радостью?
– Да ну, ерунда, – отмахнулся Серёжа. – Там на столе чернильница была, пергамент. Ну, я ему черкнул на память что-то вроде инструкции по пользованию дубликатором: «Как увеличил я богатство твоё, так и могущество увеличу, коли станешь ты хранить здесь то, что для тебя дороже злата». По-моему, его таки проняло.
– Валлиец! – вздохнул я.
Глава 22
Дорога к лесному убежищу благочестивого отшельника была для нас уже хорошо знакомой, почти обыденной. Признаться, никогда прежде мне, да, вероятно, и Лису, не говоря уже о Годвине, не доводилось столь часто посещать резиденции иерархов Церкви. Но тут уж, как говаривал Лис, с волками жить – по-волчьи жрать. Мы ехали не спеша, радуясь покою и теплу последних летних дней. Лис, пребывавший в прекрасном расположении духа, горланил очередную похабную песню, и над холмами громогласно раздавался его зычный голос: «Ах, что за прелесть эта Лизка, авантюристка, скандалистка! Шо тот дракон, летящий низко, она меня бросает в дрожь!»
Я, стараясь отвлечь внимание юного подопечного от столь невоздержанного проявления загадочной славянской души, внушал Годвину, что, невзирая на то, что архиепископ Кентерберийский то ли по недоумию, то ли из-за превратного воспитания отрицает наличие души у всего, что только ни есть вокруг, как-то: животные, камни, деревья, и, более того, ставит под сомнение наличие души у женщины; невзирая на то, что он верует в Единого Бога и считает демонами всех иных богов, он, в сущности, неплохой человек, с которым лучше договариваться, чем враждовать.
Юноша согласно кивал в ответ, отвечая, что люди, боящиеся окружающего мира, нуждаются в едином боге, как овцы – в пастыре. Люди же, открытые миру сердцем, беседуют с наядами в ручьях, принимают за столом своих богов и ищут их помощи, как ищут помощи друзей в тот час, когда не справляешься сам.
– Они говорят, что Христос есть Бог любви, высокой любви к ближнему, – горько вздыхал Годвин. – Я готов признать это. Почему бы нет? Но разве может вера в такого Бога утверждаться силою оружия? Монахи, именующие себя воинами духа, песнопениями и обрядами своими пытаются бороться с древними богами, точь-в-точь как завоеватели саксы с бриттами, испокон веков живущими на острове…
Я усмехнулся, не став рассказывать оруженосцу, что до бриттов здесь жили белги, впрочем, тоже в незапамятные времена, пришедшие на остров свирепыми завоевателями. Да ещё мало ли кто – англы, юты; сменяя друг друга, все они боролись с захватчиками отчин и дедин, в свою очередь завоёванных этими самыми отцами и дедами. Мне отчего-то вспомнился Сендрик Саксонец, герой романа Вальтера Скотта «Айвенго», потомок саксов, с которыми сражался король Утер, мы с Артуром и после нас ещё не один век иные воители. Как этот «коренной» британец не любил захватчиков норманн!
– Боги нашей земли всегда рады тем, кто приходит сюда с миром. Когда солнцеликий Митра – бог легионов, явился на остров, разве не приняли его в свой круг Кернуннос и Ана?[34] Разве стал враждовать с ним Тоуторикс?[35] Или Таранис обрушил на него свои молнии?[36] Зачем же приходящие в наш дом бряцают оружием духа? Или не знают они, что, убив душу острова, они получат мёртвые камни, норовящие рухнуть на голову убийц, дремучие чащобы, готовые проглотить путника в болотной бездне, и диких зверей, жаждущих извести жатву и скот поселян?
Я невольно вздохнул, вспоминая Англию в том виде, в каком её оставил, отправляясь сюда. Аккуратно подстриженные газоны, не меняющие своего вида уже добрые две сотни лет, изящные парки, заповедные леса, которые в задумчивости можно пройти насквозь в течение часа, не встретив не то что зверя, но даже звериного следа – наследники весьма своевольно распорядились доставшимся им мёртвым островом. Впрочем, мёртвым ли? Рогатый бог чащоб Кернуннос, превратившийся в лоне святой первоапостольной Римской католической церкви в святого Корнелия, да и покровительница ручьёв и источников Ана, ставшая волею божественных судеб святой Анной, вряд ли изменили языческому нраву из-за нелепой прихоти победителей. Как бы то ни было, Годвин относился к благочестивому отшельнику куда как более терпимо, чем тот к доброму Карантоку, собрату, отступившему от догмы.
Годвин умолк, окончив свои горькие пророчества о судьбе Британии, и некоторое время мы ехали, не говоря ни слова.
– Скажите, сэр Торвальд, – ехавший подле меня оруженосец нарушил молчание, видимо, не находя ответов терзавшим его вопросам, – каково это – быть рыцарем Круглого Стола?
– Рыцарь Круглого Стола – лучший, самый доблестный и самый честный среди прочих рыцарей. – Я невольно вспомнил рыцаря Круглого Стола Мордреда, изменившего государю, Ланселота, убившего своих безоружных собратьев, Ллевелина, оставившего без помощи короля Артура и подставившего под удар отца своей жены, да и себя самого со всей этой тайной войной – что и говорить, незамутнённые зерцала рыцарской доблести и чести! И, вспомнив, поспешил добавить: – Во всяком случае, так это замышлялось. Вообще же, – я набрал в грудь воздуха, собираясь процитировать статью устава рыцарства, – щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетённого, мужество рыцарей должно поддерживать всегда и во всём правое дело того, кто к ним обратится.
– Но разве можно в таком случае быть рыцарем и государем одновременно? Ведь правда того, кто расчищает и выжигает лес для того, чтобы растить на зольниках хлеб, ничуть не меньше правды того, кто пасёт в этом лесу свиней. И точно так, как пахарь обездолит свинопаса, так и свинопас обездолит пахаря, пустив своё стадо пастись на выжигах.
– Ремесло государя – тяжкое ремесло, – развёл руками я, уклоняясь от ответа. – Из всех правд он почитает справедливой ту, которая наиболее выгодна… – если это мудрый государь, то державе, если нет, то короне.
– В этом и есть умение правителя?
– Умение правителя есть талант, подкрепляемый мудростью и силой. Научить править, как мне кажется, невозможно. Но если хочешь, я расскажу тебе историю.
Годвин согласно кивнул.
– У одного тирана некогда спросили, как удаётся ему держать в повиновении своё огромное царство. Вместо ответа он велел слуге принести бойцового петуха, отличавшегося весьма драчливым нравом, и ощипать его так, чтобы на теле не осталось ни единого пёрышка. Когда приказание было исполнено, он отпустил несчастную птицу на волю.
– И что петух? – заворожёно спросил юноша.
– В тени ему было холодно, на солнце невыносимо жарко. Обескураженный задира носился по двору, как сумасшедший, не находя себе места. Тогда тиран велел слуге подать ему мешок зерна и, взяв оттуда одну горсть, высыпал её у своих ног. Забыв дикий нрав, петух устремился к сапогам тирана и не отходил от них более до самого вечера, пока не был сварен в котле, – подытожил я сказанное. – Вот тебе и весь секрет власти.
– Как это – весь?! – возмутился ехавший рядом Лис. – Ничуть не весь. Не обманывай мальчика!
– Ты о чём? – удивлённо спросил я.
– О петухе и о тиране. Ну, то есть с петухом-то как раз всё ясно, его схарчили на ужин и имя его до нас не дошло. Но не надо забывать, что у тирана был ближний слуга, которому он приказывал ощипать птичку, принести зерно ну и, в конце концов, сварганить супчик.
Так вот, дождавшись ночи, доверенный слуга проник в покои тирана, положил ему на лицо тот самый мешок с зерном и уселся сверху. И сидел так до того времени, пока его любезный сюзерен не перестал дрыгать августейшими пятками. Как он потом объяснял, пересаживаясь с мешка на освободившийся трон, его до слёз опечалила скорбная участь петуха и этаким образом он заметил за поруганную честь петушиного племени. Отсюда мораль: можешь сколько угодно ощипывать и подкармливать имеющуюся в твоём птичнике живность, но остерегайся тех, кто по твоему указу дёргает перо, раздаёт зерно и варит для тебя похлёбку. Тут уж не стоит дожидаться, пока жареный петух клюнет.
Душа вчерашнего рыцаря, открывшаяся свету божественной истины, впитывала его с таким восторгом, что бьющая через край сила моего добродушного кузена должна была найти выход, и если уж не в безудержной рубке, то в созидательном трудовом порыве. Когда мы подъехали к внешней ограде, Бэдивер, обнажённый по пояс, поигрывая весьма рельефной мускулатурой, тащил на плече довольно толстое бревно к дожидающейся яме. Десятка два таких столбов уже высились над поляной, подозрительно напоминая проглядывающимся контуром обводы крепостной башни.
– Помогите-ка! – Бэдивер сбросил бревно комлем в яму и, стараясь придать ему вертикальное положение, стал спихивать ногами уложенные вокруг неё камни. – Чертовски неудобно одному.
Мы с Лисом перепрыгнули через ограду и, оставив коней на попечение Годвина, бросились на помощь боевому товарищу.
– Хух! – облегчённо вздохнул могучий оркнеец, отпуская замершее наконец вертикально бревно. – Тяжеленное, сат… – он испуганно перекрестил рот и выдохнул: – Господи, сохрани и помилуй!
– Здравствуй, Бэдивер! – я обнял силача, вытирающего пот со лба. – Я вижу, ты тут не скучаешь.
– Приветствую вас, братья мои во Христе, – высокопарно промолвил послушник. – Мир вам.
– С миром-то как раз и неважно, – вздохнул я. – Ладно, об этом позже. Как ты тут, рассказывай.
– Жизнь моя проходит в молитвах, труде и покаянии, – заверил недавний носитель звонкого сеньяля Бесстрашный, вполне заслуживший это гордое прозвание. – А суесловие есть бесовское искушение, отвлекающее смертного от возвышенных раздумий и подвига благочестия.
– Да-а, – пробормотал за моей спиной Лис. – Контузия всё-таки налицо. И ведь что противно – пока здешние конструкторы додумаются делать шлемаки, которые к голове не прилегают, сколько ещё народу вот так крышей поедет! Бэдивер, старина, прервись! Нам бы твоего шефа повидать.
– Зачем он вам? – распоясанный рыцарь подозрительно оглядел нашу троицу. Как видно, промашка со святым Карантоком не прошла для него даром.
– А ты шо, ещё не дочитал, шо в многознании – много печали, и умножающий знания умножает скорбь? – удивлённо поинтересовался Рейнар.
– Всё суета сует и всяческая суета, – отзывом на пароль вторил ему Бэдивер.
– Ценное наблюдение, – подтвердил я. – И всё же, братец, где преосвященный Эмерик?
– Молится, – торжественно заявил новаций.
– И долго это с ним будет продолжаться?
Мой родич поглядел на стоявшее в зените солнце.
– Долго. До дневной трапезы.
– Ладно, – вздохнул я, – не будем отвлекать старика от любимого занятия. Лис, давай-ка поможем приятелю.
– С дачей, что ли? Да фигня делов!
– Благородное дело, – заверил нас послушник. – Так что всё-таки привело вас к его преосвященству?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – заверил его Лис, подхватывая очередное бревно, лежавшее у изгороди. – Господи, как ты их один таскаешь?!
Ко времени дневной трапезы пожилой священник, в прежние годы измождённый дрянным питанием и ныне вынужденный есть хотя и понемногу, но чаще, чем обычно полагалось, соизволил принять гостей. Мы смиренно вручили примасу Британии послание Ллевелина и ценные дары, преподносимые им новому монастырю. Покончив с чтением подписанного герцогом текста, его преосвященство едва удостоил взглядом многочисленные подарки и произнёс со смирением упрямца, гордого своим упрямством:
– Знатный Страж Севера, оставшийся верным своему королю в годину злой измены, призывает меня присоединиться к его войску, обещая полную безопасность и почёт. Он зовёт меня с собой в Камелот, где будет восстановлена справедливость и коронован новый государь. Но я, неизменно благоволя к герцогу, не стану обращать стопы свои к миру и не пойду в его лагерь. Я проклял Мордреда как закоренелого грешника, коснеющего в своём грехе, но я помню слова Спасителя нашего, сказанные им в Гефсиманском саду святому Петру, отрубившему ухо одному из слуг первосвященника: «Все, взявшие меч, мечом и погибнут». (Мф. 26:52)
– Всё это так, отче, – склонил голову я, невольно вспоминая давнюю беседу с иерархом Ордена Богоматери Горной Сальватором де Леварье, – но не сказал ли Иисус своим ученикам во время Тайной Вечери: «…Я посылал вас без мешка, и без сумы, и без обуви, имели ли вы в чём недостаток? Они отвечали: ни в чём. Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, а также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч… Они сказали: Господи! вот, здесь два меча» (Лк. 22:35—38).
Архиепископ метнул на меня из-под бровей удивлённо-настороженный взгляд. Встретить рыцаря, читавшего священные тексты и, более того, умеющего цитировать их к месту, ему было явно внове. Да что уж тут тёмные века короля Артура! Вплоть до возникновения протестантской ереси чтение Библии людьми, не принадлежащими к сословию священнослужителей, было более чем подозрительно. Обнаружение же Вечной Книги в дому было достаточным основанием для отправки её хозяина на костёр. И это не предел! В приходских церквах хранился краткий свод библейских историй и конспект проповедей, обычно заучиваемый капелланами на малознакомой латыни.
– Отец мой, – продолжил я, – разве, пожертвовав собою в Гефсиманском саду, Спаситель не сделал того же, что делает мудрый полководец, подставляя под удар малую часть своей армии, чтобы спасти часть неизмеримо большую? Сын Божий в великой мудрости своей явил нам глубочайший образец самопожертвования, ибо, видя множество вооружённых слуг главы Синедриона, поставлен был перед выбором: спасти ли дело своё, отдав себя в руки палачей, или же попытаться прорваться сквозь толпу, почти наверняка погубив при этом всех тех, кому подлежало нести слово Божье. А стало быть, Иисус осудил не поднятый меч, но меч, обнажённый в защиту Его, Сына Божьего, лишь воплощённого в человеческом облике, а не дела Господня и того Слова, которое он явил миру.
В хижине воцарилась тишина. Со знанием позднейших ересей у архиепископа было туговато. Он молча смотрел на невесть откуда взявшегося умника, и я начал опасаться, как бы нас не постигла судьба святого Карантока, изгнанного отсюда с проклятиями. Вот будет смешно вернуться к Ллевелину с личной анафемой от архиепископа Кентерберийского! Преосвященный Эмерик глядел на меня, не мигая, словно борясь с искушением потыкать в меня пальцем, не являюсь ли я случайно насланным на его обитель наваждением.
– Твои слова, сэр Торвальд, – медленно начал архиепископ, – выдают в тебе человека, богатого познаниями. Но смеет ли рыцарь, пусть даже и знаменитый рыцарь, оспаривать слова примаса Британии!
– Господь с вами, благий отче. – Я прижал руки к груди, демонстрируя раскаяние и удивление в одном флаконе. – Разве посмел бы я вести себя столь непочтительно? Я лишь ищу ответа на вопрос, который терзает мою душу. И у кого, как не у вас, мудрейшего из мудрых, спрашивать мне о том.
Вы говорите, кровопролитие – грех, и я ликую, вторя вашим словам. Но как же остановить кровопролитие, когда оно ведётся от имени того, чьё имя проклято вами с амвона? Скажите, как, если не другим кровопролитием? Разве не научил нас Господь примером своим жертвовать малым, даже если это малое – суть величайшее для спасения ещё более великого? И разве не заповедал нам Спаситель: «Когда же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь, ибо этому надлежит быть прежде». (Мф. 24:6; Мк. 13:7; Лк. 21:9) «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч» (Мф. 10:34).
– Ступайте, – склонив голову, промолвил архиепископ, едва я закончил благочестивый монолог. – Завтра утром я дам вам ответ.
– «Без комментариев», – с интонацией матёрого политика отрезал я. – «И знаешь что, Лис, пока суд да дело, пошли-ка прогуляемся к оврагу. У меня есть кое-какая идея». Годвин, – скомандовал я, – подведи-ка коней.
Парнишка, шедший рядом с нами, послушно кивнул и быстро направился к каменной изгороди, возле которой, стреноженные, паслись наши кони.
– Ну-ка делись, что ты там удумал? – негромко сказал Лис, едва лишь оруженосец отдалился от нас на дистанцию прямой слышимости.
– Как ты думаешь, есть ли шанс, что клочок пергамента, выкинутый Бэдивером, до сих пор находится в окрестностях оврага?
– Ну-у, я бы сказал, что шанс отличен от нуля, но весьма невелик, – с сомнением покачал головой Рейнар.
– Верно, – согласился я. – При этом даже если пергамент лежит под каким-нибудь кустом и не чирикает, вероятность отыскать его также угасающе мала.
– Чрезвычайно ценное наблюдение. Однако в чём заключается твоя идея?
– Отыскать пергамент, обшаривая дюйм за дюймом овраг и прилегающие к нему земли, – задача мало того, что трудноосуществимая, но и бесперспективная. Однако теперь у нас есть человек, который чувствует магическую энергию, исходящую от Мерлиновского пророчества.
– Постой-постой! – Лис вперил в меня восхищённый взор. – Ты что же, хочешь использовать Годвина в качестве миноискателя?
– Ну да.
– Обалдеть! Ну что ж, давай попробуем, авось что и выйдет.
– Сэр Торвальд, господин Рейнар, – Годвин подъехал к нам, ведя в поводу коней, – мы уже отправляемся?
– Да, – кивнул я, – на небольшую прогулку. Сейчас, только положу цветочки на могилку братца Лукана, и едем.
Со стороны наша прогулка, должно быть, выглядела более чем странно. Высокородный лорд в сопровождении комита и оруженосца кружили между кустов и деревьев, точно охотничьи собаки, потерявшие след, негромко переговариваясь и заставляя благородного юношу едва ли не обнюхивать землю, по которой ступали их кони, фут за футом, милю за милей.
Как бы хороша ни была моя идея, толку от неё не было никакого. Начинало темнеть, и мы были вынуждены отказаться от дальнейших поисков, спеша обустроить место для ночлега.
Когда окончательно стемнело, в очерченном от всякой нечисти круге потрескивал костёр, Лис, перебирая струны подаренной Лендис роты, напевал старинную скандинавскую балладу, впрочем, скорее всего ещё не сложенную в самой Скандинавии, и Годвин, утомлённый бесплодным поиском, борясь со сном, заворожёно внимал словам баллады:
Я ещё молод, не видел войны,
Как повезу я знамя страны?
Только горячие руки юнца
Знамя удержат в бою до конца.
– Сэр Торвальд, – внезапно, точно вспомнив что-то, встрепенулся оруженосец, – позвольте мне задать вопрос.
– Слушаю тебя, – кивнул я, машинально помешивая золу в костре тонкой веткой.
– Быть может, это излишнее любопытство, – юноша замялся, – но что значат все эти части пророчества Мерлина, которые мы ищем?
– Видишь ли, – вздохнул я, – считается, что некоторые пророчества могут предрешать судьбы королей, стран, а то и всего мира. Никто не может доказать, что это так, но и обратное тоже недоказуемо. Иногда мне кажется, что не само пророчество довлеет над людской судьбой, а знание этого самого предсказания определяет поступки человека. Словно заворожённые волшебной дудочкой, вершители судеб стараются следовать прорицаниям, воплощая их в жизнь.
Очевидно, великий Мерлин также подозревал об этом, во всяком случае, своё пророчество о судьбе Британии после смерти Артура он велел разделить на двенадцать частей и раздать доблестным рыцарям Круглого Стола, именуемым лордами Камелота. Вернее, разделить пергамент повелел король, но я уверен, что это был совет Мерлина. Очень скоро все те, кто обладал частями пророчества, должны будут собраться в Камелоте, чтобы, сложив части в единое целое, огласить судьбу Британии, а возможно, не только её, – «и не только здесь», – добавил я в уме, но произносить не стал.
– А те части на коелбрене, которые вы мне показывали, что означают они?
– Это фальшивое пророчество, – вздохнул я. – Его сочинил Ллевелин, чтобы занять трон.
– Выходит, Страж Севера такой же негодяй, как и Мордред?
– Верно, – кивнул я. – Он такой же негодяй, как Мордред, и такой же законный претендент, как его противник. Ему выгодно, чтобы в Камелоте была сложена подделка, а стало быть, ни одна часть настоящего пророчества не дошла до залы Круглого Стола. Мы же, в свою очередь, пытаемся ему помешать. И если Ллевелин об этом узнает, судьба, ожидающая нас, будет безрадостна.
Брошу я знамя, грош мне цена,
Буду я проклят на все времена! —
продолжал напевать Лис, слушая нашу неспешную беседу.
– Сэр Торвальд, – немного помолчав, вновь обратился ко мне Годвин, – но если в Камелоте появятся оба пророчества, что же будет тогда?
– Кто знает? – пожал плечами я. – Впрочем, два пророчества – это лишь то, о чём известно. Возможно, у сторонников Мордреда есть и свой вариант «Мерлиновской рукописи». Во всяком случае, ясно одно: как бы ни сложились пергаменты, Британия не останется без короля. А будет это Ллевелин, Мордред или же кто иной, – я покачал головой, – всем им известна история про тирана, его слугу и ощипанного петуха.
– Так не должно быть, – печально вздохнул недавний овидд и замолчал, глядя в костёр, очевидно, ожидая, что языки пламени поведают ему нечто такое, о чём не способен сказать язык человеческий.
– Ложись-ка лучше спать, – посоветовал я парнишке. – Сейчас покараулю я, потом Лис, предутренняя смена твоя. Рейнар, ты тоже не засиживайся. Всем надо отдохнуть.
– Вставайте, сэр Торвальд, вставайте, энц Рейнар, – старательный оруженосец осторожно тряс нас за плечи, добиваясь пробуждения старших соратников.
Я приоткрыл глаза, глядя на белесую поволоку угольев на месте кострища. Бр-р, холод пробирал до костей, сырой осенний холод, со временем скрючивающий дугой самые несгибаемые спины.
– Чёртова работа! – пробормотал я, подхватываясь с импровизированной циновки из сложенных крест-накрест тонких веток, служившей нам лежанкой. – Лис, подъём! Пора отправляться к Эмерику.
– Только сон приблизит нас к увольнению в запас, – пробурчал, не размыкая глаз, мой напарник. – Капитан, что ты суетишься? У него сейчас наверняка утренний аллах акбар.
– Ничего-ничего, – обнадёжил я друга. – Вставай, пока доедем, он уже как раз отмолится. Глядишь, к трапезе поспеем.
Слова о завтраке заставили Рейнара открыть глаза и приподняться на локте.
– Твоя правда. Хотя, должен тебе заметить, то, шо здесь называется едой, в приличном обществе вообще никак не называется.
Собравшись и привычно замаскировав следы своего пребывания, мы вновь отправились к строящемуся монастырю в надежде услышать окончательное решение примаса Британии. Убедили ли его мои слова, или же он просто держал паузу, чтобы его отказ звучал как можно более эффектно, говоря по чести, оставалось лишь догадываться. И несмотря на то что непосредственно к выполнению нашего прямого задания ответ архиепископа не имел ни малейшего отношения, я всё равно волновался в ожидании встречи. Конечно, скажи сейчас Эмерик нет, и мы бы вернулись в Кэрфортин, разводя руками, ибо то, что не получилось у нас, вряд ли бы вышло у кого-нибудь другого. Видит бог, я не привык проигрывать, и к тому же с истинно английской скрупулёзностью норовил устроить всё так, чтобы впоследствии не задавать себе вопроса, почему я не сделал то или это.
– «Вот-вот», – не замедлил отметиться Лис. – «Как только она истинному хозяину понадобится, он её тут же и изымет».
– Возвращайтесь скорее! – Ллевелин похлопал Мавра по холке. – Если я выступлю из Кэрфортина, полагаю, вам не составит труда отыскать меня на марше.
– «Куда ж ты от нас денешься, голуба!» – беззвучно обнадёжил его мой напарник. – «Мы с тобою до Круглого Стола будем неразлучны, как до гробовой доски, шо тот рыцарь со своей прекрасной дамой».
– Непременно, сэр, – поклонился я. – Но время отправляться в путь. – Я вскочил в седло. – До встречи, милорд! Лис, расскажи, будь добр, что ж ты всё-таки учудил, что Ллевелина так и распирает от желания поделиться с ближним своей радостью?
– Да ну, ерунда, – отмахнулся Серёжа. – Там на столе чернильница была, пергамент. Ну, я ему черкнул на память что-то вроде инструкции по пользованию дубликатором: «Как увеличил я богатство твоё, так и могущество увеличу, коли станешь ты хранить здесь то, что для тебя дороже злата». По-моему, его таки проняло.
– Валлиец! – вздохнул я.
Глава 22
Колхоз – дело добровольное. Кто хочет – запишем, кто не хочет – расстреляем.
Неизвестный комиссар
Дорога к лесному убежищу благочестивого отшельника была для нас уже хорошо знакомой, почти обыденной. Признаться, никогда прежде мне, да, вероятно, и Лису, не говоря уже о Годвине, не доводилось столь часто посещать резиденции иерархов Церкви. Но тут уж, как говаривал Лис, с волками жить – по-волчьи жрать. Мы ехали не спеша, радуясь покою и теплу последних летних дней. Лис, пребывавший в прекрасном расположении духа, горланил очередную похабную песню, и над холмами громогласно раздавался его зычный голос: «Ах, что за прелесть эта Лизка, авантюристка, скандалистка! Шо тот дракон, летящий низко, она меня бросает в дрожь!»
Я, стараясь отвлечь внимание юного подопечного от столь невоздержанного проявления загадочной славянской души, внушал Годвину, что, невзирая на то, что архиепископ Кентерберийский то ли по недоумию, то ли из-за превратного воспитания отрицает наличие души у всего, что только ни есть вокруг, как-то: животные, камни, деревья, и, более того, ставит под сомнение наличие души у женщины; невзирая на то, что он верует в Единого Бога и считает демонами всех иных богов, он, в сущности, неплохой человек, с которым лучше договариваться, чем враждовать.
Юноша согласно кивал в ответ, отвечая, что люди, боящиеся окружающего мира, нуждаются в едином боге, как овцы – в пастыре. Люди же, открытые миру сердцем, беседуют с наядами в ручьях, принимают за столом своих богов и ищут их помощи, как ищут помощи друзей в тот час, когда не справляешься сам.
– Они говорят, что Христос есть Бог любви, высокой любви к ближнему, – горько вздыхал Годвин. – Я готов признать это. Почему бы нет? Но разве может вера в такого Бога утверждаться силою оружия? Монахи, именующие себя воинами духа, песнопениями и обрядами своими пытаются бороться с древними богами, точь-в-точь как завоеватели саксы с бриттами, испокон веков живущими на острове…
Я усмехнулся, не став рассказывать оруженосцу, что до бриттов здесь жили белги, впрочем, тоже в незапамятные времена, пришедшие на остров свирепыми завоевателями. Да ещё мало ли кто – англы, юты; сменяя друг друга, все они боролись с захватчиками отчин и дедин, в свою очередь завоёванных этими самыми отцами и дедами. Мне отчего-то вспомнился Сендрик Саксонец, герой романа Вальтера Скотта «Айвенго», потомок саксов, с которыми сражался король Утер, мы с Артуром и после нас ещё не один век иные воители. Как этот «коренной» британец не любил захватчиков норманн!
– Боги нашей земли всегда рады тем, кто приходит сюда с миром. Когда солнцеликий Митра – бог легионов, явился на остров, разве не приняли его в свой круг Кернуннос и Ана?[34] Разве стал враждовать с ним Тоуторикс?[35] Или Таранис обрушил на него свои молнии?[36] Зачем же приходящие в наш дом бряцают оружием духа? Или не знают они, что, убив душу острова, они получат мёртвые камни, норовящие рухнуть на голову убийц, дремучие чащобы, готовые проглотить путника в болотной бездне, и диких зверей, жаждущих извести жатву и скот поселян?
Я невольно вздохнул, вспоминая Англию в том виде, в каком её оставил, отправляясь сюда. Аккуратно подстриженные газоны, не меняющие своего вида уже добрые две сотни лет, изящные парки, заповедные леса, которые в задумчивости можно пройти насквозь в течение часа, не встретив не то что зверя, но даже звериного следа – наследники весьма своевольно распорядились доставшимся им мёртвым островом. Впрочем, мёртвым ли? Рогатый бог чащоб Кернуннос, превратившийся в лоне святой первоапостольной Римской католической церкви в святого Корнелия, да и покровительница ручьёв и источников Ана, ставшая волею божественных судеб святой Анной, вряд ли изменили языческому нраву из-за нелепой прихоти победителей. Как бы то ни было, Годвин относился к благочестивому отшельнику куда как более терпимо, чем тот к доброму Карантоку, собрату, отступившему от догмы.
Годвин умолк, окончив свои горькие пророчества о судьбе Британии, и некоторое время мы ехали, не говоря ни слова.
– Скажите, сэр Торвальд, – ехавший подле меня оруженосец нарушил молчание, видимо, не находя ответов терзавшим его вопросам, – каково это – быть рыцарем Круглого Стола?
– Рыцарь Круглого Стола – лучший, самый доблестный и самый честный среди прочих рыцарей. – Я невольно вспомнил рыцаря Круглого Стола Мордреда, изменившего государю, Ланселота, убившего своих безоружных собратьев, Ллевелина, оставившего без помощи короля Артура и подставившего под удар отца своей жены, да и себя самого со всей этой тайной войной – что и говорить, незамутнённые зерцала рыцарской доблести и чести! И, вспомнив, поспешил добавить: – Во всяком случае, так это замышлялось. Вообще же, – я набрал в грудь воздуха, собираясь процитировать статью устава рыцарства, – щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетённого, мужество рыцарей должно поддерживать всегда и во всём правое дело того, кто к ним обратится.
– Но разве можно в таком случае быть рыцарем и государем одновременно? Ведь правда того, кто расчищает и выжигает лес для того, чтобы растить на зольниках хлеб, ничуть не меньше правды того, кто пасёт в этом лесу свиней. И точно так, как пахарь обездолит свинопаса, так и свинопас обездолит пахаря, пустив своё стадо пастись на выжигах.
– Ремесло государя – тяжкое ремесло, – развёл руками я, уклоняясь от ответа. – Из всех правд он почитает справедливой ту, которая наиболее выгодна… – если это мудрый государь, то державе, если нет, то короне.
– В этом и есть умение правителя?
– Умение правителя есть талант, подкрепляемый мудростью и силой. Научить править, как мне кажется, невозможно. Но если хочешь, я расскажу тебе историю.
Годвин согласно кивнул.
– У одного тирана некогда спросили, как удаётся ему держать в повиновении своё огромное царство. Вместо ответа он велел слуге принести бойцового петуха, отличавшегося весьма драчливым нравом, и ощипать его так, чтобы на теле не осталось ни единого пёрышка. Когда приказание было исполнено, он отпустил несчастную птицу на волю.
– И что петух? – заворожёно спросил юноша.
– В тени ему было холодно, на солнце невыносимо жарко. Обескураженный задира носился по двору, как сумасшедший, не находя себе места. Тогда тиран велел слуге подать ему мешок зерна и, взяв оттуда одну горсть, высыпал её у своих ног. Забыв дикий нрав, петух устремился к сапогам тирана и не отходил от них более до самого вечера, пока не был сварен в котле, – подытожил я сказанное. – Вот тебе и весь секрет власти.
– Как это – весь?! – возмутился ехавший рядом Лис. – Ничуть не весь. Не обманывай мальчика!
– Ты о чём? – удивлённо спросил я.
– О петухе и о тиране. Ну, то есть с петухом-то как раз всё ясно, его схарчили на ужин и имя его до нас не дошло. Но не надо забывать, что у тирана был ближний слуга, которому он приказывал ощипать птичку, принести зерно ну и, в конце концов, сварганить супчик.
Так вот, дождавшись ночи, доверенный слуга проник в покои тирана, положил ему на лицо тот самый мешок с зерном и уселся сверху. И сидел так до того времени, пока его любезный сюзерен не перестал дрыгать августейшими пятками. Как он потом объяснял, пересаживаясь с мешка на освободившийся трон, его до слёз опечалила скорбная участь петуха и этаким образом он заметил за поруганную честь петушиного племени. Отсюда мораль: можешь сколько угодно ощипывать и подкармливать имеющуюся в твоём птичнике живность, но остерегайся тех, кто по твоему указу дёргает перо, раздаёт зерно и варит для тебя похлёбку. Тут уж не стоит дожидаться, пока жареный петух клюнет.
* * *
Мы не были у преосвященного Эмерика чуть менее двадцати дней. С тех пор обиталище безутешного богомольца изменилось коренным образом. От самых скал, окружая поляну с хижиной, высилась каменная ограда высотой едва ли не по грудь, сложенная из грубого необтёсанного камня, подобранного могучим Бэдивером в округе.Душа вчерашнего рыцаря, открывшаяся свету божественной истины, впитывала его с таким восторгом, что бьющая через край сила моего добродушного кузена должна была найти выход, и если уж не в безудержной рубке, то в созидательном трудовом порыве. Когда мы подъехали к внешней ограде, Бэдивер, обнажённый по пояс, поигрывая весьма рельефной мускулатурой, тащил на плече довольно толстое бревно к дожидающейся яме. Десятка два таких столбов уже высились над поляной, подозрительно напоминая проглядывающимся контуром обводы крепостной башни.
– Помогите-ка! – Бэдивер сбросил бревно комлем в яму и, стараясь придать ему вертикальное положение, стал спихивать ногами уложенные вокруг неё камни. – Чертовски неудобно одному.
Мы с Лисом перепрыгнули через ограду и, оставив коней на попечение Годвина, бросились на помощь боевому товарищу.
– Хух! – облегчённо вздохнул могучий оркнеец, отпуская замершее наконец вертикально бревно. – Тяжеленное, сат… – он испуганно перекрестил рот и выдохнул: – Господи, сохрани и помилуй!
– Здравствуй, Бэдивер! – я обнял силача, вытирающего пот со лба. – Я вижу, ты тут не скучаешь.
– Приветствую вас, братья мои во Христе, – высокопарно промолвил послушник. – Мир вам.
– С миром-то как раз и неважно, – вздохнул я. – Ладно, об этом позже. Как ты тут, рассказывай.
– Жизнь моя проходит в молитвах, труде и покаянии, – заверил недавний носитель звонкого сеньяля Бесстрашный, вполне заслуживший это гордое прозвание. – А суесловие есть бесовское искушение, отвлекающее смертного от возвышенных раздумий и подвига благочестия.
– Да-а, – пробормотал за моей спиной Лис. – Контузия всё-таки налицо. И ведь что противно – пока здешние конструкторы додумаются делать шлемаки, которые к голове не прилегают, сколько ещё народу вот так крышей поедет! Бэдивер, старина, прервись! Нам бы твоего шефа повидать.
– Зачем он вам? – распоясанный рыцарь подозрительно оглядел нашу троицу. Как видно, промашка со святым Карантоком не прошла для него даром.
– А ты шо, ещё не дочитал, шо в многознании – много печали, и умножающий знания умножает скорбь? – удивлённо поинтересовался Рейнар.
– Всё суета сует и всяческая суета, – отзывом на пароль вторил ему Бэдивер.
– Ценное наблюдение, – подтвердил я. – И всё же, братец, где преосвященный Эмерик?
– Молится, – торжественно заявил новаций.
– И долго это с ним будет продолжаться?
Мой родич поглядел на стоявшее в зените солнце.
– Долго. До дневной трапезы.
– Ладно, – вздохнул я, – не будем отвлекать старика от любимого занятия. Лис, давай-ка поможем приятелю.
– С дачей, что ли? Да фигня делов!
– Благородное дело, – заверил нас послушник. – Так что всё-таки привело вас к его преосвященству?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – заверил его Лис, подхватывая очередное бревно, лежавшее у изгороди. – Господи, как ты их один таскаешь?!
Ко времени дневной трапезы пожилой священник, в прежние годы измождённый дрянным питанием и ныне вынужденный есть хотя и понемногу, но чаще, чем обычно полагалось, соизволил принять гостей. Мы смиренно вручили примасу Британии послание Ллевелина и ценные дары, преподносимые им новому монастырю. Покончив с чтением подписанного герцогом текста, его преосвященство едва удостоил взглядом многочисленные подарки и произнёс со смирением упрямца, гордого своим упрямством:
– Знатный Страж Севера, оставшийся верным своему королю в годину злой измены, призывает меня присоединиться к его войску, обещая полную безопасность и почёт. Он зовёт меня с собой в Камелот, где будет восстановлена справедливость и коронован новый государь. Но я, неизменно благоволя к герцогу, не стану обращать стопы свои к миру и не пойду в его лагерь. Я проклял Мордреда как закоренелого грешника, коснеющего в своём грехе, но я помню слова Спасителя нашего, сказанные им в Гефсиманском саду святому Петру, отрубившему ухо одному из слуг первосвященника: «Все, взявшие меч, мечом и погибнут». (Мф. 26:52)
– Всё это так, отче, – склонил голову я, невольно вспоминая давнюю беседу с иерархом Ордена Богоматери Горной Сальватором де Леварье, – но не сказал ли Иисус своим ученикам во время Тайной Вечери: «…Я посылал вас без мешка, и без сумы, и без обуви, имели ли вы в чём недостаток? Они отвечали: ни в чём. Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, а также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч… Они сказали: Господи! вот, здесь два меча» (Лк. 22:35—38).
Архиепископ метнул на меня из-под бровей удивлённо-настороженный взгляд. Встретить рыцаря, читавшего священные тексты и, более того, умеющего цитировать их к месту, ему было явно внове. Да что уж тут тёмные века короля Артура! Вплоть до возникновения протестантской ереси чтение Библии людьми, не принадлежащими к сословию священнослужителей, было более чем подозрительно. Обнаружение же Вечной Книги в дому было достаточным основанием для отправки её хозяина на костёр. И это не предел! В приходских церквах хранился краткий свод библейских историй и конспект проповедей, обычно заучиваемый капелланами на малознакомой латыни.
– Отец мой, – продолжил я, – разве, пожертвовав собою в Гефсиманском саду, Спаситель не сделал того же, что делает мудрый полководец, подставляя под удар малую часть своей армии, чтобы спасти часть неизмеримо большую? Сын Божий в великой мудрости своей явил нам глубочайший образец самопожертвования, ибо, видя множество вооружённых слуг главы Синедриона, поставлен был перед выбором: спасти ли дело своё, отдав себя в руки палачей, или же попытаться прорваться сквозь толпу, почти наверняка погубив при этом всех тех, кому подлежало нести слово Божье. А стало быть, Иисус осудил не поднятый меч, но меч, обнажённый в защиту Его, Сына Божьего, лишь воплощённого в человеческом облике, а не дела Господня и того Слова, которое он явил миру.
В хижине воцарилась тишина. Со знанием позднейших ересей у архиепископа было туговато. Он молча смотрел на невесть откуда взявшегося умника, и я начал опасаться, как бы нас не постигла судьба святого Карантока, изгнанного отсюда с проклятиями. Вот будет смешно вернуться к Ллевелину с личной анафемой от архиепископа Кентерберийского! Преосвященный Эмерик глядел на меня, не мигая, словно борясь с искушением потыкать в меня пальцем, не являюсь ли я случайно насланным на его обитель наваждением.
– Твои слова, сэр Торвальд, – медленно начал архиепископ, – выдают в тебе человека, богатого познаниями. Но смеет ли рыцарь, пусть даже и знаменитый рыцарь, оспаривать слова примаса Британии!
– Господь с вами, благий отче. – Я прижал руки к груди, демонстрируя раскаяние и удивление в одном флаконе. – Разве посмел бы я вести себя столь непочтительно? Я лишь ищу ответа на вопрос, который терзает мою душу. И у кого, как не у вас, мудрейшего из мудрых, спрашивать мне о том.
Вы говорите, кровопролитие – грех, и я ликую, вторя вашим словам. Но как же остановить кровопролитие, когда оно ведётся от имени того, чьё имя проклято вами с амвона? Скажите, как, если не другим кровопролитием? Разве не научил нас Господь примером своим жертвовать малым, даже если это малое – суть величайшее для спасения ещё более великого? И разве не заповедал нам Спаситель: «Когда же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь, ибо этому надлежит быть прежде». (Мф. 24:6; Мк. 13:7; Лк. 21:9) «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч» (Мф. 10:34).
– Ступайте, – склонив голову, промолвил архиепископ, едва я закончил благочестивый монолог. – Завтра утром я дам вам ответ.
* * *
– «Клюнет ли Штирлиц на этот раз? – думал Мюллер, почёсывая исклёванную партайгеноссе лысину», – раздалось у меня в голове. – «Капитан, я весь дрожу от нетерпения. Маленькое интервью для газеты „Камелот ньюс“: как вы оцениваете первый этап переговоров? И вообще, что это было – переговоры или богословский диспут?»– «Без комментариев», – с интонацией матёрого политика отрезал я. – «И знаешь что, Лис, пока суд да дело, пошли-ка прогуляемся к оврагу. У меня есть кое-какая идея». Годвин, – скомандовал я, – подведи-ка коней.
Парнишка, шедший рядом с нами, послушно кивнул и быстро направился к каменной изгороди, возле которой, стреноженные, паслись наши кони.
– Ну-ка делись, что ты там удумал? – негромко сказал Лис, едва лишь оруженосец отдалился от нас на дистанцию прямой слышимости.
– Как ты думаешь, есть ли шанс, что клочок пергамента, выкинутый Бэдивером, до сих пор находится в окрестностях оврага?
– Ну-у, я бы сказал, что шанс отличен от нуля, но весьма невелик, – с сомнением покачал головой Рейнар.
– Верно, – согласился я. – При этом даже если пергамент лежит под каким-нибудь кустом и не чирикает, вероятность отыскать его также угасающе мала.
– Чрезвычайно ценное наблюдение. Однако в чём заключается твоя идея?
– Отыскать пергамент, обшаривая дюйм за дюймом овраг и прилегающие к нему земли, – задача мало того, что трудноосуществимая, но и бесперспективная. Однако теперь у нас есть человек, который чувствует магическую энергию, исходящую от Мерлиновского пророчества.
– Постой-постой! – Лис вперил в меня восхищённый взор. – Ты что же, хочешь использовать Годвина в качестве миноискателя?
– Ну да.
– Обалдеть! Ну что ж, давай попробуем, авось что и выйдет.
– Сэр Торвальд, господин Рейнар, – Годвин подъехал к нам, ведя в поводу коней, – мы уже отправляемся?
– Да, – кивнул я, – на небольшую прогулку. Сейчас, только положу цветочки на могилку братца Лукана, и едем.
Со стороны наша прогулка, должно быть, выглядела более чем странно. Высокородный лорд в сопровождении комита и оруженосца кружили между кустов и деревьев, точно охотничьи собаки, потерявшие след, негромко переговариваясь и заставляя благородного юношу едва ли не обнюхивать землю, по которой ступали их кони, фут за футом, милю за милей.
Как бы хороша ни была моя идея, толку от неё не было никакого. Начинало темнеть, и мы были вынуждены отказаться от дальнейших поисков, спеша обустроить место для ночлега.
Когда окончательно стемнело, в очерченном от всякой нечисти круге потрескивал костёр, Лис, перебирая струны подаренной Лендис роты, напевал старинную скандинавскую балладу, впрочем, скорее всего ещё не сложенную в самой Скандинавии, и Годвин, утомлённый бесплодным поиском, борясь со сном, заворожёно внимал словам баллады:
Я ещё молод, не видел войны,
Как повезу я знамя страны?
Только горячие руки юнца
Знамя удержат в бою до конца.
– Сэр Торвальд, – внезапно, точно вспомнив что-то, встрепенулся оруженосец, – позвольте мне задать вопрос.
– Слушаю тебя, – кивнул я, машинально помешивая золу в костре тонкой веткой.
– Быть может, это излишнее любопытство, – юноша замялся, – но что значат все эти части пророчества Мерлина, которые мы ищем?
– Видишь ли, – вздохнул я, – считается, что некоторые пророчества могут предрешать судьбы королей, стран, а то и всего мира. Никто не может доказать, что это так, но и обратное тоже недоказуемо. Иногда мне кажется, что не само пророчество довлеет над людской судьбой, а знание этого самого предсказания определяет поступки человека. Словно заворожённые волшебной дудочкой, вершители судеб стараются следовать прорицаниям, воплощая их в жизнь.
Очевидно, великий Мерлин также подозревал об этом, во всяком случае, своё пророчество о судьбе Британии после смерти Артура он велел разделить на двенадцать частей и раздать доблестным рыцарям Круглого Стола, именуемым лордами Камелота. Вернее, разделить пергамент повелел король, но я уверен, что это был совет Мерлина. Очень скоро все те, кто обладал частями пророчества, должны будут собраться в Камелоте, чтобы, сложив части в единое целое, огласить судьбу Британии, а возможно, не только её, – «и не только здесь», – добавил я в уме, но произносить не стал.
– А те части на коелбрене, которые вы мне показывали, что означают они?
– Это фальшивое пророчество, – вздохнул я. – Его сочинил Ллевелин, чтобы занять трон.
– Выходит, Страж Севера такой же негодяй, как и Мордред?
– Верно, – кивнул я. – Он такой же негодяй, как Мордред, и такой же законный претендент, как его противник. Ему выгодно, чтобы в Камелоте была сложена подделка, а стало быть, ни одна часть настоящего пророчества не дошла до залы Круглого Стола. Мы же, в свою очередь, пытаемся ему помешать. И если Ллевелин об этом узнает, судьба, ожидающая нас, будет безрадостна.
Брошу я знамя, грош мне цена,
Буду я проклят на все времена! —
продолжал напевать Лис, слушая нашу неспешную беседу.
– Сэр Торвальд, – немного помолчав, вновь обратился ко мне Годвин, – но если в Камелоте появятся оба пророчества, что же будет тогда?
– Кто знает? – пожал плечами я. – Впрочем, два пророчества – это лишь то, о чём известно. Возможно, у сторонников Мордреда есть и свой вариант «Мерлиновской рукописи». Во всяком случае, ясно одно: как бы ни сложились пергаменты, Британия не останется без короля. А будет это Ллевелин, Мордред или же кто иной, – я покачал головой, – всем им известна история про тирана, его слугу и ощипанного петуха.
– Так не должно быть, – печально вздохнул недавний овидд и замолчал, глядя в костёр, очевидно, ожидая, что языки пламени поведают ему нечто такое, о чём не способен сказать язык человеческий.
– Ложись-ка лучше спать, – посоветовал я парнишке. – Сейчас покараулю я, потом Лис, предутренняя смена твоя. Рейнар, ты тоже не засиживайся. Всем надо отдохнуть.
* * *
Рассветные лучи золотили листья деревьев, всё больше и больше вбиравших в себя это золото, чтобы примерно через месяц окончательно сменить на него свой нынешний зелёный наряд.– Вставайте, сэр Торвальд, вставайте, энц Рейнар, – старательный оруженосец осторожно тряс нас за плечи, добиваясь пробуждения старших соратников.
Я приоткрыл глаза, глядя на белесую поволоку угольев на месте кострища. Бр-р, холод пробирал до костей, сырой осенний холод, со временем скрючивающий дугой самые несгибаемые спины.
– Чёртова работа! – пробормотал я, подхватываясь с импровизированной циновки из сложенных крест-накрест тонких веток, служившей нам лежанкой. – Лис, подъём! Пора отправляться к Эмерику.
– Только сон приблизит нас к увольнению в запас, – пробурчал, не размыкая глаз, мой напарник. – Капитан, что ты суетишься? У него сейчас наверняка утренний аллах акбар.
– Ничего-ничего, – обнадёжил я друга. – Вставай, пока доедем, он уже как раз отмолится. Глядишь, к трапезе поспеем.
Слова о завтраке заставили Рейнара открыть глаза и приподняться на локте.
– Твоя правда. Хотя, должен тебе заметить, то, шо здесь называется едой, в приличном обществе вообще никак не называется.
Собравшись и привычно замаскировав следы своего пребывания, мы вновь отправились к строящемуся монастырю в надежде услышать окончательное решение примаса Британии. Убедили ли его мои слова, или же он просто держал паузу, чтобы его отказ звучал как можно более эффектно, говоря по чести, оставалось лишь догадываться. И несмотря на то что непосредственно к выполнению нашего прямого задания ответ архиепископа не имел ни малейшего отношения, я всё равно волновался в ожидании встречи. Конечно, скажи сейчас Эмерик нет, и мы бы вернулись в Кэрфортин, разводя руками, ибо то, что не получилось у нас, вряд ли бы вышло у кого-нибудь другого. Видит бог, я не привык проигрывать, и к тому же с истинно английской скрупулёзностью норовил устроить всё так, чтобы впоследствии не задавать себе вопроса, почему я не сделал то или это.