Страница:
сорвались с места и побежали к лодкам и каноэ, разбросанным на берегу озера.
-- А мы останемся, -- шепнула Женевьева необычным гортанным голосом, и
он, поколебавшись, остался.
Стало тихо-тихо, и в тишине вдруг прозвучало почти истерическое:
-- Я virgin. Даже не пробуй, ничего не получится!
Из Андрейки вырвалось нечто вроде смеха, но ему тут же закрыли рот
поцелуем. Таким долгим, что он едва не задохнулся.
-- Разве можно смеяться над чужим несчастьем? -- спросила Женевьева,
отстраняя свое сметанно-белое лицо от Эндрю, и тут они оба прыснули от
хохота, бросившись к дому, в комнату, где Женевьева включила свои любимые
"топ форти" -- сорок самых популярных песен недели, которые крутят по радио
без остановки.
Барри сказал, что это ширпотреб, но для Андрейки все было новым...
Она пригасила свет и легла возле Эндрю, размягченного музыкой; Андрейка
не помнил, когда тоже лег; могли ли его, выросшего без матери, не задеть
слова неведомой ему песни, которые Женевьева повторяла всед за "тейпом"; в
устах Женевьевы они звучали как неземные.
-- Когда я с тобой, я не должна делать вид, что я какая-то особенная, я
могу быть сама собой... Когда я с тобой, я не могу ни о ком думать... Когда
я не с тобой, я мечтаю о встрече с тобой, считаю минуты до встречи...
Андрейка почувствовал на глазах слезы.
... Он вспомнил их сразу, как только проснулся... Женевьевы не было.
Он лежал тихо-тихо, оглушенный своим счастьем. Восторг, который он
испытывал, был, наверное, сильнее, острее ощущений мужчины. С такой
сердечностью говорила с ним только мама, а мамы не стало давно...
Двое суток Андрейка носил в себе чувства торжества и благодарности;
все, что ему поручали, он делал весело, быстро, тарелки летали в его руках,
почти как у самого "сатаны", или "короля мойки", Поля.
На третьи сутки они остались с Полем одни, и тот, смеясь, рассказал,
как провел эту ночь; как ему тихо пели на ухо: "... когда я с тобой, я не
могу ни о чем думать... "
Они сидели на бревнах, и Поль не заметил, куда пропал Эндрю. Его не
было ночью. Он не появился утром. Барри объявил поиск. И обслуга, и ребята
постарше продирались по сырому таежному лесу, крича: "Эндрю-у-у!".
Наткнулся на него Барри. Андрейка лежал на мокрой траве недвижимо,
лицом вниз, с неловко подвернутой рукой, и Барри приподнял его в страхе,
заглянул в лицо. Лицо было искорябанным и опухшим от слез.
-- Жив, бродяга! -- обрадовался Барри.
Глаза у "бродяги" были какие-то чужие, черные. От расширившихся
зрачков, не сразу понял Барри...
-- Что стряслось?! -- Барри поднял его, как ребенка, и понес. Тело
Андрейки сотрясалось от беззвучного плача.
Ни слова не сказал Андрейка. Ни в лесу. Ни дома. От еды отказался.
Поль вытолкал всех на улицу; произнес, присаживаясь к Андрейке, что он,
Поль, идиот, расхвастался, и -- чем?
-- Ты не должен принимать их всерьез, эти ночные сны, Андрэ! Здесь так
принято. Этот кемп для нас, работяг, всегда был столицей секса. Мы весь год
вкалываем, не откладывая ни цента... Живем, как белки, "из лапки в рот, из
лапки в рот"; у некоторых нет даже адреса. А здесь -- отдушина...
Даже virgin, которая носит магнитофонные затычки, чтоб не слышать
непристойностей, тут позволяет себе то, что потом и вспомнить стыдится...
Такой уж тут воздух...
Андрейка, наконец, сел. Сказал убито:
-- Зачем я живу? Все чужие... -- Долго молчал. Выпил стакан горячего
молока, который подал Поль. -- Уйдем куда-нибудь... -- Они выскочили в окно,
выходившее в подлесок, и забрели поглубже. Никакие объяснения Поля утешить
его не могли. Андрейка чувствовал себя несчастным. Несчастным на всю жизнь.
Оскорбленным на всю жизнь. Не только руки и ноги посинели от холода, --
сердце окоченело... Этого он не ощущал даже в Торонтском аэропорту. Тогда
было страшно и ... интересно. Заманчиво! И даже хрипатый голос, твердивший с
тоской: "Четыреста лет рабства", не очень пугал. Всему приходит конец, даже
рабству... А вот сейчас сухие ветки, которые обламываются, шуршат под
ногами, казалось, шуршат о полном крахе всей жизни. Он один, и это
навсегда... И Андрейка снова зарыдал по-мальчишески, в голос, размазывая по
исцарапанным щекам слезы.
-- Поль, ты пойми, меня выбрасывают... Меня постоянно...
постоянновыбрасывают... Как тряпку, которой стерли с ног грязь. Как хлам...
Я -- ничто. Поль, как нужно жить в этой стране, чтоб тебя не выбрасывали?..
Пожалуйста. Проводи меня до шоссе. Я уеду! Я не хочу с ней встречаться...
Никогда!
-- Андрэ, дорогой, ее уже нет. Она умчалась, как ведьма на помеле. С
рассветом. Тебя еще не нашли, а я ей сказал...
-- Что ты сказал? Зачем?!
-- У нее отец -- "политишен", а скоро выборы... Она так гордится
безупречной репутацией своей семьи и своей частной школой, в которую нас с
тобой не пустят и на порог, что... в общем, я объяснил ей, что она б... ,
что, если с тобой что-то случится, все узнают, что она б... И конечно, это
попадет в газеты... При свете моих горящих сатанинских крестов. Уж я ее
осатаню! Со всех гор и холмов Онтарио и Квебека... Андрэ, она бежала к
своему "ягуару" вприпрыжку.
Поль обнял Андрейку за плечи, привел к бревнам, на которых они сидели
вчера, и оставил там: его ждала кухонная мойка.
Андрейка не мог подняться с бревен. Сидел и час, и два, словно ему ноги
перешибло...
Тут на него наткнулся "длинный" Роберт, начальник лагеря, со своей
любимой собакой Томми на поводке. Томми начал рычать на Эндрю, "длинный"
Роберт, видно, был не в духе, стал кричать на весь лес: "Томми! Шат ап!"
(заткнись!)
Обойдя новичка со всех сторон, он сказал:
-- У нас только звери на welfare , а люди должны работать.
Андрейка к нему головы не повернул... И без того уже выгнали отовсюду!
Подумаешь!
-- Вон! -- вдруг заорал "длинный" Роберт, но тут выскользнул из своей
мойки Поль, сказал резко:
-- Закрой рот, начальник!
Затем и Барри вышел на крик и так взглянул на "длинного" Роберта, что
тот сразу удалился.
Андрейка решил уходить. Некуда, правда, но что поделаешь. Он встал с
бревен, к нему подскочил разъевшийся черный енот Чарли, запряженный в
детские вожжи. А за Чарли -- его подруга, еще более толстая...
Чарли свое дело знал. Он побежал в сторону кухни: кто и когда
отказывался бросить ему кусок хлеба с маслом? Он оглянулся нетерпеливо на
Андрейку: мол, что ж ты?.. Я жду...
И тут только Андрейка улыбнулся... Заметил снующих белочек, услышал
"тук-тук-тук" серого дятла за кухней. Вот и дрозд появился, которого
Андрейка всегда подкармливал...
На другой день Андрейке принесли расчет. Получай свои гроши, и чтоб
духа твоего не было!
Барри и Поль тут же отправились к длинному Роберту, которого Поль
окрестил "конквистадором" и злым духом торонтских лесов. О чем они с ним
говорили, осталось неизвестным, только до середины августа, когда кемп
закрылся, Андрейку больше не тревожили. Он мыл тарелки с "сатанинской
скоростью", получал свои чеки. И не ходил больше на ночные костры, где
девушки по-прежнему пели свои отравные песни про "love".
Андрейка то и дело считал, сколько осталось ждать до шестнадцати.
Прикинул и сейчас. Два месяца и три дня. Решил пока что вернуться в
"музыкальный ящик". Отсидеться там. В стороне от всех...
... Барри нашел работу в каком-то отеле на востоке Торонто. Довез Эндрю
до "музыкального ящика" на своем облупленном "шевроле". Андрейка был так
измучен, что даже не попросил дать ему посидеть за рулем... Барри оглядел
его на прощание. На Эндрю белая футболка с короткими рукавами, джинсы, кеды.
Кивнул: мол, все правильно. Тут нельзя выделяться.
-- Если не будет еды, рули ко мне. Я там при буфете.
И, махнув рукой, умчался на своем тарахтящем "шевроле".
Возле парадного стояли, греясь на солнце, незнакомые ребята, курили.
Затягивались глубоко, с наслаждением. Андрейка почувствовал: сладковатый
дымок, марихуана...
-- А, привет, русский! -- сказал кто-то пробегая.
Он уже начал подыматься по широченным ступеням на второй этаж, где
хозяйничала Кэрен с друзьями, когда его нагнали. Схватили за руку и дернули
вниз с такой силой, что Андрейка пролетел до нижней площадки. И тут же
другой парень, с прилипшим к губе окурком, ударил его в скулу. Андрейку
повалили на каменный пол, топтали ногами. Он вскочил и снова получил удар в
челюсть, от которого не устоял. Искалечили б, наверное, если не распахнулись
бы двери парадного. Ввалились несколько парней лет двадцати трех -- пяти.
-- Все на одного? За что? -- спросил гладколицый здоровяк с татуировкой
и на руках и на шее. Кто-то ответил:
-- Русский! Их не за что бить, что ли?!.
Гладколицый усмехнулся, поднял незнакомого мальчишку с пола, вывел его
на улицу. "Здорово разрисовали, идиоты! Ты где живешь? Отдышись, приходи на
четвертый этаж, справа. Никто не тронет".
Андрейка остался на улице один. Ныли ссадины у брови, на губе. Поглядел
тоскливо вдоль улицы. Кроме "музыкального ящика", не было на улице больших
домов. Ни одного. Вдоль всего пролета, заставленного старыми машинами,
деревянные домишки... без лбов. "Без лбов!" -- повторил он почти вслух. И в
самом деле, одинаковые дома без чердаков; верхние этажи прямо под крышей.
Как это раньше не замечал? Курятники, но по обеим сторонам от входа в
курятники тонкие белые колонны. "Без лбов, но с дворцовыми претензиями...
Проклятая Луна!"
Дня три он отсыпался; снилось, что он фокусник, вокруг которого летают
грязные тарелки. Нет им конца, грязным тарелкам.
К обеду звала Кэрен. А Барри давно не видно. Что случилось?
Кэрен тоже простилась, сказав: уезжает к родителям.
В конце недели постучал гладколицый парень с татуировкой. Он приволок
мешок консервов; сказал после того, как они поели прямо из жестяных банок:
-- Эндрю, мы тебе помогли. Помоги нам. Возьми этот чемодан. Отвези его
на улицу Дандас, дом No... У дома увидишь белый "вэн". Шофер рябой, с
переломленным носом. Не бойся его страхолюдства. Спроси, как его зовут...
Скажет "Томми" -- отдай, и все!
Отвез Андрейка чемодан -- у рябого шофера было такое лицо, что, сунув в
кабину чемодан, Андрейка бросился бежать, словно за ним гнались.
Спустя неделю и деньги, и консервы кончились. Со вчерашнего дня у
Андрейки во рту ни маковой росинки. Болела голова.
И тут снова постучал к нему гладколицый.
-- Помоги сегодня, точно будут деньги!
Андрейка и еще двое взрослых парней впрыгнули в старый "вэн" и вскоре
подъехали к одному из домов. Снаружи стояли два велосипеда.
-- Отнеси их в "вэн", -- сказал гладколицый, надев перчатки.
-- Они ... не наши.
-- Наши!
Андрейка отнес велосипеды в машину, озираясь, чувствуя холодок в
сердце. Когда он вернулся в дом, парни шарили в приоткрытых ящиках шкафов,
отбирая что-то и бросая в свои сумки.
У Андрейки вырвалось:
-- Да вы что? -- И тут только понял: воры! Бросился к дверям...
В "музыкальный ящик" больше ни ногой. Наелся! К ночи, намерзнувшись, он
вспомнил название станции подземки, возле которой работал Барри. Где-то на
востоке Торонто.
Найти бы! Иначе пропадешь...
4. "КОРОЛЕВСКИЙ ОТЕЛЬ"
Такого отеля Андрейка не видел никогда. Почти все его постояльцы не
имели зубов, по крайней мере, передних. Человеку сорок лет, а вместо рта
черный провал.
Когда Андрейка взбежал наверх, на второй этаж отеля, он чуть не
задохнулся: в комнатушках стояла тягучая вонь. Годами не мытые одеяла,
подушки с темными пятнами, воняет потом, блевотиной.
"Отель дезинфицируют раз в полгода", -- объяснил Барри. -- Газом. Людей
выгоняют и вымаривают все остальное... "
Андрейка озирался изумленно. Было б это в медвежьем углу, в индейской
резервации на севере, о которой ему рассказывали в "музыкальном ящике", но
тут... В самом центре Торонто, в двух-трех километрах от знаменитой
"Торонтской иглы", мэрии в виде полуколец, которая, помнится, произвела
сильное впечатление и на него, Андрейку, неподалеку от мраморных банков и
позолоченно-стеклянных небоскребов, украшающих город...
Барри говорил, что он устроился в "Королевский отель". "Королевский
отель"? Да это уж не просто Луна, а обратная сторона Луны!..
Но ахать и размышлять было некогда. За окном тарахтел очередной "слон".
Шоферская кабина на платформе с железным прицепом, похожим на четырехосный
товарный вагон. А изгибается он на маленьком дворе, как змей.
"Слон-Змей" привез бочки с пивом. Надо разгружать.
Андрейка чувствовал: работа ему не под силу. Поднять их никто не мог,
эти чертовы дубовые бочки в железных ободах. Андрейка катил, толкал
ногами... Но вот как взгромоздить их на скамейки, чтоб они не касались
цементного пола?.. В конце концов исхитрился. Ставил бочку на ребро, а затем
спиной, плечами, заталкивал на скамейку.
Он называл эту операцию "укрощением пивного стада". Соединит "стадо"
шлангом, -- ура! Пиво качали наверх, а он убегал на улицу: в каменном
подвале укрывалась зима, не побегаешь -- насмерть закоченеешь, и к тому же
тут нестерпимо воняло прокисшим пивом... А наверх -- нельзя. Боялся и
выглянуть. Там матерщина, драки, полицейские облавы. Нет, лучше уж он
отсидится в эти часы под старым одеялом с дыркой для головы в своем
могильном склепе.
Как-то Барри, спустившись вниз, поглядел на Андрейку, на его согнутую
измученную спину, содранную до крови руку, на дубовые бочки, которые
высились над ним, как башни, и произнес с состраданием в голосе:
-- Пойдешь наверх, Эндрю! Помощником бармена... Хозяина уговорил...
Никто не спросит никаких документов... Драки? Что тебе драки! Когда
начинается свалка, бегом за стойку. Она из дуба. Ее и пуля не возьмет. К
тому же драка никогда не перейдет за стойку: прольется пиво! Кто допустит
такое?!. Кровь? Сколько угодно...
Строго говоря, Эндрю, драки нас вообще не касаются. Это бизнес Мак Кея.
Я тебя представлю ему, на всякий случай.
Мак Кей, невысокий, со сломанным носом, атлет выбрасывал кого-то из
дверей. Вытерев руки о свою кожаную куртку, он подошел знакомиться. У Мак
Кея были чугунные кулаки и чудом державшееся на сдвинутой вбок переносице...
пенсне. Андрейка никогда не видел боксеров в пенсне и тихо засмеялся.
Спустя несколько дней Мак Кей уже не вызывал у него улыбки. Какой-то
черный парень в кепочке не вернул ему долг, Мак Кей сказал: отдашь деньги
завтра или тебе сломают руку.
На другой день черный в кепочке явился в бар со сломанной рукой...
Когда к отелю подкатила, дико треща, мотоциклетная банда в черных
шлемах и кожаных куртках, началось побоище, как в кино. Только всерьез.
Насмерть! На эстраде шел очередной стриптиз, черная девчушка скинула лифчик,
мотоциклист с холеной бородкой швырнул в нее бутылку с пивом. Мак Кей
призвал его к порядку, -- тут же о Мак Кея разбилось бутылок пять. Мак Кей
взял бейсбольную биту, всегда стоявшую в углу, и со всего размаха ударил
мотоциклиста в черной куртке по черепу...
-- Убили! Убили! -- пронзительно закричала женщина за столом...
Барри показал рукой Мак Кею, чтоб тот исчез и взялся за телефонную
трубку... Нагрянет полиция? Нет, он вызывал, в испуге услышал Андрейка, уж
не просто полицию. Специальный отряд "task forse" в пуленепробиваемых
жилетах...
Что происходило наверху, можно было только догадываться. Андрейку
турнули вниз, к бочкам, и он слышал лишь топот и грохот падающей мебели.
На другое утро Мак Кей явился на работу как ни в чем не бывало. В
франтоватой кожаной куртке на молниях, в широких, как трубы, вельветовых
брюках с бездонными карманами. И в пенсне. Андрейка спросил Мак Кея, как он
мог так -- по непокрытой голове бейсбольной битой... Тот же умер.
Мак Кей расхохотался.
-- У этих мотоциклистов двойной череп. Вместо серого вещества еще одна
кость. А ты говоришь, убьешь... Что?
И действительно, обошлось. "Убитого" похлестали по щекам: "Вставай,
парень, твоя станция. Приехали". Тот очнулся и врезал кулаком полицейскому
офицеру, который хлопотал над ним...
Целый день убирали стекло и поломанные стулья.
Такие драки бывали не часто. Но раз в месяц -- непременно... Вначале
Андрейка пугался. Но как-то, в момент потасовки, шмыгнул под стойку и, сев
на пол, спиной к залу, достал из бокового кармана флейту-пикколо, подаренную
ему Барри. Заиграл "Турецкий марш". Как выяснилось, очень успокаивает...
Наконец Андрейка оглядел из-под стойки зал. Постоянные посетители уже
сидели на уцелевших стульях. Любопытство не оставляло его. Кто они? Чем
занимаются? Вот мулат Джо, который, знакомясь, неизменно говорил о себе с
гордостью: "Рожден в Алабаме". Он был толст неимоверно. Любая его рубашка
кончалась на груди. Живот голый. Не человек, а Вандомская колонна. Когда
колонна подымает руку, на ней нет живого места, все порезано, исколото.
"Нет, вот еще осталось", -- и он добродушно показывал нарост мяса между
указательным и средним пальцем. "Берегу резервы". -- Джо улыбался.
На его шею были наброшены десятка полтора золотых цепочек. С золотыми
пятиконечными звездами, полумесяцем и магендовидом. На руках -- золотые
браслеты и цепочки помассивнее. "Это, -- объяснил он, -- у меня не отберут.
Пойду в тюрьму -- есть что продавать. И жить... "
Чем был занят Джо? То и дело посетители спрашивали стоявшего за стойкой
Андрейку, за каким столом Джо, и Андрейка называл номер столика, который
обычно был скрыт глухой перегородкой.
-- Кто этот Джо? -- спросил Андрейка у Барри.
-- Продавец пыли... Белой пыли, -- добавил он, так как Андрейка
растерянно моргнул.
-- Крупный?
-- Крупный?! Крупные ездят в "кадиллаках". А это тюремные сидельцы. Как
видишь, он точно знает, что через полгода-год, он попадет за решетку. Это
его не волнует. Дадут трояк, и все дела.
Каждую субботу в отеле было шоу, на которое Андрейка вначале поглядывал
из-за стойки с недоумением, порой со страхом. То голый по пояс мужчина с
разбухшими женскими грудями кормящей матери пел под гитару. Голос --
пронзительно-высокий, бабий. Песенки-экспромты. Юморески. У певца было
природное чувство юмора. Толпа подхватывала шутки, хохотала. Барри сказал,
знаменитость. Хозяин платит ему... О!
Затем, был коронный номер, который назывался "Mister police". Танцор в
полицейской форме отбивал чечетку, а женщины стаскивали с него сапоги,
брюки. Наконец, он оставался в майке и трусах, на которых было написано
"police". И тогда одна из женщин поджигала спичкой трусы и майку. Они
вспыхивали на теле танцора. В зале гасили свет. Пожар плясал и ходил по
сцене колесом. Наконец, мужчина срывал с себя горящие клочья одежды и
представал перед зрителем в чем мать родила.
Тогда зажигался свет и танцор кланялся. Police была повержена...
Толпа вывалила на улицу вслед за своим кумиром с женскими грудями. В
зале остались лишь постоянные жильцы отеля. У столика возле окна Элеонор --
тощая белокурая канадка, мать восьмерых детей. Кулаки у нее в ссадинах и
царапинах. Соседи называли ее "Элеонор-эмансипация". Детей "Эмансипации"
одевала, кормила, возила на специальном автобусе в школу мэрия. Старшие
следили за младшими. Летом детей Элеонор забирали в кемпы. Бесплатно. А
Элеонор-эмансипация пила пиво с утра до ночи...
В стороне от Элеонор сидел маленький человек в кожаной шляпе и с
капитанской трубкой. Вор-заика. Воровал он в крупнейших магазинах Торонто,
чаще всего в "Итонс-центре". Украсть для него, по-видимому, было делом
нетрудным. Проблема возникала позже: он никак не мог объяснить, что именно
он принес. Как-то он попросил Андрейку выйти с ним на улицу. Он украл
трансформатор, но никак не мог понять, что именно он ук-к-крал. "Вор-заика
-- это трудные роды", -- смеялся Барри, видно, уже привыкший к завсегдатаям
бара. Андрейка вернулся после этого разговора -- глаза круглые.
Уселся на раскладной стул, чтоб его не видно было. Но вскоре пришлось
нести пиво архитектору, который сидел посередине зала, за единственным
столом, накрытым не клеенкой, а белой скатертью.
Архитектор походил на большого обиженного пуделя, забившегося в кресло.
Он непрерывно пыхтел сигарой и ставил на что-то большую печать.
Все знали, что поставить печать архитектора для строительных компаний
Торонто -- большая морока. На пути -- бюрократические баррикады. Главный
архитектор города строг невыносимо. И строители шли к белокурому завитому
господину, осыпанному сигарным пеплом, который неизменно сидел в
"Королевском отеле", за столом No...
Архитектор переехал в "Королевский отель" много лет назад, его доходы
приводили в ярость пьянчуг и воров, Элеонор сбила с него очки и пыталась их
раздавить, но Барри успел подхватить их с пола и отдать архитектору.
Архитектор плакал от побоев и время от времени ставил на бумаги печать
со своим именем.
Строители платили по таксе -- от 50 до 500 долларов. В зависимости от
сложности проекта...
Архитектор спился с круга, это знали все и во всех городах, как уверял
Барри, но печать с его именем была настоящей. И поэтому строительство в
Торонто, и богатых особняков в стиле "Вилла Боргезе", и скучных безликих
"аракчеевских поселений", как называл Андрейка колонии одноэтажных
домов-близнецов за высокими стенами, уродовавших город, все строилось строго
по закону. С приложением всех печатей, до единой.
Как-то к Андрейке подошла индианка, попросила одолжить денег.
-- У тебя нет, я знаю, но в кассе есть. Дай до утра. Ребенок голодный.
Лицо у индианки было грубовато-широким, простым, как у фабричной
работницы, и -- застенчивым. Она никогда не сидела в их растреклятом баре.
Андрейка, нарушив все указания, дал ей десять долларов, а утром она принесла
ему чек. Шмыгнула носом.
-- Хорошо, если я дам тебе чек? -- И замолчала.
Чек был незаполненным, а она стояла и виновато шмыгала своим широким и
плоским носом.
-- У вас какие-то проблемы? -- встревоженно спросил Андрей. --
Инвалидность? Ну, что-то с рукой?..
-- Нет, я родилась в резервации...
Андрейка уставился на нее изумленно.
-- Вы -- индианка. Это ваша страна. Ва-ша! И вас никто не научил
писать?
-- А вы откуда? Рос-сия?.. Раша, раша, где это?
-- От Ямайки на воздушном шаре без посадки.
-- Но-но. Это намного дальше. Мне говорили, что Германия воевала с
Россией. Это правда? И кто победил?
Написав за нее чек, Андрейка в это утро внимательней прислушивался к
разговорам за столиками. "Кто победил?" -- то и дело изумленно повторял он.
-- "Кто победил?".
За столиками говорили о чем угодно. О политике -- никогда.
-- Кто в прошлом эти люди? -- наконец спросил он у Барри. -- Что за
паноптикум?
-- Это не паноптикум. -- Барри улыбнулся покровительственно. -- Это
люди, которым не повезло... Они получают пособие от государства. И пьют
пиво. Галлона три в день на брата. Это почти десять литров. Иногда покупают
наши "чернила". Бутылка -- 99 центов. Отрава. "Два удара ножом в печень",
как сказал Мак Кей... Почему у тебя такая удивленная рожица? Разве в России
такого нет? Я читал "Архипелаг Гулаг... "
-- В России не платят алкоголикам за то, что они алкоголики. Там с
обитателями отеля поступили бы без канадского гуманизма. Погрузили бы в
товарные вагоны и -- в Сибирь. Валить лес. По закону о "тунеядцах". Там их
ждали бы готовые бараки, промерзшие по углам насквозь, и вряд ли кто-нибудь
из наших пьянчуг дожил бы до следующего лета...
-- Холи шит! -- вдруг выругался Барри. -- Ты опять валишь все в одну
кучу. Америка, Канада, -- раздраженно произнес он, наливая в чью-то кружку
мутного пива. -- Хватит нам Америки! Канада -- не янки... Они уже разместили
возле наших границ свои ракеты, свои радиоактивные отходы. Потравили всю
рыбу. Летом к озеру Онтарио не подходи, не так ли? Тянет гнильем...
Средневековые холерные эпидемии -- ничто по сравнению с тем, что нас ждет...
Страшный сосед! Все что нам надо от него, -- чтоб он держался от нас
подальше. И не тянул нас в мировой крематорий... Обойдемся без него, сами!
-- Сами? -- Андрейка от неожиданности даже опустился на раскладной
стульчик. -- Я слышал, что в Канаде всего восемнадцать танков... Ты знаешь,
что будет с Канадой, как только она, как ты мечтаешь, "отцепится" от
Америки?
-- Нас завоюет Россия? -- саркастически спросил Барри. -- Там же теперь
гласность! Горбачев.
-- Зачем вы Горбачеву! Вас возьмет в плен остров Шри-Ланка или
государство Монако. Да нет, -- остров Куба. Фидель Кастро, вы о нем
выражаетесь непочтительно, выдернет у вас всю вашу шкиперскую бородку по
волоску... Горбачев прилетит лишь поглядеть, хорошо ли вас ободрали...
-- Ты иммигрант! -- зло прервал его Барри. -- Ты ничего не понимаешь. У
нас, канадцев, свои проблемы, кровные. Политиканы не делают ни черта.
Chicken government (чикен гавермент). Делают свои деньги и мешают нам... --
Барри оборвал себя на полуслове, чего с ним не бывало никогда. Сказал
спокойнее: -- Канада -- маленькая страна. В ней 29 миллионов жителей,
меньше, чем в Скандинавии. Здесь ладят со всеми. Даже с алкоголиками, не так
ли?
Возможно, ты прав, Эндрю, мы снисходительны к паразитизму. Я думаю,
только в Торонто дармоедов, живущих на законные подачки, тысяч сто, не
менее. За спокойствие надо платить. Ты сам увидишь, какая на Сhristmas будет
благодать! Обитатели отеля развесят флажки, подарят друг другу подарки...
-- А если спокойствие все же взорвется?
-- Ну, это бизнес Мак Кея. Полиции...
-- А кто этот Мак Кей, давно хочу тебя спросить?
-- Хо-оли шит! Ты еще не понял! Нет, ты все-таки советский человек,
Эндрю! Тебе не приходят в голову самые простые мысли... Он -- главарь мафии.
Все благодушные тюремные Джо под ним. Он может убить, ограбить банк... Но
это его личное дело. Здесь он вышибала, которого все боятся. Хозяина это
устраивает...
-- И тебя тоже? Свой родной гангстер?!
-- Почему нет? Годится для дела... -- И, помедлив: -- Нашего пивного
тоже...
-- А мы останемся, -- шепнула Женевьева необычным гортанным голосом, и
он, поколебавшись, остался.
Стало тихо-тихо, и в тишине вдруг прозвучало почти истерическое:
-- Я virgin. Даже не пробуй, ничего не получится!
Из Андрейки вырвалось нечто вроде смеха, но ему тут же закрыли рот
поцелуем. Таким долгим, что он едва не задохнулся.
-- Разве можно смеяться над чужим несчастьем? -- спросила Женевьева,
отстраняя свое сметанно-белое лицо от Эндрю, и тут они оба прыснули от
хохота, бросившись к дому, в комнату, где Женевьева включила свои любимые
"топ форти" -- сорок самых популярных песен недели, которые крутят по радио
без остановки.
Барри сказал, что это ширпотреб, но для Андрейки все было новым...
Она пригасила свет и легла возле Эндрю, размягченного музыкой; Андрейка
не помнил, когда тоже лег; могли ли его, выросшего без матери, не задеть
слова неведомой ему песни, которые Женевьева повторяла всед за "тейпом"; в
устах Женевьевы они звучали как неземные.
-- Когда я с тобой, я не должна делать вид, что я какая-то особенная, я
могу быть сама собой... Когда я с тобой, я не могу ни о ком думать... Когда
я не с тобой, я мечтаю о встрече с тобой, считаю минуты до встречи...
Андрейка почувствовал на глазах слезы.
... Он вспомнил их сразу, как только проснулся... Женевьевы не было.
Он лежал тихо-тихо, оглушенный своим счастьем. Восторг, который он
испытывал, был, наверное, сильнее, острее ощущений мужчины. С такой
сердечностью говорила с ним только мама, а мамы не стало давно...
Двое суток Андрейка носил в себе чувства торжества и благодарности;
все, что ему поручали, он делал весело, быстро, тарелки летали в его руках,
почти как у самого "сатаны", или "короля мойки", Поля.
На третьи сутки они остались с Полем одни, и тот, смеясь, рассказал,
как провел эту ночь; как ему тихо пели на ухо: "... когда я с тобой, я не
могу ни о чем думать... "
Они сидели на бревнах, и Поль не заметил, куда пропал Эндрю. Его не
было ночью. Он не появился утром. Барри объявил поиск. И обслуга, и ребята
постарше продирались по сырому таежному лесу, крича: "Эндрю-у-у!".
Наткнулся на него Барри. Андрейка лежал на мокрой траве недвижимо,
лицом вниз, с неловко подвернутой рукой, и Барри приподнял его в страхе,
заглянул в лицо. Лицо было искорябанным и опухшим от слез.
-- Жив, бродяга! -- обрадовался Барри.
Глаза у "бродяги" были какие-то чужие, черные. От расширившихся
зрачков, не сразу понял Барри...
-- Что стряслось?! -- Барри поднял его, как ребенка, и понес. Тело
Андрейки сотрясалось от беззвучного плача.
Ни слова не сказал Андрейка. Ни в лесу. Ни дома. От еды отказался.
Поль вытолкал всех на улицу; произнес, присаживаясь к Андрейке, что он,
Поль, идиот, расхвастался, и -- чем?
-- Ты не должен принимать их всерьез, эти ночные сны, Андрэ! Здесь так
принято. Этот кемп для нас, работяг, всегда был столицей секса. Мы весь год
вкалываем, не откладывая ни цента... Живем, как белки, "из лапки в рот, из
лапки в рот"; у некоторых нет даже адреса. А здесь -- отдушина...
Даже virgin, которая носит магнитофонные затычки, чтоб не слышать
непристойностей, тут позволяет себе то, что потом и вспомнить стыдится...
Такой уж тут воздух...
Андрейка, наконец, сел. Сказал убито:
-- Зачем я живу? Все чужие... -- Долго молчал. Выпил стакан горячего
молока, который подал Поль. -- Уйдем куда-нибудь... -- Они выскочили в окно,
выходившее в подлесок, и забрели поглубже. Никакие объяснения Поля утешить
его не могли. Андрейка чувствовал себя несчастным. Несчастным на всю жизнь.
Оскорбленным на всю жизнь. Не только руки и ноги посинели от холода, --
сердце окоченело... Этого он не ощущал даже в Торонтском аэропорту. Тогда
было страшно и ... интересно. Заманчиво! И даже хрипатый голос, твердивший с
тоской: "Четыреста лет рабства", не очень пугал. Всему приходит конец, даже
рабству... А вот сейчас сухие ветки, которые обламываются, шуршат под
ногами, казалось, шуршат о полном крахе всей жизни. Он один, и это
навсегда... И Андрейка снова зарыдал по-мальчишески, в голос, размазывая по
исцарапанным щекам слезы.
-- Поль, ты пойми, меня выбрасывают... Меня постоянно...
постоянновыбрасывают... Как тряпку, которой стерли с ног грязь. Как хлам...
Я -- ничто. Поль, как нужно жить в этой стране, чтоб тебя не выбрасывали?..
Пожалуйста. Проводи меня до шоссе. Я уеду! Я не хочу с ней встречаться...
Никогда!
-- Андрэ, дорогой, ее уже нет. Она умчалась, как ведьма на помеле. С
рассветом. Тебя еще не нашли, а я ей сказал...
-- Что ты сказал? Зачем?!
-- У нее отец -- "политишен", а скоро выборы... Она так гордится
безупречной репутацией своей семьи и своей частной школой, в которую нас с
тобой не пустят и на порог, что... в общем, я объяснил ей, что она б... ,
что, если с тобой что-то случится, все узнают, что она б... И конечно, это
попадет в газеты... При свете моих горящих сатанинских крестов. Уж я ее
осатаню! Со всех гор и холмов Онтарио и Квебека... Андрэ, она бежала к
своему "ягуару" вприпрыжку.
Поль обнял Андрейку за плечи, привел к бревнам, на которых они сидели
вчера, и оставил там: его ждала кухонная мойка.
Андрейка не мог подняться с бревен. Сидел и час, и два, словно ему ноги
перешибло...
Тут на него наткнулся "длинный" Роберт, начальник лагеря, со своей
любимой собакой Томми на поводке. Томми начал рычать на Эндрю, "длинный"
Роберт, видно, был не в духе, стал кричать на весь лес: "Томми! Шат ап!"
(заткнись!)
Обойдя новичка со всех сторон, он сказал:
-- У нас только звери на welfare , а люди должны работать.
Андрейка к нему головы не повернул... И без того уже выгнали отовсюду!
Подумаешь!
-- Вон! -- вдруг заорал "длинный" Роберт, но тут выскользнул из своей
мойки Поль, сказал резко:
-- Закрой рот, начальник!
Затем и Барри вышел на крик и так взглянул на "длинного" Роберта, что
тот сразу удалился.
Андрейка решил уходить. Некуда, правда, но что поделаешь. Он встал с
бревен, к нему подскочил разъевшийся черный енот Чарли, запряженный в
детские вожжи. А за Чарли -- его подруга, еще более толстая...
Чарли свое дело знал. Он побежал в сторону кухни: кто и когда
отказывался бросить ему кусок хлеба с маслом? Он оглянулся нетерпеливо на
Андрейку: мол, что ж ты?.. Я жду...
И тут только Андрейка улыбнулся... Заметил снующих белочек, услышал
"тук-тук-тук" серого дятла за кухней. Вот и дрозд появился, которого
Андрейка всегда подкармливал...
На другой день Андрейке принесли расчет. Получай свои гроши, и чтоб
духа твоего не было!
Барри и Поль тут же отправились к длинному Роберту, которого Поль
окрестил "конквистадором" и злым духом торонтских лесов. О чем они с ним
говорили, осталось неизвестным, только до середины августа, когда кемп
закрылся, Андрейку больше не тревожили. Он мыл тарелки с "сатанинской
скоростью", получал свои чеки. И не ходил больше на ночные костры, где
девушки по-прежнему пели свои отравные песни про "love".
Андрейка то и дело считал, сколько осталось ждать до шестнадцати.
Прикинул и сейчас. Два месяца и три дня. Решил пока что вернуться в
"музыкальный ящик". Отсидеться там. В стороне от всех...
... Барри нашел работу в каком-то отеле на востоке Торонто. Довез Эндрю
до "музыкального ящика" на своем облупленном "шевроле". Андрейка был так
измучен, что даже не попросил дать ему посидеть за рулем... Барри оглядел
его на прощание. На Эндрю белая футболка с короткими рукавами, джинсы, кеды.
Кивнул: мол, все правильно. Тут нельзя выделяться.
-- Если не будет еды, рули ко мне. Я там при буфете.
И, махнув рукой, умчался на своем тарахтящем "шевроле".
Возле парадного стояли, греясь на солнце, незнакомые ребята, курили.
Затягивались глубоко, с наслаждением. Андрейка почувствовал: сладковатый
дымок, марихуана...
-- А, привет, русский! -- сказал кто-то пробегая.
Он уже начал подыматься по широченным ступеням на второй этаж, где
хозяйничала Кэрен с друзьями, когда его нагнали. Схватили за руку и дернули
вниз с такой силой, что Андрейка пролетел до нижней площадки. И тут же
другой парень, с прилипшим к губе окурком, ударил его в скулу. Андрейку
повалили на каменный пол, топтали ногами. Он вскочил и снова получил удар в
челюсть, от которого не устоял. Искалечили б, наверное, если не распахнулись
бы двери парадного. Ввалились несколько парней лет двадцати трех -- пяти.
-- Все на одного? За что? -- спросил гладколицый здоровяк с татуировкой
и на руках и на шее. Кто-то ответил:
-- Русский! Их не за что бить, что ли?!.
Гладколицый усмехнулся, поднял незнакомого мальчишку с пола, вывел его
на улицу. "Здорово разрисовали, идиоты! Ты где живешь? Отдышись, приходи на
четвертый этаж, справа. Никто не тронет".
Андрейка остался на улице один. Ныли ссадины у брови, на губе. Поглядел
тоскливо вдоль улицы. Кроме "музыкального ящика", не было на улице больших
домов. Ни одного. Вдоль всего пролета, заставленного старыми машинами,
деревянные домишки... без лбов. "Без лбов!" -- повторил он почти вслух. И в
самом деле, одинаковые дома без чердаков; верхние этажи прямо под крышей.
Как это раньше не замечал? Курятники, но по обеим сторонам от входа в
курятники тонкие белые колонны. "Без лбов, но с дворцовыми претензиями...
Проклятая Луна!"
Дня три он отсыпался; снилось, что он фокусник, вокруг которого летают
грязные тарелки. Нет им конца, грязным тарелкам.
К обеду звала Кэрен. А Барри давно не видно. Что случилось?
Кэрен тоже простилась, сказав: уезжает к родителям.
В конце недели постучал гладколицый парень с татуировкой. Он приволок
мешок консервов; сказал после того, как они поели прямо из жестяных банок:
-- Эндрю, мы тебе помогли. Помоги нам. Возьми этот чемодан. Отвези его
на улицу Дандас, дом No... У дома увидишь белый "вэн". Шофер рябой, с
переломленным носом. Не бойся его страхолюдства. Спроси, как его зовут...
Скажет "Томми" -- отдай, и все!
Отвез Андрейка чемодан -- у рябого шофера было такое лицо, что, сунув в
кабину чемодан, Андрейка бросился бежать, словно за ним гнались.
Спустя неделю и деньги, и консервы кончились. Со вчерашнего дня у
Андрейки во рту ни маковой росинки. Болела голова.
И тут снова постучал к нему гладколицый.
-- Помоги сегодня, точно будут деньги!
Андрейка и еще двое взрослых парней впрыгнули в старый "вэн" и вскоре
подъехали к одному из домов. Снаружи стояли два велосипеда.
-- Отнеси их в "вэн", -- сказал гладколицый, надев перчатки.
-- Они ... не наши.
-- Наши!
Андрейка отнес велосипеды в машину, озираясь, чувствуя холодок в
сердце. Когда он вернулся в дом, парни шарили в приоткрытых ящиках шкафов,
отбирая что-то и бросая в свои сумки.
У Андрейки вырвалось:
-- Да вы что? -- И тут только понял: воры! Бросился к дверям...
В "музыкальный ящик" больше ни ногой. Наелся! К ночи, намерзнувшись, он
вспомнил название станции подземки, возле которой работал Барри. Где-то на
востоке Торонто.
Найти бы! Иначе пропадешь...
4. "КОРОЛЕВСКИЙ ОТЕЛЬ"
Такого отеля Андрейка не видел никогда. Почти все его постояльцы не
имели зубов, по крайней мере, передних. Человеку сорок лет, а вместо рта
черный провал.
Когда Андрейка взбежал наверх, на второй этаж отеля, он чуть не
задохнулся: в комнатушках стояла тягучая вонь. Годами не мытые одеяла,
подушки с темными пятнами, воняет потом, блевотиной.
"Отель дезинфицируют раз в полгода", -- объяснил Барри. -- Газом. Людей
выгоняют и вымаривают все остальное... "
Андрейка озирался изумленно. Было б это в медвежьем углу, в индейской
резервации на севере, о которой ему рассказывали в "музыкальном ящике", но
тут... В самом центре Торонто, в двух-трех километрах от знаменитой
"Торонтской иглы", мэрии в виде полуколец, которая, помнится, произвела
сильное впечатление и на него, Андрейку, неподалеку от мраморных банков и
позолоченно-стеклянных небоскребов, украшающих город...
Барри говорил, что он устроился в "Королевский отель". "Королевский
отель"? Да это уж не просто Луна, а обратная сторона Луны!..
Но ахать и размышлять было некогда. За окном тарахтел очередной "слон".
Шоферская кабина на платформе с железным прицепом, похожим на четырехосный
товарный вагон. А изгибается он на маленьком дворе, как змей.
"Слон-Змей" привез бочки с пивом. Надо разгружать.
Андрейка чувствовал: работа ему не под силу. Поднять их никто не мог,
эти чертовы дубовые бочки в железных ободах. Андрейка катил, толкал
ногами... Но вот как взгромоздить их на скамейки, чтоб они не касались
цементного пола?.. В конце концов исхитрился. Ставил бочку на ребро, а затем
спиной, плечами, заталкивал на скамейку.
Он называл эту операцию "укрощением пивного стада". Соединит "стадо"
шлангом, -- ура! Пиво качали наверх, а он убегал на улицу: в каменном
подвале укрывалась зима, не побегаешь -- насмерть закоченеешь, и к тому же
тут нестерпимо воняло прокисшим пивом... А наверх -- нельзя. Боялся и
выглянуть. Там матерщина, драки, полицейские облавы. Нет, лучше уж он
отсидится в эти часы под старым одеялом с дыркой для головы в своем
могильном склепе.
Как-то Барри, спустившись вниз, поглядел на Андрейку, на его согнутую
измученную спину, содранную до крови руку, на дубовые бочки, которые
высились над ним, как башни, и произнес с состраданием в голосе:
-- Пойдешь наверх, Эндрю! Помощником бармена... Хозяина уговорил...
Никто не спросит никаких документов... Драки? Что тебе драки! Когда
начинается свалка, бегом за стойку. Она из дуба. Ее и пуля не возьмет. К
тому же драка никогда не перейдет за стойку: прольется пиво! Кто допустит
такое?!. Кровь? Сколько угодно...
Строго говоря, Эндрю, драки нас вообще не касаются. Это бизнес Мак Кея.
Я тебя представлю ему, на всякий случай.
Мак Кей, невысокий, со сломанным носом, атлет выбрасывал кого-то из
дверей. Вытерев руки о свою кожаную куртку, он подошел знакомиться. У Мак
Кея были чугунные кулаки и чудом державшееся на сдвинутой вбок переносице...
пенсне. Андрейка никогда не видел боксеров в пенсне и тихо засмеялся.
Спустя несколько дней Мак Кей уже не вызывал у него улыбки. Какой-то
черный парень в кепочке не вернул ему долг, Мак Кей сказал: отдашь деньги
завтра или тебе сломают руку.
На другой день черный в кепочке явился в бар со сломанной рукой...
Когда к отелю подкатила, дико треща, мотоциклетная банда в черных
шлемах и кожаных куртках, началось побоище, как в кино. Только всерьез.
Насмерть! На эстраде шел очередной стриптиз, черная девчушка скинула лифчик,
мотоциклист с холеной бородкой швырнул в нее бутылку с пивом. Мак Кей
призвал его к порядку, -- тут же о Мак Кея разбилось бутылок пять. Мак Кей
взял бейсбольную биту, всегда стоявшую в углу, и со всего размаха ударил
мотоциклиста в черной куртке по черепу...
-- Убили! Убили! -- пронзительно закричала женщина за столом...
Барри показал рукой Мак Кею, чтоб тот исчез и взялся за телефонную
трубку... Нагрянет полиция? Нет, он вызывал, в испуге услышал Андрейка, уж
не просто полицию. Специальный отряд "task forse" в пуленепробиваемых
жилетах...
Что происходило наверху, можно было только догадываться. Андрейку
турнули вниз, к бочкам, и он слышал лишь топот и грохот падающей мебели.
На другое утро Мак Кей явился на работу как ни в чем не бывало. В
франтоватой кожаной куртке на молниях, в широких, как трубы, вельветовых
брюках с бездонными карманами. И в пенсне. Андрейка спросил Мак Кея, как он
мог так -- по непокрытой голове бейсбольной битой... Тот же умер.
Мак Кей расхохотался.
-- У этих мотоциклистов двойной череп. Вместо серого вещества еще одна
кость. А ты говоришь, убьешь... Что?
И действительно, обошлось. "Убитого" похлестали по щекам: "Вставай,
парень, твоя станция. Приехали". Тот очнулся и врезал кулаком полицейскому
офицеру, который хлопотал над ним...
Целый день убирали стекло и поломанные стулья.
Такие драки бывали не часто. Но раз в месяц -- непременно... Вначале
Андрейка пугался. Но как-то, в момент потасовки, шмыгнул под стойку и, сев
на пол, спиной к залу, достал из бокового кармана флейту-пикколо, подаренную
ему Барри. Заиграл "Турецкий марш". Как выяснилось, очень успокаивает...
Наконец Андрейка оглядел из-под стойки зал. Постоянные посетители уже
сидели на уцелевших стульях. Любопытство не оставляло его. Кто они? Чем
занимаются? Вот мулат Джо, который, знакомясь, неизменно говорил о себе с
гордостью: "Рожден в Алабаме". Он был толст неимоверно. Любая его рубашка
кончалась на груди. Живот голый. Не человек, а Вандомская колонна. Когда
колонна подымает руку, на ней нет живого места, все порезано, исколото.
"Нет, вот еще осталось", -- и он добродушно показывал нарост мяса между
указательным и средним пальцем. "Берегу резервы". -- Джо улыбался.
На его шею были наброшены десятка полтора золотых цепочек. С золотыми
пятиконечными звездами, полумесяцем и магендовидом. На руках -- золотые
браслеты и цепочки помассивнее. "Это, -- объяснил он, -- у меня не отберут.
Пойду в тюрьму -- есть что продавать. И жить... "
Чем был занят Джо? То и дело посетители спрашивали стоявшего за стойкой
Андрейку, за каким столом Джо, и Андрейка называл номер столика, который
обычно был скрыт глухой перегородкой.
-- Кто этот Джо? -- спросил Андрейка у Барри.
-- Продавец пыли... Белой пыли, -- добавил он, так как Андрейка
растерянно моргнул.
-- Крупный?
-- Крупный?! Крупные ездят в "кадиллаках". А это тюремные сидельцы. Как
видишь, он точно знает, что через полгода-год, он попадет за решетку. Это
его не волнует. Дадут трояк, и все дела.
Каждую субботу в отеле было шоу, на которое Андрейка вначале поглядывал
из-за стойки с недоумением, порой со страхом. То голый по пояс мужчина с
разбухшими женскими грудями кормящей матери пел под гитару. Голос --
пронзительно-высокий, бабий. Песенки-экспромты. Юморески. У певца было
природное чувство юмора. Толпа подхватывала шутки, хохотала. Барри сказал,
знаменитость. Хозяин платит ему... О!
Затем, был коронный номер, который назывался "Mister police". Танцор в
полицейской форме отбивал чечетку, а женщины стаскивали с него сапоги,
брюки. Наконец, он оставался в майке и трусах, на которых было написано
"police". И тогда одна из женщин поджигала спичкой трусы и майку. Они
вспыхивали на теле танцора. В зале гасили свет. Пожар плясал и ходил по
сцене колесом. Наконец, мужчина срывал с себя горящие клочья одежды и
представал перед зрителем в чем мать родила.
Тогда зажигался свет и танцор кланялся. Police была повержена...
Толпа вывалила на улицу вслед за своим кумиром с женскими грудями. В
зале остались лишь постоянные жильцы отеля. У столика возле окна Элеонор --
тощая белокурая канадка, мать восьмерых детей. Кулаки у нее в ссадинах и
царапинах. Соседи называли ее "Элеонор-эмансипация". Детей "Эмансипации"
одевала, кормила, возила на специальном автобусе в школу мэрия. Старшие
следили за младшими. Летом детей Элеонор забирали в кемпы. Бесплатно. А
Элеонор-эмансипация пила пиво с утра до ночи...
В стороне от Элеонор сидел маленький человек в кожаной шляпе и с
капитанской трубкой. Вор-заика. Воровал он в крупнейших магазинах Торонто,
чаще всего в "Итонс-центре". Украсть для него, по-видимому, было делом
нетрудным. Проблема возникала позже: он никак не мог объяснить, что именно
он принес. Как-то он попросил Андрейку выйти с ним на улицу. Он украл
трансформатор, но никак не мог понять, что именно он ук-к-крал. "Вор-заика
-- это трудные роды", -- смеялся Барри, видно, уже привыкший к завсегдатаям
бара. Андрейка вернулся после этого разговора -- глаза круглые.
Уселся на раскладной стул, чтоб его не видно было. Но вскоре пришлось
нести пиво архитектору, который сидел посередине зала, за единственным
столом, накрытым не клеенкой, а белой скатертью.
Архитектор походил на большого обиженного пуделя, забившегося в кресло.
Он непрерывно пыхтел сигарой и ставил на что-то большую печать.
Все знали, что поставить печать архитектора для строительных компаний
Торонто -- большая морока. На пути -- бюрократические баррикады. Главный
архитектор города строг невыносимо. И строители шли к белокурому завитому
господину, осыпанному сигарным пеплом, который неизменно сидел в
"Королевском отеле", за столом No...
Архитектор переехал в "Королевский отель" много лет назад, его доходы
приводили в ярость пьянчуг и воров, Элеонор сбила с него очки и пыталась их
раздавить, но Барри успел подхватить их с пола и отдать архитектору.
Архитектор плакал от побоев и время от времени ставил на бумаги печать
со своим именем.
Строители платили по таксе -- от 50 до 500 долларов. В зависимости от
сложности проекта...
Архитектор спился с круга, это знали все и во всех городах, как уверял
Барри, но печать с его именем была настоящей. И поэтому строительство в
Торонто, и богатых особняков в стиле "Вилла Боргезе", и скучных безликих
"аракчеевских поселений", как называл Андрейка колонии одноэтажных
домов-близнецов за высокими стенами, уродовавших город, все строилось строго
по закону. С приложением всех печатей, до единой.
Как-то к Андрейке подошла индианка, попросила одолжить денег.
-- У тебя нет, я знаю, но в кассе есть. Дай до утра. Ребенок голодный.
Лицо у индианки было грубовато-широким, простым, как у фабричной
работницы, и -- застенчивым. Она никогда не сидела в их растреклятом баре.
Андрейка, нарушив все указания, дал ей десять долларов, а утром она принесла
ему чек. Шмыгнула носом.
-- Хорошо, если я дам тебе чек? -- И замолчала.
Чек был незаполненным, а она стояла и виновато шмыгала своим широким и
плоским носом.
-- У вас какие-то проблемы? -- встревоженно спросил Андрей. --
Инвалидность? Ну, что-то с рукой?..
-- Нет, я родилась в резервации...
Андрейка уставился на нее изумленно.
-- Вы -- индианка. Это ваша страна. Ва-ша! И вас никто не научил
писать?
-- А вы откуда? Рос-сия?.. Раша, раша, где это?
-- От Ямайки на воздушном шаре без посадки.
-- Но-но. Это намного дальше. Мне говорили, что Германия воевала с
Россией. Это правда? И кто победил?
Написав за нее чек, Андрейка в это утро внимательней прислушивался к
разговорам за столиками. "Кто победил?" -- то и дело изумленно повторял он.
-- "Кто победил?".
За столиками говорили о чем угодно. О политике -- никогда.
-- Кто в прошлом эти люди? -- наконец спросил он у Барри. -- Что за
паноптикум?
-- Это не паноптикум. -- Барри улыбнулся покровительственно. -- Это
люди, которым не повезло... Они получают пособие от государства. И пьют
пиво. Галлона три в день на брата. Это почти десять литров. Иногда покупают
наши "чернила". Бутылка -- 99 центов. Отрава. "Два удара ножом в печень",
как сказал Мак Кей... Почему у тебя такая удивленная рожица? Разве в России
такого нет? Я читал "Архипелаг Гулаг... "
-- В России не платят алкоголикам за то, что они алкоголики. Там с
обитателями отеля поступили бы без канадского гуманизма. Погрузили бы в
товарные вагоны и -- в Сибирь. Валить лес. По закону о "тунеядцах". Там их
ждали бы готовые бараки, промерзшие по углам насквозь, и вряд ли кто-нибудь
из наших пьянчуг дожил бы до следующего лета...
-- Холи шит! -- вдруг выругался Барри. -- Ты опять валишь все в одну
кучу. Америка, Канада, -- раздраженно произнес он, наливая в чью-то кружку
мутного пива. -- Хватит нам Америки! Канада -- не янки... Они уже разместили
возле наших границ свои ракеты, свои радиоактивные отходы. Потравили всю
рыбу. Летом к озеру Онтарио не подходи, не так ли? Тянет гнильем...
Средневековые холерные эпидемии -- ничто по сравнению с тем, что нас ждет...
Страшный сосед! Все что нам надо от него, -- чтоб он держался от нас
подальше. И не тянул нас в мировой крематорий... Обойдемся без него, сами!
-- Сами? -- Андрейка от неожиданности даже опустился на раскладной
стульчик. -- Я слышал, что в Канаде всего восемнадцать танков... Ты знаешь,
что будет с Канадой, как только она, как ты мечтаешь, "отцепится" от
Америки?
-- Нас завоюет Россия? -- саркастически спросил Барри. -- Там же теперь
гласность! Горбачев.
-- Зачем вы Горбачеву! Вас возьмет в плен остров Шри-Ланка или
государство Монако. Да нет, -- остров Куба. Фидель Кастро, вы о нем
выражаетесь непочтительно, выдернет у вас всю вашу шкиперскую бородку по
волоску... Горбачев прилетит лишь поглядеть, хорошо ли вас ободрали...
-- Ты иммигрант! -- зло прервал его Барри. -- Ты ничего не понимаешь. У
нас, канадцев, свои проблемы, кровные. Политиканы не делают ни черта.
Chicken government (чикен гавермент). Делают свои деньги и мешают нам... --
Барри оборвал себя на полуслове, чего с ним не бывало никогда. Сказал
спокойнее: -- Канада -- маленькая страна. В ней 29 миллионов жителей,
меньше, чем в Скандинавии. Здесь ладят со всеми. Даже с алкоголиками, не так
ли?
Возможно, ты прав, Эндрю, мы снисходительны к паразитизму. Я думаю,
только в Торонто дармоедов, живущих на законные подачки, тысяч сто, не
менее. За спокойствие надо платить. Ты сам увидишь, какая на Сhristmas будет
благодать! Обитатели отеля развесят флажки, подарят друг другу подарки...
-- А если спокойствие все же взорвется?
-- Ну, это бизнес Мак Кея. Полиции...
-- А кто этот Мак Кей, давно хочу тебя спросить?
-- Хо-оли шит! Ты еще не понял! Нет, ты все-таки советский человек,
Эндрю! Тебе не приходят в голову самые простые мысли... Он -- главарь мафии.
Все благодушные тюремные Джо под ним. Он может убить, ограбить банк... Но
это его личное дело. Здесь он вышибала, которого все боятся. Хозяина это
устраивает...
-- И тебя тоже? Свой родной гангстер?!
-- Почему нет? Годится для дела... -- И, помедлив: -- Нашего пивного
тоже...