Страница:
-- Между прочим, вы спасли мне жизнь, мистер Майкл Робинсон. Не знаю
даже, как благодарить.
-- Благодарить еще рано. Битва русских с татарами на Калке, как
известно, закончилась победой русских. Об этом написано во всех учебниках...
Но слышали ли вы, Эндрю, что через два года хан Батый вернулся и сжег
Москву? В отместку.
Андрейка остановился, глотнул сырой воздух широко раскрытым ртом, вытер
рукавом влажное лицо: дно океана -- это все-таки дно океана...
-- Знаете что, -- сказал мистер Робинсон, садясь в свой черный,
голубеющий при лунном свете, "бьюик". -- Сегодня вам, пожалуй, не стоит
спешить в этот свой "музыкальный ящик". Береженого Бог бережет, у вас так
тоже говорят? Садитесь рядом. Поживете у меня дня три, до конца недели. Дом
у меня пустой, братья разъехались по свету... В субботу отправимся на дачу.
Возьмем удочки, о'кей?
Три дня подряд Андрейка после школы отправлялся к учителю, который жил
со старенькой матерью в двухэтажном доме. Дом стоял на краю города, и окна
выходили на зеленую траву и огород, в котором копалась мать мистера Майкла.
Нужды в огороде не было, но мать Майкла не могла жить без огорода, который
был у нее на всех континентах.
Майкл Робинсон, оказалось, вел странную жизнь. Не возвращался домой
ранее двух-трех часов ночи. Однажды пришел с каким-то пожилым черным в
спортивной с мятым козырьком каскетке. В пятницу он позвонил из больницы,
сказал, что в него стреляли, но обошлось, кость не задета.
Андрейка ждал его часов до трех, потом заснул, сидя в кресле.
-- Что стряслось? -- воскликнул Андрейка, когда хлопнула входная дверь.
-- Эндрю, дорогой, поговорим обо всем на рыбалке, -- сказал Майкл, чуть
морщась и поддерживая здоровой рукой перевязанную... -- Рыба, как наш
телезритель, лучше всего клюет на пиф-паф и вообще на всякие полицейские
истории.
Утром учитель кинул Андрейке футболку с короткими рукавами, истертые
"по моде" джинсы; правда, джинсы пришлось подворачивать на полметра, не
менее. Достал новенькие кеды. Подойдут?.. Прекрасно, она себе другие
купит...
"Кто "она?" -- хотел спросить Андрейка, но не спросил. Неэтично.
"Она" явилась тут же, мисс Анодополис, темпераментная гречанка с
волосами, распущенными до пояса, которая преподавала в школе английский для
школьников-иммигрантов. Так как имя Анодополис слишком длинно, ее называли
мисс Эй, по первой букве ее фамилии, и она к этому привыкла.
Андрейка посещал ее занятия полгода, и ему нравилось сидеть в классе,
где каждый ученик был с иного континента. Испанцы, мексиканцы, шведы,
китайцы: каждый -- с другого конца мира.
Он любил эти уроки, но не любил мисс Эй, которая говорила на
оксфордском английском и не упускала случая поиронизировать над
иммигрантами, которым язык не давался. И более того, носила прическу "под
директрису", волосы на одно ухо. "Приспособленка", -- сказал Андрейка самому
себе со свойственной русским иммигрантам определенностью.
А Майкл Робинсон с мисс Эй!.. спит в обнимку?
Мир непонятен...
Покрутились по душному городу, свернули на скоростную трассу, идущую
строго на север. Часа не прошло, а уж все вокруг стало по-канадски огромно,
порой необозримо. Поля фермеров, конные выпасы, опять торонтский
"Диснейленд", который, говорили, объезжают на специальных автобусиках.
Машина вдруг начала сползать на соседнюю линию, и Майкл Робинсон воскликнул
встревоженно: "Эна, ты что?"
Оказывается, мисс Анодополис на мгновение вздремнула за рулем. Счастье,
что на соседней полосе не было машины. Учитель отсадил мисс Эй назад; сказал
Эндрю вполголоса, что мисс Эни скоротала ночь в больнице, куда его
доставили. Сел за руль сам, Эндрю посадил рядом. Километров через шестьдесят
промчали город под названием Бэрри. Андрейка заерзал, стал озираться, словно
искал кого-то. Вздохнул горестно.
Мистер Робинсон спросил Андрейку, знает ли он дорожные знаки... Эндрю
только вздохнул.
Мистер Робинсон потеснился, придерживая раненую руку здоровой рукой,
сказал: "Дерзай!"
Сразу после города Бэрри съехали на боковую дорогу. Одна линия туда,
вторая -- обратно. Навстречу мчал, погромыхивая, слон -- грузовик с
прицепом, размером с четырехосный вагон железной дороги. Фары включены.
Гудок басовитый, пароходный.
Андрейка сбавил скорость и попятился ближе к обочине.
-- Недоучен... -- сказал Майкл Робинсон. -- Кто давал уроки? Тот же
Барри?
Хотелось доказать Андрейке, что доучен он, вполне, а все равно, когда
гремел навстречу "слон" да еще гудел в свой пароходный гудок, так хотелось
от него попятиться.
Убрались с дороги, запрыгав на скалистых выступах, проснулась мисс Эй,
которая спала на заднем сиденье, свернувшись калачиком.
Подъехали к озеру, название на карте Каша. Русская каша?..
Учитель засмеялся. Не Каша, а Кэшэ. Рядом французская Канада.
-- А где же дача?
-- Никакой дачи нет, -- сказал учитель. -- Это я все выдумал.
Мисс Эй засмеялась. Они вытащили из багажника чемоданы и, бросив
машину, даже не заперев дверцы, направились к ветхой дощатой пристани, где
висел над водой на железных подкосах белый глиссер. Учитель вытащил ключ,
открыл пульт управления, поколдовал там, и белый глиссер медленно, на
стальных канатах, опустился в воду. Сел, как лебедь, бесшумно.
Лебедь рванул и в мгновение ока домчал до небольшого скалистого
острова, на котором возвышалась среди мачтовых сосен и густого кустарника
одна-единственная дача. Даже не дача -- городской дом из белого кирпича с
огромными слепящими на солнце окнами.
Андрейка остановился в изумлении:
-- Достался по наследству?
Майкл Робинсон и Эни засмеялись.
-- По наследству мне досталась только любовь к баскетболу. Я купил
остров.
-- Весь остров?! -- Андрейка обошел его с одной стороны, а со второй не
пролез. Дебри. Каменный хаос. -- Все принадлежит вам? Навсегда?.. В это
трудно поверить! Вы же не миллионер!
-- Точно, не миллионер... На Кэшэ вообще нет миллионеров.
-- Тогда ответ "не делится"...
Майкл Робинсон засмеялся.
Из-за выступа выплыл желто-красный трамвай... на двух понтонах...
Медленно прошелестел мимо них, погудел автомобильным клаксоном. Майкл и Эни
помахали ему...
-- Это Жорж, наш водопроводчик. Сам смастерил... Каждый выходной
объезжает соседей...
Андрейка проводил взглядом самодельный "трамвай" на понтонах, покосился
на дачу Майкла с большой, из сплошного стекла, террасой и... подумал о
бабушке, которая всю жизнь была преподавателем в музыкальной школе, потом в
училище имени Гнесиных и, сколько он помнит, все время перекраивала одну и
ту же шелковую блузку "на выход", как она объясняла. Денег хватало только на
картошку, пшено и сосиски, если их "выбрасывали" на прилавок. Мясные кости
доставались лишь к праздникам. (К праздникам всегда чего-нибудь
"выбрасывали".) Дачу? Дачу снимали на лето, пока отец не ушел из дому...
Разобрав удочки с большими катушками и серебристыми поплавками, они
уселись по обе стороны гранитного валуна с зеленоватыми пятнами мха.
-- Мох, голубика... Какая это широта? Это тайга? Если сравнить с
Россией?
-- Торонто примерно на широте Рима, Эндрю, -- шепотом ответил Майкл
Робинсон, чтоб не спугнуть рыбу. -- Ты же говорил, что, с точки зрения
русских, мы ходим вниз головой...
Тишина была прозрачной, зеленой, как воздух и вода озера Каша; изредка
мычали коровы. Оказалось, это вовсе не коровы, а моторы-автоматы, которые
откачивают из подвалов прибрежных дач воду.
Рыба клевала, как будто только и ждала их приезда.
-- Я же сказал, им не терпится узнать еще одну полицейскую историю. --
Майкл Робинсон усмехнулся. -- Она проста, Эндрю. Ты знаешь, что такое
Гордиев узел. Полиция распутывала бы его года три. А Гордиев узел надо
рубить.
Я понял, что надо помочь мистеру Дагласу, мы играли с ним в одной
команде... Отправился к своим старым ученикам; тем самым, которые собирались
вас избить. Ну, одни "не захотели впутываться". Другие не испугались. Все
подтвердилось. От вашего "олдсмобиля", в котором было на два миллиона
кокаина, следствие не без моей помощи пришло в известный вам "Королевский
отель"... Арестовали мистера Мак Кея... Ну, его увезли в наручниках -- в
меня стреляли. На большой, правда, скорости. Тяни, Эндрю, смотри, какая
огромная щука пришла поинтересоваться полицейской историей... тяни-тяни,
леска не лопнет...
Щука не помещалась в ведре, хвост ее торчал снаружи; пришлось ведро
заваливать камнями, чтоб не опрокинулось.
Когда наловили "на уху", положили удочки на камни, поднялись на
огромные серые валуны, оставив внизу "на дежурстве" азартную и шумную мисс
Эни...
-- Эндрю, -- сказал Майкл Робинсон. -- Кто заговорит о математике,
платит штраф... Кстати, на чем вы остановились окончательно, Эндрю? На
музыке или на математике?
-- Я не буду останавливаться, -- ответил Андрейка; и они оба
засмеялись. -- Есть внутренняя музыка в математике, -- не сразу ответил
Андрейка. Так что музыка от меня не уйдет... -- Он достал из бокового
кармана флейту, подарок Барри, и заиграл элегию Боккерени.
-- О чем вы все время хотели меня спросить, Эндрю? -- произнес Майкл
Робинсон, когда Андрейка снова спрятал флейту в карман.
Андрейка печально поглядел на учителя и достал из кармана брюк старую
газетную вырезку.
-- Майкл, была такая прекрасная женщина Кэрен. Теперь ее нет... Она
поместила в газете Торонтского университета вот эту статью. Статья о том,
вот посмотрите, что уровень гражданских свобод одинаков. Во всех странах...
в каких бы вы думали? Вот:
"В России времен Брежнева...
В Польше в 1982-м, когда разогнали "Солидарность"...
В Италии 1935 года, когда Муссолини травил газами эфиопов...
И сейчас в Канаде. Всюду о свободе только говорят... "
Делится такой ответ? В Москве мы с бабушкой боялись всего, здесь я не
боюсь даже Барышникова из полиции... Почему же Кэрен, добрая, умная, так
написала? А потом застрелилась. Разве можно отравиться свободой? А тут одни
стреляются, другие... Половина девочек в классе худеют, морят себя голодом
до смерти! Нескольких "толстушек" уже нельзя вернуть к жизни. "Анорексия
неврода", так объясняют... Как это понять? Они верят дурацкой рекламе?... А
недавно! Школьницу крадут бандиты, все стоят столбами: "Кого это заботит?"
Об аборте говорят, как о порезе пальца... На уроках географии мудрецы с
Карибских островов спят, забросив ноги на столы... Никто им не мешает спать.
Потом они сядут "на велфер", переселятся в "Королевский отель", где
государство будет содержать их всю жизнь... Это тоже свобода?
Мистер Робинсон поглядел на удочку Эни. Удочка уже давно дергалась,
видно, попалась большая рыбина.
Эни закричала:
-- Майкл, помоги, а то она меня утащит в воду!
Майкл спрыгнул вниз и, напрягши мускулы, одной рукой выдернул огромную
белую рыбу, но, занятый своими мыслями, вдруг швырнул ее обратно в озеро.
-- Эндрю, вы хотите изменить у нас социальную систему? -- спросил
мистер Робинсон, взобравшись на серый, в плешинах мха валун. -- Правильно я
вас понял?..
Андрейка усмехнулся горьковато.
-- Мой дед уже пытался, у меня есть семейный опыт, сорри...
Мистер Майкл Робинсон поморщился не то от боли в руке, не то от
неприятных мыслей.
-- Эндрю, все, что вы сказали, -- справедливо. В Канаде никто ничего не
должен. Каждый имеет право знать и право не знать ничего. Мне это нравится
не всегда. Но какая альтернатива? Описанная в книге, которая называется
"Изнасилование толп". Книга именно об этом. Об опыте революций. Не подходит
альтернатива... Мне, в отличие от тебя, некому жаловаться. Даже Эни от жалоб
отмахивается. Но ты иммигрант... Возможно, ты меня поймешь.
Андрейка покосился на мистера Робинсона. Научился у доброй Эй
иронизировать?
Но мистер Робинсон был далек от желания иронизировать или шутить.
-- Среди тех, кто явился к школе "проучить" тебя, один был с
бейсбольной битой, -- начал он свою исповедь, для которой действительно еще
не отыскал слушателей. -- В Торонтский университет принимают тех, у кого не
менее 65 баллов. Его взяли при 51 балле: он из Конго... На том основании,
что предки его были рабами, закрывали глаза на то, что он прогуливает и
списывает. Это считалось хорошим тоном -- тащить его за уши к степени
бакалавра. Белые искупают свою вину перед миром черных... К чему это
привело? Черная Америка оказалась в стороне от компьютерного века. Можно
сказать, выпала из него без парашюта. Я тоже черный, Эндрю! И меня
оскорбляет этот расизм наоборот. Коль требования к черным ниже, я, возможно,
неполноценный учитель. Так люди вправе думать...
-- О, да кто может так думать! Вы знаете, мистер Робинсон, даже то,
чего не знает никто. Правда-правда! О битве на Калке, о татарских князьях и
их походах на Россию... Да кто же в Канаде, кроме историков по профессии, об
этом слыхал?! Здесь изучают в школе только историю Канады. Где у нас
пшеница, где треска... Одна и вовсе неглупая девушка, в шахматы играет, как
гроссмейстер, сказала мне, что весь остальной мир для нее вроде утонувшей
Атлантиды. Один Париж торчит, как кочка над водой... Правда-правда! У вас
образование широкое. Как в России...
Губы Майкла Робинсона дернулись в нервной улыбке.
-- Во всяком случае, не как в Канаде. Я кончил технологический в
Бостоне, Эндрю.
И добавил не без раздражения:
-- Ты меня поймешь, Эндрю. Чтобы быть вровень с белым преподавателам, я
должен быть выше его на три головы.
-- О! Бабушка так говорила о русских евреях. Чтоб преуспеть в России,
надо быть выше русских на целых три головы. Подлый мир! Дикий! -- Теплое
чувство, которое Андрейка испытывал к Майклу Робинсону, стало вдруг
физически ощутимым; таким чувством проникаются к родному человеку, с которым
стряслась беда. -- Дикий! -- повторил Андрейка, и глаза его увлажнились.
-- Дикий, Эндрю! -- подтвердил мистер Робинсон, возвращаясь к давно
волновавшей его теме. -- Эти ханжеские уступки, послабления черным, -- к
чему они привели? Как это сказалось, к примеру, на господине из Конго,
который явился тебя убивать?! Очень просто! Он привык, что к нему другие
мерки. Ему многое сойдет с рук. Он явился к школе, в отличие от своих
дружков, простых работяг, с бейсбольной битой. Не бить, а убивать,
покалечить, в лучшем случае.
-- Это ... меня?
-- Тебя, тебя! Он внушил себе, что ему, "жертве белых", простят любой
разбой, даже убийство. Как видишь, наша система тоже не всегда работает
верно. Возможны ошибки, и трагические... И это на руку серости, и черной, и
белой...
Андрейка бросил свою удочку, которую держал, не глядя на нее.
-- А могу я увидеть Барри? -- вырвалось у него. -- Вы не представляете,
как это для меня важно...
Месяца через полтора мистер Майкл Робинсон попросил Эндрю остаться
после уроков и сказал, что он созвонился с Оттавой и еще кое с кем и
разрешение получено. "Это смешно, но опять помогли бывшие баскетболисты,
другие, правда, которые охраняют тюрьму в Кингстоне".
Мистер Робинсон давно собирался в Кингстон навестить одноклассника,
ныне декана университета. А тут как раз такой случай. -- Подвезу, Эндрю!
Высыпал первый снежок. Все вокруг было девственно чистым, кроме
скоростной трассы, идущей от Детройта до Монреаля. Хайвей был черен от
грязи, мазута, машины ползли, как на похоронах. День был солнечный, а фары у
всех машин горели. Похороны! Точно!
Кингстон -- бывшая столица Канады, славна своим университетом
староанглийской архитектуры и парком, вымощенным гранитными плитами с
искусной резьбой; прогулками на пароходиках вокруг знаменитых канадских
Тысячи островов с дощатыми дачками и... кирпичным утесом-тюрьмой, которая
несколько охлаждает туристские эмоции
Эндрю обратил внимание на мощные автомобили вблизи тюрьмы, в боковых
улочках; за рулем полицейские в напряженных позах, казалось, вот-вот
рванутся куда-то...
-- Из тюрьмы часто бегут? -- спросил Андрейка.
-- У меня нет статистики, -- ответил мистер Майкл Робинсон, высаживая
Андрейку у дверей тюремного управления. Договорились о часе встречи, и
мистер Майкл укатил.
Как скрипят тюремные засовы! Как тяжелы железные двери! И чего ищут в
шоколаде и сигаретах, которые он принес Барри?
Андрейка стоял, переминаясь с ноги на ногу, у стекла, забранного
сеткой, и ждал, когда выведут его Барри. Тот вышел не скоро. В серой робе,
руки заляпаны какой-то эмульсией. Выбрит клочьями. В глазах горестная
усмешка.
-- Автомобильные номера делаем для вас, -- сказал он с улыбкой,
заметив, что Андрейка разглядывает его руки... Что ты, Эндрю? Огорчен этим?
-- Барри! -- вскричал Андрейка. -- Я люблю вас, Барри! Почему говорят,
вы сели из-за меня? А Кэрен... Почему нет Кэрен?.. -- Он всхлипнул, наморщив
веснушчатый нос.
Барри долго молчал. Снял запотевшие очки с толстыми линзами. Начал
разгибать зачем-то золоченую дужку. Лицо его без очков казалось необычно
беззащитным, круглое, прыщеватое лицо крестьянского парня (Барри и в
Голливуде играл крестьянских парней, славянских, канадских, скандинавских...
). Наконец он произнес едва слышно:
-- Так Кэрен и сказала мне, Эндрю: "Пойди и сядь вместо него!"... Так
вот сказала и ... ушла.
Андрейка покосился на надзирателя, стоявшего у стены и тоже понизил
голос:
-- Значит, из-за меня?
Барри криво, уголком рта, улыбнулся:
-- Забудь об этом, Эндрю. Ты тут ни при чем. Толстяку Джо они, правда,
не хотели верить, что ты, мол, понятия не имел. Пришлось "засветиться"
мне... Только не считай меня святым, Эндрю! На меня бы вышли так или иначе:
груз был наполовину мой... Ты знаешь, сколько бы дали бедняге Джо за порошок
ценой в миллион долларов? Пришлось делить срок с ним... -- Он поднял лицо на
Эндрю и продолжал тише: -- Кэрен? Кэрен узнала, что я вошел в долю с Мак
Кеем, вот и все... -- Вскричал вдруг так, что надзиратель сделал шаг в его
сторону: -- Можно было терпеть этот вонючий отель для чего-то другого?
Барри шагнул к двери, снова вернулся к решетке, разделявшей их:
-- Эндрю, я не бандит! Я хотел сыграть свои роли, всего только! Мечтал
поставить мюзикл. Без рока, но и без опереточных слюней. Сделать ленту. Для
Кэрен. Для себя, да и для тебя тоже. В Голливуде мне сказали: хочешь --
делай! Клади три миллиона долларов и кинозвезду, на которую пойдут все... Мы
обошлись бы без Голливуда и даже без трех миллионов, не так ли? Но меньше
полутора миллионов -- что можно сделать?! Я собирал деньги, как Гобсек... Я
хотел состояться, Эндрю, дорогой мой Эндрю. Как я хотел состояться!
Андрейка снова всхлипнул, морща нос и смахивая слезы. Когда он отнял
ладонь от лица, Барри уже не было...
На обратном пути снег закрутил сильнее. Какую-то машину развернуло, в
нее врезалась другая. Желтые и красные огни полицейских машин мигали
тревожно. Подъехала "скорая помощь", какую-то девушку положили на носилки,
увезли...
Тогда лишь автомобильный поток чуть тронулся. Андрейка в своей легкой
курточке из пластика закоченел. Мистер Майкл Робинсон услышал, как у Эндрю
стучат зубы. Включил отопление.
Когда Андрейка отогрелся, щеки порозовели и поведал про встречу с
Барри, Майкл Робинсон сказал ему то, что собирался сказать давно:
-- ... У тебя, Эндрю, в жизни только один выход -- рвануться вперед
пушечным ядром. -- Разъяснил обстоятельно, тем более что машина больше
стояла в потоке, чем ехала: -- ... Канадец-школьник, живущий в семье, может
преуспеть и при балле в семьдесят... Не в медицину, так в инженерию --
куда-либо попадет... Ты -- только при балле девяносто пять. Не менее! Только
в этом случае ты получишь стипендию, деньги на все время учебы. Это нелегко.
Большая конкуренция. Но лишь в этом случае ты сможешь бросить все эти "Мак
Дональдсы" и прочие забегаловки, где ты после школы жаришь эту вонючую
картошку. Рванешься ядром, и лишь тогда в этом мире, где хорошим тоном
считается ничего не замечать, тебя, возможно, заметят. Возможно...
9. "BEING COOL!"
Но пока ничто не предвещало радужных перемен. Все зимние каникулы
Андрейка проработал в "Мак Дональдсе" -- "самом лучшем ресторане", откуда он
в свое время удрал от конной полиции. Утром он надевал синюю робу. Синюю
пилотку, черную обувь, черные носки. Являлся на кухню, вдыхая привычный
запах свиной тушенки, слабый, но хорошо ощутимый. И становился за плиту.
Здесь было его рабочее место. Картошка приходила в пластиковых мешках
мороженая, часто с "глазками". Мешки не тяжелые, по четыре килограмма.
"Глазки" выколупывать некогда. Канада -- богатая страна, картошка с
"глазком" -- в мусор... От электропечки лицо Андрейки становилось красным,
воспаленным.
Он работал, как автомат. Один пластиковый мешок на четыре сетчатых
корзины. Туда же растопленный свиной жир. И -- на нагретый железный стол.
Картошка готова, звенит будильник. Теперь разбросать ее по кулькам -- и вся
игра.
"Микояновские котлеты" (так он называл "хамбургеры") делал не он, не
доверяли...
Когда посетители редели или исчезали вовсе, Андрейка придерживал
будильник -- на минуту-две, чтоб не вздумал подымать панику... В готовом
виде "френч фрайз" -- жареную картошку разрешалось сохранять лишь пять
минут, затем -- в мусорное ведро. Китаянка -- кандидат в
начальники-"менеджеры", -- учила: "Better waste than wait" . Андрейка не
спорил. Три замечания китаянки, и ты вылетишь с работы со сверхзвуковой
скоростью. К вечеру у Андрейки болела спина, голова была раскалена, как
плита. Сил хватало, и то не всегда, лишь на томик Лермонтова: "... И дерзко
бросить им в лицо железный стих, Облитый горечью и злостью... " На учебники
смотреть не мог. Даже к флейте прикасался не часто...
Весна началась со спортивных состязаний. Стадион в школе -- хоть
международные игры устраивай! Десятки прожекторов освещали голубым светом
девчушек, игравших в бейсбол. Андрейка заглянул "на огонек". Дождило, но не
сильно. Толстушка в железном нагруднике и маске, отбивая мяч длинной палкой,
боялась его, поворачивалась боком. Один из мячей залетел за ограду. Андрейка
потянулся к нему. Не мяч -- сырой камень. Не дай Бог, попадет в голову...
Биту взяла невзрачная, очень худая девчонка. Руки тонкие, а лицо такое
бескровно-серое, которое редко встретишь у канадских школяров... Где он ее
видел? Она кидалась на мяч с битой в руках, как кидаются спасать человека.
Гибкая, верткая, как она изобретательно выжидает мяч, словно предвидя, куда
его изо всех сил швырнут... То присядет, то встанет, покачивая биту... Она
отбивала самые страшные подачи.
И однажды мяч рикошетом врезал ей по ноге. Чуть выше колена выступил
круглый и черный кровоподтек. Он бы, Андрейка, по крайней мере, скривился от
боли. А у девчушки даже мускул на лице не дрогнул. Не принято, видно,
показывать свою боль.
Она неторопливо сняла железный нагрудник и перчатки, а затем отшвырнула
ненужную теперь биту куда дальше, чем полагалось, -- вот когда прорвалось ее
состояние!
Андрейка подошел к ней, воскликнул простодушно:
-- Ой, ты мне нравишься! -- И застеснялся, спрятался за чью-то спину. И
все же не ушел, выждал, когда вокруг никого не было, познакомился. Она
протянула худющие, в земле, пальцы:
-- Нэнси!
Андрейку как холодом пронизало: "Нэнси, которую бросили шести месяцев
отроду?"
-- Нэнси! -- воскликнул он, когда она пошла к выходу. -- Увидимся
позже... Ладно?
Андрейка не выходил из библиотеки неделями. Иногда звонил Лизетт, чтоб
не обижалась, а как-то даже посидел с ней вечером в "Мак Дональдсе", хотя от
"Мак Дональдсов" ее мутило...
Искал Нэнси. По всем классам. Как в воду канула...
Однажды после весенних каникул библиотекарь позвал его к телефону.
Лизетт спросила раздраженно:
-- Тебе нужно, чтоб у тебя было "сто"?
-- Что-то вроде этого.
-- Ты же не "сквеар" . Ты -- мой парень. Зачем тебе это... Слушай, ты
нашел другую...
Андрейка, после долгого молчания, решился:
-- Да, я нашел другую.
В трубке прозвучало растерянное, горестное:
-- Как это мне раньше не пришло в голову! -- И телефон: пи-пи-пи...
"Все-таки я жестокая сволочь, -- сказал себе Андрейка. -- "Сквеар" с
Москвы-реки".
На другой день Лизетт заглянула в библиотеку. К "Андрэ" не подошла, но
уйти, видно, не было сил. Стояла, переминаясь с ноги на ногу, так долго, что
он, не подымавший головы от учебников, увидел ее. Не увидеть, правда, было
трудно: окно в полстены. Лизетт стоит как пришибленная, на глазах слезы.
Сгреб книги в кучу, сдал и бросился к ней. Они обнялись.
-- Андрэ, сегодня у меня "парти"... Предки укатили в Штаты. На две
недели... Что? Там не будет ненавистных тебе пижонов с бобрами и
крокодильчиками. Там будут друзья Гила. И, значит, мои... Кто такой Гил? Там
ты познакомишься с ним.
... Андрейка вошел в кирпичный, английского стиля, дворец "предков"
Лизетт и, к своему удивлению, увидел несколько рослых "лбов" из
"музыкального ящика", которые его били.
Андрейка поднял руку, прося тишины. Не сразу, но все же успокоились.
-- Я хочу сделать официальное заявление, -- сказал он тоном
дипломатического представителя: -- Архипелаг Гулаг придумал не я. Война в
Афганистане -- это тоже не я!
Таким хохотом взорвалась гостиная, что даже огромный "маг", надрывно
кричавший что-то, перестал быть слышен.
Один из "лбов" подошел к Андрейке, похлопал по плечу, мол, ты свой, не
сомневайся.
Лизетт поколдовала около "мага". Теперь он негромко исполнял "рок"
Пресли. Вкрадчивый и как бы изнемогающий от разлуки баритон умолял "love...
love... love... "
Затем вернулась к своему Андрэ, зашептала на ухо:
-- Вот Мишель, моя лучшая подруга. Видишь, у окна...
У бокового окна стояла невысокая пухленькая девчонка в джинсах. Голова
-- разлохмаченный перманент. Длинная челка доходит до переносицы. Глаз не
даже, как благодарить.
-- Благодарить еще рано. Битва русских с татарами на Калке, как
известно, закончилась победой русских. Об этом написано во всех учебниках...
Но слышали ли вы, Эндрю, что через два года хан Батый вернулся и сжег
Москву? В отместку.
Андрейка остановился, глотнул сырой воздух широко раскрытым ртом, вытер
рукавом влажное лицо: дно океана -- это все-таки дно океана...
-- Знаете что, -- сказал мистер Робинсон, садясь в свой черный,
голубеющий при лунном свете, "бьюик". -- Сегодня вам, пожалуй, не стоит
спешить в этот свой "музыкальный ящик". Береженого Бог бережет, у вас так
тоже говорят? Садитесь рядом. Поживете у меня дня три, до конца недели. Дом
у меня пустой, братья разъехались по свету... В субботу отправимся на дачу.
Возьмем удочки, о'кей?
Три дня подряд Андрейка после школы отправлялся к учителю, который жил
со старенькой матерью в двухэтажном доме. Дом стоял на краю города, и окна
выходили на зеленую траву и огород, в котором копалась мать мистера Майкла.
Нужды в огороде не было, но мать Майкла не могла жить без огорода, который
был у нее на всех континентах.
Майкл Робинсон, оказалось, вел странную жизнь. Не возвращался домой
ранее двух-трех часов ночи. Однажды пришел с каким-то пожилым черным в
спортивной с мятым козырьком каскетке. В пятницу он позвонил из больницы,
сказал, что в него стреляли, но обошлось, кость не задета.
Андрейка ждал его часов до трех, потом заснул, сидя в кресле.
-- Что стряслось? -- воскликнул Андрейка, когда хлопнула входная дверь.
-- Эндрю, дорогой, поговорим обо всем на рыбалке, -- сказал Майкл, чуть
морщась и поддерживая здоровой рукой перевязанную... -- Рыба, как наш
телезритель, лучше всего клюет на пиф-паф и вообще на всякие полицейские
истории.
Утром учитель кинул Андрейке футболку с короткими рукавами, истертые
"по моде" джинсы; правда, джинсы пришлось подворачивать на полметра, не
менее. Достал новенькие кеды. Подойдут?.. Прекрасно, она себе другие
купит...
"Кто "она?" -- хотел спросить Андрейка, но не спросил. Неэтично.
"Она" явилась тут же, мисс Анодополис, темпераментная гречанка с
волосами, распущенными до пояса, которая преподавала в школе английский для
школьников-иммигрантов. Так как имя Анодополис слишком длинно, ее называли
мисс Эй, по первой букве ее фамилии, и она к этому привыкла.
Андрейка посещал ее занятия полгода, и ему нравилось сидеть в классе,
где каждый ученик был с иного континента. Испанцы, мексиканцы, шведы,
китайцы: каждый -- с другого конца мира.
Он любил эти уроки, но не любил мисс Эй, которая говорила на
оксфордском английском и не упускала случая поиронизировать над
иммигрантами, которым язык не давался. И более того, носила прическу "под
директрису", волосы на одно ухо. "Приспособленка", -- сказал Андрейка самому
себе со свойственной русским иммигрантам определенностью.
А Майкл Робинсон с мисс Эй!.. спит в обнимку?
Мир непонятен...
Покрутились по душному городу, свернули на скоростную трассу, идущую
строго на север. Часа не прошло, а уж все вокруг стало по-канадски огромно,
порой необозримо. Поля фермеров, конные выпасы, опять торонтский
"Диснейленд", который, говорили, объезжают на специальных автобусиках.
Машина вдруг начала сползать на соседнюю линию, и Майкл Робинсон воскликнул
встревоженно: "Эна, ты что?"
Оказывается, мисс Анодополис на мгновение вздремнула за рулем. Счастье,
что на соседней полосе не было машины. Учитель отсадил мисс Эй назад; сказал
Эндрю вполголоса, что мисс Эни скоротала ночь в больнице, куда его
доставили. Сел за руль сам, Эндрю посадил рядом. Километров через шестьдесят
промчали город под названием Бэрри. Андрейка заерзал, стал озираться, словно
искал кого-то. Вздохнул горестно.
Мистер Робинсон спросил Андрейку, знает ли он дорожные знаки... Эндрю
только вздохнул.
Мистер Робинсон потеснился, придерживая раненую руку здоровой рукой,
сказал: "Дерзай!"
Сразу после города Бэрри съехали на боковую дорогу. Одна линия туда,
вторая -- обратно. Навстречу мчал, погромыхивая, слон -- грузовик с
прицепом, размером с четырехосный вагон железной дороги. Фары включены.
Гудок басовитый, пароходный.
Андрейка сбавил скорость и попятился ближе к обочине.
-- Недоучен... -- сказал Майкл Робинсон. -- Кто давал уроки? Тот же
Барри?
Хотелось доказать Андрейке, что доучен он, вполне, а все равно, когда
гремел навстречу "слон" да еще гудел в свой пароходный гудок, так хотелось
от него попятиться.
Убрались с дороги, запрыгав на скалистых выступах, проснулась мисс Эй,
которая спала на заднем сиденье, свернувшись калачиком.
Подъехали к озеру, название на карте Каша. Русская каша?..
Учитель засмеялся. Не Каша, а Кэшэ. Рядом французская Канада.
-- А где же дача?
-- Никакой дачи нет, -- сказал учитель. -- Это я все выдумал.
Мисс Эй засмеялась. Они вытащили из багажника чемоданы и, бросив
машину, даже не заперев дверцы, направились к ветхой дощатой пристани, где
висел над водой на железных подкосах белый глиссер. Учитель вытащил ключ,
открыл пульт управления, поколдовал там, и белый глиссер медленно, на
стальных канатах, опустился в воду. Сел, как лебедь, бесшумно.
Лебедь рванул и в мгновение ока домчал до небольшого скалистого
острова, на котором возвышалась среди мачтовых сосен и густого кустарника
одна-единственная дача. Даже не дача -- городской дом из белого кирпича с
огромными слепящими на солнце окнами.
Андрейка остановился в изумлении:
-- Достался по наследству?
Майкл Робинсон и Эни засмеялись.
-- По наследству мне досталась только любовь к баскетболу. Я купил
остров.
-- Весь остров?! -- Андрейка обошел его с одной стороны, а со второй не
пролез. Дебри. Каменный хаос. -- Все принадлежит вам? Навсегда?.. В это
трудно поверить! Вы же не миллионер!
-- Точно, не миллионер... На Кэшэ вообще нет миллионеров.
-- Тогда ответ "не делится"...
Майкл Робинсон засмеялся.
Из-за выступа выплыл желто-красный трамвай... на двух понтонах...
Медленно прошелестел мимо них, погудел автомобильным клаксоном. Майкл и Эни
помахали ему...
-- Это Жорж, наш водопроводчик. Сам смастерил... Каждый выходной
объезжает соседей...
Андрейка проводил взглядом самодельный "трамвай" на понтонах, покосился
на дачу Майкла с большой, из сплошного стекла, террасой и... подумал о
бабушке, которая всю жизнь была преподавателем в музыкальной школе, потом в
училище имени Гнесиных и, сколько он помнит, все время перекраивала одну и
ту же шелковую блузку "на выход", как она объясняла. Денег хватало только на
картошку, пшено и сосиски, если их "выбрасывали" на прилавок. Мясные кости
доставались лишь к праздникам. (К праздникам всегда чего-нибудь
"выбрасывали".) Дачу? Дачу снимали на лето, пока отец не ушел из дому...
Разобрав удочки с большими катушками и серебристыми поплавками, они
уселись по обе стороны гранитного валуна с зеленоватыми пятнами мха.
-- Мох, голубика... Какая это широта? Это тайга? Если сравнить с
Россией?
-- Торонто примерно на широте Рима, Эндрю, -- шепотом ответил Майкл
Робинсон, чтоб не спугнуть рыбу. -- Ты же говорил, что, с точки зрения
русских, мы ходим вниз головой...
Тишина была прозрачной, зеленой, как воздух и вода озера Каша; изредка
мычали коровы. Оказалось, это вовсе не коровы, а моторы-автоматы, которые
откачивают из подвалов прибрежных дач воду.
Рыба клевала, как будто только и ждала их приезда.
-- Я же сказал, им не терпится узнать еще одну полицейскую историю. --
Майкл Робинсон усмехнулся. -- Она проста, Эндрю. Ты знаешь, что такое
Гордиев узел. Полиция распутывала бы его года три. А Гордиев узел надо
рубить.
Я понял, что надо помочь мистеру Дагласу, мы играли с ним в одной
команде... Отправился к своим старым ученикам; тем самым, которые собирались
вас избить. Ну, одни "не захотели впутываться". Другие не испугались. Все
подтвердилось. От вашего "олдсмобиля", в котором было на два миллиона
кокаина, следствие не без моей помощи пришло в известный вам "Королевский
отель"... Арестовали мистера Мак Кея... Ну, его увезли в наручниках -- в
меня стреляли. На большой, правда, скорости. Тяни, Эндрю, смотри, какая
огромная щука пришла поинтересоваться полицейской историей... тяни-тяни,
леска не лопнет...
Щука не помещалась в ведре, хвост ее торчал снаружи; пришлось ведро
заваливать камнями, чтоб не опрокинулось.
Когда наловили "на уху", положили удочки на камни, поднялись на
огромные серые валуны, оставив внизу "на дежурстве" азартную и шумную мисс
Эни...
-- Эндрю, -- сказал Майкл Робинсон. -- Кто заговорит о математике,
платит штраф... Кстати, на чем вы остановились окончательно, Эндрю? На
музыке или на математике?
-- Я не буду останавливаться, -- ответил Андрейка; и они оба
засмеялись. -- Есть внутренняя музыка в математике, -- не сразу ответил
Андрейка. Так что музыка от меня не уйдет... -- Он достал из бокового
кармана флейту, подарок Барри, и заиграл элегию Боккерени.
-- О чем вы все время хотели меня спросить, Эндрю? -- произнес Майкл
Робинсон, когда Андрейка снова спрятал флейту в карман.
Андрейка печально поглядел на учителя и достал из кармана брюк старую
газетную вырезку.
-- Майкл, была такая прекрасная женщина Кэрен. Теперь ее нет... Она
поместила в газете Торонтского университета вот эту статью. Статья о том,
вот посмотрите, что уровень гражданских свобод одинаков. Во всех странах...
в каких бы вы думали? Вот:
"В России времен Брежнева...
В Польше в 1982-м, когда разогнали "Солидарность"...
В Италии 1935 года, когда Муссолини травил газами эфиопов...
И сейчас в Канаде. Всюду о свободе только говорят... "
Делится такой ответ? В Москве мы с бабушкой боялись всего, здесь я не
боюсь даже Барышникова из полиции... Почему же Кэрен, добрая, умная, так
написала? А потом застрелилась. Разве можно отравиться свободой? А тут одни
стреляются, другие... Половина девочек в классе худеют, морят себя голодом
до смерти! Нескольких "толстушек" уже нельзя вернуть к жизни. "Анорексия
неврода", так объясняют... Как это понять? Они верят дурацкой рекламе?... А
недавно! Школьницу крадут бандиты, все стоят столбами: "Кого это заботит?"
Об аборте говорят, как о порезе пальца... На уроках географии мудрецы с
Карибских островов спят, забросив ноги на столы... Никто им не мешает спать.
Потом они сядут "на велфер", переселятся в "Королевский отель", где
государство будет содержать их всю жизнь... Это тоже свобода?
Мистер Робинсон поглядел на удочку Эни. Удочка уже давно дергалась,
видно, попалась большая рыбина.
Эни закричала:
-- Майкл, помоги, а то она меня утащит в воду!
Майкл спрыгнул вниз и, напрягши мускулы, одной рукой выдернул огромную
белую рыбу, но, занятый своими мыслями, вдруг швырнул ее обратно в озеро.
-- Эндрю, вы хотите изменить у нас социальную систему? -- спросил
мистер Робинсон, взобравшись на серый, в плешинах мха валун. -- Правильно я
вас понял?..
Андрейка усмехнулся горьковато.
-- Мой дед уже пытался, у меня есть семейный опыт, сорри...
Мистер Майкл Робинсон поморщился не то от боли в руке, не то от
неприятных мыслей.
-- Эндрю, все, что вы сказали, -- справедливо. В Канаде никто ничего не
должен. Каждый имеет право знать и право не знать ничего. Мне это нравится
не всегда. Но какая альтернатива? Описанная в книге, которая называется
"Изнасилование толп". Книга именно об этом. Об опыте революций. Не подходит
альтернатива... Мне, в отличие от тебя, некому жаловаться. Даже Эни от жалоб
отмахивается. Но ты иммигрант... Возможно, ты меня поймешь.
Андрейка покосился на мистера Робинсона. Научился у доброй Эй
иронизировать?
Но мистер Робинсон был далек от желания иронизировать или шутить.
-- Среди тех, кто явился к школе "проучить" тебя, один был с
бейсбольной битой, -- начал он свою исповедь, для которой действительно еще
не отыскал слушателей. -- В Торонтский университет принимают тех, у кого не
менее 65 баллов. Его взяли при 51 балле: он из Конго... На том основании,
что предки его были рабами, закрывали глаза на то, что он прогуливает и
списывает. Это считалось хорошим тоном -- тащить его за уши к степени
бакалавра. Белые искупают свою вину перед миром черных... К чему это
привело? Черная Америка оказалась в стороне от компьютерного века. Можно
сказать, выпала из него без парашюта. Я тоже черный, Эндрю! И меня
оскорбляет этот расизм наоборот. Коль требования к черным ниже, я, возможно,
неполноценный учитель. Так люди вправе думать...
-- О, да кто может так думать! Вы знаете, мистер Робинсон, даже то,
чего не знает никто. Правда-правда! О битве на Калке, о татарских князьях и
их походах на Россию... Да кто же в Канаде, кроме историков по профессии, об
этом слыхал?! Здесь изучают в школе только историю Канады. Где у нас
пшеница, где треска... Одна и вовсе неглупая девушка, в шахматы играет, как
гроссмейстер, сказала мне, что весь остальной мир для нее вроде утонувшей
Атлантиды. Один Париж торчит, как кочка над водой... Правда-правда! У вас
образование широкое. Как в России...
Губы Майкла Робинсона дернулись в нервной улыбке.
-- Во всяком случае, не как в Канаде. Я кончил технологический в
Бостоне, Эндрю.
И добавил не без раздражения:
-- Ты меня поймешь, Эндрю. Чтобы быть вровень с белым преподавателам, я
должен быть выше его на три головы.
-- О! Бабушка так говорила о русских евреях. Чтоб преуспеть в России,
надо быть выше русских на целых три головы. Подлый мир! Дикий! -- Теплое
чувство, которое Андрейка испытывал к Майклу Робинсону, стало вдруг
физически ощутимым; таким чувством проникаются к родному человеку, с которым
стряслась беда. -- Дикий! -- повторил Андрейка, и глаза его увлажнились.
-- Дикий, Эндрю! -- подтвердил мистер Робинсон, возвращаясь к давно
волновавшей его теме. -- Эти ханжеские уступки, послабления черным, -- к
чему они привели? Как это сказалось, к примеру, на господине из Конго,
который явился тебя убивать?! Очень просто! Он привык, что к нему другие
мерки. Ему многое сойдет с рук. Он явился к школе, в отличие от своих
дружков, простых работяг, с бейсбольной битой. Не бить, а убивать,
покалечить, в лучшем случае.
-- Это ... меня?
-- Тебя, тебя! Он внушил себе, что ему, "жертве белых", простят любой
разбой, даже убийство. Как видишь, наша система тоже не всегда работает
верно. Возможны ошибки, и трагические... И это на руку серости, и черной, и
белой...
Андрейка бросил свою удочку, которую держал, не глядя на нее.
-- А могу я увидеть Барри? -- вырвалось у него. -- Вы не представляете,
как это для меня важно...
Месяца через полтора мистер Майкл Робинсон попросил Эндрю остаться
после уроков и сказал, что он созвонился с Оттавой и еще кое с кем и
разрешение получено. "Это смешно, но опять помогли бывшие баскетболисты,
другие, правда, которые охраняют тюрьму в Кингстоне".
Мистер Робинсон давно собирался в Кингстон навестить одноклассника,
ныне декана университета. А тут как раз такой случай. -- Подвезу, Эндрю!
Высыпал первый снежок. Все вокруг было девственно чистым, кроме
скоростной трассы, идущей от Детройта до Монреаля. Хайвей был черен от
грязи, мазута, машины ползли, как на похоронах. День был солнечный, а фары у
всех машин горели. Похороны! Точно!
Кингстон -- бывшая столица Канады, славна своим университетом
староанглийской архитектуры и парком, вымощенным гранитными плитами с
искусной резьбой; прогулками на пароходиках вокруг знаменитых канадских
Тысячи островов с дощатыми дачками и... кирпичным утесом-тюрьмой, которая
несколько охлаждает туристские эмоции
Эндрю обратил внимание на мощные автомобили вблизи тюрьмы, в боковых
улочках; за рулем полицейские в напряженных позах, казалось, вот-вот
рванутся куда-то...
-- Из тюрьмы часто бегут? -- спросил Андрейка.
-- У меня нет статистики, -- ответил мистер Майкл Робинсон, высаживая
Андрейку у дверей тюремного управления. Договорились о часе встречи, и
мистер Майкл укатил.
Как скрипят тюремные засовы! Как тяжелы железные двери! И чего ищут в
шоколаде и сигаретах, которые он принес Барри?
Андрейка стоял, переминаясь с ноги на ногу, у стекла, забранного
сеткой, и ждал, когда выведут его Барри. Тот вышел не скоро. В серой робе,
руки заляпаны какой-то эмульсией. Выбрит клочьями. В глазах горестная
усмешка.
-- Автомобильные номера делаем для вас, -- сказал он с улыбкой,
заметив, что Андрейка разглядывает его руки... Что ты, Эндрю? Огорчен этим?
-- Барри! -- вскричал Андрейка. -- Я люблю вас, Барри! Почему говорят,
вы сели из-за меня? А Кэрен... Почему нет Кэрен?.. -- Он всхлипнул, наморщив
веснушчатый нос.
Барри долго молчал. Снял запотевшие очки с толстыми линзами. Начал
разгибать зачем-то золоченую дужку. Лицо его без очков казалось необычно
беззащитным, круглое, прыщеватое лицо крестьянского парня (Барри и в
Голливуде играл крестьянских парней, славянских, канадских, скандинавских...
). Наконец он произнес едва слышно:
-- Так Кэрен и сказала мне, Эндрю: "Пойди и сядь вместо него!"... Так
вот сказала и ... ушла.
Андрейка покосился на надзирателя, стоявшего у стены и тоже понизил
голос:
-- Значит, из-за меня?
Барри криво, уголком рта, улыбнулся:
-- Забудь об этом, Эндрю. Ты тут ни при чем. Толстяку Джо они, правда,
не хотели верить, что ты, мол, понятия не имел. Пришлось "засветиться"
мне... Только не считай меня святым, Эндрю! На меня бы вышли так или иначе:
груз был наполовину мой... Ты знаешь, сколько бы дали бедняге Джо за порошок
ценой в миллион долларов? Пришлось делить срок с ним... -- Он поднял лицо на
Эндрю и продолжал тише: -- Кэрен? Кэрен узнала, что я вошел в долю с Мак
Кеем, вот и все... -- Вскричал вдруг так, что надзиратель сделал шаг в его
сторону: -- Можно было терпеть этот вонючий отель для чего-то другого?
Барри шагнул к двери, снова вернулся к решетке, разделявшей их:
-- Эндрю, я не бандит! Я хотел сыграть свои роли, всего только! Мечтал
поставить мюзикл. Без рока, но и без опереточных слюней. Сделать ленту. Для
Кэрен. Для себя, да и для тебя тоже. В Голливуде мне сказали: хочешь --
делай! Клади три миллиона долларов и кинозвезду, на которую пойдут все... Мы
обошлись бы без Голливуда и даже без трех миллионов, не так ли? Но меньше
полутора миллионов -- что можно сделать?! Я собирал деньги, как Гобсек... Я
хотел состояться, Эндрю, дорогой мой Эндрю. Как я хотел состояться!
Андрейка снова всхлипнул, морща нос и смахивая слезы. Когда он отнял
ладонь от лица, Барри уже не было...
На обратном пути снег закрутил сильнее. Какую-то машину развернуло, в
нее врезалась другая. Желтые и красные огни полицейских машин мигали
тревожно. Подъехала "скорая помощь", какую-то девушку положили на носилки,
увезли...
Тогда лишь автомобильный поток чуть тронулся. Андрейка в своей легкой
курточке из пластика закоченел. Мистер Майкл Робинсон услышал, как у Эндрю
стучат зубы. Включил отопление.
Когда Андрейка отогрелся, щеки порозовели и поведал про встречу с
Барри, Майкл Робинсон сказал ему то, что собирался сказать давно:
-- ... У тебя, Эндрю, в жизни только один выход -- рвануться вперед
пушечным ядром. -- Разъяснил обстоятельно, тем более что машина больше
стояла в потоке, чем ехала: -- ... Канадец-школьник, живущий в семье, может
преуспеть и при балле в семьдесят... Не в медицину, так в инженерию --
куда-либо попадет... Ты -- только при балле девяносто пять. Не менее! Только
в этом случае ты получишь стипендию, деньги на все время учебы. Это нелегко.
Большая конкуренция. Но лишь в этом случае ты сможешь бросить все эти "Мак
Дональдсы" и прочие забегаловки, где ты после школы жаришь эту вонючую
картошку. Рванешься ядром, и лишь тогда в этом мире, где хорошим тоном
считается ничего не замечать, тебя, возможно, заметят. Возможно...
9. "BEING COOL!"
Но пока ничто не предвещало радужных перемен. Все зимние каникулы
Андрейка проработал в "Мак Дональдсе" -- "самом лучшем ресторане", откуда он
в свое время удрал от конной полиции. Утром он надевал синюю робу. Синюю
пилотку, черную обувь, черные носки. Являлся на кухню, вдыхая привычный
запах свиной тушенки, слабый, но хорошо ощутимый. И становился за плиту.
Здесь было его рабочее место. Картошка приходила в пластиковых мешках
мороженая, часто с "глазками". Мешки не тяжелые, по четыре килограмма.
"Глазки" выколупывать некогда. Канада -- богатая страна, картошка с
"глазком" -- в мусор... От электропечки лицо Андрейки становилось красным,
воспаленным.
Он работал, как автомат. Один пластиковый мешок на четыре сетчатых
корзины. Туда же растопленный свиной жир. И -- на нагретый железный стол.
Картошка готова, звенит будильник. Теперь разбросать ее по кулькам -- и вся
игра.
"Микояновские котлеты" (так он называл "хамбургеры") делал не он, не
доверяли...
Когда посетители редели или исчезали вовсе, Андрейка придерживал
будильник -- на минуту-две, чтоб не вздумал подымать панику... В готовом
виде "френч фрайз" -- жареную картошку разрешалось сохранять лишь пять
минут, затем -- в мусорное ведро. Китаянка -- кандидат в
начальники-"менеджеры", -- учила: "Better waste than wait" . Андрейка не
спорил. Три замечания китаянки, и ты вылетишь с работы со сверхзвуковой
скоростью. К вечеру у Андрейки болела спина, голова была раскалена, как
плита. Сил хватало, и то не всегда, лишь на томик Лермонтова: "... И дерзко
бросить им в лицо железный стих, Облитый горечью и злостью... " На учебники
смотреть не мог. Даже к флейте прикасался не часто...
Весна началась со спортивных состязаний. Стадион в школе -- хоть
международные игры устраивай! Десятки прожекторов освещали голубым светом
девчушек, игравших в бейсбол. Андрейка заглянул "на огонек". Дождило, но не
сильно. Толстушка в железном нагруднике и маске, отбивая мяч длинной палкой,
боялась его, поворачивалась боком. Один из мячей залетел за ограду. Андрейка
потянулся к нему. Не мяч -- сырой камень. Не дай Бог, попадет в голову...
Биту взяла невзрачная, очень худая девчонка. Руки тонкие, а лицо такое
бескровно-серое, которое редко встретишь у канадских школяров... Где он ее
видел? Она кидалась на мяч с битой в руках, как кидаются спасать человека.
Гибкая, верткая, как она изобретательно выжидает мяч, словно предвидя, куда
его изо всех сил швырнут... То присядет, то встанет, покачивая биту... Она
отбивала самые страшные подачи.
И однажды мяч рикошетом врезал ей по ноге. Чуть выше колена выступил
круглый и черный кровоподтек. Он бы, Андрейка, по крайней мере, скривился от
боли. А у девчушки даже мускул на лице не дрогнул. Не принято, видно,
показывать свою боль.
Она неторопливо сняла железный нагрудник и перчатки, а затем отшвырнула
ненужную теперь биту куда дальше, чем полагалось, -- вот когда прорвалось ее
состояние!
Андрейка подошел к ней, воскликнул простодушно:
-- Ой, ты мне нравишься! -- И застеснялся, спрятался за чью-то спину. И
все же не ушел, выждал, когда вокруг никого не было, познакомился. Она
протянула худющие, в земле, пальцы:
-- Нэнси!
Андрейку как холодом пронизало: "Нэнси, которую бросили шести месяцев
отроду?"
-- Нэнси! -- воскликнул он, когда она пошла к выходу. -- Увидимся
позже... Ладно?
Андрейка не выходил из библиотеки неделями. Иногда звонил Лизетт, чтоб
не обижалась, а как-то даже посидел с ней вечером в "Мак Дональдсе", хотя от
"Мак Дональдсов" ее мутило...
Искал Нэнси. По всем классам. Как в воду канула...
Однажды после весенних каникул библиотекарь позвал его к телефону.
Лизетт спросила раздраженно:
-- Тебе нужно, чтоб у тебя было "сто"?
-- Что-то вроде этого.
-- Ты же не "сквеар" . Ты -- мой парень. Зачем тебе это... Слушай, ты
нашел другую...
Андрейка, после долгого молчания, решился:
-- Да, я нашел другую.
В трубке прозвучало растерянное, горестное:
-- Как это мне раньше не пришло в голову! -- И телефон: пи-пи-пи...
"Все-таки я жестокая сволочь, -- сказал себе Андрейка. -- "Сквеар" с
Москвы-реки".
На другой день Лизетт заглянула в библиотеку. К "Андрэ" не подошла, но
уйти, видно, не было сил. Стояла, переминаясь с ноги на ногу, так долго, что
он, не подымавший головы от учебников, увидел ее. Не увидеть, правда, было
трудно: окно в полстены. Лизетт стоит как пришибленная, на глазах слезы.
Сгреб книги в кучу, сдал и бросился к ней. Они обнялись.
-- Андрэ, сегодня у меня "парти"... Предки укатили в Штаты. На две
недели... Что? Там не будет ненавистных тебе пижонов с бобрами и
крокодильчиками. Там будут друзья Гила. И, значит, мои... Кто такой Гил? Там
ты познакомишься с ним.
... Андрейка вошел в кирпичный, английского стиля, дворец "предков"
Лизетт и, к своему удивлению, увидел несколько рослых "лбов" из
"музыкального ящика", которые его били.
Андрейка поднял руку, прося тишины. Не сразу, но все же успокоились.
-- Я хочу сделать официальное заявление, -- сказал он тоном
дипломатического представителя: -- Архипелаг Гулаг придумал не я. Война в
Афганистане -- это тоже не я!
Таким хохотом взорвалась гостиная, что даже огромный "маг", надрывно
кричавший что-то, перестал быть слышен.
Один из "лбов" подошел к Андрейке, похлопал по плечу, мол, ты свой, не
сомневайся.
Лизетт поколдовала около "мага". Теперь он негромко исполнял "рок"
Пресли. Вкрадчивый и как бы изнемогающий от разлуки баритон умолял "love...
love... love... "
Затем вернулась к своему Андрэ, зашептала на ухо:
-- Вот Мишель, моя лучшая подруга. Видишь, у окна...
У бокового окна стояла невысокая пухленькая девчонка в джинсах. Голова
-- разлохмаченный перманент. Длинная челка доходит до переносицы. Глаз не