Страница:
Им навстречу уже летел резерв перехватчиков. Через семь секунд резерв перехватчиков сгорел в плотном огне сотен малых лазеров, установленных в носовой части торпед.
Комендоры носовых орудий, включая орудия малой мощности, выдали максимальный огонь. Через восемь секунд дистанция сократилась до неэффективной для противоракетного манёвра, и плотнейший огонь почти одновременно настиг все девять торпед, разлетевшихся обломками.
Та треть из тридцати тысяч человек, что непосредственно следила за боем, испустила единый вздох облегчения. Обломки торпед, продолжавшие лететь по инерции, должны были достигнуть бортов через двенадцать секунд.
Их сбили в последний миг.
Но сбили, и это была победа, в очередной раз доказавшая высокую выучку команд. Командующий, слабо улыбнувшись, скинул комендорам благодарность и глянул на радары. В ближайшем пространстве до Плутона врага не было. Путь к основной цели был свободен.
Бортовые автоматические ловушки ресурсов просветили обломки на предмет ядерного вещества и электронных цепей. Затем стерилизаторы прошлись по обломкам жёстким излучением высокой мощности, выжигая все электронные цепи, которые могли дремать в обломках в ожидании сигнала. Магнитные ловушки включились, притянув к бортам безжизненные обломки, которым предстояло стать дополнительной бронёй и после сортировки сталью для ремонта…
…«Мангапроблядившаяся гноюопищьная отюягрызенная зданайзнань!!!» – мысленно заорал он на сердце. Сердце сжалось, стронув застывшую в артериях кровь. Кровь, толкнувшись по телу, вернула в него ощущение движения и тока жизни. И боли. Боль застила глаза и ударила в сердце, сводя его судорогой. Но оно уже получило миг передышки, и спазм ещё раз протолкнул кровь по артериям.
Он захрипел, отгоняя черную мглу, стучащую в голове, и попробовал прочувствовать тело, чтобы оценить, сколько у него есть времени.
Ребра были сломаны почти все. Нервы, опаленные излучением, слабо справлялись с задачей донесения до мозга состояния остальных клеток. Он попробовал пошевелить руками. Руки шевельнулись. Слабо. Он открыл глаза и глянул на рычаги.
Времени хватало.
Нащупав непослушными треснувшими и кровоточащими губами трубочку, он сделал глоток водки и мрачно усмехнулся. Кожа лица, растянутая улыбкой, треснула кровавыми трещинами. Кровавая улыбка застыла на лице и оставалась там до конца.
Он рывком уронил правую руку на рычаг. Потом, хрипло зарычав и бешенством отгоняя смерть, дотянулся левой рукой до висящей у головы верёвки с ручкой.
Через три секунды легкий удар возвестил о том, что магнитные ловушки доставили его к месту работы.
Рука, стиснув ручку, рванула вниз.
За спиной взревел тысячесильный дизель, форсированный для того, чтобы перед тем, как перегореть, выдать всё, на что способен.
Он уронил левую руку на рычаг и приготовился сделать работу, которую умел делать лучше всего.
Он глянул на мёртвый экран навигационного компьютера и коротко хохотнул. В этот раз точность ему была не нужна – полоска окна слева была темна.
Он потянул рычаги.
Тяжёлый буровой проходчик, лежавший на громаде линкора среди обломков, начал разгонять бур и выщелкнул из кормы упорные колонны. Первая, в полсекунды ввинтившись в броню, вытянулась, поставив двадцатитонную махину, окутанную мельтешением отгребных гусениц, перпендикулярно борту. Ещё две колонны, вытянувшись из кормы, стремительно ввинтились в броню. За миг до этого сверхпрочные свёрла буров, прошедшие сотню километров породы, нагревшись на обратном вращении до рабочей температуры, резко остановились и закрутились в рабочем направлении, с каждым мигом ускоряя вращение. Через три секунды из-под бура полетела раскалённая стружка. Упорные колонны, сжимаясь, втолкнули бур в растущее отверстие. Ещё через три секунды за края отверстия зацепились гусеницы, и бур стремительно закопался в толщу брони…
Проходя через наружную броню, он успел бросить взгляды в окна и сориентироваться.
В сознании под бурей бешенства, позволяющего двигать руки умирающего тела, таилась искорка любопытства – успеет ли он добраться до рубки быстрее, чем двое других доберутся до реактора.
Он не знал, что на этом линкоре он один и ему предстоит прожить в четыре раза дольше, чем он запланировал, чтобы проложить сквозь переборки линкора два туннеля – до рубки, а потом от рубки до реактора.
А если бы знал, то не удивился. Ему постоянно приходилось работать сверхурочно.
Записки капитана
740 лет назад. Реконструкция
Записки капитана
Реконструкция. 740 лет назад
Комендоры носовых орудий, включая орудия малой мощности, выдали максимальный огонь. Через восемь секунд дистанция сократилась до неэффективной для противоракетного манёвра, и плотнейший огонь почти одновременно настиг все девять торпед, разлетевшихся обломками.
Та треть из тридцати тысяч человек, что непосредственно следила за боем, испустила единый вздох облегчения. Обломки торпед, продолжавшие лететь по инерции, должны были достигнуть бортов через двенадцать секунд.
Их сбили в последний миг.
Но сбили, и это была победа, в очередной раз доказавшая высокую выучку команд. Командующий, слабо улыбнувшись, скинул комендорам благодарность и глянул на радары. В ближайшем пространстве до Плутона врага не было. Путь к основной цели был свободен.
Бортовые автоматические ловушки ресурсов просветили обломки на предмет ядерного вещества и электронных цепей. Затем стерилизаторы прошлись по обломкам жёстким излучением высокой мощности, выжигая все электронные цепи, которые могли дремать в обломках в ожидании сигнала. Магнитные ловушки включились, притянув к бортам безжизненные обломки, которым предстояло стать дополнительной бронёй и после сортировки сталью для ремонта…
…«Мангапроблядившаяся гноюопищьная отюягрызенная зданайзнань!!!» – мысленно заорал он на сердце. Сердце сжалось, стронув застывшую в артериях кровь. Кровь, толкнувшись по телу, вернула в него ощущение движения и тока жизни. И боли. Боль застила глаза и ударила в сердце, сводя его судорогой. Но оно уже получило миг передышки, и спазм ещё раз протолкнул кровь по артериям.
Он захрипел, отгоняя черную мглу, стучащую в голове, и попробовал прочувствовать тело, чтобы оценить, сколько у него есть времени.
Ребра были сломаны почти все. Нервы, опаленные излучением, слабо справлялись с задачей донесения до мозга состояния остальных клеток. Он попробовал пошевелить руками. Руки шевельнулись. Слабо. Он открыл глаза и глянул на рычаги.
Времени хватало.
Нащупав непослушными треснувшими и кровоточащими губами трубочку, он сделал глоток водки и мрачно усмехнулся. Кожа лица, растянутая улыбкой, треснула кровавыми трещинами. Кровавая улыбка застыла на лице и оставалась там до конца.
Он рывком уронил правую руку на рычаг. Потом, хрипло зарычав и бешенством отгоняя смерть, дотянулся левой рукой до висящей у головы верёвки с ручкой.
Через три секунды легкий удар возвестил о том, что магнитные ловушки доставили его к месту работы.
Рука, стиснув ручку, рванула вниз.
За спиной взревел тысячесильный дизель, форсированный для того, чтобы перед тем, как перегореть, выдать всё, на что способен.
Он уронил левую руку на рычаг и приготовился сделать работу, которую умел делать лучше всего.
Он глянул на мёртвый экран навигационного компьютера и коротко хохотнул. В этот раз точность ему была не нужна – полоска окна слева была темна.
Он потянул рычаги.
Тяжёлый буровой проходчик, лежавший на громаде линкора среди обломков, начал разгонять бур и выщелкнул из кормы упорные колонны. Первая, в полсекунды ввинтившись в броню, вытянулась, поставив двадцатитонную махину, окутанную мельтешением отгребных гусениц, перпендикулярно борту. Ещё две колонны, вытянувшись из кормы, стремительно ввинтились в броню. За миг до этого сверхпрочные свёрла буров, прошедшие сотню километров породы, нагревшись на обратном вращении до рабочей температуры, резко остановились и закрутились в рабочем направлении, с каждым мигом ускоряя вращение. Через три секунды из-под бура полетела раскалённая стружка. Упорные колонны, сжимаясь, втолкнули бур в растущее отверстие. Ещё через три секунды за края отверстия зацепились гусеницы, и бур стремительно закопался в толщу брони…
Проходя через наружную броню, он успел бросить взгляды в окна и сориентироваться.
В сознании под бурей бешенства, позволяющего двигать руки умирающего тела, таилась искорка любопытства – успеет ли он добраться до рубки быстрее, чем двое других доберутся до реактора.
Он не знал, что на этом линкоре он один и ему предстоит прожить в четыре раза дольше, чем он запланировал, чтобы проложить сквозь переборки линкора два туннеля – до рубки, а потом от рубки до реактора.
А если бы знал, то не удивился. Ему постоянно приходилось работать сверхурочно.
Записки капитана
«„Русь" доделывали не спеша. Потому что в зоне дальнего радарного охвата Уха ничего не было. Вообще ничего. Скорее всего, руководство Коалиции приняло решение сразу же после того, как прервалась связь с Первой Ударной эскадрой. Хотя, скорее всего, кто-то, кто задумал „Звездорубку", просчитал все последствия её выхода на орбиту Земли и предпочёл откупиться. Ничем иным столь странный тактически и столь разумный стратегически ход я объяснить затрудняюсь».
740 лет назад. Реконструкция
Полторы тысячи мужчин – те, у кого был доступ к каналу главного радара, задумчиво смотрели на экраны.
На полутора тысячах экранов висела картинка улья-носителя, медленно движущегося навстречу к эскадре.
Низкий коренастый мужчина в восьмой раз перевёл взгляд на экран стратегического компьютеpa, краешком сознания спросив себя, сколько человек заняты сейчас тем же.
Наверняка – командиры «Тройного Ноля» и обоих полков прикрытия, укомплектованных сотней разношерстных штурмовиков. Скорее всего – капитаны двух дюжин эсминцев, скупо прикрывающих фланги «Руси» и прижавшегося к ней линкора.
Мужчина ещё раз посмотрел на вердикт стратегического компьютера, три минуты назад завершившего обсчёт вероятного результата боя:
«Бой без использования главного вооружения СТИЛ „Русь", расчёт потерь эскадры при коэффициенте самосохранения противника – 0:
Пессим-прогноз: уничтожение всех сил прикрытия и трети боевой эффективности СТИЛ „Русь".
Оптим-прогноз: Уничтожение половины сил прикрытия, треть эффективности „Тройной Ноль" и пятой СТИЛ „Русь"».
Он вернул взгляд на экран и попробовал почувствовать, что сейчас думает командир улья-носителя «Дикий Сад». И что думают семь тысяч ветеранов, которые прошли сквозь войну и которых послали умереть, но не принести войну в послевоенное время.
Мужчина задумчиво нащупал мундштук трубки с водкой, глотнул, а потом осмотрел капитанский мостик линкора. Из сотни человек, сидевших в креслах вдоль нагромождённых у стен пультов, уже не менее половины смотрели на него.
Мужчина сделал мрачное лицо, щелкнул тумблером общей связи и буркнул:
– Киянкин.
Один из сотни склонился к пульту.
– Да, кэп? – прозвенел его голос. Один из немногих голосов в эскадре, не сорванный в хрип за месяцы гонки и не пропитавшийся безумной, смертельной усталостью.
– Ты уже?..
– А то! – бодро выпалил голос. – «Садиком» последние два месяца затыкали орбиту Земли. Лунную. Дальнюю держали первая и третья Ударные. Арабы за последний год войны подали шестнадцать рапортов, китайцы – три. Наши – один в поддержку. Думаю, «Садик» в кондиции. Тем паче что вакхабиток с него сняли всех перед тем, как поставить орбитальной затычкой.
– А новьё? – хрипло буркнул мужчина.
Его голос на фоне звонкого Киянкиного звучал особенно устало.
– Новьё? Проект приказа о ветеранах. Обязательное психологическое обследование и по результатам … ну, понятно, кому каким… или принудительная адаптация к невоевавшим супругам, или трудовые резервации.
Кэп посмотрел на экран.
Носитель, выйдя на дальнюю дистанцию развёртывания, остановился. Эскадра уже полчаса как висела в сотне мегаметров от Юпитера.
– Связь, – хрипло бросил кэп. – Киянкин, на подхват.
Через сорок секунд полторы тысячи экранов мигнули и на них возникла маленькая стройная фигурка, обтянутая чёрным пластиком подкомбеза. Из-под короткой рыжей с проседью чёлки в экран глянули пронзительно-зелёные глаза. За спиной фигурки, заложившей руки за спину и расставившей ноги, виднелась часть боевого мостика.
Кэп посмотрел в зелёные глаза, хорошо знакомые по сотням голографий, и краешком сознания ощутил оцепенение, охватившее мостик. Ещё одним краешком сознания он неожиданно для себя вспомнил, что когда-то очень давно, когда ещё были силы думать о чём-то, кроме работы, он брился и причёсывался.
Потом его внимание вернулось на экран.
Женщина на экране, чуть склонив голову набок, рассматривала его и молчала. Мужчина несколько долгих секунд соображал, почему. Потом воспоминания об этой женщине осыпались, и он понял.
Генерал-лейтенант Анна Громова, бессменный командир отдельной сводной дивизии легких истребителей, легендарная «Дамасская Молния», понимала, что её послали умирать, и чувствовала, что на неё навалился груз, согнувший её волю до предела. И любое тяжелое слово могло её сломать. Она боялась, что он, небритый дикарь с лицом, раздутым от водки и покрытым термическими и химическими ожогами, почувствует в её словах слабину, попробует надавить и сломает.
Инженер первого класса Александр Загривенко несколько секунд невидящим взглядом смотрел на экран. Все его силы в эти несколько секунд тратились на борьбу с дикой, скручивающей в звериный вой, вспышкой сострадания. Справившись, он наклонился ближе к камере и тихо прохрипел, глядя ей за плечо:
– Здравствуй, Ань.
Её лицо застыло от удивления.
– Меня Саша зовут. Я тут старший. Знаешь, я летел долбануть по Земле напоследок, а потом сдохнуть. А сейчас увидел тебя – впервые по связи, а не на голо, и умирать расхотелось… даже вместе с тобой, и тем более с тобой, но по разные стороны. Потому что когда-то… ещё тогда, когда война ещё не стала привычкой и нужен был какой-то смысл, я, да и многие мужики из тех, кто тут, на бортах, воевали потому, что на этой стороне была ты.
Он сделал паузу и посмотрел на её лицо. Каменная маска на её лице начала плыть под напором бьющих изнутри чувств. Он заглянул ей в глаза и еле слышно прохрипел, вложив в голос всю надежду, которую смог в себе наскрести:
– Может, вместе мы придумаем, как выкрутиться?
Её лицо дрогнуло. Губы скривились. Она быстро кивнула и перевела взгляд в сторону и взметнула скрещенные руки.
Оператор «Дикого Сада» на секунду задержалась с отключением связи, и полторы тысячи мужчин вздрогнули, увидев, как затянутая в пластик рука неумелым движением смахивает слезу.
Увидеть, как стальная пластина воли, с которой вмиг соскользнул груз, распрямилась звенящим хохотом, им не довелось. Об этом им рассказали сорок человек боевой вахты «Дикого Сада», которые, оцепенев, смотрели на то, как их командир катается по полу и из неё со слезами и хохотом выходит война.
На полутора тысячах экранов висела картинка улья-носителя, медленно движущегося навстречу к эскадре.
Низкий коренастый мужчина в восьмой раз перевёл взгляд на экран стратегического компьютеpa, краешком сознания спросив себя, сколько человек заняты сейчас тем же.
Наверняка – командиры «Тройного Ноля» и обоих полков прикрытия, укомплектованных сотней разношерстных штурмовиков. Скорее всего – капитаны двух дюжин эсминцев, скупо прикрывающих фланги «Руси» и прижавшегося к ней линкора.
Мужчина ещё раз посмотрел на вердикт стратегического компьютера, три минуты назад завершившего обсчёт вероятного результата боя:
«Бой без использования главного вооружения СТИЛ „Русь", расчёт потерь эскадры при коэффициенте самосохранения противника – 0:
Пессим-прогноз: уничтожение всех сил прикрытия и трети боевой эффективности СТИЛ „Русь".
Оптим-прогноз: Уничтожение половины сил прикрытия, треть эффективности „Тройной Ноль" и пятой СТИЛ „Русь"».
Он вернул взгляд на экран и попробовал почувствовать, что сейчас думает командир улья-носителя «Дикий Сад». И что думают семь тысяч ветеранов, которые прошли сквозь войну и которых послали умереть, но не принести войну в послевоенное время.
Мужчина задумчиво нащупал мундштук трубки с водкой, глотнул, а потом осмотрел капитанский мостик линкора. Из сотни человек, сидевших в креслах вдоль нагромождённых у стен пультов, уже не менее половины смотрели на него.
Мужчина сделал мрачное лицо, щелкнул тумблером общей связи и буркнул:
– Киянкин.
Один из сотни склонился к пульту.
– Да, кэп? – прозвенел его голос. Один из немногих голосов в эскадре, не сорванный в хрип за месяцы гонки и не пропитавшийся безумной, смертельной усталостью.
– Ты уже?..
– А то! – бодро выпалил голос. – «Садиком» последние два месяца затыкали орбиту Земли. Лунную. Дальнюю держали первая и третья Ударные. Арабы за последний год войны подали шестнадцать рапортов, китайцы – три. Наши – один в поддержку. Думаю, «Садик» в кондиции. Тем паче что вакхабиток с него сняли всех перед тем, как поставить орбитальной затычкой.
– А новьё? – хрипло буркнул мужчина.
Его голос на фоне звонкого Киянкиного звучал особенно устало.
– Новьё? Проект приказа о ветеранах. Обязательное психологическое обследование и по результатам … ну, понятно, кому каким… или принудительная адаптация к невоевавшим супругам, или трудовые резервации.
Кэп посмотрел на экран.
Носитель, выйдя на дальнюю дистанцию развёртывания, остановился. Эскадра уже полчаса как висела в сотне мегаметров от Юпитера.
– Связь, – хрипло бросил кэп. – Киянкин, на подхват.
Через сорок секунд полторы тысячи экранов мигнули и на них возникла маленькая стройная фигурка, обтянутая чёрным пластиком подкомбеза. Из-под короткой рыжей с проседью чёлки в экран глянули пронзительно-зелёные глаза. За спиной фигурки, заложившей руки за спину и расставившей ноги, виднелась часть боевого мостика.
Кэп посмотрел в зелёные глаза, хорошо знакомые по сотням голографий, и краешком сознания ощутил оцепенение, охватившее мостик. Ещё одним краешком сознания он неожиданно для себя вспомнил, что когда-то очень давно, когда ещё были силы думать о чём-то, кроме работы, он брился и причёсывался.
Потом его внимание вернулось на экран.
Женщина на экране, чуть склонив голову набок, рассматривала его и молчала. Мужчина несколько долгих секунд соображал, почему. Потом воспоминания об этой женщине осыпались, и он понял.
Генерал-лейтенант Анна Громова, бессменный командир отдельной сводной дивизии легких истребителей, легендарная «Дамасская Молния», понимала, что её послали умирать, и чувствовала, что на неё навалился груз, согнувший её волю до предела. И любое тяжелое слово могло её сломать. Она боялась, что он, небритый дикарь с лицом, раздутым от водки и покрытым термическими и химическими ожогами, почувствует в её словах слабину, попробует надавить и сломает.
Инженер первого класса Александр Загривенко несколько секунд невидящим взглядом смотрел на экран. Все его силы в эти несколько секунд тратились на борьбу с дикой, скручивающей в звериный вой, вспышкой сострадания. Справившись, он наклонился ближе к камере и тихо прохрипел, глядя ей за плечо:
– Здравствуй, Ань.
Её лицо застыло от удивления.
– Меня Саша зовут. Я тут старший. Знаешь, я летел долбануть по Земле напоследок, а потом сдохнуть. А сейчас увидел тебя – впервые по связи, а не на голо, и умирать расхотелось… даже вместе с тобой, и тем более с тобой, но по разные стороны. Потому что когда-то… ещё тогда, когда война ещё не стала привычкой и нужен был какой-то смысл, я, да и многие мужики из тех, кто тут, на бортах, воевали потому, что на этой стороне была ты.
Он сделал паузу и посмотрел на её лицо. Каменная маска на её лице начала плыть под напором бьющих изнутри чувств. Он заглянул ей в глаза и еле слышно прохрипел, вложив в голос всю надежду, которую смог в себе наскрести:
– Может, вместе мы придумаем, как выкрутиться?
Её лицо дрогнуло. Губы скривились. Она быстро кивнула и перевела взгляд в сторону и взметнула скрещенные руки.
Оператор «Дикого Сада» на секунду задержалась с отключением связи, и полторы тысячи мужчин вздрогнули, увидев, как затянутая в пластик рука неумелым движением смахивает слезу.
Увидеть, как стальная пластина воли, с которой вмиг соскользнул груз, распрямилась звенящим хохотом, им не довелось. Об этом им рассказали сорок человек боевой вахты «Дикого Сада», которые, оцепенев, смотрели на то, как их командир катается по полу и из неё со слезами и хохотом выходит война.
Записки капитана
«„Сад", как я и предполагал, готов был потеряться, но не вернуться, и проблема была только в том, что круиз-двигатель на нём не был предусмотрен вообще. „Русь" с ролью буксира справилась.
Так что после состыковки нам должно было стать легче. Но, поскольку стало легче, то, в соответствии с законом четырёх компонент [86]стало значительно сложнее. Криогенных капсул у нас не было, и было очевидно, что до финиша кораблей Конфедерации долетят наши потомки. И, как следствие, всем была ясна необходимость обзаводиться семьями. С другой стороны, личный состав эскадры „Русь", 3314 мужчин и 4612 женщин, состоял из истрёпанных войной ветеранов, которые выжили только потому, что озлобились и ожесточились до крайней степени. И, кроме того, я предполагал, что шлюз в первые часы станет границей между анархией русского инженерного соединения и жесточайшей дисциплиной огромного носителя, который только за счёт этой дисциплины смог сражаться на два фронта – физически с Конфедерацией и морально – с самцами из Коалиции, которым факт существования „Дикого Сада" регулярно давил на мужское эго. Особенно когда очередная группа пилотесс добиралась до шлюза „Дикого Сада". Зачастую – дезертировав из „набора в части вспомогательного обеспечения". Иногда – отстреливаясь от погони из трофейного бортового или личного вооружения, – в зависимости от способа попадания на борт.
О моих «пьяных гоблинах» я не думал, потому что это была просто трудная проблема. О том, что такое женщина, большинство наших за последние месяцы просто забыли – наравне с такими вещами, как регулярное питание и сон, бритьё и глаженая одежда. Космиковский рефлекс «смывать запахи» у нас, конечно остался. Но и только.
Не знаю, сколько человек из наших осознавали, что им предстоит вспомнить, что такое женщина, – пройдя через внезапно возродившиеся рефлексы самца к самке. Причём, пройдя через них самостоятельно, потому что экипаж „Сада" мог среагировать на эти рефлексы демонстрацией зубов, когтей и бластеров. И ограничиться демонстрацией только в лучшем случае.
До общего ужина я совершенно не предполагал, с какой стороны браться за решение этой проблемы. С техническими моментами мы справились „на раз". Эсминцы засадили в грузовые доки „Сада", состыковали корабли главными шлюзами, „Тройной Ноль" пристыковали к кормовому шлюзу, за три часа протянули кабели, обсчитали конструкцию и стартовали куда глаза глядят. С психологическими мы справлялись с трудом…
Эсминцы в доки „Сада" сажали его абордажные команды. Пришлось издавать временный приказ о запрете перехода на „Сад". Одновременно с приказом Анны по батальону палубной охраны о запрете огня на поражение по нарушителям периметра, кроме непосредственной опасности жизни.
Бортинженер „Сада" наших потрясла. С двигателями быстрого хода и обсчётом параметров ей явно приходилось сталкиваться только теоретически. Но – медики „Сада" до сих пор молчат, какой ценой – она за полчаса разобралась в расчётах нестандартной конструкции корпуса, которые спейс-энергетики накидали „на коленке". По крайней мере, разобралась достаточно, чтобы вычленить обе ошибки, которые ей подложили. Нам повезло, что Киянкин просчитал ситуацию и закрытый на пароль пакет с описанием ошибок был направлен полковнику Ли одновременно с расчётами, а не в ответ на встречные претензии, как обычно при проверке компетенции того, кто пытался проверить наши расчёты. В пакет они, правда, заглянули только после того, как Анна, перед отдачей приказа о взятии нас на абордаж и устранении от управления «пьяных тупиц», решила всё-таки со мной переговорить…
В общем, до первого ужина я совершенно не представлял, как мы уладим столкновение матёрого инженерно-мужского разгильдяйства с закоренелой феминистской паранойей».
Так что после состыковки нам должно было стать легче. Но, поскольку стало легче, то, в соответствии с законом четырёх компонент [86]стало значительно сложнее. Криогенных капсул у нас не было, и было очевидно, что до финиша кораблей Конфедерации долетят наши потомки. И, как следствие, всем была ясна необходимость обзаводиться семьями. С другой стороны, личный состав эскадры „Русь", 3314 мужчин и 4612 женщин, состоял из истрёпанных войной ветеранов, которые выжили только потому, что озлобились и ожесточились до крайней степени. И, кроме того, я предполагал, что шлюз в первые часы станет границей между анархией русского инженерного соединения и жесточайшей дисциплиной огромного носителя, который только за счёт этой дисциплины смог сражаться на два фронта – физически с Конфедерацией и морально – с самцами из Коалиции, которым факт существования „Дикого Сада" регулярно давил на мужское эго. Особенно когда очередная группа пилотесс добиралась до шлюза „Дикого Сада". Зачастую – дезертировав из „набора в части вспомогательного обеспечения". Иногда – отстреливаясь от погони из трофейного бортового или личного вооружения, – в зависимости от способа попадания на борт.
О моих «пьяных гоблинах» я не думал, потому что это была просто трудная проблема. О том, что такое женщина, большинство наших за последние месяцы просто забыли – наравне с такими вещами, как регулярное питание и сон, бритьё и глаженая одежда. Космиковский рефлекс «смывать запахи» у нас, конечно остался. Но и только.
Не знаю, сколько человек из наших осознавали, что им предстоит вспомнить, что такое женщина, – пройдя через внезапно возродившиеся рефлексы самца к самке. Причём, пройдя через них самостоятельно, потому что экипаж „Сада" мог среагировать на эти рефлексы демонстрацией зубов, когтей и бластеров. И ограничиться демонстрацией только в лучшем случае.
До общего ужина я совершенно не предполагал, с какой стороны браться за решение этой проблемы. С техническими моментами мы справились „на раз". Эсминцы засадили в грузовые доки „Сада", состыковали корабли главными шлюзами, „Тройной Ноль" пристыковали к кормовому шлюзу, за три часа протянули кабели, обсчитали конструкцию и стартовали куда глаза глядят. С психологическими мы справлялись с трудом…
Эсминцы в доки „Сада" сажали его абордажные команды. Пришлось издавать временный приказ о запрете перехода на „Сад". Одновременно с приказом Анны по батальону палубной охраны о запрете огня на поражение по нарушителям периметра, кроме непосредственной опасности жизни.
Бортинженер „Сада" наших потрясла. С двигателями быстрого хода и обсчётом параметров ей явно приходилось сталкиваться только теоретически. Но – медики „Сада" до сих пор молчат, какой ценой – она за полчаса разобралась в расчётах нестандартной конструкции корпуса, которые спейс-энергетики накидали „на коленке". По крайней мере, разобралась достаточно, чтобы вычленить обе ошибки, которые ей подложили. Нам повезло, что Киянкин просчитал ситуацию и закрытый на пароль пакет с описанием ошибок был направлен полковнику Ли одновременно с расчётами, а не в ответ на встречные претензии, как обычно при проверке компетенции того, кто пытался проверить наши расчёты. В пакет они, правда, заглянули только после того, как Анна, перед отдачей приказа о взятии нас на абордаж и устранении от управления «пьяных тупиц», решила всё-таки со мной переговорить…
В общем, до первого ужина я совершенно не представлял, как мы уладим столкновение матёрого инженерно-мужского разгильдяйства с закоренелой феминистской паранойей».
Реконструкция. 740 лет назад
Инженер второго класса главный кок «Руси» Ли Вай затаил дыхание. Три гостьи, усевшись за стол, заинтересованно осмотрели салатницы и вазы с фруктами.
Церемонию встречи в шлюзе транслировали по сети, и Вай знал, что маленькую обманчиво хрупкую китаянку в парадной форме подполковника пехоты, севшую слева от адмирала, звали Сю Лей. И её мнение о столе, который он сотворил из неприкосновенных запасов, Вая волновало больше, чем мнение адмирала и тем более мнение плотно сколоченной брюнетки капитана первого ранга Василисы Блюмберг.
Адмирал, закончив осмотр стола, обменялась быстрыми взглядами с соседками и, скорее, мысленно, чем глазами бросила взгляд за спину, где застыло отделение почётного караула в полной штурмовой экипировке.
Потом адмирал пристально окинула взглядом Загривенко, инженера второго класса Киянкина, завершавшего вскрытие шампанского, и выпрямившегося и натянутого, как трос под Сицилиической нагрузкой, командира «Тройного Ноля» кап-два Сергея Топова.
Дождавшись, пока шампанское окажется в бокалах, адмирал слегка улыбнулась и тихо спросила:
– Мужики, вы что, последние месяцы на одной хлорелле сидите?
Вай, наблюдавший за ужином из приоткрытой двери на кухню, окаменел.
Загривенко начал медленно краснеть. Краснота особенно отчётливо проступала на свежевыбритом белом подбородке.
Киянкин, которого вопрос застал с поднятым бокалом, медленно опустил его на стол, прокашлялся и почтительно сказал:
– Госпожа адмирал чрезвычайно наблюдательна… раскройте секрет – как вы пришли к такому выводу?
Адмирал бросила взгляд на Блюмберг. Василиса, поймав взгляд командира, улыбнулась, и над столом прозвенел её низкий чистый голос:
– Господа инженеры, как младшая по званию, представлю нашу делегацию не только по именам, но и по должностям. Я – комендант «Дикого Сада». И заодно – начальник службы снабжения. Полковник Сю Лей – начальник службы палубной охраны… и по совместительству, неофициально – начальник собственной службы внутри флотской разведки и контрразведки. Госпожу адмирал представлять нет нужды. Как профессионал в снабжении и питании, хочу сообщить вашему повару… – она повернула голову к двери, – что ужин великолепен. Я, несмотря на тяготы войны, люблю покушать и прекрасную трапезу ощущаю интуитивно. Выражаясь конкретнее, я бы хотела в ближайшем будущем направить несколько моих поварих для обмена опытом.
А что касается прозорливости… на столе нет ни одного блюда с хлореллой. Для боевого корабля в автономии – нонсенс. Объяснить его можно только сильным стремлением спрятать от дорогих гостей факт, что экипаж корабля питается исключительно мод-хлореллой. И, возьмусь предположить, что свод внутренних правил Флота, неофициальный, вам не знаком, и выдам консультацию: при приёме любой делегации принято подавать на стол меню, которое расширено дополнительными блюдами, но в котором присутствует базовый стол экипажа без исключений.
– Всё очень просто, господа, – завершила Анна.
Вай с трудом поборол желание выйти в зал и ответить. Наверное, он бы не справился со своим желанием, но его опередил Киянкин. Лучезарно улыбнувшись белоснежной улыбкой, он мягко прожурчал:
– От лица нашего повара приношу глубокую благодарность. И, отдавая должное вашей прозорливости, хотел бы отметить для госпожи коменданта, что из данного правила по приёму делегаций есть одно совершенно неписаное исключение… – Киянкин поднял бокал. – Стол по-быстрому накрывают лучшим, что есть на борту, когда в гости на небольшую пьянку залетает друг. За дружбу, дамы и господа.
Адмирал довольно расхохоталась. Её смех наполнил комнату и заставил всех улыбнуться в ответ. Подняв бокал, она миролюбиво произнесла:
– Один-один, господа инженеры. Вы достойны нашей дружбы. За дружбу.
Звякнули бокалы. Стукнули вилки.
Анна, улыбаясь глазами, неспешно уплетала салат и заинтересованно наблюдала за Загривенко, который, уткнувшись втарелку, медленно и чуть неуклюже орудовал вилкой.
– Саша, – тихо окликнула она. Загривенко чуть вздрогнул и поднял взгляд. Остальные на миг замедлились, а потом чуть неуверенней продолжили движение, за которым их застала неожиданно проникновенная фраза. Анна, поймав его взгляд, быстро подмигнула и спросила: – У тебя есть идеи, как мы дальше?..
Загривенко вздохнул, скользнул взглядом по Сю и Василисе и глухо спросил:
– Водку будете?
– Конечно, – мгновенно откликнулась Анна, – нам по тридцать капель.
Загривенко взял со стола бутыль с самогоном высшей очистки, разлил по тонким хрустальным стопкам и, дождавшись, пока все разберут стопки, коротко уронил:
– За нас.
– За нас,– нестройным эхом откликнулись остальные.
Вместе с тонким звоном соприкоснувшихся стопок по комнате прокатилось непривычное, надрывающее что-то внутри чувство единения.
Василиса и Анна, на миг затаив дыхание, потянулись за маринованными огурцами. Сю, не меняясь в лице, медленно налила себе сока.
Анна, похрустев огурцом, бесшабашно буркнула:
– Ладно, если напьёмся – охрана домой дотащит.
Загривенко опустил голову и взъерошил короткий ежик волос. Потом поднял взгляд, наполненный болью понимания, прорывавшейся через привычки и остатки воспитания, и прохрипел:
– Анна, извини, если оскорблю неверным предположением, но… я в очередной раз убеждаюсь, что ты – великий человек. Только великий человек может понять, что здесь, на борту, собрались мужики, которые напрочь отвыкли от женщин и просто не знают, что в их присутствии делать. Понять – и начать себя вести так, как нужно вести себя с бандой озверевших от многомесячного аврала славянских инженеров. При этом, уверен, сосредоточив весь палубный батальон рядом со створками шлюза для штурм-прорыва, если что-то пойдёт не так.
Три женщины, застыв, смотрели на Загривенко. Он посмотрел на отложенные ими вилки и грустно продолжил:
– И мы, те, кто в этой комнате, разумом понимаем, что нам надо учиться быть вместе. Но сердцем чуем, что это будет сложно. Очень сложно. Потому что у меня – полк свихнутых на работе мужиков, у которых не вытравлены и не пропиты разве что базовые рефлексы, а у тебя – дивизия асов, которые с мужиками сражались – на два фронта. Миша Киянкин, – Загривенко кивнул на Киянкина, – и Серёга Топов – исключение. Один из сети не вылезал, второй тактически мобилен и может охватить любую ситуацию. И таких – человек сто на три с половиной тысячи. Наверно, у тебя наберётся столько же тех, кому не надо терпеливо и нежно помогать выбраться из шипастой скорлупы?
– Зачем? – холодно спросила Сю.
Загривенко опустил взгляд на бутылку с водкой и тихо произнёс:
– Ну да, запас карман не тянет…
– Александр, вы о чём? – жестко спросила Анна.
Загривенко поднял голову, устремил на неё взгляд, пронзительный из-за плескавшейся в нём боли, и тихо, отчётливо произнёс:
– Я о банке спермы, на всякий случай запасённом у вас на борту, и о том, что «Русь» с экипажем вас интересует исключительно как транспортное средство и, возможно, транспортно-строительный ресурс новой колонии.
Рука Блюмберг медленно нащупала нож и стиснула его. Анна и Сю сохраняли мрачную неподвижность туго скрученных пружин.
– Я о том, что часть из вас настолько боится мужиков, что охотно вцепится в сказку о том, что умственные и духовные способности передаются через ДНК. Охотно в неё поверят, отбросив статистику меданализа искусственно оплодотворённых детей и данные хомоволновых исследований, которые гласят, что организм, ощущающий разницу между своей клеточной памятью и памятью отца, менее жизнеспособен и менее социален. А те из вас, кто подходил к смерти достаточно близко, чтобы верить в реинкарнацию, тем более охотно пойдут на искусственное оплодотворение – ведь, какая, казалась бы, разница, откуда взялся ген материала, если в тело вселяется отдельное существо со своей памятью и способностями? Хомоэнергетические законы формирования групп, конечно же – по боку. Особенно применительно к семье, как к группе двух терминалов, резонансное сопряжение полей которых является – при неконтролируемости процесса – фактором, определяющим тип полей терминала, притянутого в семью ребёнком.
Мне страшно, девушки. Мне страшно, когда я вижу – пока только в моих иллюзиях, – кто может вырасти в интернате, созданном женщинами, которые постоянно готовы воевать и огрызаться, – люди без корней, которые готовы воевать и огрызаться. Опидарасенные пацаны, если вы вообще собираетесь их оставлять. И мне ещё страшнее, когда я вижу, ктоможет возродиться во всплеске взаимной ненависти и злобы, который возникнет, если мы не сможем подружиться – и особенно, если попробуем заставить себя размножаться. Мы просто соберём на борту – в качестве потомков – всех преступников Галактики. В лучшем случае такая группа расхерачит корабли. В худшем – превратится в кошмар обитаемых миров, за которым будет охотиться любое разумное существо. Просто потому, что… групповая карма такой группы будет тянуть на себя неприятности.
И мне особенно горько видеть эти иллюзии, зная, что на борту «Руси» и «Ноля», под коркой задолбанности войной – умные и мягкие мужики, повёрнутые на изобретательстве, строительстве и совершении невозможного, а на борту «Сада» – самые сильные и самые живучие женщины человечества, которые уже выиграли войну за то, чтобы не быть сломленными и остаться собой, но ещё не готовые пожать плоды своей победы.
И ещё я не знаю, что будет, когда люди, которые готовы умереть и потому – живущие вопреки шансам на смерть, вдруг обретут что-то, из-за чего умирать расхочется… я прекрасно понимаю, почему из нашей бригады убрали женщин – чтобы нам расхотелось жить и мы были готовы умирать и захватить с собой в смерть как можно больше других людей… Так вот, я знаю, что стоит нам потянуться друг к другу и начать терять жестокое безразличие к собственному выживанию, Вселенная набросится на нас, чтобы сожрать. И когда начнется каскад сбоев в технике, внезапных атак Конфедератов и Коалиции и просто природных катаклизмов, у нас будет два выхода – привычно замкнуться в броне готовности умереть через отторжение другого пола. Броне, которая уже будет пробита. Или встать спина к спине. Не раздумывая, сразу и безоговорочно доверившись друг другу – не в действиях, а в мыслях и в сердце.
Церемонию встречи в шлюзе транслировали по сети, и Вай знал, что маленькую обманчиво хрупкую китаянку в парадной форме подполковника пехоты, севшую слева от адмирала, звали Сю Лей. И её мнение о столе, который он сотворил из неприкосновенных запасов, Вая волновало больше, чем мнение адмирала и тем более мнение плотно сколоченной брюнетки капитана первого ранга Василисы Блюмберг.
Адмирал, закончив осмотр стола, обменялась быстрыми взглядами с соседками и, скорее, мысленно, чем глазами бросила взгляд за спину, где застыло отделение почётного караула в полной штурмовой экипировке.
Потом адмирал пристально окинула взглядом Загривенко, инженера второго класса Киянкина, завершавшего вскрытие шампанского, и выпрямившегося и натянутого, как трос под Сицилиической нагрузкой, командира «Тройного Ноля» кап-два Сергея Топова.
Дождавшись, пока шампанское окажется в бокалах, адмирал слегка улыбнулась и тихо спросила:
– Мужики, вы что, последние месяцы на одной хлорелле сидите?
Вай, наблюдавший за ужином из приоткрытой двери на кухню, окаменел.
Загривенко начал медленно краснеть. Краснота особенно отчётливо проступала на свежевыбритом белом подбородке.
Киянкин, которого вопрос застал с поднятым бокалом, медленно опустил его на стол, прокашлялся и почтительно сказал:
– Госпожа адмирал чрезвычайно наблюдательна… раскройте секрет – как вы пришли к такому выводу?
Адмирал бросила взгляд на Блюмберг. Василиса, поймав взгляд командира, улыбнулась, и над столом прозвенел её низкий чистый голос:
– Господа инженеры, как младшая по званию, представлю нашу делегацию не только по именам, но и по должностям. Я – комендант «Дикого Сада». И заодно – начальник службы снабжения. Полковник Сю Лей – начальник службы палубной охраны… и по совместительству, неофициально – начальник собственной службы внутри флотской разведки и контрразведки. Госпожу адмирал представлять нет нужды. Как профессионал в снабжении и питании, хочу сообщить вашему повару… – она повернула голову к двери, – что ужин великолепен. Я, несмотря на тяготы войны, люблю покушать и прекрасную трапезу ощущаю интуитивно. Выражаясь конкретнее, я бы хотела в ближайшем будущем направить несколько моих поварих для обмена опытом.
А что касается прозорливости… на столе нет ни одного блюда с хлореллой. Для боевого корабля в автономии – нонсенс. Объяснить его можно только сильным стремлением спрятать от дорогих гостей факт, что экипаж корабля питается исключительно мод-хлореллой. И, возьмусь предположить, что свод внутренних правил Флота, неофициальный, вам не знаком, и выдам консультацию: при приёме любой делегации принято подавать на стол меню, которое расширено дополнительными блюдами, но в котором присутствует базовый стол экипажа без исключений.
– Всё очень просто, господа, – завершила Анна.
Вай с трудом поборол желание выйти в зал и ответить. Наверное, он бы не справился со своим желанием, но его опередил Киянкин. Лучезарно улыбнувшись белоснежной улыбкой, он мягко прожурчал:
– От лица нашего повара приношу глубокую благодарность. И, отдавая должное вашей прозорливости, хотел бы отметить для госпожи коменданта, что из данного правила по приёму делегаций есть одно совершенно неписаное исключение… – Киянкин поднял бокал. – Стол по-быстрому накрывают лучшим, что есть на борту, когда в гости на небольшую пьянку залетает друг. За дружбу, дамы и господа.
Адмирал довольно расхохоталась. Её смех наполнил комнату и заставил всех улыбнуться в ответ. Подняв бокал, она миролюбиво произнесла:
– Один-один, господа инженеры. Вы достойны нашей дружбы. За дружбу.
Звякнули бокалы. Стукнули вилки.
Анна, улыбаясь глазами, неспешно уплетала салат и заинтересованно наблюдала за Загривенко, который, уткнувшись втарелку, медленно и чуть неуклюже орудовал вилкой.
– Саша, – тихо окликнула она. Загривенко чуть вздрогнул и поднял взгляд. Остальные на миг замедлились, а потом чуть неуверенней продолжили движение, за которым их застала неожиданно проникновенная фраза. Анна, поймав его взгляд, быстро подмигнула и спросила: – У тебя есть идеи, как мы дальше?..
Загривенко вздохнул, скользнул взглядом по Сю и Василисе и глухо спросил:
– Водку будете?
– Конечно, – мгновенно откликнулась Анна, – нам по тридцать капель.
Загривенко взял со стола бутыль с самогоном высшей очистки, разлил по тонким хрустальным стопкам и, дождавшись, пока все разберут стопки, коротко уронил:
– За нас.
– За нас,– нестройным эхом откликнулись остальные.
Вместе с тонким звоном соприкоснувшихся стопок по комнате прокатилось непривычное, надрывающее что-то внутри чувство единения.
Василиса и Анна, на миг затаив дыхание, потянулись за маринованными огурцами. Сю, не меняясь в лице, медленно налила себе сока.
Анна, похрустев огурцом, бесшабашно буркнула:
– Ладно, если напьёмся – охрана домой дотащит.
Загривенко опустил голову и взъерошил короткий ежик волос. Потом поднял взгляд, наполненный болью понимания, прорывавшейся через привычки и остатки воспитания, и прохрипел:
– Анна, извини, если оскорблю неверным предположением, но… я в очередной раз убеждаюсь, что ты – великий человек. Только великий человек может понять, что здесь, на борту, собрались мужики, которые напрочь отвыкли от женщин и просто не знают, что в их присутствии делать. Понять – и начать себя вести так, как нужно вести себя с бандой озверевших от многомесячного аврала славянских инженеров. При этом, уверен, сосредоточив весь палубный батальон рядом со створками шлюза для штурм-прорыва, если что-то пойдёт не так.
Три женщины, застыв, смотрели на Загривенко. Он посмотрел на отложенные ими вилки и грустно продолжил:
– И мы, те, кто в этой комнате, разумом понимаем, что нам надо учиться быть вместе. Но сердцем чуем, что это будет сложно. Очень сложно. Потому что у меня – полк свихнутых на работе мужиков, у которых не вытравлены и не пропиты разве что базовые рефлексы, а у тебя – дивизия асов, которые с мужиками сражались – на два фронта. Миша Киянкин, – Загривенко кивнул на Киянкина, – и Серёга Топов – исключение. Один из сети не вылезал, второй тактически мобилен и может охватить любую ситуацию. И таких – человек сто на три с половиной тысячи. Наверно, у тебя наберётся столько же тех, кому не надо терпеливо и нежно помогать выбраться из шипастой скорлупы?
– Зачем? – холодно спросила Сю.
Загривенко опустил взгляд на бутылку с водкой и тихо произнёс:
– Ну да, запас карман не тянет…
– Александр, вы о чём? – жестко спросила Анна.
Загривенко поднял голову, устремил на неё взгляд, пронзительный из-за плескавшейся в нём боли, и тихо, отчётливо произнёс:
– Я о банке спермы, на всякий случай запасённом у вас на борту, и о том, что «Русь» с экипажем вас интересует исключительно как транспортное средство и, возможно, транспортно-строительный ресурс новой колонии.
Рука Блюмберг медленно нащупала нож и стиснула его. Анна и Сю сохраняли мрачную неподвижность туго скрученных пружин.
– Я о том, что часть из вас настолько боится мужиков, что охотно вцепится в сказку о том, что умственные и духовные способности передаются через ДНК. Охотно в неё поверят, отбросив статистику меданализа искусственно оплодотворённых детей и данные хомоволновых исследований, которые гласят, что организм, ощущающий разницу между своей клеточной памятью и памятью отца, менее жизнеспособен и менее социален. А те из вас, кто подходил к смерти достаточно близко, чтобы верить в реинкарнацию, тем более охотно пойдут на искусственное оплодотворение – ведь, какая, казалась бы, разница, откуда взялся ген материала, если в тело вселяется отдельное существо со своей памятью и способностями? Хомоэнергетические законы формирования групп, конечно же – по боку. Особенно применительно к семье, как к группе двух терминалов, резонансное сопряжение полей которых является – при неконтролируемости процесса – фактором, определяющим тип полей терминала, притянутого в семью ребёнком.
Мне страшно, девушки. Мне страшно, когда я вижу – пока только в моих иллюзиях, – кто может вырасти в интернате, созданном женщинами, которые постоянно готовы воевать и огрызаться, – люди без корней, которые готовы воевать и огрызаться. Опидарасенные пацаны, если вы вообще собираетесь их оставлять. И мне ещё страшнее, когда я вижу, ктоможет возродиться во всплеске взаимной ненависти и злобы, который возникнет, если мы не сможем подружиться – и особенно, если попробуем заставить себя размножаться. Мы просто соберём на борту – в качестве потомков – всех преступников Галактики. В лучшем случае такая группа расхерачит корабли. В худшем – превратится в кошмар обитаемых миров, за которым будет охотиться любое разумное существо. Просто потому, что… групповая карма такой группы будет тянуть на себя неприятности.
И мне особенно горько видеть эти иллюзии, зная, что на борту «Руси» и «Ноля», под коркой задолбанности войной – умные и мягкие мужики, повёрнутые на изобретательстве, строительстве и совершении невозможного, а на борту «Сада» – самые сильные и самые живучие женщины человечества, которые уже выиграли войну за то, чтобы не быть сломленными и остаться собой, но ещё не готовые пожать плоды своей победы.
И ещё я не знаю, что будет, когда люди, которые готовы умереть и потому – живущие вопреки шансам на смерть, вдруг обретут что-то, из-за чего умирать расхочется… я прекрасно понимаю, почему из нашей бригады убрали женщин – чтобы нам расхотелось жить и мы были готовы умирать и захватить с собой в смерть как можно больше других людей… Так вот, я знаю, что стоит нам потянуться друг к другу и начать терять жестокое безразличие к собственному выживанию, Вселенная набросится на нас, чтобы сожрать. И когда начнется каскад сбоев в технике, внезапных атак Конфедератов и Коалиции и просто природных катаклизмов, у нас будет два выхода – привычно замкнуться в броне готовности умереть через отторжение другого пола. Броне, которая уже будет пробита. Или встать спина к спине. Не раздумывая, сразу и безоговорочно доверившись друг другу – не в действиях, а в мыслях и в сердце.