Такер Уилсон. Метаморфозы вампиров-2

-- Ну да! -- с некоторой даже запальчивостью воскликнул тот.
-- Видишь ли, доктор Карлсен ничего не знает о мысленных формах.
-- Мысленных формах? -- изумился Карлсен.
-- Так давай же ему покажем, -- предложил парень. -- Овроку как раз
нужна наложница. С твоего позволения, -- почтительно повернулся он к
гребису.
-- Конечно, -- кивнул тот.
Заручившись согласием гребиса, Саргас повернулся к Карлсену.
-- Не желаешь ли посмотреть на врубад? (Спросил чисто из вежливости).
Саргас прошел на середину поляны к столпу пара, султаном ветвящегося в
безмолвном воздухе.
-- Что такое врубад? -- вполголоса поинтересовался Карлсен у Клубина.
-- Важнейший из всех наших ритуалов. Означает "единение части с целым".
Любопытно было взглянуть на пар поближе. Карлсен думал, что столп,
наподобие гейзера, исходит из округлой скважины в земле. Оказалось, что из
неширокой трещины футов шести в длину. Да и не пар: закраины трещины не были
увлажнены. Сам запах испарения не лишен был приятности - можно сказать,
"земляной", что-то вроде теплого сыроватого компоста, когда ворошишь его
лопатой.
Молодые люди полуовалом встали по обе стороны трещины, Оврок по центру
с одной стороны, Саргас с другой, Клубин и Карлсен -- в десятке футов.
Все стояли, склонив голову на грудь и закрыв глаза как на молитве. Так
прошло примерно десять минут. Из пещер с пристальным любопытством
высовывались девицы.
Первым пошевелился Саргас, открыв глаза и оглядев остальных.
-- Готовы? -- все разом подняли головы. -- Дрееж начинает.
Дрееж, сосредоточенно насупясь, не мигая, впился в курящийся столп.
Несколько секунд все было без изменений. И тут стало заметно: пар как бы
сгущается. Через несколько минут он уже тягуче стелился над землей, заметно
убыв в высоте. Дрееж, расслабясь, огляделся, как бы говоря: "Я свое дело
сделал".
Саргас кивнул Овроку. Чувствовалось, что тот слегка нервничает. На миг
он закрыл глаза, словно собираясь с силами, и цепко, с искаженным от
напряжения лицом, вперился в густой дым. Шлейф сбило на сторону, на секунду
накрыв Саргаса и весь его ряд, кто-то закашлялся. И тут, внезапно поредев,
дым волнистыми клубами пошел вверх. Карлсен распахнул глаза, когда клубы
начали срастаться, образуя нечто, несомненно, напоминающее женские формы. На
миг проявились талия и бедра, тут же, впрочем, разойдясь. Подобное
продолжалось несколько минут (похоже на лица, пузырящиеся на морозном
стекле), покуда формы не обрели обновленную четкость. И тут, совершенно
неожиданно, две дымные воронки сами собой сложились в груди и, несмотря на
тягу вверх, сохранили очертания. Внизу проплавились живот и бедра и,
подтянувшись к верхней половине, после нескольких минут хаоса образовали
безголовое туловище женщины. Фигура растянулась футов на пятнадцать, волоча
снизу длиннющие лягушечьи ноги.
Тут Карлсен заметил, что общие усилия сосредоточены на фигуре. Контуры
стали четче и яснее: походило уже на настоящую женщину, окутанную дымом в
футе над зияющей трещиной. И тут дым опять резко снесло вбок, накрыв всех, в
том числе и гребиса с Карлсеном. В глазах защипало, и вместе с тем охватило
неожиданное волнение, словно дохнуло неким приятным, полузабытым запахом из
прошлого, что-то вроде яблоневого сада или лимонной рощицы.
Когда развеялось, у Оврока в ногах лежала женщина. Вернее, смутное
подобие тех, что, затаив дыхание, смотрели сейчас из пещер. Одно различие:
эта лишена была черт лица. Была лишь продолговатая гладкость, обрамленная
длинными темными волосами, ни дать, ни взять, недоделанный манекен. Стало
боязно, когда она, зашевелившись, села.
Оврок, опустившись возле нее на колени, обеими руками легонько стиснул
ей голову и прижал к своему солнечному сплетению. Вся группа снова
сосредоточенно застыла. Что произошло, Карлсен толком не разглядел, но когда
через несколько минут Оврок встал сам и помог подняться женщине, безликости
уже не было. Улыбнувшись, женщина обвила Овроку шею и надолго припала
поцелуем.
-- Невероятно, -- только и нашелся Карлсен.
-- Вы увидели сейчас таинство творения, -- подытожил Клубин. -- Ну что,
можно ее, по-вашему, назвать живой?
-- Даже и не знаю. Надо присмотреться поближе.
Клубин кивнул.
-- Это следующая часть ритуала. У нас это называется стимата, то есть
"проба" или "освидетельствование".
Девица льнула к Овроку, обняв его за пояс и лелея голову у него на
плече, когда вперед вышел Саргас и, взяв ее за руку, с нежной настойчивостью
повлек к себе. Девушка секунду упиралась, но, повинуясь одобрительному
взгляду своего творца, послушно отошла.
Саргас, обхватив ее лицо ладонями, секунд с десять близко смотрел ей в
глаза. Затем, отстранив на расстояние вытянутой руки, взыскательно осмотрел
девицу с головы до пят, заставив при этом пару раз крутнуться. Наконец
прижал ее к себе, придерживая рукой за ягодицы, и поцеловал -- равнодушно,
без страсти - так дегустатор пробует вино. И, наконец, углубленно помолчав
под взволнованным взглядом Оврока, одобрительно кивнул и отпустил девицу.
Вперед тут же шагнул, кажется, Гурнид, и повторил процедуру. Этот юноша
с широким добродушным лицом (видимо, более утонченный, чем Саргас) прошелся
по ней руками так, как знаток обычно ощупывает породистое животное. Но и
здесь впечатления плотоядности не было - не больше, чем у закройщика на
примерке. В завершение он тоже с медленной тщательностью поцеловал девушку и
одобрительно кивнул Овроку.
Этот "поцелуйный обряд" длился с четверть часа. При этом было видно,
что девице он доставляет все большее удовольствие. Мужское одобрение при-
давало ей уверенности, и она начала блаженно отзываться на скользящее
ласкание бюста и бедер, а также на поцелуи. К одному из парней, красавцу с
орлиным лицом, она прилепилась так, что намерение отдаться ему тут же, при
всех, стало яснее ясного.
-- Интересно, Оврок ревнует? -- шепнул Карлсен на ухо Клубину.
Гребис взглянул на него с неподдельным удивлением.
-- С чего? Хотя зачал ее он, и у него на нее первые права, принадлежит
она всем. Каждый внес в ее создание свою лепту.
"Пробовать" чужое творение было как-то неловко, но когда подошла
очередь, все получилось вполне естественно. Хотелось узнать, что это за
персона. Но когда он, взяв в ладони лицо девицы, заглянул ей в глаза, стала
ясна вся неуместность вопроса. Личность в ней еще и не брезжила: просто
нехитрый набор рефлексов, немногим лучше животного. В сущности, от Карлсена
и требовалось-то лишь оценить ее, как кошку на выставке. Хорошенькая, с
румяным овалом лица, большими пушистыми глазами и кроткой улыбкой,
обнажающей меленькие, по безупречные жемчужины зубов. Кожа бархатистая как у
новорожденной, и чуть припахивает тем самым дымком. Темные, благородными
кольцами, волосы спадают на плечи. И хотя лицо достаточно характерно, -- с
остальными не спутаешь, -- но похоже скорее на двухмерный набросок или
нарочито бесхитростную рекламку какого-нибудь женского продукта. То же самое
и тело: бюст изумительный (хотя несколько крупноватый), мощные бедра, но в
целом почти то же, что на улицах Гавунды.
Наконец, целуя, он снова уловил исходящую из ее губ жизненную энергию.
Но желания к ней не возникало почему-то ни малейшего. Как и ее
предшественница, она казалась не более чем напрашивающимся на ласку
ребенком.
-- Чудесно, -- с улыбкой кивнул Карлсен. А сам, глядя на девицу,
успевшую вернуться к Овроку (вон обожание какое во взгляде), недоумевал над
собственной реакцией. Безусловно, красотка - на Земле мужики озирались бы на
улице. Но почему сейчас-то полная к ней апатия? Потому, видимо, что ее
назначение -- ублажать, а потому нет той изюминки, которая всегда
сопутствует флирту. Иными словами: у нее нет воли, способности вы- бора.
Тут все дружно рассмеялись и наперебой начали поздравлять Оврока,
конечно же, переживавшего за успех своего творения.
-- И как ты ее назовешь? -- спросил среди прочих Саргас.
-- Овруна, -- подумав, ответил тот, -- женщина Оврока.
("Гм!", -- покоробило внутри Фарру Крайски).
Красотка, явно истомясь дожидаться, начала нетерпеливо подергивать
юношу за руку. Тот пошептал ей что-то на ухо и, с шутливой обреченностью
посмотрев на товарищей, дал увести себя в сторону пещер. Насупленное усердие
девицы вызвало добродушный смех, не удержался от улыбки и Карлсен. И
все-таки, насколько интересна догадка. Заниматься с этой душкой любовью
можно, просто притворяясь, что она нормальная, способная выбирать женщина,
то есть, используя свое воображение.
Иначе говоря, мужское желание, если поразмыслить, зависит от силы
женщины отказывать.
В таком случае, получается, Клубин не совсем прав. Ведь тогда,
безусловно, настоящее сексуальное желание, -- в отличие от фантазии, --
зависит от наличия у партнера свободной воли?
Размышление прервал Клубин.
-- Вот так они выходят на седьмую степень: учатся объединять умы на
создание жизни.
-- Это, что ли, жизнь?
Клубин, улыбнувшись, качнул головой.
-- На этот вопрос я ответить не могу. Единственно могу сказать: сам я
так не считаю. Цветок, по-вашему, живет?
-- Видимо.
-- Тем не менее у него абсолютно механический жизненный цикл, напрочь
лишенный волеизъявления. У этих созданий, похоже, свободной воли тоже нет:
любое их слово или шаг полностью предсказуемы. Отсюда и мой аргумент в
пользу того, что они не роботы.
-- Но ведь живые же?
-- Потому, что созданы живыми умами. Совокупная волевая мощь
четырнадцати шестикурсников -- вещь ужасающая.
Карлсен покачал головой.
-- Это как истолковать? -- переспросил Клубин.
-- Я понимаю, создать живое существо -- вещь невероятная, -- сказал
Карлсен, стараясь быть тактичным. -- Но почему в этих женщинах так мало
индивидуальности?
-- Вы сами хотели бы попробовать? -- предложил Клубин.
("?!", -- отреагировала Фарра Крайски).
То же самое, видимо, пришло в голову и Саргасу.
-- А может, наш гость?... -- спросил он с намеком.
-- Нам еще не пора? -- попытался выкрутиться Карлсен.
-- Ничего, подождем, пока попробуете, -- успокоил гребис.
Карлсен подавил беспокойство (свое и Фарры Крайски).
-- Ладно. Если покажете как.
Саргас, хлопнув в ладоши, созвал своих товарищей, начавших уже
разбредаться.
-- Идемте, надо помочь нашему гостю.
Все снова обступили трещину - Карлсен на этот раз по центру, лицом к
Дреежу.
Карлсен беспокоился, чувствуя, что его силы явно переоцениваются.
Мелькнула даже мысль: уж не из желания ли это понасмехаться? Но встретился
глазами с Клубином, и как-то отлегло: гребис ободряюще улыбнулся (мол, все
будет как надо).
Вместе с юношами Карлсен, склонив голову, уставил взгляд на трещину,
откуда курилось испарение. Почти сразу возникла сквозная телепатическая
связь с остальными. Мелькнула память о том, как студентом играл в футбол --
так вот, положив друг другу руки на плечи, перед игрой стояли всей командой
над мячом. И тут возникло ощущение, к которому он совершенно не был готов.
Теряясь, Карлсен понял, что перестал быть самим собой.
Ощущение вроде того, что тебя разделали на четырнадцать частей под
каким-нибудь калейдоскопом, тут же составив решетку из вертикальных полос.
Причем лишь одна из них -- ты сам, а остальные такие же составляющие,
наравне с тобой. "Полосы" эти смыкались так тесно, что невозможно было
удалить ни одну из них без ущерба для слитности всей структуры. Вот что имел
в виду Клубин под "единением части с целым".
Примечательно то, что хотя он и был сейчас средоточием четырнадцати
умов, собственная индивидуальность сохранялась в нем по-прежнему. Ум у него
стал алмазом о четырнадцати гранях. Наряду с тем "его" грань могла
притягивать энергию остальных тринадцати. И так с каждым: будучи одной
четырнадцатой целого, они одновременно являли собой и всю совокупность. При
таком раскладе можно было начинать.
Церемонию опять открыл Дрееж. Подняв лицо, он впился взглядом в белую
испарину, вслед за чем метнул острие внимания, как метают копье. Испарение
тотчас сгустилось, скрыв за собой Дреежа. Через несколько се- кунд оно имело
уже осязаемую плотность сернистого дыма, густо льющегося из вулканического
жерла перед самым извержением.
Тут Карлсен понял: черед настал. Не зная еще толком, как подступиться,
он сфокусировал внимание, будто вдевая нить в иглу, и вперился в
погрузневший шлейф. И тут драконьим хвостом ударила ксилл-энергия -
восхитительно, как пронзительный звон тарелок или гулкий, вдребезги удар
волны о камни. Белые клубы подернулись как от ветерка -- безусловно,
насылаемого его умом. Он сфокусировался снова, скопляя еще больше энергии,
отчего шлейф упруго свился в вихреобразную воронку. Взгляд Карлсена
действовал на пар так же безошибочно, как действует на свечу дуновение.
С неожиданной яркостью вспыхнуло воспоминание детства, когда он впервые
понял, что может читать (какой-то комикс, где начали вдруг складываться
значения слов, а там и фраз). Как тогда, открывшаяся способность влиять
вызвала безраздельный, победный восторг.
И тут вдруг открылось, что имел в виду Клубин, говоря о знании и воле.
Знание -- лишь набор сведений. Он же ощущал сейчас не просто силу,
помыкающую дымным столпом. Это была сила, способная в принципе изменять
Вселенную. И вот, подобно гонщику, упивающемуся подвластностью акселератора,
руля, тормозов, ему не терпелось опробовать эту изумительную способность
преображать реальность.
Пар пока был чересчур густой -- рой мошкары. Надо было его обуздать.
Вскинув лицо, чтобы сфокусировать луч внимания, он сумел унять энергию,
которая от собственной изобильности грозила выйти из-под контроля. Странно,
но пар от этого потек медленнее, и по какой-то причине существенно поредел.
"Луч внимания" -- это, понимал он теперь, и было неотступной догадкой,
в которую до сих пор не верилось. Концентрируясь, он сужал его, как луч
регулируемого маяка. Теперь видно было, что нормальное внимание подобно
широкому лучу -- с хорошим охватом, но рассеянному. Если сузить, то он
превращается в прожектор, спицей пронзающий мрак. А если сузить еще, то у
тебя уже лазер, которым можно разрезать стальной лист. Сфокусированная мощь
четырнадцати умов как раз придавала лучу твердость лазера, держащего в
подчинении хаотичные молекулы пара. Само чувство власти над материальным
миром захлестывало шалым восторгом.
Понятно и то, как Оврок исцелился, погрузившись в озеро. Не из-за
каких-то особых свойств воды. Просто ксилл-энергия неким образом усилила
потенциал ума, преображающий реальность - иными словами, зарядила ум до
такой степени, что он осознал свою трансформирующую силу. Использовав ее,
Оврок запросто себя исцелил.
Одинаково изумляло также, что "луч" можно использовать не только для
придания дыму формы (как будто мелом рисуешь на доске), но и заставляя его
ее удерживать. Дым будто хотел знать его желания, вздуваясь, опадая,
свиваясь кольцами и редея с бесхитростной податливостью. Однако эксперимент
давал также понять, как легко ограждается высота шлейфа в попытке придания
формы. В результате шлейф, сбившись ненадолго на сторону, ослепил и
засвербил в глазах и носу.
Тут Карлсен уяснил, что остальные, хотя и настроены помогать, вместе с
тем старательно избегают навязывать свою волю. Однако, сообщая силу, они все
равно невольно подсказывали предполагаемый облик женщины. Уже по- нятно,
какой: непременно грудастая, фигуристая, с чувственным ртом, округлыми
животом и бедрами, выпуклым лобком. В сравнении с этим собственные вкусы
Карлсена были существенно умеренней: он всегда предпочитал стройняшек с
небольшим бюстом и бедрами. У остальных это, видимо, не укладывалось в уме,
и миниатюрность воображаемых пропорций истолковывалась ими как нехватка
опыта. А втолковывать, что к чему, у Карлсена возможности не было: вся сила
уходила на поддержание ключом бьющей энергии.
Была и еще одна причина неудобства. Несмотря на саму ментальную силу,
которую груоды могли нагнетать и проецировать, они как бы не решались, в
какой последовательности и что созидать. Ясно, что им необходим был уже
готовый ментальный шаблон, который можно спроецировать на толщу дыма.
Карлсен же поступал по-своему: его ум ваял форму на манер скульптора --
неким инстинктом, идущим из глубины натуры. При этом он чувствовал, что для
гребиров это странно и непривычно; они абсолютно не догадывались, что такая
способность вполне заложена в них самих.
Главное было ухватить суть врубада, остальное давалось уже легче. Юноши
давали ему энергию и намеки. Он же мог отбирать необходимое и, преображая в
свое, направлять затем в клубящийся дым. Надо было лишь усвоить, что шлейф
идет вверх, причем слегка вихреобразно. Учитывая это, управляться
становилось гораздо сподручнее.
Женщина в дыму уже начинала обретать призрачные очертания. Нелепо
вытянутая, она смотрелась эдакой снегурочкой, тающей в небе над костром.
Пора было приступать непосредственно к сотворению.
От резкого усиления концентрации образ стал отчетливей и резче, обретая
собственную реальность. Форма делалась все более осязаемой, и внимание
постепенно сфокусировалось на медленно проявляющейся среди пара женщине.
Мешал идущий вверх поток, зыбко колышущий густеющий образ. Но тут
четырнадцать умов (понимающих, что основная работа позади) подхватили
девушку, словно помогая ей выйти из ванны, и перенесли на твердую почву у
ног Карлсена.
Не терпелось взглянуть на собственное творение, однако первое
впечатление разочаровывало. Кожа, начать с того, была какая-то серая и
мягкая как пеноплен.
Более того, уплотняясь, она стала обретать типичные для гребирских
наложниц черты: вымя, зад. На плоском, гладком лице угадывались лишь намеки
на скулы и брови, подбородок почти отсутствовал. Ни дать, ни взять - кукла
из секс-шопа.
Глядя на нее с досадливым недоумением, Карлсен почувствовал, что
остальные стоят и с любопытством смотрят, как у него пойдет дальше. Он так
углубился в созидание, что и не заметил, как остальные вышли из сцепки. Они
теперь снова были сами по себе, вне "решетки" из полос, то же самое и он.
Опускаясь возле недоделки на колени (манекен и манекен), он понимал, что, по
крайней мере, придаст ей задуманную форму. Иной вопрос, удастся ли
справиться без посторонней помощи. Хотя основные навыки уже получены: знание
и уверенность.
Склоняясь над ней, Карлсен максимально сфокусировался, проецируя
энергию на гладкую личину. Если не получится, придется отвлечься и просить
помощи. Но нет, с необходимой степенью концентрации ощутился бодрый прилив
силы. Чувствовалось, как противится серая губчатая плоть. Поддаваться она
начала так, как подается под пальцами глина.
Сгущать из дыма силуэт было легче: здесь усилие требовалось жесткое и
стойкое. Хорошо, что внутри проснулся некий инстинкт, внушающий точно то,
чего нужно - так постепенно стали прорезаться черты. Через несколько минут
сквозь сюрреалистическую гладкость серой плазмы начало проступать вполне
узнаваемое лицо: двоюродная сестра, в точности как в то незабываемое,
волнующее лето подростковых шалостей. Наступил завершающий этап, когда все
шло уже легко и непринужденно, как резцом по воску.
Хотя поздравлять себя было рановато. Девчоночье лицо на женском теле
смотрелось до смешного нелепо, и Карлсен начал менять форму носа и
подбородка, привлекая как образец память о своей первой пассии, Марте
Петерсон. Успокоился он только тогда, когда лицо с подросткового сменилось
на взрослое.
Ровно дыша животворящей силой, он перевел внимание на тело. Круглый
живот с эротичным лобком оставим гребирам. Карлсен сваял плоский животик и
стройные бедра Марты, добавив даже ее шрам после операции. Следующим шагом
он вдвое ужал груди. Довершив уже, узнал в них бюст молоденькой турчанки,
изучавшей социологию в Бердсли (он то и дело провоцировал ее взглядом, но
заговорить с ней так и не решился).
Зрители, чувствовалось, наблюдали с некоторым замешательством, разве
что Дрееж немного сопереживал. Остальные не понимали -- не только смысл
работы в одиночку, но и то, зачем воображению предпочитать реализм. Карлсен,
абсолютно поглощенный творчеством, на их чувства не реагировал.
Удовлетворился он лишь тогда, когда вместо закормленной наложницы перед ним
предстала если не танцовщица, то что-то вроде того.
Хотя и это еще не все. Несмотря на чуть вздернутый нос и небольшой, но
четко очерченный рот, лицу по-прежнему недоставало характерности. Больше
всего досаждали глаза: взгляд какой-то приглушенный, пассивный. Вспомнилась
Сэм, барменша из пивного ресторана, где он прирабатывал официантом. Деваха
не красавица, и шкода такая, что палец в рот не клади, но глаза... живейшие,
карие, с огоньком. Попробовал было их воспроиз- вести, но вначале не
получилось: яркие, но все равно чересчур мягкие. Ценой огромного усилия
удалось зажечь в них столь памятный дерзкий огонек. Когда добился этого,
пришлось доводить и все лицо: скулы сделать повидней, губы поупрямее.
И, наконец, зубы. У здешних роботиц они один к одному, жемчужные,
ровные, но как-то по шаблону. Карлсен припомнил Мэрилин, подругу своего
соседа по комнате. Лицо у нее было длинноватое, а передние зубы чуть крупнее
обычного. Но, улыбаясь, она сияла таким дружелюбным обаянием, что все в нее
невольно влюблялись. Карлсен, пальцем приоткрыв девушке губы, соответственно
подправил резцы.
Отстранившись, он взыскательно оглядел ее в поиске недочетов. Они по-
прежнему были: нос, вон, вздернут, и глаза посажены как-то широковато, и уши
нуждаются в доделке, но неважно. Уже человек, а не кукла какая- нибудь.
Наконец приблизился момент, который не миновать было с самого начала. В
безжизненного манекена из эктоплазмы предстояло теперь вдохнуть жизнь.
Покажется странным, но Карлсен знал, как этого добиться. Надо было ввести в
нее некую часть живительной силы -- той самой, что ровно горела сейчас у
него в мозгу, в сердце, нервных окончаниях. Здесь уже должен сказать свое
опыт (никто же не учит повара подбрасывать блин на сковородке). Насчет его
наличия у себя Карлсен сомневался, но сопутствующий пока успех придавал
уверенность.
Фокусируя и направляя животворную энергию, он мимоходом чувствовал, что
остальные тоже помогают, и проникся вдруг благодарностью за то, что не один.
Серая плазма приняла оттенок живой плоти, начала тихонько подниматься и
опадать грудь. Секунду-другую спустя девушка медленно открыла глаза и близко
посмотрела на него.
Чувствовать ее взгляд, видеть ее живой -- все это вызывало некоторую
растерянность. Но стоило девушке улыбнуться, и она прошла, сменившись
безмерным удовлетворением. Конечный результат восхищал: где-нибудь на
вечеринке он бы точно на нее "запал". Невероятно, что это чудо он создал сам
- ведь силищу какую надо иметь...
Лишь когда она села и огляделась, он потрясенно осознал в ней
определенное сходство с Фаррой Крайски. Он и не догадывался о ее влиянии на
выбор, но теперь, когда лицо девушки озарилось жизнью, это стало очевидным.
Огорчений на этот счет не было. В сравнении с наложницей Оврока эта была
просто шедевром. Карлсен, поднявшись, помог ей встать на ноги. Догадываясь,
что именно от нее ожидается, девушка подалась вперед и их губы слились в
поцелуе. Хотя вместо того, чтобы обнять его за шею, она сцепила ладони у
себя за спиной. Все смотрели за этим странным поведением с нелегкой
растерянностью.
-- Как ее звать? -- спросил Саргас. Карлсен подумал.
-- Имогена. (Пришла на ум героиня из "Алонсо Храброго").
-- Как? Имогена? -- озадаченно переспросил он. Имя, что и говорить,
звучало экзотично.
-- "Дочь", на языке эллинов. Создал ее я, потому пусть считается моей
дочерью.
Юноши, одобрительно улыбаясь, пустились наперебой поздравлять. Но на
Имогену, чувствовалось, поглядывали настороженно. К женщинам такого склада
они явно не были привычны: не ровен час, выкинет чего.
Стимату, как обычно, начал Саргас. Отрадно было видеть его реакцию,
когда он, обжав ладонями лицо Имогены, вгляделся ей в глаза. Ни от кого не
укрылось, что он разом заинтригован и озадачен. Девушка твердо выдер- живала
его взгляд. Стоя в нескольких футах, Карлсен любовался: не глазки, а
солнышки -- яркие, с бесиками. Прошла без малого минута (Овруна давно бы уже
пошла по рукам), прежде чем Саргас с мужицкой грубоватостью ее выпустил.
Тело, наоборот, он толком не ощупывал (что ж: "на вкус, на цвет...", хотя
сложена девушка безупречно). А вот когда приложился к ней губами, тут уж
стало ясно: не отлезет, пока не проберет насквозь. Имогена безропотно
сносила его настойчивость. Наконец Саргас, повернувшись и коротко кивнув
Карлсену (мол, "интересно"), отошел. По глазам видно, как беспокойно на
душе: девчонка так и осталась непокоренной.
Вторым подступился Дрееж, и вот он-то на Имогену явно "запал". Она
откликнулась на его симпатию, что было видно по поцелую: не принимает, а
скорее возвращает. И хорошо: ему-то скоро отбывать, а ей оставаться, так что
покровитель не помешает. Но как вскоре выяснилось, переживать на этот счет
не было смысла. Одобрение Дреежа стало поворотной точкой. Гурнид, --
следующий по счету, -- посмотрел ей в глаза уже с улыбкой, а уж руками по
ней прошелся вовсе не абы как. Сердечность поцелуя и то, как он ее к себе
прижал, окончательно развеяли сомнения. Отпуская Имогену, он с широкой