Страница:
теперь можно было обойтись и без этого: усталость как рукой сняло. -- Ты
должен представить гребиса и сделать так, чтобы он тебе внимал.
Опять внутри похолодело. Образ Клубина представлялся некоей громадной,
по-орлиному грозной тенью, и сама мысль о том, чтобы ее вызвать, казалась
голимым безумием.
-- Но сперва похитрим, -- заметил К-1.
-- Похитрим?? -- Карлсен подумал, что ослышался. Чтобы каджек, и
предлагал какой-нибудь подвох -- невероятно. Уж не проверка ли какая, на
твердость?
Каджек прочел его мысль.
-- Твоя беда -- страх. Большинство поражений происходит уже перед
битвой. Гребис не боится тебя, а потому вступает в бой, имея незаслуженный
перевес. Так что прежде чем приступать, важно, чтобы страха не было и у
тебя.
С этими словами он поднес правую руку Карлсену ко лбу и приложился
ладонью (холоднющая, как пузырь со льдом). При этом, вызывая дискомфорт,
рука, вместо того чтобы теплеть от соприкосновения, леденила еще сильнее.
Лоб заныл - пришлось сконцентрироваться, чтобы не податься назад. Начали
ощущаться первые симптомы головной боли. Секунд через десять голова будто
уже обросла ледяной коростой - зубы, и те ломило.
Неимоверное облегчение наступило, когда каджек, наконец, отвел руку.
Голова тяжко пульсировала от холода, будто растягиваясь и сжимаясь, от чего
в ушах стояло шипение. Карлсен глубоко вздохнул.
Боль медленно отхлынула: щеки и лоб мелко покалывало, словно лицо
только сейчас окунулось в ледяную воду. Восстановившись окончательно,
Карлсен почувствовал, что сердце бьется -- медленно-премедленно (вроде того
антикварного метронома у старого учителя музыки -- тик-так, тик-так). Душой
владела редкостная невозмутимость, будто кто впрыснул успокоительного.
-- Ну вот, теперь готов, -- подытожил К-1. -- Вглядись в зеркало.
-- Он ведь все еще может читать мои мысли? -- переспросил на всякий
случай Карлсен. Каджек покачал головой.
-- Доступа в твой ум у него не будет, только в его зеркальный образ.
Склонившись над зеркалом, Карлсен удивленно увидел там чуть
затуманенный образ своего лица -- удивленно потому, что стекло казалось
просто окном в черное ночное небо. Само лицо висело в пустоте, словно голова
отнята была от тела, причем темень придавала ему некую призрач- ность,
зыбкость.
Однако прав был каджек: интуиция подсказывала, как именно действовать
дальше.
Ум полонили мысли о Клубине -- настолько четко и ясно, что возникало
подозрение о некоем телепатическом контакте. А может, это просто
своеобразный эффект, создаваемый зеркалом. Энергия, чувствовалось, так
велика, будто он вступил в какое-то мощное силовое поле или быструю реку.
Различие в том, что эта сила стремилась не в каком-то одном направлении:
овевающие течения как бы пронизывали пространство и время чуть ли не
встречно. Так, должно быть, ощущается какая-нибудь магнетическая воронка:
все равно, что присутствовать в клетке с незримой, но на редкость подвижной,
вкрадчиво льнущей живностью.
Несколько минут ушло на то, чтобы освоиться с этим странным ощущением -
здесь пригодилось теперешнее глубокое спокойствие, иначе было бы непросто.
Начав, наконец, чувствовать себя частью этого энергетического водоворота,
Карлсен уловил в этом для себя некоторые возможности. Энергетические потоки
в некотором смысле подобны были вагончикам, каждый из которых, прежде чем
следовать дальше, на секунду притормаживал. В зависимости от нужного
направления, можно было "запрыгивать" в него и "ехать". Уносящийся
"пассажир" представлял собой не полновесную личность, а лишь некоего
наблюдателя, который, отобщаясь, собирал гораздо больше сведений, чем он
сам. Иными словами, зеркало походило на телескоп, направляя который, можно
было постигать иные сферы времен и мест.
Как-то невзначай вспомнилось о подземных пещерах Криспела. Едва мысль
обратилась в этом направлении, как он осознал, что стоит в кабинете у Мэдаха
-- сам монах сидит за столом, взыскательно разглядывая зажатый меж большим и
указательным пальцами желтый кристалл. Мэдах, очевидно, поглощен был
работой, но через секунду, явно почувствовав, что за ним наблюдают,
растерянно вскинул голову. Понимая, что времени особо нет, Карлсен сменил
направление мысли -- все равно, что прыгнул в другой "вагон", снова слившись
с водоворотом магического зеркала.
Зная теперь принцип действия, времени он не терял: встречу с гребисом
нельзя было оттягивать до бесконечности. Мысль о черной тени по-прежнему
тревожила, но не настолько, чтобы как-то задевать эмоции - некая часть ума
словно лишена была силы реагировать. С уверенностью, исходящей из какой-то
глубинной интуиции, он обратился мыслями к Клубину, веля себе попасть в его
поле зрения.
Как и с Мэдахом, это произошло мгновенно. Гребис, опершись руками о
барьер, одиноко стоял на вершине Броога и озирал окрестности. Личину Люко он
успел сменить и смотрелся теперь как при их первой встрече. Однако было и
различие. Он теперь казался выше, и было в его согнутой позе что- то странно
зловещее, как у стервятника, с хищной зоркостью высматривающего, куда
прянуть.
Отсюда было видно, что та самая гора-замок все еще держалась, даром,
что главный шпиль исчез, а остатки круглого озера мало чем отличались от
мутной лужи.
Карлсен не то чтобы фактически находился на Брооге (он все же сознавал,
что смотрит в зеркало), просто картина была настолько достоверна, будто
вокруг -- трехмерное телеизображение.
Гребис по-прежнему озирал Джиреш, но чувствовалось, что ему вдруг
открылось присутствие ненавистного землянина. Выдержав паузу, он, не
оборачиваясь, произнес:
-- Я удивлен, что ты все еще здесь.
Слова, сами по себе вполне нейтральные, ясно давали понять: скорей, от
беды подальше, убирайся к себе на Землю. Со спокойным сердцем (время от
этого шло как бы медленнее) Карлсен безошибочно уяснил смысл слов Клубина.
Скрытый укол должен был вызвать слепое раздражение, чреватое для противника
уязвимостью. Карлсен же отнесся к сказанному с полнейшим хладнокровием,
будто они всего-навсего сидели за шахматной игрой.
Наиболее правильным было промолчать. Карлсен так и поступил.
Клубин вынужден был обернуться. Он понял, что, заговорив первым, сам
оказался в невыгодной диспозиции, а потому встал молча, ожидая слов от
Карлсена.
Сразу же чувствуется: подрастерялся. Не видя к возвращению Карлсена
никаких мыслимых причин (кроме, разве что, покончить с собой), он
насторожился. Озадачивало и то, что невозможно проникнуть в мозг безумца.
Сходство между этим Клубином и тем, что встречал в Гавунде, было, можно
сказать, нарицательным. Тот Клубин смотрелся аскетичным и слегка усталым, с
мешками под глазами, выдающими в нем обремененного чрезмерными заботами
человека. Этот лучился мощью и полным самовластьем. Налицо была грубая сила
того же Люко, только с куда большей уверенностью в могуществе собственной
персоны.
Больше всего впечатляли глаза. Даже в Гавунде Клубину непросто было
скрывать их проницательность - теперь же они пронизывали силой поистине
физической. С внезапной ясностью Карлсен осознал, что сила Клубина -- это
своего рода разновидность гипноза.
Понятно и то, почему К-1 заблаговременно позаботился о "хитрости".
Столкнувшись с такой силой, было бы невозможно устоять, не пошатнувшись.
Видимо, потому, что способность страшиться (равно, как и испытывать сильные
эмоции вообще) у Карлсена атрофировалась, взгляд гребиса он сумел встретить
с таким безразличием, будто рассматривал портрет. Внутренняя сущность в нем
обмелела, вроде берега во время отлива, когда обнажаются скользкая прозелень
камней и космы водорослей.
Что удивительно, так это то, что внутреннее спокойствие позволяло
читать мысли самого Клубина. Не посредством обычного телепатического обмена,
а просто за счет повышенной способности оценивать возможности и делать
выводы. На этом уровне интенсивности сам рассудок становился формой
восприятия.
И это натолкнуло его на мысль, что Клубин подозревает ловушку. Фарра
Крайски выдала ему, что Карлсен -- боркенаар. Однако до этого момента у
гребиса и мысли не было, что хоть что-нибудь может угрожать ему самому.
Теперь же он начинал задумываться.
Следовательно, первым делом надо его заверить, -- вернее, дать
почувствовать это заверение. Получается двойной, если не тройной, блеф. Сила
была уже в самой способности бестрепетно сносить взгляд гребиса, тем самым,
давая понять, что теперь судят его.
То, что сказать, неожиданно обрисовалось само собой, даром, что блеф
подразумевал это скрывать и говорить с некоторой неуверенностью.
-- Я почувствовал, что мне перед уходом нужно с тобой переговорить. Ты
был со мной очень даже откровенен, если не считать конца. Так что и я теперь
позволю себе откровенность.
Клубин ничего не сказал, просто выжидая. Он был на грани растерянности.
Незыблемое спокойствие Карлсена никак не вязалось с неуверенным голосом.
С таким видом, будто они все еще сидели в ученическом кафетерии
Гавунды, Карлсен заговорил:
-- Я считаю, ты вполне прав, утверждая, что эволюция зависит от
канализирования большей жизненной силы. Но это знает и каждый преступник в
Ливенуортской тюряге. Каждый грабитель, взломщик, насильник стремится
канализировать свою энергию для достижения цели. Но они просто не сознают
реальности. Они полагают, что простейший метод -- это идти прямиком и
хватать то, к чему рвался, после чего уже скрываться от последствий.
Беда в том, что это относится не только к преступникам. Любой
добропорядочный обыватель, свирепеющий от репортажей о преступлениях, --
мол, вешать гадов, и дело с концом, -- делает то же самое: идет все так же -
напролом.
Когда Крайски обратился к тебе за помощью, ты решил, что забавно будет
часок-другой поиграть, используя обаяние, разум и силу аргументов, вместо
того, чтобы бросаться приказами или повергать ниц, подобно богу. И все у
тебя выходило безупречно. Даже когда я понял, что не все здесь правда, я и
тогда был под полным впечатлением -- пока ты не попытался доказать опасность
знания гибелью Скибора. Тогда до меня дошло, насколько ты отвык хоть как-то
учитывать чужую точку зрения.
Впервые за все время жесткий взгляд Клубина чуть вильнул: аргумент
пришелся в точку. Карлсен приумолк, понимая, что степень успеха зависит от
того, желает ли Клубин чем-то ответить.
-- Это все, что ты пришел мне сказать? -- спросил тот.
-- Нет. Сказать я пришел, что ты заблуждаешься насчет эволюции. Вашей
эволюции. Вы как бы возвели дом, но забыли об одной важной части фундамента.
И боюсь, что не мешало бы вам разобрать его до той самой части, где все
пошло не так.
Говоря, Карлсен догадывался, что слова эти спровоцируют ярость. Именно
на это указывала сейчас железная сдержанность, с какой Клубин произнес:
-- Ты забыл об одном.
-- О чем? -- переспросил Карлсен, заранее зная, что сам вызвал такой
ответ.
-- Что на этой планете повелеваю я, -- процедил гребис с холодной
яростью. -- Я решаю, идти мне назад или нет.
От кулаком сомкнувшейся силы Карлсен лишился дыхания. Только на этот
раз боязни не было -- лишь удивление, что Клубин по-прежнему ничего не
уяснил. Такую боль он испытывал в третий раз, а потому знал, чего ожи- дать.
Боль, хотя и интенсивнее, чем прежде, была просто болью - не подточенный
страхом, Карлсен мог сносить ее со стоическим безразличием. Не гневило даже
то, что гребис силится его уничтожить - жаль только, что ему достало
глупости потерять равновесие.
Боль внезапно оборвалась (странно: стадий должно пройти еще достаточно
много, прежде чем гребис поймет, что сладить невозможно).
Он без слов смотрел на Клубина. Всякое общение было бессмысленным. Оба
понимали: Клубин попытался его убить и сдался, поскольку Карлсен подорвал
его безоглядную самонадеянность. Гребис проиграл -- это они знали оба.
-- Что теперь? -- хрипло выдавил Клубин. Твердость во взоре растаяла,
сменившись усталостью -- той, что была в его глазах при их первой встрече.
Снова мелькнуло сравнение с директором разведслужбы, втайне пьющим.
-- Решение всецело за тобой, -- только и сказал Карлсен.
Зла к гребису он не держал, лишь все ту же печаль. Отозвавшись, он тем
самым принял часть бремени на себя: не смог просто осудить и отвернуться.
Как инспектор-приемщик, указывающий строителю перестроить дом, триумфа он не
чувствовал.
Словно затмением солнца, вершина начала вдруг подергиваться мраком.
"Постой!", -- окликнул Клубин, но было уже поздно. Карлсен стоял над
зеркалом, водоворота уже не чувствуя. На его глазах чернота зеркала начала
истаивать.
-- Пока не надо, -- упредил стоящий рядом К-1.
Карлсен сообразил, что сам же и рассеивает темноту, ослабляя волю, и
тотчас сконцентрировался снова, отчего стекло вскоре зачернело полуночной
теменью. В центре диска предстало отражение его собственного лица, теперь
чистое и неискаженное, как в зеркале. Бесцветное, под стать черно-белому
фото, оно напоминало мрамор.
-- Теперь выходи, медленно, -- позвал К-1.
Как ни странно, Карлсен в точности понимал, о чем он. То, на что он
смотрел, было отражением не лица, но его, Карлсена, внутренней сущности.
Отражение это предстояло теперь вобрать в себя обратно, с тем, чтобы зеркало
утратило свою бездонность. Выход напоминал толчок разгибающихся рук. При
этом всю свою концентрацию он направил на то, чтобы запечатлеть лицо своей
души. И когда почувствовал, что не забудет его уже никогда, ослабил волю и
дал темноте истаять. Усилие было колоссальным, отняв все силы. Тем не менее,
он сознавал, что достигнута цель всей жизни. На мгновение его внутренней
сущности открылось собственное существование.
-- Хорошо, -- одобрил К-1. -- Я стоял рядом на случай, если ты не
справишься. Однако ты обошелся без помощи. Похвально.
-- Благодарю (а у самого от гордости буквально дух зашелся: ведь ясно,
что каджеки с их сугубо логическим мышлением на комплименты фактически
неспособны).
-- А вот теперь мы готовы, -- сказал К-1.
-- Разве? -- растерянно переспросил Карлсен (на самом деле,
единственно, хотелось улечься на жесткое ложе и на несколько минут закрыть
глаза).
-- Отдыхать сейчас не время, -- каджек усмехнулся. -- После аудиенции с
Иерархом Галактики тебе будет уже не до сна, может статься, на всю
оставшуюся жизнь. Идем, -- сделав руку козырьком, он задул светильник
(забавно: даже здесь, в этом обиталище мистического света, следят, чтобы
масло не переводилось зря).
Каморка освещалась теперь лишь скупым свечением, струящимся из колодца
и из пещеры, что извне. Каджек, мягко ступая босыми ногами, первым вышел из
двери.
Карлсен с удивлением обнаружил, что пол пещеры, оказывается, податлив и
тепловат. Нагнувшись, притронулся: оказывается, пол представляет собой
какую-то серую растительность вроде лишайника: запах приятный, как в про-
хладной лесной чащобе. Вдохнув, Карлсен ощутил в себе перемену. Пульс, --
все еще медленный как тиканье маятника, -- ускорился, и теплота вытеснила
холод, сковывавший лобные доли с того самого момента, как их коснулся
каджек. И не ясно, так ли уж, кстати, этот возврат к обычной гамме ощущений.
Холод привносил ясность и вольную рассудительность, в сравнении с которой
обычные чувства, оттаивая, казались лишь зыбким подспорьем. Получается, одна
из функций человеческих эмоций -- служить подзвучкой памяти. Эта пещера,
например, даром, что уступающая размерами большой зале Сории, стала
напоминать некий собор -- отчасти из-за зеленоватого свечения, отчасти из-за
плоских, неестественно гладких стен. Неверный свет оживил воспоминание о
Шартрезе (показалось даже, что повеяло свечным воском). До возвращения
чувств этих ассоциаций будто и не бывало.
-- Кто создал все это? -- заворожено спросил Карлсен, и голос эхом
огласил стены.
-- Хельб. Существо из недр, обитавшее здесь две тысячи лет назад. На
вашей планете они известны как элементалы.
-- А как, интересно, они выглядели? -- спросил Карлсен в основном из-за
того, чтобы подавить в себе нервозность от предстоящей встречи.
-- Человеческим глазам он бы показался великаном из серого дыма.
Сородичам своим -- чем-то вроде дерева, усеянного глазами.
-- Они все еще существуют?
-- Их на Дреде много, только не в этой части: гребиры их повыжили.
Тем временем уже близился край пещеры -- две сходящиеся слепые стены.
Но, уже приближаясь, Карлсен заметил на уровне пола черный провал. Вскоре
они стояли на верху лестницы, предназначенной, очевидно, для кого-то более
крупного, нежели земляне или каджеки: широченные ступени фута по три высотой
сходили куда-то в кромешную тьму. Ступив на первую же из них, Карлсен
поморщился от мгновенно пронявшей электрической дрожи - покрывающий пол
серый лишайник служил, очевидно, изолятором.
Для нормального спуска ступени были чересчур высоки; приходилось
поочередно на каждую из них усаживаться. При этом бедра снизу основательно
пощипывало, так что Карлсен приноровился не садиться, а, приподняв корпус на
руках, спрыгивать на следующую. Где-то на двенадцатой по счету начала
подмечаться одна интересная деталь. Покалывание словно выстреливало сноп
воспоминаний, причем не его собственных, а кого-то из тех существ, для
которых эти гигантские ступени предназначались. Мало- помалу эти
воспоминания становились все отчетливее, и внутреннему взору предстало
существо, совершенно непохожее на сформировавшийся в уме образ Хельба.
Примерно втрое выше человека, и сработано как-то неказисто, не то из камня,
не то из сероватого дерева. Нет и симметрии: одно плечо срезано, и рук не
две, а три (одна торчит из спины), все разной длины. Голова более-менее
человечья, только на месте глаз -- дыра наподобие рта, обрамленная сверху
изгибом мохнатой желтой брови, а внизу -- две пухлых отвислых губы розового
цвета. Странные впадинки, покрывающие существо с головы до ног, оказались
впалыми глазами, слезящимися чем-то зеленым. Почему-то чувствовалось, что
оно сотворило само себя из некоей переменчивой материи, и многими из своих
сородичей (в том числе и женского пола) почиталось красивым и внушительным.
На миг проглянул незапамятно древний временной срез, когда жизнь на этой
планете была хлипкой и сумбурной, лишенной какого-либо постоянства.
Осознав присутствие существа-элементала, Карлсен одновременно поймал
себя на том, что может видеть вокруг себя -- вернее, ощущать окружающее с
такой точностью, что зрение представилось чем-то излишним. Стены, даром, что
состоящие из породы, стали словно резиновые и походили на слой грибницы, что
под гниющими деревьями. Из пещер, галерей, со стен -- отовсюду за ними
наблюдали живые существа, не поддающиеся никакому описанию. С длиннющими
руками-ногами, придающими им сходство с пауками или спрутами, они вместе с
тем лишены были симметрии, так что вытянутое тело вполне могло разветвляться
на дюжину рук или ног, размещенных с неровными интервалами. Конечности
произвольно перемыкались никчемными утолщениями, а то и головой, взирающей
на них одним из глаз-саттелитов. Словом, кошмарный сон сюррелиста. Иные
существа напоминали разноцветные грибы, предпочитающие, похоже, паутинчатую
структуру, но при этом настолько лишенные формы и строения, что смотрелись
кляксами на компьютерном экране. Самая причудливая грибница на Земле в
сравнении с ними смотрелась чудом упорядоченности. Поневоле становилось
ясно, что значит: не иметь ни цели, ни направления, ни структуры.
Спускались уже с полчаса, так что углубились, видимо, не меньше чем на
милю. Ноги и руки устали, а кисти озябли так, что едва уже чувствовались.
Зато нервозность сгинула - ощущение вовлеченности в подземную жизнь планеты
как-то пригашало мысль об Управителе Галактики.
Ступени, к счастью, наконец закончились. Поверхность под ногами была
гладкая, резинистая и какая-то узловато неровная, словно тысячи змей или
морских гадов, извиваясь, в одно мгновение застыли. Одинаково живым казался
и сумбурный лабиринт пещер и галерей, словно состоящих из безудержно
разросшихся клеток органической материи. Возникало ощущение, что даже в
застывшей этой форме жизнь вокруг так и кишит. Хотя теперь, когда пола
касались лишь ступни, смутное припоминание истории исчезло. Подозрительная
неровность пола давала понять, что ступать надо с крайней осторожностью -
уму непостижимо, как каджек впереди мог идти с такой непринужденной
легкостью.
Неожиданно они очутились в большой пещере, и Карлсен скорее
почувствовал, чем увидел простирающуюся впереди обширную водную гладь.
Чувствовался даже некий запах воды, хотя на Земле он не уловил бы его ни за
что.
-- Это Садр Горшиб, озеро Горш, -- произнес К-1. -- В этом месте я
должен тебя оставить.
-- Оставить, здесь? Да ты что! -- даже гулкое эхо выдало смятение.
-- Не бойся. Иерарх сам явится тебе.
-- Но мне-то что делать? -- ошарашенно спросил Карлсен, не в силах
скрыть тревожной растерянности.
-- Отправляйся на середину озера и там жди.
-- Как?
-- Вот на этом.
При этих словах ноги окунулись в холодную воду, щипнувшую тем же током,
что и на лестнице. Карлсен поспешно отступил.
Каджек взял его за руку и пригнул ее книзу. На уровне колена она
наткнулась на что-то твердое, вроде пробки.
-- Я подержу, пока ты залезаешь, -- сказал каджек.
Карлсен крепко, обеими руками схватился за край. Когда перелезал,
воскресло вдруг приглушенное воспоминание детства: лодочная станция на
местном озерце и то, как какой-то дядька помогает забраться в лодку,
придерживая ее с берега багром.
Дно было выгнутым, и лодчонка, пока пробирался, зыбко покачивалась.
Сиденья не было, пришлось сесть прямо на дно.
-- А весла где?
-- Весел нет.
-- Как же мне выплыть на середину?
-- Сядь спокойно. И послушай теперь меня. Это озеро -- тоже своего рода
seelenglas. Но оно не будет действовать, когда поверхность хоть чуть-чуть
встревожена. Поэтому, выйдя на середину озера, сядь без движения. Может
пройти немало времени, но в конце концов это произойдет. Все, тебе пора.
На этой его фразе Карлсен почувствовал, что лодчонка мягко двинулась --
сама по себе, причем уверенно, безо всякого покачивания, будто что-то
подталкивало ее снизу.
Думалось, что каджек напоследок что-нибудь скажет, хотя бы пожелает
удачи, однако пещера осталась безмолвной.
Помня наказ сидеть, не шевелясь, он попытался устроиться как можно
удобнее, для чего сел, сложив руки на коленях. Опереться спиной было не о
что, но по крайней мере днище было сухим и удобным, по-приятному твердым.
После бессчетной череды ступеней сидеть было облегчением. Проведя ощупью по
бортам лодки, он определил ее глубину -- фута три, и форма, судя по всему,
полукруглая.
В тишине ощущалась сама сила, исходящая от воды. От нее трепетали нервы
и волосы, казалось, вставали дыбом. Вот что, видимо, считалось у древних
"священным местом": высокий уровень некоей природной силы, служащей мостом
меж двумя мирами.
Интересно, какая здесь консистенция у воды -- такая же густая, как в
Хешмаре? Однако соблазн сдержала боязнь: не ровен час, какое-нибудь чудище
сочтет руку за что-то съедобное.
Спустя несколько секунд, уже невозможно было определить, есть ли
какое-то движение или нет (стук капель, и то не слышался). Безмолвие и мрак,
казалось, слились воедино. Через какое-то время стал слышен стук
собственного сердца, ровный и едва различимый, а в ушах высоким фоном гудела
нервная система.
Попытался было позондировать окружающую обстановку на манер того, как
тогда при спуске -- бесполезно - впечатление такое, будто завис в космосе.
Слабый, едва уловимый толчок дал наконец понять, что лодка
остановилась. Весь путь занял, должно быть, минут двадцать.
Собираясь устроиться поудобнее, Карлсен опять вспомнил наказ каджека и
замер. Это удалось за счет жесткой концентрации (а она за время пребывания
на Дреде возросла чрезвычайно). Вслед за этим он постепенно раскрепостился,
внутреннюю свою сущность усмирив настолько, что, казалось, и пульс исчез. Но
и этим расслабление не закончилось. Тело стало абсолютно неподвижным, словно
обратясь в статую.
Спустя долгое время (где-то с полчаса) почувствовалось, что мрак
перестал быть непроницаемым: в забрезжившем сероватом мерцании проплавились
края лодки. Конкретного источника у света не было, а сам Карлсен так глубоко
ушел в безмолвие, что не рисковал повернуть голову. Спустя несколько секунд
сомнения уже не было: различалось, что лодка белая и (надо же -- вправду)
полукруглая. Вслед за тем свет начал разрастаться зарей -- постепенно
набирающее силу огненное сияние, взбухающее над водой. Переливчато белый
свод пещеры, примерно в миле над озерной гладью, тоже казался округлым. Сама
же вода подобна была стеклу.
Спустя четверь часа пещеру озарило и залило огнистое сияние,
напоминающее зрелую луну. Напрашивалась мысль, что свечение исходит откудато
из-под воды, тем не менее, конкретного источника у него явно не было.
Предвкушая явление Иерарха Галактики, Карлсен завороженно прикидывал,
чего ожидать. Глас из-под воды, око в небе, огромный призрачный лик вроде
волшебника Изумрудного Города? Что, на этой планете сюрпризов, способно еще
изумить?
Время шло и шло. Карлсен мало-помалу, перестав уже чего-либо ожидать,
опять впал в расслабленность. Удивительно, насколько комфортно чувствовало
должен представить гребиса и сделать так, чтобы он тебе внимал.
Опять внутри похолодело. Образ Клубина представлялся некоей громадной,
по-орлиному грозной тенью, и сама мысль о том, чтобы ее вызвать, казалась
голимым безумием.
-- Но сперва похитрим, -- заметил К-1.
-- Похитрим?? -- Карлсен подумал, что ослышался. Чтобы каджек, и
предлагал какой-нибудь подвох -- невероятно. Уж не проверка ли какая, на
твердость?
Каджек прочел его мысль.
-- Твоя беда -- страх. Большинство поражений происходит уже перед
битвой. Гребис не боится тебя, а потому вступает в бой, имея незаслуженный
перевес. Так что прежде чем приступать, важно, чтобы страха не было и у
тебя.
С этими словами он поднес правую руку Карлсену ко лбу и приложился
ладонью (холоднющая, как пузырь со льдом). При этом, вызывая дискомфорт,
рука, вместо того чтобы теплеть от соприкосновения, леденила еще сильнее.
Лоб заныл - пришлось сконцентрироваться, чтобы не податься назад. Начали
ощущаться первые симптомы головной боли. Секунд через десять голова будто
уже обросла ледяной коростой - зубы, и те ломило.
Неимоверное облегчение наступило, когда каджек, наконец, отвел руку.
Голова тяжко пульсировала от холода, будто растягиваясь и сжимаясь, от чего
в ушах стояло шипение. Карлсен глубоко вздохнул.
Боль медленно отхлынула: щеки и лоб мелко покалывало, словно лицо
только сейчас окунулось в ледяную воду. Восстановившись окончательно,
Карлсен почувствовал, что сердце бьется -- медленно-премедленно (вроде того
антикварного метронома у старого учителя музыки -- тик-так, тик-так). Душой
владела редкостная невозмутимость, будто кто впрыснул успокоительного.
-- Ну вот, теперь готов, -- подытожил К-1. -- Вглядись в зеркало.
-- Он ведь все еще может читать мои мысли? -- переспросил на всякий
случай Карлсен. Каджек покачал головой.
-- Доступа в твой ум у него не будет, только в его зеркальный образ.
Склонившись над зеркалом, Карлсен удивленно увидел там чуть
затуманенный образ своего лица -- удивленно потому, что стекло казалось
просто окном в черное ночное небо. Само лицо висело в пустоте, словно голова
отнята была от тела, причем темень придавала ему некую призрач- ность,
зыбкость.
Однако прав был каджек: интуиция подсказывала, как именно действовать
дальше.
Ум полонили мысли о Клубине -- настолько четко и ясно, что возникало
подозрение о некоем телепатическом контакте. А может, это просто
своеобразный эффект, создаваемый зеркалом. Энергия, чувствовалось, так
велика, будто он вступил в какое-то мощное силовое поле или быструю реку.
Различие в том, что эта сила стремилась не в каком-то одном направлении:
овевающие течения как бы пронизывали пространство и время чуть ли не
встречно. Так, должно быть, ощущается какая-нибудь магнетическая воронка:
все равно, что присутствовать в клетке с незримой, но на редкость подвижной,
вкрадчиво льнущей живностью.
Несколько минут ушло на то, чтобы освоиться с этим странным ощущением -
здесь пригодилось теперешнее глубокое спокойствие, иначе было бы непросто.
Начав, наконец, чувствовать себя частью этого энергетического водоворота,
Карлсен уловил в этом для себя некоторые возможности. Энергетические потоки
в некотором смысле подобны были вагончикам, каждый из которых, прежде чем
следовать дальше, на секунду притормаживал. В зависимости от нужного
направления, можно было "запрыгивать" в него и "ехать". Уносящийся
"пассажир" представлял собой не полновесную личность, а лишь некоего
наблюдателя, который, отобщаясь, собирал гораздо больше сведений, чем он
сам. Иными словами, зеркало походило на телескоп, направляя который, можно
было постигать иные сферы времен и мест.
Как-то невзначай вспомнилось о подземных пещерах Криспела. Едва мысль
обратилась в этом направлении, как он осознал, что стоит в кабинете у Мэдаха
-- сам монах сидит за столом, взыскательно разглядывая зажатый меж большим и
указательным пальцами желтый кристалл. Мэдах, очевидно, поглощен был
работой, но через секунду, явно почувствовав, что за ним наблюдают,
растерянно вскинул голову. Понимая, что времени особо нет, Карлсен сменил
направление мысли -- все равно, что прыгнул в другой "вагон", снова слившись
с водоворотом магического зеркала.
Зная теперь принцип действия, времени он не терял: встречу с гребисом
нельзя было оттягивать до бесконечности. Мысль о черной тени по-прежнему
тревожила, но не настолько, чтобы как-то задевать эмоции - некая часть ума
словно лишена была силы реагировать. С уверенностью, исходящей из какой-то
глубинной интуиции, он обратился мыслями к Клубину, веля себе попасть в его
поле зрения.
Как и с Мэдахом, это произошло мгновенно. Гребис, опершись руками о
барьер, одиноко стоял на вершине Броога и озирал окрестности. Личину Люко он
успел сменить и смотрелся теперь как при их первой встрече. Однако было и
различие. Он теперь казался выше, и было в его согнутой позе что- то странно
зловещее, как у стервятника, с хищной зоркостью высматривающего, куда
прянуть.
Отсюда было видно, что та самая гора-замок все еще держалась, даром,
что главный шпиль исчез, а остатки круглого озера мало чем отличались от
мутной лужи.
Карлсен не то чтобы фактически находился на Брооге (он все же сознавал,
что смотрит в зеркало), просто картина была настолько достоверна, будто
вокруг -- трехмерное телеизображение.
Гребис по-прежнему озирал Джиреш, но чувствовалось, что ему вдруг
открылось присутствие ненавистного землянина. Выдержав паузу, он, не
оборачиваясь, произнес:
-- Я удивлен, что ты все еще здесь.
Слова, сами по себе вполне нейтральные, ясно давали понять: скорей, от
беды подальше, убирайся к себе на Землю. Со спокойным сердцем (время от
этого шло как бы медленнее) Карлсен безошибочно уяснил смысл слов Клубина.
Скрытый укол должен был вызвать слепое раздражение, чреватое для противника
уязвимостью. Карлсен же отнесся к сказанному с полнейшим хладнокровием,
будто они всего-навсего сидели за шахматной игрой.
Наиболее правильным было промолчать. Карлсен так и поступил.
Клубин вынужден был обернуться. Он понял, что, заговорив первым, сам
оказался в невыгодной диспозиции, а потому встал молча, ожидая слов от
Карлсена.
Сразу же чувствуется: подрастерялся. Не видя к возвращению Карлсена
никаких мыслимых причин (кроме, разве что, покончить с собой), он
насторожился. Озадачивало и то, что невозможно проникнуть в мозг безумца.
Сходство между этим Клубином и тем, что встречал в Гавунде, было, можно
сказать, нарицательным. Тот Клубин смотрелся аскетичным и слегка усталым, с
мешками под глазами, выдающими в нем обремененного чрезмерными заботами
человека. Этот лучился мощью и полным самовластьем. Налицо была грубая сила
того же Люко, только с куда большей уверенностью в могуществе собственной
персоны.
Больше всего впечатляли глаза. Даже в Гавунде Клубину непросто было
скрывать их проницательность - теперь же они пронизывали силой поистине
физической. С внезапной ясностью Карлсен осознал, что сила Клубина -- это
своего рода разновидность гипноза.
Понятно и то, почему К-1 заблаговременно позаботился о "хитрости".
Столкнувшись с такой силой, было бы невозможно устоять, не пошатнувшись.
Видимо, потому, что способность страшиться (равно, как и испытывать сильные
эмоции вообще) у Карлсена атрофировалась, взгляд гребиса он сумел встретить
с таким безразличием, будто рассматривал портрет. Внутренняя сущность в нем
обмелела, вроде берега во время отлива, когда обнажаются скользкая прозелень
камней и космы водорослей.
Что удивительно, так это то, что внутреннее спокойствие позволяло
читать мысли самого Клубина. Не посредством обычного телепатического обмена,
а просто за счет повышенной способности оценивать возможности и делать
выводы. На этом уровне интенсивности сам рассудок становился формой
восприятия.
И это натолкнуло его на мысль, что Клубин подозревает ловушку. Фарра
Крайски выдала ему, что Карлсен -- боркенаар. Однако до этого момента у
гребиса и мысли не было, что хоть что-нибудь может угрожать ему самому.
Теперь же он начинал задумываться.
Следовательно, первым делом надо его заверить, -- вернее, дать
почувствовать это заверение. Получается двойной, если не тройной, блеф. Сила
была уже в самой способности бестрепетно сносить взгляд гребиса, тем самым,
давая понять, что теперь судят его.
То, что сказать, неожиданно обрисовалось само собой, даром, что блеф
подразумевал это скрывать и говорить с некоторой неуверенностью.
-- Я почувствовал, что мне перед уходом нужно с тобой переговорить. Ты
был со мной очень даже откровенен, если не считать конца. Так что и я теперь
позволю себе откровенность.
Клубин ничего не сказал, просто выжидая. Он был на грани растерянности.
Незыблемое спокойствие Карлсена никак не вязалось с неуверенным голосом.
С таким видом, будто они все еще сидели в ученическом кафетерии
Гавунды, Карлсен заговорил:
-- Я считаю, ты вполне прав, утверждая, что эволюция зависит от
канализирования большей жизненной силы. Но это знает и каждый преступник в
Ливенуортской тюряге. Каждый грабитель, взломщик, насильник стремится
канализировать свою энергию для достижения цели. Но они просто не сознают
реальности. Они полагают, что простейший метод -- это идти прямиком и
хватать то, к чему рвался, после чего уже скрываться от последствий.
Беда в том, что это относится не только к преступникам. Любой
добропорядочный обыватель, свирепеющий от репортажей о преступлениях, --
мол, вешать гадов, и дело с концом, -- делает то же самое: идет все так же -
напролом.
Когда Крайски обратился к тебе за помощью, ты решил, что забавно будет
часок-другой поиграть, используя обаяние, разум и силу аргументов, вместо
того, чтобы бросаться приказами или повергать ниц, подобно богу. И все у
тебя выходило безупречно. Даже когда я понял, что не все здесь правда, я и
тогда был под полным впечатлением -- пока ты не попытался доказать опасность
знания гибелью Скибора. Тогда до меня дошло, насколько ты отвык хоть как-то
учитывать чужую точку зрения.
Впервые за все время жесткий взгляд Клубина чуть вильнул: аргумент
пришелся в точку. Карлсен приумолк, понимая, что степень успеха зависит от
того, желает ли Клубин чем-то ответить.
-- Это все, что ты пришел мне сказать? -- спросил тот.
-- Нет. Сказать я пришел, что ты заблуждаешься насчет эволюции. Вашей
эволюции. Вы как бы возвели дом, но забыли об одной важной части фундамента.
И боюсь, что не мешало бы вам разобрать его до той самой части, где все
пошло не так.
Говоря, Карлсен догадывался, что слова эти спровоцируют ярость. Именно
на это указывала сейчас железная сдержанность, с какой Клубин произнес:
-- Ты забыл об одном.
-- О чем? -- переспросил Карлсен, заранее зная, что сам вызвал такой
ответ.
-- Что на этой планете повелеваю я, -- процедил гребис с холодной
яростью. -- Я решаю, идти мне назад или нет.
От кулаком сомкнувшейся силы Карлсен лишился дыхания. Только на этот
раз боязни не было -- лишь удивление, что Клубин по-прежнему ничего не
уяснил. Такую боль он испытывал в третий раз, а потому знал, чего ожи- дать.
Боль, хотя и интенсивнее, чем прежде, была просто болью - не подточенный
страхом, Карлсен мог сносить ее со стоическим безразличием. Не гневило даже
то, что гребис силится его уничтожить - жаль только, что ему достало
глупости потерять равновесие.
Боль внезапно оборвалась (странно: стадий должно пройти еще достаточно
много, прежде чем гребис поймет, что сладить невозможно).
Он без слов смотрел на Клубина. Всякое общение было бессмысленным. Оба
понимали: Клубин попытался его убить и сдался, поскольку Карлсен подорвал
его безоглядную самонадеянность. Гребис проиграл -- это они знали оба.
-- Что теперь? -- хрипло выдавил Клубин. Твердость во взоре растаяла,
сменившись усталостью -- той, что была в его глазах при их первой встрече.
Снова мелькнуло сравнение с директором разведслужбы, втайне пьющим.
-- Решение всецело за тобой, -- только и сказал Карлсен.
Зла к гребису он не держал, лишь все ту же печаль. Отозвавшись, он тем
самым принял часть бремени на себя: не смог просто осудить и отвернуться.
Как инспектор-приемщик, указывающий строителю перестроить дом, триумфа он не
чувствовал.
Словно затмением солнца, вершина начала вдруг подергиваться мраком.
"Постой!", -- окликнул Клубин, но было уже поздно. Карлсен стоял над
зеркалом, водоворота уже не чувствуя. На его глазах чернота зеркала начала
истаивать.
-- Пока не надо, -- упредил стоящий рядом К-1.
Карлсен сообразил, что сам же и рассеивает темноту, ослабляя волю, и
тотчас сконцентрировался снова, отчего стекло вскоре зачернело полуночной
теменью. В центре диска предстало отражение его собственного лица, теперь
чистое и неискаженное, как в зеркале. Бесцветное, под стать черно-белому
фото, оно напоминало мрамор.
-- Теперь выходи, медленно, -- позвал К-1.
Как ни странно, Карлсен в точности понимал, о чем он. То, на что он
смотрел, было отражением не лица, но его, Карлсена, внутренней сущности.
Отражение это предстояло теперь вобрать в себя обратно, с тем, чтобы зеркало
утратило свою бездонность. Выход напоминал толчок разгибающихся рук. При
этом всю свою концентрацию он направил на то, чтобы запечатлеть лицо своей
души. И когда почувствовал, что не забудет его уже никогда, ослабил волю и
дал темноте истаять. Усилие было колоссальным, отняв все силы. Тем не менее,
он сознавал, что достигнута цель всей жизни. На мгновение его внутренней
сущности открылось собственное существование.
-- Хорошо, -- одобрил К-1. -- Я стоял рядом на случай, если ты не
справишься. Однако ты обошелся без помощи. Похвально.
-- Благодарю (а у самого от гордости буквально дух зашелся: ведь ясно,
что каджеки с их сугубо логическим мышлением на комплименты фактически
неспособны).
-- А вот теперь мы готовы, -- сказал К-1.
-- Разве? -- растерянно переспросил Карлсен (на самом деле,
единственно, хотелось улечься на жесткое ложе и на несколько минут закрыть
глаза).
-- Отдыхать сейчас не время, -- каджек усмехнулся. -- После аудиенции с
Иерархом Галактики тебе будет уже не до сна, может статься, на всю
оставшуюся жизнь. Идем, -- сделав руку козырьком, он задул светильник
(забавно: даже здесь, в этом обиталище мистического света, следят, чтобы
масло не переводилось зря).
Каморка освещалась теперь лишь скупым свечением, струящимся из колодца
и из пещеры, что извне. Каджек, мягко ступая босыми ногами, первым вышел из
двери.
Карлсен с удивлением обнаружил, что пол пещеры, оказывается, податлив и
тепловат. Нагнувшись, притронулся: оказывается, пол представляет собой
какую-то серую растительность вроде лишайника: запах приятный, как в про-
хладной лесной чащобе. Вдохнув, Карлсен ощутил в себе перемену. Пульс, --
все еще медленный как тиканье маятника, -- ускорился, и теплота вытеснила
холод, сковывавший лобные доли с того самого момента, как их коснулся
каджек. И не ясно, так ли уж, кстати, этот возврат к обычной гамме ощущений.
Холод привносил ясность и вольную рассудительность, в сравнении с которой
обычные чувства, оттаивая, казались лишь зыбким подспорьем. Получается, одна
из функций человеческих эмоций -- служить подзвучкой памяти. Эта пещера,
например, даром, что уступающая размерами большой зале Сории, стала
напоминать некий собор -- отчасти из-за зеленоватого свечения, отчасти из-за
плоских, неестественно гладких стен. Неверный свет оживил воспоминание о
Шартрезе (показалось даже, что повеяло свечным воском). До возвращения
чувств этих ассоциаций будто и не бывало.
-- Кто создал все это? -- заворожено спросил Карлсен, и голос эхом
огласил стены.
-- Хельб. Существо из недр, обитавшее здесь две тысячи лет назад. На
вашей планете они известны как элементалы.
-- А как, интересно, они выглядели? -- спросил Карлсен в основном из-за
того, чтобы подавить в себе нервозность от предстоящей встречи.
-- Человеческим глазам он бы показался великаном из серого дыма.
Сородичам своим -- чем-то вроде дерева, усеянного глазами.
-- Они все еще существуют?
-- Их на Дреде много, только не в этой части: гребиры их повыжили.
Тем временем уже близился край пещеры -- две сходящиеся слепые стены.
Но, уже приближаясь, Карлсен заметил на уровне пола черный провал. Вскоре
они стояли на верху лестницы, предназначенной, очевидно, для кого-то более
крупного, нежели земляне или каджеки: широченные ступени фута по три высотой
сходили куда-то в кромешную тьму. Ступив на первую же из них, Карлсен
поморщился от мгновенно пронявшей электрической дрожи - покрывающий пол
серый лишайник служил, очевидно, изолятором.
Для нормального спуска ступени были чересчур высоки; приходилось
поочередно на каждую из них усаживаться. При этом бедра снизу основательно
пощипывало, так что Карлсен приноровился не садиться, а, приподняв корпус на
руках, спрыгивать на следующую. Где-то на двенадцатой по счету начала
подмечаться одна интересная деталь. Покалывание словно выстреливало сноп
воспоминаний, причем не его собственных, а кого-то из тех существ, для
которых эти гигантские ступени предназначались. Мало- помалу эти
воспоминания становились все отчетливее, и внутреннему взору предстало
существо, совершенно непохожее на сформировавшийся в уме образ Хельба.
Примерно втрое выше человека, и сработано как-то неказисто, не то из камня,
не то из сероватого дерева. Нет и симметрии: одно плечо срезано, и рук не
две, а три (одна торчит из спины), все разной длины. Голова более-менее
человечья, только на месте глаз -- дыра наподобие рта, обрамленная сверху
изгибом мохнатой желтой брови, а внизу -- две пухлых отвислых губы розового
цвета. Странные впадинки, покрывающие существо с головы до ног, оказались
впалыми глазами, слезящимися чем-то зеленым. Почему-то чувствовалось, что
оно сотворило само себя из некоей переменчивой материи, и многими из своих
сородичей (в том числе и женского пола) почиталось красивым и внушительным.
На миг проглянул незапамятно древний временной срез, когда жизнь на этой
планете была хлипкой и сумбурной, лишенной какого-либо постоянства.
Осознав присутствие существа-элементала, Карлсен одновременно поймал
себя на том, что может видеть вокруг себя -- вернее, ощущать окружающее с
такой точностью, что зрение представилось чем-то излишним. Стены, даром, что
состоящие из породы, стали словно резиновые и походили на слой грибницы, что
под гниющими деревьями. Из пещер, галерей, со стен -- отовсюду за ними
наблюдали живые существа, не поддающиеся никакому описанию. С длиннющими
руками-ногами, придающими им сходство с пауками или спрутами, они вместе с
тем лишены были симметрии, так что вытянутое тело вполне могло разветвляться
на дюжину рук или ног, размещенных с неровными интервалами. Конечности
произвольно перемыкались никчемными утолщениями, а то и головой, взирающей
на них одним из глаз-саттелитов. Словом, кошмарный сон сюррелиста. Иные
существа напоминали разноцветные грибы, предпочитающие, похоже, паутинчатую
структуру, но при этом настолько лишенные формы и строения, что смотрелись
кляксами на компьютерном экране. Самая причудливая грибница на Земле в
сравнении с ними смотрелась чудом упорядоченности. Поневоле становилось
ясно, что значит: не иметь ни цели, ни направления, ни структуры.
Спускались уже с полчаса, так что углубились, видимо, не меньше чем на
милю. Ноги и руки устали, а кисти озябли так, что едва уже чувствовались.
Зато нервозность сгинула - ощущение вовлеченности в подземную жизнь планеты
как-то пригашало мысль об Управителе Галактики.
Ступени, к счастью, наконец закончились. Поверхность под ногами была
гладкая, резинистая и какая-то узловато неровная, словно тысячи змей или
морских гадов, извиваясь, в одно мгновение застыли. Одинаково живым казался
и сумбурный лабиринт пещер и галерей, словно состоящих из безудержно
разросшихся клеток органической материи. Возникало ощущение, что даже в
застывшей этой форме жизнь вокруг так и кишит. Хотя теперь, когда пола
касались лишь ступни, смутное припоминание истории исчезло. Подозрительная
неровность пола давала понять, что ступать надо с крайней осторожностью -
уму непостижимо, как каджек впереди мог идти с такой непринужденной
легкостью.
Неожиданно они очутились в большой пещере, и Карлсен скорее
почувствовал, чем увидел простирающуюся впереди обширную водную гладь.
Чувствовался даже некий запах воды, хотя на Земле он не уловил бы его ни за
что.
-- Это Садр Горшиб, озеро Горш, -- произнес К-1. -- В этом месте я
должен тебя оставить.
-- Оставить, здесь? Да ты что! -- даже гулкое эхо выдало смятение.
-- Не бойся. Иерарх сам явится тебе.
-- Но мне-то что делать? -- ошарашенно спросил Карлсен, не в силах
скрыть тревожной растерянности.
-- Отправляйся на середину озера и там жди.
-- Как?
-- Вот на этом.
При этих словах ноги окунулись в холодную воду, щипнувшую тем же током,
что и на лестнице. Карлсен поспешно отступил.
Каджек взял его за руку и пригнул ее книзу. На уровне колена она
наткнулась на что-то твердое, вроде пробки.
-- Я подержу, пока ты залезаешь, -- сказал каджек.
Карлсен крепко, обеими руками схватился за край. Когда перелезал,
воскресло вдруг приглушенное воспоминание детства: лодочная станция на
местном озерце и то, как какой-то дядька помогает забраться в лодку,
придерживая ее с берега багром.
Дно было выгнутым, и лодчонка, пока пробирался, зыбко покачивалась.
Сиденья не было, пришлось сесть прямо на дно.
-- А весла где?
-- Весел нет.
-- Как же мне выплыть на середину?
-- Сядь спокойно. И послушай теперь меня. Это озеро -- тоже своего рода
seelenglas. Но оно не будет действовать, когда поверхность хоть чуть-чуть
встревожена. Поэтому, выйдя на середину озера, сядь без движения. Может
пройти немало времени, но в конце концов это произойдет. Все, тебе пора.
На этой его фразе Карлсен почувствовал, что лодчонка мягко двинулась --
сама по себе, причем уверенно, безо всякого покачивания, будто что-то
подталкивало ее снизу.
Думалось, что каджек напоследок что-нибудь скажет, хотя бы пожелает
удачи, однако пещера осталась безмолвной.
Помня наказ сидеть, не шевелясь, он попытался устроиться как можно
удобнее, для чего сел, сложив руки на коленях. Опереться спиной было не о
что, но по крайней мере днище было сухим и удобным, по-приятному твердым.
После бессчетной череды ступеней сидеть было облегчением. Проведя ощупью по
бортам лодки, он определил ее глубину -- фута три, и форма, судя по всему,
полукруглая.
В тишине ощущалась сама сила, исходящая от воды. От нее трепетали нервы
и волосы, казалось, вставали дыбом. Вот что, видимо, считалось у древних
"священным местом": высокий уровень некоей природной силы, служащей мостом
меж двумя мирами.
Интересно, какая здесь консистенция у воды -- такая же густая, как в
Хешмаре? Однако соблазн сдержала боязнь: не ровен час, какое-нибудь чудище
сочтет руку за что-то съедобное.
Спустя несколько секунд, уже невозможно было определить, есть ли
какое-то движение или нет (стук капель, и то не слышался). Безмолвие и мрак,
казалось, слились воедино. Через какое-то время стал слышен стук
собственного сердца, ровный и едва различимый, а в ушах высоким фоном гудела
нервная система.
Попытался было позондировать окружающую обстановку на манер того, как
тогда при спуске -- бесполезно - впечатление такое, будто завис в космосе.
Слабый, едва уловимый толчок дал наконец понять, что лодка
остановилась. Весь путь занял, должно быть, минут двадцать.
Собираясь устроиться поудобнее, Карлсен опять вспомнил наказ каджека и
замер. Это удалось за счет жесткой концентрации (а она за время пребывания
на Дреде возросла чрезвычайно). Вслед за этим он постепенно раскрепостился,
внутреннюю свою сущность усмирив настолько, что, казалось, и пульс исчез. Но
и этим расслабление не закончилось. Тело стало абсолютно неподвижным, словно
обратясь в статую.
Спустя долгое время (где-то с полчаса) почувствовалось, что мрак
перестал быть непроницаемым: в забрезжившем сероватом мерцании проплавились
края лодки. Конкретного источника у света не было, а сам Карлсен так глубоко
ушел в безмолвие, что не рисковал повернуть голову. Спустя несколько секунд
сомнения уже не было: различалось, что лодка белая и (надо же -- вправду)
полукруглая. Вслед за тем свет начал разрастаться зарей -- постепенно
набирающее силу огненное сияние, взбухающее над водой. Переливчато белый
свод пещеры, примерно в миле над озерной гладью, тоже казался округлым. Сама
же вода подобна была стеклу.
Спустя четверь часа пещеру озарило и залило огнистое сияние,
напоминающее зрелую луну. Напрашивалась мысль, что свечение исходит откудато
из-под воды, тем не менее, конкретного источника у него явно не было.
Предвкушая явление Иерарха Галактики, Карлсен завороженно прикидывал,
чего ожидать. Глас из-под воды, око в небе, огромный призрачный лик вроде
волшебника Изумрудного Города? Что, на этой планете сюрпризов, способно еще
изумить?
Время шло и шло. Карлсен мало-помалу, перестав уже чего-либо ожидать,
опять впал в расслабленность. Удивительно, насколько комфортно чувствовало