себя сейчас тело. Раньше даже на занятиях йогой пробыть в одной какой-либо
позе удавалось от силы минут пятнадцать -- непременно начинали ныть то
колени, то спина - сейчас же будто дремалось в мягкой постели.
Безмолвие гасило мысли о прошлом или будущем: всякая мысль казалась
чем-то поверхностным. И вот, перестав размышлять и чего-либо ожидать, он
обнаружил у себя в восприятии перемену, все равно, что, уйдя под по-
верхность своего обычного бытия и личностного сознания. Окружающее больше не
волновало, неважно даже, появится или нет Иерарх Галактики. Оказывается,
жизнь-то прожита в созерцании мира из скорлупки собственной головы, как из
какой-нибудь рубки на верху маяка. Бывали, правда, моменты раскрепощенности
и счастья, когда внутреннее существо лучилось, казалось, собственной
интенсивностью (допустим, во время медового месяца с первой женой --
по-прежнему одного из ярчайших инсайтов в его жизни). Однако теперь
происходило нечто большее, чем просто приток жизненности из неведомого
источника. Он, Карлсен, как бы оказался в прозрачном, медленно идущем вниз
лифте, из которого открывается вид на отдаленный простор, детали которого по
мере приближения очерчиваются все четче.
Он все так же ясно сознавал пещеру, затопленную огнистым светом, причем
сейчас именно его сознательное, человеческое "я" озирало ее с верхотуры
маяка. Сквозь всю жизнь это самое "я" созидало его личность. Оказывается, у
него в распоряжении есть интересная и наиполезная машина, призванная мчать
его, Карлсена, сквозь мир, словно в кабине автомобиля. А вот теперь его
подлинное "я" вышло из кабины и действует само по себе. В частности, сейчас
оно снижается навстречу источнику своего собственного бытия.
Только тут до Карлсена дошло, что происходит все не по его собственному
усмотрению. С того момента как он ступил в лодку, все было подготовлено.
Золотистый свет, безмолвие воды, возрастающая расслабленность -- все это
были стадии путешествия, в котором ему отводится роль пассажира. Недвижно
застыв посередине озера, он начал следующую стадию путешествия, ведущего его
в присутствие Иерарха.
Возрастающая мощь дала понять, что это уже происходит. Вначале ощущение
было даже приятным, все равно, что из промозглой комнаты выйти под теплый,
расслабляющий свет. Однако постепенно стала одолевать тревога: свет все
набирал силу, и вот уже заполыхал словно печь. Начиная постигать голимый
масштаб мощи, Карлсен с трудом сдерживал панику, чувствуя, что при таком
темпе стойкости хватит ненадолго, и тогда неминуем срыв... Не было в этом
ничего от "бескрайнего смысла" снаму, или от глубин подсознательного ума,
открывшихся в Сории. Эта мощь исходила от кого-то конкретного, причем
такого, что гребис в сравнении с ним казался не более, чем кичливым
мальчуганом.
И вот, когда нервозность грозила уже сорваться в слепой страх, сила
ощутимо ослабилась. Сомневаться не приходилось: Управитель почувствовал его
тревогу и принял меры к успокоению. Понимание того, что его, Карлсена,
чувства сознаются, вызвало прилив облегчения и признательности.
Тому, что последовало, в жизни повториться уже не суждено. Он и Иерарх
поменялись местами. Карлсен оказался окружен тем же огнистым светом, что
наполнял пещеру Хельба. Различие в том, что он стоял в толще огненно-
оранжевого кристалла, несомненно того самого, что в пещере Сории, а
напротив, на чем-то вроде лестницы, находился еще один оранжевый кристалл в
форме огромного яйца. Он смотрел в этот кристалл и видел себя, Ричарда
Карлсена. Причем физической оболочки этого самого Карлсена не чувствовалось
-- лишь его живое присутствие. С другой стороны, он ясно сознавал и свое
собственное, -- непередаваемо многомерное, -- присутствие. Он являл собой
шар некоей переходной субстанции, в центре которой находился орган, служащий
глазом и в целом, если бы не округлость, напоминающий человеческий глаз. Шар
этот зиждился среди дюжины световых колец цветов радуги, дающих ему энергию.
Причем это не было постоянным обликом Иерарха - он мог менять его легко и
сколько угодно.
Сущностью Иерарха была Воля, управляющая этими перевоплощениями. И Воля
эта превосходила могуществом все, что существовало в системе Ригель, да и в
любой из соседних систем.
Как Иерарх, он постигал себя всего, -- во всей своей бескрайности и
нескончаемости, -- зная даже свое происхождение и место в Совете Иерархов. В
данный момент все это было ему полностью доступно (что при обратном размере,
безусловно, тут же канет, как непередаваемая радость момента истины,
бесследно исчезающая раз и навсегда, сколько ни пытайся восстановить).
Очутившись спустя мгновение снова в своем теле, Карлсен по-прежнему
ясно сознавал присутствие Иерарха, хотя видеть его больше не мог. По этой-то
причине Иерарх и обменялся телами: чтобы собеседник мог представить, с кем
разговаривает. И чтобы стало ясно: нет смысла ни страшиться, ни заискивать.
Просто давалось понять, что он, Ричард Карлсен, имеет такое же право на
достоинство, как сам Иерарх, а равно и любой другой сознательный житель
Вселенной.
Но была и другая причина, хотя, может, и не столь важная. Став на
мгновение Ричардом Карлсеном, Иерарх тем самым вобрал в себя содержимое его
ума и жизненного пути. Попросту говоря, пропустил через себя все содержимое
карлсеновского мозга -- существа-землянина, зовущегося Ричардом Карлсеном. И
отделил обратно, давая понять, что живая его, Карлсена, суть совершенно не
зависит от того, что зовется его именем и фамилией.
Некоторое разочарование охватывало от понимания того, что больше
Иерарху сообщить нечего: уж очень прозаичная какая-то развязка.
Иерарх не согласился (а поскольку обоих сейчас напрямую связывала некая
пуповина, связь происходила мгновенно и без всяких слов, все равно, что
улыбнуться или нахмуриться). То есть, Иерарх сообщал, что за переданные
сведения с радостью ответит на любой вопрос, который Карлсен вздумает
задать. Более того, если столь мгновенная связь покажется собеседнику
чересчур странной или обременительной, то вполне можно изъясняться и на
человеческом языке.
Карлсен словно вздохнул от облегчения.
-- Спасибо. Так мне намного сподручнее. (Сказал вслух, -- думал, что
так проще, -- и невольно вздрогнул от грянувшего под сводами эха).
-- Очень хорошо (Иерарх изъяснялся телепатией). Спрашивай.
Несколькими минутами ранее от такого приглашения у Карлсена отнялся бы
язык. Однако после состоявшегося обмена вопросы слагались на редкость точно.
-- В чем назначение Совета Иерархов?
-- В основном практическое. Можно сказать, надзор за соблюдением
законов. Но не с частными правонарушениями, а в масштабах этнических или
планетарных. Частные, индивидуальные преступления -- забота самих людей, их
собственная прерогатива. Но когда на порочный путь становится целая нация
или цивилизация, уподобляясь злокачественной опухоли, которая, разбухая,
губит свои собственные, в естестве заложенные сдерживающие факторы -- тогда
приходится вмешиваться нам.
-- Гребиры, по-твоему, преступники?
-- Гребиры и груоды -- не одно и то же. Гребиры пошли не тем
эволюционным путем. Не имея интереса к знанию как таковому, стремление к
эволюции они вынуждены компенсировать поиском все новых способов выразить
свою волю через натиск. Рано или поздно они поймут свою ошибку и вы- нуждены
будут себя переосмыслить.
-- А могут ли они себя переосмыслить? -- заинтриго-ванно переспросил
Карлсен.
-- Безусловно. Но сначала они должны осознать свою ошибку. Ты заставил
их лидера понять, что он выбрал неверный путь. Быть может, это станет
поворотной точкой.
-- А он, в частности, себя переосмыслит?
-- Не могу сказать. Он свободен в своих поступках. Однако ему придется
решать: брать свое властью или отвергнуть это и искать иной путь. Я думаю, у
него достанет разума сделать правильный выбор.
-- И в чем он, правильный выбор? (Вопрос не совсем логичный, но тем не
менее).
-- У каджеков, -- сказал Иерарх, -- есть слово: "диана-тцвиг". На ваш
язык его можно перевести как "дианирующий". Это означает: обращать внимание
с такой полнотой, что все твое существо становится вниманием. У этого слова
есть интересная особенность: оно используется исключительно как причастие
настоящего времени. Нельзя сказать "я дианировал" или даже "я дианирую":
слово по сути изменяет своему значению, извращая тем самым глубинный смысл.
Надо говорить "я есть дианирующий".
-- Но уж гребис-то наверное понимает, что значит дианировать? --
спросил Карлсен, подразумевая ту грозную волевую силу, от которой рушатся
горы.
-- Не совсем. Он по-прежнему считает, что реальность трансформируется
именно его волей. При дианировании же всякое ощущение личностного
утрачивается.
-- Но что достигается дианированием?
-- Это естественное средство научиться тому, как находиться в двух
местах одновременно. Я не говорю о билокации тела, хотя это и одно из его
косвенных эффектов. Я говорю об ощущении свободы и счастья, возникающих при
четком уяснении существования иного времени и места, в то же время полностью
сознавая окружающее тебя на данный момент. Это заставляет понять, что ты не
подвластен времени и пространству, и приоткрывает твою подлинную сущность.
При всей своей волевой силе гребис неспособен находиться в двух местах
одновременно.
-- Точно, -- кивнул Карлсен с полным согласием. У гребиса не получалось
отрешиться от себя, обратясь во всепоглощающее внимание - по крайней мере,
надолго. -- А я бы мог научиться дианировать, простите, быть дианирующим?
-- Это не так уж сложно. Большинство людей на протяжении жизни делает
это по нескольку раз -- чаще тогда, когда какое-нибудь случайное воздействие
на чувства напоминает им о прошлом. Только они не вычленяют соответствующего
значения. Дианирование дается все легче, если делать над собой усилие. Тогда
быстро постигается, что усилие -- это самый быстрый способ перезаряжать свои
жизненные батареи и выходить на новые уровни контроля.
-- Что бы произошло, если б мы все научились... (ой, чуть не упустил)
быть дианирующими?
-- Да, надо употреблять именно причастие настоящего времени, как
напоминание. Стоит произнести просто глагол, и смысл меняется на
объективный. Подразумевается же нечто, происходящее сейчас, в данный момент.
Ты спрашиваешь, "что бы произошло", а ответ прост. Вы бы пере- секли
наиважнейшую в эволюции границу - границу, разделяющую животное и божество.
-- А как близка эта граница?
Мелькнуло что-то вроде ухмылки.
-- Человечество ее уже пересекло. К сожалению, оно этого не сознает. Ты
должен заставить его сделать это.
-- А как?
-- Заставив осознать самого себя. Едва это познаешь ты, это начнет
происходить и с другими. Такова природа знания.
-- А груоды? Они бы могли это постичь?
-- Разумеется. Но вначале им предстоит забыть самопотакание.
-- Самопотакание?
-- Преступление -- это самопотакание. Они подобны испорченным детям. Но
ты это уже знаешь.
-- Как ты намереваешься с ними обойтись?
-- Как бы на моем месте поступилтм? -- обратился неожиданно Иерарх.
Карлсен призадумался. Наконец покачал головой.
-- Чесгно сказать, не знаю.
-- Принудил их оставить Землю?
-- Тоже вариант... Хотя и не знаю, правильный ли.
-- А стал ли бы что-либо делать вообще?
-- А как же. Только не знаю точно, что именно.
-- У тебя нет желания поизучать ситуацию с полгода и изложить затем
мне?
-- М-можно, наверное... Не знаю, правда, будет ли от этого какой-то
толк. Я ее и так уже знаю.
-- Тогда хотел быты взять на себя задачу изменить ее?
-- Я?? -- Карлсен оторопел. -- Но это ж... Но как?
-- Силу мы тебе дадим. Вопрос в другом: ты желаешь?
-- Конечно... -- Во всяком случае, ответить Иерарху отказом было
невозможно.
Ум внезапно охватила сумятица. Буквально секундами раньше он думал, что
свое уже отыграл и осталось, единственно, вернуться домой. Иерарх узнал о
груодах и сам решит, как распорядиться. А теперь, получается, задача
ложилась на него самого.
-- Но с чего же мне начать?
-- С освоения навыков дианирования. Все остальное приложится.
-- Но они же, безусловно... прознают. Они умеют читать мысли. Меня
прощупают в два счета.
-- Нет. Мы дадим тебе силу обманывать их.
-- Я... -- но помолчал и понял: сказать больше нечего. -- Хорошо.
-- Ты принимаешь?
-- Да.
-- Хорошо. Тем самым ты начинаешь работу на Совет Иерархов. На Земле
тебе отводится такая же роль, как каджекам -- на Дреде.
Карлсена воспламенил неожиданный, ни с чем не сравнимый восторг.
-- Есть ли у тебя вопросы помимо этих?
-- Почему ты выбрал именно меня?
-- Ответ на этот вопрос ты уже знаешь.
-- Я, знаю?? -- растерялся Карлсен.
-- Ты знаешь все, что знаю я. Только это сокрыто глубоко внутри тебя.
Тебе надо выявить это на поверхность.
При этих словах Карлсен понял: так оно и есть. Все истинное знание
действительно зиждилось внутри.
-- Тебе пора возвращаться, -- сказал Иерарх. -- Хочешь ли ты спросить
что-нибудь еще?
Карлсен задумался, и при этом вновь ощутил раскрепощенное состояние
вневременности. Это само по себе напомнило вопрос, донимающий со времени
пребывания в Гавунде.
-- Хотел бы спросить вот о чем. Каджеки всю свою жизнь проводят в
изучении математики. Клубин же сказал, что при достаточной силе ума всякая
математика была бы тавтологией, все равно что "раз плюс раз будет два". Это
верно?
-- Нет.
-- Почему нет?
-- Самым простым объяснением будет показать. -- У себя во лбу Карлсен
ощутил трепет. -- Давай посмотрим, приспособлен ли человеческий ум...
Дальше нахлынуло какое-то ошеломляющее двойное разоблачение. По-
прежнему ощущая себя в Хельбе перед Иерархом, он в каком-то смысле напрочь
утратил сколь-либо конкретное местонахождение. Совершенно ясно было, что
Пространство -- иллюзия, нечто такое, чего нельзя ни утвердить ни
опровергнуть, ни приблизить ни отдалить. Подвисло и Время - точнее, стало
условностью, которую можно на выбор принимать или отвергать. Затем
последовал подъем, стремление вверх, сопровождаемое наиполнейшей,
несравнимой ни с чем свободой. Оставляемый внизу "реальный" мир казался
чем-то несказанно косным и глупым. Другой же, открывающийся -- бесконечным и
неизменным (хотя, как ни странно, все так же подернутым лунной дымкой
озера). Был он еще и полностью знакомым, словно Карлсен возвращался в него
после странствия.
Взлет этот также сопровождался неким восторгом, совершенно особого
свойства и оттенка (почему-то мелькнула мысль о молодом шампанском, где
пузырьки -- сама жизнь).
Как раз в этот момент почувствовалось, что этот странно статичный мир
нельзя назвать необитаемым. Он обитался абстракциями -- математическими
формулами и уравнениями, в сущности, более достоверными, чем оставленный
осязаемый мир. Без всякого изумления он понял, что прав был Платон: за
"реальным" миром материи стоит вечный мир форм и идей; прав и Пифагор,
считавший, что царство чисел содержит ключ к бесконечности. Однако эти формы
и символы не были статичны - они были гораздо динамичнее "реальности",
поскольку все сообщались между собой, слагая гораздо большую реальность.
Между тем, видя, он сознавал, что понимает теперь все, и одновременно,
что понимает это не он: он лишь переменная и бесконечно малая величина в
этой огромной реальности. И бесполезно пытаться унести с собой в "нор-
мальный" мир хотя бы осколок этого понимания: слово "нормальность" казалось
чуть ли не до смешного неуместным.
Все это время взлет набирал силу, а с ним и "игристый" восторг. И тут,
совершенно внезапно, что-то остановилось, и он начал снижаться. Жаль:
увидеть наверняка предстояло еще многое. Хотя, увиденное уже ответило на
вопрос. Во всяком случае, "сознание" возвращалось и чувствовалось, как
трепет унимается во лбу.
Самый абсурд в том, что "пробуждения", оказывается, и не происходило:
то, к чему он возвращался, казалось еще менее реальным, более снящимся, чем
мир, который он сейчас покидал.
-- ... ухватывать мир чистой математической формы, -- рек Иерарх.
Карлсен с замешательством понял, что услышал сейчас конец предложения,
начатого непосредственно перед "взлетом", а отлучка в универсум абстракций
состоялась буквально в промежутке меж двумя словами.
-- Это отвечает на твой вопрос? -- спросил Иерарх. Карлсен кивнул.
-- Хорошо. Пора возвращаться. Ты готов?
- Да.
При этих словах огнистый свет истаял и воцарилась чернильная тьма. Во
лбу опять затрепетало, и тело тугим жгутом вверглось в водоворот астрального
путешествия. Дремливое тепло сопровождало пробуждение от глубокого сна...
Он стоял нагишом на крыше здания в Бауэри, в нескольких футах от
восточного парапета. Судя по положению солнца, времени около семи утра --
небо выцветше голубое, почти белесое. В бодрящем утреннем свете вид
привлекал своей живописностью: Ист Ривер слева, и новый мост Уильямсбург, по
которому из Куинза уже вовсю тек транспорт.
Ой! Дверь на крышу отворилась и оттуда вышла девушка с бельевой
корзиной. Подумал было нырнуть за вентиляционную кабину, но взгляд девушки
беспрепятственно прошел сквозь, очевидно не осознавая его присутствия. Он
стоял и смотрел, как она сноровисто набрасывает на пластиковую леску белье:
полотенца, майку, шорты, миниатюрный лифчик.
Признаков обещанной Иерархом силы что-то не чувствовалось. Скорее
наоборот: пустотная легкость, какая бывает иной раз при недосыпе или от
температуры. Видимо, от резкой смены гравитационного поля, когда при ходьбе
чувствуешь себя будто воздушный шар.
Когда девушка остановилась рядом, Карлсена повлекло к ее жизненному
полю. Подошел ближе, встал за спиной. Она полна была энергии хорошенько
выспавшегося человека и с удовольствием предвкушала предстоящий день - к
тому же чувствовалось, что она влюблена.
Улучив момент, когда она накидывала белье, он поглотил немного
жизненной энергии, которой ее кожа так и дышала. От нее веяло личностью
девушки: наивная, полная задора. Совершенно машинально, толком даже не
задумавшись, Карлсен трансформировал ее, смешав со своей мужской энергией, и
отдал обратно. Мыслями девушка, что называется, витала в облаках, а потому
поглотила ее инстинктивно. Через секунду-другую она ушла с крыши.
Случившиеся приятно взволновало. Получается, он теперь усвоил сущность
благодатного вампиризма и отдавал столько же, сколько брал. Впрочем,
размышлять об этом сейчас не время: первым делом надо воссоединиться с
физическим телом.
Инстинкт подсказал, что надо разыскать место непосредственно над
квартирой Крайски. Легко сказать: когда улетали, стояла ночь. Но тут
вспомнилось, что после расставания с телом (впечатление такое, будто минул
как минимум месяц) он подходил к центральной части южного парапета,
выходящего на океан. Примерно прикинув, Карлсен направился туда. О цели
возвестил знакомый электрический трепет. Расслабясь и вверившись его объ-
ятиям, он почувствовал приятно дурманящее головокружение: слабо, но явно
потянуло вниз. С дремливой очарованностью Карлсен наблюдал, как руки-ноги
проходят сквозь крышу, словно погружаясь в бассейн. Мимолетное затмение
сменилось усиливающимся покалыванием. Попробовал было поднять руки, но
что-то мешало...
Вслед за глубоким вдохом Карлсен понял, что снова находится в своем
теле (первый вдох, начиная с прошлого вечера). Ясно и то, почему не удается
пошевелить руками. Он утиснут был в стеклянистом столпе, а рядом, вплотную,
еще одно тело -- голая Фарра Крайски, холодная и жесткая как труп. Странно
было снова ощущать на себе одежду.
Протиснувшись в дверцу и нелепо при этом споткнувшись, Карлсен ступил
на пол. Яркий свет в столпе внезапно погас. На негнущихся ватных ногах
Карлсен кое-как доковылял до ближайшего кресла. В нескольких футах стоял в
своем столпе Крайски: глаза закрыты, бледное лицо безжизненно как у
манекена.
Через несколько минут уши запылали -- восстановилось кровообращение.
Карлсен прошел в спальню и растянулся там на кровати. В зеркале приоткрытого
платяного шкафа он увидел свое отражение. Радость возвращения в свое тело
была какой-то сомнительной. Из-за того, видимо, что оно воспринималось
теперь как нечто, взятое напрокат. Прежде в зеркале он видел, безусловно,
себя. А теперь? В какой степени считаются "своими" одежда или автомобиль?
В животе заурчало. Вот те раз, оказывается, есть хочется -- впервые за
всю эту невообразимую бездну времени. Вот оно, одно из преимуществ
бесплотности. Еще одно -- свобода от невнятных ощущений, вроде теперешнего
смутного напряжения. Карлсен прошелся на кухню, заглянул в холодильник и
обнаружил там креветочный сэндвич в целлофане. Подошел к столу и, не садясь,
сжевал половину, запив молоком из бутылки. Вроде полегчало, а мо- жет, и
нет.
В дверь позвонили. Карлсен в неуверенности остановился, затем все же
решил открыть. Любому визитеру понятно, что в половине восьмого утра дома
обязан кто-нибудь быть.
Оказался тот самый угрюмец-служитель, пропустивший их накануне вечером
в лифт.
-- Мистер Крайски дома?
-- Боюсь, что нет.
-- А миссис Крайски?
-- Тоже.
-- То-оже, -- уныло протянул лифтер. -- Я помощник в гараже. Вы, я
помню, давеча вместе же с ними входили? Мы просто с Джорджем насчет его
машины договаривались поговорить.
Врет. С самого начала видно, что вампир. Именно в этот момент Карлсен
понял: Иерарх верен своему слову. Он, Карлсен, перестал быть прежним, став
одновременно двумя. Один разговаривал сейчас с гаражным служкой, маясь
похмельной вялостью, другой, неусыпный, находился глубоко внутри, наблюдая
происходящее из глубины некоего туннеля. Это второе "я" знало, что перед ним
сейчас -- вампир по имени Грекс, один из сильнейших и опаснейших на Земле
груодов. К счастью, второе это "я" вполне успешно скрывалось за порогом
успокоительной для вампира незначительности.
Наблюдатель с отрешенным интересом видел и то, что вампир прикидывает,
не кокнуть ли дурачину прямо сейчас, на пороге: почесывающая нос рука могла
в секунду юркнуть за пазуху комбинезона, где лежал бластер.
-- А когда их поймать можно, не подскажете?
Карлсен с простоватой улыбкой взглянул ему в глаза, со спокойной
уверенностью зная: прямой взгляд -- гарантия безопасности.
-- Не подскажу. Хотя появиться могут в любую минуту. Может, через часок
попробуете?
-- А что, тоже верно. Спасибо, -- он повернулся уходить, но снова
обернулся.
-- А вы-то сами в порядке? Вид у вас, скажу, такой какой-то.
-- Притомился, всего-навсего, -- с виноватой улыбкой ответил Карлсен.
-- Посидели как следует.
Вампир лакомо кивнул.
-- Да-а, уж миссис-то Крайски приветить умеет.
Закрывая дверь, Карлсен испытал облегчение, что Грекс передумал его
убивать. Не потому, что боялся - просто тогда пришлось бы убить Грекса --
как именно, Карлсен не знал. Знал лишь, что дело это вполне посильное.
В задумчивости он возвратился на кухню. Почему, интересно, Грекс
вздумал нарушить табу, не дающее вампиру поднять руку на собрата? Ведь
предубежденность против этого у них сильнее, чем у людей -- каннибализм.
Видно, Карлсена он считал потенциально настолько опасным, что ради этого
готов был обречь себя на психическое мучение, совершив братоубийство.
Доедая за столом сэндвич, он понял, почему Иерарх поставил ему задачу
взяться за груодов. Начало эволюции -- в индивидуальности, а потому каждая
личность, вплоть до младенца, имеет право на собственную индивидуальность.
Имея в себе эту сердцевину, она имеет право существовать вровень со всеми,
неразделимо -- будь ты груод или просто человек. Груоды нарушили космический
закон, однако уничтожить их -- тоже не выход, поскольку это нарушение того
же закона, лишь умножающее зло. Кара, в идеале, должна лежать в руках тех,
кто совершил зледеяние. Единственная форма уничтожения, не порицаемая
законом, это самоуничтожение.
Получается, его, Карлсена, задача -- не мстить или истреблять, а
наблюдать и, -- при необходимости, -- вмешиваться.
Наблюдатель наряду с обычной сущностью, живет в каждом человеке. У него
же лично зазор между ними настолько велик, что наблюдателя обнаружить
фактически невозможно, будь ты хоть трижды проницательным.
Вот откуда, оказывается, странноватая эта неуверенность, поселившаяся с
возвращением на Землю. Она -- своего рода маскировка. Грекс почуял это с
первых же его слов. Чего он не почуял, так это наблюдателя, пытливо
взирающего из-за своего камуфляжа.
Теперь этому наблюдателю предстоит освоиться с обыденной, марионеточной
жизнью. Странноватая миссия, хотя по-своему не лишенная приятности. Груоды и
то, что они проделывают с людьми, глубоко ему противны. Зато у него есть
возможность что-то с этим делать. И теперь понятно, почему Иерарх должен был
неминуемо оставить его на собственный страх и риск.
Тишину штопором пробуровила трель телескрина. Карлсен, повернувшись на
стуле, нажал кнопку связи.
-- Ричард! -- взволнованно крикнула с экрана рдеющая от волнения Хайди
Грондэл. -- С тобой все в порядке?!
-- А как же! -- в тон ей откликнулся он, невольно улыбаясь от искренней
радости видеть эту девушку.
-- Он здесь! -- сказала она кому-то, повернувшись вполоборота.
Над ее плечом показалось лицо Бенедикта Грондэла.
-- Хорошо. А Крайски где?
-- Пока нет, -- несколько неуверенно ответил Карлсен.
-- А его жена?
-- Тоже.
Прихватив с собой аппарат, Карлсен прошел в спальню. Супруги Крайски
по-прежнему не подавали признаков жизни. Он поочередно направил на них
глазок вьюера, после чего вошел в поле зрения сам.
-- Ты видел... ЕГО? -- просил, помедлив, Грондэл.
-- Гребиса? Да.
-- Не желаешь приехать ко мне, переговорить?
-- Пока, наверное, нет. Дождусь лучше их.
-- Ты можешь нам сказать, что ты решил?
-- Позволил себя уговорить. Выдавать их я не буду. Но и принимать их
тоже.
-- Хо-ро-шо! -- веско, с одобрением сказал Грондэл (видно, что гора с
плеч). Карло тоже так решил.
-- И Карло тоже? -- он и не подозревал, что Пасколи может терзаться той
же раздвоенностью.
-- Решение достаточно одиозное. Ты знаешь, каково оно, решаться на
такое.
-- Уж я-то знаю, -- сказал Карлсен, почему-то неуверенно.
-- А уж я-то рада! -- сказала из-за его плеча Хайди.
-- Спасибо. -- Хайди обворожительно улыбнулась (эх, прижаться бы сейчас
к ней и показать, как мы поднаторели в обмене энергией).
-- Дай мне знать, когда они возвратятся, -- сказал Грондэл.
-- Дам. Все, я пошел. Что-то происходит.
Края столпа, в котором стояла Фарра Крайски, подернулись красноватым
свечением - спустя мгновение вся комната озарилась мертвенно белым светом.
По столпу закрутились вниз темные кольца.
-- Приходи поскорее! -- сказала напоследок Хайди.
-- Приду обязательно, -- ответил Карлсен и, отключив вьюер, положил его
на стол.
Фарра Крайски одним толчком ожила. Простояв секунду-другую с немо
распахнутыми глазами, она, вернувшись, по-видимому, в чувство, широко
улыбнулась.
Открыв дверцу, Карлсен помог ей выбраться, взяв за холоднющую руку.
-- Милости просим домой.
Встретившись с ней глазами, он поймал себя на том, что вопреки всему,
рад ее видеть.
Как и на том, что настоящие проблемы отныне лишь начинаются.
позе удавалось от силы минут пятнадцать -- непременно начинали ныть то
колени, то спина - сейчас же будто дремалось в мягкой постели.
Безмолвие гасило мысли о прошлом или будущем: всякая мысль казалась
чем-то поверхностным. И вот, перестав размышлять и чего-либо ожидать, он
обнаружил у себя в восприятии перемену, все равно, что, уйдя под по-
верхность своего обычного бытия и личностного сознания. Окружающее больше не
волновало, неважно даже, появится или нет Иерарх Галактики. Оказывается,
жизнь-то прожита в созерцании мира из скорлупки собственной головы, как из
какой-нибудь рубки на верху маяка. Бывали, правда, моменты раскрепощенности
и счастья, когда внутреннее существо лучилось, казалось, собственной
интенсивностью (допустим, во время медового месяца с первой женой --
по-прежнему одного из ярчайших инсайтов в его жизни). Однако теперь
происходило нечто большее, чем просто приток жизненности из неведомого
источника. Он, Карлсен, как бы оказался в прозрачном, медленно идущем вниз
лифте, из которого открывается вид на отдаленный простор, детали которого по
мере приближения очерчиваются все четче.
Он все так же ясно сознавал пещеру, затопленную огнистым светом, причем
сейчас именно его сознательное, человеческое "я" озирало ее с верхотуры
маяка. Сквозь всю жизнь это самое "я" созидало его личность. Оказывается, у
него в распоряжении есть интересная и наиполезная машина, призванная мчать
его, Карлсена, сквозь мир, словно в кабине автомобиля. А вот теперь его
подлинное "я" вышло из кабины и действует само по себе. В частности, сейчас
оно снижается навстречу источнику своего собственного бытия.
Только тут до Карлсена дошло, что происходит все не по его собственному
усмотрению. С того момента как он ступил в лодку, все было подготовлено.
Золотистый свет, безмолвие воды, возрастающая расслабленность -- все это
были стадии путешествия, в котором ему отводится роль пассажира. Недвижно
застыв посередине озера, он начал следующую стадию путешествия, ведущего его
в присутствие Иерарха.
Возрастающая мощь дала понять, что это уже происходит. Вначале ощущение
было даже приятным, все равно, что из промозглой комнаты выйти под теплый,
расслабляющий свет. Однако постепенно стала одолевать тревога: свет все
набирал силу, и вот уже заполыхал словно печь. Начиная постигать голимый
масштаб мощи, Карлсен с трудом сдерживал панику, чувствуя, что при таком
темпе стойкости хватит ненадолго, и тогда неминуем срыв... Не было в этом
ничего от "бескрайнего смысла" снаму, или от глубин подсознательного ума,
открывшихся в Сории. Эта мощь исходила от кого-то конкретного, причем
такого, что гребис в сравнении с ним казался не более, чем кичливым
мальчуганом.
И вот, когда нервозность грозила уже сорваться в слепой страх, сила
ощутимо ослабилась. Сомневаться не приходилось: Управитель почувствовал его
тревогу и принял меры к успокоению. Понимание того, что его, Карлсена,
чувства сознаются, вызвало прилив облегчения и признательности.
Тому, что последовало, в жизни повториться уже не суждено. Он и Иерарх
поменялись местами. Карлсен оказался окружен тем же огнистым светом, что
наполнял пещеру Хельба. Различие в том, что он стоял в толще огненно-
оранжевого кристалла, несомненно того самого, что в пещере Сории, а
напротив, на чем-то вроде лестницы, находился еще один оранжевый кристалл в
форме огромного яйца. Он смотрел в этот кристалл и видел себя, Ричарда
Карлсена. Причем физической оболочки этого самого Карлсена не чувствовалось
-- лишь его живое присутствие. С другой стороны, он ясно сознавал и свое
собственное, -- непередаваемо многомерное, -- присутствие. Он являл собой
шар некоей переходной субстанции, в центре которой находился орган, служащий
глазом и в целом, если бы не округлость, напоминающий человеческий глаз. Шар
этот зиждился среди дюжины световых колец цветов радуги, дающих ему энергию.
Причем это не было постоянным обликом Иерарха - он мог менять его легко и
сколько угодно.
Сущностью Иерарха была Воля, управляющая этими перевоплощениями. И Воля
эта превосходила могуществом все, что существовало в системе Ригель, да и в
любой из соседних систем.
Как Иерарх, он постигал себя всего, -- во всей своей бескрайности и
нескончаемости, -- зная даже свое происхождение и место в Совете Иерархов. В
данный момент все это было ему полностью доступно (что при обратном размере,
безусловно, тут же канет, как непередаваемая радость момента истины,
бесследно исчезающая раз и навсегда, сколько ни пытайся восстановить).
Очутившись спустя мгновение снова в своем теле, Карлсен по-прежнему
ясно сознавал присутствие Иерарха, хотя видеть его больше не мог. По этой-то
причине Иерарх и обменялся телами: чтобы собеседник мог представить, с кем
разговаривает. И чтобы стало ясно: нет смысла ни страшиться, ни заискивать.
Просто давалось понять, что он, Ричард Карлсен, имеет такое же право на
достоинство, как сам Иерарх, а равно и любой другой сознательный житель
Вселенной.
Но была и другая причина, хотя, может, и не столь важная. Став на
мгновение Ричардом Карлсеном, Иерарх тем самым вобрал в себя содержимое его
ума и жизненного пути. Попросту говоря, пропустил через себя все содержимое
карлсеновского мозга -- существа-землянина, зовущегося Ричардом Карлсеном. И
отделил обратно, давая понять, что живая его, Карлсена, суть совершенно не
зависит от того, что зовется его именем и фамилией.
Некоторое разочарование охватывало от понимания того, что больше
Иерарху сообщить нечего: уж очень прозаичная какая-то развязка.
Иерарх не согласился (а поскольку обоих сейчас напрямую связывала некая
пуповина, связь происходила мгновенно и без всяких слов, все равно, что
улыбнуться или нахмуриться). То есть, Иерарх сообщал, что за переданные
сведения с радостью ответит на любой вопрос, который Карлсен вздумает
задать. Более того, если столь мгновенная связь покажется собеседнику
чересчур странной или обременительной, то вполне можно изъясняться и на
человеческом языке.
Карлсен словно вздохнул от облегчения.
-- Спасибо. Так мне намного сподручнее. (Сказал вслух, -- думал, что
так проще, -- и невольно вздрогнул от грянувшего под сводами эха).
-- Очень хорошо (Иерарх изъяснялся телепатией). Спрашивай.
Несколькими минутами ранее от такого приглашения у Карлсена отнялся бы
язык. Однако после состоявшегося обмена вопросы слагались на редкость точно.
-- В чем назначение Совета Иерархов?
-- В основном практическое. Можно сказать, надзор за соблюдением
законов. Но не с частными правонарушениями, а в масштабах этнических или
планетарных. Частные, индивидуальные преступления -- забота самих людей, их
собственная прерогатива. Но когда на порочный путь становится целая нация
или цивилизация, уподобляясь злокачественной опухоли, которая, разбухая,
губит свои собственные, в естестве заложенные сдерживающие факторы -- тогда
приходится вмешиваться нам.
-- Гребиры, по-твоему, преступники?
-- Гребиры и груоды -- не одно и то же. Гребиры пошли не тем
эволюционным путем. Не имея интереса к знанию как таковому, стремление к
эволюции они вынуждены компенсировать поиском все новых способов выразить
свою волю через натиск. Рано или поздно они поймут свою ошибку и вы- нуждены
будут себя переосмыслить.
-- А могут ли они себя переосмыслить? -- заинтриго-ванно переспросил
Карлсен.
-- Безусловно. Но сначала они должны осознать свою ошибку. Ты заставил
их лидера понять, что он выбрал неверный путь. Быть может, это станет
поворотной точкой.
-- А он, в частности, себя переосмыслит?
-- Не могу сказать. Он свободен в своих поступках. Однако ему придется
решать: брать свое властью или отвергнуть это и искать иной путь. Я думаю, у
него достанет разума сделать правильный выбор.
-- И в чем он, правильный выбор? (Вопрос не совсем логичный, но тем не
менее).
-- У каджеков, -- сказал Иерарх, -- есть слово: "диана-тцвиг". На ваш
язык его можно перевести как "дианирующий". Это означает: обращать внимание
с такой полнотой, что все твое существо становится вниманием. У этого слова
есть интересная особенность: оно используется исключительно как причастие
настоящего времени. Нельзя сказать "я дианировал" или даже "я дианирую":
слово по сути изменяет своему значению, извращая тем самым глубинный смысл.
Надо говорить "я есть дианирующий".
-- Но уж гребис-то наверное понимает, что значит дианировать? --
спросил Карлсен, подразумевая ту грозную волевую силу, от которой рушатся
горы.
-- Не совсем. Он по-прежнему считает, что реальность трансформируется
именно его волей. При дианировании же всякое ощущение личностного
утрачивается.
-- Но что достигается дианированием?
-- Это естественное средство научиться тому, как находиться в двух
местах одновременно. Я не говорю о билокации тела, хотя это и одно из его
косвенных эффектов. Я говорю об ощущении свободы и счастья, возникающих при
четком уяснении существования иного времени и места, в то же время полностью
сознавая окружающее тебя на данный момент. Это заставляет понять, что ты не
подвластен времени и пространству, и приоткрывает твою подлинную сущность.
При всей своей волевой силе гребис неспособен находиться в двух местах
одновременно.
-- Точно, -- кивнул Карлсен с полным согласием. У гребиса не получалось
отрешиться от себя, обратясь во всепоглощающее внимание - по крайней мере,
надолго. -- А я бы мог научиться дианировать, простите, быть дианирующим?
-- Это не так уж сложно. Большинство людей на протяжении жизни делает
это по нескольку раз -- чаще тогда, когда какое-нибудь случайное воздействие
на чувства напоминает им о прошлом. Только они не вычленяют соответствующего
значения. Дианирование дается все легче, если делать над собой усилие. Тогда
быстро постигается, что усилие -- это самый быстрый способ перезаряжать свои
жизненные батареи и выходить на новые уровни контроля.
-- Что бы произошло, если б мы все научились... (ой, чуть не упустил)
быть дианирующими?
-- Да, надо употреблять именно причастие настоящего времени, как
напоминание. Стоит произнести просто глагол, и смысл меняется на
объективный. Подразумевается же нечто, происходящее сейчас, в данный момент.
Ты спрашиваешь, "что бы произошло", а ответ прост. Вы бы пере- секли
наиважнейшую в эволюции границу - границу, разделяющую животное и божество.
-- А как близка эта граница?
Мелькнуло что-то вроде ухмылки.
-- Человечество ее уже пересекло. К сожалению, оно этого не сознает. Ты
должен заставить его сделать это.
-- А как?
-- Заставив осознать самого себя. Едва это познаешь ты, это начнет
происходить и с другими. Такова природа знания.
-- А груоды? Они бы могли это постичь?
-- Разумеется. Но вначале им предстоит забыть самопотакание.
-- Самопотакание?
-- Преступление -- это самопотакание. Они подобны испорченным детям. Но
ты это уже знаешь.
-- Как ты намереваешься с ними обойтись?
-- Как бы на моем месте поступилтм? -- обратился неожиданно Иерарх.
Карлсен призадумался. Наконец покачал головой.
-- Чесгно сказать, не знаю.
-- Принудил их оставить Землю?
-- Тоже вариант... Хотя и не знаю, правильный ли.
-- А стал ли бы что-либо делать вообще?
-- А как же. Только не знаю точно, что именно.
-- У тебя нет желания поизучать ситуацию с полгода и изложить затем
мне?
-- М-можно, наверное... Не знаю, правда, будет ли от этого какой-то
толк. Я ее и так уже знаю.
-- Тогда хотел быты взять на себя задачу изменить ее?
-- Я?? -- Карлсен оторопел. -- Но это ж... Но как?
-- Силу мы тебе дадим. Вопрос в другом: ты желаешь?
-- Конечно... -- Во всяком случае, ответить Иерарху отказом было
невозможно.
Ум внезапно охватила сумятица. Буквально секундами раньше он думал, что
свое уже отыграл и осталось, единственно, вернуться домой. Иерарх узнал о
груодах и сам решит, как распорядиться. А теперь, получается, задача
ложилась на него самого.
-- Но с чего же мне начать?
-- С освоения навыков дианирования. Все остальное приложится.
-- Но они же, безусловно... прознают. Они умеют читать мысли. Меня
прощупают в два счета.
-- Нет. Мы дадим тебе силу обманывать их.
-- Я... -- но помолчал и понял: сказать больше нечего. -- Хорошо.
-- Ты принимаешь?
-- Да.
-- Хорошо. Тем самым ты начинаешь работу на Совет Иерархов. На Земле
тебе отводится такая же роль, как каджекам -- на Дреде.
Карлсена воспламенил неожиданный, ни с чем не сравнимый восторг.
-- Есть ли у тебя вопросы помимо этих?
-- Почему ты выбрал именно меня?
-- Ответ на этот вопрос ты уже знаешь.
-- Я, знаю?? -- растерялся Карлсен.
-- Ты знаешь все, что знаю я. Только это сокрыто глубоко внутри тебя.
Тебе надо выявить это на поверхность.
При этих словах Карлсен понял: так оно и есть. Все истинное знание
действительно зиждилось внутри.
-- Тебе пора возвращаться, -- сказал Иерарх. -- Хочешь ли ты спросить
что-нибудь еще?
Карлсен задумался, и при этом вновь ощутил раскрепощенное состояние
вневременности. Это само по себе напомнило вопрос, донимающий со времени
пребывания в Гавунде.
-- Хотел бы спросить вот о чем. Каджеки всю свою жизнь проводят в
изучении математики. Клубин же сказал, что при достаточной силе ума всякая
математика была бы тавтологией, все равно что "раз плюс раз будет два". Это
верно?
-- Нет.
-- Почему нет?
-- Самым простым объяснением будет показать. -- У себя во лбу Карлсен
ощутил трепет. -- Давай посмотрим, приспособлен ли человеческий ум...
Дальше нахлынуло какое-то ошеломляющее двойное разоблачение. По-
прежнему ощущая себя в Хельбе перед Иерархом, он в каком-то смысле напрочь
утратил сколь-либо конкретное местонахождение. Совершенно ясно было, что
Пространство -- иллюзия, нечто такое, чего нельзя ни утвердить ни
опровергнуть, ни приблизить ни отдалить. Подвисло и Время - точнее, стало
условностью, которую можно на выбор принимать или отвергать. Затем
последовал подъем, стремление вверх, сопровождаемое наиполнейшей,
несравнимой ни с чем свободой. Оставляемый внизу "реальный" мир казался
чем-то несказанно косным и глупым. Другой же, открывающийся -- бесконечным и
неизменным (хотя, как ни странно, все так же подернутым лунной дымкой
озера). Был он еще и полностью знакомым, словно Карлсен возвращался в него
после странствия.
Взлет этот также сопровождался неким восторгом, совершенно особого
свойства и оттенка (почему-то мелькнула мысль о молодом шампанском, где
пузырьки -- сама жизнь).
Как раз в этот момент почувствовалось, что этот странно статичный мир
нельзя назвать необитаемым. Он обитался абстракциями -- математическими
формулами и уравнениями, в сущности, более достоверными, чем оставленный
осязаемый мир. Без всякого изумления он понял, что прав был Платон: за
"реальным" миром материи стоит вечный мир форм и идей; прав и Пифагор,
считавший, что царство чисел содержит ключ к бесконечности. Однако эти формы
и символы не были статичны - они были гораздо динамичнее "реальности",
поскольку все сообщались между собой, слагая гораздо большую реальность.
Между тем, видя, он сознавал, что понимает теперь все, и одновременно,
что понимает это не он: он лишь переменная и бесконечно малая величина в
этой огромной реальности. И бесполезно пытаться унести с собой в "нор-
мальный" мир хотя бы осколок этого понимания: слово "нормальность" казалось
чуть ли не до смешного неуместным.
Все это время взлет набирал силу, а с ним и "игристый" восторг. И тут,
совершенно внезапно, что-то остановилось, и он начал снижаться. Жаль:
увидеть наверняка предстояло еще многое. Хотя, увиденное уже ответило на
вопрос. Во всяком случае, "сознание" возвращалось и чувствовалось, как
трепет унимается во лбу.
Самый абсурд в том, что "пробуждения", оказывается, и не происходило:
то, к чему он возвращался, казалось еще менее реальным, более снящимся, чем
мир, который он сейчас покидал.
-- ... ухватывать мир чистой математической формы, -- рек Иерарх.
Карлсен с замешательством понял, что услышал сейчас конец предложения,
начатого непосредственно перед "взлетом", а отлучка в универсум абстракций
состоялась буквально в промежутке меж двумя словами.
-- Это отвечает на твой вопрос? -- спросил Иерарх. Карлсен кивнул.
-- Хорошо. Пора возвращаться. Ты готов?
- Да.
При этих словах огнистый свет истаял и воцарилась чернильная тьма. Во
лбу опять затрепетало, и тело тугим жгутом вверглось в водоворот астрального
путешествия. Дремливое тепло сопровождало пробуждение от глубокого сна...
Он стоял нагишом на крыше здания в Бауэри, в нескольких футах от
восточного парапета. Судя по положению солнца, времени около семи утра --
небо выцветше голубое, почти белесое. В бодрящем утреннем свете вид
привлекал своей живописностью: Ист Ривер слева, и новый мост Уильямсбург, по
которому из Куинза уже вовсю тек транспорт.
Ой! Дверь на крышу отворилась и оттуда вышла девушка с бельевой
корзиной. Подумал было нырнуть за вентиляционную кабину, но взгляд девушки
беспрепятственно прошел сквозь, очевидно не осознавая его присутствия. Он
стоял и смотрел, как она сноровисто набрасывает на пластиковую леску белье:
полотенца, майку, шорты, миниатюрный лифчик.
Признаков обещанной Иерархом силы что-то не чувствовалось. Скорее
наоборот: пустотная легкость, какая бывает иной раз при недосыпе или от
температуры. Видимо, от резкой смены гравитационного поля, когда при ходьбе
чувствуешь себя будто воздушный шар.
Когда девушка остановилась рядом, Карлсена повлекло к ее жизненному
полю. Подошел ближе, встал за спиной. Она полна была энергии хорошенько
выспавшегося человека и с удовольствием предвкушала предстоящий день - к
тому же чувствовалось, что она влюблена.
Улучив момент, когда она накидывала белье, он поглотил немного
жизненной энергии, которой ее кожа так и дышала. От нее веяло личностью
девушки: наивная, полная задора. Совершенно машинально, толком даже не
задумавшись, Карлсен трансформировал ее, смешав со своей мужской энергией, и
отдал обратно. Мыслями девушка, что называется, витала в облаках, а потому
поглотила ее инстинктивно. Через секунду-другую она ушла с крыши.
Случившиеся приятно взволновало. Получается, он теперь усвоил сущность
благодатного вампиризма и отдавал столько же, сколько брал. Впрочем,
размышлять об этом сейчас не время: первым делом надо воссоединиться с
физическим телом.
Инстинкт подсказал, что надо разыскать место непосредственно над
квартирой Крайски. Легко сказать: когда улетали, стояла ночь. Но тут
вспомнилось, что после расставания с телом (впечатление такое, будто минул
как минимум месяц) он подходил к центральной части южного парапета,
выходящего на океан. Примерно прикинув, Карлсен направился туда. О цели
возвестил знакомый электрический трепет. Расслабясь и вверившись его объ-
ятиям, он почувствовал приятно дурманящее головокружение: слабо, но явно
потянуло вниз. С дремливой очарованностью Карлсен наблюдал, как руки-ноги
проходят сквозь крышу, словно погружаясь в бассейн. Мимолетное затмение
сменилось усиливающимся покалыванием. Попробовал было поднять руки, но
что-то мешало...
Вслед за глубоким вдохом Карлсен понял, что снова находится в своем
теле (первый вдох, начиная с прошлого вечера). Ясно и то, почему не удается
пошевелить руками. Он утиснут был в стеклянистом столпе, а рядом, вплотную,
еще одно тело -- голая Фарра Крайски, холодная и жесткая как труп. Странно
было снова ощущать на себе одежду.
Протиснувшись в дверцу и нелепо при этом споткнувшись, Карлсен ступил
на пол. Яркий свет в столпе внезапно погас. На негнущихся ватных ногах
Карлсен кое-как доковылял до ближайшего кресла. В нескольких футах стоял в
своем столпе Крайски: глаза закрыты, бледное лицо безжизненно как у
манекена.
Через несколько минут уши запылали -- восстановилось кровообращение.
Карлсен прошел в спальню и растянулся там на кровати. В зеркале приоткрытого
платяного шкафа он увидел свое отражение. Радость возвращения в свое тело
была какой-то сомнительной. Из-за того, видимо, что оно воспринималось
теперь как нечто, взятое напрокат. Прежде в зеркале он видел, безусловно,
себя. А теперь? В какой степени считаются "своими" одежда или автомобиль?
В животе заурчало. Вот те раз, оказывается, есть хочется -- впервые за
всю эту невообразимую бездну времени. Вот оно, одно из преимуществ
бесплотности. Еще одно -- свобода от невнятных ощущений, вроде теперешнего
смутного напряжения. Карлсен прошелся на кухню, заглянул в холодильник и
обнаружил там креветочный сэндвич в целлофане. Подошел к столу и, не садясь,
сжевал половину, запив молоком из бутылки. Вроде полегчало, а мо- жет, и
нет.
В дверь позвонили. Карлсен в неуверенности остановился, затем все же
решил открыть. Любому визитеру понятно, что в половине восьмого утра дома
обязан кто-нибудь быть.
Оказался тот самый угрюмец-служитель, пропустивший их накануне вечером
в лифт.
-- Мистер Крайски дома?
-- Боюсь, что нет.
-- А миссис Крайски?
-- Тоже.
-- То-оже, -- уныло протянул лифтер. -- Я помощник в гараже. Вы, я
помню, давеча вместе же с ними входили? Мы просто с Джорджем насчет его
машины договаривались поговорить.
Врет. С самого начала видно, что вампир. Именно в этот момент Карлсен
понял: Иерарх верен своему слову. Он, Карлсен, перестал быть прежним, став
одновременно двумя. Один разговаривал сейчас с гаражным служкой, маясь
похмельной вялостью, другой, неусыпный, находился глубоко внутри, наблюдая
происходящее из глубины некоего туннеля. Это второе "я" знало, что перед ним
сейчас -- вампир по имени Грекс, один из сильнейших и опаснейших на Земле
груодов. К счастью, второе это "я" вполне успешно скрывалось за порогом
успокоительной для вампира незначительности.
Наблюдатель с отрешенным интересом видел и то, что вампир прикидывает,
не кокнуть ли дурачину прямо сейчас, на пороге: почесывающая нос рука могла
в секунду юркнуть за пазуху комбинезона, где лежал бластер.
-- А когда их поймать можно, не подскажете?
Карлсен с простоватой улыбкой взглянул ему в глаза, со спокойной
уверенностью зная: прямой взгляд -- гарантия безопасности.
-- Не подскажу. Хотя появиться могут в любую минуту. Может, через часок
попробуете?
-- А что, тоже верно. Спасибо, -- он повернулся уходить, но снова
обернулся.
-- А вы-то сами в порядке? Вид у вас, скажу, такой какой-то.
-- Притомился, всего-навсего, -- с виноватой улыбкой ответил Карлсен.
-- Посидели как следует.
Вампир лакомо кивнул.
-- Да-а, уж миссис-то Крайски приветить умеет.
Закрывая дверь, Карлсен испытал облегчение, что Грекс передумал его
убивать. Не потому, что боялся - просто тогда пришлось бы убить Грекса --
как именно, Карлсен не знал. Знал лишь, что дело это вполне посильное.
В задумчивости он возвратился на кухню. Почему, интересно, Грекс
вздумал нарушить табу, не дающее вампиру поднять руку на собрата? Ведь
предубежденность против этого у них сильнее, чем у людей -- каннибализм.
Видно, Карлсена он считал потенциально настолько опасным, что ради этого
готов был обречь себя на психическое мучение, совершив братоубийство.
Доедая за столом сэндвич, он понял, почему Иерарх поставил ему задачу
взяться за груодов. Начало эволюции -- в индивидуальности, а потому каждая
личность, вплоть до младенца, имеет право на собственную индивидуальность.
Имея в себе эту сердцевину, она имеет право существовать вровень со всеми,
неразделимо -- будь ты груод или просто человек. Груоды нарушили космический
закон, однако уничтожить их -- тоже не выход, поскольку это нарушение того
же закона, лишь умножающее зло. Кара, в идеале, должна лежать в руках тех,
кто совершил зледеяние. Единственная форма уничтожения, не порицаемая
законом, это самоуничтожение.
Получается, его, Карлсена, задача -- не мстить или истреблять, а
наблюдать и, -- при необходимости, -- вмешиваться.
Наблюдатель наряду с обычной сущностью, живет в каждом человеке. У него
же лично зазор между ними настолько велик, что наблюдателя обнаружить
фактически невозможно, будь ты хоть трижды проницательным.
Вот откуда, оказывается, странноватая эта неуверенность, поселившаяся с
возвращением на Землю. Она -- своего рода маскировка. Грекс почуял это с
первых же его слов. Чего он не почуял, так это наблюдателя, пытливо
взирающего из-за своего камуфляжа.
Теперь этому наблюдателю предстоит освоиться с обыденной, марионеточной
жизнью. Странноватая миссия, хотя по-своему не лишенная приятности. Груоды и
то, что они проделывают с людьми, глубоко ему противны. Зато у него есть
возможность что-то с этим делать. И теперь понятно, почему Иерарх должен был
неминуемо оставить его на собственный страх и риск.
Тишину штопором пробуровила трель телескрина. Карлсен, повернувшись на
стуле, нажал кнопку связи.
-- Ричард! -- взволнованно крикнула с экрана рдеющая от волнения Хайди
Грондэл. -- С тобой все в порядке?!
-- А как же! -- в тон ей откликнулся он, невольно улыбаясь от искренней
радости видеть эту девушку.
-- Он здесь! -- сказала она кому-то, повернувшись вполоборота.
Над ее плечом показалось лицо Бенедикта Грондэла.
-- Хорошо. А Крайски где?
-- Пока нет, -- несколько неуверенно ответил Карлсен.
-- А его жена?
-- Тоже.
Прихватив с собой аппарат, Карлсен прошел в спальню. Супруги Крайски
по-прежнему не подавали признаков жизни. Он поочередно направил на них
глазок вьюера, после чего вошел в поле зрения сам.
-- Ты видел... ЕГО? -- просил, помедлив, Грондэл.
-- Гребиса? Да.
-- Не желаешь приехать ко мне, переговорить?
-- Пока, наверное, нет. Дождусь лучше их.
-- Ты можешь нам сказать, что ты решил?
-- Позволил себя уговорить. Выдавать их я не буду. Но и принимать их
тоже.
-- Хо-ро-шо! -- веско, с одобрением сказал Грондэл (видно, что гора с
плеч). Карло тоже так решил.
-- И Карло тоже? -- он и не подозревал, что Пасколи может терзаться той
же раздвоенностью.
-- Решение достаточно одиозное. Ты знаешь, каково оно, решаться на
такое.
-- Уж я-то знаю, -- сказал Карлсен, почему-то неуверенно.
-- А уж я-то рада! -- сказала из-за его плеча Хайди.
-- Спасибо. -- Хайди обворожительно улыбнулась (эх, прижаться бы сейчас
к ней и показать, как мы поднаторели в обмене энергией).
-- Дай мне знать, когда они возвратятся, -- сказал Грондэл.
-- Дам. Все, я пошел. Что-то происходит.
Края столпа, в котором стояла Фарра Крайски, подернулись красноватым
свечением - спустя мгновение вся комната озарилась мертвенно белым светом.
По столпу закрутились вниз темные кольца.
-- Приходи поскорее! -- сказала напоследок Хайди.
-- Приду обязательно, -- ответил Карлсен и, отключив вьюер, положил его
на стол.
Фарра Крайски одним толчком ожила. Простояв секунду-другую с немо
распахнутыми глазами, она, вернувшись, по-видимому, в чувство, широко
улыбнулась.
Открыв дверцу, Карлсен помог ей выбраться, взяв за холоднющую руку.
-- Милости просим домой.
Встретившись с ней глазами, он поймал себя на том, что вопреки всему,
рад ее видеть.
Как и на том, что настоящие проблемы отныне лишь начинаются.