Такер Уилсон. Метаморфозы вампиров-2

Поздно: уже на полпути буря разыгралась такая, что того гляди, сдует обратно
в воду; ливень наотмашь хлестал бичами струй. Карлсен распластался на земле
и видя, что буря по-прежнему набирает силу, обеими руками схватился за пряди
травы, ногами вжавшись в сыпучую почву. Мелькнул страх, что траву сейчас
вырвет с корнем, но тут вдруг почувствовал, что она будто сама норовит
втянуться поглубже в грунт. Гребиры беснуются, никак не иначе.
Так он пролежал минут пять в надежде, что буря уймется, но видя, что та
лишь крепчает, решил ползком пробираться под прикрытие корней. Каждое
движение требовало тщательной подготовки: сначала, согнув ногу в колене,
врыться для подстраховки носком в грунт. Закрепившись, как следует, ногу
подтянуть, и одной рукой цепко держась, другой хапнуть очередной клок травы.
Затем то же самое с другой ногой. В одном месте подвела поспешность, за что
Карлсен поплатился: отшвырнуло на десяток футов как листик, прежде чем
изловчился уцепиться. После этого двигаться стал медленней и осмотрительней,
иной раз довольствуясь считанными дюймами. Пыль кусала лицо, битым стеклом
жалила костяшки пальцев.
Он надеялся, что за прикрытием ствола пробираться станет легче. Однако
ярдах в двадцати от дерева ветер задул вдруг сбоку и держаться стало еще
труднее. Такая перемена встревожила и озадачила - получается, гребиры
конкретно знают, где он находится и что делает. Карлсен зарылся лицом в
траву, уберегаясь от колкой пыли, и продолжал двигаться с медлительностью
черепахи.
Голова глухо стукнулась: все, приехали. Хорошо, что вовремя успел
обхватить корень и сцепить руки в замок: сбоку наддало так, что туловище на
секунду приподнялось над землей. Ну уж дудки, теперь-то. Карлсен, смачно
ругнувшись, забился под прикрытие толстого как дерево корневища. Прислонясь
к стволу, закрыл глаза и тяжело перевел дух. В этот миг где-то внутри медно
сверкнуло, и Карлсен отрадно уяснил: да будь ветрище хоть стократ сильнее -
и тогда не подточить ему того сокровенного ощущения неуязвимости, созданного
алхимией ритуала.
Искристую бодрость молодого вина удалось воссоздать, буквально прикрыв
глаза.
Поверхность озера крупно перекатывалась зыбучими валами, в кипящий
прибой не перерастающими лишь из-за плотности воды. Город на заднем плане
плавно колыхался - единственное сколь-либо заметное воздействие волн. Но и
они, сгладившись, постепенно угасли: ветер стих.
Воцарилась полная, нарушаемая разве что отдаленным криком птицы тишина.
Благодаря ей Карлсен уловил в где-то в древесной толще слабую вибрацию;
вроде водопроводной трубы, по которой идет напор. Прижался ухом к стволу, но
ничего не расслышал. Вибрация почему-то вызвала вспышку ностальгии,
воскресив какое-то полузабытое событие детства.
Карлсен, покрутив головой, посмотрел вверх. От самой высоты джерида
заходился ум. Один лишь ствол, пожалуй, больше мили, а тянущийся над озером
сук и того длиннее. На расстоянии сложно было представить, что за корни
способны выдерживать такого исполина. Вблизи - же открывалось, что силы этих
огромных деревянных волокон хватит и на два таких гиганта; судя по толщине
корней, вглубь они уходили так же далеко, как ствол ввысь.
Карлсен, протянув руку, коснулся синей плесени - влажная, упругая, а
при нажатии начинает зудеть слабым током: явно самостоятельная форма жизни.
Причем дерево, по-видимому, использует ее как резервный источник жизненной
энергии.
Трехфутовые ромбы коры были покрыты влажными синеватыми пятнами мха,
посередине каждого - шип, иной с каплей липкого сока. В целом впечатление
такое, будто дерево облицовано рыцарскими латами.
Сорвавшаяся с ветки дождевая капля увесисто долбанула по голове, разом
приведя в чувство. А ведь в самом деле, пора двигаться. Вымокшая одежина
льнула к коже, но он решил ее не снимать: тепло такое, что вскоре высохнет
сама. Выбравшись из-под корня, Карлсен шелестя травой, побрел к
противоположной стороне дерева.
И там, озирая наклонную громаду ствола, запоздало прикинул, что надо
было расспросить каджека подробнее. Что теперь? Будь здесь какая-нибудь
дорога или тропа, можно было по ней пойти. Но дерево с трех сторон окружала
непроходимая поросль, в основном высокие пурпурные колосья. Безусловно, не
тот маршрут, которым следовать. Еще один вариант - по песчаному берегу
озера: поля к северу и югу кажутся плоскими и, судя по всему, возделанными.
А иначе остается одно: лезть на дерево. Кстати, занятие вполне
посильное. Ствол джерида в несколько раз толще баобаба, а судя по уклону,
карабкаться по нему не сложнее чем по крутому холму. Только не прознали бы
об этом гребиры. На середине ствола, где кончаются сучья, укрыться будет уже
негде. Нашлют бурю - сдует как букашку. Надо ж было налопаться здешней пищи:
теперь уж не взлетишь.
Обойдя дерево еще пару раз, он, решив, что это будет единственно
логично, начал проворно и легко взбираться. Прощелины в дюйм с лишним
глубиной, разделяющие пластины-ромбы, позволяли упереться ступнями, а шипы
по центру удобно ложились в руку. Однако минут через пять от крутизны уклона
и ширины пластин засаднило в коленях. К тому же шипы: концы такие острые,
что кровь выступает даже от легкого прикосновения - одно лишь неосторожное
движение изукрасило ногу царапиной от лодыжки до колена. А крона вверху как
была, так и оставалась недосягаемой.
Еще через пять минут Карлсен остановился передохнуть, ногами уперевшись
в борозду, а руками сжимая шипы. Прикрыв глаза, мечтательно подумал:
"Вздремнуть бы". Хотя понятно, что об этом и речи нет: уклон сам по себе не
опасный, но пока докатишься, всю кожу оставишь на шипах.
Прильнув щекой к твердой, гладкой коре, он снова уловил вибрацию
дерева. Было в джериде что-то от радиомачты, хотя вибрация явно не
электрическая. И уж безусловно не сок: различить его циркуляцию невозможно,
даже в таком исполине. Тем не менее, само восприятие вибрации странно
умиротворяло. Открыв глаза, Карлсен почувствовал себя приятно отдохнувшим и
полез дальше.
По мере подъема ствол все сужался. Даром что сто с лишним футов в
ширину - само расстояние вызывало неуютный холодок. Внезапный порыв ветра
(на такой высоте в общем-то задувало) или, - того хуже, - молния, и
неминуемо загремишь вниз на полмили. Хотя внизу теперь и озеро, но с такой
высоты и об такую воду - в лепешку.
По крайней мере, пластины становились меньше, и потому легче было
перемещать ноги от одной к другой. Но и шипы стали мельче и теснее, так что
не всякий раз и избежишь. Щели между пластинами тоже измельчали (меньше
полдюйма), и ступни то и дело соскальзывали: в одном месте пришлось
схватиться за шипы, пока ногами лихорадочно нащупывал опору.
Почти час прошел, прежде чем удалось долезть до точки, где от вершины
отделяла уже сотня ярдов, последний отрезок сопровождался частыми
передышками. Отсюда взбираться было уже более опасно, поскольку кора
отщеплена была ударами молний. Хвататься оставалось единственно за остовы
шипов, из ствола торчащих не дольше чем на полдюйма. Перед последним
отрезком Карлсен минут пятнадцать отдыхал, после чего, набравшись сил и
решимости, в считанные минуты одолел оставшееся расстояние.
Верхушка ствола футов на шесть выдавалась над идущим параллельно озеру
суком. На нее, очевидно, пришелся немыслимый по силе удар молнии,
подпаливший ее и обугливший, даром что непогода с той поры нагар в основном
сточила. Молния шарахнула с юга, от чего ствол, накренясь, в верхушке
треснул, ощетинясь пиками щепы. За две такие Карлсен (уже порядком
выдохшийся) и ухватился, ногами оттолкнувшись от гладкого, свободного от
коры дерева. За все время момент, пожалуй, наиболее рискованный: если хватка
подведет, неминуемо отбросит назад, и тогда катиться по стволу до самого
озера. Но ничего: перемахнув через закраину, Карлсен очутился на некой
площадке, отдаленно напоминающей лодку- долбленку.
Вот черт: оказывается, и здесь ни прилечь, ни отдохнуть: даже там, где
дерево обуглено, врезается в ступни острая щепа. Стянув просохшую уже
тунику, Карлсен сделал из нее скатку, на которую, по крайней мере, можно
сесть.
Отдых получился недолгим. Через несколько минут облака проредились и
показался гигантский диск Веги, крупнее Солнца в десяток раз. В считанные
секунды воцарился гнетущий зной. Так как светило находилось на западе,
затенение можно было найти лишь на востоке. Осторожной поступью, иной раз с
присвистом втягивая воздух от боли, Карлсен подошел к той стороне дерева,
что выходила на Хешмар-Фудо. Десятью футами ниже от ствола ответвтлялся сук,
голую поверхность которого (вот радость-то) покрывали выщербины и трещины,
дающие прочную опору. В месте стыковки со стволом ширина составляла с
полсотни футов. Не спеша надев тунику, Карлсен перемахнул через закраину и,
повисев на вытянутых руках, съехал по гладкому стволу вниз, притормаживая
ладонями и пятками. Поглядел наверх: все, путь назад заказан, обратно уже не
взобраться. В случае чего остается единственно спрыгнуть в озеро.
Он сел, прислонясь спиной к стволу и вытянув ноги. Так, по крайней мере
удобно. Город с высоты впечатлял своей красотой: серебристые крыши,
разноцветные дома. Картина разнообразилась пятнами света и тени от
проплывающих вверху облаков. До Карлсена внезапно дошло, почему буря
оборвалась так внезапно. Видимо, слишком уж большой переполох вызывали
волны, так что женщины в конце концов взроптали. От такой мысли Карлсен не
без злорадства ухмыльнулся.
Мысль о Ригмар всколыхнула чувство участливой опеки. Перед женщинами
Хешмара встала наисерьезнейшая проблема. Гребиры соблюдали нейтралитет лишь
потому, что считали их эдакими безобидными хранительницами генофонда. Стоит
им заподозрить, что женщины пошли своим эволюционным путем - возникнет
рознь, а там вражда, и ничто их не спасет. Если вдуматься, то его, Карлсена,
изгнание с ритуала можно назвать судьбоносным: для раздора повод просто
идеальный. Это привело к очередной пронзительной догадке. Ригмар,
безусловно, ошибалась, полагая, что их род достиг эволюционного потолка.
Событие в Зале Ритуала возвестило новое начало. Перемена, вне всякого
сомнения, постоянная: из подсознания на клеточный уровень, к дальнейшему
генетическому отложению. Как человек он мог бы позавидовать, но как дифиллид
- чувствовать лишь признательность и облегчение. Во время пребывания в ее
теле их сущности полностью совместились, равно как и значимость их эволюции.
Да, у него самого трансформация далека от завершения - во всяком случае, до
клеточного уровня. Важно то, что случившееся он осознал: шаг уже сам по себе
архиважный.
В этот миг, словно вторя взлету его оптимизма, сквозь расступившиеся
облака на водной глади бравурно вспыхнул солнечный свет, от которого на душе
сделалось безмятежно и радостно.
Лишь возвратясь мыслями к своему теперешнему положению, Карлсен
справедливо рассудил, что к лучшему оно не изменилось. Зачем К-17 послал его
к джериду? Может, он имел в виду, чтобы Карлсен прятался здесь до темноты, -
единственное место, где гребирам не придет в голову его искать, - а там он
сам явится и разыщет? Хотя интуиция сразу же подсказала: слишком уж
ординарное решение для такой планеты неожиданностей.
Беспокоиться не было смысла, и Карлсен позволил себе блаженство отдыха,
закрыв глаза. Несмотря на тропический зной, в тени было сравнительно
прохладно, а в веющем с северных гор ровном ветре даже чувствовалось дыхание
снега. Насколько, оказывается, за время пребывания на Дреде обострилась
чувствительность.
Весь утопающий в солнечном свете простор полыхал до едкости насыщенными
красками. Панорама с джерида открывалась на редкость величавая. К югу на
полсотни миль, вплоть до темно-зеленых скал у подножия Гор Аннигиляции,
стелились голубые поля с оранжевыми и фиолетовыми островками, вдоль окоема
насколько хватает глаз тянулись горы. Даже на таком расстоянии Горы
Аннигиляции смотрелись иллюстрацией к какой-нибудь сказке: игольчато острые
пики, изогнутые башни. Цвет в основном желтый. Горная цепь к северу состояла
из таких исполинов, что вершины уходили в белесый облачный слой. По цвету
они варьировались от тускло красного, вроде угасающего костра, до осеннего
багрянца. Склоны в нижней части пестрели оранжево-лиловыми мазками
(по-видимому, листва), верхние же уровни, где по идее должен быть снег,
блистали желтизной - неуместный чуб серы в воздухе словно подтверждал
подозрение, что все это - действующие вулканы. Покрывающие вершины облака то
и дело просвечивались мгновениями огненных разрывов, спустя минуты
докатывался отдаленный гром. К востоку тянулся характерный, - голубой и
медный с золотом, - пейзаж Хешмара, а дальше что-то серебристо-яркое -
должно быть, море. Хешмар, судя по всему, представлял собой длинную полосу
земли меж двумя горными хребтами.
Что-то восторженное было в самой необъятности пейзажа и великолепии его
красок. Даже зной, волнами начавший слоиться над долиной, казался частью
этой жизненности и изобилия. Хотя и теперь, созерцая все это, Карлсен
чувствовал немое отчаяние, неоднократно пробиравшее его при виде
величественных пейзажей. Все равно что, нюхая розу, обнаруживать вдруг, что
у нее нет запаха. Пейзаж словно отделялся от него невидимой стеной.
Скопляющийся зной начинал досаждать даже в тени. Карлсен, сняв тунику,
свернул ее и подложил под голову вместо подушки. Затем сменил позу, плечами
плотнее прильнув к стволу, а ноги приподняв как в гамаке, закрыл глаза.
Голой кожей вибрации дерева воспринимались гораздо четче, и опять смутно
мелькнуло какое-то приглушенное воспоминание. Ах, вот о чем. У его тети
Нуэми, - матери Билли Джейн, - был матрас-массажер, вибрирующий под током.
Кто-то внушил Билли Джейн, что вибрации якобы стимулируют сексуальное
возбуждение, и вдвоем они как-то решили это испробовать на неуютно холодной
поверхности матраца. От возбуждения он тогда забыл о слабом электрическом
жужжании. Когда же наконец, утолив желание, они изнеможенно раскинулись,
вибрация начала пробирать их теплым, умиротворяющим ощущением, все равно что
блаженствовать в теплой постели, когда за окном шумит дождь. Через полчаса
сластолюбцев вывел из дремоты шум въехавшего во двор автомобиля, и они
заспешили вниз, к неоконченной партии шахмат на кухонном столе, чувствуя
разом и вину и приятную утоленность.
Воспоминание о "массажере" послужило своего рода катализатором. Карлсен
закрыл глаза и дал вибрациям унять напряжение, забыв о внешнем мире и
погрузившись в себя. Физическая усталость лишь способствовала этому. Через
несколько минут он впал в невесомую эйфорию, при которой тело как бы
обратилось в некую прозрачную субстанцию. Пульс замедлился, а там и вовсе
сошел на нет.
И тут до него начало доходить, что вибрация - не просто успокоительное
средство. Начать с того, она сложнее, чем кажется. То, что по ошибке
принималось за приглушенный шум вроде гудения пчелы или урчания кошки,
фактически состояло из ряда вибраций различной частоты, с насыщенностью
звука, напоминающей звучание отдаленного оркестра.
Наконец попытка различить компоненты равеяла приятную, на грани сна,
дремоту. Чем тщательнее он вслушивался, тем явственнее различались слагающие
уровни гармонии, различимые меж собой так же безошибочно, как звуки скрипки,
флейты или рояля. Как раз это узнавание дало понять, что вибрации по сути
представляют собой некую форму сообщения - скорее музыкальную, чем речевую.
Вспомнилось звучание ручья в долине Джираг.
Новая степень внимания привнесла и более глубокую степень релаксации.
Словно некая дверь открылась внутри, пропуская вниз по лестничному пролету.
Одновременно вибрации зазвучали гораздо четче, как будто оркестр играл
теперь на соседней улице. Это усиление вызвало восторженный трепет,
углубивший в свою очередь релаксацию: еще одна дверь открылась, пропустив
еще дальше внутрь. Каждая ступень все дальше уводила из мира физической
реальности в мир реальности внутренней.
Сообщение, несмотря на свою музыкальную форму, характер имело ясный и
фактический. В считанные секунды Карлсен уже видел и ухватывал вещи, которые
в прошлом открывались лишь в редкий солнечный миг озарения. Первым и самым
основным в этих проблесках было то, что человек обитает разом в двух мирах:
мире внешних обстоятельств и мире внутренней реальности. Внешний мир довлеет
настолько, что внутренний в сравнении с ним кажется зыбким и тусклым. На
самом же деле мир внутренней реальности бесконечно подлиннее, чем мир сугубо
физического существования.
Тут до него дошло, что до слуха доносится не монолог, а некий
разноплановый диалог. "Голос" джерида был на самом деле многоголосьем, какое
слышишь иногда, включившись в телефонную сеть, где стоит гулкий гомон
десятка абонентов. Но что это за голоса? Едва сформулировав вопрос, он уже
знал ответ. Это другие джериды, разбросанные по поверхности планеты. Но что
они передают? Вот с этим уже сложнее. Каждый, судя по всему, сообщал свое
теперешнее состояние и то, что происходит вокруг.
Сфокусировавшись на этом инсайте, он как бы углубился еще сильнее,
начав неожиданно различать по голосам. Многие исходили из этой же области по
ту сторону планеты. Решив же намеренно выделить эти голоса из остальных, он
инстинктивно догадался, что они исходят из леса джеридов, насчитывающего
сотни деревьев. Чувствовалась даже их грандиозная высота, и запах прелой
почвы в подлеске.
В эту секунду он спохватился, что с телом происходит что-то неладное.
Лицо застыло, будто нашпигованное анестезином, а мышцы покалывало словно
искрами тока, да больно так. Попытался открыть глаза - не получилось.
Карлсен забился как спящий, силящийся пробудиться от кошмара.
И тут все равно что распахнули окно: он почувствовал, что пулей летит
по воздуху. Это длилось буквально секунды, вслед за чем воцарилась внезапная
тишина. Снова потянуло сыроватым воздухом, и донеслись звуки внешнего мира.
Ничуть не удивившись, Карлсен почувствовал, что стоит в кромешной темноте,
вдыхая запах перегноя и еще какой-то - пряный, что-то вроде эвкалипта.
Насчет местоположения и гадать нечего: вибрация и отдаленный шорох
листвы давали ясно понять, что он на противоположной стороне планеты, среди
джеридового - леса. Воздух у земли был абсолютно недвижен, ни ветерка.
Дрожащая вспышка молнии на секунду выхватила из тьмы исполинские стволы,
колоннадой уходящие вверх. Аромат эвкалипта - очевидно, древесная смола.
Вытянув вперед руки, Карлсен сделал несколько осторожных шагов по
толстому, - чуть не до колена, - лиственному ковру и, споткнувшись,
шлепнулся плашмя. Потрогал на ощупь: корень дерева. Шаря по нему, он
добрался до ствола и сел на влажную землю. Не было даже надобности
прижиматься к дереву лицом: вибрация слышалась четко, как гудение
высоковольтных проводов.
Всего несколько секунд потребовалось, чтобы снова уйти в полудрему.
Едва это произошло, как характер вибрации будто бы изменился: ощущение в
точности такое, будто слышишь за закрытой дверью приглушенный рокот голосов,
и тут дверь открывется и становится слышен сам разговор. С той нелепой
разницей, что перекликание здесь было бессмысленным как болтовня на
вечеринке: просто несмолкающая, волна за волной, разноголосица. От
нормального разговора ее отличало то, что никто из говорящих не умолкал -
звуки длились и длились словно хорал.
За минуту-другую он усвоил, что по направлению вибраций можно
установить расположение деревьев. Каждый звук подобен был вспышке маяка,
четко указывающего свое местонахождение. Более того, плотность встречного
звукового напора говорила, что лес уходит как раз в этом направлении, а за
спиной деревьев не больше дюжины. Карлсен поднялся, отдалился от дерева
(чтоб подальше от корней) и медленно, осторожно двинулся туда, где край
леса.
Упустил он то, что из-за одного лишь размера расстояние между деревьями
составляет сотни ярдов. Полчаса, а то и больше брел, пока отсутствие листвы
под ногами дало знать, что лес, наконец, позади. Через несколько минут
призрачный сполох молнии высветил, что движется он в сторону какого-то
крупного водоема, - не то озера, не то моря, - зеркалом отражающего молнию.
На секунду встревожило то, что вода как бы вот она, чуть ли не под ногами.
Нет, лучше сесть, дождаться, пока снова сверкнет. Когда облака высветила
очередная магниевая вспышка, до Карлсена дошло, насколько близко была беда.
В десяти футах берег резко обрывался, а вода виднелась где-то далеко внизу.
Что странно, близость падения воспринялась со спокойным сердцем. По-прежнему
согревало сокровенное чувство неуязвимости. И все же лучше подождать до
рассвета. Развернувшись, Карлсен ощупью добрался до ближайшего дерева и
начал охапками собирать листья в согнездие между корней, чтобы там улечься.
Он как раз сгребал себе подушку, когда в отдалении наметился блуждающий
огонек, - примерно в четверти мили, - свет постоянный, похожий на фонарик.
Карлсен спиной прижался к дереву, вникая в вибрацию: если есть опасность, то
наверняка почувствуется.
Минут через десять свет приблизился достаточно и стало видно, что огонь
сдвоенный, вроде фар, отстоящих друг от друга примерно на фут. Следом
различился силуэт человека, несущего на плечах по фонарю. Узнав приземистую,
мощную фигуру бараша, Карлсен тут же пожалел, что не перебрался на ту
сторону дерева. Теперь-то уж поздно: под лучом света на дерево пролегла
тень.
Бараш остановился в нескольких футах, словно точно знал, где сидит
Карлсен, и молча нашел его взглядом. В белесом свете, выхватывающем
неухоженную бороду, он походил на Грубига, только более старого и
неприглядного: вздернутый нос на гостеприимство не намекал. Угрюмец что- то
сказал на непонятном, гортанном языке, правда, телепатический сигнал был
достаточно ясен.
- Надо, чтобы ты шел со мной. - В телепатии, видно, он искушен был не
очень, и потому без речи обходиться не мог.
- Куда?
- Туда, - повернувшись вполоборота, бараш неопределенно указал куда-то
во тьму.
Затем, как будто что-то решив, он поднес руку к плечу, при этом Карлсен
разглядел, что два огня представляли собой крупных насекомых вроде стрекоз,
светящихся ровным, матовым светом. Одно из них словно ручная птица
перебралось на вздетую руку. Насекомое он пересадил на плечо Карлсену. То,
развернувшись и как следует приспособясь на лямке туники (кстати, неожиданно
увесистое), нюхнуло Карлсену ухо и моментально засияло, выхватив из тьмы
ближние деревья.
Бараш повернулся и пошел, не оглядываясь, причем настолько ходко для
таких коротких ног - того гляди отстанешь. По крайней мере ясно, что за
пленника он Карлсена не считает.
На мягком, толстом мху их шаги были бесшумны. В воздухе - прохлада и
странная эйфория (видимо, бодряще сказывается смолистый запах). Ясно
слышалась и вибрация деревьев, вызывающая на сердце необычную легкость.
Карлсен, как мог, удерживался от расспросов: бараш как пить дать или
ухом не поведет, или фыркнет что-нибудь односложное. И без того
чувствовалось, что провожатый относится к нему с тем же снисходительным
презрением, что и гребиры. Ригмар, помнится, сказала, что "бараш" означает
"агрессивный", "враждебный" - теперь вполне ясно, почему. Предстоящая
встреча с подобным сборищем особой радости не вызывала, хотя после последних
событий не сказать, чтобы и заботила. В себе он чувствовал колоссальный
источник силы и жизненности, с которым все по плечу.
Шли уже примерно с четверть часа, когда начался спуск по каменистому
склону. Здесь уж глаз да глаз, иначе все ноги исполосуешь. Насекомое на
плече засияло еще ярче: открылся даже противоположный склон, с виду еще
более крутой. Карлсен перевел было дух, когда, добравшись до низа, повернули
налево и дальше, к воде. Но беспокойство стало разбирать, когда бараш
прямиком пошел к клинообразному выступу на самой кромке обрыва. Там он
остановился, как бы собираясь с мыслями, и начал сходить по идущей наискось
тропке-карнизу. Карлсен тронулся следом, мысленно ругая не в меру
распалившуюся дурищу: свет отражался на воде, пугающей своим черным
безмолвием на глубине тысячи футов. Освещала бы тропу, да и ладно.
Вдруг над головой (даже в груди екнуло) раздалось сухое хлопанье. Мимо
с оголтелым клекотом пронеслась какая-то здоровенная, на летучую мышь
похожая тварь и спикировав к поверхности воды, взбила ее крылом словно
морская птица. Подняв голову, Карлсен в сотне футов увидел еще двух,
переминаются на карнизе, блекая пурпурными зенками. А вон и внизу
повысунулись, - и еще, и еще, - пялятся вверх с недобрым любопытством. Те же
самые, что встречались у подножия Гор Аннигиляции. Отвесный берег изобиловал
их гнездами как дырками в сыре.
Карлсен от смятения замедлил ход и обнаружил, что потерял своего
провожатого. Так как карниз все сужался (поневоле приходилось жаться к
стене), решил двигаться медленнее. Минут через десять, - и на двести- триста
футов ближе к воде, - бараша он застал в ожидании, с деревянно бесстрастным
выражением лица. Стоял он во входе в пещеру и, как только Карлсен появился,