Теодоряну Ионел. Меделень

   - Я бы спрыгнула с крыши... и ты тоже, если бы ты был маленьким и тебе было бы не по себе!
   - Неужели?
   - Но ты не строгий. Ты ведь даже сердиться не умеешь, папа.
   - Ну?!
   - Не умеешь. Это я тебе точно говорю! Тебе всегда смешно, когда ты сердишься, и поэтому тебе еще больше хочется рассердиться...
   Господин Деляну весело рассмеялся.
   - Ты похож на меня, папа.
   - Да, Ольгуца. Тебе следовало бы поставить своего папу в угол за то, что он не умеет быть серьезным.
   - Ну что ты, папа! Я-то ведь тебя слушаюсь. Ты знаешь, как-то раз я тебя обидела, и ты мне ничего не сказал, и тогда я сама поставила себя в угол... Видишь! И мне не стыдно! Я тебе об этом говорю... Но я хочу знать, строгий ли Герр Директор?
   - Ровно столько, сколько нужно, Ольгуца. Григоре вас любит.
   - Я знаю, папа... Ну, ничего, я сама поговорю с Герр Директором... Зачем ты пришла? Почему ты не стучишься в дверь, Аника?
   - Барыня велела спросить, почему вы не идете...
   - Пойдем, папа... Я рада, что ты пришел меня проведать. Я научусь варить кофе. И когда ты в следующий раз придешь ко мне, я угощу тебя черным кофе.
   - Ах ты, чертенок, ведь мне достанется от Алис!
   - И вареньем, папа.
   - А у тебя есть варенье?
   - Конечно. Смотри, папа... Только не выдавай меня!
   Глаза у господина Деляну искрились от смеха при виде банок с вареньем, спрятанных в печке.
   - Там у тебя буфет!
   - Да, папа, там же я буду прятать кофе и кофейник.
   - А где ты возьмешь кофе с кофейником?
   - Ты мне купишь, папа... чтобы я могла принимать гостей.
   - А если нас обнаружит мама?
   - Она тоже попробует кофе... и увидит, что я хорошая хозяйка!
   - А если она рассердится?
   - Она поставит нас обоих в угол!
   - Куда вы запропастились? - встретила их госпожа Деляну, выходя из задумчивости.
   - Тишина! - провозгласил Герр Директор. - Тот, кто боится шума, пусть заткнет уши!
   - Григоре, не разбей зеркало.
   - Будь спокойна, Алис! Пробки от шампанского представляют большую опасность для твоих ушей! Впрочем, не волнуйся...
   Госпожа Деляну и Моника заткнули уши. И все же праздничный выстрел заставил их испуганно вздрогнуть. Пробка птицей вылетела из бутылки вместе с целым букетом цветов, внезапно распустившихся и так же внезапно уронивших все свои лепестки в хрустальные бокалы.
   - Безупречно! - похвалил себя Герр Директор, наполняя бокалы... - Пейте на здоровье! Самый полный бокал - Ками-Муре.
   - Налей мне еще, Герр Директор, не обижай меня! - потребовала Ольгуца, пальцем указывая на истинный уровень шампанского по отношению к декоративному, - пене.
   - Алис, что ты на это скажешь? Твоя дочь жаждет возлияний!
   - Бог с ней, Григоре! За счастье Дэнуца!
   - Повремени, Ольгуца... Не беспокойся, ты непременно захмелеешь!
   - Ты произнесешь речь, Герр Директор? - спросила Ольгуца. Губы у нее были в пене шампанского.
   - Не прерывай меня! Ты всегда в оппозиции... Мои дорогие, - начал Герр Директор, поднимая бокал, - сегодня я навсегда утратил племянника и обрел сына при тех же обстоятельствах, что и Дева Мария. Прежде всего я пью за новоиспеченного отца - весьма достойного! - который своего сына крестит не в воде, а в шампанском... И в каком шампанском! - добавил он, касаясь губами светлой пены. - Gaugeamus igitur*.
   ______________
   * Итак, будем радоваться! (лат.)
   Все чокнулись, бокалы пропели свою чистую нежную арию.
   - Ну же, Алис, не будь мачехой! Чокнись с отцом вашего сына!
   - Наполни мой бокал, Григоре.
   - Как? Ты уже все выпила! Ты, Алис!
   - Я.
   Герр Директор наполнил весельем бокал, в котором его явно было слишком мало. Пена с шумом поднялась вверх. От этого бокал сделался высоким и трепещущим, словно балерина, окутанная легкой дымкой и стоящая на пуантах.
   - А теперь, дорогие мои, - продолжал Герр Директор, чокаясь с госпожой Деляну, - выпьем за здоровье приемного сына. Мое самое горячее желание чтобы лет через десять, собравшись за этим уютным столом, мы все снова выпили шампанского. И чтобы ты, Дэнуц, посмотрел на меня сквозь монокль как я сейчас смотрю на тебя - и сказал: "Этот жалкий безумец, который за всю свою жизнь не удосужился родить собственного сына... сумел создать человека". В ожидании этого дня, выпьем за сегодняшний день, выпьем за матерей!
   - У тебя хорошее настроение, Герр Директор! - сказала ему Ольгуца, держа в руке бисквит.
   - По-моему, мы с тобой оба в хорошем настроении... Хорошее шампанское! Что ты на это скажешь, Ольгуца?
   - Хорошее, Герр Директор! Пощипывает язык!
   - В таком случае произнеси тост.
   - Думаешь, я боюсь?
   - Посмотрим! - поддразнил ее Герр Директор, откинувшись на спинку стула.
   Ольгуца встала.
   - Мама, позволь мне влезть на стул.
   - Что ты собираешься делать?
   - Я хочу произнести речь... в честь Герр Директора.
   - Влезай. Только не упади!
   - Ты прямо как статуя! - воскликнул, любуясь ею, Герр Директор.
   - Не прерывай меня, Герр Директор!
   Господин Деляну не находил себе места. Ему был хорошо знаком страх перед публичными выступлениями и, хотя это была шутка, дебют Ольгуцы волновал его.
   Ольгуца провела ладонью по лбу и запачкалась крошками, потому что у нее в руке был кусочек бисквита.
   - Дорогой Герр Директор, - произнесла она уверенно, смело глядя на него, - мы с тобой и до сих пор были родственниками, потому что ты мой дядя. Я об этом ничуть не жалею.
   - Я тоже, Ольгуца.
   - Нам обоим везет на родственников!
   - Браво, Ольгуца! - захлопал в ладоши господин Деляну.
   - Очень везет, Ольгуца! Запомни!
   - Я знаю, Герр Директор, недаром я была в родстве с Фицей Эленку...
   - С сегодняшнего дня мы еще больше родственники! - Герр Директор возвел в превосходную степень сравнительную степень Ольгуцы.
   - Нет! Очень родственники мы только с мамой, папой и еще кое с кем...
   - Кто же этот таинственный кое-кто?
   - Сейчас узнаешь, Герр Директор.
   - Не перебивай ее, Григоре, - вступился за дочь господин Деляну.
   - Ничего, папа, я ему отвечу... Теперь ты отец моего брата. Мы еще больше родственники, потому что два больше, чем один, и потому что теперь ты дважды мой родственник.
   - Ты этому рада, Ольгуца?
   - Конечно, рада!
   - Тогда давай чокнемся.
   - Подожди, я еще не кончила!.. И я хочу, Герр Директор, чтобы и моему брату повезло с родственниками так же, как нам с тобой.
   - A bon entendeur, salut!* - воскликнул Герр Директор, обнимая ее.
   ______________
   * Имеющий уши, да слышит! (фр.)
   - Браво, Ольгуца! Я ставлю тебе десятку за твою речь.
   - Мои дорогие, - произнес Герр Директор, усаживая Ольгуцу на ее прежнее место, - то, что я обрел сына, еще не самое главное! Я лишний раз убеждаюсь, что ни один человек не может уйти от того, что ему на роду написано. Бог уберег меня от жены, но зато, как я вижу, послал мне тещу!.. Выпьем за самую юную на земном шаре тещу, и пусть все тещи будут похожи на нее!
   ...Дэнуц безо всякого аппетита съел несколько бисквитов, смоченных в шампанском. Он слышал звон бокалов, разговоры, шутки, но все это проходило мимо его сознания... Так, значит, произошло что-то хорошее. Всем было весело оттого, что Дэнуц сказал "да". Дэнуц мог сказать "да" или "нет"... Он сидел в столовой на стуле, высоком, странно высоком - как все стулья в торжественные минуты, - и от него ждали, чтобы он сам решил свою судьбу...
   Да.
   Когда-то давно зубной врач вытащил у него зуб, и Дэнуц, держа в руке этот зуб, плакал и глядел на него с недоумением и враждебностью. И тогда, как и сейчас, родители поздравляли его и смеялись, стоя рядом с креслом, в котором он испытал такие мучения... Странно! Тогда - зуб, теперь - короткое словечко "да", слетевшее с его уст. И всем очень весело! А если бы он сказал "нет"? Всем было бы грустно... Бедный Дэнуц! Ему одному только и было грустно... и в то же время словно бы и нет... Жил-был император, у которого одна половина лица смеялась, а другая плакала...
   Удобно откинувшись на спинку стула, господин Деляну вдыхал аромат котнара.
   - Григоре, - улыбнулся он с грустной иронией, - уж очень ты чернил сегодня нашу бедную Молдову!..
   - Цель оправдывает средства!
   - Нет, нет! Критика твоя была искренней, и к тому же никто лучше детей не сможет разглядеть соломинку в глазах родителей... А я, дорогой Григоре, выпил шампанского и теперь пью это вино, которому пятьдесят девять лет: оно - тысяча восемьсот сорок восьмого года!.. Я в свою очередь пью за Молдову, которая подарила нам это горькое и доброе вино, за Молдову, в которой еще рождаются души, подобные этому вину, и потому что они горькие, и потому что - добрые, и потому что редкостные. Одного желаю я своему сыну: пусть он будет одной из таких душ даже тогда, когда этого вина уже не останется в погребах Молдовы.
   - Папа, а вино лучше табака?
   - Хочешь попробовать, Ольгуца?
   - Раз ты предлагаешь!
   - Ну-ка, посмотрим.
   Ольгуца смочила вином губы, потом отпила с напряженным вниманием, поморщилась и пожала плечами.
   - Оно горькое, папа! Шампанское гораздо вкуснее!
   - Тебе этого не понять, Ольгуца! - улыбнулся господин Деляну. - Оно для таких старцев, как мы!
   - Папа, но все-таки скажи, оно лучше табака?
   - Ну, еще бы! И, главное, реже!
   - Тогда я тебя попрошу о чем-то.
   - Пожалуйста.
   Ольгуца встала со стула, подошла к отцу и начала шептать ему что-то на ухо, косясь глазом в сторону остальных.
   - Ольгуца, это невежливо! - упрекнула ее госпожа Деляну.
   - Merci, папа!.. Мамочка, что же делать, если у нас пир на весь мир!
   - Вот, Ольгуца... И скажи ему, пусть выпьет за здоровье вас, детей.
   Ольгуца вышла из комнаты с бокалом вина в руке, ступая осторожно, как акробат на проволоке.
   - Для деда Георге? - спросила госпожа Деляну.
   - Ну, конечно!
   - Мы остаемся без детей, - вздохнула госпожа Деляну. - Дэнуца отбирает у нас Григоре, Ольгуцу - дед Георге... Правда, у нас есть Моника... Ну, пора вставать из-за стола.
   - Мы еще посидим, Алис, - запротестовал Герр Директор, указывая на свой наполовину полный бокал.
   Герр Директор и господин Деляну остались одни со своими бокалами.
   - Когда ты уезжаешь, Григоре?
   - Завтра.
   - А когда привезти тебе Дэнуца?
   - Примерно через неделю.
   - Так скоро?
   - Ведь начнутся школьные занятия.
   - И судебные заседания.
   - Начинается все на свете!.. Я должен подготовить его: сшить гимназическую форму, показать ему Бухарест...
   - Ну что же... Твое здоровье!
   - Удачи нам всем!
   Аромат котнара - пряный, чуть горький, навевающий грусть - наполнил собой комнату, погруженную в тишину. Дыхание осеннего сада, смешиваясь с этим ароматом, будило воспоминания...
   * * *
   Госпожа Деляну вышла из столовой, перебирая пальцами кудри сына. Моника шла следом за ними. Дойдя до дверей спальни, госпожа Деляну остановилась.
   - Входите, дети.
   Молча опустив голову, Дэнуц пошел дальше, к своей комнате. Дверь затворилась за ним. Рука госпожи Деляну, гладившая волосы Дэнуца, на секунду повисла в воздухе с растопыренными пальцами, точно лист, отделившийся от ветки и оторванный от плода, который он прикрывал... Рука безвольно упала.
   - Ты хочешь ко мне, Моника?
   Девочка взяла руку госпожи Деляну, сжала ее изо всех своих детских сил и вошла в спальню, бросив украдкой грустный взгляд в сторону двери в комнату Дэнуца.
   Два молчаливых существа, рядом, рука в руке.
   Госпожа Деляну прилегла на кровать и закрыла глаза; Моника сидела на краю постели.
   Она не сводила глаз с неподвижного лица госпожи Деляну, стараясь не дышать, чтобы не потревожить ее.
   Потом ресницы госпожи Деляну едва заметно дрогнули... и две слезы скатились по ее щекам. Не дыша, Моника склонилась над ее рукой и робко поцеловала.
   - Ты все время была здесь, Моника? - встрепенулась госпожа Деляну.
   - С вами, tante Алис.
   - Девочка моя... ты иди к Дэнуцу, побудь с ним... А я постараюсь уснуть.
   Моника вышла на цыпочках. Остановилась перед дверью в комнату Дэнуца. Тихо постучала пальцем.
   - Дэнуц, - шепнула она и прислушалась.
   - ...
   Осторожно нажав на ручку, она приоткрыла дверь.
   - Спит!.. Бедный Дэнуц!..
   Когда дверь закрылась, Дэнуц открыл глаза, но даже не улыбнулся.
   Моника вошла в свою комнату.
   В трех комнатах три молчаливых существа пытались проникнуть в тайну жизни...
   * * *
   Вернувшись от деда Георге с пустым бокалом, Ольгуца влетела в столовую. Профира с набитым ртом вскочила со стула, словно незадачливая школьница, застигнутая учительницей. Аника стояла, опустив глаза и пряча за спиной бисквит, как мальчишка - папиросу.
   - Приятного аппетита! Аника, ступай за мной!
   Профира ждала, пока они уйдут. Как только дверь за ними закрылась, она ожила, точно статуя в шараде после того, как опустился занавес... Нагнулась, подняла брошенный Аникой бисквит и тут же отправила в рот.
   - Послушай, Аника, - сурово спросила Ольгуца, - ты только ела или еще и пила?
   - Я даже и не думала есть, барышня, - жалобно отвечала Аника, показывая пустые ладони.
   - Хорошо! Тогда поторопись, а то Профира все съест. Подожди не уходи. У меня к тебе дело... Пожалуй, я и Профире поручу сделать кое-что!
   После короткого раздумья Ольгуца распахнула дверь столовой:
   - Профира!
   - Ох! уж и напугали вы меня, барышня!
   - Пойди скажи садовнику, чтобы дал тебе кисть винограда: слышишь? И пускай выберет получше.
   - А здесь кто уберет?
   - Аника тоже умеет есть бисквиты! Ступай за виноградом. Поскорее!
   Профира вздохнула и направилась к двери... на ходу вынимая из кармана своего фартука припрятанный бисквит.
   - Слушай внимательно, Аника.
   - Слушаю, барышня.
   - Ступай в турецкую комнату к дяде Пуйу, тихонько постучи в дверь. А если он не ответит, постучи громко... Ну-ка, покажи, как ты это сделаешь!
   Аника подошла к двери столовой... и вошла.
   - Аника, ты смеешься надо мной?
   - Я забыла, барышня!
   - Делай, как я тебе велела.
   - Хорошо. Я тихо постучу...
   Тук-тук, постучала она пальцем.
   - ...А если не ответит, постучу громче.
   Бух-бух, стукнула она кулаком.
   - Так. А если и тогда не ответит, вбежишь в комнату, хлопнешь дверью, ударишь ладонью по губам и громко скажешь: "Ох, грехи мои тяжкие! Я-то думала, вы в столовой!" Поняла? Устрой шум, чтобы разбудить его!
   - А вдруг они рассердятся, барышня Ольгуца? - спросила Аника, с трудом удерживаясь от смеха.
   - Не твое дело! Ты ему скажешь, что барышня Ольгуца хочет с ним поговорить.
   В ожидании Аники Ольгуца расхаживала по столовой, заложив руки за спину и все убыстряя шаг, - казалось, она сочиняет диалог, состоящий из коротких реплик. Иногда она останавливалась, убирала со лба черные кудри и снова принималась ходить взад и вперед.
   - Он сказал, чтобы вы пришли.
   - Он спал?
   - Нет, курил.
   - Хорошо. А теперь иди и доедай то, что осталось на столе. Ничего не оставляй Профире!
   - Ты рад гостям? - приветливо осведомилась Ольгуца, входя к Герр Директору.
   - В полном восторге!
   - Как поживаешь, Герр Директор? Я тебе не помешаю?
   - Ты! Мой друг-приятель! Как ты можешь мне помешать!.. Каким ветром занесло тебя ко мне?
   - Да никаким, Герр Директор! Просто я пришла повидать тебя, поговорить...
   Герр Директор приподнялся на локте и вставил в глаз монокль.
   - Значит, ты ко мне с визитом?
   - Ну да... Какой у тебя красивый халат! Ты элегантный, как какая-нибудь дама.
   - Уж таковы холостяки, Ольгуца.
   - Почему только холостяки?
   - Да потому, что у них нет жен! Но зато есть красивые халаты.
   - А у женатых не бывает?
   - Им не нужно. У них красивые жены.
   - А если некрасивые?
   - Тогда они ищут утешения! Впрочем, нет. Они только вздыхают!.. Но что же это я? Садись. Что я могу тебе предложить: сигару?
   - Какой ты сегодня веселый, Герр Директор!
   - Как обычно.
   - Сегодня не так, как обычно.
   - Ты права. Сегодня особенный день.
   - Для тебя?
   - И для Ками-Муры... и вообще для всех. Разве ты не заметила?
   - Но тогда почему же плакала мама?
   - Откуда ты знаешь, что она плакала?
   - Я видела.
   - Ну, хорошо! Она плакала... потому что она мама.
   - В таком случае ей пришлось бы плакать каждый день!
   - Она плакала от радости, Ольгуца.
   - Нет, Герр Директор.
   - Я так думаю.
   - А я скажу тебе, почему она плакала: потому что уезжает мой брат.
   - Милая Ольгуца, мама поняла, что для Дэнуца лучше учиться в Бухаресте, и она сама так решила - как, впрочем, и Дэнуц.
   - Но тогда почему она плакала?
   - Так уж устроены все дамы, Ольгуца. Стоит им решиться на что-нибудь, и они тут же пускают слезу и тут же утешаются.
   - Она пошла наперекор себе, Герр Директор!
   - Ну и ну! Все-то ты знаешь!
   - Герр Директор, когда ты уезжаешь?
   - Завтра, Ольгуца.
   - Ты едешь один?
   - Да. Дэнуц приедет вместе с Йоргу, через неделю.
   - ...Я очень рада, - вздохнула она.
   Герр Директор погладил ее по голове.
   - Хорошая ты девочка!
   - Герр Директор, - спросила Ольгуца, глядя ему прямо в глаза, - ты строгий человек?
   - Строгий с кем, Ольгуца?
   - Не знаю!.. В Бухаресте, со своими служащими.
   - Конечно. Иначе нельзя.
   - А что ты делаешь, когда хочешь быть строгим?
   - Ну!.. Разговариваю сурово, хмурюсь... а если они меня не слушают, то прогоняю их.
   - А если мой брат не будет тебя слушаться?
   - Дэнуц меня слушается.
   - Кто знает?! А если он сделает глупость?
   - Я сделаю ему внушение.
   - А если он снова сделает глупость?
   - Хм!.. Тогда и увидим!
   - Хм!.. Герр Директор, ты когда-нибудь бил кого-нибудь?
   - Может быть! Я уже не помню! Когда я был мальчиком...
   - Ты любишь драться?
   - Нет, Ольгуца, это некрасиво и грубо.
   - Значит, ты никогда не будешь бить моего брата?
   - Дэнуца? Боже упаси!
   Ольгуца вздохнула с облегчением.
   - Merci, Герр Директор. Я так и думала. Ты строгий, но добрый... Можно, я пороюсь в твоем чемодане?
   - Пожалуйста!
   - Закрой глаза, Герр Директор... Ладонями... А теперь скажи, что я сейчас буду делать?
   - Устроишь себе душ из одеколона!
   - А вот и не угадал!.. У тебя сегодня не болит голова, Герр Директор?
   - Слава Богу, нет!
   - Очень жаль! Я хотела сделать тебе растирание.
   - Болит, болит! Конечно, болит!
   Из опрокинутого флакона лился одеколон; Ольгуца ладошкой быстро втирала его в неровную поверхность головы, покрытой короткими волосами, и одновременно изо всех сил дула на ее макушку.
   - Тебе приятно, Герр Директор?
   - Необыкновенно! Как если бы Северный полюс вселился в мою голову! Но только не надо так сильно тереть, а то у меня и в самом деле сделается мигрень.
   - Ничего, Герр Директор! Я тебе сделаю еще одно растирание. Сегодня великий день!
   - Для моей головы!
   - И для других тоже, Герр Директор, - добавила Ольгуца, массируя изо всех сил его голову.
   * * *
   Воздух был как-то особенно прозрачен, осенний свет необыкновенно приятен... словно воспоминание о прошлом...
   Дэнуц сбежал по ступенькам крыльца, засунув руки в карманы, опустив плечи. Ему попался на глаза футбольный мяч, позабытый во дворе, он вспомнил, что недавно играл здесь с Ольгуцей и поранил себе колено - и ему вдруг показалось, что ступени, по которым он спустился, другие, чем те, по которым он поднимался, и что двор совсем другой, да и сам Дэнуц тоже другой...
   Как если бы ступени, по которым он поднимался тогда и спустился теперь, принадлежали времени, а не крыльцу родительского дома.
   Он закрыл глаза.
   Очень часто, особенно в конце каникул, ему снилось, что произошло какое-то несчастье. Оно проходило, стоило ему открыть глаза. Он просыпался с ощущением счастья, с просветленной душой, избавившись от ужасов сна. Но эти ночные кошмары приучили его к мысли о возможности несчастья, которое представлялось ему чем-то вроде порога, который надо переступить, чтобы оказаться в белом, светлом помещении с зеркалами, предназначенными для одних только улыбок, и с окнами - для солнца...
   ...Он открыл глаза. Тот же футбольный мяч; то же высокое и широкое небо; наступало время занятий, приближался отъезд; а Дэнуц такой маленький и такой одинокий...
   Так, значит, его изгнали из дома... Плакать ему не хотелось, нет. Он вздохнул. Ему так хотелось, чтобы небо сделалось маленьким-маленьким и низким-низким, как скатерть на столике, где иногда, зимой, госпожа Деляну раскладывала пасьянс или читала книгу. И чтобы под этим низким и маленьким небом лежал ковер, озаренный пламенем печи, и спала кошка...
   Над столиком висела лампа под абажуром. Под столиком виднелись мамины ноги в легких туфлях, которые то были спокойны, то беспокойно двигались, то нетерпеливо отбивали носками такт. Дэнуц, разумеется, сидел под столом. Ольгуца играла во дворе, занесенном снегом. А ему совсем не хотелось играть. Мир для него уменьшался до размеров кукольного домика. И на свете не существовало ничего, кроме ножек стола, Дэнуца посредине, маминых туфель и кошки. Дэнуц знал, что делает мама, потому что видел, что делают ее туфли. Он знал, когда она улыбается и когда хмурится и сердится. Мурлыкала кошка. И стояла такая тишина!.. От печки шло легкое и сонное тепло... Там начинались сказки о Мужичке с ноготок, борода с локоток, и о Карлике... Там Дэнуц создал крошечный мирок, где люди были не больше буквы, животные - размером с заглавную букву, домики же были величиной с книжку сказок - одни только сказки могли там поместиться. А Дэнуц был великаном, но каким добрым великаном!.. Там было хорошо. Там была родина Дэнуца, освещенная огнем из печки, напоминающим изображение солнца на коврах, где спят дети и дремлют кошки...
   И вот его изгнали.
   Какое высокое небо! И какая большая земля!
   Он поплелся в сад... Что же случилось с котомкой Ивана? Какой ветер высушил, вытряхнул и выгнал всех императоров, фэт-фрумосов и все сказки? Котомка у Ивана совсем опустела!
   Дэнуц шел один. Никто его не сопровождал. Войско, которое всегда следовало за ним или поджидало его впереди, - исчезло. Пустота впереди, пустота позади! Из дома его изгнали, а впереди его ожидала школа...
   Котомка у Ивана была пуста и тяжела, потому что в нее проникла грусть из настоящей жизни, печаль и мертвая тишина осеннего леса.
   На дорожке в сад его нагнал Али и стал ластиться к нему.
   Только Али любит его. А когда он уедет, оба они останутся в полном одиночестве: Дэнуц - в Бухаресте, Али - в Меделень.
   - Дэнуц!
   Моника бежала за ним, длинные и тяжелые косы хлестали ее по спине.
   - Дэнуц, подожди, Дэнуц!
   Она догнала его уже в саду. Она тяжело дышала.
   - Дэнуц... мне так жалко, что ты уезжаешь! - сказала она чуть не плача и глядя на него широко раскрытыми глазами. Она взяла его за руку.
   - Что я вам всем сделал? Чего вам от меня нужно? Почему вы не оставите меня в покое?
   Он вырвал руку из руки Моники и пошел дальше, прочь ото всех, в глубь осеннего сада.
   - Что я ему сделала? - прошептала Моника, прижимая ладони к щекам... Бедный Дэнуц!
   Али побежал за хозяином, а Моника пошла следом за Али, хотя ее только что отвергли.
   * * *
   Нежные, горьковатые запахи, пряные ароматы, тонкое благоухание, легкое, едва уловимое, но, тем не менее, ощутимое дуновение ветра...
   Подернутое влажной дымкой солнце, ветер, доносящий запахи садов, жнивья, пашни, плодов и деревьев, земли, опавших листьев и осенней травы.
   Чьи-то души блуждали среди деревьев, ютились в траве, прилетали вместе с ветром, тихо падающие листья легко касались их бесплотных хмурившихся лбов и таких же бесплотных, в отчаянии заломленных рук.
   Во всем чувствовался приближающийся отъезд, но не было видно ни печальных сундуков, предвещающих разлуку, ни женщин, в задумчивости сидящих на этих сундуках, облокотившись на тесно сдвинутые колени и прикрыв глаза ладонями: чтобы ничего не видеть и ни о чем не плакать.
   - А что же осень?
   Моника притаилась позади огромной яблони. У нее над головой сгибались ветки под тяжестью спелых яблок, - так серьги со слишком большими камнями оттягивают уши маленьких инфант.
   Оттуда Моника тайком наблюдала за Дэнуцем.
   Она почувствовала усталость и опустилась на колени.
   Дэнуц сидел неподвижно на скамье под ореховым деревом. Монике видна была только его голова, склонившаяся над дубовым столом. Солнце припекало ему голову, кудри его отливали медью.
   На дубовый стол падали листья, солнечные блики и темные орехи в зеленой кожуре. Казалось, что раскрылся старый громовник в переплете из ореховых листьев, пронизанных солнечными лучами. И низко склонившаяся голова маленького фавна погружалась в мечты...
   Если бы хоть одна слезинка, сверкнув на солнце, скатилась из глаз Дэнуца, Моника осмелилась бы выйти из своего укрытия. Но одни только листья падали с веток орешины.
   * * *
   Душа Дэнуца была так далека от его тела, что губы его шептали что-то, скорее напоминающее детский лепет, и только улыбка, пожалуй, принадлежала ему самому, а, впрочем, может быть, и солнцу, освещавшему его лицо.
   Илэ, Илэ,
   Здоровила,
   Дуб творожный,
   Придорожный,
   За ворота на прогулку
   Вышла ночью дочка турка
   В душегрейке
   Из цигейки,
   Фартук новый
   Весь лиловый,
   Один - раз,
   Двое вас,
   Если третьим буду я,
   Вот уже компания.
   Эти лишенные смысла стихи когда-то, видимо, родились от простого движения губ, которые умели смеяться, но еще не умели говорить. В то время Дэнуцу было года три. Он, так же как Ольгуца, носил платье, а когда ему хотелось спать, заявлял: "Бай-бай!" И его буковинская няня, вероятно, тоскуя по своей родной деревне, оказавшейся по ту сторону границы, постепенно выучила его стихам своего детства. Сидя на руках у матери, Дэнуц декламировал их и в награду получал конфеты и поцелуи. Когда он ложился спать, то повторял их шепотом, для себя, пока не засыпал.