Теодоряну Ионел. Меделень

   "Она мне завидует", - думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.
   - Ты сердишься, Дэнуц?
   Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.
   - Целую руку, барин. С приездом вас... Отведайте голубцов с гусиной грудкой! - томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.
   - Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, - считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. - У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, - крикнул он с азартом страстного игрока в "железку". - Мы в выигрыше!
   - Барин, пожалуйте умываться.
   - Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл... Йоргу, какие мы все неудачники!
   - Не говори!
   - Ступай, Профира! Ступай домой.
   - Ольгуца, разве так говорят?! - нахмурилась госпожа Деляну.
   - Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.
   - Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!
   - Четверых, Герр Директор!
   - Дорогого стоит, - услужливо подтвердила кухарка.
   - Однако пора садиться за стол!
   - Сперва надо умыться, сударыня!
   - Да умойся же наконец!
   - Пойдем, Дэнуц!
   - Не забудь вынести ведро! - прошептала Ольгуца на ухо брату... - А об арбузе не беспокойся... я все устроила.
   Бритая наголо круглая голова Герр Директора казалась серой, как глыба соли. Госпожа Деляну утверждала, что не казалась, а действительно была из-за чрезмерного увлечения одеколоном.
   - И ты, Дэнуц, станешь таким же седым и старым, как дядя Пуйу!
   Подражая дядюшке, Дэнуц злоупотреблял одеколоном, правда принадлежащим не ему, а госпоже Деляну.
   - Клевета! - запротестовал Герр Директор.
   - Доказательство!
   - Свидетельство о рождении, которое я не скрываю; монокль, который я открыто ношу; и успехи... которые всем известны!
   - Та-та-та! Отпусти сначала волосы. Вот тогда и посмотрим.
   - Я предпочитаю клевету!
   По мнению Герр Директора, волосы, длиннее трех сантиметров, превращались в космы - поэтические, а следовательно, неопрятные, некрасивые и к тому же неудобные. Он не признавал волос и в виде бороды и усов. "Волосы - сущее мученье даже для мужчины, а уж о женщинах и говорить нечего".
   - Герр Директор, а когда ты выйдешь замуж, ты ведь острижешь свою жену? - как-то однажды спросила его Ольгуца.
   - Ольгуца, сколько раз я говорила тебе, что только женщины выходят замуж! - вмешалась госпожа Деляну.
   - Почему, мама? Я, например, хочу жениться. Кто мне запретит?
   - Я.
   - Но я хочу жениться... Я не женщина... Скажи, Герр Директор, ты ведь острижешь свою жену?
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что я не выйду замуж, как ты выражаешься.
   - И не женишься, как говорит мама?
   - Нет... Umberufen!* - добавил он, постучав пальцем по дереву, как это делают суеверные люди.
   ______________
   * Чтоб не сглазить! (нем.)
   - И я тоже, - присоединился Дэнуц.
   - Тогда остригись, - жестко и логично заключила Ольгуца.
   Дэнуц лишился дара речи. Чтобы не стричься, он даже готов был жениться...
   - Кто там?
   - Я, целую руку, - отрекомендовалась невидимая Профира по ту сторону двери в ванную комнату. - Барыня спрашивает, окончилось ли у вас крещение... - И, чувствуя, что ее одолевает смех, Профира постучала ладонью по преступным своим губам... - А то, может, позовем батюшку из деревни: так барыня говорит.
   - Передай хозяйке дома, что мне мало одного священника, пусть пришлют care* священников. Так и скажи.
   ______________
   * Каре (фр.).
   Дэнуц то и дело смачивал губку водой из большого кувшина; засучивал непослушный рукав; протягивал полотенце... Наконец наступила очередь одеколона. Дэнуц отвинтил металлическую пробку.
   - Кто там?
   - Каре священников или гора священников, как говорит Профира. Можно войти, Герр Директор?
   - Нельзя, - дерзко ответил Дэнуц, держа флакон с одеколоном в руке.
   - А тебя не спрашивают, Плюшка! - крикнула Ольгуца.
   - Входи, Ольгуца. А вы, я вижу, все еще в состоянии войны?
   Дэнуц насупился. Ольгуца мгновенно оглядела ванную комнату и тут же позабыла о том поручении, которое ей дали в столовой.
   - Герр Директор, хочешь, покажу, как ты обливаешься одеколоном?
   - Ну-ка, ну-ка!
   - Лей, - приказала она смиренному чашнику.
   - Лей сама.
   - Нет, ты. Герр Директор велел.
   - Налей, Дэнуц.
   - Вот, слышишь?.. Лей как следует; это не шутка!
   "На его месте я бы притворилась, что наливаю, а сама ударила бы его горлышком флакона... или бы плеснула ему в глаза", - замышляла Ольгуца месть брату, который лил яростно, но честно.
   - Герр Директор, сначала ты брызгаешь на ковер...
   Раскрыв соединенные ковшиком ладони, она потерла их одну о другую: едкие капли пролились на ковер.
   - ...Потом ты массируешь голову от бровей вверх и стонешь: Ы-ы-ы-ы-ы-ы!.. У тебя по-прежнему бывают мигрени, Герр Директор?
   - Дьявол во плоти, из-за тебя-то у меня непременно будет мигрень!
   - Потом, дорогой Герр Директор, ты просишь налить еще одеколону.
   Дэнуц смотрел в окно, заслонившись флаконом, словно щитом.
   - Лей, слышишь?
   - Налей, Дэнуц, я попал в плен!
   - Вот. А теперь ты протираешь одеколоном лицо, вздыхаешь и трешь веки... Не очень жжет? Ффф-хаа! - вздохнула она прерывисто, как после ожога.
   Дэнуц улыбнулся: "Обожглась! Так ей и надо! Ничего!.."
   Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь пальцы.
   - Напрасно радуешься, Плюшка. Я пошутила.
   - А что же я делаю дальше, Ольгуца?
   - Ты думаешь, я не знаю! Дай мне флакон, Плюшка!
   Дэнуц остался с пустыми руками.
   - А теперь, Герр Директор, наступает очередь платка. У меня его нет. Пусть мое платье будет платком.
   - Пусть... но что скажет Алис?
   - Мама скажет, что ты во всем виноват.
   Одеколон журнал, заливая платье Ольгуцы.
   - Григоре, придется тебе самому готовить себе еду! - раздался голос госпожи Деляну.
   - Входи. Я кончил.
   - Что ты здесь делаешь, Ольгуца?
   - Мамочка, у меня на платье было пятно, и Герр Директор сказал, что его можно вывести одеколоном.
   - Ты портишь мне детей, Григоре!
   - Вот видишь, Герр Директор!
   - Лучше скажи, чем ты собираешься меня кормить?
   - Одеколоном... Вот чего ты заслуживаешь.
   - В таком случае, я уверен, что все будет очень вкусно!
   - Попробуй пообедать в Бухаресте так, как у меня!
   - В Бухаресте много лакомых блюд!
   - Тех самых!..
   - Каких, Герр Директор?
   - Тебе о них расскажет Дэнуц... через несколько лет.
   - Григоре!
   - Я-то знаю, а вот Плюшке не скажу.
   - Ольгуца!
   - Но если я и правда знаю, мамочка! В Бухаресте можно покутить.
   - Кто тебе это сказал?
   - Ты, мама.
   - Я?!
   - Конечно. Разве ты не говорила, что папа кутит в Бухаресте?
   - ...Я пошутила!
   - Ну и я пошутила, мамочка!
   - Tante Алис, яичница стынет, - сообщила Моника, с видом застенчивого пажа появившись на пороге.
   - Вот единственный в этом доме послушный ребенок!
   - Ничего, я тебе покажу! - пробормотал Дэнуц, на которого никто не обращал внимания, локтем задевая Монику, державшуюся позади всех.
   Глаз Герр Директора, оснащенный моноклем, не делал существенных различий между красивыми женщинами и изысканными блюдами. Он глядел на них с одинаковой дерзкой любезностью, в то время как его полураскрытые губы, казалось, колебались между словом и делом.
   Все уселись за стол на свои обычные места. Перед одиноким прибором Герр Директора трепетало розовое золото яичницы; рядом подремывала томная мамалыга; чуть дальше - масло, татуированное ложкой и украшенное двумя ярко-красными редисками; потом сметана цвета лика мадонны...
   - Одобряю!
   - Да ты, батюшка, лучше ешь, а не одобряй! Сейчас время завтрака!
   - А вы будете на меня глядеть?.. Нет уж, увольте!
   - Что же нам прикажешь делать? Повернуться к тебе спиной?
   - Тоже есть... Иначе вам придется платить за вход!
   - Мама, а может быть, нам подадут дыню, - любезно предложила Ольгуца.
   - Хм! - посоветовалась госпожа Деляну с господином Деляну.
   - Аминь. Сегодня у нас байрам!
   - Прохвира, принеси канталопу... Вот видишь, Герр Директор, я тебя не покинула!
   - Узнаю тебя, Ольгуца: ты любишь жертвовать собой! - пошутила госпожа Деляну.
   - Мама, скажи честно, разве тебе не нравится холодная дыня?
   - Нравится!
   - Значит, мы обе жертвуем собой!
   - Ольгуца!
   - Дорогая Алис, все прекрасно в твоем доме, начиная с тебя самой! Но почему у вас...
   - ...нет пепельниц? - перебила его Ольгуца, вставляя в глаз монокль, чтобы точнее изобразить дядюшку.
   За завтраком пепельница у Герр Директора стояла рядом с тарелками, а папироса входила в меню.
   - Ольгуца, вынь монокль: только этого недоставало!.. Курево! Курево и снова курево! И это ты называешь едой, Григоре?
   - Оно убивает микробов и способствует пищеварению!
   - Поставь на место пепельницу, Дэнуц!
   - Дай мне ее, Дэнуц!
   - Не давай!
   Ольгуца выхватила пепельницу из руки, колебавшейся между двумя противоположными магнитными полюсами, и поставила ее на стол.
   - Мама, смотри, что делает Ольгуца!
   - Так тебе и надо, раз ты не слушаешься!.. А ты, Ольгуца, почему не делаешь так, как велит мама?
   - Разве ты мне что-нибудь говорила, мамочка?
   - Я сказала. Довольно!
   - Мама, ты всего только мама, в то время как Герр Директор...
   - Что именно?
   - Гость... а ты хозяйка дома.
   - Какая дерзость!
   В столовую вошла Профира, торжественно неся голубцы; следом за ней Аника с бледной морщинистой канталупой, похожей на голову христианского мученика.
   - Кто хочет дыню, пусть поднимет палец.
   Ольгуца двумя пальцами боднула канталупу.
   - Видишь, Моника, это прием джиу-джитсу! Если бы на месте дыни была ты, - прошептала Ольгуца на ухо Монике, опасаясь, что ее услышит Дэнуц, тебе бы пришлось ладонью разделить мне пальцы. Иначе я выцарапала бы тебе глаза. Так отбивают удар. Теперь ты все знаешь!
   Моника подняла вверх согнутый палец, чтобы получить свою скромную порцию.
   - Не так. Посмотри-ка на меня!
   Ребром ладони, коротким, резким движением Ольгуца рассекла воздух.
   Господин Деляну склонился над дыней, понюхал ее, потом, сжав губы и расширив ноздри, мечтательно посмотрел на потолок и помахал рукой.
   - Vous m'en direz des nouvelles!* А все мои бедные иудеи! Они-то уж знают толк в хороших вещах. Поистине, каков адвокат, такова и дыня у адвоката... Пойду принесу curacao**. Григоре, ты будешь пить cognac?***
   ______________
   * Сейчас вы сами убедитесь! (фр.)
   ** Кюрасао (от фр.) - ликер из апельсиновой цедры.
   *** Коньяк (фр.).
   - Ни в коем случае! Я доедаю вторую порцию голубцов! Так что можете заказывать кутью.
   Дэнуц незаметно, под скатертью, поднял вверх палец. Ведь он, слава богу, не в школе! Конечно, он тоже хочет дыню. Более того, он один в состоянии съесть целую дыню.
   Из разрезанной пополам дыни, как из восточного сосуда, вытекал бледно-розовый сок.
   - Хм-хм-хм! - изъявила свою готовность Ольгуца, постучав ножом по своей тарелке.
   Плавными взмахами руки Моника отгоняла запах голубцов... Влажные губы Дэнуца потрескались, от дивного аромата раздувались ноздри и закрывались глаза, как у томной девы при первом поцелуе.
   - Дэнуц, а ты разве не хочешь дыни?
   "Конечно, хочу, конечно, хочу", - проносилось в его мыслях.
   - Нет, merci.
   Почему? Ответом было гордое молчание... Почему?.. Потому что так ему хотелось... Почему?.. Много раз уста Дэнуца были его врагами... Почему?.. Не важно, почему...
   - Я съем его порцию, - вызвалась Ольгуца, болтая под столом ногами.
   Дэнуц несколько раз сглатывал слюну, поглядывая на тарелку с голубцами - черт бы их побрал! - и душой устремляясь к вратам потерянного рая, где стояла на страже Ольгуца, скаля зубы и размахивая ножом.
   - Дэнуц, мы оба не шутим. Составь мне компанию. Голубцы - еда серьезная.
   - Хорошо, дядя Пуйу. Мне очень хочется есть.
   - Боже мой! Как тебе не стыдно, Дэнуц! Ведь мы только недавно позавтракали!
   - Пусть ест сколько хочется. В его возрасте...
   - Ну, хорошо! Профира, дай ему тарелку, - сказала со вздохом госпожа Деляну... - И, пожалуйста, ешь как полагается! Хотя бы это!
   - Плюшка, Плюшка!
   Ольгуца шептала оскорбительное прозвище, смакуя золотую сладкую дыню, из которой вытекал ледяной медовый сок.
   Дэнуц отвернулся, украдкой смахнув набежавшую слезу, и жестом самоубийцы вонзил вилку в голубец.
   Тонкий аромат канталупы струился над горячей капустой с перцем.
   * * *
   Вдоль стен так называемой турецкой комнаты располагались диваны, покрытые яркими восточными коврами; у изголовья каждого дивана стоял столик с тонкой перламутровой инкрустацией, на столике - медный, с причудливым узором поднос и кальян с длинной трубкой. Толстый ковер на полу поглощал звуки шагов. Стены были увешаны старинным, богато изукрашенным оружием, иконами в золотых и серебряных ризах и фамильными портретами в овальных рамках.
   Посреди комнаты стоял кофр-шкаф от Вертгейма, - новейшего образца. Вероятно, он и вызвал бы праведный гнев юных прадедов теперешних обитателей дома, а мирно дремлющие на стенах турецкой комнаты кривые кинжалы и ятаганы тут же бы сами ринулись в бой... Но берлинский кофр был доверху наполнен подарками. Поэтому в экзотической тиши старинной комнаты портреты предков продолжали спокойно висеть на своих местах, ожидая, что вот-вот распахнутся двери, вбегут дети, раскроется немецкий кофр, зазвенят детские голоса и улыбнутся им старомодные изображения тех, кто когда-то был тоже молод.
   ...Много лет тому назад Герр Директор, только что возвратившийся из Германии, с бритой головой, моноклем и шрамом в форме полумесяца, приехал с визитом в Меделень к своей невестке и ее отцу, почтенному Костаке Думше.
   - Немец ты, немец! И куда мне тебя поместить? - чуть свысока глядя на своего гостя, обратился к нему хозяин дома после обеда в саду, под ореховым деревом, с музыкантами и котнаром.
   - В турецкую комнату, - отвечал Герр Директор, не обращая внимания - то ли из-за монокля, то ли из-за котнара - на хмурое выражение лица достойного старца.
   - И на что тебе пять диванов, язычник? Для твоей бритой головы и одного много.
   - А вот на что: как лягу я спать в турецкой комнате, так и приснится мне, что я султан у себя в гареме. То-то славно будет! А как проснусь утром да увижу пять пустых диванов, так мне еще лучше станет. И всякий раз, что я буду ночевать в Меделень, буду я благодарить тебя, господин Костаке, точно Господа Бога.
   - А и в самом деле, не так уж глуп этот немец! Пусть принесут еще бутылку котнара. Сыграй-ка ему еще одну молдавскую песню! Ай да немец! В душе как был молдаванином, так и остался!
   С тех пор турецкая комната стала комнатой Герр Директора, и никто не входил туда в его отсутствие. Воля господина Костаке была законом в старом доме.
   * * *
   Ольгуца через голову перекувырнулась на диване, потом еще и еще, видимо, собираясь это делать до бесконечности.
   - Ольгуца, что ты делаешь?
   - Кувыркаюсь, мамочка, - отвечала Ольгуца.
   - Слезай с дивана.
   Ольгуца взялась за кальян.
   - Ольгуца, угомонись же наконец!
   - Тебе помочь, Герр Директор?
   - Ни в коем случае! Женская рука у меня в сундуке?!
   Он только что открыл кофр и, стоя на коленях, вытаскивал один за другим его ящики. В сундуках у Герр Директора царил полный и разумный порядок. С закрытыми глазами Герр Директор мог бы надеть на себя фрак, облачиться в пижаму, смокинг или пиджак.
   Госпожа Деляну так же мастерски укладывала сундуки. Отсюда соперничество между ними.
   - С таким сундуком нетрудно держать вещи в порядке!
   - При таком порядке любой сундук хорош!
   - Святая простота!
   - Святая правда!
   У Дэнуца бешено колотилось сердце. Он то и дело потирал руки, словно игрок в баккара, сделавший последнюю ставку. Он позабыл и про Ольгуцу, и про всех остальных. Он страдал в ожидании подарков... а все вокруг бурно выражали свой восторг: цц-цц-цц... В предвосхищении подарков радость обращалась в муку и переставала быть радостью. То же чувство испытывал он и при виде вкусных вещей на столе, когда их бывало слишком много: икры, копченой колбасы, маслин... и пирожного со взбитыми сливками на десерт. Разгоревшийся аппетит возбуждал его до такой степени, что ему уже не хотелось есть, он ел через силу, но много, чтобы потом не раскаиваться...
   Моника тоже умела укладывать свои вещи и кукольное приданое. Но разве можно сравнивать скромную комнатку с роскошным дворцом!
   - Tante Алис, это похоже на витрину!
   - Браво, Моника! Ты слышал, Григоре? Вот суть твоего порядка: фанфаронство!
   - Зависть в форме искренней похвалы! И это тоже чья-то сущность: разве нет? Будь здорова, Моника... Ну, начинаю со стариков. Это тебе, Алис: очки для почтенных кокеток.
   - Как ты можешь!.. А! Face-a-main!* Merci, Григоре. Не забыл о моем поручении.
   ______________
   * Лорнет (фр.).
   - Каков сундук, такова и голова: все, что в нее попадает, не пропадает... если это не диктуется необходимостью.
   - Наполеон!
   - По части сундуков, - что правда, то правда... А вот и ноты.
   - Бах?
   - Понятия не имею! Я купил то, что ты просила. Бах или чулки, - мне все равно, - хотя, по правде говоря, я отдаю некоторое предпочтение чулкам!.. Уф! Отделался, как хорошо! От этой музыки у меня начинается мигрень.
   - Вероятно, от другой музыки... более легкой... более берлинской!
   - Она меня, напротив, вылечивает от мигрени.
   - Бедная твоя голова!!
   - Что ты на это скажешь, Йоргу?
   - Я, душа моя, порой жалею о холостяцкой мигрени... Правда, у меня есть другие радости... и, разумеется, пирамидон.
   - Хорошо!
   - И еще Минерва, милая Алис!
   - А кто такая Минерва, папа?
   - Одна знакомая дама, Ольгуца.
   - Какое странное имя!
   - Да уж ничего не поделаешь, - таковы дамы!
   - Конечно, папа.
   Один за другим, наполовину развернутые госпожой Деляну, свертки были разложены Моникой на ближайшем диване. Общее детское воодушевление охватило всех присутствующих, словно птиц весной, когда они возвращаются в родные края. Только Дэнуц, засунув руки глубоко в карманы и сжавшись, как будто ему было холодно, сидел нахохлившись в стороне.
   - Йоргу, помнишь, как папа возвращался домой после выездной сессии суда?
   - Бедный папа! Он у меня так и стоит перед глазами. Бывало, еще и раздеться не успеет, а уж зовет нас к себе в кабинет: "Вы хорошо вели себя, дети?" "Хорошо", - отвечаем мы вместо мамы. Это был единственный случай, когда и я считался послушным мальчиком... Два пистолета с пистонами...
   - ...Мятные рыбки...
   - ...шарики, специально для маминых ушей... Григоре, помнишь львиные головы на спинке кресла?
   - Как же, конечно, помню! Папа все пугал нас, уверяя, что они кусаются, и тогда ты положил им в пасть по кусочку сырого мяса, чтобы их задобрить. Помнишь? Мясо так и осталось там.
   - Бедный папа!.. "Мальчики, откуда этот неприятный запах?" Разве он мог догадаться, что деревянные львы стали плотоядными животными?
   - Мясо испортилось, папа?! - спросила Ольгуца с сияющими от радости глазами, погруженная в увлекательное прошлое отцовских шалостей и проказ.
   - Да, Ольгуца, - улыбнулся господин Деляну. - Я как сейчас вижу маму в очках, заглядывающую под шкаф, под письменный стол, под ковер... Осматривающую подошвы: ничего!
   - И ты молчал, папа?
   - Молчал, что мне было делать?
   - А дядя Пуйу не выдал тебя?
   - Мыслимо ли! Братья, и вдруг предатели?
   - И чем это кончилось?
   - Мама все-таки обнаружила источник запаха! У нее был прекрасный нюх! Когда я начал курить - в четвертом классе гимназии, - я, бывало, съедал целый лимон и с разинутым ртом выбегал на улицу, чтобы избавиться от запаха табака, и все равно она меня уличала.
   - Папа, а тебе попало за мясные консервы?
   - Меня не смогли поймать. Я взобрался на крышу, угрожая, что брошусь вниз, если меня не простят...
   - Йоргу! - упрекнула мужа госпожа Деляну.
   - Вот как! Я был похож на Ольгуцу, когда был маленький!
   - И теперь тоже, папа.
   - Ольгуца!
   - А теперь ты похожа на меня, - вздохнул господин Деляну.
   - Герр Директор, расскажи, что еще выделывал папа.
   - То же, что и ты: огорчал свою маму... Бедный папа! Как подумаешь, что из скромного жалованья честного судьи он умудрялся откладывать деньги на подарки... и на мое ученье в Берлине...
   Монокль выпал из глаза Герр Директора, углубившегося в воспоминания.
   Ольгуца присела на край дивана и задумалась: "Бедный дед Георге!"
   - Дэнуц, принеси мне ножницы из несессера!
   - А что у тебя там? - спросила госпожа Деляну.
   Герр Директор вставил в глаз монокль.
   - Сюрприз!
   - Скажи что?
   - Первое слово за ножницами.
   - Какая-нибудь ткань?
   - Нет!
   - Конфеты?
   - Нет.
   - Карты?
   - Игральные?
   - Я спрашиваю. А ты отвечай!
   - Напрасно. Ни за что не угадаешь!
   Все собрались вокруг таинственного свертка, сосредоточенно его разглядывая. Герр Директор поглаживал безмолвную бумагу.
   - Могу сказать вам, что это из тридевятого царства, тридесятого государства; что это среднего рода: honny soit qui mal y pense;* серое снаружи и красное внутри; мягкое на ощупь; полное изящных птиц, у которых есть одно ценное свойство: они молчат; что люди, которые это производят, жел... бледнолицы; и что это скоро войдет в моду.
   ______________
   * Позор тому, кто дурно об этом подумает (фр.).
   - Ну и ну!
   - Вот вам, пожалуйста. Поэтичнее не скажешь! Угадайте!
   - Уточни!
   - Что вам еще сказать?.. В стране, из которой это привезено, пьют много чаю.
   - Россия?
   - Там пьют водку.
   - Англия.
   - Холодно, холодно!
   - Уф! Ты невыносим со...
   - ...своими подарками, - докончил Герр Директор.
   - Со своими загадками.
   - Душа моя, подарок, лишенный тайны, все равно что честная женщина: не представляет никакого интереса!
   - Григоре!
   - Ты представляешь интерес с другой точки зрения!
   - Вот, пожалуйста, дядя Пуйу.
   - Дэнуц, милый мой, ты принес щипцы для ногтей! А я просил ножницы.
   - Григоре, это уже каприз. Довольно, мы и так заинтригованы.
   - Ну, хорошо, я с вами расквитаюсь за щипцы.
   - Прекрасно!
   Герр Директор долго разрезал веревку, сматывая ее, потом развернул бумагу, под которой оказалась еще бумага, - тонкая, шелковистая, - сложил бумагу вчетверо...
   - Это издевательство!
   - Как вам угодно!..
   - Я на твоей стороне, Герр Директор!
   - Тебе суждено царствие небесное. Ну, смотрите! Раз, два, три...
   Подброшенные кверху золотистые и красные японские кимоно в беспорядке рассыпались по полу, словно частицы легендарного японского неба.
   Позабыв обо всем на свете, госпожа Деляну вместе с Ольгуцей и Моникой опустилась на ковер, разглядывая чудесные дары.
   - Йоргу, с дамами покончено. Теперь - ты. А дети в последнюю очередь. Фуу! Как жарко!
   - Ну, так сними сюртук!
   - Почтенная сударыня, а вы не возражаете?
   - После такого сюрприза ты можешь делать все, что тебе угодно.
   - Вот, Йоргу, настоящие восточные папиросы. Превосходные. Они без картона, поэтому я привез тебе отдельный мундштук.
   Желтый и блестящий, словно вырезанный из сердцевины ананаса, янтарный мундштук вызвал рождественские воспоминания у господина Деляну.
   - Герр Директор, я бы хотела тебе кое-что сказать.
   - Я в твоем распоряжении.
   - Нет. На ушко.
   - Вот, пожалуйста, ухо.
   - Герр Директор, ты не рассердишься, если я отдам Монике свое кимоно? Оно мне очень нравится, но, я думаю, Монике понравится еще больше.
   - Золотые твои слова! Дай я тебя поцелую!
   - А я тебя!
   - Ольгуца, не думай, что я о тебе позабыл! Теперь ваша очередь. Кимоно предназначались дамам.
   - Герр Директор, - прошептала Ольгуца, - пожалуйста, подари ей сам. Так лучше.
   - Дорогие мои, давайте покончим с тряпками, - произнес Герр Директор, прикрывая руками нижний ящик кофра... - Ольгуца, ты у нас дама?
   - Нет, Герр Директор!
   - Молодец. Ты входишь в мою партию... Так, значит, кимоно предназначаются дамам... Моника, надеюсь, ты не против? Ну-ка, посмотрим, как оно на тебе сидит. Вот кимоно поменьше, оно твое... Хокус-покус-флипус!
   С удивительным проворством Герр Директор в одну секунду совершенно преобразил Монику.
   - Ну-ка, ну-ка... какие красавицы эти японки! Пожалуй, я переселюсь в Японию.
   - Моника, вытащи наружу косы... Вот так. Иди, я тебя поцелую.
   - Tante Алис, а как же Ольгуца?.. Я так не хочу, - шепнула Моника госпоже Деляну.
   - Не беспокойся, Моника. У Ольгуцы много всего.
   - Merci, дядя Пуйу.
   - Хоп!
   Герр Директор приподнял Монику, посадил на диван и отступил на два шага, разглядывая ее в монокль.
   - Алис, измени ей прическу. Сделаем из нее настоящую японку... Япония этого заслуживает!
   - Ты хочешь, Моника?
   - Да, tante Алис, - ответила Моника, словно во сне.
   - Алис, будь достойна кимоно... и европейской женщины.
   - С такими волосами это нетрудно.
   - А теперь откроем ярмарку игрушек. Долой стариков!.. Итак, по порядку! Дэнуц у нас самый старший. Вот тебе ружье, Дэнуц. Оно на два года меньше тебя: девятого калибра. А это ящик с патронами. А вот и патронташ.
   Настоящее ружье! Настоящее! О таком счастье он и не мечтал. Сердце Дэнуца, словно наполеоновский барабанщик, отбивало гимн славе... Крепко зажав ружье в руке, он бросил на Ольгуцу косой взгляд. Ольгуца смотрела на него, видимо, выжидая.
   Встретившись с ней взглядом, Дэнуц отвернулся в сторону окна, оглядел потолок и еще крепче сжал ружье. Казалось, что глаза у Ольгуцы еще большего калибра, нежели ружье.