Тертлдав Гарри. Молот и наковальня (Видесский цикл, Смутные времена II)

   Но их лошади теперь скорее напоминали тени некогда могучих боевых коней. Какой там галоп! Жалкая, хромающая, спотыкающаяся рысь - вот все, на что они были сейчас способны. Если бы кочевники поднажали, они прикончили бы беглецов, из последних сил пытавшихся уйти от преследования. Но даже у степных коньков был предел выносливости.
   Поэтому сцена погони выглядела дико. Маниакису вспомнилось представление мимов во время одного из Праздников Зимы. Тогда каждый актер двигался так, словно его наполовину заморозили; всякая, самая пустячная мизансцена растягивалась чуть ли не на час, вызывая сперва громовой, а затем судорожный хохот зрителей. Даже воспоминание о том представлении заставило бы его сейчас расхохотаться, если бы он не был занят весьма серьезным делом, унося ноги ради спасения собственной жизни. Вдобавок он никак не мог забыть о лучших актерах столицы, которых собственноручно отдал на заклание этим самым кубратам в надежде повеселить их.
   Снова хлынул ливень, холодный и секущий. Земля под ногами коней, казалось, превратилась в трясину. Преследуемые и преследователи почти перестали продвигаться вперед. В другое время и в другом месте разверзшиеся хляби небесные помогли бы Маниакису сбить кочевников со следа. Но не теперь. Ведь кубраты прекрасно понимали, что отряд Маниакиса движется к Видессу, и могли следовать за ним, даже потеряв его из вида.
   Он подумал было свернуть в сторону, направившись в какой-нибудь другой город, но вспомнил, как выглядел Имброс, а ведь Имброс некогда был одним из наиболее укрепленных городов. Это означало, что ни один из провинциальных городов не смог бы послужить надежной защитой от кочевников. Поскорее бы оказаться под защитой неприступных стен Видесса, и пусть кочевники штурмуют их хоть до скончания века! Только бы...
   Стоп, ведь зеркало Багдасара показало, как он приближается к столице. Если бы Маниакис не знал, а точнее, не верил в это, он, наверное, впал бы в отчаяние. Ну а поскольку он верил, то продолжал свой путь, надеясь встретить отряд, высланный на подмогу, который позволит ему поменяться ролями с упорно преследовавшими его номадами.
   Но помощи все не было. Маниакис пришел к выводу, что он, его товарищи и, что хуже всего, отряд кочевников опередили известия о случившемся. А значит, в Видессе до сих пор считали, что он благополучно уплатил дань Этзилию и такой ценой купил три года перемирия.
   - Видит Фос, как мне хотелось бы пребывать в столь же блаженном неведении, - пробормотал он, когда такая мысль промелькнула у него в голове.
   Наконец он увидел издали столицу. В этот момент выглянуло солнце, озарив окрестности влажно мерцающими лучами, словно предупреждающими, что наступает не хорошая погода, а просто короткий перерыв в плохой. Но даже такого света оказалось достаточно, чтобы вдали, за городской стеной заискрились и засверкали купола соборов.
   Вот оно! Именно этот момент и показало волшебное зеркало! Что будет дальше - неизвестно. Маниакис вонзил каблуки в бока несчастного уставшего степного конька. Конек всхрапнул, слабо протестуя, но все же умудрился затрусить быстрее.
   Маниакис, а вслед за ним остальные конники принялись взывать в сторону крепостных стен:
   - На помощь! Ради Господа нашего, благого и премудрого, на помощь!
   Над головой Маниакиса просвистела стрела. Значит, кое-кто из кубратов все же умудрился сохранить тетиву своего лука сухой. Не больше чем в двадцати футах от Автократора один из его людей вскрикнул, обвис в седле, а потом соскользнул вниз, в жидкую грязь. Какая жестокая ирония судьбы: проделать столь долгий путь лишь для того, чтобы погибнуть, оказавшись почти в безопасности! Маниакис снова вонзил каблуки в бока несчастного животного стрела могла достаться и ему...
   Наконец раздался звук, показавшийся беглецам слаще самого сладкого хора монахов, когда-либо возносивших молитвы Фосу в Высоком храме, - глухие щелчки и удары метательных рычагов. Большие катапульты, установленные на городской стене и в угловых башнях, принялись осыпать кубратов здоровенными дротиками и громадными камнями. Заскрипели цепи, окованная железом подъемная решетка ворот пришла в движение... Наконец-то! Навстречу варварам вихрем вылетел отряд конных лучников и копьеносцев.
   К искреннему огорчению Маниакиса, кубраты тут же обратились в бегство, лишь изредка постреливая через плечо в видессийских конников, гнавших номадов прочь от стен столицы. Правда, видессийцы преследовали их не слишком усердно. Они знали: стоит расстроить свои ряды, полагая, что враг уже разбит, и тут же угодишь в ловушку, сделавшись жертвой нехитрого маневра кочевников. Таких примеров имелось предостаточно.
   Командир отряд, красивый молодой человек на великолепном коне, брезгливым взглядом окинул группу грязных, оборванных людей, к которым пришли на помощь его конники.
   - Ну и кто же, - презрительно бросил он, - командует этим сбродом?
   - Я, - смиренно ответил Маниакис.
   Он устал до последней степени. Он до сих пор не верил, что добрался-таки до столицы в целости и сохранности. Он совершенно забыл, какое зрелище являет собой со стороны: замызганный грязью с головы до ног, в латаной-перелатаной крестьянской одежонке и вдобавок ко всему верхом на шатающемся от усталости кудлатом степном коньке. Возвышавшийся над ним, словно снежная вершина над болотной кочкой, представительный красавец-офицер упер руки в боки и гаркнул:
   - А кто ты есть такой, осмелюсь спросить? Несмотря на изнуряющую усталость, люди, проделавшие со своим императором весь нелегкий путь от Имброса, тихонько перешептывались, ожидая, каким окажется ответ. Они слегка оттаяли душой и даже начали улыбаться.
   - Я? Я - Маниакис, сын Маниакиса, - честно ответил Автократор Видессии. Ас кем имею честь разговаривать я, о досточтимый?..
   Красавец-офицер начал было раскатисто хохотать, но тут же подавил свою первую естественную реакцию. Все-таки совсем уж круглому идиоту до полковника дослужиться трудновато. Он внимательно вгляделся в лицо Маниакиса, затем перевел взгляд на его сапоги. Густо заляпанные грязью, сильно истрепавшиеся в пути, сапоги были несомненно алыми.
   - О величайший! Прости своего преданного слугу Ипокасия! - Искренняя забота мгновенно сменила в голосе офицера только что звучавшее в нем столь же искреннее презрение. - Я не узнал тебя! Позор на мою голову! Тысяча извинений, величайший! - От неловкости полковник вдруг начал изъясняться почти так же цветисто, как какой-нибудь макуранец.
   Маниакис поднял руку, прервав бурный поток самобичевания:
   - Досточтимый Ипокасий! За то, что ты избавил нас от преследования волков-кубратов, я готов простить тебе куда более серьезные прегрешения. Но мне хотелось бы надеяться, что в следующий раз, придя на выручку к другому столь же потрепанному невзгодами путнику, ты проявишь в разговоре с ним несколько большую снисходительность, нежели проявил сегодня.
   - Все будет исполнено в точном согласии с твоими пожеланиями, величайший, - ответствовал Ипокасий, понурившись.
   Маниакис не поставил бы медяка против бочки золотых, что так и будет, ему было хорошо знакомо неистребимое высокомерие видессийских вельмож, впитываемое ими с молоком матери, но в настоящий момент раскаяние офицера было неподдельным и он искренне верил, что говорит чистую правду.
   - Но, величайший, что же все-таки с тобой случилось? - выкрикнул из-за спины Ипокасия кто-то из его конников. Всем своим видом полковник показывал, что и ему хотелось бы услышать ответ на этот вопрос.
   Маниакис и его спутники нехотя поведали очередную историю на старую как мир тему о предательстве. Узнав, что случилось с лагерем императора, с собранным по крохам золотом, со священниками, с лучшими артистами столицы, конники Ипокасия принялись осыпать проклятиями Этзилия и всех кубратов; многие не смогли сдержать слез.
   - Вдобавок номады теперь угонят в плен всех крестьян из северных провинций, - мрачно закончил Маниакис. "А без крестьян вскоре остановится вся жизнь в империи", - добавил он про себя. Хотя большинство горожан редко давало себе труд задуматься об этом.
   - Подумаешь, крестьяне! - Ипокасий презрительно отмахнулся. Его жест означал только одно: парень никогда не задумывался, откуда каждый день берутся на его столе хлеб и мясо.
   - Однако хватит разговоров, - решительно сказал Маниакис. Заставить Ипокасия понять, что его взгляд на то, как и чем жива империя, слишком упрощен, значило потерять больше времени, чем у Маниакиса было в распоряжении. Это могло занять даже больше времени, чем потребуется на то, чтобы выиграть обе войны, на севере и на западе. - Теперь мне необходимо как можно быстрее попасть в дворцовый квартал. Я совершил крупную ошибку, и приступать к ее исправлению следует немедленно.
   Вряд ли кто узнал его на улицах Видесса, пока он пересекал город, чтобы добраться до дворцового квартала. Это принесло ему облегчение, ведь постоянно быть центром всеобщего пристального внимания - нелегкое испытание. Надо научиться и впредь добиваться такого эффекта. Но конечно же, не такими кошмарными средствами, как теперь, подумал он.
   В дворцовом квартале он также остался неузнанным; лишь несколько чиновников снизошли до того, чтобы заметить его, да и то от удивления: как подобный оборванец, да еще на каком-то нечесаном недомерке вместо лошади, затесался в ряды императорской гвардии?
   В императорской резиденции произошло то же самое: для охраны и евнухов Маниакис оказался чем-то вроде невидимки, пока один из безбородых служителей, вглядевшись попристальнее, не воскликнул, а точнее, не взвизгнул тонким, полным ужаса голосом:
   - Да хранит нас Фос! Это же наш Автократор! Он наконец вернулся, но в каком кошмарном виде!
   Толпа слуг тут же обрушилась на него, словно маленькая армия, и чуть не погребла его под собой. Они кричали, перебивая друг друга, превознося достоинства бани, парилки, горячего пахучего масла, чистых льняных и шелковых одежд, жирных голубей под грибной подливой и чудесных вин с неподражаемым букетом. Он с трудом остановил этот потоп, подняв руку.
   - Все сказанное вами звучит просто великолепно. - Словно в подтверждение этих слов, в животе у него громко заурчало. - Но сперва мне необходимо повидаться с моей женой и моим отцом, дабы сообщить им о том, что произошло. Голуби подождут.
   - Величайший! - дрожащим голосом вопросил один из евнухов. - А где же достопочтеннейший Камеас?
   Маниакис слегка скривился, но на этот вопрос, как и на множество других столь же неприятных вопросов, по его мнению, следовало отвечать прямо.
   - Если удача повернулась к нему лицом, то сейчас он в плену у кубратов. Если нет... - Ему показалось, что развивать эту тему не стоит.
   Евнух опустил глаза долу и долго разглядывал ступени парадной лестницы.
   - Ну, ежели считать, что оказаться в плену у варваров - лучшая доля, пробормотал он наконец, - да убережет нас Фос от худшей!
   Отпустив воинов, сопровождавших его по городу, и воздав по достоинству тем бойцам, которые сражались с ним бок о бок, а затем делили все тяготы бегства из-под Имброса, Маниакис прошел в резиденцию. Там, привлеченная необычным столпотворением, его уже ждала Нифона. Выражение ее лица лучше любых слов объяснило Маниакису, как убого выглядит он со стороны.
   - Я в полном порядке, - поспешил сказать он. - Просто я голоден, очень устал, грязен, как навозный червь, и дурно одет. Мне очень хотелось бы, чтобы остальные новости были не хуже тех, какие я только что сообщил о себе, но... И он буквально в нескольких словах еще раз повторил историю о предательстве кагана Этзилия.
   Пальчик Нифоны описал магический круг солнца над ее левой грудью.
   - Главное, что ты жив и в безопасности, - прошептала она. - Все остальное не имеет ровным счетом никакого значения.
   - Верно, я жив и в безопасности, - повторил Маниакис и впервые за долгое время поверил этому сам.
   Каждое мгновение каждого дня с тех самых пор, как Этзилий преподнес ему коварный сюрприз, Маниакис чувствовал себя зверем, которого вот-вот затравят следующие за ним по пятам охотники. Его спасли только удача и неусыпная бдительность. И эта бдительность за несколько кратких дней въелась в его душу куда глубже, нежели грязь в его одежду. Помолчав немного, он с горечью произнес:
   - Но потеряно слишком многое и слишком многие:
   Багдасар, Камеас, дань, которую я вез кагану, дабы купить мир, несчастные клерики, которые должны были благословить сей мир, мимы и даже прекрасные кони, которыми я надеялся усладить взор Этзилия. Потеряно все!
   Нифона снова очертила круг солнца у своей груди:
   - Лишь бы уцелел человек, который, миновав узкий, словно лезвие ножа, мост-чистилище, сможет приобщиться к свету, даруемому нам Фосом. А что касается коней и сокровищ, так на то ты и Автократор. Стоит захотеть, и ты снова добудешь все это!
   - Если бы это было так легко! - воскликнул Маниакис, горько засмеявшись. Если бы я мог просто приказать доставить требующееся из тайной кладовой или, произнеся пару заклинаний, сотворить прямо из воздуха! Но я не кудесник и понятия не имею, где добыть столь необходимое империи золото!
   - Мой отец - главный имперский казначей, - сказала Нифона, словно напоминая ребенку вещь, которую тому давно следовало бы запомнить. - Поговори с ним, и он добудет для тебя золото.
   Маниакис говорил с Курикием, и не однажды. Основная тема разговоров с тестем сводилась к тому, что имперская казна пуста, как дырявый карман нищего, а кроме того, катастрофически упало поступление ежегодных налогов. Удивляться тут нечему: сказывались долгие годы гражданской войны и непрерывного вторжения иноземцев, которые не только разрушали весь жизненный уклад империи, но и мешали сборщикам налогов попасть в земли большинства отдаленных провинций. И покуда хотя бы часть иноземных захватчиков не будет изгнана, правительству империи придется соразмерять свои расходы с мизерными доходами, подбирая жалкие крохи, которыми побрезговали грабители.
   Но объяснять все это Нифоне не было никакого смысла. Поэтому Маниакис просто сказал:
   - Мы сделаем все, что в наших силах. Если сможем, сделаем больше. Что же касается лично меня, то мне необходимы ванна, добрый обед и недельный сон.
   Ротруда посмотрела бы на него искоса и лукаво спросила: "И только"?
   Но Ротруда была далеко. И лишь в его воспоминаниях жили ее слова, ее речь с сочным, певучим халогайским акцентом. Нифона же просто кивнула с озабоченным видом. Маниакис беззвучно вздохнул. Мы сделаем все, что в наших силах, подумал он. Если сможем, сделаем больше.
   ***
   Некоторые из спутников Маниакиса по путешествию в Имброс продолжали возвращаться в столицу. Иногда по двое или по трое, иногда более крупными группами. Они рассказывали страшные вещи о том, что творят в северных провинциях кубраты. Такие рассказы не могли поразить Маниакиса, ибо кое-что он видел сам, и у него хватало воображения, чтобы представить себе остальное.
   Через пять дней после его собственного возвращения у городских ворот появился Багдасар, верхом на кляче, годившейся разве что на шкуру для поделок не очень привередливого сапожника. Подобно Маниакису, у мага возникли серьезные трудности со стражниками, пока он не убедил их в том, что он - это он.
   - Тебе следовало превратить их в жаб и отправить спать на дно ближайшего грязного пруда до самой весны! - пошутил Маниакис, когда Багдасару наконец с величайшим трудом удалось добиться аудиенции у Автократора.
   - Я не могу без содрогания слышать о магии превращений, - ответил васпураканский маг и действительно зябко передернул плечами. - Когда номады напали на лагерь, превратив мирный пир в побоище, я решил придать себе облик кубрата. Мои заклинания оказались даже чересчур хороши: я не только выглядел как остальные варвары, но и начал думать так же, как они. Точнее, ощущать себя так, как, по моему мнению, должны ощущать себя они. Уверяю тебя, это крайне неприятно.
   - В таком случае я просто счастлив, что тебе пришла мысль двинуться на юг, вместо того чтобы откочевать к реке Астрис вместе с твоими новыми соплеменниками, - глубокомысленно произнес Маниакис.
   - Это совсем не смешно, уверяю тебя! - воскликнул Багдасар, хотя Маниакис и не думал смеяться. По крайней мере, вслух.
   - В полном смятении чувств, - продолжал Багдасар, - я укрылся в лесу и прятался там несколько дней, не сознавая, от кого прячусь: от видессийцев или от волков-номадов. Клянусь жизнью! Страх обычно быстро разрушает магические чары, но мой страх, напротив, усилил их до таких пределов, каких просто невозможно достичь никакими способами нашего ремесла.
   - Но как же ты тогда выяснил, кто ты такой? - спросил Маниакис.
   - Пришлось ждать. Как уже говорил, несколько дней я прятался по рощам и дубравам, словно лесной зверь, потом заклинания все-таки ослабли, и я двинулся на юг, - ответил васпураканский маг. - Но по мере того как чары слабели, я снова начал бояться кочевников. Нет, это было ужасно!
   - Я действительно рад, что ты не откочевал с какой-нибудь их ордой на север, пока твоя магия еще действовала в полную силу, - искренне сказал Маниакис.
   - Думаю, что ты даже вполовину не так рад, как я, - не менее искренне ответил Багдасар. - Как бы я стал объясняться с этими варварами, если бы внезапно обнаружился мой истинный вид? Уверяю тебя, я просто красавец по сравнению с тем типом, чей облик мне пришлось принять. Но даже для красоты существует должное время и должное место!
   Совершенно неукротимое самомнение Багдасара заставило Маниакиса улыбнуться, но он тут же вновь посерьезнел:
   - К сожалению, магия крайне редко дает такой определенный ответ, какой от нее хочется получить. Например, в твоем зеркале я увидел, как возвращаюсь в Видесс, но не увидел в нем стаю преследующих меня кубратов, из чего сделал вывод, что соглашение будет заключено успешно. Ты же просто хотел выглядеть как кочевник, а в результате стал им на самом деле.
   - Стань тем, кем хочешь казаться, - прекрасное жизненное правило, согласился Багдасар, - но не для магии. Колдовство слишком сильно переплетает кажущееся с реальным.
   - Так или иначе, но тебе удалось добраться до Видесса, чему я очень рад, похлопал его по плечу Маниакис. - Мне и впредь понадобится твоя помощь, а связываться с другим колдуном я очень не хотел.
   - Ты слишком добр, величайший, ведь в столице множество магов, гораздо более сильных, чем я. - Багдасар виновато понурился. - Окажись я искушеннее в своем ремесле, и тебе удалось бы получить предупреждение о предательстве, которое замыслил Этзилий!
   - Ты оказал мне немало услуг, а мои предпочтения и причуды не должны тебя беспокоить, - ответил Маниакис. - Хотя в арсенале используемых мною средств они занимают куда более важное место, нежели грубая сила.
   - Не говори нелепостей, величайший, - назидательно поднял указательный палец Багдасар. - У Автократоров не бывает причуд!
   Лицо волшебника было серьезным, даже суровым. Маниакис изумленно посмотрел на него и оглушительно расхохотался.
   - За всю свою жизнь не слыхал ничего смешнее, - наконец отдышавшись, проговорил он. - Ликиний, например, был фантастическим скрягой, а Генесий имел обыкновение убивать людей просто так, для забавы. Что до меня...
   - Да, величайший? - невинно поинтересовался Багдасар.
   - Мне втемяшилось в голову попытаться спасти империю. Учитывая нынешнее состояние дел, это более чем странная причуда, прах меня побери!
   ***
   В отсутствие Камеаса обыденные дела в резиденции пошли вкривь и вкось. Остальные евнухи старались изо всех сил, но лишь постельничий досконально знал все дворцовое хозяйство. Никто из других слуг не мог даже приблизиться к подобному всеведению. Маниакис однажды застал двух служителей за яростным спором о том, куда по девался алый тюрбан; причем каждый обвинял другого в том, что именно тот куда-то засунул столь важную деталь одежды Автократора. Когда хозяйством ведал Камеас, подобные пустячные ссоры не имели места, а если и имели, никогда не доходили до ушей Маниакиса.
   Тот факт, что евнухи вступили в настоящую схватку зато, кто из них займет пост постельничего, только ухудшил положение. Все они наперебой старались произвести самое лучшее впечатление на Автократора и настолько преуспели в этом, что смертельно ему надоели. Вскоре Маниакис окончательно пришел к выводу, что ни один из них не подходит на роль постельничего.
   Через пару недель после его возвращения с севера выпал первый снег. Без всякого энтузиазма Маниакис наблюдал из окна за пляшущими на ветру снежинками. Вскоре ударят морозы, земля замерзнет, а значит, кубраты опять смогут свободно передвигаться по полям и весям империи, продолжая свои грабежи, прерванные осенней распутицей.
   Он как в воду глядел - через два дня под стенами столицы появилась целая орава кочевников. Маниакис поднялся на стену, чтобы получше разглядеть кубратов. Те не предпринимали никаких действий, просто сидели на своих коньках и глазели на оборонительные сооружения Видесса. Маниакис их вполне понимал грандиозность этих фортификаций приводила в благоговение даже самих видессийцев.
   - Может, отогнать их? - спросил Ипокасий. - Сил у нас хватит.
   Маниакис прекрасно понимал, что офицер никак не может простить себе ту давнюю промашку и хочет лишний раз продемонстрировать Автократору, на что он способен.
   - Не надо. Пусть смотрят сколько угодно. Чем дольше они глазеют на мощь столицы, тем скорее поймут: когда наши нынешние трудности останутся позади, шутить с ними мы уже не будем. - Ответив Ипокасию, он едва не осенил себя знаком солнца, ибо его слова основывались не на уверенности, а скорее на суеверной надежде на то, что катастрофы, сотрясавшие империю, рано или поздно должны сойти на нет.
   Но кубраты, постояв еще немного под стенами Видесса, за пределами досягаемости катапульт, повернули своих степных коньков и поскакали на север. Все, кроме одного, передвигавшегося пешком. Этот кочевник медленно побрел к городским воротам. Когда он подошел ближе, Маниакис вдруг заметил, что у него нет бороды. Автократор задумчиво подергал собственную бороду - прежде ему не приходилось встречать ни одного кубрата без малейших следов растительности на лице.
   Добравшись до городской стены, номад вдруг воззвал к стражникам на чистейшем видессийском языке:
   - Молю вас, во имя Фоса, отворите ворота, дабы я мог войти!
   Обычно подобным образом выражались только образованные столичные жители. Но был ли этот кубрат вообще мужчиной? Его голос занимал среднее положение между контральто и тенором.
   - Камеас! - вдруг, словно пробудившись, вскричал Маниакис. - Неужели это ты?
   - Более или менее, величайший, - скорбно ответил постельничий. - Как только меня впустят, я обрету в этом больше уверенности. Я претерпел немало превратностей судьбы и повидал такого в том огромном, необузданно диком мире, что находится за стенами нашей столицы, что стал совершенно иным человеком.
   - Немедленно впустите его! - приказал Маниакис стражникам у ворот, а сам заспешил по ближайшей лестнице вниз и, едва Камеас вошел в открытые ворота, заключил постельничего в объятия.
   - Прошу тебя, величайший, - пролепетал тот, - подобная фамильярность совершенно недопустима для Автократора!
   - Но ведь сейчас ты не в дворцовом квартале, достопочтеннейший Камеас, и не в моем шатре! Что означает, что не ты должен указывать мне, как я смею или не смею поступать, а я тебе, - смеясь, ответил Маниакис. - Следовательно, если мне захочется еще раз тебя обнять, так я и поступлю!
   - Ты прав, - сдался Камеас. - Учитывая обстоятельства, я действительно не имею сейчас права голоса. - Он сказал это с видом человека, делающего вынужденную уступку неразумному младенцу.
   Если бы Камеас был прежним энергичным и полным сил Камеасом, он, несомненно, нашел бы должные, безукоризненные по форме и дерзкие по существу, возражения, но... Бедняга выглядел совершенно изможденным, был тощ, как палка, и гораздо более бледен, чем обычно бывают евнухи. К тому же он страшно замерз и весь дрожал, хотя кубраты одели его по своему обычаю - в шерстяные шаровары и куртку из овчины.
   - Приободрись, достопочтеннейший Камеас! - успокаивал постельничего Маниакис. - Сейчас мы доставим тебя в дворцовый квартал, там ты примешь теплую ванну и насладишься прекрасным вином с засахаренными фигами и абрикосами. Сможешь ли ты выдержать небольшую поездку по городу верхом, или приказать, чтобы для тебя доставили паланкин?
   - О, верховая езда теперь для меня пустяки, - ответил постельничий. - Вот уж не думал, что мне когда-либо случится овладеть этим искусством; тем не менее я им овладел. - Он даже закатил глаза, передернувшись от неприятных воспоминаний. - Видишь ли, величайший, когда находишься среди кубратов, то просто едешь на своей степной лошадке вместе с остальными. Или тебя бросают на съедение волкам. После тех кошмарных путешествий, которые мне пришлось проделать с номадами, коротенькая поездка по ровной дороге до дворцового квартала напомнит мне приятную прогулку вокруг резиденции в ту сладкую весеннюю пору, когда воздух напоен ароматами цветущих вишен.
   - Я ни за что не сумел бы высказаться так поэтично, претерпев столько бедствий, сколько их выпало на твою долю, - сказал Маниакис. - Мы предоставим тебе спокойную, добрую лошадку, а не какого-то степного конька с его тряской рысью и поистине ослиным норовом.
   - Как я вижу, тебе тоже довелось лично познакомиться с этими ужасными тварями, - ответил Камеас. Маниакис согласно кивнул, и постельничий продолжил: