Тертлдав Гарри. Молот и наковальня (Видесский цикл, Смутные времена II)

   - Я не хотел расстраивать тебя, величайший, - поклонился Багдасар. - Но ты задал вопрос, и мне оставалось лишь повиноваться.
   - В чем ты великолепно преуспел, - отдуваясь, заметил Маниакис. - А теперь вернемся к делам. Ты попытаешься выяснить, что именно имел в виду Абивард. Я же... - Автократор вздохнул, протягивая руку к налоговому регистру, хотя и так знал, каковы денежные поступления из западных провинций. Уже некоторое время они равнялись нулю. - Я же попробую изготовлять бронзу, не имея олова. А если честно, не имея даже меди.
   Вскоре любопытство Маниакиса по поводу того, насколько малы средства, которыми располагает империя в текущем году, окончательно иссякло. Пытаясь преодолеть уныние, он поднялся из-за стола и бесцельно побрел по анфиладе залов резиденции. В залах стояла зябкая прохлада - зима уже не за горами. Он выглянул в одно из окон, выходивших на запад. Хотя отсюда нельзя было увидеть макуранцев, хозяйничавших в Акросе, Автократор кожей ощущал их присутствие. Унижение, о котором он недавно толковал с Багдасаром, жгло его, словно уксус, вылитый на свежую рану.
   То тут, то там в залах резиденции можно было видеть портреты или иные напоминания об Автократорах давно минувших дней. По счастью, Генесий не пытался подобным образом увековечить память о себе. Если бы все подданные империи притворились, что кровавого узурпатора попросту никогда не существовало, это стало бы для Генесия лучшим памятником.
   Не желая более думать о Генесий, Маниакис замедлил шаг перед портретом Ставракия. На легендарном Автократоре были алые сапоги; его голову венчала тяжелая корона. Несмотря на атрибуты власти, великий император более всего напоминал бывалого младшего офицера, кряжистого, мускулистого, с резкими чертами продубленного непогодой лица, с темными мешками под глазами, выражение которых советовало не вставать на его пути. Далеко не все внимали этому совету, вот почему большую часть своего долгого правления Ставракий провел, силой вбивая сию нехитрую мысль в головы врагов империи.
   Маниакис, который ныне был избавлен от необходимости приветствовать живых людей, прижав к груди стиснутый правый кулак, отдал официальный салют Ставракию:
   - Ты сумел разбить макуранцев. Сумею и я. Клянусь!
   Разумеется, старый портрет ничего не ответил. Еще бы. Если бы он произнес хоть слово, Маниакис решил бы, что у него не все в порядке с головой либо над ним решил подшутить Багдасар. Все же здравствующему Автократору почудилось, будто он слышит мысли великого императора давно минувших дней: "Если ты намерен сделать это, так чего же ты ждешь?!"
   Голос Ставракия поразительно напоминал голос старшего Маниакиса.
   Младший Маниакис продолжал вглядываться в портрет, спрашивая себя, каким образом Ставракий стал бы выбираться из нынешнего затруднительного положения, но в первую очередь - что бы тот предпринял, дабы в подобное положение не попасть. Ответ напрашивался сам собой. Ставракий никогда не ввязывался в рискованные предприятия, не имея достаточно сил. Он же, Маниакис, сделал это уже дважды. В случае с кубратами он подозревал возможность предательства, но не сумел правильно оценить его масштабы. Поражение, нанесенное ему Абивардом, также не было следствием только его ошибки; кто же мог предвидеть, что Аморион, державшийся столько лет, падет незадолго до прибытия туда подкреплений? Но какая разница? Ведь результат оказался столь же катастрофическим!
   - Все верно, величайший, - поклонился он Ставракию. - Уже дважды я проявил непроходимую глупость. Ровно на один раз больше, чем допустимо. Но клянусь, когда я в следующий раз выведу своих воинов на поле боя, численное преимущество будет за нами!
   - Прекрасная клятва, сынок!
   Маниакису показалось, что он снова мысленно представил себе ответ Ставракия. Затем он понял: эти слова прозвучали в действительности. Резко повернувшись на пятках, он увидел улыбающееся лицо отца.
   - Сожалею. Я прервал твои раздумья, сынок, то есть - величайший, но ты только что произнес слова, исполненные глубокого смысла. И мне очень хотелось бы, чтобы ты всегда о них помнил.
   - Видит Господь наш, ты этого добился! - Маниакис приложил ладонь к груди, где все еще бешено колотилось сердце. - Пожалуй, излишне упоминать, что твое замечание обошлось мне в полгода жизни.
   - Ты прав. - Улыбка старшего Маниакиса сделалась еще шире. - Совершенно излишне. А из своих слов сделай вывод сам; если уж ты собрался разделаться с врагом, нанеси ему такой удар, чтобы он уже не смог подняться! Тот, кто бьет вполсилы, обычно плохо кончает.
   - Не спорю. Мне приходилась такое видеть, - согласился Маниакис. - Но у всякой монеты есть оборотная сторона. Если я решусь ударить в одном направлении, бросив на чашу весов все силы, которыми могу распоряжаться, лучше не ошибаться в выборе направления. Ошибка может оказаться куда более смачной, чем я могу себе позволить.
   - Смачной? - Старший Маниакис хрипло рассмеялся. - Мне нравится, сынок, как ты выражаешь свои мысли. Ты прав в одном: тебе, во имя Видессии, больше нельзя ошибаться. Мы сейчас в таком положении, что даже ничтожная ошибка, даже случайное невезение может пустить ко дну корабль империи. Когда я был мальчиком, старики рассказывали про один год, они сами тогда были детьми, когда зимой царили такие холода, что Бычий Брод вплоть до самого Акроса покрылся толстым льдом и люди спокойно ходили с западного берега на восточный. Если выдастся подобная зима......
   - ..то наши дромоны не смогут патрулировать пролив, зато макуранцы легко переберутся на восточный берег и начнут осаду Видесса, - закончил за отца Маниакис. - Вот теперь тебе удалось окончательно меня утешить. Нынешней зимой, всякий раз, когда начнется снегопад, я буду спрашивать себя, как долго это продлится и насколько суровыми окажутся приходящие за снегами холода. Как будто у меня недостаточно других поводов для беспокойства!
   - Может, теперь ты наконец поймешь, - хохотнул старший Маниакис, - отчего я наотрез отказался от алых сапог, предложенных мне высокочтимым Курикием!
   ***
   Нифона встала с постели, чтобы воспользоваться ночным горшком. Холодный зимний воздух, проникший под откинутое ею стеганое одеяло, разбудил Маниакиса. Он недовольно заворчал, потянулся.
   - Извини, - сказала Нифона. - Я не хотела беспокоить тебя.
   - Пустяки, - ответил он, когда жена вновь скользнула под одеяло. - На востоке светлеет небо, значит, уже не так рано. Ведь сегодня - Праздник Зимы, день зимнего солнцестояния, самый короткий день в году.
   - И верно! - Нифона, прислушиваясь, подняла голову. - Кажется, снег сменился дождем. - Она вздрогнула всем телом. - Уж лучше бы снег. Дождь замерзает, едва капли касаются земли. Повсюду лед; люди и лошади скользят, падают...
   - Зато дождь не может заморозить Бычий Брод, а это все, что меня теперь волнует. Почти все, - будто извиняясь, добавил Маниакис, засунул руку под шерстяную ночную рубашку жены и положил ладонь на ее раздувшееся чрево. Дитя, носимое ею, тут же лягнуло его ладонь. Автократор радостно рассмеялся.
   - Мне кажется, ребенок толкается сильнее, чем толкалась Евтропия, сказала Нифона. - Может, это мальчик?
   - Все может быть, - ответил Маниакис. - Багдасар считает, что родится мальчик. Но ведь он и Евтропию принимал за мальчика, пока она не появилась на свет. Он далеко не столь проницателен, каким себя считает. - Маниакис назвал лишь одну из причин, по которой он не стал просить мага погадать, чем окончатся вторые роды Нифоны. Другая причина заключалась в том, что Багдасару пока так и не удалось выяснить, почему Абивард задал вопрос о серебряных щитах. Правда, колдун предупреждал, что ему потребуется много времени, но Автократор был неприятно удивлен, когда ожидание растянулось на долгие месяцы. Раз колдун не может ответить на один вопрос, стоит ли полагаться на другие его ответы?
   - Когда сегодня начнется представление труппы мимов в Амфитеатре? "спросила Нифона.
   - Горожан известили, что открытие намечено на три часа, - ответил Маниакис. - Не беспокойся, до нашего прибытия оно не начнется в любом случае.
   - Нельзя заставлять людей злиться в ожидании, - сказала Нифона. - Точно так же мы не должны ничем прогневить Господа нашего, благого и премудрого. Покрывала шевельнулись - она осенила себя магическим знаком Фоса.
   - Да, - согласился Маниакис. - Во всяком случае, не в этом году.
   Праздник Зимы всегда назначали на тот день, когда солнце ниже всего поднималось над горизонтом, когда Скотос прилагал наибольшие усилия, дабы выкрасть светило и погрузить мир в вечную ледяную тьму. Затем солнце начинало с каждым днем подниматься все выше и выше, стремясь вырваться из лап злого бога. Но после нынешнего года, года ужасных несчастий, захочет ли Фос не оставить своими милостями Видессийскую империю? Начнет ли солнце вновь подниматься, как в прежние годы? Колдуны и жрецы будут неусыпно наблюдать за ним, пока не смогут дать твердый ответ.
   Нифона отправилась в Амфитеатр в паланкине, который несли несколько дюжих стражников. Маниакис шагал рядом; еще несколько стражников охраняли его от возможного покушения и прокладывали императорской чете дорогу сквозь волнующееся людское море, заполонившее площадь Ладоней. Дюжина специальных людей несла шелковый балдахин, дабы всякий встречный знал - идет Автократор.
   На площади горели праздничные костры. Мужчины и женщины становились в очередь, чтобы прыгнуть через огонь с громким криком:
   - Горите огнем, все мои несчастья!
   Маниакис растолкал свою охрану и пристроился в хвост одной из таких очередей. Горожане приветствовали его, обращаясь к нему просто по имени; некоторые даже дружески похлопывали своего Автократора по спине, будто хорошо знакомого, живущего по соседству мясника. В любой другой день подобное обращение расценивалось бы как грубейшее оскорбление величайшего. Но сегодня дозволялось почти все.
   Наконец Маниакис оказался в самом начале очереди, разбежался, прыгнул через огонь и на лету прокричал положенное заклинание. Приземлившись с другой стороны костра, он споткнулся о ком замерзшей земли и пошатнулся. Кто-то подхватил его под локоть.
   - Благодарю! - вымолвил он, ловя ртом воздух.
   - Пустяки! - жизнерадостно ответил благодетель. - Послушай, а почему бы тебе тоже не постоять здесь? Вдруг кого-нибудь поймаешь? Сегодня день свободы для мужчин. Но еще в большей степени для женщин. - Незнакомец подмигнул. - А они сами частенько говорят: в день Праздника Зимы может случиться все что угодно.
   Обычно женщины повторяли эту поговорку, когда обнаруживалось, что дети, родившиеся близко к осеннему равноденствию, почему-то не слишком напоминают внешне мужа своей матери. Что делать, один день чрезмерных вольностей в году помогал людям твердо придерживаться законов и обычаев все остальное время.
   Следующие несколько человек из очереди перепрыгнули праздничный костер без особых затруднений. Зато прыгавшая за ними женщина приземлилась почти в огонь. Маниакис подбежал, чтобы помочь ей выбраться.
   - Нифона! - воскликнул он. - А ты что тут делаешь?
   - То же, что и ты. - Она упрямо вздернула подбородок. - Хочу начать новый год, исполнив обряд. Хочу, чтобы новые неудачи не громоздились поверх старых.
   Маниакис шумно выдохнул через нос, набираясь терпения.
   - Я же просил тебя передвигаться в паланкине, чтобы ты не утомляла себя ходьбой, чтобы Фос уберег тебя от преждевременных родов, а ты? Ты ходишь, бегаешь, даже прыгаешь!
   - Да, ну и что? - спросила Нифона. - Ведь сегодня Праздник Зимы, когда всякий, мужчина или женщина, поступает так, как ему заблагорассудится!
   Столкнувшись с открытым мятежом, Автократор сделал единственно возможное в таких случаях - постарался избежать лишнего ущерба.
   - Поскольку ты уже все равно перепрыгнула костер, не соблаговолишь ли вернуться в паланкин, дабы не опоздать в Амфитеатр? - смиренно попросил он жену.
   - Разумеется, величайший. - Нифона скромно потупилась, разглядывая мостовую площади Ладоней. - Я готова во всем повиноваться тебе. - И она направилась туда, где стоял окруженный стражниками паланкин, предоставив мужу следовать за ней.
   Я готова повиноваться тебе во всем, за исключением тех случаев, когда мне этого не хочется, нахмурившись, перевел для себя слова жены Маниакис.
   Едва балдахин миновал вход, предназначенный только для Автократора, как на Маниакиса, подобно морскому прибою, обрушились волны приветственных криков и рукоплесканий. Он поднял руку в ответном приветствии, хотя понимал: толпа рукоплещет не столько ему, сколько в предвкушении представления, которое начнется после появления императорской четы.
   Он занял свое место в центре высокого длинного гребня, опоясывавшего арену Амфитеатра. В обычные дни на арене часто проводились лошадиные бега, и тогда гребень служил для обозначения границы беговой дорожки. Но сегодня...
   Сегодня Маниакис поднялся на ноги и сказал:
   - Видессийцы! - Шум мгновенно смолк. Подлинная магия, магия архитектурного гения, позволяла всем собравшимся слышать его слова, когда он говорил со своего места. - Видессийцы! - повторил он. - Да не оставит вас своими милостями великий Фос в течение всего наступающего нового года! Пусть дела империи, находящиеся ныне в низшей точке, пойдут в гору, подобно тому как с сегодняшнего дня станет все выше подниматься солнце в небе Видессии!
   - Да будет так! - раздался единодушный вопль зрителей.
   Маниакис испугался, что у него лопнет голова. Не только всякий находящийся в Амфитеатре мог слышать Автократора, когда тот говорил со своего места, но и на него обрушивался многоголосый шум всей громадной, заполненной людьми чаши.
   Автократор подал знак Агатию. Экуменический патриарх поднялся, и под его руководством десятки тысяч зрителей хором прочли символ веры в великого Фоса. Звук голосов громом отозвался в ушах Маниакиса.
   - А чтобы сделать начало грядущего года более приятным для всех, я открываю выступление лучших мимов нашей славной столицы! - объявил Маниакис.
   И вновь его оглушили могучие рукоплескания толпы. Он сел и откинулся на спинку специально доставленного в Амфитеатр трона, приготовившись усладить свой взор лучшими выступлениями мимов, а также стойко выдержать те их шуточки, которые не придутся ему по душе. На Празднике Зимы осмеянию подвергалось абсолютно все, за исключением Фоса. Автократор, не пожелавший переваривать издевки актеров, мог в мгновение ока утратить благосклонность непостоянных, ветреных горожан.
   - Неужели Генесий тоже позволял мимам осмеивать его? - спросил Маниакис, наклонившись к Агатию.
   - Позволял, величайший, - ответил патриарх. - Однажды, когда он попытался приструнить особо язвительных актеров, народ взбунтовался, а его собственная стража явно была скорее готова примкнуть к толпе, нежели усмирять непокорных. После того случая он всегда сидел на своем месте с каменным видом, притворяясь, что ничего особенного не происходит.
   - Какая жалость, - задумчиво проговорил Маниакис. - А я-то надеялся, что он создал прецедент, позволивший бы мне в случае чего перебить любую труппу, которая придется мне не по нутру.
   Агатий испуганно воззрился на Автократора, но потом решил, что тот шутит, и рассмеялся.
   Маниакис действительно шутил. В каком-то смысле. Впрочем, во время Праздника Зимы он был вынужден отбросить мысли о недопустимости оскорбления достоинства Автократора. Вместе со всеми прочими заботами. Народ считал, что в этот день мимы просто обязаны высмеивать человека, сидящего на троне, а от него ожидали милостивого, благосклонного отношения к представлению и мимам, как бы велико ни было его желание приказать своей охране разобраться с дерзкими актерами.
   На арене появилась первая труппа. Большинство мимов было в карикатурных доспехах железных парней. Но на одном из актеров красовалось подобие императорских регалий. Представление этой труппы оказалось самым незамысловатым: железные парни без устали гонялись за "Автократором" по скаковой дорожке Амфитеатра, но так и не смогли его догнать. Толпа нашла их выступление весьма забавным. Если бы оно не касалось его самого, Маниакис, возможно, тоже нашел бы его забавным. А так ему оставалось лишь улыбаться, аплодировать и изо всех сил сдерживать обуревавшие его чувства.
   Но испытание только начиналось. Одна из трупп изобразила, как Маниакис с Парсманием усердно разыскивают Татуллия, но находят лишь лошадиное яблоко. Другая развернула на арене громадную пергаментную карту империи, наверняка обошедшуюся актерам в целую кучу золотых, мельком подумал Маниакис, после чего, пыхтя от усердия, порвала ее пополам и торжественно сожгла ту часть, на которой были нанесены западные провинции. Следующая труппа изобразила бегство хитрого Автократора сперва от кубратов, а затем от макуранцев, после чего войска врагов Видессии столкнулись друг с другом и вступили в какое-то подобие пьяной уличной потасовки.
   На сей раз Маниакис начал было аплодировать от души, но сообразил, что подобная встреча макуранцев и кубратов могла состояться лишь над хладным трупом империи. Интересно, подумал он, понимают ли это сами актеры и рукоплещущая публика? Очень хотелось надеяться, что не понимают.
   Наконец представление закончилось. Маниакис поднялся с трона и призвал публику поприветствовать увеселявших ее - и приводивших в замешательство его актеров. Он не испытал ни малейшего огорчения, когда зрители забросали гнилыми фруктами две не угодившие их вкусам труппы. Будь в его распоряжении пара здоровенных корзин с гнилыми яблоками, уж он бы от души попотчевал ими почти всех мимов. Но поскольку такой возможности у него не было, оставалось только делать хорошую мину при плохой игре.
   Люди толпами валили из Амфитеатра, предвкушая пирушки и прочие увеселения, еще предстоявшие им в течение этого самого короткого дня и этой самой длинной ночи. Маниакис направился назад, в резиденцию, держась рядом с паланкином Нифоны. На сей раз императрица не пыталась покинуть носилки, что пролило на душу Маниакиса не меньше бальзама, чем окончание выступления мимов.
   Сразу по возвращении к нему явился Камеас и доложил:
   - Величайший, у южного входа ожидает колдун Альвиний. Он хотел бы побеседовать с тобой, если ты согласишься его принять.
   До Маниакиса не сразу дошло, о ком речь. Когда же он сообразил, что его хочет видеть Багдасар, то ответил:
   - Благодарю тебя, достопочтеннейший Камеас. Да, я приму его. Возможно, сей колдун наконец преуспел в своих трудах. Это стало бы для меня приятной неожиданностью, особенно сегодня.
   Багдасар распростерся перед Маниакисом. Автократор обычно не придавал особого значения процедуре полного проскинезиса. Но не сегодня. Он был весьма недоволен своим магом и хотел, чтобы Багдасар это прочувствовал. И тот прочувствовал. Когда Маниакис наконец дозволил ему подняться, васпураканский маг сказал:
   - Величайший, я прошу прощения за столь долгое время, в течение которого мне не удавалось исполнить твое желание...
   - Очень долгое, - подтвердил Маниакис. - Без сомнения, почтенный маг, у тебя появился некий более важный клиент с куда более неотложным делом!
   Багдасар изумленно выпучил глаза, потом неловко хихикнул:
   - Величайшему угодно посмеяться над бедным колдуном!
   - Дело в том, что величайшему было угодно услышать о результатах твоей деятельности гораздо раньше, - сурово промолвил Маниакис. - Сегодня Праздник Зимы, а свою просьбу я высказал почти сразу после встречи с Абивардом. Когда я говорил, что в твоем распоряжении достаточно времени, я вовсе не имел в виду все время, отпущенное мне в этой жизни!
   - Величайший, иногда понять, в чем заключается проблема, куда легче, нежели отыскать правильное решение, - ответил Багдасар. - Я даже сейчас не уверен, что мне удалось такое решение найти, хотя путь к нему мне уже более-менее ясен. Но как ты справедливо напомнил мне, сегодня Праздник Зимы. Если ты более склонен нынче вечером пировать, нежели беспокоиться об упомянутых проблемах, я удалюсь с тем, чтобы вернуться завтра.
   - Нет-нет, об этом не может быть и речи, - нетерпеливо сказал Маниакис. Он действительно отчетливо видел все проблемы, оставленные ему в наследство Генесием; но, как только что справедливо заметил Багдасар, одно дело - видеть, а совсем другое - найти пути к их решению. - Полагаю, я должен согласиться с тем, что ты сказал в свою защиту. Продолжай же, уважаемый маг!
   - Попытка понять, чем вызваны действия того или иного человека, всегда очень мудреная и довольно ненадежная штука, величайший, - сказал Багдасар. Иногда он сам этого не знает, а иногда причины поступка, выдвигаемые им самим, не совпадают с подлинными, в коих он не отдает себе отчета. Пытаться обнаружить истинные причины все равно что ловить слабое дуновение вчерашнего ветра.
   - Ты прав, - окончательно успокоившись, согласился Маниакис. - Но можешь ли ты теперь уловить слабые звуки вчерашнего ветра и заставить их прозвучать в наших ушах?
   - Во всяком случае, я могу попытаться, - ответил Багдасар. - Я пытался и раньше, но всегда неудачно. Потом я понял причину своих неудач: я исходил из того, что вопрос Абиварда проистекает из его разговоров с Сабрацем, с каким-нибудь магом из Машиза или связан и с тем, и с другим. Теперь я решил испробовать другой путь.
   Не ошибается ли Багдасар? - подумал Маниакис. А может, колдуну недостает искусства или магической силы, чтобы проверить свою правоту? Но высказывать эти соображения вслух он не стал. Задавать подобные вопросы значит посеять в душе мага сомнения в его возможностях. Вместо вертевшегося у него на языке вопроса Маниакис задал другой:
   - На какое же предположение ты решил опереться теперь?
   - Я решил исходить из того, что заботы, тревожащие Абиварда, вообще никак не связаны с Царем Царей. Возможно, они уходят корнями в те времена, когда Абивард даже еще не был знаком с Сабрацем.
   - Н-да. Может, оно и так, - согласился Маниакис. - Но если ты прав, то как же ты собираешься нырнуть столь глубоко на дно времен?
   - Ты очень точно уловил суть моих затруднений, величайший, - поклонился Багдасар. - Перехватить нечто явно нематериальное, тем более относящееся к дням, давно минувшим, неимоверно сложно. Не в последнюю очередь потому, что законы подобия и проникновения кажутся неприложимыми к подобным эфемерным материям.
   - Говоришь, кажутся? - переспросил Маниакис. За год пребывания на троне его слух сделался чрезвычайно чувствительным к тончайшим смысловым оттенкам. Ты нашел способ обойти все трудности?
   - Во всяком случае, мне так кажется, - ответил Багдасар. - Но я еще не проверял; мне подумалось, может быть, тебе захочется присутствовать при этом.
   - Чтобы я смог лишний раз убедиться, сколь ты умен? - Багдасар принял обиженный вид, хотя в словах Автократора не было ни злости, ни особой насмешки. - Тогда за дело, - продолжил Маниакис. - Я уже давно сгораю от нетерпения быть ослепленным новыми сверкающими гранями твоего таланта.
   - Если я сумею угодить величайшему, этого будет вполне достаточно, ответил Багдасар. Подобная скромность раньше для него была совсем нехарактерна, но ведь никогда прежде он не заставлял Автократора ожидать ответа целых два месяца. Теперь маг и сам горел от нетерпения. - Могу ли я начинать, величайший? - спросил он.
   Багдасар извлек из своей сумы светильник, плотно закупоренный глиняный кувшин и серебряный диск, шириной примерно с мужскую ладонь. Диск пересекал ремешок из сыромятной кожи, символизировавший настоящий ремень, за который в бою держал свой щит воин.
   Багдасар извлек из кувшина пробку и налил узкую длинную лужицу на поверхность стола.
   - Это морская вода, взятая из Бычьего Брода, - пояснил он.
   Затем с одной стороны от лужицы он установил серебряный диск, а с другой светильник, над которым сделал несколько быстрых пассов. Светильник вспыхнул, причем его свет был куда ярче, чем обычно.
   - Ты словно внес в резиденцию кусочек летнего солнца! - воскликнул Маниакис, прищурившись и прикрыв глаза ладонью.
   - Это будет очень полезно, хотя и не продлится долго, - ответил Багдасар. Он повернул диск так, чтобы тот отражал усиленный магией ослепительный свет прямо в лицо Автократора. Тот заморгал и еще больше прищурился; маг удовлетворенно кивнул:
   - Теперь мы имеем серебряный щит, отбрасывающий лучи солнца через узкий морской пролив, не так ли?
   - В точности так, - согласился Маниакис.
   - А теперь попытаемся добраться до первоисточника того вопроса, который задал тебе Абивард. - И маг напевно заговорил на гортанном васпураканском языке. Спустя мгновение Маниакис понял, о чем идет речь. То была древняя легенда о том, как Фос создал Васпура, первого из людей. Закончив одну песнь, Багдасар пробормотал:
   - Чтобы приблизиться к истокам интересующей нас истории, следует говорить об истории наших истоков. Именно так сочетают магические законы подобия и проникновения... - Он снова принялся напевать песни из легенды, которую Агатий, окажись он рядом, немедленно проклял бы как еретическую. Но Агатия тут не было, а Маниакис вырос, внимая песням этой легенды, и его они никак не могли смутить.
   Внезапно прямо из воздуха раздался глубокий, гулкий, торжественный голос. Маниакис привык не только говорить, но и мыслить по-видессийски. Несколько минут назад ему пришлось переключиться на васпураканский, чтобы понять, о чем поет Багдасар. Теперь же возникла надобность перейти на новый, совершенно чуждый ему язык. Ибо слова, медленно падавшие из ниоткуда, были макуранскими.