Тертлдав Гарри. Молот и наковальня (Видесский цикл, Смутные времена II)

   - О сын дихгана! Зрю широкое поле, но оно не есть поле, зрю башню на холме, где обретется и утратится честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем...
   Маниакис наклонил голову в надежде услышать еще хоть что-нибудь. Но в резиденции воцарилась мертвая тишина. Несмотря на весьма прохладный воздух, широкий лоб Багдасара покрылся крупными каплями пота. Маг сделал несколько шагов, пошатнулся и чуть не упал. Он выглядел беспредельно усталым; таким же оказался и его голос, когда он спросил:
   - Ты понял хоть что-нибудь, величайший? Мне этот язык совершенно незнаком.
   - Понять-то понял, но... - Маниакис постарался как можно точнее перевести услышанное на видессийский. - По-моему, тебе удалось извлечь из глубины времен предсказание, сделанное кем-то много лет назад.
   - Ты совершенно правы, величайший. Очень на то похоже. - Неуверенной походкой Багдасар кое-как добрел до ближайшего кресла и буквально рухнул в него. - Могу ли я попросить, чтобы мне принесли немного вина? - спросил он. Я совершенно обессилен.
   Маниакис звонком позвал слугу; отклик последовал не сразу - почти все дворцовые служители, подобно большинству горожан, сейчас отмечали Праздник Зимы где-то вне стен резиденции. Однако вскоре появилась одна из служанок с кувшином вина и двумя кубками. В знак отвращения к Скотосу Багдасар сплюнул на пол, после чего залпом выпил вино. Маниакис сделал пару неторопливых глотков и задумчиво произнес:
   - Когда я сражался на стороне Сабраца против узурпатора Смердиса, у Абиварда был личный прорицатель по имени... - Он задумался, припоминая:
   - Таншар. Во всяком случае, он называл себя именно так.
   - Так это был его голос? - спросил Багдасар.
   - Не уверен, - ответил Маниакис. - Я его редко видел. У него была даже не седая, а совершенно белая борода. Мне трудно представить, чтобы его голос звучал так.., мужественно, как тот, который тебе удалось вызвать из глубины времен.
   - Даже если именно он сделал предсказание, которое мы слышали, - возразил васпураканский маг, очертив у сердца охранительный знак солнца, - то кто может знать, какая сила воспользовалась его устами? Должен сказать тебе, что в мире немало сил, не укладывающихся в наши представления о возможном и невозможном.
   - Я бы предпочел услышать что-либо более определенное. - Маниакис с сожалением покачал головой. - Но мои желания никогда не совпадут с моими возможностями; тебе нет нужды напоминать мне об этом, уважаемый маг. Я уже усвоил сию печальную истину. Однако подведем итог. Абивард реагировал на нечто, имевшее место в прошлом, считая это нечто очень важным для себя. "Широкое поле, но оно не есть поле..." Н-да. Хотелось бы знать, что сие означает, за исключением того факта, что все предсказатели обладают особым даром наводить тень на плетень.
   - Об этом сможет рассказать Абивард. В том случае, если предсказание сбудется, - сказал Багдасар. - С другой стороны, если хотя бы часть предсказания окажется неверной, вряд ли генерал станет беспокоиться об остальном. Нам же едва ли удастся самостоятельно разобраться в столь сложном деле до конца, ибо я предполагаю, что моя магия столкнулась с магией, заложенной в самом предсказании.
   - Весьма вероятно, почтенный маг, - согласился Маниакис. - Итак, мы получили ответ на вопрос, тревоживший меня со времени встречи с Абивардом. Но даже получив его, мы остались в неведении, отчего генералу так хочется увидеть сияющий серебряный щит. Можешь ли ты сделать какие-либо предположения на этот счет?
   - Мне видятся две возможности, - ответил Багдасар. - Первая такова: мы задали не правильный вопрос.
   Вторая, полагая вопрос правильным, просто означает, что еще не пробил час для получения ответа.
   - Более того, мы даже не можем предположить, когда такой час пробьет, вздохнул Маниакис. - Если он вообще когда-нибудь пробьет. Так или иначе, мне, наверно, следует поблагодарить тебя, почтенный маг.
   ***
   Поднимаясь из проскинезиса, Трифиллий слегка запыхался.
   - Величайший! Вызвав меня к себе, ты оказал мне великую честь, которой я не стою. Чем я могу тебе служить? Распоряжайся мною! - На его одутловатом лице появилось выражение, долженствовавшее обозначать крайнюю степень рвения выполнить любое указание Автократора.
   Маниакис отлично помнил, что, когда он в прошлый раз "распоряжался" Трифиллием, назначив того послом к кубратам, ему пришлось умасливать вельможу обещанием повысить его сан. Теперь такой возможности уже не было, ибо титул "высокочтимый" являлся наивысшим в империи. Приходилось надеяться, что в глубине души сановника действительно живет чувство долга.
   - Высокочтимый Трифиллий! - начал Маниакис. - Вне всякого сомнения, ты помнишь, как этой осенью я встречался с главнокомандующим макуранцев Абивардом, войска которого, к величайшему для нас несчастью, до сих пор квартируют в Акросе.
   - Конечно, величайший. - Трифиллий непроизвольно взглянул на запад, хотя единственным предметом, доступным в том направлении его взору, была стена зала, в котором проходила аудиенция. - Даже самый слабый запах дыма от их костров кажется непереносимой вонью любому здравомыслящему видессийцу!
   - Так оно и есть, - поспешно прервал вельможу Маниакис; похоже, Трифиллий был не прочь поупражняться в искусстве красноречия. - Абивард тогда сказал, что единственно возможный способ убедить Сабраца отвести свои войска - это хорошо продуманные, умелые действия моего особого посланника ко двору Царя Царей... - Продолжить Автократору не удалось. Трифиллий возопил:
   - И ты хочешь назначить меня таким посланником? Величайший! Чем я так тебе не угодил, что ты решил послать меня в отвратительную дыру, где меня наверняка ждет ужасный конец?!
   - Ну-ну, не преувеличивай. - Маниакис постарался придать как можно больше убедительности своему голосу. - Машиз вовсе не такая уж отвратительная дыра. Я сам бывал там неоднократно. А Сабрац далеко не так скор на предательства и убийства, как Этзилий. Во всяком случае, он не был таким в те годы, когда я его хорошо знал, - честно добавил Автократор.
   - Надеюсь, ты простишь меня, величайший, если я осмелюсь напомнить тебе, что за годы, минувшие с тех пор, как ты его хорошо знал, моральные качества Шарбараза, судя по всему, не претерпели изменений к лучшему?
   Обычно сарказм был совершенно несвойственен Трифиллию. Просто удивительно, подумал Маниакис, как меняются люди, стоит им почувствовать себя хоть чуточку несчастными. Но вслух он произнес другое:
   - Ты будешь моим особым послом, высокочтимый Трифиллий, а общепризнанные международные законы защищают неприкосновенность подобных высокопоставленных особ.
   - О да, величайший! В точности так же, как они защитили тебя от нападения Этзилия во время встречи, именовавшейся мирными переговорами! - С перепугу вельможа перешел от сарказма к сардоническим выпадам. Его дерзость уже превзошла все допустимые, с точки зрения Маниакиса, пределы.
   - Если раньше у меня и в мыслях не было избавиться от тебя, высокочтимый Трифиллий, - сурово заметил Автократор, - то ты своими необдуманными речами даешь мне для этого повод.
   Однако остановить испуганного сановника было уже невозможно.
   - Вот парадокс, достойный того, чтобы скрасить досуг дюжины теологов! Если я замолчу, ты пошлешь меня в пасть к макуранскому льву, полагая, что получил мое согласие. Если же я выражу свое несогласие, ты все равно пошлешь меня туда, но уже в наказание за мою строптивость!
   Маниакис слегка смутился и зашел с другой стороны.
   - Я избрал для переговоров с Сабрацем именно тебя лишь потому, что ты наиболее подходящий для этого человек, - как можно более веско сказал он. - Ты великолепный оратор и много раз обнаруживал свой дар убеждать других. В том числе меня.
   - Если бы я действительно обладал таким даром, - мрачно ответил сановник, - то сумел бы уговорить тебя не посылать меня к Этзилию. Но я не сумел. В результате Машиз! Никаких даров моря, безвкусное вино из сока финиковой пальмы, женщины, запертые в своих домах, словно узники в тюрьмах...
   - После того, как Сабрац вернул себе трон, женщины Макурана пользуются несколько большей свободой, чем прежде, - прервал вельможу Маниакис. - И у Царя Царей, и у Абиварда весьма решительные жены. Кстати сказать, Сабрац женат на сестре Абиварда.
   - Как и на многих других, если верить рассказам, - заметил Трифиллий. - Но я перечислил все вышесказанное лишь в качестве примера множества страданий, которые мне придется перенести, если я опять отправлюсь в чуждую мне, дальнюю страну.
   Речи Трифиллия, как и речи прочих придворных-видессийцев, следовало слушать очень внимательно. Он сказал "придется перенести", а не "пришлось бы перенести", причем это не было случайной оговоркой. Сановник давал понять, что смирился со своей судьбой.
   - Благодарю тебя, высокочтимый Трифиллий, - сказал Маниакис. - Тебе не придется сожалеть о твоем решении, когда ты вернешься из Машиза.
   - Ты проливаешь бальзам на мою душу, величайший, поскольку я несомненно буду сожалеть о нем по дороге туда, все время пребывания там и, очень возможно, даже по пути обратно, - ответил вельможа. - Но раз уж я вынужден вновь оставить королеву всех столиц, объясни, чего я должен добиваться от Царя Царей, когда - и если - мне будет предоставлена аудиенция.
   - Одна из главных причин, по которой я хочу, чтобы ехал именно ты, уклончиво сказал Маниакис, - это моя убежденность в том, что ты сам найдешь, что и как сказать, когда придет время. Ты знаешь, в чем нуждается Видессия. Сабрац должен признать меня законным Автократором; ему следует отправить на заслуженный покой своего Лжехосия; но главное, пусть он как можно быстрее отведет свои войска из наших западных провинций. - Маниакис сердито нахмурился. - За это я готов платить ему дань в течение пяти лет. Видит Фос, как мне не хочется платить, но я заплачу, лишь бы империя смогла снова подняться на ноги.
   - Какую сумму ты готов заплатить Шарбаразу за один год мира? - Несмотря на все свои жалобы, Трифиллий явно не утратил деловой хватки.
   - Ту, которую он запросит, если мы будем в силах ее уплатить, - вздохнул Маниакис. - Мы не в том положении, чтобы торговаться с Царем Царей так же жестко, как с Этзилием.
   - А что я выторговал для тебя в результате тех переговоров? Лишь возможность попасть в плен или даже погибнуть, - напомнил Трифиллий.
   - Но теперь у тебя есть опыт, - успокоил сановника Маниакис. - Думаю, переговоры с Сабрацем ты проведешь гораздо лучше. Я действительно так думаю, высокочтимый Трифиллий, иначе не стал бы посылать тебя к нему.
   - Ты ценишь меня гораздо выше, нежели я того заслуживаю, - ответил вельможа. Обычная формула вежливости в его исполнении прозвучала несколько кисловато. Он вздохнул так тяжело, что затрепетало пламя светильника. Прекрасно, величайший, я повинуюсь твоему желанию, но видит Господь наш, благой и премудрый, как я был бы рад, если б ты выбрал для этого дела другого человека. И когда же ты намерен бросить меня на съедение ненасытным макуранцам?
   - Как только будет возможно.
   - Но мне хотелось бы знать поточнее.
   - Подготовься к отъезду как можно быстрее, - продолжал Маниакис, пропустив мимо ушей последние слова вельможи. - Тем временем я договорюсь с Абивардом, чтобы он свободно пропустил тебя. Возможно, он даже обеспечит тебя конным эскортом, дабы ты пребывал в безопасности по дороге в Машиз. - Маниакис вдруг яростно ударил себя кулаком по открытой ладони. - Ты даже представить себе не можешь, высокочтимый Трифиллий, как мучительна мне необходимость говорить тебе то, что я сегодня сказал. Но приходится, для твоего же спокойствия, для успеха твоей миссии и на благо нашей империи!
   - Ты очень великодушен, величайший, - сказал Трифиллий.
   Маниакис полагал, что на этом аудиенция закончена, но вельможа, видимо, осмелевший, поскольку, несмотря на его предыдущие весьма вольные речи, с ним не случилось ничего страшного, вдруг добавил:
   - Но ты мог бы также быть более честным со мною, изложив мне все детали моей миссии столь же четко, как они, без сомнения, уже продуманы тобой.
   Вот тут Маниакис, пожалуй, мог бы почувствовать себя оскорбленным, но... Но Трифиллий был абсолютно прав.
   ***
   К югу и к востоку от стен столицы раскинулся огромный луг, на котором обычно проходили военные учения. Автократор нещадно муштровал своих солдат всю зиму, за исключением нескольких дней, когда хляби небесные разверзались слишком уж широко.
   Кое-кто из воинов порой ворчал, жалуясь на тяготы муштры. Когда Маниакис слышал такие разговоры, он обычно указывал рукой в сторону Бычьего Брода и говорил:
   - Вон там Акрос, а над ним поднимаются дымы макуранских костров. Большинство из вас родом из западных провинций, верно? - Многие солдаты утвердительно кивали, после чего Автократор продолжал:
   - Если вы хотите когда-нибудь снова увидеть отчий дом, нам придется сперва выгнать из него захватчиков. Но мы просто не сможем сделать этого, воюя так, как воевали последние несколько лет. А значит, надо учиться!
   После подобных речей ворчание ненадолго прекращалось - воины не были бы воинами, если бы вдруг перестали жаловаться на тяготы своей жизни, зато учения шли успешнее, чего Маниакис и добивался.
   Он, его отец, Регорий, Парсманий и Цикаст прилагали много усилий, чтобы учения как можно больше походили на настоящий бой, но не создавали серьезной угрозы для жизни и здоровья воинов. В ход шли деревянные мечи, копья без наконечников, стрелы с деревянными шариками вместо железного острия.
   После каждого учения все покрывались новыми синяками, но лишь несколько человек пострадали более существенно, а один парень даже лишился глаза. Хотя он был простым солдатом, Маниакис назначил ему пенсию, положенную капитану, стараясь таким образом поднять боевой дух остальных воинов.
   Иногда после окончания муштры Маниакис выезжал к Бычьему Броду и вглядывался в противоположный берег. Почти всякий раз, когда день выдавался солнечным, там, у Акроса, виднелись какие-то движущиеся блики. Он полагал, что это отблески солнца на тяжелых доспехах макуранцев, которые также тренировались, готовясь к тому дню, когда им вновь придется вступить в бой с видессийцами.
   Однажды, указав Маниакису рукой на луг, где проходило очередное учение, Регорий пожаловался:
   - Здесь слишком открытое место. Если на том берегу найдутся люди с достаточно хорошими глазами, враги запросто разберутся, что мы тут делаем.
   - Ты совершенно прав, - ответил Маниакис. - Но вряд ли это их очень удивит. Они ведь понимают, что мы обязаны усиленно готовиться, дабы показать в грядущих схватках лучшее, на что способны. Вот окажется ли это лучшее достаточно хорошим, чтобы побеждать, - другой вопрос. За последние семь лет такого не случалось ни разу, - процедил он сквозь стиснутые зубы.
   - Слава Господу нашему, благому и премудрому, что у нас сильный флот, заметил Регорий. - Правда, он не может выигрывать за нас сухопутные сражения, зато не позволит макуранцам одержать окончательную победу.
   - Когда собираешься вступить в бой, щит - очень полезная вещь, - ответил Маниакис. - Он помогает защищаться от ударов врага. Но с одним щитом войну не выиграешь. Нужен еще и меч, чтобы самому наносить удары.
   - Флот может подняться довольно высоко вверх по течению очень многих рек в западных провинциях, - как бы размышляя вслух, проговорил Регорий.
   - Это не принесет особой пользы, - ответил Маниакис. - Дромоны не смогут контролировать реки так, как они контролируют Бычий Брод. Во-первых, у нас не хватит боевых кораблей для таких действий, а во-вторых, реки в западных провинциях узкие, что позволит макуранцам использовать против флота установленные на берегу катапульты.
   Услышав быстро приближавшийся стук копыт, он оглянулся. Вестник.
   - Новости с севера, величайший, - сообщил всадник, подавая Автократору кожаный футляр с посланием.
   Маниакис с Регорием обменялись встревоженными взглядами. Срочные новости с севера могли быть только плохими. Этзилий нарушил соглашение, сразу же подумал Маниакис.
   Он испытал мрачное удовлетворение при мысли, что голова Маундиоха наконец будет отделена от плеч, но это безусловно никак не могло компенсировать тот огромный урон, какой нанесет Видессии очередной набег кубратов. Зажатая между степными номадами и макуранцами, империя ныне реально могла контролировать лишь небольшой клочок собственных территорий.
   Внутренне содрогнувшись, Маниакис сорвал с футляра печати.
   "Тарасий, эпаптэс Варны,
   Маниакису Автократору.
   Приветствую".
   Маниакис на мгновение перестал читать, припоминая. Варна была одним из прибрежных городов к северо-западу от Имброса. Кивнув сам себе, он снова опустил глаза на строки послания.
   "Сожалею, но вынужден сообщить величайшему, - продолжал Тарасий, - что за два дня до того, как я направил cue послание, порт нашего города атаковали кубраты. Они прибыли на множестве моноксил, какие обычно используют для подобных набегов, - это легкие весельные лодки из стволов деревьев, сердцевина которых выжжена, с кожаными парусами на низких мачтах. Конечно, такие суденышки не могут всерьез противостоять дромонам, но представляют собой куда большую опасность, чем можно предположить по их описанию, ибо они в состоянии перевозить множество вооруженных воинов.
   К несчастью, именно в тот момент, когда кубраты предприняли свой набег, в порту Варны не оказалось ни одного дромона. Разграбив несколько торговых судов, стоявших у пристани, варвары подожгли их, а также множество рыболовных судов и саму пристань. Однако огонь не перекинулся из порта в город, поэтому гарнизону удалось отбить все попытки номадов взять приступом крепостные стены. Поняв, что подобные попытки бесплодны, варвары вновь погрузились в свои моноксилы и отплыли на север".
   Эпаптес заканчивал свое послание просьбой, чтобы казна оказала помощь его несчастному, понесшему страшный урон, городу. Возможно, Тарасий не знал, что казна сама понесла не меньший урон, чем Варна. Все же Маниакис решил сделать для эпаптэса хоть что-нибудь, прекрасно понимая, что существенной помощи Варне он сейчас оказать не в силах.
   - Ну, величайший, двоюродный брат мой, так кто же на сей раз нагадил нам в карман' поинтересовался Регорий, увидев, что Маниакис дочитал послание.
   - Как ты думаешь, хорошо ли будет смотреться на Столпе голова Маундиоха? вопросом на вопрос ответил Автократор. - Раз кубраты нарушили купленное мною перемирие, я имею право выставить эту голову на всеобщее обозрение, мечтательно добавил он, протягивая кузену послание.
   Регорий, шевеля губами, внимательно прочел документ.
   - А тебе не кажется все это немного странным? - спросил он. - Непохожим на серьезный, большой набег? Не мог ли кто-то из мелких вождей кубратов предпринять атаку на свой страх и риск, просто в надежде чем-нибудь поживиться. Возможно, даже без ведома Этзилия.
   - Может, и так, - согласился Маниакис. - Во всяком случае, Этзилий наверняка будет утверждать, что именно так оно и есть, независимо от того, как было на самом деле. Нет, я не стану рубить голову Маундиоху прямо сейчас, как бы ни было велико мое убеждение в том, что без нее он будет выглядеть гораздо лучше. Но я немедленно отправлю послание Этзилию; пусть каган объяснит мне происходящее. Если его ответ меня не удовлетворит, наступит самое время заняться головой Маундиоха.
   Посланник Маниакиса отбыл из Видесса на следующий же день. Спустя две недели он вернулся в сопровождении небольшой группы воинов-кубратов, несших щит перемирия. Автократор принял в Высшей Судебной палате главу посольства номадов, бородатого варвара по имени Шизат.
   Сжимая в руках большой кожаный мешок, Шизат приблизился к трону. Поставив свою ношу на пол, н исполнил полный проскинезис.
   - Поднимись, - приказал Маниакис ледяным тоном. - Говори: неужели твой каган вновь забыл о заключенном между нами перемирии?
   - Нет, он помнит, величайший, - ответил Шизат на таком ломаном видессийском, словно его выучил этому языку Маундиох. - Он послал меня в твою столицу, дабы я смог передать тебе его дары.
   - Какие еще дары? - без всякого любопытства поинтересовался Маниакис. Размер и форма мешка позволяли предполагать, что он знает ответ, но Этзилий уже приучил его никогда не опираться на догадки.
   Шизат закончил возиться с сыромятным ремешком, стягивавшим горловину мешка, перевернул его... На полированный мраморный пол Судебной палаты со стуком выпала отрубленная голова. В нарушение всех правил этикета, чиновники и придворные, собравшиеся в Судебной палате, не сдержали возгласов ужаса и отвращения.
   - Эта штука, - сказал Шизат, презрительно пнув голову ногой, - некогда принадлежала Пахану. Тому самому Пахану, который привел свои моноксилы в Варну. Грандиознейший Этзилий, наш каган, ничего не знал о нападении до самого последнего времени.
   Бывший Пахан смотрел на Маниакиса снизу вверх тусклыми, мертвыми глазами. Благодаря холодной зимней погоде, ужасный дар Этзилия еще не успел протухнуть, поэтому от него не исходила обычная в таких случаях омерзительная вонь...
   - Откуда мне знать, - спросил Маниакис, - что передо мной не голова какого-то незначительного кубрата, расставшегося с ней лишь затем, чтобы твой каган мог подтвердить верность своему слову?
   - Есть два способа, - ответствовал Шизат. - Во-первых, мы, кубраты, никогда ни при каких обстоятельствах ни за что не пошли бы на подобный обман. А во-вторых, Маундиох и иже с ним, содержащиеся тобой в заложниках, знали Пахана; они узнают его голову. Они узнают также остальные шесть голов, доставленные нами к твоему двору, поскольку были знакомы с ними, когда те еще пребывали на своих телах, величайший, да!
   Маниакис задумчиво облизнул губы. Действительно, подобная проверка могла бы его удовлетворить. Конечно, вряд ли удастся узнать в точности, принимали ли участие в набеге на Варну обладатели этих голов, зато можно выяснить, насколько высокое положение они занимали среди своего народа.
   - Справедливо, - сказал он. - Назови мне имена людей, чьи головы ты доставил в Видесс, а также их звания. Если описание Маундиоха совпадет с предоставленным тобою, я не стану винить Этзилия в нарушении мира.
   - По рукам, величайший! - И Шизат как мог описал тех номадов, которые ныне стали на голову короче. - Отныне эти головы в твоем полном распоряжении, делай с ними что хочешь. Может быть, ты пожелаешь украсить ими тот громадный стоячий каменный член? Забыл, как у вас его называют.
   - Столп, - сухо ответил Маниакис. Двое или трое придворных сдавленно хихикнули; уж больно точное определение дал Шизат. - Думаю, для парочки голов на Столпе место найдется. Остальные я пошлю в Варну, чтобы горожане знали: те, кто на них напал, примерно наказаны.
   - Как тебе угодно, величайший! - Шизат вновь распростерся перед Автократором, давая понять, что он сказал все.
   - Останешься в столице до тех пор, пока Маундиох не подтвердит все, о чем ты тут говорил, - повелел Маниакис. Шизат стукнул лбом о мрамор пола в знак того, что понял приказ. Маниакис тем временем повернулся к постельничему:
   - Позаботься об этом, достопочтеннейший Камеас, - сказал он, указывая на голову Пахана. - Сперва препроводи ее вместе с остальными на опознание к Маундиоху, а затем водрузи на Столп!
   - О.., а... Да, величайший. Слушаюсь и повинуюсь. - Без малейшего воодушевления постельничий приблизился к голове и осторожно поднял ее, брезгливо взявшись за спутанную клочковатую бороду самыми кончиками большого и указательного пальцев, после чего понес дар кагана прочь. Судя по выражению лица, Камеас предпочел бы держать этот подарок кузнечными клещами.
   Шизат поднялся и стал пятиться, пока не удалился от трона на предписанное правилами расстояние, после чего повернулся и направился к выходу из Высшей Судебной палаты. Сзади было очень забавно наблюдать, как он чванливо ковыляет на своих кривых, как ятаган, ногах.
   Закончив аудиенцию, Маниакис вернулся к себе в кабинет; к нему тотчас же явился слегка позеленевший Камеас и доложил:
   - Величайший, Маундиох назвал те же имена, что и Шизат. Сей высокопоставленный варвар в весьма сильных, хотя и несколько безграмотных выражениях выразил свое удивление при виде плачевного нынешнего состояния своих бывших соратников.
   - В самом деле? Ладно, это уже кое-что. Думаю, Этзилий, скорее всего, таким образом намекает, чтобы мы увеличили размер дани. А значит, он постарается держать своих людей в узде, если мы ему достаточно заплатим.
   - Да будет так! - Прежде чем продолжить, Камеас некоторое время колебался. - Я был бы чрезвычайно обязан тебе, величайший, если бы в будущем ты избавил меня от выполнения столь.., э-э.., отвратительных обязанностей. Я.., э-э.., до чрезвычайности расстроен.
   Маниакис слегка удивился, но потом вспомнил, что небогатый военный опыт постельничего включает в себя лишь злосчастную историю под Имбросом.
   - Я постараюсь сделать тебе такое одолжение, достопочтеннейший Камеас, проговорил он. - Но все же должен напомнить, что жизнь очень сложна и не может состоять из одних удовольствий.
   - Я достаточно осведомлен об этом, величайший, уверяю тебя, - ответил постельничий голосом, лишенным всякого выражения.
   Щеки Автократора запылали. Действительно, бедный евнух осведомлен о сложностях бытия лучше, чем кто-либо другой.