Точильникова Наталья. Кратос

   – Ты за кого меня принимаешь, папа? Скорее пришлю вам Ройтмана частным порядком, провести цикл бесед, или Дидье Шинона, есть такой замечательный психолог из Психологического центра Тессы.
   Отец отвернулся от меня. Смотрит в сад, на высокую пихту с гроздьями длинных шишек у вершины. По ветвям прыгает белка, их завезли на Кратос пару сотен лет назад, уже почти местное животное.
   Похоже, попытка обратить все в шутку с треском провалилась.
   – У меня Т-синдром, папа, – говорю я. – Какой трон? Что вы будете делать, когда я умру?
   – Ты успеешь исправить ситуацию, – жестко говорит он. – Ты сможешь.
   – Значит так, – откидываюсь в кресле, наклоняюсь к подлокотнику, подпираю голову рукой. – Если они хотят видеть меня императором, надеюсь, мое слово для них что-то значит. Передай им, чтобы выбросили из головы дурацкие мысли и слушались Страдина. Все, я сказал.
   – Он купил тебя с потрохами! – сквозь зубы процедил отец.
   Поднялся с кресла и ушел в дом, чуть не хлопнув балконной дверью, а я еще четверть часа рассеянно наблюдал за рыжим зверьком в саду.
   Когда-то давно, когда я был скаутом, бегал по лесам с деревянным мечом и стрелял шариками краски из спортивного бластера, мы выбирали некоего официального молодежного лидера. Никому особенно не хотелось заморачиваться, и выбрали личность серую и ничем не выдающуюся, только потому, что он сам хотел. Я рассказал об этом отцу.
   – Вот поэтому нами и правит всякая шваль, – сказал он. – Потому что приличные люди не хотят мараться!
   Я накрепко запомнил эти слова, на всю жизнь.
   Нет, я не боюсь власти, папа. Танки грязи не боятся. Я не боюсь и смуты. Но я ее не хочу!
   Я заставил себя успокоиться. Сегодня мне предстоит еще один разговор с неизвестным финалом.
 
   Я назначил Алисии встречу в Университетском саду. Предлог был: я сказал, что мне нужна консультация. Отчасти это правда.
   Никита должен ждать нас в открытом кафе «Сердце Дарта». Договорились, что я пару раз проведу Алисию мимо, чтобы он мог хорошенько ее рассмотреть.
   – Скажешь, если узнаешь ее? – спросил я.
   – Конечно, что за вопрос!
   Яркий полдень, где-то высоко в голубом небе стоят полупрозрачные облака, похожие на размазанную тонким слоем пену. Такие дни не редкость в начале осени. На фоне зелени кедров выделяется желтая листва кленов и платанов. В черте города почти нет местной растительности, но университетский сад имеет черты ботанического. Здесь собраны растения с различных планет империи. Кафе «Сердце Дарта» названо так в честь одного из них. Огромное дерево с совершенно красной корой и ярко-алой листвой обнесено невысокой литой оградой. Этот цвет не знамение осени, оно всегда такое. Называется Кардиос Дарта. Толстый короткий ствол по форме напоминает сердце, и ветви, как сосуды. Моя матушка говорит, что это сердце наверняка поражено инфарктом: слишком много сосудов вместо одной артерии. Над красной шевелюрой растения натянута еле заметная пленка, не пропускающая короткие световые волны. Спектр нашего солнца для Кардиоса чересчур смещен в желтизну. Дерево привыкло тянуть свои ветви-сосуды к холодному красному солнцу Дарта.
   Госпожа Штефански образцово пунктуальна, даже забываешь, что назначил свидание даме. Одета строго и элегантно: черный камзол и белая блуза с кружевным жабо и кружевными манжетами. Темные с проседью, слегка волнистые волосы собраны по-мужски в короткую косу.
   – Добрый день! Чем могу служить, Даниил Андреевич?
   Я пытаюсь сравнить ее с портретом бывшего министра культуры. Никакого сходства. Черты Алисии жестче и острее. Специалиста по пластическим операциям бы сюда! Можно ли вообще так изменить внешность?
   Мы идем мимо кафе «Сердце Дарта», по левую руку красное дерево с тем же названием. Никита смотрит на нас во все глаза, даже привстал с места. Алисия, кажется, ничего не заметила, она спокойна, задумчиво проводит по песку концом черной трости.
   – Я участвовал в странном богослужении, – говорю я.
   – Да, рассказывай.
   Я рассказал об Огненном Братстве.
   – О нем знают в службе безопасности, – сказала Алисия. – Но то, что они занимаются распространением Т-синдрома, для меня новость, впрочем, я давно отошла от дел. Обстоятельства могли измениться;
   – В некоторый момент я утратил контроль над собой и открылся. Теперь все известно в СБК, и меня они в ближайшее время вызовут на ковер, если не к Страдину.
   – Тебе нечего опасаться. Самоуправство, конечно. Самостоятельное расследование. Но вряд ли это сочтут серьезным проступком. А вот твоим друзьям-сектантам не поздоровится.
   – Этого-то я и боюсь.
   – Почему? Туда им и дорога.
   – Я хочу узнать, что находится на верхних ярусах башни.
   – Вряд ли что-то новое. Но попробуй. Тогда убеди службистов не мешать тебе и дать пройти до конца. Пообещай не закрываться. Извинись. Там умные люди сидят. Думаю, проблем не будет.
   Я заметил, что Никита встал со своего места и направился к выходу. Как-то уж слишком торопливо. Не собирается ли он улизнуть?
   – Госпожа Штефански, здесь есть неплохое кафе, давайте там продолжим беседу. Вы согласны?
   – Ну как я могу отклонить приглашение такого симпатичного молодого человека? – улыбнулась Алисия.
   Мы столкнулись с Никитой в дверях. Он пер как бык, упрямо глядя в пол, но теперь ему пришлось поднять глаза, и я все понял. Олейников никогда не умел скрывать свои чувства, как только держался при дворе? Он узнал Алисию, это несомненно.
   Я взглянул на нее и понял, что она тоже его узнала и отчаянно пытается это скрыть.
   – Мой друг поэт Никита Олейников, – непринужденно представил я. – Госпожа Алисия Штефански.
   – Случайно встретились? – спросила Алисия, и в ее тоне мне послышалась ирония.
   – Случайно.
   – Не ври мне! – строго сказала она.
   Я пожал плечами.
   – Есть добыча необходимой информации, Даня, и есть праздное любопытство! – в ее голосе сквозит плохо скрываемая ярость.
   Никита взял ее руку, почтительно поцеловал и тихо сказал:
   – Не беспокойтесь, я умею хранить тайны.
   – Будем надеяться, – холодно сказала она, резко повернулась и зашагала прочь.
   – Ну что, это она? – спросил я Олейникова, когда Алисия удалилась на расстояние, с которого не могла нас услышать.
   – Нет, – сказал он.
   – Врешь, ты узнал ее.
   – Хоть режь, Данька, ничего больше не скажу!
   Я хмыкнул.
 
   У выхода из сада меня уже ждет черный гравиплан с красным фениксом на боку. Расторопные ребята! Я не стал прибавлять им работы и направился прямиком к машине.
   Двое сотрудников СБК покуривают рядом, они даже не в штатском – серая форма сотрудников службы безопасности все с теми же фениксами на рукавах и нагрудных карманах. Военная форма, в отличие от светской одежды, весьма практична: никаких длинных камзолов и жабо, все сдержанно и функционально.
   При моем приближении они тушат сигареты и бросают под ноги, смотрят с некоторым удивлением. Да неужто птичка сама залетела в силок?
   – Даниил Данин? – спрашивает тот, что повыше.
   – Да, это я.
   Он распахивает передо мной дверцу машины.
   – Прошу! Экипаж подан.
   Службисты обладают своеобразным юмором, но, как правило, вы не в том настроении, чтобы его оценить.
   Я сажусь в машину, один из сотрудников СБК залезает следом за мной и садится рядом, второй обходит гравиплан и занимает место с другой стороны.
   – Куда летим? – интересуюсь я.
   – В центральный офис, – без обиняков отвечает высокий.
   Центральный офис – это серьезно!
   – К вам есть несколько вопросов, – добавляет тот, что пониже.
   Как писал незабвенный Антон Павлович: «Когда у тебя в кармане загораются спички, то радуйся и благодари небо, что у тебя в кармане не пороховой погреб». И я искренне порадовался тому, что у них, похоже, еще нет ордера на арест.
   Вот и центральный офис. Легендарный додекаэдр СБК. Грани, обращенные к солнцу, сияют металлическим блеском, те, что в тени, черны, как антрацит. Здание окружено таким же пятигранным сияющим забором высотой метров этак пять. По верху чернеет цепочка генераторов силового поля. В общем, «оставь надежду всяк сюда входящий». Мышь не проскочит! Комар не пролетит!
   «Когда ведут тебя в участок, то прыгай от восторга, что тебя ведут не в геенну огненную».
   Я усмехнулся. Да не прикидывайтесь: это еще не ад.
   Гравиплан опустился на посадочную площадку внутри первой стены. Есть и вторая, повыше первой метра на полтора. Меня подвели к проходной.
   – Оружие есть?
   – Даже табельного не ношу, – сказал я.
   Ну зачем Преображенному оружие? Разве что в космическом сражении. А с Иглой Тракля по улицам Кратоса не пойдешь.
   Меня дважды прогнали под аркой детектора (ловит все, от пластида до наркотиков): один раз с устройством связи и второй без оного. То, что после второго прохода перстень вернули, я счел добрым предзнаменованием.
   В кабинете на двенадцатом этаже окно во всю стену располагается под тупым углом к полу и явно обладает односторонней прозрачностью, окрашивая окружающий пейзаж в сероватые депрессивные тона. Обстановка состоит из офисного стола с двумя стульями по обе стороны и кресла для допросов с помощью допросного кольца.
   Хозяин кабинета – службист средних лет, довольно полный с грубоватым лицом и цепкими глазками.
   – Присаживайтесь, Даниил Андреевич, – сказал он и указал на стул возле стола.
   Хорошо, что не на кресло! Я упорно продолжаю культивировать в себе чеховский оптимизм.
   Я попытался приподнять стул, чтобы переставить его поудобнее. Он нехотя заскользил по полу, словно на мощных магнитах или вязком клее. Отрываться от земли не хотел ни в какую. Понятно!
   Мой собеседник усмехнулся.
   – Присаживайтесь, присаживайтесь.
   – Спасибо, – сказал я.
   – Даниил Андреевич, вы у нас находитесь на контроле как метаморф, – при слове «метаморф» я поморщился. – Хорошо, как Преображенный, – продолжил он. – И в сообщениях вашего имплантанта зияют многочисленные пробелы. Вы не могли бы объясниться?
   Я развел руками.
   – Быть может, техника барахлит?
   Он хитро взглянул на меня: «Не верю ни одному вашему слову!»
   Я изобразил полную невинность.
   – Техника надежная, – заметил он.
   – Возможно, некоторые проявления Т-синдрома могут вносить помехи или блокировать сигнал, – сказал я, и это было почти правдой.
   – Мы раньше с этим не сталкивались.
   – Странно.
   Действительно, странно. Не у меня же одного цертис!
   – Вероятно, за мной вы следите внимательнее, чем за остальными, – предположил я. – Поэтому не заметили других подобных явлений. Но я охотно заполню пробелы в ваших знаниях. Что именно вас интересует?
   – Хорошо. Расскажите об Огненном Братстве.
   Я кивнул и изложил все, что мне известно.
   – Что вы там делали? – резко спросил следователь.
   – Искал причину Т-синдрома и средство от него.
   – Вы не врач.
   – Я больной, это больший стимул. Врачи занимаются проблемой более двадцати лет и до сих пор ничего не поняли. Возможно, причина лежит вообще не в медицинской области.
   Он удивленно приподнял брови.
   – Где же?
   – Мне кажется, что на богослужении этой секты я начал кое-что понимать, но мне надо закончить исследования и проникнуть на верхние уровни. Обещаю следить за тем, чтобы мой имплантант исправно выдавал информацию.
   – Что вы поняли?
   – Это только догадки. Право, боюсь вас насмешить. Но после представлю подробный доклад, обещаю.
   – Так, Даниил Андреевич, это все хорошо, но этого недостаточно. Поэтому вставайте и пожалуйте вон на то креслице.
   – Ничего не имею против, но должен вас предупредить, что располагаю сведениями пятой степени секретности, и на мой допрос с помощью допросного кольца нужно разрешение императора.
   – Нас не предупреждали об этом, – заметил он.
   – Проверьте. Я никуда не денусь. Заодно передайте Владимиру Юрьевичу, что я теперь знаю, почему такой уровень секретности.
   Это игра на грани фола. Что если Страдин устроит мне персональный допрос со следователем с пятой степенью допуска, чтобы выяснить, откуда я это знаю? Но я слишком ясно вижу будущее. Не успеет!
   – Хорошо, проверим, – сказал службист. – Можете идти.
   – Я могу дальше работать по Огненному Братству?
   – Пока да.
 
   Я беспрепятственно покинул здание и взял общественный гравиплан в двухстах метрах от него. Сколько времени у них уйдет на проверки? Учитывая уровень секретности, возможно, сутки. Суток мне хватит.
   Я связался с секретарем имперской администрации, через которого обычно добивался аудиенций у Страдина или выходил с ним на связь.
   – Александр Николаевич, у меня для государя срочные сведения особой важности. Речь идет о нескольких часах.
   – Подождите, Даниил Андреевич. Я свяжусь с вами.
   Я парю над центром города, стараясь не особенно удаляться от императорской резиденции. Это небольшой особняк, окруженный садом за черной литой оградой. Он кажется доступным и почти беззащитным, что является опасной иллюзией. Охрана, электронные средства защиты и слежения здесь не хуже, чем в центральном офисе СБК.
   Секретарь связался со мной через полчаса.
   – Через час у императора окно десять минут. Хватит?
   – Да.
   – Он ждет вас.
   Часа мне хватило на то, чтобы перекусить в ближайшем кафе.
   Солнце уже клонится к закату, бросая на скатерть вытянутые теплые прямоугольники света. С улицы доносится обычный городской шум. И я стараюсь сосредоточиться на солнечных бликах, белом шитье скатерти, мелких осенних цветах в маленькой вазочке и этом городском шуме. Чтобы отвлечься, чтобы успокоиться. Я на взводе после визита в СБК, как бы я там не держался, а мне предстоит еще один непростой разговор.
 
   Страдин принял меня в том же роскошном кабинете, который еще по прилете на Кратос внушил мне отвращение своей официозностью.
   – Прошу садиться, Даниил Андреевич, что у вас стряслось?
   – Государь, через несколько дней будет атака метаморфов на Кратос. Нужно немедленно выслать флот к выходу из гипертоннеля. Возможно, мы еще успеем раньше.
   Император побледнел.
   – Откуда сведения? – резко спросил он.
   – Преображенные видят будущее.
   – Сон приснился?
   – Да, – спокойно сказал я. – Но я еще ни разу не ошибался.
   – Замечательно. На перстне связи есть генератор случайных чисел. Беретесь угадать последовательность?
   – Сколько знаков в числе?
   – Четыре.
   – Сколько чисел?
   – Десять.
   Я кивнул, записал последовательность на перстень связи и скинул Страдину. Он хмыкнул.
   – Тогда скажите мне, что я собираюсь сделать в ближайшие пять минут.
   Я сосредоточился, видение пришло почти сразу, вспыхнув яркой картинкой.
   – Благодарю вас, государь, – сказал я и поклонился.
   – За что?
   – За назначение меня принцем империи и малое кольцо.
   Страдин усмехнулся.
   – Бери!
   Я отметил про себя, что он впервые обратился ко мне на «ты».
   Он разжал руку. На ладони лежит золотое кольцо с камнем, напоминающим аметист.
   – Сам наденешь, не девушка, – говорит Страдин. – На левую руку не надевай – плохая примета. Вдовцом окажешься – потеряешь страну. На правую, на средний палец. Перстень связи сними, его – на левую.
   Я вспомнил руку Алисии без всяких украшений, но зато со следом от перстня на среднем пальце правой руки. Я решил тогда, что она вдова или разведена. Но обручальное кольцо носят на безымянном пальце!
   Я надел кольцо и почувствовал контакт с Сетью. Малое кольцо – перстень связи.
   – Устройство связи можно вообще выбросить, – сказал Страдин. – Но здесь тоже свои суеверия, вот, покойная императрица до последних дней носила, хотя почти им не пользовалась. Только для сугубо личных дел. Так что, как хочешь. Объявлять о назначении пока не буду, вернешься с победой – устроим торжества.
   Я склонил голову.
   – Бери флот, вам дадут старт, как только будете готовы, выводи корабли к гипертоннелю. Дай бог вам успеть!
 
   Когда за мной закрылись двери страдинского кабинета, я связался со своими Преображенными и приказал им готовить флот. И только покинув дворец, решился связаться еще с одним человеком.
   – Здравствуй, Даня, – ответила Алисия Штефански.
   Я был рад уже тому, что она соизволила ответить.
   – Госпожа Штефански, нам надо встретиться.
   – Если ты обещаешь не пытаться выяснить, кто я.
   – Хорошо, обещаю.
   Наша встреча превратилась в прощание.
   Я рассказал о допросе в СБК и разговоре со Страдиным.
   Она взглянула на малое кольцо, усмехнулась.
   – Что ж, поздравляю. Дал все-таки. Наверное, считает, что тебе недолго его носить.
   – Может быть.
   – Ну, что ж, со щитом или на щите!

Евгений Львович Ройтман

   Леонид Аркадьевич очень обаятельный человек. И работать с ним приятно. Ему трудно, он привык властвовать, а не подчиняться, и я стараюсь делать на это скидку. По крайней мере добился, чтобы его не обыскивали по семь раз в неделю. Все равно, ни в запрещенные вещи в его комнате, ни в подготовку им побега я не верю ни на грош.
   Он взрослый разумный человек, и я не жду эксцессов.
   После того мальчишества перед первым сеансом биопрограммирования он смог взять себя в руки и теперь спокоен и уравновешен. Даже пытается успокаивать других, и его слушаются.
   Я составил психологическое заключение и предъявил ему.
   – Прочитайте, Леонид Аркадьевич. Я сделал все, что мог.
   Он сидит напротив меня в моем кабинете и просматривает бумагу. Устройство связи для него запрещено, к тому же это официальный документ, так что действительно на бумаге.
   Его лицо светлеет, он почти улыбается. Я старательно отвел все нереалистичные обвинения на стандартном основании, которое обычно приводят психологи Центра: не было умысла на совершение преступления.
   Увы, в конце Леонида Аркадьевича ждет неприятный момент, и я внутренне готов к бурной реакции.
   Он уже дошел до того самого абзаца, не надо заглядывать в документ, по лицу видно.
   – Вы действительно так считаете? – спросил он.
   Не сорвался, не накричал. Хорошо. При предъявлении психологического заключения я частенько прошу охрану дежурить под дверью.
   Я наизусть знаю, что там написано: «Лечение считаю необходимым, но его продолжительность сильно завышена судом. Полагаю, что пребывание в Центре может занять два-три месяца с последующим наблюдением в течение полугода и повторным осмотром через пять лет после освобождения для исключения возможности рецидивов».
   Три месяца не детский срок. По группе А – это нормально. Леонид Аркадьевич у нас уже неделю и имеет представление о том, что его ждет. Пока ему приходилось общаться с биопрограммером по два раза в день и постоянно носить либо допросное кольцо, либо контактное. Это достаточно тяжело, но мы должны точно поставить диагноз. Теперь он думает, выдержит ли еще три месяца настолько жесткого психологического прессинга. Всех их это ужасает после первой недели.
   – Да, я так считаю, – говорю я. – Будет немного легче. Вас не устраивает сокращение срока в восемь раз?
   – Это не сокращение срока. К психологам не прислушиваются.
   – Отчасти прислушиваются. Три месяца я не гарантирую, но уж точно не больше года.
   – Но я невиновен! Неужели вы этого не поняли? Я не нарушал законов!
   – Все, в чем вы невиновны, я отвел. Это уже было рискованно. Вам могли просто сменить психолога. Не советую. Психолог от Страдина вряд ли будет для вас лучшим. По поводу остального… Я не судья, Леонид Аркадьевич, и меня ни в малейшей степени не интересует, нарушали ли вы законы. У меня другая задача. Я смотрю на ваше психологическое состояние и исходя из этого ставлю диагноз. Есть такое понятие «честность». У вас с этим проблемы. К сожалению, честность не всегда совпадает с законностью.
   Молчит. В общем-то я поставил точку. Дальнейшие возражения бессмысленны.
   Хотя он далеко не ангел, положа руку на сердце, общественная необходимость помещения его в Центр несколько сомнительна. Не то что это может ему повредить, но есть люди, которые нуждаются в этом в гораздо большей степени. Все равно что лечить насморк в стационаре для сердечников. Если бы мне не велела это особа, ослушаться которой не могу, я бы уже подал прошение о его освобождении по причине нецелесообразности пребывания в Центре. Впрочем, в данном случае это не более чем декларирование гражданской позиции, прошение все равно не удовлетворят.
   При Анастасии Павловне за налоговые преступления вообще не арестовывали. Просто налагали штрафы и начинали отслеживать все транзакции. Сначала не давали сделать крупные приобретения: дом, земля, гравиплан, вертолет. Потом – купить новое устройство связи или дорогую одежду. И, наконец, если неплательщик не внимал, урезали его расходы до прожиточного минимума. Обычно состоятельный человек по привычке тратил всю сумму в первый день месяца и начинал обедать по друзьям или у собственного психолога, которого на этом последнем этапе обязан был посещать пару раз в неделю. Но до этого обычно не доходило, система работала, и весьма эффективно.
   Анастасия Павловна прекрасно понимала, что сажать за неуплату налогов есть полный идиотизм. Если человек смог много скрыть – значит, много заработал. То есть он прекрасный работник, весьма полезный для общества. Кто же будет убивать курицу, несущую золотые яйца? Можно, конечно, отобрать у него дело и передать другому. Но будет ли этот другой таким же эффективным управляющим?
   Леонид Аркадьевич пару раз страдал подобного рода забывчивостью, но до психолога дело не доходило ни разу. Так что Страдину пришлось откопать нарушения пятнадцатилетней давности (и то сомнительные) и изменить закон, точнее получить угодный ему комментарий Верховного суда, поскольку закон, отягчающий наказание, все равно не имел бы обратной силы.
   Но и этого ему показалось мало. Налоговые нарушения все равно надо было квалифицировать по группе А0, в крайнем случае А1. Обвиняемого в таких преступлениях по закону нельзя арестовать до суда более чем на десять суток. За это время необходимо предъявить обвинение, провести обыски и допросы важнейших свидетелей. Потом человеку надевают сигнальный браслет и отпускают домой под обязательство не покидать город. Кольцо связи возвращают, но все переговоры пишут. Вступить в сговор со свидетелями практически невозможно. Арестуют сразу. Побег – вообще из области фантастики. Могут просто сбить гравиплан, покинувший разрешенную территорию. Учитывая, что по А0 и А1 грозит максимум несколько месяцев Центра, игра явно не стоит свеч. Самоубийц нет.
   Страдина не устраивала такая ситуация. Ему надо было непременно посадить Лео в тюрьму, и немедленно. А для этого преступление надо было переквалифицировать на А2, а лучше A3. И тогда придумали мошенничество. По старым делам это еще где-то как-то можно притянуть за уши. Но, видимо, боялись не успеть до окончания срока давности. И накинули еще один новый эпизод, совершенно абсурдный. Тот, что с переплатой налогов.
   Через неделю Хазаровскому разрешили свидание с женой, полноценное, с ночевкой в отдельной комнате, на сутки. Я проводил его до дверей и познакомился с Ириной, до сих пор я только общался с ней по устройству связи. Супруга Леонида Аркадьевича очаровательна и напоминает графиню Лопухину с картины Боровиковского.
   Все прошло спокойно и без эксцессов.
   – Если будет нужда – связывайтесь со мной, – сказал я ей, когда она покидала Центр.
   Следующее свидание должно было состояться только через месяц. И через стекло.
   Середина срока – самый опасный период. Психика разбалансирована, лечение не завершено и до начала реабилитации еще минимум недели две. После таких свиданий я жду неприятностей.
   На этот раз как-то особенно неспокойно.
   Родственники пришли в полном составе: и Ирина, и старшая дочь того же возраста, и двое мальчиков лет по десять – сыновья. Хазаровский улыбается, отпускает шуточки, из которых добрая половина в мой адрес. Я стою в сторонке, не особенно прислушиваясь, но я обязан присутствовать.
   Он молодец, держится. Сейчас возможны срывы.
   Пока в этом отношении с ним не было хлопот. С ним другие сложности, по чести сказать, совершенно от него не зависящие. Я опасаюсь за его жизнь и по три раза проверяю биопрограммер перед работой. Я тестирую всю еду, включая передачи. Вряд ли его попытаются отравить, при наличии биомодераторов это крайне неэффективный способ, но все может быть.
   – Леонид Аркадьевич, – говорю я. – Время.
   И чувствую себя садистом.
   – Сейчас! Сейчас!
   Он прощается с ними, новой шуточкой добивается улыбок, улыбается в ответ.
   Они отходят от стекла, скрываются за дверью.
   – Пойдемте, Леонид Аркадьевич, – говорю я.
   Он подчиняется почти машинально, улыбки как не бывало.
   – Я постараюсь добиться нового свидания как можно скорее, – тихо говорю я. – И более полноценного, в отдельном помещении и не через стекло. Это вполне реально.
   – Спасибо, – говорит он.
   Мы идем по коридорам Центра, довольно светлым, отделанным пластиком мягких тонов, ничем не напоминающих гнетущую атмосферу тюрем прошлого.
   – Куда? – спрашивает он.
   – В процедурный кабинет.
   – Под биопрограммер?
   – Да.
   – Это необходимо? Именно сейчас?
   – Это необходимо. Именно сейчас, – спокойно говорю я.
   Перепрограммирование биомодераторов не может изменить человека, только подкорректировать настроение, сделать менее агрессивным и более внушаемым, это биохимия, ничего больше. Остальное работа психолога. Иначе курс лечения занимал бы три минуты, а не три месяца. Быстрее можно, но пусть лучше наш подопечный потеряет время, чем психическое здоровье.