Точильникова Наталья. Кратос

   – Ты уверен? Цертисы способны принимать различные формы. Взгляни на свои руки!
   Возле пальцев горело синеватое пламя. Я даже не успел отследить, когда оно зажглось.
   – Ну, что дальше? – спросил я.
   – Я могу дать тебе возможность сохранить честь. Обвинения на людей с Т-синдромом возводятся для того, чтобы придать казни видимость законности. Обвинения будут сняты, если ты сделаешь все сам.
   – Пулю в висок? – спросил я.
   – Пуля тебя не спасет. Возьми аннигилятор.
   – Я не цертис, – усмехнулся я.
   – Ты так думаешь?
   Я вспомнил Иглы Тракля в руках гвардейцев, которые собирались меня расстреливать. Все вроде бы вставало на свои места. Все или не все?
   – Я говорю об этом, пока ты способен слышать, – продолжил Герман. – Надеюсь, что способен. Пока для тебя что-то значит слово «честь». Еще немного и ты так опьянеешь от своей силы, что любые слова будут бесполезны.
   Я вспомнил, как несколько часов назад думал о том, что на этой планете не может возникнуть мыслей о самоубийстве, несмотря на законность этого действия. Здесь все можно юридически оформить. Пойти к нотариусу, оставить посмертную записку. Что-нибудь про ложные обвинения, невыносимость позора и надежду на посмертную реабилитацию.
   Ну уж нет! Сейчас, когда у меня появилась свобода, любовь, деньги, наконец, умирать из-за какой-то мифической чести?
   Я увидел усмешку в глазах Германа, словно он прочел в моих мыслях словосочетание «мифическая честь». Не может быть честь мифической, не должна.
   – Пойми, Даня, – сказал Герман Маркович. – У тебя нет другого выхода и этот наилучший. Ты все равно погибнешь. Неужели ты хочешь взять с собой несколько сотен человек?
   Я посмотрел на улицу сквозь решетку сада. Кривая улица, мощенная булыжником в старинном духе. Напротив кафе под названием «Кошачий хвост». Окна украшены цветами и фонариками. Над оградами домов нависают кисти глицинии, цветет жасмин. Тихий ветер доносит запах. И еще аромат духов Юлии. Она взволнованно смотрит на нас. В огромных глазах играют отсветы свечи, зажигают красный камень в перстне.
   – Герман Маркович, – говорю я. – Возможно, вы правы. Но я хочу быть уверенным в том, что не совершу фатальной ошибки. По старой дружбе ответьте на несколько вопросов.
   Он кивнул.
   – С больными Т-синдромом всегда расправляются так? Ложные обвинения, затем расстрел из Игл Тракля. Зачем так сложно? Это же целая история приговорить человека к смерти! Когда была последняя эвтаназия в Психологическом центре? Тридцать лет назад?
   – Тридцать пять, – холодно заметил Герман. – В случае Т-синдрома совершенно другая процедура.
   – То есть никакой процедуры! – усмехнулся я. – И где сообщения о казнях? Почему либеральные журналисты не гремят об этом по всей Сети?
   – Было несколько казней, Даня. О них еще сообщат, услышишь.
   – Эти люди считаются живыми? Постфактум сообщат? Чтобы не шокировать общественность?
   – Да. Чтобы не гремели.
   – А все же, почему не нанять убийцу?
   – Последнее незаконно. Государство достаточно сильно, чтобы сделать все законным путем. Впрочем, ты прав. Бывают и специальные операции.
   – Спасибо за откровенность. Тогда еще. По чьему приказу со мной было решено поступить именно так?
   – Ты знаешь это не хуже меня. Три дня назад я разговаривал с императором. Он лично интересуется этим делом.
   – Так вот откуда пятая степень секретности!
   – Пятая? Третья. Т-проблемы – третья степень секретности.
   – А мое дело – пятая, – я усмехнулся. – Вероятно, вам тоже не все известно. Людям, которые достали эту информацию, незачем было меня обманывать. А теперь обратите внимание, Герман Маркович: здесь несоответствие, там несоответствие. Цертис появился слишком поздно, уровень секретности не тот. Вам не кажется, что здесь что-то не так? Что мы чего-то не знаем. Допустим, кому-то понадобилось не только убить меня, но и непременно опозорить.
   Генерал поморщился.
   – Я так понимаю, что разговора не получилось.
   Я пожал плечами.
   – Тогда я вынужден тебя арестовать, – сказал он.
   Он молниеносным движением выложил на стол короткую трость.
   – Это аннигилятор. Проверять не советую.
   – У меня альтернативное предложение, Герман Маркович. Я хочу добраться до истины, а для этого мне надо быть на свободе. Оставьте при мне своего агента. Если я предам и присоединюсь к армии агрессоров – пусть он убьет меня.
   Он хмыкнул:
   – Ты расправишься с ним в два счета и раньше, чем он успеет что-либо сообразить.
   – Я не буду о нем знать.
   Он задумался. И я взглянул ему в глаза и увидел душу.
   – Герман Маркович, вы же не зря отправили ваших людей на Дарт и на Махди искать меня. Все думали, что я отправлюсь туда к врагам империи и моим возможным союзникам. И только вы поняли, что я попытаюсь добраться до Кратоса. Сколько с вами агентов? Двое? Трое?
   Из тьмы за его спиной выступили две тени. Никакой формы, одежда средних горожан, не пытающихся выделиться из толпы. В руках – Иглы Тракля.
   – Ничего не могу поделать, Даня, – сказал Герман. – У меня нет таких полномочий. Ты арестован.
   Я начал вставать из-за стола, когда раскрылось небо. Ало-золотая вспышка заняла полнебосвода и ушла за горизонт. Вечер обратился рассветным утром, раздался грохот и вой. Заложило уши. Я схватился за голову и упал обратно на стул. Слава богу, что Герман и его агенты не выстрелили от неожиданности.
   Небо угасло и вспыхнуло вновь.
   – Что это? – воскликнул я.
   Но перстень связи уже услужливо доставил информацию: «Несколько секунд назад Тессу атаковали метаморфы». Я вопросительно взглянул на Германа.
   – Твои друзья, – холодно прокомментировал он.
   Юля бросилась ко мне. Обняла, прижалась.
   – Даня, что делать?
   – Это бой в космосе, – сказал я. – Пока, думаю, ничего.
   Люди в ресторане повскакивали с мест. Самые нервные подхватили вещи и ринулись к выходу. Любопытные остались глазеть на зрелище.
   Юля вцепилась в мою руку и как загипнотизированная смотрит на зарево. Герман спокоен, как имперский линкор, только чуть расширенные ноздри и морщинка возле губ: «Ну, чего и следовало ожидать!» Агенты застыли за его спиной, как манекены.
   Снова загрохотало и завыло. Значит, шибанули по атмосфере – в космосе звук не распространяется. А значит, было по чему стрелять, и ситуация действительно становится опасной, поскольку нам на головы вполне может упасть здоровый кусок металлолома с высоты в триста километров. И не факт, что весь сгорит по пути.
   Вой перешел на более высокие ноты и превратился в визг. Через все небо с севера на юг прошло скопление горящих обломков, словно туча огненных мух. Снова загрохотало, на этот раз где-то за городом.
   Наконец проняло и любопытных. Столики стремительно пустеют.
   – Пойдем отсюда! – взмолилась Юля.
   Честно говоря, не вижу смысла. При такой высоте разброс осколков может охватывать континенты. Все зависит от направления скорости подбитого корабля. Возможно, здесь самое безопасное место.
   Зато какая соблазнительная мысль в суматохе оторваться от Германа и его присных!
   – Пошли, – сказал я, и мы бросились на стоянку гравипланов.
   Краем глаза я успел заметить, что и генерал встал из-за стола и поспешил к выходу. Надеюсь, он не выстрелит из аннигилятора мне в спину. Не в его характере стрелять в толпу.
   Посадочная площадка уже полупуста. Еще немного, и нам бы не хватило машины.
   Мы с Юлей плюхнулись на сиденье, и гравиплан взмыл вверх.
   – Туда, на запад! – крикнула она, и я повел машину в том направлении. Оно все равно значения не имеет.
   Сквозь прозрачную крышу видно зарево битвы. Оно стремительно уменьшается в размерах, но становится ярче, словно стягиваясь в одну точку. А на темной стороне неба появился десяток ярких звезд, плывущих к зареву.
   «На нашей орбите – чужой флот, – прокомментировали в непрерывных новостях. – Он опознан как флот Дарта».
   Я тут же вспомнил сражение на орбите Скита. Там тоже был флот Дарта и корабли имперского флота из системы потерянной планеты. Об имперских кораблях новости умалчивали.
   «Флот, который оставался на поверхности планеты и на орбите, когда связь с Дартом была потеряна, – пояснили в новостях. – Корабли исчезли и считались погибшими».
   Воскресшая эскадра подошла к красному зареву и засияла сотней мелких звездочек – легкие корабли.
   А наша с Юлей скорлупка начала медленно снижаться. За нами, отставая менее чем на сотню метров, шел гравиплан Германа.
   – В чем дело? – нервно спросила Юлия.
   – Вероятно, граница города. У вас на общественном транспорте ставят защиту от угона?
   – Да, конечно, – упавшим голосом сказала она.
   Городской транспорт не предназначен для междугороднего сообщения.
   За нами стремительно снижается еще несколько машин.
   Я приказал жару течь вверх по позвоночнику, и пальцы мгновенно засияли синим. Перед глазами возникла якобы недоступная вшитая программа управления гравипланом. Я коснулся рукой панели бортового компьютера и отключил ограничитель облетной территории. Мы снова поднялись вверх.
   Под нами слоем лежат посаженные гравипланы. Стеклянные бока отражают алое зарево, как красная икра.
   Я оборачиваюсь. За нами туча машин, и все опускаются на то же место, поверх других. Люди не успевают выйти. Стекло на гравипланах прочное, но и у него есть предел. Слышен треск и крики.
   Вот бы отключить блокировки на всех машинах. Пытаюсь, но не могу. Для этого я должен быть рядом. Вспоминается сияющая девушка из сна: «Ты еще не вполне владеешь своей силой».
   Не могу я лететь дальше. Поворачиваем, описываем дугу.
   Там, где должен быть космодром, небо разрывается и на землю бьет столп красного пламени, разветвленный наверху, как молния. Колонна, держащая небеса! Мировое древо Иггдрасиль!
   И ночь становится ярче полдня. При этом свете я вижу внизу Германа. Он лежит на земле. Наверное, ранен. Пытается ползти. Прямо на него медленно опускается очередной гравилёт.
   И я понимаю, что не прощу себе его смерти. Есть такая статья в кодексе Кратоса «неоказание помощи». Он друг моего отца. Он уговаривал меня покончить самоубийством. Ну и хрен с ним!
   Направляю гравиплан вниз, прямо к нему, оттираю падающую на него машину, она отлетает в сторону, резко торможу и впечатываюсь в землю в десяти сантиметрах от его руки.
   Открываю дверь.
   – Герман Маркович, подняться сможете?
   Он смотрит почти без удивления, словно так и должно быть.
   А разве не должно?
   Подаю ему руку, он обхватывает мое предплечье. Спрыгиваю на землю, помогаю забраться на заднее сиденье. Аннигилятор, висевший у него на поясе, мгновенно оказывается в моих руках. Я не жду от Германа удара в спину, я не помню за ним подлости, но так спокойнее. Он замечает, конечно, но не протестует, не до того. На лице гримаса боли.
   – Насколько плохо? – спрашиваю. – Врач нужен?
   – Пусть пока биомодераторы работают, – тихо говорит он. – Там посмотрим. Ты лети, лети, куда летел.
   Сзади доносится гул. Включаю внутреннее зрение и все равно оборачиваюсь, пораженный увиденным. На космодром величаво опускаются корабли Дарта.
   Летим над лесом. Сияние почти угасло, красноватые сумерки. Деревья клонятся под ветром. В этой пасторальной картине есть что-то зловещее. Лес кажется почти черным. Пепелище и кровь.
   Встряхиваю головой. Прочь! Прочь! Видение это кажется картинкой из будущего. Ерунда! Будущее – только вероятность.
   Юлия смотрит на меня. Касается руки. И я совершенно четко понимаю, что она видела то же самое. Возле ее пальцев слабое голубоватое свечение. Показалось? Или это отсвет моего?
   Лес сменяют фруктовые сады и виноградники, мы подлетаем к маленькому городку.
 
   Гравиплан приземлился возле кирпичной ограды небольшого особняка. Юлия подошла к двери, положила руку на радужную полусферу, выступающую из стены. Сказала вслух по-тессиански:
   – Здравствуй, Алисия!
   Неплохо знаю этот язык, но какую-нибудь редкую лексику могу и не понять. Чтобы не возникло недоразумений, я переключил устройство связи в режим перевода – хотелось чувствовать себя совсем свободно.
   – Это твоя бабушка? – спросил я.
   – Угу, – она улыбнулась. – Сейчас откроет.
   «Бабушка» являет собой полную противоположность внучке: резковатые черты лица, нос с горбинкой, тонкие губы, темные волосы. Прическа мужская, даже присутствует коса, украшенная черным бантом. Правда, коса на дюйм длиннее традиционной мужской, а бант шире. Она невысока ростом и несколько склонна к полноте. Одета модно, но сдержанно. Узкие черные брюки, белая блуза под пояс, черный камзол с серебряным шитьем. На вид ей можно дать лет сорок, но выдают, как всегда, глаза, темные, глубокие, властные. Больше раза в два.
   – Это Алисия Штефански, – представила Юля. – Моя… родственница.
   – Здравствуй, Джульетта, – сказала она.
   И окинула меня совершенно бабушкиным взглядом: что за нового хахаля завела внучка?
   Торопливо протянула руку для поцелуя.
   – Это Дмитрий Левицкий, – сказала Юля. – Еще с нами раненый.
   Алисия кивнула.
   – Тащите его сюда и пойдемте в дом. Помощь нужна?
   – А где Артур?
   Кто это? Дед? Брат? Племянник?
   – В Версае. У них в колледже вечеринка. Собирался вернуться утром.
   По тому, как Юлия побледнела, я понял, что он может быть только сыном.
   – Выходил на связь минут пятнадцать назад, – сказала Алисия. – Все живы.
   Юлю это не успокоило. Я понял, что она пытается его вызвать.
   – Я должна его вывезти, – прошептала она. – У них паника. Выгружай своего генерала! Быстро!
   – Я не отпущу тебя одну, – спокойно сказал я.
   И направился к гравиплану.
   Герман терпеливо ждал.
   – Биомодераторы считают, что у меня перелом, – сказал он. – И трубят о необходимости операции. Здесь есть хирург?
   – Госпожа Алисия! В вашем городе есть хирург? – переадресовал я вопрос.
   – Да, я сейчас с ним свяжусь.
   Ответа мы не услышали, потому что вновь вспыхнуло небо. Золотое зарево с горизонта до горизонта.
   – Что это? – воскликнула Юлия.
   Хотел бы я знать!
   Угасло так же мгновенно, словно сам Господь прошептал: «Да не будет света!».
   И навалилась тишина. Страшная, неестественная. Я не сразу понял, что нас отрезало от Сети.
   – Связи нет, – тихо проговорила Алисия.
   – Далеко до больницы?
   Бабушка взглянула на гравиплан.
   – Пять минут.
   – У вас есть другой транспорт?
   Она кивнула.
   – Гравиплан. Есть еще мини-вертолет, но на нем улетел Артур.
   – Одолжите?
   – Берите. Я отвезу вашего друга.
   Она пропустила нас в сад и махнула рукой в сторону посадочной площадки. Гравиплан был красный, сияющий, с изящными обводами, не чета простенькому городскому транспорту. У бабушки есть вкус и деньги.
   Я положил руку на его гладкий бок и тут же сообразил, что Алисия не могла передать машине приказ подчиняться мне. Связи же нет! А как мы его вверх поднимем?
   – Он меня знает, – сказала Юля, и ее рука легла рядом с моей.
   Двери не дрогнули. Юлия побледнела, сжала губы и дернула за механическую ручку, которые до сих пор ставят на машинах на случай отказа электроники. Дверь открылась, Юля нырнула внутрь, положила ладонь на панель управления. И побледнела еще сильнее.
   – Не отвечает! – воскликнула она. – Связи нет! Вообще нет, понимаешь! Даже контактной!
   Я почувствовал взгляд и обернулся. На садовой дорожке, опираясь на узловатую яблоню, стоит Алисия. Она тоже не смогла поднять гравилёт.
   – Выгружайте вашего друга, – говорит она. – От этой стекляшки сейчас не больше пользы, чем от консервной банки. Доеду до больницы на велосипеде.
   Герман Маркович пытается идти сам, морщась всякий раз, когда ему приходится наступать на больную ногу. Так что по большей части тащу его на себе.
   Алисия выделила гостю кровать и пошла за велосипедом. Пока она ездила, я пытался утешить Юлю. Все равно не можем добраться до колледжа. Ну, никак!
   – На велосипеде, – сказала Юля. – У Артура тоже есть велосипед.
   – За сколько доедем?
   – Если поторопимся – то за час.
   Госпожа Штефански вернулась минут через пятнадцать в настроении хуже некуда.
   – Раненых полно, – бросила она. – Некогда им. Больница перегружена. В саду ставят навес и кладут маты. Сказали: привозите. На чем интересно?
   Я задумался. Можно попытаться довести Германа пешком, точнее донести на себе. Но это займет не меньше часа. Можно соорудить носилки из подручных материалов и дотащить на себе, возможно, подключив к работе обеих дам. Тоже долгая история. Я посмотрел на то, как Юля ломает руки, и понял, что не обреку ее на это мучение.
   – Ладно, попробую, – сказал я.
   Подошел к Герману. Из пальцев вырвалось зеленое пламя.
   Очень не хочется тратить на него Силу. В душе червоточинка, гнев, обида. Как бы целительный зеленый огонь не сменил цвет независимо от моей воли. Как бы мне его не убить.
   – Что ваши биомодераторы, Герман Маркович? – спросил я.
   – Молчат, – усмехнулся он. – Ты еще не понял: внутренней связи тоже нет.
   Зеленое пламя пролилось на него и окутало больную ногу.
   – Так вот как это выглядит! – прошептал он.
   Биомодераторы в крови есть и в рабочем состоянии, утеряна только связь. Ставить на место осколки кости не в их компетенции. Не уверен, что в моей.
   Зеленое сияние не восприняло ткань как препятствие и втекло в мышцы через поры кожи. Мне не хватает знаний, я не врач, зато полная картина перелома перед глазами. Нужна информация. Я отнял руки и позволил энергии течь вверх, пальцы засияли фиолетовым, и знание пришло.
   – Что, слабо? – спросил Герман. – Вы умеете только разрушать.
   Я не ответил.
   Пламя снова обрело зеленый цвет.
   – Теперь терпи, – приказал я. – Не уверен, что смогу полностью обезболить.
   Осколки костей медленно поползли друг к другу. Герман откинулся на подушку и закусил губу. Я холодно отметил, что боль терпимая, если не теряет сознания.
   Я не торопился, давая биомодераторам восстановить поврежденные ткани, отыскивая мельчайшие частички костей и ставя их на место. Вся операция заняла минут пятнадцать. Наконец я смог перевести дух. Вытер пот со лба тыльной стороной ладони. У Германа тоже на лбу крупные капли пота и мокрая подушка.
   – Все, – сказал я. – Сегодня лучше не вставайте, а завтра – ваше дело.
   Обернулся к дамам:
   – Пойдем, Юлия. Где велосипеды?
   – Даня! – окликнул Герман.
   – Да?
   – Спасибо, – сказал он. – Хотя, честно говоря, ты поставил меня в положение, когда древние самураи вспарывали себе живот. Ну, ты понял.
   – Не торопитесь, Герман Маркович, все очень быстро меняется, – усмехнулся я.
   Взял под руку Юлю.
   Госпожа Штефански проводила нас взглядом, который показался мне странным. Словно что-то подобное она уже видела.
   Колледж находится в университетском городке на окраине Версай-нуво. Ехали мы действительно около часа. Городок построен явно в подражание Оксфорду или Кэмбриджу, тот же серый камень строений, стилизованных под средневековье. Никакого барокко Сорбонны, перестроенной при Ришелье.
   Довольно далеко от космодрома. Другой конец города. Студиозусы и профессура растеряны, но паники удалось избежать, и вроде все живы. Вечеринку, конечно, давно свернули, и участники разбрелись по комнатам кампуса.
   Юлия уверенно направилась на третий этаж. Лифт не работает.
   Наверху постучала в первую попавшуюся дверь. Открыло юное существо с длинными темными волосами, закрывавшими пол-лица. После некоторых колебаний я заключил, что пол у существа женский.
   – Мы ищем Артура Бронте, – сказала Юлия. – Где он может быть?
   Существо задумалось. Потом просияло:
   – А-а! Вийона! А вы ему кто?
   – Сестра, – не моргнув глазом, заявила Юля.
   Девушка посмотрела с некоторым подозрением, однако выдала:
   – Они у Шляхтича квасят, в четыреста пятом.
   Юля кивнула:
   – Спасибо.
   В четыреста пятом собралась теплая компания из дюжины шельмецов лет пятнадцати. По кругу ходит сигарета явно не с тессианским табаком, запах красноречивый. Я про себя посетовал на юное поколение, которое чуть что – и травит себя искусственными стимуляторами. Звучит гитара. Гитарист имеет светлые волосы, собранные в приличную косу, но зато с двумя свободными широкими прядями, висящими по бокам, тонкий прямой нос и крупные серые глаза. Портретное сходство очевидно. На гитаре надпись «Свободная Тесса!» и довольно качественная голографическая фотография Анри Вальдо, борца за независимость Тессы, «томящегося в застенках Кратоса». На мой взгляд, там ему самое и место.
   Артур Бронте передает соседу сигарету с травкой и наконец поднимает глаза.
   – Привет, Джульетта!
   – Привет! Привет! А ну, вставай!
   – Да ладно тебе! Лучше присоединяйся. Ребята, это Джульетта, моя сестра.
   У матери с сыном явная договоренность. Ей хочется казаться моложе, а ему не нужна репутация маменькиного сынка.
   – Артур! Ты что не понимаешь, что творится?
   – А ты понимаешь?
   Юлия сжала губы и решительно направилась к нему. Я думал, что даст пощечину. Она оказалась лучшим психологом.
   – Артур, мне надо найти мою команду. Они остались в гостинице при космодроме. Дмитрий вызвался помочь, но нужен еще один мужчина. Для уверенности и защиты.
   Мальчишка оценивающе посмотрел на меня, ну прямо, как бабушка.
   – Красивый у тебя любовник, Джульетта, – заметил он. – Дай бог, чтобы этим не ограничивались его достоинства. Ладно, пошли. Извините, ребята, дела.
   Он развел руками.
   – Одолжи у кого-нибудь велосипед, – посоветовала Юлия.
   – Без проблем.
   Одолженный велосипед раздолбан, обшарпан и частично покрыт ржавчиной, зато украшен сразу двумя портретами Вальдо: на передней и на задней раме. Возрастное, подумал я, пройдет. А я чем увлекался, за какую хрень сражался в его возрасте? Вспоминать стыдно.
   Теория национального самоопределения – одно из величайших заблуждений человечества. Да и о каких нациях сейчас может идти речь? Тессианцы? То бишь на треть французы, на треть немцы, на треть испанцы с примесью западнославянской, итальянской, еврейской и еще бог знает какой крови? Обитатели Кратоса? Ну, это вообще полный коктейль. Чего здесь только не намешано. Русский православный император Владимир Юрьевич Страдин имеет предками итальянских старокатоликов, а бывший последний фаворит императрицы Леонид Хазаровский наполовину русский, наполовину тессианец. Что с ним, кстати? В перманентной суматохе последних дней мне так и не довелось подробно выяснить политическую обстановку в любимой столице.
   В наше время важна не национальная, а культурная принадлежность. Народы цивилизации, когда-то именовавшейся европейской, объединены в Кратос Анастасис, и их культура теперь называется «культура Кратоса». Есть и представители национальностей, к этой цивилизации отношения не имевших, но принявших ее для себя: много японцев, есть китайцы, индусы. Независимые планеты (Махди, Чжун го, Микадо, Майтрейя) – просто анклавы других культур. Или заповедники маргинальных социальных учений, как, например, Анкапистан – пристанище анархо-капиталистов. Русский и француз, испанец и итальянец, немец и поляк, несмотря на всю сложность отношений и загруженность давними обидами исторической памяти, скорее всего, поймут друг друга. А вот если один призывает к свободной любви, а другой считает, что за оную нужно до смерти побивать камнями – им нечего делать в одном государстве с одним законодательством.
   Мои размышления прервал голос нашего студиозуса:
   – Гостиница космопорта горела, мам, мы все видели с башни.
   Юля гневно взглянула на него. Так это для меня был спектакль? А то я не понял!
   Под средневековую башню закамуфлирована, скорее всего, станция местного телевидения или приемная антенна быстрой связи. Мы как раз проезжаем мимо, и Артур указывает на нее рукой. Я представил кучу студентов на верхней смотровой площадке, окруженной серыми зубцами. Да, пожалуй, отсюда можно многое увидеть: университетский городок на холме.
   Очевидно, что Тессу постигла судьба Дарта, но что это за судьба? И вроде бы ничего не изменилось. Тихо шумит ночной лес. Резковато пахнет местной сосной. Даже небо утратило красноватый оттенок. Видны звезды, яркие, чистые глаза небес. Только я знаю, что небо слепо.
   – Кажется, связь восстанавливается, – говорит Юля.
   Я прислушиваюсь к своим биомодераторам. Да, слабый-слабый ответ.
   Вдоль шоссе вспыхивают фонари: сначала слабым сиреневым светом, затем разгораясь до привычного солнечного спектра. И тут только я понимаю, что мы ехали в полной тьме, и что это ненормально. Не такая уж глубинка здесь, чтобы не освещать дороги.
   Мы свернули к городку Юлии. На указателе ярко освещенная надпись: «Шенье». Я подумал, что не стоило давать населенному пункту имя поэта, который так плохо кончил.
   Беспокойство я почувствовал метров за двести до дома.
   Юля тоже уменьшила скорость.
   – Там что-то случилось, – сказала она.
   – Давай сойдем с дороги.
   Мы свернули на обочину, положили велосипеды и отступили в тень. Артур удивленно посматривает то на маму, то на меня, но не возражает. Интересно, это передается по наследству? И что «это»? Т-синдром? Смертельная болезнь, сжигающая человека за год? Или возможность хоть на короткое время встать над собой, быть больше чем просто человеком. И что у Юли? Она видит ближайшее будущее, чувствует опасность, но, может быть, это еще не болезнь? Дай бог!