Точильникова Наталья. Кратос

   – Нет, – говорит он.
   Я останавливаюсь.
   – Что вы сказали?
   – Я сказал нет. Не сейчас! Дайте мне хоть час душевного покоя!
   – Никакого душевного покоя у вас нет. Есть радость встречи и боль потери, именно это нам и нужно.
   – Да идите вы к черту с вашей психологией!
   Он махнул рукой и пошел вдоль по коридору.
   – Стоять, – негромко сказал я.
   Терпеть не могу такой тон, но он работает. Хазаровский остановился.
   – Леонид Аркадьевич, мне вызвать охрану?
   – Это ваше право, – процедил он и направился дальше.
   – При данных обстоятельствах это моя обязанность, – заметил я.
   Охранники появились раньше, чем Лео дошел до следующей двери. Профессиональным движением заломили руки назад и свели запястья, между пластиковыми браслетами протянулся короткий толстый шнур.
   – Леонид Аркадьевич, зачем это было нужно? – спросил я.
   Он посмотрел скорее с отчаянием, чем с ненавистью.
   – А чтобы подпортить вам дело.
   – Портите только себе.
   Его довели до дверей лаборатории.
   – Сюда, – сказал я.
   Ему разомкнули наручники, не отпуская, помогли снять камзол и лечь на стол под излучатель биопрограммера. Браслеты присоединили к белым пластиковым квадратам на столе. Я включил прибор. Хазаровский расслабился, задышал ровнее. Я скорректировал работу биопрограммера через устройство связи. Сейчас Лео прежде всего надо успокоиться, это для биопрограммера не проблема.
   – Можете идти, – говорю охране.
   В мерном жужжании прибора намечается странный тон. Его там не должно быть! Я работаю с биопрограммерами несколько лет. Что-то не так! Я проверил прибор еще утром, когда Лео собирался на свидание. Проверить еще раз не было возможности. Он несколько часов простоял без присмотра. Но лаборатория была заперта!
   – Леонид Аркадьевич, как вы себя чувствуете?
   Он молчит.
   – Леонид Аркадьевич!
   – Евгений Львович, а казнят здесь же, на этом же столе?
   Слава богу! Вроде в порядке, я вытираю пот тыльной стороной кисти.
   – Делают эвтаназии, – поправил я. – Последняя была тридцать пять лет назад. И вообще не здесь. Девять лет назад в соседнем здании собирались подвергнуть этому Анри Вальдо. Уже подготовили установку. Но мы его отстояли, в последний момент пришла отсрочка. Установка такая же, вы правы. Только эта совершеннее.
   Я вырубаю прибор. Хватит на сегодня. Может быть, мне и послышался этот странный шум, но лучше все проверить. Отключаю крепеж браслетов.
   – Вставайте!
   Я помогаю ему встать, повторяю свой вопрос:
   – Как вы себя чувствуете?
   – Хорошо. Насколько вообще хорошо можно себя чувствовать после этой процедуры.
   – Пойдемте!
   – Я должен извиниться, – говорит он. – Я был не прав, простите.
   Это действие биопрограммера. Девяносто процентов наших пациентов начинают каяться и просить прощения, но верить этому стоит не больше, чем признаниям в любви во время оргазма. Глубокая перестройка личности за две минуты не происходит.
   – Это штатная ситуация, – отвечаю я. – Вы впервые по-настоящему сорвались за последний месяц, ничего страшного. Бывает хуже.
   – Опять на душеспасительную беседу?
   – Опять, – говорю я.
   И сам сомневаюсь, что потяну сейчас вести с ним правильный, психологически выверенный разговор, мне не дает покоя странная работа биопрограммера И вроде бы все нормально, у него стандартные реакции, и охрана нам сегодня больше не понадобится но это, может быть, лишь видимость. Почему он спросил про смертную казнь?
   – Леонид Аркадьевич, если вы почувствуете себя хуже или просто странно, немедленно свяжитесь со мной. Не бойтесь беспокоить хоть среди ночи.
   Хазаровский мне симпатичен, но дело не только в нем. Если с одним из наших подопечных что-нибудь случится, это дискредитирует весь проект. Более того, это способно похоронить саму идею центров психологической помощи.
   – Что-нибудь случилось? – спросил Лео.
   – Нет, нет, ничего.
 
   После беседы, которой я был не слишком удовлетворен, я вернулся к биопрограммеру и посмотрел его память. Ничего странного, никаких следов. Но я не мог успокоиться. Здесь нужен биопрограммист, а не психолог, который умеет только пользоваться прибором и ничего не понимает в его внутреннем устройстве. Знакомый специалист у меня есть, это Саша Прилепко, преподаватель с Тессы. Пару дней назад мы с ним совершенно неожиданно столкнулись в центре Кратоса.

Даниил Андреевич Данин

   – Юля, ты нужна мне.
   – В каком качестве? Любовницы?
   – Начинается война, мы выдвигаемся к гипертоннелю, если со мной что-нибудь случится, мне некому больше доверить флот.
   – Спасибо за откровенность. Но ты должен провести меня в космопорт. Сам знаешь…
   – Я буду ждать тебя.
 
   Я встретил Юлю у дверей здания космопорта. Под новым именем она еще нигде не засветилась, но военные детекторы могут распознать ложную личность. Но ничего, пронесло. Мы идем к кораблю по титанобетону порта. Он возвышается чудовищной громадой на фоне закатного неба Кратоса, на соседних площадках еще несколько десятков кораблей с Тессы поблескивают дымчатыми боками, словно стая дельфинов, готовая вынырнуть из воды. На орбите нас ждет линкор «Анастасия», переданный императором Тессианскому флоту. Легкий флот плюс один линкор – это удручающе мало для защиты системы от метаморфов. Одна надежда на то, что мы придем раньше, чем появится их флот. Надежда, увы, призрачная. До устья гипертоннеля неделя пути, а я не вижу дальше трех-четырех дней. Если через три дня флот метаморфов будет на орбите Кратоса, это значит, что сейчас он уже в районе Ромула. А мы – только передовой отряд, который должен сдержать первый удар и дать время развернуться остальным силам Кратоса. Из таких сражений обычно не возвращаются.
   Я бросил взгляд на малое кольцо. Вот уж действительно калиф на час! Максимум на три дня.
   Юля проследила за моим взглядом.
   – У тебя новое устройство связи?
   – Не совсем. Это кольцо принца империи.
   – Шутишь?
   – Нисколько.
   – Покажи!
   Она присмотрелась к нему внимательнее, слегка побледнела и отпустила мою руку.
   По-моему, она видит его не в первый раз.
   – Почему же об этом не объявили? – спросила она.
   – Страдин обещал инаугурацию после победы, – усмехнулся я.
   – Понятно, – сказала она, и это было очень емкое «понятно».
   – Где Артур? – спросил я, когда перед нами заколебались и исчезли двери корабля, и мы вошли внутрь.
   – Зачем тебе?
   – Хочу быть уверенным, что он не последует за нами. Нечего ему здесь делать.
   – Он не знает. Я оставила ему сообщение.
   – Когда он его найдет?
   – Не раньше завтрашнего утра. Он уехал к отцу.
   – В Центр?
   – Нет, в Лагранж. Анри уже полгода на свободе, правда, ему не позволено жить в столице.
   Лагранж – городок километрах в ста от Кириополя. С большим научным потенциалом и общиной выходцев с Тессы.
   – Как это ему удалось?
   – Как удалось? Он провел в Центре десять лет. Все! Теоретический предел! Как удалось его столько там удерживать!
   – Юля, я понимаю твои чувства, но он террорист и пытался добиться отделения Тессы. Будь я императором, сидеть бы ему там до конца дней!
   – Я тоже понимаю твои чувства, – усмехнулась Юля. – Но мы давно расстались, так что умерь свою ревность. Даже в борьбе за свободу не должно переходить некоторые границы.
   В рубке управления весь экипаж в сборе, кроме одного человека: не хватает Саши Прилепко. Из него вряд ли получится хороший солдат, но мне нужно не это, а человек, которому я вполне могу доверять. До старта остается час и десять минут. Я связался с Сашей по устройству связи.

Евгений Львович Ройтман

   Саша Прилепко пришел около пяти вечера. С Хазаровским вроде бы все в порядке, если не считать признаков начинающейся депрессии. Для пребывания в Центре это нормально, но необычно для Леонида Аркадьевича, который более склонен к мании и гипертимии, чем к депрессии.
   Саша подключился к биопрограммеру и перетряхивает его память.
   – Есть! – воскликнул он. – След от какого-то кода, который был записан сегодня в первой половине дня и стерт около трех.
   – В три часа здесь был Хазаровский, – заметил я.
   – Надо взять у него кровь и считать информацию биомодераторов, – сказал Саша.
   Леонид Аркадьевич бледен и, по-моему, на взводе. Сидит на кровати в своей комнате. И ничего не делает! Я до сих пор считал, что ничегонеделание вообще несовместимо с Хазаровским.
   – Заверните рукав, пожалуйста, – сказал я.
   – Что за гадость вы мне собираетесь вколоть?
   – Это анализ крови.
   – Что случилось?
   Я пожал плечами:
   – Ничего, штатная процедура.
   Саша осуждающе посмотрел на меня: «По-моему, он имеет право знать».
   Я покачал головой: «Мы сами еще ничего не знаем».
   Хазаровский взглянул на Сашу:
   – Кто это с вами?
   – Это господин Прилепко, биопрограммист.
   – Господин Прилепко, может быть, вы мне скажете, что случилось? – спросил Хазаровский.
   – Вполне возможно, что на вас было покушение, – сказал Саша. – Мы должны проверить ваши биомодераторы.
   Леонид Аркадьевич смертельно побледнел.
   Я бросил гневный взгляд на Прилепко. Нельзя говорить такие вещи человеку с разбалансированной психикой, ни в коем случае!
   – Это только подозрения, – успокаивающим тоном сказал я. – Возможно, беспочвенные. Но лучше перестраховаться.
   Хазаровский кивнул.
   – Проверяйте!
   Мы взяли пробу крови и ушли в лабораторию.
   – Все будет в порядке, – сказал я на прощание.
   В биомодераторах Лео Саша нашел неизвестный код, не поддающийся расшифровке.
   – Похоже на работу военных или СБК, – заметил он.
   – Что теперь делать?
   – Фильтрацию крови и полную замену биомодераторов, и чем скорее, тем лучше.

Даниил Андреевич Данин

   Мимо проплывает Ромул, светятся кольца астероидов – бледно-желтое, красное, серебристое. Внутри основных колец видна тонкая структура колец поменьше – похоже на линейчатый спектр.
   Метаморфов нет, хотя после нашего старта прошло больше четырех суток. Неужели я ошибся! В этом случае выход один – эмигрировать вместе с флотом.
   Идем дальше, к Византу. Он далеко от нашего курса и виден, как толстый серп.
   Саша Прилепко рассказал о причинах своей задержки, образец крови Хазаровского у него, он пытается расшифровать код. Хорошо, что успел переписать его в память перстня связи, два дня назад он исчез с биомодераторов. Фильтрацию крови Леониду Аркадьевичу сделали, однако неизвестно, насколько это помогло, но, по крайней мере, он жив. Ройтман сообщает о прогрессирующей депрессии. Первые три дня он колол Хазаровскому транквилизаторы. Не самый лучший метод лечения, но пока биомодераторы не заменены, другого выхода не было. Потом решился ввести новые биомодераторы и сделать перепрограммирование, чтобы исправить ситуацию. Биопрограммер проверял трижды непосредственно перед работой. Ни лучше, ни хуже не стало. И Евгений Львович был вынужден вернуться к транквилизаторам. Он крайне недоволен. Лечение не закончено, проводить его в такой ситуации весьма сложно, а прерывать нельзя.
   Об этом событии я поставил в известность Алисию Штефански.
   – Страдин, – сказала она. – Свяжись с Германом. Возможно, он знает, что это за штука.
   Я не стал объяснять Герману Марковичу, откуда у меня этот код, просто попросил выяснить, что это.
   – Ладно, попытаюсь, – сказал он.
   Мы на орбите Византа, но и здесь нет никаких признаков вражеских кораблей, хотя прошло шесть дней после старта. Идем к выходу из гипертоннеля, одновременно выстраиваясь полусферой. Если и там придется ждать? Сколько?
   Ждать не пришлось.
   Я первым заметил слабое красноватое свечение в районе пространственно-временной дыры и велел приготовиться к бою.
   Они появились прежде, чем я успел перестроить свои силы, но достаточно поздно, так что это давало надежду. Может быть, и выживем, подумал я.
   Из гипертоннеля вывалилось сразу с десяток легких кораблей. Моя полусфера разорвалась у вершины и начала разворачиваться в кольцо, чтобы мои корабли не задела раструбом воронка Тракля, которую я намереваюсь поставить у выхода из тоннеля.
   Маневр необходим, но мы теряем время.
   Они стреляют. Мгновенно вспыхнуло пять факелов, пять погребальных костров на холодном кладбище космоса – пять наших кораблей, сгорающих в аннигиляционном излучении.
   Могло быть больше. Нас спасло почти завершенное построение, не позволяющее им поставить воронку так, чтобы захватить много кораблей одновременно и не попасть в луч самим.
   И тогда я ударил. Интерференционная воронка, созданная сразу несколькими орудиями с нескольких кораблей, встала точно как в аптеке, пожрала корабли метаморфов и прошла буквально в метре от крайних кораблей моего флота.
   Я перевел дух и попытался настроиться на Аджну. Синее сияние забилось возле пальцев, теперь я видел их действия на несколько секунд вперед, но и они видели мои. Началась игра со временем и вероятностями, и счет пошел на наносекунды.
   Из гиперпространства появились два тяжелых корабля в ареоле красного сияния и пять легких. Они успели дать залп прежде, чем сгорели в воронке Тракля. Мы выстрелили практически одновременно, и я потерял три корабля.
   Они не камикадзе. В гипертоннеле нельзя повернуть назад, если корабль вошел туда, он сможет выйти только под наши орудия. Но этот переход короткий. Если в него вошел еще не весь флот, оставшиеся корабли можно предупредить по быстрой связи. А это значит, что сражение скоро кончится.
   Еще не все! Перед нами словно из ничего возникает вражеский линкор, огромная сигара в багровом ареоле с обсидиановым частоколом из игл Тракля по бокам. Берет вперед и в сторону. Знает, на что идет! Теперь я не смогу выставить воронку Тракля так, чтобы она нас не задела. Бегут линии вероятностей, словно размытые огни ночного города, когда несешься над ним на пределе скорости. Если линкор выстрелит раньше, он способен сжечь две трети моего флота. Значит, обмен, линкор за линкор, фигура за фигуру. Только на одной из этих фигур все мы: Юля, Саша, Витус, Гена и я.
   Я мгновенно перехватываю управление кораблем, все сигналы их перстней блокируются. Я выставляю воронку Тракля.
   – Нас захватит! – мысленно кричит Витус.
   Юля испуганно смотрит на меня.
   Корабль встряхивает, в рубке гаснет свет. На перстень поступают сообщения об обстановке: жив проклятый! Вражескому линкору снесло треть корпуса, но это все равно, что ящерице отбросить хвост, там переборки.
   Свет начинает медленно загораться. У нас тоже переборки.
   – Минус два отсека, – говорит Витус. – Жить будем пока. Выходим из боя?
   – Нет!
   Злосчастный линкор пытаются добить другие мои корабли и сами сгорают в излучении, увы, счет не в нашу пользу. Нужен еще один удар. Если это последний корабль метаморфов, прошедший через тоннель, мы успеем спастись. А если не последний? Мой пророческий дар несовершенен: когда я смотрю на то, что случится через доли секунды, я слеп к тому, что будет через минуту.
   Выставляю воронку Тракля.
   – Даня! – кричит Юля.
   Электричество гаснет, слышен странный воющий звук. Неужели разгерметизация?
   – Все! Нет его! – объявляет Геннадий.
   Да, космос в районе выхода из тоннеля девственно чист, если не считать нескольких раскаленных до белизны и покореженных обломков кораблей. Расплавленный металл стекает с их боков и превращается в ореолы серебристых шариков.
   – Разгерметизация? – спрашиваю я.
   В общем-то вопрос излишний, мне на перстень в фоновом режиме поступает информация о состоянии корабля. Наверное, это психологическое, болезненная склонность к общению, а проще говоря, страх.
   – Частичная, – говорит Витус. – Минут десять еще проживем.
   – Десантные шлюпы?
   – Один! Сам знаешь, вместимость – два человека. Остальные – увы!
   – Где вместимость два человека, четверо долетят, – говорю я. – Вам близко. Быстро туда! Юля, под твою ответственность!
   Она с ужасом смотрит на меня.
   – Четверо? А ты?
   – А у меня есть еще одно дело.
   Из гипертоннеля вываливается с десяток мелких кораблей врага.
   Юля подходит ко мне, касается руки. Наши руки окружает серебристое сияние, и я чувствую, как в меня вливается чуждая сила, растворяясь в крови и цитоплазме клеток. Цертис!
   Энергетический шнур между нами бледнеет, истончается и рвется. Юля нетвердо стоит на ногах, я подхватываю ее под руку, и тогда она теряет сознание.
   – Витус! – ору я. – Тащи хоть на руках. И быстро! Через пару минут здесь будет только расплавленный металл.
   Дважды повторять не пришлось. Я дождался, когда шлюп отделился от «Анастасии», и начал падать вниз и вправо к ближайшему кораблю, одновременно настраивая воронку Тракля. «Анастасии» уже ничем не повредить, мертвый корабль. Это дает свободу маневра. Энергии аварийного генератора хватит как раз на один выстрел, которого они не ждут.
   Я активизировал Иглы Тракля и почти одновременно увидел корабли метаморфов, исчезающие в аннигиляционной воронке, и раскрывающееся надо мной небо. Это уже было. На линкоре «Святой Владимир». Меня окружило серебристое сияние, цертис покидает меня, вытекая через поры кожи. Я погружаюсь в сон.
 
   Открываю глаза. Надо мной потолок корабля в золотистом сиянии ламп. Я вижу лицо Юли, ее губы бледны и слегка дрожат.
   – Как ты?
   – Кажется, жив. Где я?
   – На «Сирано».
   Я вспоминаю, что это легкий корабль, к которому ушел шлюп с Юлей и остальными.
   – Как я сюда попал?
   – К кораблю подлетел цертис. Проник внутрь, как-то странно, даже не продиффундировал через обшивку – просто исчез снаружи и появился внутри. Стал уменьшаться в размерах, и появился ты, по-моему, он растворился в тебе.
   Я попытался встать, и с помощью Юли это удалось.
   – Где метаморфы? – спросил я.
   – За последние пятнадцать минут ни одного корабля.
   – Неужели победа?
   Юля кивнула и улыбнулась.
   – Победа!
 
   Мы дождались основного флота Кратоса, который сменил нас у гипертоннеля, и отправились в обратный путь. Да, это победа. Горькая, далеко не блестящая, но все равно победа. На Кратос возвращается менее трети Тессианского флота.
   Мы то и дело встречаем корабли империи. Страдин выводит к тоннелю практически весь флот.
   А я изучаю историю медицины, присланную по моей просьбе мамой. Похоже, мои догадки подтверждаются.
 
   Церемонию введения в должность обставили пышно, с салютом и народным гуляньем, по-моему, совершенно неуместным во время войны. Все говорили о победе, но я нисколько не тешил себя надеждой, что это последнее сражение. После того как глотка у меня устала от речей и интервью, а ладонь от рукопожатий, был еще прием и банкет. По должности я обязан находиться рядом с императором, так что мне не составило труда вызвать его на конфиденциальный разговор.
   Он привел меня в свой кабинет, подошел к окну, садиться не стал, так и стоял, держа бокал шампанского. Мне тоже пришлось стоять.
   – Ну что, доволен? – спросил он.
   – Нет.
   – Ну, на тебя не угодишь. В чем дело?
   – Вы уводите флот с орбиты Кратоса.
   – Да. И что не так?
   – Не оголяйте планету.
   – В систему Кратоса один путь – через гипертоннель, зачем держать корабли на орбите?
   Он прав, конечно, это единственный путь, но сердце неспокойно.
   – Предчувствия, – честно сказал я.
   – Предчувствия или видения?
   – Вы уверены, что другого пути нет?
   – Есть. По прямой от Тессы. Пятьдесят лет лету.
   – Государь, оставьте на орбите хотя бы небольшой гарнизон.
   Он задумался.
   – Хорошо, к твоим предчувствиям стоит отнестись серьезно.
 
   Герман Маркович встретил меня чуть ли не с распростертыми объятиями и подобострастной улыбкой на губах. Я раньше не подозревал его в сервильности. Только теперь я осознал, какую власть получил.
   – Что с вами, Герман Маркович? – поинтересовался я.
   Подобное поведение некоторых представителей человечества настраивает поиздеваться над ними.
   – Ничего, все в порядке, Даниил Андреевич.
   Обращение убило меня окончательно, я пожалел, что пришел.
   Мы сидим за столом, сервированным под лозунгом «все лучшее дорогому гостю», только я не в своей тарелке, рассеянно тыкаю вилкой в приготовленное сложным образом мясо.
   Но, в конце концов, мне важен результат, и я решаю принять игру и получить удовольствие.
   – Как наше расследование, Герман Маркович?
   – Код написан в СБК, в отделе, который занимается ликвидацией врагов империи.
   – Как он работает?
   – Я не врач, Даниил Андреевич. Как мне объяснили, биомодераторы блокируют какую-то функцию гипофиза, так что прекращается выделение некоторых гормонов. Результат – депрессия и склонность к самоубийству. Последнее, может, и не случится, но все равно человек становится неспособным к активной деятельности, будет лежать и смотреть в потолок.
   – Это лечится?
   – Пока биомодераторы в крови – нет.
   Я перевел дух, похоже, Саша с Ройтманом все сделали правильно.
   – А после фильтрации крови эту функцию можно восстановить?
   – Я не врач, – повторил Герман.
   – Если у СБК есть яд, наверняка есть и противоядие.
   – Даня, я понимаю, кто ты теперь, но на то, что ты просишь, нужна более высокая санкция, чем та, которую ты можешь выдать.
   И я наконец увидел прежнего Германа, могущественного генерала СБК, поучающего меня, как мальчишку, а не склоненного перед принцем империи царедворца.
   Не скажу, что меня порадовала эта перемена.
   – Даня, не лезь на рожон, – громким шепотом продолжил Герман. – И забудь о Хазаровском, он больше не претендент. После Страдина императором станешь ты.
   Я даже не удивился, что Герману известно, о ком речь, хотя я ничего об этом не говорил.
   – Герман Маркович, о чем вы? Какая империя! Я смертник. Я одной ногой за гранью. А значит, инстинкт самосохранения не играет роли. Я свободен. Мне не за что продаваться.
   – Ты так уверен, что ты смертник? – поинтересовался Герман.
   – Я дважды видел смерть от Т-синдрома, и у меня было несколько приступов. Герман, что ты знаешь?
   Он встал из-за стола и развел руками.
   – Ничего!
 
   От Германа я поехал в клинику моей мамы, она свела меня с людьми, которые занимались Т-синдромом. Я рассказал ей мою версию. Она сперва отнеслась скептически.
   – Ты считаешь, что человечество заражено компьютерной программой?
   – Если иммунитет не справляется с вирусом, не значит ли это, что болен иммунитет. Наш иммунитет – это биомодераторы.
   – Ну, ладно, попробуй.
   Я благодарен ей за то, что она не мучает меня своей жалостью, не плачет, не вспоминает о моей скорой смерти. Я рад, что она меня не хоронит. Во время торжества по случаю моего назначения поздравляла и радовалась вместе со всеми, хотя, может быть, где-то в глубине серых глаз и пряталась печаль. Она друг, на которого можно положиться.
   По дороге я связался с Ройтманом, рассказал о коде СБК и опасности попыток самоубийства.
   – Проследим, – сказал он. – У нас это трудно сделать.
   Я подумал, что Страдин на это и рассчитывает: Хазаровский должен умереть не в тюрьме, а уже после освобождения, это полностью отведет подозрения от него и будет выглядеть более чем естественно.
   У дверей я встретился с Сашей Прилепко и Юлей. И мы сдали кровь. В клинике большая база образцов крови больных Т-синдромом, но у нашей крови есть одна особенность: в ней побывали цертисы.
 
   На орбите Кратоса спокойно, как и в районе гипертоннеля. Страдин приободрился, улыбается, неужто поверил в конец войны?
   У меня своя война. Герман намекнул, что Т-синдром не стопроцентно смертелен и замолчал как рыба. Но он дал мне надежду. Я ищу.
   Я четырежды был на радениях Огненного Братства. И каждый раз поднимался на новую ступеньку в башне. Вторая – оранжевая, третья – золотистая, четвертая – зеленая. Все то же самое, только сужается круг участников.
   – Ты работаешь выше Анахаты? – спросил Игорь.
   – Да.
   – До какой чакры?
   – До сахасрары.
   Он посмотрел с уважением.
   – Тогда я думаю, что ты можешь подняться со мной на высшую ступень. Приходи завтра в десять.
 
   Уже темно, только небо над башней густо-синее. Я иду по дорожке, освещенной имперскими хризантемами. Игорь встречает меня в дверях.
   Начинается, как обычно: служба и смешение крови в красном зале. Потом часть участников расходятся, а мы по полутемной винтовой лестнице поднимаемся в следующий зал, и все повторяется. На зеленом уровне Анахаты нас остается трое: Игорь, Преображенный по имени Олег и я. В прошлый раз состав был тем же. Дальше мы поднимаемся вдвоем с Игорем.
   – Никто не может работать выше Анахаты? – спрашиваю я.
   – Я тоже не могу, – говорит Игорь.
   – Почему же ты здесь?
   – Поймешь. Погоди немного.
   Мы входим в голубой зал. И происходит такая же, но урезанная служба.
   – Ты здесь впервые? – спрашиваю я.
   – Нет. Меня уже один раз провели по верхним уровням. В Огненном Братстве Кратоса есть один человек, который работает с сахасрарой.