– Ну что тебе сказать? Сказать, что ты пидор? Так это сказать слишком мягко, это – не сказать ничего. Скорее ты – вышедший в тираж пидор, чья педерастическая задница уже мало кого привлекает. Достаточно?
Подействовало! Пожалуй, глухие слухи о нестандартных пристрастиях Джазмена имели под собой почву… Джазмен вскочил – стульчик коротко грохнул по бетону – прыжком надвинулся на Макса, выдернул из внутреннего кармана пушку…
Кольт модели 1917 года… Ха! Эта хромированная игрушка, точная копия любимого оружия бутлегеров двадцатых годов, стоила не меньше ящика ТТ или Макаровых. Но главное было не это. Джазмен попал в кадр! И Макс испуганно отдернулся от блестящего ствола – достаточно, все в порядке, провоцировать выстрел незачем…
В единственной извилине Гоши-гориллоида копошилась мысль: хозяина оскорбили, стоит что-то предпринять… Но что надо сделать, умственные способности телохранителя понять никак не позволяли. Дать по роже? Пудовый кулак нерешительно качнулся в сторону Макса, взгляд метнулся к шефу в поисках одобрения.
– Не копошись, – процедил Джазмен с неприятной улыбкой. – Он хи-и-и-трый, он легкой смерти ищет…
Кольт снова бесследно исчез в недрах клубного пиджака. Джазмен смахнул с рукава несуществующую пылинку и сказал Максу почти даже ласково:
– Не торопись… Щас много интересного посмотришь… Зуб даю: зенки вот так от изумления вылупишь…
Он пальцами обеих рук показал, как вылупятся от изумления зенки – судя по всему, Максу предстояло заткнуть за пояс крабов и прочих существ, коих природа наградила глазами, способными выдвигаться из черепа.
– Всю жизнь оставшуюся будешь удивляться, – продолжил Джазмен живописать ожидающие Макса развлечения. – Всю-всю, на сколько дыхалки хватит…
Макс не слушал его. Впервые он позволил себе взглянуть на дальний восточный берег, высокий и обрывистый. Там, сквозь зелень кустов, вполне мог поблескивать объектив… Но хотелось надеяться, что не поблескивает и ненужного внимания не привлекает.
Никакого блеска Макс не разглядел, и торопливо отвел взгляд в сторону, словно напоследок оглядывая окрестности. Вдали, гораздо левее, где возле белой громады собора стояла на постаменте гаубица времен то ли отечественной, то ли гражданской войны, кажущаяся отсюда совсем крохотной, – и там он заметил какое-то движение… Или показалось, вглядываться было некогда, потому что Джазмен приказал Гоше без слов, коротким жестом: заканчивай.
Гуманоид радостно осклабился и изо всех сил навалился на совковую лопату, упиравшуюся в тазик.
–Н-не над-а-а-а-а! – заверещал Макс, и не замолк до самого конца.
Жестяное днище скрежетнуло по бетону, шайка медленно выползала за край перекрытия – на четверть, на треть, почти на половину донца… Качнулась вниз, Макс не замолкал, нелепо взмахнул руками, словно пытаясь ухватиться за воздух – не получилось…
– В воду, жаба!!! – проорал Гоша ритуальное напутствие из «Человека-Амфибии».
Макс полетел в реку «солдатиком», как прыгают пацаны, только начинающие осваивать искусство ныряния – только вот тяжелый груз к ногам при этом обычно никто не крепит…
Джазмен и Гоша наклонились над проемом. Глядели, как опадает взметнувшаяся звонким всплеском вода и расходятся гаснущие круги. Несколько пузырей вырвались наверх над местом падения. Больше поверхность ничто не тревожило.
– Утоп, как Муму. А говорят – говно не тонет… – произнес Гоша свою всенепременно, каждый раз произносимую эпитафию – в отличие от фразы про жабу, он сочинил ее сам, и очень тем гордился.
2.
Фирменный бензин предназначался для зажигалок «Зиппо» – ароматизированный, кристально-прозрачный. Но облитая им сумка с одеждой занялась дымно и чадно – совсем как от какого-нибудь плебейского семьдесят второго.
Человек отодвинулся от огня, стоял, равнодушно глядя на пламя. Потом достал из кармана паспорт, по одной вырвал из него страницы. Скомкал, подбросил в костер. Туда же полетела дерматиновая обложка.
Когда в огне почернела смятая страница с фотографией, изображавшей человека, он нагнулся, поднял валявшуюся под ногами тополиную ветку и тщательно размешал оставшийся от бумаги пепел.
Алеся Мациевича не стало.
Свидетелей исчезновения гражданина республики Беларусь не нашлось – пустырь неподалеку от Витебского вокзала был в этот утренний час безлюден. Двое суток назад похожим образом и в похожем месте исчез гражданин ФРГ Аксель Тюринг – только пустырь располагался в окрестностях Минска.
Теперь стоявший у костра человек звался Игорем Германовичем Зубовым, что и подтверждалось лежавшим в кармане паспортом. Другие документы свидетельствовали, что сей гражданин РФ имеет честь трудится в охранно-розыскном агентстве «Рапира-Бис», где и получил для выполнения служебного задания пистолет ПМ за номером ГД 8972 Е.
Правда, дотошный эксперт-баллистик мог убедиться, что хранящиеся в Федеральной пулегильзотеке результаты контрольных выстрелов из означенного пистолета не имеют никакого отношения к стволу, находящемуся сейчас в подплечной кобуре Зубова И.Г. Более того, ультразвуковая дефектоскопия выяснила бы, что ранее зубовский ПМ имел совсем другой заводской номер…
Человека с документами Зубова подобная возможность не печалила. «Рапира-Бис» – достаточно известная в Питере контора, и любой мент при случайной проверке возьмет под козырек. А если дело дойдет до серьезной драки, никакие бумажки все равно не помогут. Поможет только умение первому нажать на спуск.
Это человек умел хорошо. За свою жизнь он носил много прозвищ (а в последние годы – много разных имен и фамилий). Одно время в определенных кругах был известен под простым и непритязательным прозвищем Стрелок, – и отнюдь не за привычку стрелять сигареты или червонцы до зарплаты.
Затем то прозвище как-то позабылось, и появилось новое: Танцор (тоже полученное не за успехи в современных либо бальных танцах) – потому что стрелять, и даже попадать при этом в цель умеют многие, чья профессия, чье ремесло связаны со стреляющими предметами. А вот станцевать танец под пулями… Противник давит на спусковой крючок – и не может попасть, хотя ты не прячешься от пуль и расстояние все меньше и меньше… Многие думают, что это вроде «качания маятника», лишь чуть сложнее. Ерунда. Маятник – упражнение, набор заученных движений. Их рваную амплитуду можно угадать, расшифровать – и пристрелить качающего. А танец – импровизация, в которой ты сам не знаешь, что сделаешь в следующую секунду. Правда, зрители не аплодируют. Зрители, если станцевал хорошо, лежат и умирают…
Это не ремесло. Это уже искусство.
Но Граеву давненько не доводилось выходить на сцену… Он даже надеялся – никогда больше не доведется.
Не сложилось…
…Он не стал дожидаться, когда догорит костер – поношенные вещи Мациевича никакого следа к Граеву дать не могли. Пересек пустырь, вышел к Обводному каналу, неторопливо двинулся вдоль набережной… Граев не был в Петербурге пять лет, но не испытывал ностальгии. За прошедшие годы город не стал краше. По крайней мере, эта его часть. Сквозь бурую воду канала виднелись ядовито-зеленые водоросли, поток машин застрял в нескончаемой пробке, терзая слух гудками и обоняние выхлопными газами. Было жарко.
Машина стояла в условленном месте. На Рыбинской улице, неподалеку от ГИБДД. Разумная предосторожность, хотя на подобные тачки автомобильные воры редко заглядываются. Двадцать первая «волга» – пойди, найди покупателя…
Ходят, конечно, слухи, что некоторые заграничные коллекционеры могут выложить за такой агрегат – в идеальном состоянии, с родным двигателем и коробкой, – сумму, достаточную для приобретения пары «вольво» или «саабов»… Однако большинство владельцев ГАЗ-21 так на них и ездят, на «вольво» отчего-то не пересаживаются. Из патриотизма, должно быть.
К тому же движок и коробка на «волге» стояли не родные, в полном соответствии с заказом. Судя по тому, как старушка бесшумно завелась и приемисто взяла с места, цилиндров у нее теперь восемь, и лошадей соответственно. Граев довольно улыбнулся. Если кому-нибудь придет в голову поиграть в догонялки – будет неприятно удивлен.
В бардачке лежала доверенность на Зубова И.Г., оформленная по всем правилам. Все в порядке. Можно работать.
3.
Джазмен не соврал – посмотреть под водой было на что.
Трупы оказались самые разные. Не просто мертвецы разного пола и возраста – но находящиеся в самых разных стадиях разложения. На действующих кладбищах, впрочем, всегда так, – но без массовой эксгумации факт сей не слишком очевиден.
Лучше всего выглядел мужчина приблизительно (очень приблизительно!) лет сорока – возраст, конечно, по раздуто-перекошенному лицу определить было трудно, но элегантный деловой костюм утопленника позволял сделать вывод, что упакован в него не юнец и не старикашка.
Манжеты и воротник рубашки, правда, слегка подкачали – наверняка когда-то идеально белые, сейчас они зеленели слизью, даже на вид мерзкой. Но запонки золотисто поблескивали. Судя по всему, Гоша, при всех своих недостатках, к малопочтенному ремеслу мародера склонности не имел: поясок золотого кольца глубоко врезался в палец трупа – в раздутый и толстый, похожий на дешевую сардельку, напитавшуюся кипятком в процессе варки.
Девушка, стоявшая рядом, сохранилась значительно хуже, – и одежда, и ее владелица. Да и считать девушкой тело с зацементированными ногами можно было весьма условно – лишь по длинным, позеленевшим, слипшимся волосам неприятного вида. Течение слегка шевелило их, уже не в силах поднять колеблющейся распущенной волной. Обросшая чем-то гнусным одежда лишь угадывалась – и при детальном (и не брезгливом) знакомстве девушка легко могла оказаться юношей с длинными волосами…
Самый древний утопленник, переживший не одно половодье с их ревущими под мостом бурными потоками, был прост – четыре костяшки попарно торчали из зеленой кучки водорослей, в которую, очевидно, превратилась зацементированная банная шайка. Остальные экспонаты коллекции Джазмена находились в разных стадиях разложения и представляли собой переходные этапы между упомянутыми мослами и костюмно-импозантным мужчиной.
Нет, не так. Переходные этапы между потемневшими мослами – и самым свежим экземпляром – Максом.
Тазики стояли двумя ровными рядами, свидетельствующими – никакой случайности в их расположении нет. А подводный музей если и не перегружен толпами посетителей, облаченных в скафандры либо акваланги, – однако свой хранитель-смотритель в нем наличествует… И хранитель сей не чужд эстетики.
Джазмен не соврал – посмотреть под водой было на что…
Но Макс не смотрел ни на что. И не восторгался мрачной эстетикой подводного некрополя. У него в эти секунды нашлись на дне совсем другие проблемы…
Макс пытался дотянуться до змеящейся совсем рядом, в паре шагов, цепи. Вот только сделать эти шаги он никак не мог.
Цепь здесь лежала не толстенно-якорная, но и не какая-нибудь чепуховая, типа унитазной. Нормальная крепкая цепь, на таких, но чуть менее толстых, держат крупных дворовых собак… Звенья не успели покрыться ни коричневым налетом ржавчины, ни зеленой слизью. Цепь проложили вчера.
Утопленник-новобранец выпустил из легких излишки воздуха (наверху склонившийся над проемом Гоша радостно заржал, глядя, как течение уносит пузыри…). Макс наклонялся, и вытягивал руки вперед, и сгибал в коленях ноги, схваченные цементным пленом. Стойкий оловянный солдатик на тяжеленной оловянной же подставке, пытающийся залечь под шквальным огнем противника…
Течение препятствовало, старалось разогнуть, выпрямить. Но он наконец мягко рухнул вперед и вцепился пальцами в долгожданные звенья.
Дальше – проще.
Все рассчитано, все проработано. Быстро перебирая по цепи руками, он подтягивал тело к железобетонной опоре моста. Дно здесь было – камень-плитняк, сковавшая ноги гиря тащилась легко, опора все ближе…
Опора в сечении напоминала букву «Н» из толстых палочек с не менее толстой перекладиной между ними. Цепь уходила в нишу между ножками буквы, крепясь к торчащей арматурине…
Там же, на дне, в нише, Макс и Райнис оставили акваланг с аккуратно заклеенным загубником. Аккуратно, но не слишком прочно – даже обессилев, даже безнадежно выбившись из графика, даже задыхаясь – в четверти шага от спасения не загнешься. Крутнуть вентиль, проткнуть-прокусить пленку на загубнике – и дыши на здоровье…
Макс из графика не выбился.
Но акваланга в нише не было.
ТВОЮ МАТЬ!!!! АКВАЛАНГА НЕ БЫЛО!!!
О том, что у опоры не оказалось и ломика, предназначенного разбить цементную гирю на ногах, – о такой мелочи не стоило и задумываться…
Акваланг исчез. Максу хотелось закричать. Но было нечем – воздуха в легких почти не осталось.
Да никто бы и не услышал.
Глава вторая. К вопросу о загробной жизни
Обыкновенно я мог просидеть под водой минуту, а тут, должно быть, просидел минуты полторы. Потом поскорей вынырнул наверх, и то чуть не задохся.
1.
Внутри квартиры надрывался телефон. На звонки никто не реагировал.
Аналогично никто не пытался открыть дверь, в которую постучал условным стуком Танцор – до кнопки звонка он не дотронулся. Но и хитрая комбинация из ударов и пауз не выявила никаких признаков жизни за дверью.
Версия о том, что Макс по тем или иным причинам залег на дно, становилась все менее вероятной. Если и залег, то не здесь.
Граев вынул из кармана зажигалку (не «Зиппо», как мог бы подумать свидетель недавней кремации – но обычную газовую). Зажег, провел язычком пламени вдоль стыка двери и косяка. На уровне плеча огонек затрепетал. Граев долго принюхивался к тянущей из-за двери слабой струйке воздуха.
Ничего. Ничего подозрительного.
Ни тяжкого смрада от давно лежащего трупа, ни табачного или порохового дыма, ни резкого запаха бытового газа…
Телефон в квартире замолк.
Танцор спустился на несколько ступеней с лестничной площадки, внимательно оглядел стену. На узкой лестнице не горела ни одна лампа, свет едва сочился сквозь давно не мытые стекла.
…Когда-то на втором и третьем этажах этого дореволюционного дома на Староневском располагались весьма респектабельные квартиры (на первом – не менее респектабельные магазины) – с двумя входами: парадным и черным, в каждую квартиру можно было попасть с двух лестниц. По широким беломраморным ступеням ходили, соответственно, белые люди. По узенькой темной лестнице, на которой стоял сейчас Граев, приходили дворники, истопники и прочий черный люд…
В годы вселений и уплотнений барские апартаменты располовинили, воздвигнув кирпичные перегородки поперек огромных кухонь – господские комнаты с главным входом пошли под коммуналки, а отгороженные комнатушки прислуги стали отдельными двухкомнатными квартирками. Немного странными – входная дверь открывалась прямиком в кухоньку, а мебель приходилось затаскивать по черному ходу в разобранном виде. В одной такой квартире, приобретенной пять лет назад, жил Макс…
Крохотную металлическую дверцу в стене Граев нашел почти ощупью – вековые наслоения грязи маскировали ее надежно. Подцепил лезвием ножа, петли скрипнули. За дверцей – темный провал. Не то бездействующий дымоход, не то вентиляция. Он запустил туда руку по локоть – без особой надежды что-то найти.
Однако нашел.
Тонкая леска натянулась и извлекла из шахты связку ключей. Привычки Макса не изменились.
Можно сделать кое-какие выводы. Макс уехал сам, и не в дикой спешке – спокойно, обдуманно. Уехал куда-то, где совершенно незачем таскать лишний металл в карманах. Уехал недавно – связка не успела превратиться в сгусток пыли…
Либо – все это изобразил некто, знакомый с привычками Максима не хуже, чем Танцор. Вот только к чему бы такая обстава?
Отперев замок, он не стал входить – развернулся и спустился по лестнице на один пролет, стараясь топать погромче. Простоял несколько минут, держа ПМ наготове. Ничего. Или засады нет, или у охотников железные нервы. Бесшумно поднялся, толкнул плечом дверь, нырком ушел с линии огня…
Засады в квартире не было. Не было вообще никого. Ни живых, ни мертвых.
И то ладно.
2.
Последней умирает не надежда.
Последним умирает мозг. И бьется за жизнь до конца.
Бьется, забирая оставшиеся крохи жизни – атомы кислорода – у прочих органов. Но, осознав: все равно не спастись, – мозг торопливо лепит свою личную загробную жизнь из осколков чего-то слышанного и читанного. Персональное свое, мозга, бессмертие… И несется бедная душенька – полюбовавшись на суетящихся у скрюченного тела реаниматоров – несется сквозь бесконечный туннель со светом в конце, и видит заждавшихся ее, душеньку, предков-родственников – охи-ахи, слезы встречи…
И встречает ее, душу, Некто в сияющих белых одеждах, и берет за руку, дабы навеки ввести в прекрасный сад… Но, поскребя затылок свободной рукой, вдруг вспоминает Некто, что с местами в небесном карантинном отделении совсем туго, и прибывшим душенькам, даже самым то ни есть ВИП, приходиться валяться в душевых, и в кладовых, и даже в проходах между койками.
И, развернув душу пришельца лицом к грешной земле и к реанимационной палате, придает сияющий Некто ей ускорение пинком по… хм… в общем, по тому месту, каким душа выделяет свои эманации. И опять вокруг суета врачей, и тело корчится в разрядах дефибриллятора, и радостный стон-выдох: вытащили, бля! поживет!
Вот и вся загробная жизнь.
Не слишком длинная – секунд тридцать-сорок реального времени.
…Мозг Макса тоже не хочет умирать. Но созиданием персонального бессмертия пока не занимается. Мозг отдает команды скрюченным пальцам.
Пальцы цепляются за неровности опоры моста. Пальцы сдирают клочья тины и прилипшие к железобетону ракушки – с опоры. Пальцы сдирают ногти – с себя. Тело ползет вверх, к воздуху. Очень медленно ползет.
Над задранным лицом колеблется сверкающее зеркало поверхности – совсем близкое и бесконечно далекое…
Мозг умирает болезненно.
Легкие ультимативно требуют широко распахнуть рот и наполнить их, легкие, хоть чем-то, хоть чистой речной водой – лишь бы исчезли рвущие изнутри грудь безжалостные когти.
Три метра растянулись в три жизни – в три наполненных муками жизни. В три пути на Голгофу… Но все и всегда кончается – так или иначе.
Губы уже готовы порвать сверкающую пленку, порвать и захлебнуться долгожданным воздухом, но под пальцами отдираются от бетона сразу две ракушки – одновременно. Или ломаются сразу два ногтя – тоже одновременно.
Макс съезжает на полметра вниз…
А на самом деле гораздо глубже – от жизни к смерти. Мозг готов признать поражение и вплотную заняться строительством загробного бытия. Но… Шайка, оцинкованная банная шайка, заполненная цементом, – во что-то упирается… Неровность бетона? Металлическое ушко, за которое стропили к крану конструкцию?
Какая разница, мозгу плевать на анализ ситуации. Он отдает ногам приказ, последний осмысленный приказ. Ноги сгибаются и выстреливают вверх – к жизни.
Воздух…
ВОЗДУХ!!!
Макс жадно пьет его. Легкие воют от счастья – как у курильщика, решившего после нескольких бесконечных дней воздержания, что рак легких то ли будет, то ли нет – но едва ли он доставит большие мучения, чем попытка от него избавиться…
Максу совершенно наплевать на плеск, с которым вынырнула его голова, и на то, что свист втягиваемого воздуха слышен не только наверху и не только Джазмену с Гошей. Плеск наверняка слышала вся округа, и весь район, и вся область. А звук, с каким воздух рванул в истосковавшиеся легкие, легко пролетел сто двадцать километров и разбудил дремлющий на рассвете город трех революций…
На самом деле все было не так.
Негромкий всплеск и жадное дыхание заглушила вода, шумно обтекавшая быки моста. Голову Макса, прижавшуюся к опоре, из проема заметить было невозможно…
На воду что-то упало. Он присмотрелся – две белые гвоздики уплывали вниз по течению. Потом звук автомобильного мотора пробился сквозь журчание – Джазмен уезжал с моста.
3.
Ничего подозрительного в жилище Макса не обнаружилось.
Ни беспорядка, ни раскиданных вещей, ни брошенной второпях трапезы. Следов каких-либо силовых акций тоже не наблюдалось. Знакомые Граеву вещи стояли на своих местах, добавились некоторые новые. Например, старая «Радуга» сменилась видеодвойкой, на крохотной кухоньке появилась микроволновка…
Никаких оставленных записок, способных объяснить, куда подевался хозяин, Танцор не обнаружил. Автоответчиком за эти годы Макс не обзавелся. Тупик.
Детальным обыском Граев не стал заниматься. Поскольку не представлял: что, собственно, должен найти?
Квартирка на площадке единственная, не стоит рассчитывать на любопытных старушек, прилипающих к глазку при любом шуме на лестнице. Расспросить соседей сверху и снизу? Бесполезно. Не имел Максим привычки откровенничать о чем-то с соседями. При делах, которыми он занимался, такая привычка могла обойтись дорого…
Впрочем, Граев понятия не имел, где сейчас трудится его бывший соратник. Что не стоит у станка и не сидит в офисе – это точно. Не тот характер. Служит в какой-нибудь негосударственной силовой структуре? Или подался к военным? Ездит по контракту в горячие точки, а потом несколько месяцев проживает заработанное?
Неплохая версия.
Он вернулся на кухню, заглянул в холодильник. Отключен и пуст. Сушилка с посудой аккуратно прикрыта полотенцем – чтобы миски с тарелками не пылились. Цветов, грозящих засохнуть, как и рыбок-птичек, требующих регулярной кормежки, в квартире нет. Да, очень похоже, что одинокий молодой человек, так и не сумевший врасти в мирную жизнь, отправился в очередную командировку в южные края – недели две назад, судя по накопившемуся слою пыли.
Но такая версия тут же вызывала некоторые вопросы…
Во-первых, зачем Макс в таком случае послал сигнал срочного вызова?
А если не он – то кто? И как пресловутый «кто» узнал про возможность такого вызова?
Сам Макс за пять лет не воспользовался аварийным каналом ни разу…
Во-вторых, чем объяснить непонятное чувство тревоги, не покидавшее Граева в квартире?
Он прошел в другую комнату, рассеянно смотрел по сторонам, не сосредотачиваясь на деталях спартанской обстановки. Пытался осознать, о какой неправильности сигнализирует интуиция.
Взгляд скользнул по узенькой, самодельной полочке с книгами. Скользнул и остановился.
Так-так…
Граев поискал и нашел простой деревянный ящичек с иголками и нитками, достал первую попавшуюся катушку. Отмотал нитку и приложил к корешкам разнокалиберных книг, выстроенных точно по размеру – большие слева, маленькие справа. Отмотал подлиннее, протянул от спинки кровати к комоду…
Все ясно. Квартиру обыскивали.
Тщательно, неторопливо, аккуратно. Придавая всему первоначальный вид. Работали очень грамотные люди – но не знающие о некоторых привычках Макса (приобретенных не то в детдоме, не то в армии), которые сам Танцор считал немного маниакальными, – особенно о привычке выравнивать предметы обстановки при помощи натянутой нити.
В предположение об уехавшем на войну контрактнике обыск уже никак не укладывался.
Он еще раз посмотрел на книжную полку, подошел, тихонько присвистнул. Брошюра атласа, форматом превышающая другие книжки, стояла вверх ногами. Граев покачал головой. Неужели прокололись люди, сумевшие столь тщательно замаскировать все следы обыска? Сомнительно… Или сам Макс хотел привлечь внимание, оставить некий знак именно Танцору, хорошо знавшему его привычки?
Он достал атлас. «Юго-Запад Ленинградской области.» Масштаб 1 : 100 000. Проще говоря – военная километровка, порезанная для удобства пользователей на страницы. Последние годы, когда с многих карт сняли гриф «Секретно», появилось немало таких атласов, весьма удобных для туристов, рыбаков, охотников, – не то что старые издания, точностью изображения не сильно превосходящие карту на пачке «Беломорканала».
Граев быстро, но внимательно перелистал страницы. Нигде никаких рукописных пометок. Хотя… Он открыл атлас на развороте, присмотрелся…
И тут зазвонил телефон. Не мобильник в кармане, но черный эбонитовый аппарат почти антикварного вида – на кухне у Макса.
На пятом звонке Граев подумал о том, что любопытство губит не только кошек… И снял трубку:
– Слушаю.
Женский голос. Слегка взволнованный.
– Максим? Ну наконец-то… Никак до вас не дозвониться…
– Слушаю, – повторил Граев, не уточняя своих анкетных данных.
Слышимость была отличная, а их с Максом голоса не слишком-то похожи. Спутать трудно, однако – спутала. Есть шанс что-либо узнать.
– Максим… – женщина сделала паузу, после которой неуверенности в голосе прибавилось. – Максим, мне порекомендовали вас люди, которых я не могу назвать… они просили сказать вам два слова: «переулок Гривцова». И сказали, что вы все поймете… и хотя бы согласитесь выслушать мою проблему.
Женщина замолчала.
У Граева, в отличие от Макса, переулок Гривцова никаких ассоциаций не вызывал. Но он сказал:
– Хорошо. Я вас слушаю.
– Разговор не телефонный, – теперь голос женщины звучал гораздо увереннее. – Вы могли бы подойти на Греческий проспект? Там, на углу с седьмой Советской, есть летнее кафе, совсем рядом, вы, наверное, знаете – большие такие зонтики бело-красные… Скажем, через тридцать минут? Или вас устроит другое время?