Мастер, мрачный как грозовая туча, отправился к вертолету – сделать неутешительный доклад начальству. Вернулся быстро, и…
И, пожалуй, таким подчиненные его еще не видели… Казалось, Мастер только что умер, умер от солнечного удара или еще по какой-то причине, – и от вертолета движется его отчего-то сохранивший способность к передвижению труп.
Ходячий труп жестом поманил Мухомора в сторонку, словно бы желая сказать что-то, не предназначенное для посторонних ушей. Но очень долго не говорил ничего. Потом наконец выдавил:
– Савельев убит. Застрелен. Ты понимаешь, что это значит? Хорошо понимаешь?
3.
Похоже, проблемы с животиком у Ксюшки благополучно завершились – спала спокойно, причмокивая во сне губами; Граев даже прекратил легонько покачивать коляску – чтобы не разбудить невзначай. Хотя, конечно, на сороковом году жизни опыт общения с младенцами он имел самый минимальный. Собственно, последними тремя месяцами тот опыт полностью и исчерпывался.
Наверное, он выглядел несколько смешно – почти двухметровый верзила с неулыбчивым лицом, управляющий коляской легкомысленной расцветки, в которой посапывало очаровательное пухлощекое создание. Но Граев не привык задумываться о том, как он выглядит.
Наверное, он был счастлив… Счастлив от самого заурядного, казалось бы, дела: прогулки с женой и дочерью, совмещенной с посещением пары магазинов. Счастлив, как ни странно, от всех хлопот, навалившихся в последние три месяца: подгузники, детские болячки, бессонные ночи… Но и над этим Граев не задумывался.
Саша наконец вышла из универсама, первым делом заглянула в коляску.
– Ну как вы тут? Не просыпалась?
– Всё в порядке, – коротко проинформировал Граев.
Она нагнулась, уложила сумку с покупками в решетчатый поддон коляски (там уже красовался огромный пакет с подгузниками, всемирно прославленными телерекламой). Спросила:
– Ну что, к дому? Нагулял аппетит, наверное?
Граев и в самом деле проголодался. Да и вздремнуть после почти бессонной ночи не помешало бы. Но больно уж сладко Ксюша спала…
А ему, кстати, полезно немного попоститься – Саша готовит изумительно, и на семейных харчах Граев набрал несколько совершенно ненужных килограммов…
В общем, к дому они все-таки двинулись, – но самой кружной, дальней дорогой.
Молодая семья (определение это, скорее, относилось к женской составляющей семейства) ныне обитала на съемной квартире. Свою однокомнатную хрущевку Граев, не задумываясь, продал: тесновато, да и район отвратный, на самом краю промзоны – ни к чему младенцу дышать такой загазованной атмосферой. Сняли «двушку» в более благоприятном с точки зрения экологии месте; и Граев сейчас прикидывал, в какую строительную корпорацию имеет смысл внести первый взнос за квартиру в строящемся доме, чтобы не пополнить ряды обманутых дольщиков. Благо мог получить информацию, недоступную простым гражданам, – кое-какие связи в ГУВД у него остались, в том числе и среди борцов с экономической преступностью…
Сам же Граев возвращаться в уголовный розыск не стал, даже полностью вылечив руку. Хватит, набегался за гроши… Трудился он в «Бейкер-стрите» – в той самой охранно-розыскной конторе, где фиктивно числился и раньше, работая над делом Колыванова. Над делом, о котором и вспоминать-то не хотелось… Нынешняя служба тоже не мед, порой приходится крутиться как белка в колесе, но хотя бы платят соответственно. На квартплату и на взносы за новую квартиру вполне хватит. Ну и на подгузники, разумеется.
…Все на свете рано или поздно заканчивается – завершилась и их растянувшаяся прогулка (чему поспособствовал и начавший моросить дождик). Маршрут оказался длинным и замысловатым, но в конце концов привел под протяженную арку, соединявшую два смежных дома – иначе к жилищу Граевых было не пройти.
Под аркой стоял человек.
Не то чтобы у Граева имелось обыкновение пугаться личностей, встреченных в темных подъездах или в полутьме арок, но… Но он давно привык при таких встречах мгновенно прокачивать незнакомца: кто такой, зачем тут маячит и чего можно от него ожидать. Очень полезная привычка – для всех, кто рассчитывает дожить до почтенных седин.
Ага… Кавалер, поджидающий девушку… Не из богатых: в руке букетик из трех скромненьких гвоздик, да и от дождя забился под арку, а не в собственную машину. Однако воспитан в старых понятиях: брючки наглажены, рубашка свеженькая, тщательно причесан…
В общем, ничего опасного, – вынес Граев вердикт после секундного наблюдения. И повернулся, чтобы помочь Саше: въезд под арку перегорожен решеткой, калитка в ней распахнута, но через высокий металлический порог коляску приходилось переносить вдвоем…
Это стало ошибкой.
Когда Граев развернулся, букет дешевых гвоздик валялся под ногами… В руке у «кавалера» был пистолет с длинным глушителем.
Чпок! Чпок! Чпок!
Наверное, киллер изумился: человек, которому полагалось корчиться в луже собственной крови в ожидании контрольного выстрела, – не корчился. Более того, оставался на ногах. Более того, приближался к стрелку – не прямо, рваным зигзагом, постоянно и мгновенно меняя направление и скорость. Казалось, промахнуться на таком расстоянии невозможно, – но все пули проходили мимо…
Чпок! – последняя пуля ушла вверх, обвалив здоровенный пласт штукатурки; Граев с хрустом, ломая пальцы, выдрал пистолет из руки, рубанул ладонью чуть выше уха киллера… И тут же обернулся: что с Ксюшей?! Что с Сашей?!
С дочерью было все в порядке – ни одна из пуль, даже рикошетных, не зацепила коляску. А Саша…
Саша медленно оползала по грязной стене – разрисованной, исписанной всякой похабщиной.
На белой блузке, слева, темнело крохотное пятнышко.
Глава вторая. Как умирает любовь
Я проскользнул к больному в комнату; думаю, если он не спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как соврать половчее.
1.
Вновь начался дождь.
Барабанил в окно, стучал по крыше, и Наташе отчего-то казалось, что ничего отвратительнее звуков дождя она в жизни не слышала… И не видела ничего отвратительнее здешнего унылого пейзажа за окном…
И еще казалось – это навсегда.
Руслан никогда не вернется… Он не любит жаловаться на трудности и препоны, Наташа давно поняла, что они для него почти не существуют, и коли уж сказал: «У меня проблемы, могу не вернуться», – дело совсем плохо…
Его убьют, и она останется одна… Вернее, не одна… Но это еще хуже…
А дождь всю оставшуюся жизнь будет барабанить в окно – до того самого момента, когда она перестанет обманывать себя, перестанет на что-то надеяться, достанет пистолет, и…
Она достала пистолет.
Достала, хотя раньше предпочитала не притрагиваться без нужды к смертоносной игрушке. Знала, как обращаться, – Руслан настоял и научил – но не брала лишний раз в руки.
Теперь взяла.
Кто сказал, что оружие в руке придает уверенность? Может, кому-то и придает… Наташа же ощутила лишь болезненное любопытство: если заглянуть в дуло, будет ли виден металлический блеск пули?
Ничего… Бездонная чернота. Бездонная… Можно падать, и падать, и падать… Интересно, если нажать сейчас большим пальцем на спуск, успеет она увидеть ослепительную вспышку? Успеет понять, что происходит? Успеет почувствовать боль?
Из соседней комнатушки донесся стон, больше похожий на приглушенное рычание. Она вскочила, отложила пистолет, поспешила туда…
Одеяло сброшено на пол. Тело обнажено – тело, все еще похожее на человеческое… Встречаются, наверное, и такие люди – облепленные переразвитыми мускулами, с сильно выступающими челюстями…
Существо, не так давно звавшееся Андреем Николаевичем Ростовцевым, зашевелилось, вновь издало не то стон, не то рычание. Наташа торопливо взяла шприц-тюбик, лежавший на колченогой тумбочке, сдернула колпачок с иглы…
На бугрящейся мышцами руке должны бы были виднеться следы бесчисленных инъекций – но не виднелся ни один. Раны – и не только такие незначительные – заживали у существа необычайно быстро.
Укол подействовал почти мгновенно: тело вновь вытянулось неподвижно, стоны смолкли, слышалось лишь тяжелое ровное дыхание.
«Видит ли оно сны?» – подумала Наташа, даже в мыслях она не могла назвать это Андреем.
Вполне возможно, что видит, – жуткие сны, кровавые…
А ведь она любила это – совсем недавно… Смерть любимого, наверное, пережить легче. Потому что понимаешь: того, кто был тебе дорог, уже нет. Он остался лишь в твоей памяти. В могилу или в печь крематория отправляется не он – груда мертвой органики. Больно и страшно, однако пережить можно. Но вот так… Андрей не умер, лежит перед ней, дышит… Только он уже не Андрей. Нечто чужое и чуждое, даже внешне едва похожее… Нечто, лишь бесчисленными инъекциями удерживаемое на самой грани превращения в дикого, опасного для окружающих зверя… Нечто, в редкие минуты бодрствования желающее лишь одного: жрать, жрать, жрать…
Она подняла с пола одеяло, вновь прикрыла существо… Вернулась в другую комнатку. Пистолет лежал на столе – тяжелый, матово поблескивающий. Манил…
Если Руслан не вернется… Если он не вернется…
Стук в дверь. Знакомый, условный…
Она замерла, не в силах поверить.
Потом метнулась к двери – и через несколько секунд уже рыдала на груди у Руслана… Говорила быстро, сбивчиво, перемежая речь всхлипываниями: о том, как она уже его похоронила, и о том, какие страшные мысли приходили ей при виде пистолета, и о том, что она не может, не может, не может больше быть рядом с ЭТИМ…
Он не знал, как и чем ее утешить. Не сообщением же, что кто-то – причем явно не господин Савельев – начал на них масштабную охоту?..
– Все будет в порядке, – сказал Руслан ровным тоном. – Мы выкарабкаемся. И вытянем его (кивок на фанерную перегородку, капитальных стен внутри хибарки не было). Не для того мы одолели такой путь, чтобы в самом конце прекратить барахтаться и пойти ко дну…
Руслан говорил долго и совершенно бездумно – самые затертые, тривиальные успокаивающие фразы. Он прекрасно знал, что слова сейчас – не главное. Сейчас важно говорить как можно больше, и всё равно что, лишь бы тон был ровный, успокаивающий…
Подействовало. В очередной раз подействовало. Всхлипывания прекратились. Слезы больше не катились по щекам.
– Хочешь, анекдот расскажу? – спросил Руслан четверть часа спустя, подкрепляя силы скудным ужином. – В очереди к банкомату услышал…
Она кивнула, хотя на самом деле не хотела. Абсолютно не хотела.
– Живут рядом два новых русских: Иванов и Рабинович. Ну и гнут понты, кто из них круче: если Иванов жене новую шубу купит, так и Рабинович тут же со своей благоверной в магазин спешит; у Рабиновича новый «мерс» появится – Иванов на другой день в автосалон… Вот Иванов и думает: дай-ка я его уем, такого уж точно не сделает… И денег не пожалел, к своему новому «мерину» из ближней церкви целую камарилью вызывал, освятить машину: певчие поют, дьяки курят ладан, попы святой водой брызжут. Фиг, дескать, повторишь, у вас такого не принято… Утром просыпается от скрежета. Глянул в окно: а вокруг тачки Рабиновича раввины собрались, Талмуд вслух читают, а один ножовкой самый кончик глушителя обрезает…
Наташа попыталась улыбнуться хоть какой-то, хоть самой вымученной улыбкой…
Не получилось.
2.
– Роман! Роман! – голос шел откуда-то извне, настойчиво пробивался, ломился в замкнутый мирок, в крохотный кокон, наполненный темнотой и болью.
И пробился.
Человек, лежавший на реанимационном столе, открыл глаза.
– Роман, вы меня узнаете?
Он не узнавал. Да и не мог узнать… Со зрением творилось нечто странное – как узнаешь мутное, расплывающееся пятно, из которого доносится голос?
Нет, не узнаю, хотел сказать он, – и не смог. Попытался покачать головой, но не был уверен, удалось ли ему простенькое движение… Однако Романа Лисовского это уже не заботило, он вновь начал соскальзывать в темноту и в боль…
Посетитель – высокий мужчина в белом халате, небрежно накинутом на дорогой костюм, – сказал, не оборачиваясь:
– Сделайте что-нибудь.
Слова прозвучали отнюдь не приказом, – расплывчатым и несколько равнодушным пожеланием. Но реакцию вызвали незамедлительную. Человек, заплативший столько, имеет право изъявлять свои желания в любой форме, как заблагорассудится, – немедленное выполнение обеспечено.
Лисовский почувствовал, как что-то знакомо кольнуло в руку, и еще раз, и еще, и еще… Отчего так много? – вяло удивился он. По телу растекалось что-то непонятное, незнакомое, по действию не похожее на прежние инъекции…
– Поспешите, это ненадолго, а повторить я…
– Выйдите, – посетитель все так же без нажима перебил речь человека в салатном медицинском костюме. – Выйдите все.
– Но…
Посетитель соизволил наконец повернуться к врачу, взглянул удивленно. И очень скоро остался наедине с забинтованным пациентом.
– Роман! Теперь вы меня узнаете?
Незнакомое ощущение достигло головы, мысли прояснились – и Лисовский узнал… Не лицо, по-прежнему остающееся смутным. Узнал голос – согласные в произносимых словах звучали мягко, что придавало словам некую задушевность… Именно так говорил человек, отправивший отставного майора-спецназовца Романа Лисовского в рейд к таинственному объекту, затерянному в безлюдных лесах на границе Ленинградской области и Карелии… В рейд, завершившийся здесь, в отделении реанимации…
– Вы можете вспомнить, что произошло? Вас подобрали рыбаки, чуть ли не на середине Ладожского озера. Нашлись свидетели падения вертолета… А объекта, к которому вы шли, – не осталось. Взорван, сожжен… Ваша группа даже при желании не сумела бы его уничтожить столь основательно. Предполагаю, что вы лишь спровоцировали включение системы самоуничтожения… Затем попытались вырваться из ловушки на захваченном вертолете… Так все было, Роман? Так?
Лисовский ничего не сказал. Но движение его головы можно было расценивать, как утвердительный кивок.
Всего произошедшего майор не мог восстановить в памяти… Перед мысленным взором вставали лишь отдельные картинки.
Бег по ночному лесу… Красные нити трассирующих пуль, прошивающие мглу… Охваченные пламенем здания… Трупы под ногами – изуродованные, страшно растерзанные… И твари, огромные мохнатые твари, свирепые, почти неуязвимые, неизвестно из какой преисподней вынырнувшие… Схватку с такой тварью – убитой, прихваченной в качестве трофея и внезапно ожившей на борту летящего над Ладогой вертолета, – майор помнил плохо. Но знал: они все же добили гадину, хоть и страшной ценой…
– Роман, меня интересует лишь одно: вам удалось что-то захватить? Документы, биоматериалы? Подопытных животных, хотя бы мертвых?
Посетитель не лгал. Ничто другое его и в самом деле не интересовало. Район падения винтокрылой машины определен более чем условно, и глубина в том районе колеблется от ста до двухсот пятидесяти метров, и возможностей для долгих поисков нет, – стоит лишь засветить свой интерес, и рано или поздно надо ждать появления конкурентов, причем обладающих куда большими возможностями… Если уж рисковать, то оправданно, наверняка зная, что на дне Ладоги не лежит пустая скорлупа от ореха.
Посетитель не лгал. И надеялся, что Лисовский в его нынешнем состоянии тоже к лжи не способен. Да и нет у того оснований лгать: ясно же, что заказчики не расплатятся, пока не заполучат трофеи. Честно говоря, они, заказчики, платить не собирались в любом случае. Но Лисовскому об этом знать не положено…
Роман Лисовский многого не помнил… Но в память намертво впечаталась мысль, пришедшая в ходе операции: добычу отдавать нанимателям нельзя. Ни в коем случае… Он, майор, уже мертвец, реаниматоры зря хлопочут… Узнавших столько исполнителей жить не оставляют. Но если этот мужчина, мягко произносящий согласные, доберется до вертолета, трупов станет больше. Гораздо больше…
– Было что-то захвачено? – давил посетитель.
Лисовский покачал головой: не было. Хотел подтвердить словами: да какое там… всё, дескать, взорвалось-сгорело, сами-то едва ноги унесли… Хотел и не смог.
Но посетитель вполне удовлетворился отрицающим жестом. Чуть позже, прощаясь с врачом, поинтересовался: есть ли шанс, что больной заговорит? Завотделением пожал плечами: есть, почему ж не быть. Не ясно лишь, когда это произойдет: через неделю, через две, через месяц… Но никаких гарантий нет, летальный исход тоже вполне вероятен. Как маятник – и туда, и сюда качнуться может.
Посетитель слушал, поглядывал по сторонам, оценивал диспозицию: второй этаж, окна без сигнализации, отделение разделено на боксы прозрачными перегородками и насквозь просматривается с центрального поста, но ведь освещение может и погаснуть ненадолго, подобраться незаметно к дверце электрощита легче легкого… Потому что ситуация с вертолетом в чем-то повторяется и здесь: хоть глубины нет, но появление конкурентов вполне вероятно.
…Роман Лисовский умер той же ночью. След от инъекции, ставшей для него смертельной, обнаружить было бы трудно: подобных следов на теле хватало… Да никто и не пытался обнаружить.
3.
Граев потерял контроль над собой – в третий или четвертый раз за всю свою жизнь.
Когда способность воспринимать окружающий мир вернулась в полной мере, у ног лежал труп – череп разнесен вдребезги. В самом буквальном смысле – вдребезги. Трофейный пистолет валялся рядом с трупом – рукоять измарана липким и гадостным, лишившийся глушителя ствол погнут…
«Это ж надо умудриться – согнуть оружейную сталь…» – отрешенно подумал Граев.
Подумал единственно для того, чтобы не думать ни о чем ином. Потому что за спиной лежало другое мертвое тело, с крохотным пулевым отверстием в области сердца. Шальная пуля? Рикошет? Или первый выстрел был направлен все-таки в Сашу? Уже не важно…
Оборачиваться не хотелось… Граев медленно, один за другим, разжал пальцы… Глушитель падал, казалось, целую вечность… Наконец глухо звякнул о брусчатку…
Сзади раздался младенческий плач.
И все завертелось очень быстро.
Спустя минуту Граев уже взбегал по лестнице своего подъезда, прижимая к груди не перестававшую надрываться Ксюшу… Лифт здесь имелся и даже функционировал, но лучше уж потерять немного времени, чем увидеть направленные на тебя стволы, когда дверцы откроются… На лестнице есть хоть какое-то пространство для маневра.
Ну вот, накликал… На лестничной площадке между четвертым и пятым – за один пролет до квартиры Граева – мужчина. Лет тридцать, блондин, высокий… Говорит по сотовому… Нет, рация… Таких древних громоздких мобильников ныне днем с огнем не сыщешь.
Этот притворяться влюбленным кавалером не стал… Рация мгновенно исчезла в кармане, – а в появившейся оттуда руке был сжат нож.
«Почему не пистолет?» – мимолетно мелькнуло у Граева. Какая, впрочем, разница… Может, мужчина не позаботился установить на свою пушку столь полезное приспособление, как глушитель, – а шуметь в подъезде ему не хотелось. Но, скорее всего, он просто любил и умел работать ножом, – судя по оружию, и по тому, как блондин его держал: мягким хватом – тремя пальцами, относительно расслабленными, так что выбивающий удар окажется куда менее эффективным, чем при жесткой хватке… Да и само перышко интересное: короткая рукоять, лезвие тоже не длинное, обоюдоострое, в форме тополиного листа, и наверняка острое, как бритва, – колоть неудобно, а вот нанести несколько резаных ран и дождаться, когда противник ослабеет от кровопотери, – самое милое дело…
Оценка ситуации заняла доли секунды – рука Граева метнулась под полу. Увы, пистолета у него не было, не носил вне службы… Вернее сказать, каталоги торгующих фирм именовали-таки выданный в агентстве двухзарядный «Стражник» пистолетом – травматическим и бесствольным. Ну так ведь и детский, пластмассовый, присосками стреляющий, – тоже якобы пистолет…
Противник, тем не менее, на рожон не полез – отступил на несколько шагов. Точнее, быстро поднялся на несколько ступенек лестницы. Логично… Пуля «Стражника» – резиновая, со стальным сердечником – на расстоянии в метр или два сработает не хуже кулака Майка Тайсона. И на бо?льшем сработает неплохо, – да только попасть в цель почти невозможно, рассеяние пуль чудовищное. Бесствольный, что вы хотите…
Нож блондин держал в отставленной руке – метнуть можно в любой момент. По всему судя, баланс у его перышка был неплохой…
Граев понял: немедленно пустить ему кровушку владелец ножа не стремится. Готов к тому, но не стремится. Наверняка видел в окно спешащего к подъезду Граева, вызвал по рации подмогу…
Один, без Ксюши на руках, Граев вступил бы в рукопашную не задумываясь, даже не доставая «Стражник»… Но положить ее на ступени нельзя, стоит на миг отвлечься – и от брошенного ножа не увернуться…
Граев двинулся вверх, не прямо – по сложной, ломаной траектории. Ксюша наконец замолчала – удивленно хлопала глазенками. Граев подумал, что все повторяется, как в дурном сне, – опять у него лишь одна пригодная к драке рука… А в другой то, до чего ни в коем случае не должно дотянуться лезвие ножа.
Блондин отступал, сохраняя дистанцию. И тут у него за спиной лязгнул замок. Дверь широко распахнулась. Блондин обернулся ненадолго, на долю секунды – но этого хватило. Граев рванулся вперед огромным, через несколько ступенек, прыжком.
Дважды грохнул «Стражник». Ксюша заплакала. Соседка напуганной ящеркой юркнула обратно за дверь. Вновь лязгнул замок – и, словно эхо, звякнул об пол нож.
Блондин прижимал обе ладони к лицу. Между пальцами обильно струилась кровь. Никак не должна была травмирующая пуля нанести такую рану… Неужели угодила прямиком в глаз?
Выяснять, так ли оно произошло на самом деле, Граев не стал – врезал по затылку блондина. Кастет из разряженного «Стражника» получается качественный, куда более эффективный, чем пистолет из заряженного…
Времени в обрез. Запереться, отсидеться, дожидаясь подмоги?.. Не вариант. Была бы хоть металлическая дверь, а так… Выход один: смываться как можно быстрее. И разбираться с проблемами, когда на руках уже не будет Ксюши.
Спустя две минуты Граев сбегал по лестнице – все-таки заскочил в квартиру, прихватил кое-что… Едва выбежал во двор, выяснилось: не стоило терять и этих двух минут. Снаружи, у перегородившей арку решетки, – визг тормозов. И не одна машина – две или три. Тут же захлопали дверцы.
Граев метнулся назад.
Милиция? Не смешите… А то Граев не знал родную контору. Даже «на мясо» никто так быстро не приедет. Разве что завалят очень уж большую шишку…
Топот под аркой. Громкий звук, в котором слились воедино глухой удар и металлическое дребезжание – полное впечатление, что кто-то с маху засандалил ногой по детской коляске, и она шмякнулась о стену. Уверенный, громкий голос: «Положил Клеста, сука… К нему, быстро! Далеко с отродьем не уйдет!»
Хорошо хоть Ксюша перестала плакать… Правильно, девочка, нам сейчас не до слез… Потерпи, малышка, скоро все закончится…
Он говорил эти слова мысленно, и подозревал, что сейчас и в самом деле все закончится. Двор – обширный, замкнутый, четырехугольный, насквозь просматриваемый, – превратился в ловушку, единственный выход – под аркой… Через несколько секунд капкан захлопнется. Три-четыре ствола в руках профессионалов – и танец под пулями уже не станцуешь. Граев скользнул в ближайшую парадную.
И первым делом увидел мужской силуэт на площадке первого этажа… Чуть не взвыл в полный голос, но тут же разглядел: на сей раз поджидают не его, и вообще никого не поджидают, на сей раз действительно случайная встреча…
Мужичонка весьма потрепанного и похмельного вида ковырялся ключом в замке, даже не обернув голову на хлопок двери подъезда. Мало ли кто тут шляется? – у него есть занятие поважнее, чем пялиться на всяких праздно или по делу шатающихся: из полиэтиленовой сумки, зажатой в руке мужичонки, торчали два бутылочных горлышка – наверняка дешевый портвейн, приличные напитки давно уже не закупоривают пластмассовыми пробками-колпачками. Натянувшийся полиэтилен четко обрисовывал контуры нескольких консервных банок.
– Мужик, помоги, – негромко сказал Граев, прикоснувшись к плечу любителя портвейна. – Мне надо уйти отсюда. Через твое окно.
Сказал, почти уверенный: понимания его просьба не встретит. И придется аккуратненько отключить ханыгу, надеясь, что в квартире того поджидает не слишком многочисленная компания..
Однако мужик, как раз в тот момент завершивший возню с ключами, отреагировал нестандартно: обернулся, внимательно оглядел Граева и его ношу, расплылся вдруг в широченной улыбке.
– Ребятенка своего от сучки умыкнул?! Ну молодца… Уважаю!
И широко распахнул дверь.
Похоже, причаститься дарами Бахуса мужичок собирался в одиночестве. Ни шумной компании, ни одинокого собутыльника…
На редкость загаженная, заваленная объедками и пустыми бутылками холостяцкая квартира красноречиво свидетельствовала, каким занятиям ее хозяин посвящает все свое свободное время. Но Граев не присматривался, торопливо прошагал к окну. Рамы оказались заклеены – с прошлой зимы, а может и с позапрошлой, а может вообще с тех давних времен, когда у мужичонки была жена, но не было пристрастия к дешевому пойлу.
Полосы пожелтевшей бумаги разорвались с громким треском; Граев высунулся наружу, огляделся… Отлично – машины, остановившиеся возле арки, не видны из-за угла дома. Сообразить, каким путем мог бы уйти Граев, преследователи не успели… Даже обнаружить, что его нет в квартире, – скорее всего не успели. И никого не послали приглядеть за окнами этой стены.