Она стояла неподвижно, оцепенело. Только делала судорожные глотательные движения…
Человека, стрелявшего в них, рядом не оказалось. Ее собеседника – тоже. Стол, стулья и огромный зонт с рекламой весьма известного сорта пива, – валялись, опрокинутые. Девушка-бармен, и парочка посетителей, и все прохожие с тротуара, – куда-то делись. Людмила была одна. Вокруг – тишина и спокойствие. Странное спокойствие. Мертвое.
Потом звуки вернулись в мир.
И все завертелось.
Человек, которого она знала как Максима, выскочил из-за опрокинутого зонта, как чертик из коробочки. Рявкнул: «Уходим, быстро!» Схватил за рукав, потянул за собой. Она машинально сделала шаг, другой, остановилась. Сумочка! Он сначала не понял, потом нагнулся, подхватил сумочку, сунул Людмиле. Она хорошо рассмотрела его руку. На рукаве кровь. Он тоже заметил, махнул рукой в пренебрежительном жесте. Кровь была чужая… Он снова быстро потащил ее, она перешагнула упавший стул, обошла упавший стол, зонт… Под ногами лежал человек. Стрелявший в них человек в сером костюме. Голова повернута набок. Вернее, то, что от нее осталось. Задняя часть головы разлетелась по полу летнего кафе…
Потом в событиях случился провал… По крайней мере, ничего вспомнить о последовавших секундах – или минутах – Людмила не смогла. Потом ее выворачивало наизнанку, рвало на серый булыжник, она не видела ничего, кроме булыжника; и не чувствовала, не воспринимала ничего, кроме судорог, скрутивших желудок. Потом кончилось и это.
Она подняла голову. Мир возникал кусочками, фрагментами. Стена. Грязная желтая глухая стена-брандмауер. Мусорные бачки. Двор-колодец. Рука, протягивающая ей платок. Она машинально взяла, машинально вытерла губы. И спросила:
– Что это было?
Граев не ответил. Потому что «это» еще не кончилось. Но женщина пришла в себя – уже хорошо. Сейчас надо уносить ноги. Вроде никто не заметил их парочку, быстрым шагом уходившую от летнего кафе и нырнувшую в подворотню, но… А «что это было», Граеву тоже хотелось бы разобраться.
– Некогда, потом поговорим. – Он повлек ее в угол двора, где виднелось нечто, напоминающее заднюю дверь проходной парадной.
Действительно, дверь – но заколоченная. Он вытащил складной нож, торопливо, рискуя сломать лезвие, отдирал доски. Гвозди, по счастью, оказались не слишком длинными.
– У меня машина, там, на проспекте… – Голос Людмилы еще плыл, ломался, но способность мыслить, похоже, вернулась. Молодец, быстро оправилась.
– Постоит, никуда не денется твоя машина… – сказал он, не заметив, что перешел на «ты».
Он отдирал последнюю доску, когда за аркой, ведущей на бульвар, взвизгнули тормоза.
– Лезь, живо! – Толкнул ее к распахнувшейся двери.
Под аркой забухали торопливые шаги нескольких человек.
Людмила промедлила одну-две секунды, он буквально впихнул ее в полутемный подъезд, ввалился следом. И тут же сзади загрохотали выстрелы, пять или шесть пуль прошили дверь. Мутные стекла со звоном вылетали, дерево расщеплялось.
Танцор вжался в простенок. В происходящем он понимал не больше Людмилы, скорее даже меньше. Действовал на рефлексах, отнюдь не угасших за пять лет спокойной и мирной жизни. Выдернул трофейный «Стечкин», расстрелял по набегавшим людям последние оставшиеся в обойме патроны.
Прыти у бегущих по двору убавилось. Четверо бросились врассыпную – и из укрытий снова начали садить по двери в четыре ствола. Пятый человек упал и неподвижно лежал на середине двора.
Пистолет Граев кинул под ноги, не обтирая. Отпечатки на рубчатых рукоятках не остаются…
Женщина стояла в глубине подъезда, бессильно привалившись к батарее. Он снова повлек ее, как безвольную, обмякшую куклу, – к парадному выходу. За спиной грохотали выстрелы.
…Серая «Волга» стояла метрах в двухстах от дверей, из которых они вышли. Две минуты ходьбы. Хотелось преодолеть эти метры бегом, но Граев сдержался. Сзади, в дворе-колодце, остались дилетанты, – судя по всем их предыдущим действиям. Наглые, опасные и безжалостные, – но дилетанты. Есть шанс, что сразу после прекращения ответной стрельбы в подъезд не сунутся, опасаясь ловушки.
На тихой улочке было спокойно. Редкие прохожие на приглушенную пальбу почти не обращали внимания. Возможно, принимали за хлопки китайской пиротехники, взрываемой ныне по любому поводу и без такового.
Стрельба смолкла.
Где-то вдали (там, у летнего пивбара?) завывала сирена.
Граев распахнул дверцу:
– Садись, быстрее!
Но с места тронулся не торопясь, аккуратно. Не привлекая внимания.
2.
Машина Райниса – неприметная белая «четверка» – стояла рядом с домом, под навесом. А на входной двери красовался здоровенный навесной замок. Впрочем, это отнюдь не означало, что дом пуст и заперт снаружи. Замок был фикцией – крепился лишь к полотну двери, не мешая ей открываться. Три дня назад Макс сам повесил эту декорацию – дабы пресечь постоянные и назойливые попытки соседей-зареченцев привлечь Райниса к ежевечернему распитию картофельной самогонки.
За два с половиной часа наблюдения никто не выходил из дома. Никто не приближался к нему снаружи. Но один раз – всего один – Макс увидел за полураздернутыми занавесками какой-то намек на движение в глубине комнаты, какую-то смазанную тень…
Засада.
Райниса, надо понимать, там нет. Райнис, скорее всего, сидит сейчас у Крымаря, – и отнюдь не угощается чаем с баранками. Макс знал это по собственному опыту, хотя врезали ему достаточно беззлобно, для порядка. Не было резона для серьезных расспросов. Что, в самом деле, можно узнавать у мелкого проезжего мафиози, дотла проигравшегося в казино и решившего поправить дела, банально взяв на понты подконтрольную Джазмену точку? Нечего у него выпытывать, дать по сусалам – и в реку. Именно так с Максом, изображавшим рекетира-неудачника, и поступили.
С Райнисом разговор будет вдумчивый, но завершится так же и там же – на рассветном мосту. Вот тогда-то и надлежит выйти на сцену в роли ожившего утопленника. Благо не все орлы Джазмена посвящены в его игрища. А рыбачий домик, из которого Джазмен плавает на осмотр экспозиции – вообще тайна для многих. Крымарь, к примеру, туда Макса не доставил. Сдал с рук на руки Гоше-гориллоиду…
Так что утром на мосту шансы будут. Только не с выломанной в лесу дубиной, а с пушками, одолженными у ребят, сидящих сейчас в засаде. Ждут они там другого очкарика-ботаника, дружка Райниса, что должен сегодня явиться за свежеотснятой кассетой. Больше им ждать вроде и некого. А Макс их неприятно удивит. Как выражается Джазмен, всю оставшуюся жизнь будут удивляться.
Такой вот план.
Не Бог весть что, но другого у Макса не было. Не учили его оперативному планированию. Учили совсем другому.
Он вышел из леса небрежной походкой прогуливающегося дачника. Подошел к ограде участка и перемахнул ее, от души надеясь, что все внимание наблюдателей приковано к противоположенной стороне, к единственной улице-дороге Заречья, тянущейся между домами и рекой.
Дверь с псевдо-замком не скрипнула, Макс сам старательно смазывал петли. Он пересек сени, толкнул вторую дверь и оказался внутри дома – без резких движений, способных вызвать стрельбу. Сначала стоит разобраться, что к чему…
Удалось – выстрелы не прозвучали. Вместо них раздался спокойный голос Райниса:
– Проходи. Что встал на пороге?
Журналист сделал приглашающий жест левой рукой. В правой он сжимал пистолет. Длинный глушитель был направлен на Макса…
По-русски Райнис говорил хорошо. Прибалтийский акцент не слышался – так, лишь слабый намек. Чуть-чуть мягче, чем в русской речи, звучали согласные, что придавало словам журналиста некую задушевность…
Но Макс смотрел растерянно, словно Райнис обратился к нему на малоизвестном полинезийском диалекте, которому в детдомовской школе как-то не учат. Или, по меньшей мере, на английском, которому Макса в означенной школе учили, но так и не выучили.
– Проходи. Руки держи на виду. Без глупостей.
Журналист говорил отрывисто, командным тоном, не похожим на обычную его манеру общения. И вообще мало напоминал себя вчерашнего. Исчезли очки в тонкой оправе. Исчезла сопровождавшая слова дежурная улыбка. Зато появился пистолет с глушителем. Это у убежденного-то пацифиста-эколога, отказавшегося, по его словам, от службы в советской армии из идейных соображений. Из нежелания брать в руки оружие.
Пушка на бутафорскую отнюдь не походила.
Манера Райниса держать пистолет тоже не нравилась Максу. Небрежно-уверенная, профессиональная. Не походил он, хоть тресни, на ботаника, где-то и зачем-то раздобывшего боевой ствол. А ведь должен бы походить…
Лже-ботаник стоял на другом конце горницы и не делал попыток приблизиться. Хватит времени среагировать на любое резкое движение Макса. В том числе на попытку распахнуть дверь и выскочить наружу…
Короче говоря, орлы Джазмена (по опыту минувшей ночи) обращались со своими шпалерами гораздо менее уверенно. И тем не менее….
Было все-таки в стойке Райниса что-то дилетантское. Что-то, напоминающее старательно затвердившего урок ученика, отнюдь не мастера.
С этими мыслями Макс прошел вперед, как было приказано. Вопросов накопилось немало, но Макс прикусил язык. Не время. Если с порога тебя берут на мушку, но сразу не валят – какой-никакой разговор состоится. Что-то да выяснится.
Одно выяснилось сразу, без ненужных реплик. Засада в доме отсутствовала. Райнис был один.
– Туда. К столу. Сядь на крайний стул, в угол, – продолжал командовать Райнис.
Макс пошагал к столу, по дороге мысленно реабилитировав Джазмена. К исчезновению акваланга тот не был причастен. Простенький, в комиссионке купленный комплект «Подводник-2» лежал здесь, у дальней стены горницы. Изъятый из тайника под мостом, не просто однотипный. Стоявший рядом короткий ломик – тоже из тайника – не позволял усомниться.
Указанный Райнисом стул стоял не на дощатом полу – на сложенном в два или в три слоя старом брезенте. Импровизированное покрытие занимало весь угол комнаты. А вдоль стены в этом углу лежал штабель мешков с чем-то. Прямо огневая точка, только без амбразуры.
Только усевшись, Макс понял, какую огневую точку оборудовал тут Райнис с присущей ему аккуратностью и обстоятельностью.
«Шлепнуть меня решил, курат хренов, – подумал Макс. – Прямо здесь, и без малейшего следочка. Понятно…»
Вот только за что и зачем?
3.
– А теперь рассказывайте, – сказал Граев жестко. – Все и до конца.
Людмила смотрела на него и молчала.
Машина была припаркована в просторных новостройках Веселого Поселка – Граев поспешил выбраться из скученного центра, где любая улочка или дворик могли стать ловушкой, а любое окно – амбразурой.
– Рассказывайте, рассказывайте… В чем тут дело? Ваша фирма крутит миллиарды казенных денег? Или под вашим дачным участком обнаружились алмазные россыпи? Или похитители Лары строго-настрого запретили вам к кому-либо обращаться – а вы не послушалась? Хоть этот город и обзывают криминальной столицей, – все равно не поверю, что тут в порядке вещей пальба в случайных посетителей случайных кафешек… Так в чем дело? Мы, правда, не заключали никакого договора. Но это уже неважно. Появился момент личной заинтересованности. Когда в меня стреляют, у меня, знаете ли, рождается детское такое любопытство: кто стреляет? почему? зачем?
Он говорил все это с единственной целью – немного привести женщину в себя. Однако первая же ее фраза убедила – Людмилу он недооценивал. И весьма сильно.
– Вопрос «зачем?» тут излишен, – сказала она. – Стреляют обычно для того, чтобы убить. А в остальном, Максим…
– Меня зовут не Максим, – сказал он, посчитав, что нужда в маскараде отпала.
И тут она удивила – второй раз подряд.
– Я знаю, – сказала Людмила.
Пришел его черед смотреть молча и вопросительно.
Она достала из сумочки фотографию, показала. На снимке был Макс.
– И что все это значит? – спросил Граев. Фраза была банальная и затертая, но ничего другого ему не пришло в голову.
Людмила пожала плечами:
– Я попала в ситуацию, когда глупо отказываться от любой возможной помощи. Даже со стороны человека, который почему-то назвался чужим именем.
Вопрос прямо задан не был, но в тоне, тем не менее, прозвучал. И Танцор предпочел ответить:
– Дело в том, что я тоже попал… в схожую ситуацию. Макс исчез. При непонятных обстоятельствах. И глупо было отказываться от любого возможного источника информации. Даже если при встрече с ним, с источником, тебя почему-то норовят нашпиговать свинцом.
– Я не имею к этому отношения, я…
– Верю. Киллер стрелял в нас обоих. На поражение.
– Тогда почему мы живы? Промахнуться с такого расстояния…
– Ну, вообще-то наставление по стрелковому делу не рекомендует палить из АПС очередями без пристегнутой кобуры-приклада. Отдача тут же уводит ствол. Но здесь дело не в том…
– А в том, что вы выстрелили в него раньше, – закончила Людмила на удивление спокойно.
– Нет. Я не стрелял, – сказал Граев. – Выстрелил в него кто-то другой, и на спусковой крючок тип со «Стечкиным» давил рефлекторно… Картина вообще складывается загадочная. Встречаются два человека, у которых в чем-то похожие проблемы. А именно – бесследные исчезновения людей. После пятнадцати минут беседы к ним подходит третий и пытается застрелить обоих. Причем вся его пальба производит впечатление дилетантского и непродуманного экспромта. Солидные люди так не делают. Никогда не будет сидеть киллер в кафе, выставившись на всеобщее обозрение и давая себя запомнить… Когда вы пришли, он уже был там? Или подошел позже?
– Сидел. Читал газету… Я еще заглянула поверх листа, думала: может, это вы. То есть, конечно, не вы, а Максим…
– В принципе, неважно. Допустим: кому-то так уж приспичило произвести ликвидацию именно в этот час. И в этом месте. Тогда все бы обставили гораздо проще. У кафе тормозит угнанная тачка. Нас превращают в решето из двух автоматов. Отъезжают, в паре-тройке кварталов бросают машину и оружие. И все – короткий сюжет в городских новостях и очередной «глухарь»…
Он сделал паузу, внимательно наблюдая за Людмилой: поняла или нет логику его рассуждения? Хотя и старался выражаться максимально понятно для дилетанта, но некоторые вещи, очевидные для профессионалов, – до мирных граждан доходят с трудом. Особенно если в мирном гражданине (вернее, в гражданке) только что пытались сделать несколько отверстий калибром девять миллиметров.
Похоже, все поняла… И вполне спокойно выслушала рассказ о том, как здравомыслящим людям надлежало бы убивать ее и Граева. Удивительная «мирная гражданка». Не каждый день такую встретишь…
– А что у нас? – продолжил Граев. – Получается, что человек тихо-мирно сидел, пил пиво, – и вдруг стукнула его в темечко идея: завалю-ка я этих двоих… А потом его дружки, прогуливающиеся неподалеку, решили довести дело до конца… Так не бывает. И тем не менее случилось. Кстати, он бы нас уложил – если бы не вмешалась четвертая сила. Я только и успел сделать, что опрокинул вас вместе со стулом – и все кончилось. Кто-то аккуратно всадил нашему другу пулю в переносицу. Издалека, из винтовки. Скажите, вы на все встречи ходите под прикрытием профессиональных снайперов?
Последнюю шутку он произнес очень мрачно. Людмила не улыбнулась и не пошутила ответно. Сказала совершенно серьезно:
– Я и сама снайпер. Почти профессиональный.
Только сейчас Граев вспомнил, где видел это лицо.
Глава пятая. Одинокий Гекельберри Финн
Характера у нее было побольше, чем у любой другой женщины; я думаю, по характеру она сущий кремень.
1.
– Случилось что-нибудь? – спросил Макс и улыбнулся. Очень уверенно улыбнулся.
Прапорщик, многому его в жизни научивший, всегда говорил о подобных ситуациях: как бы хреново ни было – улыбайся. И чем хреновей – тем шире. Улыбка, она тоже оружие. Какая-нибудь сука держит тебя на прицеле, ждет, что ты с лица взбледнешь, в штаны напустишь, – а ты улыбаешься. Сбиваешь с толку, заставляешь нервничать, искать подвоха…
Райнис не занервничал – на вид, по крайней мере. И на вопрос не ответил. Сказал задумчиво:
– Правильно русские говорят: дерьмо не тонет…
– Ты с…дил акваланг для этого? Чтобы поспорить с русской пословицей? – поинтересовался Макс.
– Дурак, – констатировал Райнис. – Дегенеративное дитя отравленного водкой народа. Вас не надо завоевывать, вам просто не надо мешать пить. А потом прийти на опустевшие земли. Только непонятно, отчего Бог или природа наградили вас такой звериной живучестью… Зачем ты вынырнул? Неужели не ясно, что без тебя – оставшегося на дне – от утренней съемки можно легко откреститься? Сказать, что шутили в пьяном виде? Всем в Европе известны пьяные шутки пьяных русских свиней…
В тоне Райниса звучала неподдельная грусть.
– Ну что уж делать, если так вышло, – осторожно сказал Макс. – Учти, я и под шпалером к бадье не подойду и голову в воду не запихаю. А для твоего шедевра огнестрельный труп вроде ни к чему. Так что убрал бы ты пушку, а?
Пушка, тем не менее, продолжала целиться ему в голову. Райнис за стол не сел, говорил стоя, по-прежнему удерживая приличную дистанцию.
– Пригодишься и в застреленном виде. У меня было время поразмыслить – с тех пор, как в объектив увидел тебя вылезающим на остров. Долго ты сюда добирался, однако… Но это и к лучшему, я все успел подготовить к встрече. Так вот, в отснятом материале есть очень удачный момент: Джазмен направляет на тебя револьвер. При современных технологиях не так уж сложно изобразить дымок из дула и толчок отдачи… Все равно авторам фильма качество пленки придется сознательно ухудшать и выдавать за полученную от анонимов скрытую съемку… Я, как ты наверное понял, на телевидении не работаю. Я работаю в КАПО. Никогда не слышал? Удивляешь… Проще говоря, в Департаменте охранной полиции.
Макс не понимал другого: к чему все эти слова? Завел в угол, выстрелил, и все дела. Нет, он не был против объяснений, слушал бы и слушал. Но все равно не понимал. Мелькнула мысль: может, прибалтийскому Джеймсу Бонду не приходилось убивать? Вот так – намеренно, осознанно, глядя в глаза? И накачивает себя словами, либо ждет от Макса провоцирующего выстрел движения. Все-таки ботаник, как супермена из себя не строит…
Стоило потянуть разговор. И попробовать купить Райниса на один старый трюк.
– И же чем помешал Джазмен вашей национальной безопасности? – спросил Макс.
– Джазмен – пешка. Но поле, на котором эта пешка стоит, неожиданно приобрела большое значение в партии. Наркотики – ерунда, поток невелик и под контролем, почти все уходит транзитом… Судьба ваших детей тоже никого не волнует, хоть какая-то польза от щенков будет. Все дело в…
Райнис осекся, словно сам удивился, зачем так разоткровенничался.
– Пешки хотят жить не меньше ферзей, – сказал Макс, так и не дождавшись продолжения. – Могли бы и попробовать договориться с человеком. Как принято в приличном обществе.
Райнис ничего не понял. По его разумению, Макса должна была сейчас заботить личная судьба, но никак не взаимоотношения Джазмена со спецслужбами Балтии. А Макс продолжил – напористо, даже нагло:
– Дурак-то здесь ты, Райнис. Мог бы и задуматься: где я был и чем занимался минувшие три часа?
Не спрашивая разрешения, Макс нагнулся, притянул лежавшие на столе, довольно далеко от него, пачку сигарет и зажигалку. Закурил, опять-таки не спрашивая позволения. Выпустил струйку дыма в сторону Райниса.
– С острова я пошел… – Макс выдержал драматическую паузу, – …прямиком к Джазмену. Как только допер, что ты вздумал утопить меня всерьез. По-моему, наш с тобой договор такая подлянка разорвала. Джазмен сильно удивился, но к реке меня тут же не поволок… А вот к тебе пара вопросов у него появилась.
Во взгляде Райниса росло подозрительное недоумение. Макс спокойно, даже лениво, потянулся за пепельницей, стоявшей на столе еще дальше.
– Кстати, будь другом, раздерни до конца на окне занавески. Пусть зайдут, что в огороде томиться. Пора расширить состав заседания… И положи, наконец, свою…
Макс не договорил.
Взгляд и пистолет Райниса дернулись в сторону.
Хрусткий удар и чпокающий звук выстрела слились воедино.
Мгновением позже с грохотом опрокинулся стул…
…Тяжеленная хрустальная пепельница вмялась, вдавилась в холеное лицо Райниса. Отскочила в сторону, оставив на месте удара пузырящуюся кровью вмятину. Прибалт лежал на спине, не шевелясь, и только булькающее дыхание доказывало, что он еще жив.
– Ну и кто из нас дурак? – риторически спросил Макс, выдирая пистолет из обмякшей руки.
Бывший напарник не ответил. Вполне возможно, что жить ему осталось недолго – если носовые хрящи от страшного удара ушли в мозг, летальный исход вполне вероятен… Впрочем, через несколько секунд это потеряло всякое значение.
Потому что Макс выстрелил в голову Райниса.
И не промахнулся.
2.
«А я-то грешил на баскетбол и крутил в памяти лица когда-либо виденных баскетболисток…» – с досадой подумал Граев.
– Кубок Европы, девяносто второй год, – сказал он медленно. – Второе место в биатлоне, в эстафете. Вы Храмцова?
– У вас хорошая память на события и лица, – похвалила Людмила. – Именно так меня тогда и звали. Полякова я по мужу. По бывшему…
– И кто же вас сегодня прикрывал? – поинтересовался он. – Каргопольцева? Щеглевич? Или та четвертая, молоденькая, забыл фамилию… И с чего вы решили, что на свидании с Максом возможны подобные эксцессы?
– Я ушла из спорта тринадцать лет назад. Почти ни с кем не поддерживаю отношений, так уж сложилось. И после исчезновения Лары ни к кому из старых знакомых не обращалась, хотя про некоторых ходят слухи…
Она оборвала себя на полуслове. Сказала уверенно:
– В общем, к этой стрельбе я никакого отношения не имею. Тут уж вам придется поверить мне на слово.
– Чем занимается ваша фирма?
– Бизнес небольшой и для криминала мало интересный. Электроарматура – патроны, розетки, выключатели… Берем крупным оптом у наших и иностранных поставщиков, продаем мелкими партиями в торговые точки.
А магазины норовят рассчитаться наличкой, подумал Граев. Наверняка и черного нала вполне достаточно. Может, для серьезного криминала действительно мелочь, но найдутся и другие любители… К примеру, если мамочка не слишком баловала Лару, памятуя о собственном спартанском детстве в спортинтернате, – девчонка могла и устроить инсценировку с похищением. Вышла из автобуса, спряталась, и… И что-то у нее не сложилось, раз никаких требований о выкупе не поступало. Допустим, связалась с кем-то, кто обещал помочь в обставе. А у того была задумана собственная партитура… Очень странная партитура. Для исполнения которой потребовалось застрелить мамашу таким идиотским способом. А какая-то подруга Людмилы по сборной проведала о тайных планах и решила сыграть в Робин Гуда. Засела на ближайшем чердаке со снайперской винтовкой… Версия – блеск. Единственное темное место: куда девался Макс, послав сигнал срочного вызова? Впрочем, если фантазировать с размахом, то и для него в этом раскладе место найдется, например…
Закончить мысль он не успел. Людмила сказала:
– Может быть, хватит ходить вокруг да около? Вы же понимаете, что устраивать весь этот Голливуд было совершенно не в моих интересах. Другое дело, если бы вас попытались арестовать… Скажите прямо: сколько вы хотите за возвращение моей девочки?
Тон был неприязненный, и Граев понял, что говорит она не о гонораре за розыск. О выкупе.
Он ответил не менее сухо и неприязненно, тщательно складывая слова в непривычно длинные фразы. Хорошо знавшие Граева люди подумали бы, что Танцор разозлен. А то и взбешен… Малознакомые же ничего бы не заметили по холодному ровному тону.
– Я не могу гарантировать, что Максим действительно не должен был выступить в качестве посредника между вами и похитителями. Хотя тот Макс, которого я знал пять лет назад, никогда бы за такое не взялся, но люди меняются с годами… Однако он исчез и есть вероятность, что не без участия людей, любящих решать вопросы выстрелами из автоматических пистолетов. Или из снайперских винтовок. Но одно скажу точно, без всяких вероятностей: я к похищению Ларисы отношения не имею. Никакого. На сей раз уже вам придется поверить мне на слово. Или не поверить. Решайте.
Замолчал, уставился совиными глазами.
– Я верю, – сказала Людмила после паузы.
А ведь Макс мог вляпаться в эту историю легко и просто, подумал Граев. Он, по большому счету, парень тоже доверчивый. Папаша, он же бывший муж, мог пустить слезу: дескать, стерва-мать не дает любящей дочери видеться с любимым отцом, держит в черном теле, завела отчима-педофила… Макс на такую историю купился бы.
Людмила отмела едва высказанное им предположение:
– Евгений, отец Лары, умер. Через два года после развода.
– А бабушка с дедушкой? С отцовской стороны? Бывает такое: единственная внучка, родная кровинушка, мать еще нарожает… Старческое упрямство в сочетании с большими деньгами может привести к разным эксцессам.
– Мать Евгения давно умерла, он рос в детдоме, потом в спортинтернате. Отец, живший отдельно, – тоже умер, пять лет назад.
Многовато что-то в этой истории детдомовцев, спортсменов и исчезнувших… Явный перебор… Вслух Граев спросил о другом:
– Кто посоветовал вам обратиться к Максиму?