Когда раздались первые выстрелы, и раздались внутри периметра, Милена подумала: зря она не отменила вечерние занятия. И зря отпустила на часок домой отпросившуюся Женю Кремер – именно сейчас та должна была возвращаться. Оттуда, где стреляли…
Ребята из Отдела встревоженными не казались. Прислушивались к выстрелам жадно и рвались туда – в бой, в дело. Туда, где дрались и, может, гибли их друзья. Бросить охрану далеко не стратегического и никому не интересного объекта они не могли – приказ. И проклинали судьбу, сдавшую им эту карту – охранять Школу в такой день.
Судьба, она же кисмет, она же рок, она же фатум – иногда внимает мольбам и прислушивается к проклятиям. Очень внимательно. А услышанные ею (потом, если останутся в живых) лепечут в недоумении: мы не этого хотели!
Но их вновь никто не слышит.
[8]
Отичей-нойон, углан правой руки, старый битый лис, стоял рядом. Смотрел, подняв голову, на стремительно несущегося Дракона. Караулчи хотели вскочить в седла и дать камчи коням – не смели. Неизвестно, как убивает Дракон – по приказу же хана могут умерщвлять день, и два, и три, – и каждый день покажется адской вечностью.
…Над вершиной кургана пилот, капитан Колесник, взял чуть выше – небольшая кучка кочевников стояла неподвижно. А как далеко и сильно они мечут короткие, с руку длиной, дротики – на Девятке хорошо знали.
Нурали, подумал Гамаюн при виде высокого человека в сверкающем на солнце шлеме. Приказал:
– На разворот. И помедленнее.
И прошел к раскрытому люку, сжимая в руке небольшое послание хану.
…Дракон не атаковал. Прошел почти над головами, мелькнув сероватым брюхом. Ветер вздымал пыль. Кони бесились, рвали поводья из рук караулчи. Дракон сделал круг и снова пошел на курган – медленно, словно о чем-то раздумывая. Маленький предмет отделился от громадной туши, кувыркнулся, отброшенный мощным дыханием дракона и упал шагах в тридцати от стоящих. Дракон заложил второй круг.
Хан подошел к небесному посланию медленно, осторожно. Отичей-нойон – сзади и справа – напружиненный, рука на кончаре. От Карахара, повелителя Драконов, можно ждать всего. Караулчи остались на месте.
Это оказался дротик – обычный степной джерид. Необычным было послание, им обозначенное. Точнее, два послания – обычно исключающие друг друга в нехитрой степной дипломатии. Острие дротика пронзало кусок бараньей шкуры, что значило: эта земля наша и мы не уйдем. В контуре шкуры легко угадывались очертания полуострова, где Нурали-хан последние четыре года разбивал ставку в конце весны и начале лета.
Но – древко надломлено. Приглашение к переговорам. Дракон завис поодаль, рыча и сотрясая воздух…
…Гамаюн смотрел: что сделает хан? Повернется к дротику спиной? Или возьмет, поднимет с земли? Война или мир? Пак говорил, что большая драка степнякам не нужна, но…
Хан поднял дротик. Мир. Или, по крайней мере, – попытка о нем договориться.
11.
Василек опять стоял на вышке – второй раз за сегодня.
Собственное его дежурство наступило сейчас – когда в раскалившейся за день железной кабине испытываешь ощущения молочного поросенка, оказавшегося в духовке. Сходство полное, даже из степи несет резким и дурманящим запахом высыхающих на солнце трав – ни дать, ни взять пряности, коими радушная хозяйка обильно приправила гвоздь своей кулинарной программы. Правда, запекаемые Пятачки не имеют при себе штык-ножа, гранат и автомата с полным боекомплектом – к великому счастью для любительниц блеснуть оригинальным блюдом…
Утром же Василек отдежурил за другого – попросил его о такой услуге ефрейтор Бережных. Трудно отказать в ненавязчивой просьбе двухметровому парню с пудовыми кулаками, отслужившему полтора года – да Василек и не хотел отказывать. По утрам теперь, в начавшиеся каникулы, ходила на партизанку Женька…
Втайне он надеялся, что сегодня она сходит окунуться еще раз – денек выдался жаркий. Надеялся и часто мечтательно поглядывал не в степь, а на проход между гаражами. Он вообще был мечтательным парнем, Василек, – и встающие перед мысленным взором картины порой напрочь заслоняли происходящее рядом.
Эта мечтательность спасла его от судьбы караульных с двух соседних слева вышек (остальные скрывала из вида складка местности). Те, повинуясь непонятно откуда пришедшему желанию, спустились из кабин, оставив оружие наверху – будто и не слышали недавно стрельбы и взрывов на другом конце периметра. Спустились и равнодушно, ничего не видя вокруг, стояли у подножия вышек – пока не рухнули на мертвую, покрытую каменной крошкой землю запретки – заколотые скупым расчетливым ударом в сердце.
Василек, увлеченный мечтами, не почувствовал предательского зова. И, повернув случайно голову влево, увидел то, что происходило на самом деле, – а не то, что ему хотели показать .
Чужие!
Полтора десятка чужих быстро приближаются по запретке. Лица замаскированы. Камуфляж. Оружие странное. А у соседней и следующей вышек валяются двумя кучками словно бы тряпья часовые… Василек грубо нарушает устав – не окликает, не делает предупредительный выстрел. Стреляет на поражение.
Очередь. Вторая. Фонтанчики пыли чертят бесплодную землю. Пересекаются со стремительно надвигающимися фигурами. Те не обращают внимания. Бронежилеты, мелькает у Василька. Он старательно выцеливает голову переднего, давит на спуск – до конца магазина.. Автомат скачет в руках, конец очереди уходит в никуда. Но глинистое лицо раскалывается, нападающий рушится. Руки и ноги бесцельно дергаются.
Второй магазин. Очередь – мимо. Вторая – есть! Не нравится? Залегают, пытаются вжаться в крохотные неровности. Рвутся вперед по двое-трое, короткими перебежками. Василек совсем не призовой стрелок – попасть в головы стремительных фигур трудно – и они все ближе. Василек кидает ручную гранату – торопливо рванув кольцо и не выждав секунды полторы-две, как это делают профи. Но удачно. Рубчатый мячик, подскочив, подкатывается прямо к залегшему. Тот протягивает руку – отшвырнуть собственную смерть. Не успевает. Взрыв.
Васильку повезло, хотя он этого не знает. Нападавшие лишились командира. Недолгая растерянность. Никто не берет на себя ответственность – уходить, не выполнив приказ, или добивать любой ценой упрямую вышку.
Ситуация решает за них. Изнутри периметра – четверо в камуфляжной форме. Двое из них тащат длинный сверток. Именно им здесь обеспечивали бесшумный прорыв…
Василек вставляет третий магазин. Стреляет. В другую сторону, по прибывшей четверке. Передний падает, остальные залегают. Издалека – рев моторов. Идет помощь. Тогда один из нападавших пускает в ход оружие, которое никак не должен был применять.
Василек валится навзничь, схватившись левой рукой за горло. Правая продолжает давить спуск. Пули сверлят железо крыши, кабина гудит погребальным колоколом. Нападавшие подхватывают сверток у вновь прибывших, подбирают своих убитых – всех. Торопливо бегут за периметр, по расчищенной ночью от мин дорожке. Бесшумный уход не получился. Вереница фигур скрывается за невысоким холмом на берегу – как раз через него ходила купаться Женька. Второпях никто не замечает, что один из пришедшей четверки незаметно отделился от своих и метнулся обратно. В Девятку.
Чуть позже из-за гаражей выскакивают бэтээры. Опоздали. Водители матерятся, мчали в объезд, от водозабора прямой дороги не было. Но непоправимого не случилось, периметр не прорван.
Они не знают, что то главное, ради чего затевался и путч, и прорыв Нурали-хана, – произошло. Именно здесь.
XV. Мужской разговор
1.
У вертолета Гамаюна встретил Стасов:
– К генералу, срочно.
Срочно так срочно. Гамаюн сел к нему в «уазик», сзади – трое автоматчиков из службы Звягинцева. Из Отдела, что интересно, на вертолетной площадке никого. Арест? – подумал Гамаюн с каким-то даже ленивым любопытством. Оружие, однако, орлы Стасова у него не забрали. Ну да это ненадолго, стволы при входе в штаб у всех отбирают…
Двух других крокодилов, кстати, на площадке при их возвращении не оказалось – к чему бы? Гамаюну было все равно – делать что-либо и думать о чем-нибудь он не хотел. У любого мозга есть свой сенсорный предел – максимум входящей информации и внешних факторов, на которые он может адекватно отреагировать за определенный промежуток времени. Гамаюн подумал, что свой предел он сегодня уже превзошел… Подполковник слегка ошибался.
…Таманцев сидел один за своим столом – там же, где проводил совещание. Без заполнявших его людей кабинет казался огромным и несколько зловещим.
Генерал начал без долгих предисловий:
– Пока ты парил в воздусях, Сирин умер, – сказал он сухим и безжизненным голосом. – Задохнулся. Асфикция. Не механическая. Внешних следов отравления нет. Орлы Кремера срочно колдуют со вскрытием – но не гарантируют ничего без нормальных тест-систем и грамотных токсикологов. Ну и как тебе это нравится?
Гамаюну это не понравилось. Смерть Сирина – само собой. Но еще не нравились слова генерала и не нравился тон. Не нравились глаза и лицо. И – пальцы, нервно барабанящие по тому самого ларцу. По ящичку с серебряной отделкой (да что же это за талисман, черт возьми?!)… Таманцев – и нервы?! Час с небольшим назад, когда решалась судьба путча и выяснялось, кто засевшая в штабе крыса – тогда он оставался спокоен и холоден как лед. Что же стряслось, пока подполковник “парил в воздусях”? Всего лишь загадочно умер Сирин, в чем генерал, похоже, пытается обвинить начальника Отдела?
Гамаюн спросил прямо, в лоб, официальным тоном и на “вы”:
– Вы обвиняете меня в преступной небрежности, товарищ генерал-майор? Или в преднамеренном отравлении арестованного?
Таманцев глядел на него с тяжелым прищуром.
– А ты не ершись. Лучше посмотри сюда…
Генеральский палец незаметным касанием надавил какую-то выпуклость на серебряной отделке ящичка. Ларчик оказался с секретом, но открывался просто. Правда, несколько неожиданно – массивная крышка осталась на месте, а торцевая стенка разломилась пополам и на правую ладонь генерала резко выскочил некий предмет, тоже отделанный серебром.
– Вот, подарили бывшие потенциальные противники, а ныне союзники в контртеррористических и прочих операциях, – сказал генерал без всякого выражения. – Капсюльный кольт тысяча восемьсот какого-то года – точная копия. Только чуть переделан под патроны нынешнего сорок пятого калибра… Нравится?
Восьмидюймовый ствол заокеанского подарка был направлен на Гамаюна.
Прямо в лоб.
2.
Двадцать лет спустя, подумал Гамаюн. Как в романе – в том, где постаревшие мушкетеры оказались по разную сторону баррикад и скрестили шпаги.
Двадцать лет спустя…
А когда-то, двадцать лет назад, капитан Таманцев так же сидел со своим земляком-кубанцем лейтенантом Гамаюном. Здесь, на Девятке. И говорили они о другом. Таманцев клялся, что все равно прорвется из этой дыры наверх, и опять будет писать рапорт в академию – плевать, что нет руки в верхах и протекции. А Гамаюн… Он сейчас и сам не помнил, что думал и говорил тогда – год назад закончивший училище лейтенант.
Таманцев добился своего – шел наверх медленно, но уверенно. А Гамаюна жизнь бросала по синусоиде – то вверх, то вниз…
Очередное падение случилось три года назад – когда подполковник, миротворствуя, в результате красивой контрразведывательной операции взял шестерых вооруженных бандитов – и тут же расстрелял после короткого допроса. Бандиты оказались не простые, с политической окраской – поднялся до небес вой о превышении полномочий и отзыве мандата миротворцев. (Хотя программа бандюков была незамысловата: перебить всех русских, и всех абхазов, и все иные нацменьшинства и, заодно уж, половину грузин – как сочувствующих врагам нации… Но – политические!)
Два года в Чечне мало исправили положение. Ни Москва, ни Питер не светили, не говоря уже о загранице – и Гамаюн ухватился за предложение ехать на Девятку. Тем более когда узнал, что здесь опять Таманцев – генерал-майором…
Но прежние отношения старых друзей не вернулись…
3.
– Ты посмотри, Леша, как интересно все получается. Куда не кинь – все на тебе сходится. Десять лет тебя на Девятке не было – и вдруг возвращаешься. И с твоим именно появлением вся свистопляска начинается. Не с моим, и не с Сиринбаева приездом. Случались ведь и раньше пробные включения “двойки”. Все режимы пусть не разом, но прокатывали. А теперь назвали на большой Прогон шишек, своих и закордонных – бабах! – и все мы у черта в заднице, причем в каких временах этот черт шляется – неизвестно. Но что интересно: все большие люди, чью безопасность подполковник Гамаюн обеспечивать прибыл – тю-тю! За стеклом остались – не докричаться, не достучаться. А подполковник – вот он, передо мной сидит, живой-невредимый. Совпадение?