На подобные звуки у айдахаров выработался стойкий неприязненный рефлекс. Многотонное тело исчезло в озере мгновенно, хотя и бесшумно.
Женька не видела, что происходит в Девятке – расстояние небольшое, но прибрежные холмы прикрывали и городок, и значительную часть озера. Но тревога не рядовая. Сейчас начнется… Она торопливо оделась, каждое мгновение ожидая услышать перестук очередей или рявканье танковых пушек. И гадала: где? Периметр? Пляж? Водозабор?
И тут все смолкло. Тишина заложила уши. Ей стало страшно, казалось: это не банальный отбой тревоги, там все кончилось внезапно и быстро, они не успели выстрелить из чего-либо или что-то взорвать, и Девятки больше нет, и она осталась одна в степи, сейчас она поднимется на холм, и…
Она поднялась – бегом, запыхавшись. Девятка стояла на месте. Василек приветственно махнул с вышки. Похоже, он так до сих пор и смотрел в одну точку – туда, где Женька час назад перевалила холм. Она стала спускаться, выравнивая дыхание…
[2] его знает, отчего двухэтажный барак для командированных именовали гостиницей.
Народ толпился – подъехала водовозка с прицепом-цистерной, сегодня утром питьевую получали “Хилтон” и четыре ближайших к нему дома. Ткачик, подбегая, на ходу оценивал обстановку. И – первым делом выхватывал взглядом из общего столпотворения фигуры в солдатском х/б.
Вот четверо наверху, откинули борт и подают вниз сорокалитровые алюминиевые фляги и громадные глиняные кувшины – подобная тара стала появляться на Девятке недавно… Не то, эту четверку Ткачик знал, старослужащие, обстрелянные, проверенные, каждый день к скважине ездят (та еще служба!). Этих поди подбей в Гамаюна стрелять – руки-ноги оторвут, остальное в Отдел доставят…
Толклись вокруг и другие бойцы. Понурые, в форме не по размеру… Черпаки. Вроде и не самая низшая ступень армейской иерархии – но лишь в обычных условиях. Пополнений не было несколько месяцев, и жизнь вчерашних салаг, ставших ныне черпаками, от смены статуса отнюдь не полегчала…
Но подозрений никто из них не вызвал – подхватывали вдвоем флягу или вчетвером кувшин и волокли на квартиру непосредственного начальства (обычно не ниже майора – у каждого звания свои привилегии). Все емкости подписаны масляной краской – приделать ноги чужой таре и поставить под бражку охотников хватает…
Гамаюн уже удалялся от водовозки и окружавшего ее столпотворения. Ткачик сбавил ход, водил взглядом по расходившимся от машины. Багира занималась тем же сверху, с гостиничного крыльца. В своем наряде и рыжем парике она напоминала путанку-неудачницу, не пойми как угодившую к “Хилтон-Девятке” и бесплодно высматривающую денежного клиента… Лягушонка не видно. Надо думать, распаковал в укромном уголке свою СВД и прикрывает со стороны…
Никто из жаждущих свежей питьевой водички ничего против подполковника не предпринял. Ткачик чуть расслабился. До здания штаба рукой подать, три минуты прогулочным шагом… Вроде пронесло.
Он трусцой огибал все более редеющую толпу. Солдатики почти все разбрелись, сгибаясь под ношей. Капитаны, лейтенанты и прапорщики, доставлявшие бидоны до квартир самолично, грузили емкости на всевозможные тележки. Чуть дальше к цистерне выстроилась очередь с канистрами в руках. Обрывки разговоров скользили мимо внимания Ткачика:
– …прикинь? Загнул – восемь баранок за литр… – … с Третьего вернулся. Говорит, всех… – …не успели, всю неделю с опреснителя пили, ничего… – … кто-кто, дед в пальто. За базаром следи, вон, про… – … Машка Мейсон в последней… – … сегодня, здоровущий, метров восемьдесят, говорят, всё, хватит, не поплывут больше за… – … как печка раскочегаренная, даром что сорок пять, а сиськи…– … так и скажи. В гробу я… – … все по расписке, чин по чину. А что мне теперь эти…
Он не вслушивался, главным и почти единственным органом чувств стало зрение, периферийное в том числе. Ткачик улавливал все, стараясь вовремя засечь человека, пока не начавшего двигаться, но уже вогнавшего тело в ритм – внимательным и тренированным глазом такое можно увидеть.
И – он увидел.
4.
Гамаюн не остановился, но начал двигаться странной для непосвященного наблюдателя, плывуще-танцующей походкой.
Ткачик понял, что старшой тоже видит. Видит, как напряжен идущий навстречу – высокий, худощавый, в цивильном. Видит перекинутую через руку куртку (здесь? в конце мая?). Видит скованную, деревянную походку. Видит все – и готов. Готов ко всему.
Ткачик ускорился. И тут впереди что-то сломалось, что-то пошло не так… Что там такое, айдахар вам всем в…
Гамаюн остановился и обратился к встречному. И тот ответил, и тоже остановился, подойдя ближе, и повернулся к старшому, и старшой говорил ему что-то еще, и сделал успокаивающий жест рукой, а тот, высокий, – тот нервничал, тот дергался, тот просто танцевал, рука с перекинутой курткой стала подниматься, сейчас ведь пальнет, на что смотрит старшой…
Ткачика выстрелило с места, как ракету пороховым ускорителем.
Все длилось вечность. Вечность падала куртка, и вечность высокий тянул к блеснувшему оружию зачем-то еще и левую руку, и вечность Ткачик летел оставшиеся ему метры, и вечность удивлялся странной неподвижности старшого, и вечность думал: не успеть…
А потом вечность сжалась в короткие, как выстрел, мгновения.
Удар в бок. Ткачик выдергивает оружие у высокого – по инерции пролетая мимо. Пальцы того хрустят – Ткачик слышит. Секундно удивляется юному лицу стрелка. Падает, группируясь. Вскакивает, рвет из кобуры пистолет. Пушка киллера (обрез?) падает под ноги. Стрелок – успев развернуться – напролом в кусты. Боль в боку – сильная. Прицел ловит узкую спину. Мимо – перекрывая цель – смазанная тень. Рыжий парик. Багира… Ткачик разворачивается, ему уже плевать на стрелка. От Багиры не уходят… Бок болит, ерунда, не смертельно, при сильных пулевых в первые мгновения не больно… Что со старшим?
Старшой на ногах. Пошатнулся, но устоял. Скривившись, держится за левую сторону груди. Пулька смешного калибра 5.6, вскользь пробороздившая Ткачику бок, именно туда и попала.
В область сердца.
5.
Откуда-то выскочили ребята в полном снаряжении – автоматы, сферы, броники. Свои, из Отдела, взвод Васи Скоробогатова. Оттесняли к гостинице позабывших про фляги и канистры свидетелей скоротечной сцены – многие не поняли ничего, щелчок выстрела был почти не слышен.
Трое дернулись в кусты, за стрелявшим. Опоздали, Багира дело знала. Вынырнула из колючей поросли, платье разодрано, на шее свежая царапина. Туфли куда-то канули. Парик сбился, но уцелел. Под мышкой ошарашенный киллер – похоже, испытавший пару парализующих приемов. Но вполне пригодный к немедленному употреблению. Пацан, старший школьный возраст. Интересные дела…
– Живой, морпех? – спросил старшой Ткачика. Сам Гамаюн был жив, но жутко недоволен. И – неприятно удивлен. А на пойманного террориста даже не глянул. Отвернулся.
Ткачик сплюнул. Поднял руку, осмотрел бок. Кровило сильно, болью отзывалось на движения. Но видно – вскользь, неглубоко. Царапина.
– Живой… Айдахар вам всем в душу… – Ткачик не понимал ничего. Буффонада какая-то… Пиф-паф, занавес, все живы, встают и идут кланяться… Тренировка? С пальбой боевыми? Хм-м-м…
– Триста дойчмарок… – сказал Гамаюн с непонятным выражением.
Ткачик не понял. Старшой пояснил:
– Броник триста марок стоил. По каталогу заказывал… Типа “дипломат”, скрытное ношение. Не знаю уж, чем дипломаты там в посольствах своих друг в друга пуляют… Но серьезный калибр прошьет навылет, если с сердечником… А мягкой – ребра поломает. И так-то кровоподтек знатный останется…
Ткачику показалось, что подполковник говорит первое пришедшее в голову – чтобы не молчать. И прикрывает словами весьма неприятные мысли… Похоже, информированы подчиненные далеко не полностью, а игра Карахара совсем не так проста. Ребятам Васи все пополам, они свое дело сделали на раз-два, выскочив откуда-то как чертики из коробочки. И Багира с Лягушонком не задумываются, идут за старшим слепо, по привычке, хоть через огонь, хоть через кровь по колено. А вот у мичмана Ткачика есть причины задуматься. Вполне веские причины…
Скоробогатов поднял оружие стрелка. Нечто самопально-несерьезное. Грубо обработанный металл, ручка – искривленная деревяшка. Коротенький стволик без нарезок. Вася потянул аляповатую ручку завора – показалась серенькая гильза. Тировой мелкашечный патрон, только бумажные мишени дырявить, на уток и то слабоват… Гильза, кстати, только показалась – и дальше не пошла. Заклинилась. Да-а, оружие возмездия. Плевалка.
Хотя издали, действительно, смахивает на обрез. Еще бы с рогаткой послали. Стоило так готовиться – им. Ради этого… Цирк зверей дедушки Дурова натуральный.
Подошли машины, два кунга. Один – с красным крестом.
– Грузитесь, поехали, – хмуро сказал Гамаюн. – В Отдел.
Хреновато день начался, думал Ткачик, пока ему обрабатывали бок. Как начался, так и закончится… Он не ошибся. День предстоял поганый. И не успели кунги доехать до Отдела – всего-то полкилометра, какие уж на Девятке расстояния – предчувствия Ткачика начали сбываться.
Грянула “Тревога-ноль”.
IV. Водяной Верблюд
1.
Водяной Верблюд уверенно и целенаправленно (по крайней мере для стороннего взгляда) рассекал озеро в надводном положении, оставляя за собой мощную кильватерную струю…
Он был живым – и одновременно был мертвым. Случается такое.
В той части, что жила – ритмично сокращалось колоссальное тридцатидвухкамерное сердце, весящее больше любого живого существа на этой планете. И сокращались сердца периферийные, меньшего размера – смерть от инфаркта Водяному Верблюду не грозила, при нужде он мог прожить и на этих, вспомогательных, сохранив большую часть своих способностей… Сердца гоняли кровь по сложнейшей, по дублированной (кое-где – и по строенной) системе сосудов. Кровь ничего особо сложного из себя не представляла – разве что в заменявших гемоглобин молекулах роль иона железа выполняла медь – Верблюд был аристократом с голубой кровью в полном смысле слова. Но кислород псевдо-гемоглобин переносил точно так же.
Двоякодышащим, как то предположил майор Кремер, сохранивший способность наблюдать и анализировать в горячке боя (боем та встреча стала лишь для людей, двугорбая махина их стараний не особо заметила) – двоякодышащим Водяной Верблюд не был. По меньшей мере троякодышащим – кислород ему поставляли и жабры, и легкие, и вся поверхность кожи. От беды, пожертвовав кое-какими функциональными возможности, он мог вести и анаэробный образ жизни.
Ласты – четыре пары – позволяли развивать скорость до семидесяти узлов в надводном положении и до тридцати – в подводном. На суше Верблюд смотрелся, как и прочие ластоногие, неуклюжим и смешным (смешным – если смотреть из безопасного далека, желательно с вертолета). Но неуклюжесть была обманчива – тридцать километров в час своими смешными подпрыгиваниями-отталкиваниями он выжимал. Мог зверь передвигаться и без помощи ласт – причем гораздо быстрее…
Шкура была недосягаемой мечтой всех специалистов, работающих над проблемами совершенствования брони и прочих индивидуальных и коллективных средств защиты. Эластичная – а на ощупь мягкая, даже нежная – шкура гасила самые страшные удары, равномерно распределяя их энергию на всю необозримо-неподъемную тушу. Мощные кумулятивные снаряды наносили кое-какой поверхностный ущерб – тут же, впрочем, исправляемый почти мгновенной регенерацией.
А еще – Верблюд умел плеваться.
Далеко и метко. Испохабивший прибрежные скалы Девятки плевок не в счет, он стал полным аналогом беззлобному человеческому “тьфу на вас”. Харкнув озлобленно, Верблюд мог накрыть разъедающей даже сталь и камень пеной стотысячный городишко – в нескольких десятках километров от себя.
И многое еще умел Верблюд.
2.
Человек имеет пять чувств. Зрение. Слух. Осязание. Обоняние. Вкус. Всё. Экстрасенсы и косящие под них жулики – не в счет.
У верблюда сухопутного, если кто не знает, чувств – шесть. Он, ленивец этакий, умеет чувствовать линии напряженности гравитационного поля Земли. И караванные тропы (все!) в пустынях и степях отнюдь не идут по геометрической прямой от колодца к колодцу, от оазиса к оазису. Любой может взять подробную карту Сахары или Гоби и убедиться – хитрецы-верблюды чапают ровнехонько по изогравам. По линиям, где их вьюки хоть чуть-чуть, но меньше весят. Параспособные граждане зеленеют аурами от зависти к этим бессловесным скотинам – а верблюдам хоть бы что, идут и поплевывают, они все – экстрасенсы.
Водяной Верблюд, для сравнения, чувств имел свыше тридцати. Шесть схожих с сухопутным коллегой, лишь более развитых – гигантские линзы основных глаз-телескопов доходили в воспринимаемом спектре до инфракрасных волн (ночной тьмы для Верблюда не существовало). Глаза дополнительные, не так потрясающие размерами, даже незаметные на гигантской башке, могли среди прочего, и работать детекторами банкнот – видели и в ультрафиолете. Заодно и излучали. Разбросанные по всему телу незаметные фасеточные глазки увеличивали близкие объекты не хуже электронных микроскопов – при желании Водяной Верблюд мог заниматься исследованиями хоть на клеточном, хоть на молекулярном уровне.
Правда, желаний таковых не возникало. Крохотный головной мозг гиганта занимал доли процента от объема огромной башки – и мыслей и желаний не имел в принципе. Простейшие рефлексы. Примитивные функции управления. Как дышать – чтобы не задохнуться. Как двигать ластами – чтобы плыть. И так далее… Хотя по сдвоенным, продублированным сигнальным системам информация шла не только в мозг.
Некоторые из остальных чувств Водяного Верблюда были темны и функционально-загадочны. К чему, например, водоплавающей твари ощущать и даже количественно определять вектор напряженности вторичных хронионных полей? Загадка… Но одно из чувств Верблюда казалось вполне объяснимым и понятным: он воспринимал мысли живых существ.
Не всех. Некоторых.
3.
Многое мог Водяной Верблюд.
Не мог лишь питаться. Не поедал ни айдахаров, ни озерных тюленей, ни рыбу, ни водоплавающих птиц, ни пришедший на водопой скот, ни многоклеточные водоросли, ни зоо-, ни фитобентос. (Бентос, в просторечии планктон, при всей мелкости своей, для тварей рекордных размеров разлюбезная пища – гляньте на китов и самых крупных акул.)
И даже ежегодно и торжественно приносимыми в жертву девственницами окрестных племен Верблюд пренебрегал. Девственницы, как правило, впоследствии обнаруживались в ханских, нойонских или жреческих гаремах. (Грешили тем лишь жрецы Иссы и Мириам, служителей Тенгри-Ла при вступлении в сан предусмотрительно оскопляли…) Впрочем, некоторые самые бойкие девицы умудрялись перетереть за ночь путы и смыться от вкопанного на урезе воды жертвенного столба в неизвестном направлении – так и рождались нездорово-сенсационные легенды о кровожадности Водяного Верблюда.
Водный гигант не страдал врожденной аллергией на бентос и не робел перед молоденькими девушками. Он просто не мог питаться – ни тем, ни другими. Физически. Огромная пасть и клыки размером с ракету “земля-воздух” имели функции, с приемом пищи никак не связанные: крушить, хватать, кусать и отпугивать внешним видом. Необходимые для пожирания что планктона, что девственниц органы: пищевод, желудок и кишечник – отсутствовали.
Как и положено любому верблюду, этот жил запасами из горбов. Но энергию невообразимая туша получала не расщеплением извлеченных оттуда жиров на более простые химические соединения… Да и не жиры были в горбах. Там хранилось топливо для термоядерного реактора холодного типа, и на пару-тройку миллионов лет при разумном использовании его бы хватило…
Вот так он и жил.
4.
Водяной Верблюд рассекал озеро уверенно и, казалось, целеустремленно.
А в нескольких километрах от него вспыхнуло состояние не то чтобы паники, но весьма сильной тревоги. Второй тревоги за это утро. Тревоги-ноль.
Опять надрывались ревуны и колокола громкого боя, и расчеты торопливо бросались к орудиям, и из динамиков громкой связи по всей Девятке разносился мертвенно-громыхающий голос: “Внимание! Тревога-ноль!! Вэ-вэ!!! Повторяю: Внимание! Тревога-ноль! Вэ-вэ!!! Повторяю…”
Пулеметчик Гнатенко выматерился. Его ДШК был против ВВ… Ничем он против Верблюда не был. Но сержант удивительно вовремя вспомнил поговорку о последней соломинке, ломающей хребет верблюду. И – загодя стал ловить прицелом виднеющиеся в нескольких километрах горбы и голову на длинной шее – за дальностью расстояния не слишком потрясающие воображение. Ну плыви сюда, парнокопытное… я те пощекочу хребтинку хворостинкой… соломинкой… – шептал сержант. Странное дело, он почти хотел, чтобы тварь подплыла скорее…
Но Верблюд, похоже, держал курс не на Девятку.
Чуть-чуть в сторону.
5.
Водяной Верблюд плыл. Он был живым – и одновременно был мертвым.
В той части, что оставалась мертва – в зловеще-пустых коридорах тускло мерцало аварийное освещение. И в жилых отсеках, и на боевых постах, и в лабораториях – таких же зловещих и таких же пустых – столь же мертвенно светили аварийные лампы странного вида – похожие на крупных улиток с хитро закрученной раковиной.
Улитки казались живыми – погасшие медленно уползали к утилизационным отверстиям, на смену им приползали новые – но лишь казались. Здесь все было мертвым и ничего не было живым.
Улитки светили – и могли (при разумном расходе топлива для реактора) светить еще пару-тройку миллионов лет – не освещая никого. Никого живого. И – никого мертвого. Системы утилизации давно освободили коридоры и каюты от мертвецов – те не обиделись, при жизни они тоже не относились с почтением к трупам, считая покинутое духом тело падалью, хотя и пригодной для использования.
Лишь одно место – ходовая рубка – освещалось нормально. И только там сидел во вращающемся кресле человек.
Почти сидел – скорее, полулежал, руки и голова бессильно упали на нечто, отдаленно напоминающее панель управления – но имевшее вместо клавиш, тумблеров и индикаторов лишь ряды многочисленных отверстий. Некоторые из них светились – неярко, разными цветами. Отверстия не имели никаких надписей – и не обозначались каким-либо иным способом.
Человек был тоже “почти” – иссохшая мумия, система утилизации среди штатного оборудования рубки не числилась. Мертвец казался весьма похож на человека – две руки, две ноги, одна голова… А такие мелочи, как третий фасеточный глаз над переносицей и количество длинных паучьих пальцев (имелось их по восемь на каждой кисти) – это не главное. Разные почти люди встречаются в иных краях и временах…