Я тебе не мальчик, чтобы на мне такие подходы пробовать, зло подумал Гамаюн. Прием, действительно, старый как мир: обвиняй подследственого в чем-то крупном, чего он заведомо не совершал – глядишь, расколется или проговориться о реальных грешках. Все так… Но… Совсем не нравились Гамаюну глаза Таманцева.
Недаром ведь следователи садятся спиной к свету или слепят допрашиваемых лампами – голос и вазомоторику можно научиться хорошо контролировать, а вот глаза выдают фальшь. Игры и бутафории сейчас в глазах Таманцева не было. Было что-то другое. Словно он действительно верил в то, что говорил. Если так – дело плохо. Путч, отключение, измена в штабе – и все эмоции внутри, ничего наружу… Крыша поехала у генерала? Или тот же симптомчик, что прорезался у Гамаюна перед самым явлением Гриши Зорина с автоматом наперевес? Нет, не нравилось все это Гамаюну – особенно в сочетании с дулом сорок пятого калибра, до сих пор направленным в его сторону. А для силовых решений позиция аховая – через широченный стол с нужной быстротой генерала не достанешь; можно, конечно, резким нырком уйти от первого выстрела – но пуль останется в барабане четыре, долго в догонялки с ними не поиграешь…
Генерал продолжил, задав неожиданный вопрос:
– Слушай, ты наркотой, часом, не балуешься? А то тут мне Кремер документик передал – посмеяться. На двадцати трех страницах один мудрила мысль доказывает: дескать, весь мир есть совокупность наших ощущений. А поскольку стал он, мир, вокруг Девятки явно бредовым и нереальным – стало быть, пребываем мы в чьем-то бреду, скорей всего наркотическом. Закумарил, сука, и сны видит – а мы все это дерьмо расхлебывай… Одно неясно: почему в этом сне-бреде все на пользу товарищу Гамаюну идет, а? Кем ты сюда приехал – разведенным опальным подполковником, которому два года уже третью звезду задерживают. А сейчас? Карахар, гроза Великой Степи! Второй человек на Девятке, хоть есть и постарше званиями… Или первый? Женился, опять же, на самой красивой женщине в городке. Что скажешь?
Не-е-т, Таманцев не спятил… Глаза генерала смотрели цепко и трезво. Что-то он сказал сейчас важное во всей этой словесной шелухе, и ждал на это “что-то” реакции – но Гамаюн не мог понять, на что.
– Вот как… – протянул подполковник, не пытаясь замаскировать издевку. – Значит, раньше у нас три версии имелось: мы в прошлом, мы в неимоверно далеком будущем, и мы не пойми в каком параллельном мире… Теперь, для полноты, четвертая появилась: вся Девятка имеет место в затаенных мечтах подполковника Гамаюна. Замечательно… Какой вариант выберете, товарищ генерал-майор? Может, подсказочку попросите? Пятьдесят на пятьдесят? Или умному другу за советом позвоните?
– А ты не хами, Леша, – сказал Таманцев. Очень устало сказал.
Положил револьвер на стол, брезгливо оттолкнул рукой. Провел ладонью по лицу. Посмотрел на Гамаюна – и во взгляде не осталось ничего, кроме тоски. Таким подполковник видел Таманцева лишь один раз – сразу после Прогона.
Генерал снова заговорил. Голос был никакой:
– Час назад твоя “кувшинная четверка” напала на Школу. Охрана вырезана без выстрела. Потом – ушли в степь. Через периметр. Из степи их встречали – часовые с трех вышек перебиты, сопротивлялся только один… Ушли – и как растаяли. Вертушки сейчас за видимостью, связи нет – но номер дохлый. Если сразу не засекли – есть где-то нора, до ночи отсидятся…
– Что с Миленой? – спросил Карахар. С трудом.
– Утащили с собой. Надеюсь – живой.
Милена была единственной дочерью генерала Таманцева.
4.
Хотелось бросить всё и поднять всех – и повести в степь, и охватить широченной дугой все прилегающие к озеру окрестности, и стянуть этот гигантский невод к Девятке… Бесполезно. Нет стольких людей – даже если погнать на убой черпаков. Нет техники. Темнеет – и через час все преимущества в скорости и огневой мощи не будут значить ничего. А за ночь похитители могут отмахать верхами столько… В сторону гор, например. А слепой поиск в ущельях и лесах предгорьев – дело безнадежное, будь даже у них втрое больше вертушек и бензина к ним… Значит, поиск будет зрячим. Ниточка найдется. Весть о взятой жене Карахара степной телеграф разнесет быстро…
К словам генерала он стал прислушиваться с середины фразы:
– …деталь: все четверо были в нашей форме. И твои ребята у Школы подпустили их на расстояние удара ножом. Если допустить, что Сирина подставили как козла отпущения, а потом быстро ликвидировали – то кто, скажи на милость, мог все это организовать? Кто, кроме тебя? Вся информация была у двух человек. У меня и тебя. В себе я уверен. И кто у нас остается методом исключения?
– К чему мы тогда разговоры разговариваем? – мрачно спросил Гамаюн. – Зови Кремера, пусть колет “правдодел”. Потому как спецов по “конвейеру” у нас нет… А слишком грубо со мной нельзя – вдруг шока не выдержу. Сдохну и не расскажу, зачем жену сам у себя украл…
– Говорим мы по одной причине, – сказал Таманцев. – За тебя поручился человек, которому есть основания верить. И предложил альтернативную версию случившегося. Довольно странную версию…
Интересно, интересно – кто такой? Гамаюну оснований верить, значит, нет. Но логика генерала, стоит ее перевернуть, бьет по самому Таманцеву. Знали двое, в себе Гамаюн уверен. Значит? Хотя, если верить пословице, – что знают двое, знает и свинья. И опять же: ну зачем отцу похищать и тащить в степь собственную дочь?
Да, любопытные порой бывают отношения у сорокадвухлетнего зятя с сорокадевятилетним тестем. Куда там Фрейду с его эдиповыми комплексами…
Генерал нажал кнопку селектора и сказал всего одно слово:
– Заходи.
Вошел человек, которого Гамаюн меньше всего ожидал увидеть – здесь и сейчас.
5.
Иван Савельевич Камизов, отставной майор, уже несколько лет руководил в Девятке загорскими монтажницами. Издавна повелось, что работы по пайке и сборке изделия 13Н7 проводили специалисты с засекреченного завода, дислоцирующегося в подмосковном Загорске. Причем специалисты женского пола – как менее склонные к утренней дрожи рук и паяльников, способной испортить тончайшие микросхемы. И молодые – семейных в трех-четырехмесячную командировку не больно-то заманишь.
Загорск давно переименовали, а завод рассекретили – но монтажниц возили по-прежнему оттуда. Ударный женский батальон им. мадам Бочкаревой (так неформально называли эту бригаду) несколько скрашивал тоскливую демографическую ситуацию Девятки. Их номера в “Хилтоне” всегда служили центром притяжения холостой молодежи – как штатской, так и военной. А иногда и не холостой… В далеких гарнизонах порой страсти бушуют – куда там мыльным операм. И бывали, бывали случаи – бросали седеющие майоры и подполковники жен, детей и карьеру – ради озорных глаз и звонкого смеха загорских девчонок. Все бывало…
Единственным мужчиной среди загорских специалистов был их начальник Камизов – рослый мужик лет за пятьдесят, добродушный, словоохотливый, весельчак и балагур, душа компании. Опять же отставник и выпить не дурак – считай, свой.
Сейчас именно он вошел в кабинет Таманцева – непохожий на себя. Другая походка, другая манера держаться. Другой взгляд – цепкий, без доброй лукавинки.
Через несколько секунд Гамаюн сообразил, кто присоединился к их милой семейной беседе. И сказал вошедшему:
– Здравствуйте, товарищ майор. Или у вас другое звание?
– Ну, если вы, Алексей Иванович, хотите официально, – тон Камизова тоже не походил на обычную его манеру разговора, – то называйте меня полковником. Но я предпочитаю по имени-отчеству…
6.
– Догадался, значит, – процедил Таманцев, глядя в упор на зятя.
– Что есть такой человек, вычислить было нетрудно, – пожал плечами Гамаюн. – Но кто конкретно – понял только сейчас.
И в самом деле, поверить, что все дела Конторы вершил в Девятке главный ее чекист подполковник Варакушкин (если начистоту – налитый спесью дурак) было трудно. Варакушкин, отиравшийся при Прогоне у ЦПУ тринадцатой, служил, надо думать, для братьев по разуму официальной вывеской. И, возможно, козлом отпущения – если что вдруг стрясется. А также занимался неизбежным бумаготворчеством – планы, отчеты, проценты…
Реальными и тайными делами наверняка заправлял кто-то иной – в чьем удостоверении ни слова о принадлежности к Конторе не значилось. Вопрос состоял в другом: этот кто-то с равным успехом мог стать жертвой Прогона вместе с Варакушкиным – либо остаться в Девятке. Остаться законспирированным и лишившимся связи с Конторой…
И спустя некоторое время Гамаюн уверенно склонялся ко второму варианту. Исходя из единственной причины: из хорошего своего знания стукачей. Сексотов. Барабанов. Дятлов…
Сколько бы не отмывались интеллигенствующие стукачи в своих мемуарах: мол, время было суровое, мол, или на Колыму, или в сексоты, мол, никого всерьез не закладывали, а писали для проформы общеизвестные вещи – Гамаюн знал другое.
Стукачество сродни наркомании. На иглу тоже ведь не всегда добровольно садятся. Зато потом что дятлы, что наркоши ловят кайф от своего занятия – и не могут остановиться. Втянувшийся сексот работает не за деньги и не из страха – из удовольствия. То ли тут пьянящее чувство тайной власти над людьми, то ли благостное ощущение себя частью огромной и всемогущей машины – но факт остается фактом – стукач не может не стучать. Известно, что порой осведомители НКВД с приходом немцев начинали активно работать на гестапо, а после бегства фашистов – вновь на НКВД. Не менее клинический случай: доносы, которые долгие годы писались “в стол” – при утрате по какой-то причине связи с куратором…
Рассуждал Гамаюн просто: осиротевшие дятлы Конторы никуда не денутся. Придут в Отдел и предложат услуги. Плевать им, что конкурирующая фирма, – у них душа горит и облегчиться желает.
Не пришли. Не предложили. Значит – не осиротели. Значит, шеф их жив-здоров и аккуратно получает от подчиненных информацию… Теперь, после отключения, когда стало ясно: всё навсегда – теперь таинственный резидент должен так или иначе выйти из подполья. Собирать материалы без малейшей надежды переслать в родное ведомство – бессмыслица.
Значит, резидент ФСБ вышел из тени раньше. Вышел и пришел к Таманцеву. И оказался Камизовым. Вот и весь, собственно, секрет личной полиции генерала. Вот причина всей его подозрительной осведомленности в иных делах… Старая сеть стукачей Конторы. А боевиков-оперативников у Камизова, надо понимать, нет – или мало. Потому и родилась на свет служба оперативного реагирования. Или наоборот – как очередная сдержка и очередной противовес – на этот раз глубинному бурильщику. От всей страны остался крохотный пятачок – а игры ведомств все те же… У степняков все проще. И честнее.
– Я надеюсь, без обид? – дружески сказал Камизов.
Сколько раз Гамаюн слышал эти слова… А сейчас соседушка скажет, что делают они, по большому счету, одно дело…
– Одно ведь дело делаем, – продолжил вчерашний душа общества, а ныне обер-чекист Девятки, – одному знамени служим…
Гамаюн с трудом сдержал неуместный смешок.
7.
Гамаюн, как выяснилось в ближайшие полчаса, оказался несправедлив к Камизову. Помимо дирижирования слаженным хором дятлов, тот занимался на Девятке и оч-чень интересными делами.
Вкратце суть была такова:
“Двойка”, как товарищу подполковнику очевидно известно, не только чисто оборонительное сооружение, способное обнаруживать, идентифицировать и отслеживать на огромных расстояниях атмосферные и космические объекты, могущие нести ядерную либо иную угрозу России и странам Содружества. “Двойка” должна выполнять и некую наступательную функцию. Ее фазомодулированная антенна, включенная в режим “белый шум” на полную мощность, способна превратить в сплошные светящиеся пятна все экраны радаров бывшего потенциального противника (а заодно и всех наших южных соседей) в девяностоградусном секторе на глубину около полутора тысяч километров. Заодно у них, у супротивников и соседей, случатся и другие мелкие неприятности: накроется вся связь в означенном секторе, включая спутниковую, и навигационные системы, и электронные СМИ и т.д. Проще сказать, что уцелеет: проводная телефония да оптико-волоконные устройства. Понятно, что о подобных возможностях “двойки” знает не один товарищ подполковник – бывший потенциальный противник тоже догадывается. И совершенствует системы шумоподавления и кодирования информации, а заодно числит Девятку в десятке (простите за каламбур) целей первого удара.
Но вот чего не знает товарищ подполковник и о чем уж совсем не должен догадываться бывший противник. (Честно говоря, он, Камизов, доводит эту информацию единственно ввиду полного исчезновения из окружающей геополитической реальности пресловутого противника.) Так вот – уже несколько лет ведутся глубоко секретные работы по использованию “боковых лепестков” частотного спектра излучения “двойки”, работающей в режиме радара. По использованию в качестве несущей частоты для качественно иных импульсов – влияющих на работу человеческого мозга. Подробности проводимых работ, используемую аппаратуру и темы, прикрывающие от посторонних глаз сию деятельность он, Камизов, раскрыть даже сейчас не может. Да и не это главное.
Главное в другом. В рамках подготовки к этой, сверхсекретной, операции схожее излучение (от источников несравнимо меньшей мощности) проверялось на людях. Естественно, исключительно на добровольцах. (При этих словах Таманцев с Гамаюном переглянулись. Добровольцы-то добровольцы, да только что им о сути испытаний говорили? Знавали они таких добровольцов, угодивших на инвалидность за три дня отгулов и талон на бесплатный обед.)
– Перехожу к главному, – сказал Камизов. – Естественно, никаких сложных действий исследуемое излучение задать не могло. В этом направлении делаются первые шаги. Наводятся простейшие эмоции: страх, апатия, подавленность… В принципе, это немало, если умножить на мощность “двойки” и на радиус ее действия. Но речь не об этом. О последействии излучения. О реакции на него человеческого организма…
Обер-чекист выдержал паузу. Гамаюн понимал, куда он клонит: Гриша Зорин, бригада водовозов, внезапно захворавший штабист Прилепский, террорист Кешка, проверенные бойцы, непонятно как подпускавшие врага на расстояние удара ножом. И – кочевья, на которых степняки сами подставляли горло… Но тут апатией и подавленностью не обойдешься – чтобы взять ребят из Отдела голыми руками, что-то посерьезнее нужно. Но тогда получается сплошной Голливуд: гений-одиночка, он же маньяк-профессор, втихаря усовершенствовавший аппаратуру “соседей”. И рвущийся к власти не то над миром, не то над Девяткой… Бред.
– Есть у меня источник, – продолжил Камизов, – в одной здешней структуре, условно именуемой “таблеточной мафией”. Одна его информация вызвала интерес: в Девятке резко повысился спрос на анальгетики, в частности на таблетки от головной боли. Причем странным оказался контингент страждущих – отнюдь не постклиматерические дамочки, как оно обычно бывает. Молодые, здоровые мужчины. Офицеры… Проработал я эту тему аккуратненько. И интересные вещи выяснил. Последний штрих сегодня лег – энцефалограмма дежурного по штабу. Кремер таких альфа-ритмов в жизни не видел. А вот мне приходилось… Я ему ненавязчиво посоветовал снять ЭЭГ у бригады водовозов, что вы, Алексей Иванович, отправили в санчасть сегодня. Результаты принесли только что, пока вы беседовали… хм… по-семейному. Все один к одному. Покойный Орлов был отчасти прав, как ни странно. На Девятке применяется психотронное оружие. Боевая суггестия. Применяется выборочно – и воздействие значительно превышает все достигнутые нашими специалистами результаты. Тут не наведенные эмоции. Тут задается конкретная программа действий…
8.
Стемнело. Разговор длился больше часа – но ничего нового не дал. Были сведены воедино и получили объяснение странноватые случаи, известные им троим по отдельности. Гамаюн с Таманцевым узнали много нового о пси-оружии и симптомах поражения им – и только. Главные вопросы остались. Кто затеял эти игры с мозгами? Каким способом, на какой аппаратуре? Как, наконец, от этого защититься?
Хотя на последний вопрос предположительный ответ имелся. Металл несущую частоту (по крайней мере используемую наследниками железного Феликса) – экранировал. Достаточно толстый металл – подкладкой из фольги для фуражки не обойдешься. Шлемы-сферы бойцов Отдела казались идеальной защитой – и, можно предположить, именно их постоянное применение не позволило неведомому противнику давно добиться перелома в степных боях (хотя тот факт, что выступает враг именно на стороне степняков, вовсе не бесспорен). Но железо на голове – рецепт сомнительный. Всю Девятку днем в сферы не оденешь, а ночью спать в кастрюлях не заставишь…
Вариант с маньяком-одиночкой, гениально переделавшим генератор “соседей”, чекист отмел с порога. Аппаратура в настоящий момент в нерабочем состоянии, наполовину демонтирована, часть важнейших узлов отправлена в Москву, на доработку – продолжить опыты бурильщики собирались после Прогона, в спокойной обстановке, без высоконачальственных глаз.
Если не рассматривать в порядке совсем уж полного бреда версию о степном Эйнштейне-Кулибине, собравшем из подручных материалов гипноизлучатель – реальных вариантов имелось два.
Либо искусство гипноза и телепатии за пятнадцать последних (последующих) веков изрядно захирело (захиреет) – и сейчас боевые действия в ментальной плоскости против Девятки ведет некий местный колдун и чернокнижник.
Либо электронные и компьютерные технологии не являются их монополией – есть в Великой Степи и третья сила, враждебная и безжалостная.
– Последний вариант достаточно логичен… – задумчиво сказал Таманцев. – Попробуйте представить, что произошло после исчезновения Девятки – там, в нашем времени… Наверняка заинтересованные стороны бросили все силы фундаментальной и прикладной науки на это направление. Когда добились успеха? Через век? Через два, три? И – кто добился?
Гамаюн поморщился. Версия отдавала фарсом, фантастическим романом – темпоральная война в прошлом ради воздействия на будущее. Ерунда, противник отнюдь не похож на всесильных, подавляющих техническим превосходством суперменов из XXIV века – и ошибается, и допускает грубые ляпы, и ничего непоправимого, по большому счету, не добился. К тому же утратил свое главнейшее преимущество – о его существовании теперь знали.
Дальнейшие разговоры не имели смысла. Надо было делать дело. Выйти на таинственных невидимок – и уничтожить. Вот и все. Просто и ясно.
Таманцев тоже это понял и закруглил разговор, по излюбленной своей манере круто сменив в конце тему:
– Отделом ты командовать, Леша, больше не будешь. Ты пойдешь в Степь. И найдешь Милену и этих промывальщиков мозгов. В самые сжатые сроки. А сейчас – пойди и напейся. Это приказ.
XVI. Ночь. Разговоры
1.
Кухня. Стол заставлен грязной посудой. Литровая бутылка “шила” – почти пустая. Двое мужчин. Один – худосочный, молодой. Растрепанная шевелюра, очки. Другой – постарше, лысый, обрюзгший. Оба – гражданские специалисты, никогда не державшие оружие.
Говорит молодой:
– Нет, ты не понимаешь самого главного. Идея! Вот чего нет у всей этой оравы, затянутой в камуфляж и зацикленной на уставах. Что они могут? Палить из пулеметов по почти безоружной коннице? А что дальше, когда патроны кончатся? Или когда кочевники станут обходить Девятку за три дня пути? Они даже не понимают всей уникальности данного им шанса. Степь сейчас населяют не монголоиды. Русые, синеглазые – ближайшие родственники славян. Ну, на худой конец, индоевропейцы. И они явно проигрывают сражение за Степь. Через несколько веков их частично вытеснят, частично ассимилируют узкоглазые. А потом хлынут на Русь. И все… Триста лет рабства, ублюдочная полуазиатская империя, вечное постыдное отставание от Европы. Постоянные дурацкие попытки догнать, постоянные большие скачки… И закономерный финал – полная алкогольная деградация, генетическое вырождение. Рот нации заткнут жвачкой и гамбургерами, глаза зелено-долларового цвета, уши залеплены наушниками плейеров, а мозги – Интернетом… Есть шанс все повернуть по-другому. Не резаться со степняками, а встать во главе. Остановить напор с Востока. Воплотить в жизнь легенду о Беловодье, об Азиатской Руси, о царстве пресвитера Иоанна. Дать Руси спокойно, без монголов, преодолеть период феодальной раздробленности – как то сделали европейские страны. И этого хватит – без татарского ига главенство Руси в Европе обеспечено за счет территории и громадных ресурсов. Затем – мирное слияние Руси Европейской с Русью Азиатской, с Беловодьем. И – никаких на хрен Колумбов, никаких ихних Америк! В свое время – Русь Американская. Тупые головы в фуражках этого никогда не понимали и не поймут. Наш долг – встать во главе! Сначала как советники, чуть позже – как руководители…
Молодой поднимается, словно собрался немедленно пойти и встать во главе. Ноги не держат – пошатнувшись, хватается за стол.
Старший настроен скептически:
– Советники, говоришь? А что ты можешь профессионально насоветовать? Как монтировать вакуумные волноводы? Так эти премудрости Азиатской Руси не скоро понадобятся. Ты сколько слов по-местному знаешь? Балык да тулик? Как до аборигенов свой евразийский манифест доведешь? Жестами? Разливай лучше остатки, геополитик…
Молодой разливает. Руки дрожат.
2.
Другая кухня. Почти очевидец вещает, размахивая руками:
– Точно вам говорю! Семь тысяч трупов! Вся степь у периметра усыпана! А один ворвался прямо в штаб, на совещание – камикадзе, смертник. Рожа капюшоном закрыта, весь взрывчаткой обвешан. Да что-то не сработало, не взорвалось. Скрутили, капюшон сорвали – степняк! Как попал? Куда Сирин глядел? Куда Отдел смотрит? Ну Таманцев и дал им в хвост и в гриву. Сирина тут же во двор вывели – и к стенке. Это он камикадзе из степи притащил, точно. Гамаюна с должности сняли. Заодно генерал и женушку свою приструнил, и администрацию ее прихлопнул. Сиди, мол, дома, не мешай командовать.
3.
Комната. Свет погашен. Шепот – ласковый, уговаривающий.
– Не бойся… Я ведь не такой, у меня все по-серьезному… Сам слышал в штабе – брачный возраст теперь с четырнадцати… Ну убери руку, маленькая… Ты сама не знаешь, как будет здорово… Ну, расслабься, Иришка…
Возня. Поцелуи. Короткий девчоночий стон.
4.
– А помнишь, Лешка, как мы после выпуска – москвичок-то ковтуновский, х-ха…
Конечно, Гамаюн помнил, как они, свежеиспеченные лейтенанты, залив в себя непредставимое количество напитков разной градусности, пытались затащить «москвич» допекшего их за курсантские годы майора Ковтуна аж на четвертый этаж по широченной лестнице – но машина чуть-чуть не пролезала в старинные высокие двери – и ее водрузили на трубы теплотрассы сюрреалистичным памятником… Гамаюн помнил все – но даже не улыбнулся словам Пака.
Бутылка пустела. Опьянения не было. Не было ничего. Пустота. Космос без звезд и планет. Черный вакуум тоски…
Сергей Кулай смотрел на него с тревогой. Таким он Карахара не видел. Сергей не знал что сказать и как утешить. Но попытался:
– Все будет в порядке… Никто Милену не тронет, самоубийц в Степи нет. Слишком хорошо тебя там знают. Хотя, сдается мне, со “знаками Карахара” ты пересолил…
Знак Карахара был прост. Подобные пирамидки выкладывали степные ребятишки из камней-окатышей – у них Гамаюн и позаимствовал идею. Из круглых, с кулак, камней выкладывается равносторонний сплошной треугольник – в первом ряду четыре окатыша, во втором – три, потом – два и один. Десять камней. Сверху – другой треугольник, со стороной в три камня – еще шесть. Потом – совсем простенький, из трех камней. На вершину – один камень. Всего – двадцать.
Может, имелся изначально во всем этом какой-то сакральный смысл, утратившийся в детской игре. Может даже, имело это какую-то отдаленную связь с гигантскими пирамидами Египта и Мексики… Карахар не знал. Но точно такие пирамидки складывали бойцы Отдела над местами, где пытали и убивали их захваченных товарищей.
Складывали из голов степняков.
– Знаки Карахара… А ты знаешь, как кочевники сдирали кожу с наших пленных? – сказал Карахар медленно. – Процесс кропотливый и все выполняется аккуратно, не спеша. Самый шик – снять без лишнего разреза, целиком. Большой шов делают один – по внутренней стороне ног от пятки до пятки – через пах. Закончив все, этот шов зашивают. Потом начинают с пальцев ног , делают разрезы между ними крохотными узенькими ножами, похожими на сплющенное шило. Очень острыми… Ногти оставляют на коже – подсекают, отделяют от пальцев. Потом снимают кожу со всей ноги, ковром, это несложно. Потом – с другой. От паха и ягодиц начинают стягивать чулком, цельную – аккуратно, неторопливо. Половые органы оставляют на коже, это важно. Дойдя до верха груди, берутся за руки – стягивают кожу, как длинную перчатку. Последние фаланги пальцев отсекают, оставляют внутри. Потом – голова. Самая тонкая и важная часть работы. Ушные и носовые хрящи оставляют, мышцы губ тоже – там кожа тонкая и нежная – подсекают, отделяют целиком от челюстей. Вот и все. Соскабливают аккуратненько прирези мяса и жира – и остается выдержать неделю в крепком рассоле, просушить, набив просом и придав нужную форму. Иногда сразу вставляют каркас – потом добавляют набивку… Говорят, чучело можно хранить лет двадцать… А человек, если все сделано правильно, без кожи остается живым… И улыбается – без губ. Иногда, содрав кожу-трофей, отпускают – иди, куда хочешь… Иногда, если враг чем-то знаменит – делают чашу из черепа…