И все сложилось бы по-другому.
Не потребовалась бы трасса на полуостров, к найденной там нефти, – трасса, спасшая Девятку, но проложенная по трупам своих и чужих. Трасса, втянувшая в затяжную войну… Не происходили бы постоянные нападения на колонны, – вызывающие неотвратимые ответные удары. И остались бы живыми парни с Постов.
Но военных кораблей здесь не оказалось. Да и предшествующая служба мичмана Ткачика, честно говоря, проходила отнюдь не на бескрайних морских просторах. На Девятке Ткачик оказался полгода назад по другим делам. Делам, связанным с морем весьма опосредованно – через обеспечение безопасности прибывших на приемные испытания супер-радара группы флотских офицеров (Российский Флот, как ни старались его превратить в береговую флотилию объединенные усилия и наших, и заморских политиков, – с большим-таки интересом поглядывал на Индийский океан и на то, что над океаном творилось…)
Они там до сих пор и остались – на двойке, на четвертой линейке. Ткачик оказался снаружи. В напряженных событиях первого месяца после Прогона, когда никто не понимал ничего, и многие споры на тему: что делать? – чуть не доходили до драки – тогда мичман сразу и без колебаний встал рядом с Гамаюном. Хотя, в отличие от Багиры, Лягушонка и некоторых других, общее боевое прошлое Ткачика с подполковником не связывало.
2.
Если честно – здешняя и нынешняя жизнь ему нравилась.
Семьей к тридцати девяти годам морпех не обзавелся, тосковать не о ком. К кочевой, достаточно опасной жизни Ткачик привык давно и в достижениях передовых технологий не слишком нуждался. Сила и решительность ценилась здесь и сейчас куда выше, чем в старом мире. На женщин, при всей их избалованности мужским переизбытком, двухметровый атлет Ткачик действовал безотказно…
Ну и что еще простому морпеху надо?
Правда, простым морпехом он не был. Но об этом никто, даже Гамаюн, не знал. Только сам Ткачик.
3.
С самого утра, с идиотского покушения, в мозгу у Ткачика засела какая-то заноза. Он и рад бы ее вытащить и выбросить – да никак не мог понять, в чем она состоит.
Мичман снова и снова крутил в мозгу весь видеоряд происшествия у “Хилтон-Девятки”.
Вот пацан останавливается перед Гамаюном, вот поднимает руку, куртка сваливается на землю… И так далее, кадр за кадром, до появления ребят Скоробогатова и рывка Багиры за горе-киллером. Не то, все не то. Но что-то ведь тогда резануло по восприятию, обдало, как холодной водой, чувством неправильности… Тогда анализировать свои чувства времени не оказалось – ситуация требовала активного вмешательства. А теперь, когда мимолетное чувство-сигнал “все не так!” прошло, стало не понять, – отчего, собственно, оно появилось.
Ткачик искал ответ – и не находил.
Подойти к старшому? С чем? Спросить других свидетелей, Багиру и Лягушонка? О чем? Другой бы давно плюнул и успокоился, решил бы: померещилось. Но мичман хорошо знал, что мнительностью страдать не склонен. И еще – Ткачик во всем привык докапываться до сути…
Час назад он наконец понял, что допустил ошибку в методе поиска: заранее связал источник своей неосознанной тревоги с покушением, с пареньком и его дурацким оружием. Стоило копать шире. И глубже.
А что было там еще? Рядом? Да ничего особенного, воду привезли, народ фляги по домам разносил, очередь к прицепу стояла с канистрами, трепалась о чем-то… Кстати, о чем?
Ткачик напряг память, которой не без оснований гордился – но вроде ничего криминального в услышанных обрывках разговоров не припомнил. Банальный треп, банальные сплетни: про аж восьмидесятиметрового айдахара, про новый опус Мери Мейсон, про чью-то свежеснятую бабу с во-о-от такенными сиськами… Двое, правда, толковали о чем-то серьезном. Один говорил о “баранках” и литрах, другой торопливо заткнул ему рот. Тоже ничего особенного, обычные делишки черного рынка – по мелкости своей никак они не могли Ткачика зацепить…
Значит, не разговоры. Значит, что-то другое… Но что?
Еще Ткачик, подходя, точнее, подбегая трусцой – окинул взглядом “Хилтон”. На крыльце стояла Багира. Одна. Нет, конечно, она в прикиде путаны-любительницы удивить может, но чтобы встревожить… Или что-то зацепило тогда глаз в одном из окон? Ничего не вспоминалось…
Ткачик прокручивал в памяти ленту утра в обратном порядке. Вот он легкой трусцой вывернул из-за угла, увидел гостиницу, водовозку…
Стоп машина!
Ткачик наконец нашел, что так долго искал.
4.
Странность номер один: четверка загорелых, до пояса обнаженных бойцов-грузчиков, подающих сверху бидоны и фляги. Мелкая странность, никакого криминала – в другой момент Ткачик ее бы и не заметил. Но не тогда – мичман изощрял зрение и мозг в напряженных поисках необычного…
Необычность состояла в следующем: эти четверо всегда подавали емкости вниз весело, с шуточками-прибауточками, в белозубом сиянии усмешек. Оно и понятно – вернулись благополучно из очередной ходки к источнику – хоть всего десяток километров степью, а бывало всякое… Сегодня же четверка водовозов двигалась внутри кузова ЗИЛа молча, сонно, заторможенно.
Причин тому могла быть масса – и все безобидные. Мозг Ткачика отметил отличие, мгновенно оценил, признал безопасным – и занялся дальнейшими поисками…
Вторую странность Ткачик тогда не успел осознать – потому что через секунду-другую наконец увидел киллера…
Кувшин!
Огромный глиняный кувшин, который пресловутая четверка подавала сверху другой четверке – салагам. Но салаги то ли попались на редкость бестолковые, то ли руки у них, вопреки науке анатомии, произрастали не из того места. А может просто не выспались, занимались за какую провинность ночными исправительно-трудовыми работами. Короче говоря, здоровенный тот кувшин с синими крупными цифрами на боку они чуть не уронили. Но не уронили, подхватив у самого тротуара. Ни капли не пролили, хоть и накренили здорово…
Такого не могло быть.
Кувшины эти, с недавних пор продаваемые аборигенами на привозе, имели массу достоинств: вода в них дольше оставалась холодной и свежей, чем в сорокалитровых флягах; в широкое горло можно сразу опустить ведро, а не черпать помаленьку ковшиком. Да и гораздо больший против фляги объем позволял выйти за опостылевшую норму – двадцать литров питьевой воды в неделю на человека… Хотя кувшинов на каждый привоз степняки доставляли немного и просили за них сравнительно дорого – покупатели разбирали все.
Но кувшины не делались герметичными, и их крышки не имели защелок и резиновых прокладок, как у фляг. Крышка с чуть не уроненного кувшина обязана была слететь, а вода – хлынуть потоком на мостовую.
Не слетела. Не хлынула…
Кувшинов на водовозке стояло не меньше десятка…
Ткачик бросился к Гамаюну.
5.
Долго объяснять не пришлось – после секундного недоумения Гамаюн понял все с полуслова.
– Багира – на Отделе! Остальные – за мной! Нет, Сережа, останься… Тебе ни рисковать, ни светиться нельзя. Это приказ.
И – Ткачику:
– Цифры помнишь?
Ткачик помнил номер дома и квартиры с выпуклого бока кувшина.
– Майор Слепчук, – без адресной книги определил Гамаюн, тот дом был ему хорошо знаком. – По-моему, на суточном дежурстве сегодня.
Они уже вышли из Отдела. Взвод охраны поднялся по тревоге – бесшумной, без ревунов и сирен.
– Вася, бери половину ребят и дуй в автомастерские – водовозная команда там кантуется. Всех – в Отдел. Будут сложности – действуй по обстановке, разрешаю все. А мы втроем – к Слепчуку. Связь через Багиру. По коням!
Лягушонок перемахнул за руль отделовского «уазика», не утруждаясь открыванием дверцы. Гамаюн и Ткачик – назад. Ехать было недалеко. Газовать подполковник запретил – ни к чему пугать честных граждан. А нечестных – спугивать.
Опоздали, зло подумал Ткачик. Это лишь в сказке отморозки в кувшинах до ночи сидели…
6.
Дверь оказалась заперта. Хилая, как все двери на Девятке – бронированные преграды тут ставить не от кого. Давануть плечом – вылетит.
Ткачик выдавливать дверь не стал, достал припасенный для такого дела калашниковский штык-нож – инструмент, как известно, пригодный на все – вот только человека им проще оглушить, чем зарезать. Гамаюн кивнул, изготовившись. Лягушонок снаружи – держит окна; на них вроде решетки, но мало ли, разная бутафория бывает. Ткачик пихнул толстенное тупое лезвие между косяком и полотном двери – на уровне замка…
Короткий скрежет. Дверь распахивается. Гамаюн – внутрь, смазанной тенью. Нырок, уход с директрисы. Ткачик следом – тоже нырком.
Однокомнатная квартира молчит. Нет выстрелов. Нет криков. Никакой реакции на ворвавшихся. Ткачик в комнату, Гамаюн в кухню – никого. Тот самый кувшин – стоит у электроплиты. В дверях – Ткачик, отрицательно мотает головой. Гамаюн кивает на кувшин. После вторжения они не произнесли ни слова…
Крышка смахнута резким движением, два ствола заглядывают внутрь. Пусто. Совсем пусто – ни воды, ни чего-либо другого. Стенки сухи.
Проверяют санузел, забитую под завязку кладовку – с нулевым результатом. Напряжение спадает. Ткачик выходит в комнату – осмотреть еще раз, более тщательно. Гамаюн подсвечивает внутренность кувшина фонариком. Следов нет – никаких. Крышка хитрая – ручка как снаружи, так и внутри. Все просто, потому и не свалилась… Держали. Изнутри. Сказка становится былью – и неприятной.
Все это Гамаюну не нравится. Ладно, хозяин на службе. А хозяйка? Черпакам ключи от пустых квартир обычно не доверяют. Кто впустил бойцов с кувшином? Кто выпустил оттуда гостя? Где хозяйка? Замешана в деле и ушла сама, или…
На кухне вновь появляется Ткачик.
Он нашел хозяйку.
7.
Так получилось, что с мадам Слепчук мичман Ткачик был знаком лично.
Чересчур приятных эмоций знакомство не вызывало – небольшого ума бабенка лет тридцати пяти, осатаневшая от безделья. Бездетная. Средних внешних данных. Ни особых достоинств, ни откровенных недостатков. Разве что чересчур блядовитая – но это еще пойми: плюс или минус… Но в любом случае не повод, чтобы заколоть мадам точным ударом в сердце, оттащить в угол и поставить сверху кушетку – иным способом под низенькие ножки труп запихнуть невозможно…
Не повод – но именно так с Ириной Слепчук и поступили.
– В халате, неумытая, непричесанная, – подвел итог скоротечному осмотру Ткачик. – Надо понимать, салаги с кувшином ее разбудили… А этот – вылез, как только они ушли. И сразу прикончил Ирку…
– Ставим кровать на место – и в Отдел, – принял решение Гамаюн. – Слепчука до утра не будет, а нам с трупом возиться некогда. Полежит часа два-три. Плевать, чем ее зарезали и во сколько часов с минутами. Времени нет, потом разберемся… Что было в остальных кувшинах? – вот вопрос. Или кто…
Они вышли, притворив поплотнее дверь. Убийца Ирины Слепчук, надо понимать, запер ее ключом хозяйки – решетки на окнах оказались настоящие, никакой бутафории.
Обоим было погано. Чужие в Девятке. Внутри периметра. Один уж точно… Чужой, начавший убивать с первого шага. Сумевший не засветиться за шесть с лишним часов. И – легко справившийся с ключом и замком… Значит – бывший свой? Еще хуже…
Такого в Девятке не случалось.
Никогда.
8.
Блиц-допрос водовозной команды не дал ничего, кроме адресов владельцев кувшинов – и то не всех. Остальных вычислили быстро – не миллионный, в конце концов, город.
Срочно проверили – в большинстве кувшинов вода, как и положено. Но в трех пусто. И – хитрая крышка, с дополнительной ручкой изнутри. Новых трупов не обнаружили – видимо, владельцы забрали емкости, дотащили домой, – и тут же бегом на службу. Повезло.
Пока Ткачик и Скоробогатов мотались по адресам, в Отделе работали с водовозами – уже плотно. Результаты обескураживали. Допрошенные порознь, ребята твердили в один голос: поездка была как поездка, никто чужой ни у источника, ни вообще за периметром к машине и кувшинам не приближался. А у всей команды к концу поездки вдруг случился приступ мигрени. Через час прошел – почти одновременно. Интересное совпадение… Всех отправили в медчасть к Кремеру – без особых надежд, лаборатория в Девятке оснащением не блистала. Отправили под конвоем, на всякий случай. Хотя ясно – будь водовозы в чем-то замешаны, уж сочинили бы убедительную легенду: дескать, по той или иной причине оставили кувшины без присмотра на минуту-другую… Тупик.
Четыре кувшина. Четыре человека. Группа. Не для связи, информацию может передать и один. С какой целью? И – кто? Кочевники не могут замаскироваться и не засветиться в крохотном городке… Или кто-то принял и спрятал, или…
Через час начиналось совещание. Через два – путч. Гамаюну хотелось плюнуть на все и ударить по “орлятам” – немедленно. Покончить одним ударом и тут же бросить освободившиеся силы на поиски таинственной четверки. Удерживал категоричный приказ Таманцева: “орлят” первыми не трогать, ждать, когда выступят. Генерал редко вмешивался в дела Отдела. Очень редко. Но приказы его в этих редчайших случаях не обсуждались…
Даже тревогу объявлять было бесполезно – все и так в полной готовности. Оставалось лишь ждать. Стиснуть зубы и ждать.
X. Совещание. Начало
1.
Майор Кремер вставил в шприц-пистолет очередную карпулу – уже третью. Маркировки на крошечных прозрачных цилиндриках не наблюдалось – карпулы отличались лишь цветом эластичной пробки-поршня. Кремер сменил одноразовую иглу и потянулся к руке пациента с закатанным рукавом. Тот неприязненно посмотрел на шприц-пистолет.
– Все, все, уже последняя… – сказал майор тоном врача, профессионально врущего пациенту, что “не больно ни капельки”.
Таманцев, единственный свидетель этой сцены, сдержал усмешку. Бывает же такое – тридцать два года, здоровый мужик, повоевавший, всякого навидавшийся, дважды раненый – а к уколам до сих пор, как пятиклассник.
– Ну вот и все, – Кремер промокнул место укола ваткой, в воздухе резко пахнуло спиртом. – Теперь таблетки. Эти четыре сразу – глотай и запей. Запивай, запивай… Эти четыре через час, плюс-минус десять минут. Не забудь только, а то в бараний рог скрутит – таблетки нейтрализуют побочное действие уколов. И – вот капсула. Оболочка не желатиновая, не растворится – держи под языком или за щекой. Когда начнется , при первых симптомах – раздави зубами. Действие мгновенное… Возьми и запасную – мало ли что, вдруг проглотишь по запарке. Это не страшно, пройдет насквозь невредимой…
Кремер сложил свои медицинские причиндалы в аккуратный крохотный чемоданчик. Сказал, обращаясь к Таманцеву:
– Это всё. Всё, что я могу сделать без более детальной информации. Должно сработать. Последействие, конечно, будет малоприятным, но… Выбора, как я понимаю, нет?
Генерал молча кивнул головой. Сказал пациенту, застегивающему рукав:
– Все, Гриша. Заступай на пост.
Когда Гриша ушел, Таманцев спросил Кремера жестко, в лоб:
– Что значит: “должно сработать?” С какой вероятностью должно?
– Процентов восемьдесят гарантирую. Еще пятнадцать – вариант частичного подавления. Ну а оставшиеся пять… Сам понимаешь.
Таманцев понял. И решил принять меры. Точнее одну, простенькую, без изысков, меру. На всякий случай…
2.
– Товарищи офицеры! – все двадцать семь человек встали, даже пятеро штатских, присутствующих на расширенных заседаниях у Таманцева. Остальные – подполковники, полковники, майоры. Вся верхушка Девятки.
Вошел Таманцев.
– Вольно, садитесь, – и тут же, почти без паузы, выдал, как в лоб из трехдюймовки:
– Товарищи офицеры, информирую: сегодня, в 12.38 по местному времени, произведено плановое отключение аппаратуры технического сооружения номер два, в том числе изделия 13Н7. Отключение прошло успешно.
Про относительно бесшумные пистолеты-винтовки-автоматы с глушителями знают все. Про аналогичные пушки-бомбы-ракеты не слышно. Или нет таковых, или информация до ужаса засекречена.
Оказалось – есть! Есть бесшумные бомбы! Одна из них сейчас ахнула в полном людей кабинете Таманцева. И всех – наповал. Кроме самого генерала, Гамаюна и майора Кремера. Таманцев и Гамаюн – знали, а Кремер не просто знал, но и отсутствовал. Хотя по должности должен был участвовать в совещании обязательно. Странно. Очень странно.
До чего все-таки люди надеялись на отключение. Даже те, кто говорил: не стоит, не стало бы хуже, ничего не известно и все опасно, – даже те в глубине души надеялись, что кто-то рано или поздно нажмет кнопку и разорвет стиснувшую Девятку тугую петлю кошмара…
Гамаюн цепким взглядом обводил ошарашенные лица. Вроде реакции у всех соответствуют… Именно так и должны реагировать люди, в один момент осознавшие: всё навсегда. Не придется в уютной московской квартире рассказывать о приключениях в Великой Степи начала железного века. И не доведется стать Героями России и первыми хрононавтами, и испытать славу почище гагаринской – не придется. Взамен этого надо будет драться за свою жизнь – весь этой жизни остаток… А того, чем они привыкли драться, с каждым днем будет становится все меньше…
К главе администрации г-же Мозыревой, сие, впрочем, не относится. Ее главное оружие – демагогически-демократическая болтовня – всегда при ней. Да вот не в цене как-то здесь и сейчас… Не доросли тут до общечеловеческих ценностей и абстрактного гуманизма. А здешнего, конкретного, гуманизма г-жа не понимает. По-другому у нее мозги устроены. Для нее это не гуманизм – брать второй, третьей, четвертой женой вдов павших родственников и друзей (и усыновлять детей) – для нее это полигамия, групповуха, разврат. Проще говоря, промискуитет. И когда уходящие от погони степняки перерезают горло раненому, обессилевшему другу, не выдерживающему бешеной скачки – это для нее не гуманизм, избавляющий от позора плена – но жестокость, садизм и варварство…
Карахар посмотрел на побледневшее, с прыгающими губами лицо г-жи Мозыревой и улыбнулся. Улыбка у него была жесткая.
…Генерал Таманцев выдержал паузу после своего сообщения удивительно точно – все успели осознать и проникнуться, но пока не начали ахать и предлагать рецепты спасения: снова включить и выключить, или включить и не выключать, или попробовать включать-выключать в разных режимах.
Таманцев сказал просто:
– Продолжим совещание. Что у нас в повестке? Продовольственный вопрос? Пожалуйста, Василий Петрович, слушаем вас.
Полковник Радкевич не сразу отошел от известия: не мог найти в папке нужные бумажки, путал цифры по сгущенке с цифрами по тушенке – но главное и без того ясно: с голоду они не умрут. С мясом, рыбой, яйцами проблема не стояла. Но увеличивать долю примесей в муку хлебопекарня уже не в силах. И так не хлеб, а черт знает что. Надо или расширять торговлю с кочевниками, что невыгодно, ибо зерно у них не свое, тоже где-то выменивают – или срочно восстанавливать второй опреснитель – исключительно в видах поливного земледелия; для начала можно использовать пустующие площади внутри периметра, между водозабором и четвертым сооружением – грех тратить столько сил на охрану огромного пустыря…
Помаленьку полковник оправился и начал атаку на Отдел и Гамаюна – надо понимать, кое-какие расследования на черном рынке продуктов вплотную подошли к завязанным на Радкевича людям… И он решил атаковать первым – дабы все последующие попытки ухватить за скользкий полковничий хвост представить как сведение счетов. Начал полковник издалека…
Весьма, оказывается, тревожила Радкевича проблема сахара – тут вот у него предложение об очередном снижение нормы вдвое, но полковничье сердце обливается кровью при мысли о бедных, лишенных сладкого детях. Мед от кочевников не выход – цены заоблачные. А между тем полковнику доподлинно известно, что на черном рынке покупаются-продаются целые ящики дешевой карамели “Подушечка обсыпная” и “Сауле”, скупленные разными ловкачами сразу после Прогона – и изводятся несознательными гражданами на производство самодельных алкогольных напитков. И куда в это время смотрит Отдел и лично подполковник Гамаюн – непонятно…
Лично Гамаюн смотрел в это время на часы и думал: командуй он сам “орлятами” – назначил бы выступление на половину шестого, а потом, когда все будут уже в полной готовности, перенес бы срок на полчаса, а то и на час раньше – дабы при утечке сохранить хоть остаток фактора внезапности.
Но все было тихо.
Пока – тихо.
3.
Нехитрая уловка Таманцева удалась полностью.
Его офицеры хоть и казались ошарашены известием об отключении, но пришли в себя достаточно быстро – жизнь последнее время подкидывала самые неожиданные вводные. А вот штатская пятерка, имевшая по дурацкому, никем не отмененному положению о ЗАТО не только совещательный голос в иных вопросах, – штатские опомнились отнюдь не сразу.
И обсуждение ряда важных проблем удалось не превратить в демократическую говорильню. Ладно бы вопрос о карточках еще на два вида продуктов, ладно увеличение втрое количества учебных часов, отведенных на военную подготовку в одиннадцатилетке… Но ошеломленные штатские позволили быстро проскочить проект приказа о проведении весенне-летнего призыва на Девятке своими силами – без военкоматов, без продажных медкомиссий, без вузовских и прочих отсрочек. И, понятно, без альтернативной гражданской службы. Удивительно, но факт – ни единого возражения…
Конечно, проще всего было последовать советам Гамаюна и других. Прихлопнуть все эти притащенные из другой жизни демократические игрушки, отменить ЗАТО и ввести нормальное единоначалие… Но Таманцев не спешил. И дело даже не только в том, что до сегодняшнего дня, до отключения, брезжила надежда вернуться в тот мир – хотя и это сыграло немалую роль.
Существовала еще одна причина. Глава администрации закрытого административно-территориального образования “Балхаш-9” Светлана Ивановна Мозырева была женой Таманцева. Второй женой. Единственная дочь генерала осталась от первого брака…
4.
Оправилась от потрясения г-жа Мозырева только на вопросе, напрямую ее касающемся, фактически находящемся в ведении администрации, – об организации в Девятке временного отдела ЗАГС.
Гамаюну это казалось излишеством. Рождение граждан какого государства будет регистрировать вновь созданная структура? Великой Степи? И как быть с датой рождения? С похоронами тоже теперь просто – чтобы лечь под безымянный, поросший ковылем холмик, не нужна бумажка с печатью. В степи хоронят без свидетельств о смерти. А брак, в конце концов, и начальник штаба зарегистрировать может. Печатью части.
Но г-жа Мозырева грудью стояла на защите семьи, брака и дискриминируемого женского меньшинства. Речь ее оказалась наполнена пафосом – и больше подходила для многолюдного митинга, чем для ушей привычных к точным цифрам и конкретным задачам офицеров.
Моральное разложение в ЗАТО перешло все мыслимые и немыслимые пределы – следовало из речи главы администрации. Мало того, что многие господа офицеры живут в безбрачном сожительстве, развращая тем умы личного состава и подрастающего поколения. (Тут г-жа Мозырева недобро посмотрела на Гамаюна – его брак с Миленой оформлен не был). Мало того, что известны случаи покупки – да, да, именно покупки! – молодыми лейтенантами так называемых жен, явно несовершеннолетних, у местного населения. Но это не все. Недавно ей, главе администрации, стал известен возмутительный случай, выходящий уже за все рамки представлений о морали и общественной нравственности. Две девушки из Девятки проданы в Степь! Она готова назвать имена и назовет их: Аня Сизарева и Лиза Кремер!
Если Мозырева рассчитывала взорвать еще одну бомбу, то она просчиталась. Удивленную и отчасти возмущенную реакцию заботливо приберегаемый к совещанию факт вызвал единственно у ее гражданских коллег.
Офицеры знали: браки Ани и Лизы со старшими сыновьями старейшин двух степных родов стали важнейшим политическим делом и прорабатывались в штабе со всей тщательностью. Добровольные браки.
Но г-же Мозыревой объяснить что-либо не представлялось возможным. Какое дело ей до того, что эти два рода теперь по своему почину едва ли когда нападут на Девятку? Что Лиза, старшая дочь майора Кремера, а Аня единственная (соответственно – тоже старшая) дочь подполковника Сизарева – а брак старших сыновей и старших дочерей в понятиях Великой Степи многое значит. И под бунчуки хана в поход на родственников степняки пойдут только по знаку белого дротика – и даже тогда на хурале их голос будет за то, чтобы решить дело миром…
Что Аргачи, сын старшины с Сухого ручья, познакомился с Лизой Кремер на привозе – и весь март встречался с ней на нейтральной полосе периметра, рискуя подорваться на растяжке, получить дротик от своих или пулю от чужих – тоже не могло растрогать сторонницу общечеловеческих ценностей. Проданы девушки! Кошмар, позор, преступление… Что с того, что отдать девушку бесплатно (т. е. подарить) – по законам Степи значит обречь ее на роль наложницы, фактически рабыни…
А г-жа обрушилась уже прямо на Гамаюна. Если Отдел выполняет среди прочего и функции военной юстиции, то почему его начальник самым возмутительным образом прячет заявления главы администрации под сукно? И говорит, что поскольку ставшие жертвами растления и фактически работорговли девушки военнослужащими не являются, то он, Гамаюн, обязуется при первой оказии передать означенные заявления в гражданскую прокуратуру? Как понимать это издевательство? В особых случаях военная прокуратура обязана возбуждать дела по совершенным на военных объектах правонарушениям и преступлениям, вне зависимости от личностей фигурантов!