Водяной Верблюд на этот раз не отпрянул, и не сразу бросился наутек в иные времена. И не попытался изолировать источник опасности вневременным коконом. И даже не лягнул. Он плюнул. Озлобленно, далеко, метко.
Громадный сгусток плевка летел со сверхзвуковой скоростью, но импульсы от “двойки” неслись навстречу еще быстрее, и попадали в цель, и корежили управляющие цепи Верблюда, разрывая одни из них и замыкая новые. Верблюд становился иным. Верблюд вопил от боли, и ухо человека не могло слышать этого вопля, но на многие сотни километров окрест у людей появилось странное чувство – словно вниз по хребту им вели самым кончиком, самым заточенным до невидимости жалом клинка – и клинок этот в любой момент мог податься вперед, ломая позвоночник взрывом убийственной боли.
А потом все кончилось.
8.
Пульс стучал в виски, как конские копыта, а потом оказалось, что это действительно копыта, потому что Лягушонок их увидел – копыта и бабки нескольких лошадей, а больше не увидел ничего, голову было не поднять, да ему и наплевать, кто сидит на спинах этих коней, езжайте себе, как ехали, мы вас не трогаем, вот и езжайте… Пальцы его, впрочем, чуть дрогнули, словно попытались потянуться к раскаленному на солнце автомату. Рефлекс чистой воды. Чистой… Воды…
А затем кожа бурдюка льнула к треснувшим губам, и рука осторожно придерживала его голову, и – появилась вода, сначала просто стекавшая по подбородку, потом Лягушонок глотнул, и глотнул еще, и пил, захлебываясь, а потом желудок скрутила судорога и вода хлынула обратно, но это было не страшно, потому что воды оказалось много… Мелькнула мысль, что в жизни таких чудес не бывает, и что он уже умер, и по какой-то ошибке в списках угодил чуть выше, чем положено – мелькнула и тут же исчезла.
Потом он попытался взглянуть через плечо на Багиру, ничего не получилось, мышцы шеи не поняли или не поверили, что умирать от обезвоживания и коллапса не придется. Лягушонок вдруг сообразил, что голос, звучавший в его ушах, – говорит по-русски. Он посмотрел на говорившего. Тот оказался Андрюхой Курильским. Сомнения в реальности чуда окончательно рассеялись. С этим раздолбаем Лягушонок был достаточно хорошо знаком, чтобы понять: в ангельском воинстве Курильскому не светит даже должность последнего обозного солдата…
Смысл слов бывшего сослуживца Лягушонок стал понимать чуть позже.
– …ну я Васе-то и говорю, Скоробогатову: езжай, мол не сомневайся, не оставим Сашку на берегу пропадать, о чем разговор…
Лягушонок наконец смог с помощью Андрея сесть, прислониться спиной к каменному обломку и посмотреть на Багиру. Она тоже пила из бурдюка, который ей подавал молодой парнишка-сугаанчар. Что-то не так оказалось у парня с руками, что-то не в порядке. Но что – Лягушонок понять не смог. Курильский продолжал:
– Но что ты Ирку вытащишь… никто, извините, и подумать не мог. Не повезло ей, месяц прохромает, не меньше…
Лягушонок попытался сказать ему, чтобы раскрыл пошире глаза и убедился, что хромать Багире всю оставшуюся жизнь, – но не смог. Губы, язык, гортань – не слушались. Он попытался покрутить пальцем у виска – тоже не получилось. Впрочем, собеседник и без того понял значение красноречивого взгляда.
– Нога оторванная – чепуха, – заявил Андрей с великолепным апломбом хирурга, пришившего на законное место не один десяток утраченных ног. – У нас тут знахарь на кочевье объявился, ему такое вылечить, как два пальца… В смысле, как восемь… Вон, на Саанкея гляньте. Каково?
Паренек, повинуясь короткой фразе на языке сугаанчаров, показал кисти рук. На левой было пять пальцев. На правой – восемь.
– Во! Видали! Фирма веников не вяжет. Айболит энд Компани. А сутки назад пацан пластом лежал, к Тенгри-Ла собирался… Так что все путем будет. Этот Айболит говорит, что через полгода три лишних пальца отпадут, а еще через год одну лапу от другой не отличишь… Ты чего, Сашка?!
Лягушонок смотрел на Багиру странным взглядом, значение которого Курильский не понял. Она попыталась что-то сказать, ничего не вышло, из крохотных трещинок на губах показались алые капельки крови – и смешались с каплями воды… Тогда Багира успокаивающе кивнула головой.
– Так что все путем, сейчас чуть оклемаетесь, поедем к нам, отпуск вам всяко по здоровью положен, а может, и насовсем останетесь, сколько пахать-то на дядей в больших погонах, дом заведете, детей опять же…
Ира Багинцева слушала успокаивающий треп Курильского и улыбалась – не обращая внимания на кровь и лопающуюся кожу на губах…
9.
“Двойка” не рушилась. Она растворялась, как растворяется кусок рафинада, угодивший в кипяток. Серые плити облицовки уже исчезли, сквозь слой пузырящейся едкой слизи виднелся каркас из стали и бетона – похожий на скелет кошмарного динозавра, вставшего в агонии на дыбы.
Каркас расползался, проседал внутрь – почти беззвучно, лишь шипение доносилось до завороженных этим зрелищем людей. Холм быстро уменьшался по высоте, расползаясь на все большую площадь. Даже здесь, в двух километрах, воздух был пропитан едким химическим запахом. Земля подрагивала.
– Ну ни хрена себе… – протянул Стасов. Других слов у него не нашлось.
Майор Кремер отвернулся от бесформенного месива, в которое превращалось стоившее многие миллиарды чудо техники. Припав к биноклю, он всматривался в озеро, пытаясь увидеть знакомый двугорбый силуэт там, откуда прилетел чудовищный заряд.
Ничего.
Только бескрайняя серая гладь сливалась на горизонте с синим небом. И лежала с трех сторон Великая Степь, протянувшаяся на тысячи лет и тысячи километров. А позади – Девятка, задуманная и существовавшая лишь как придаток к погибшему техническому монстру… Монстр умер. Надо было жить дальше.
– Поехали обратно, – сказал Кремер. – Не на что тут смотреть. Дел очень много…
ЭПИЛОГ
Великая Степь, Прибалхашье, 24 августа 1972 г.
– Знаешь, что мне все это напоминает?– спросил Паньков. – Кирпич! И не из глины-сырца… Сдается мне, что наш нынешний хреновый силикатный кирпич веков через пятнаднать-двадцать во что-то примерно такое и превратится… Похожей трухой и рассыпется…
Буялов уселся на край шурфа. Размял беломорину, продул мундштук, закурил. Сказал язвительно:
– И что теперь? Сменишь специальность? Рванешь в археологи? И сразу – переворот в науке. Диссертация “Силикатно-кирпичные заводы Великой степи II века до нашей эры”. А то еще можно в уфологи податься. Прилетели зеленые человечки в тарелочке, да и поделились космическим умом-разумом – научили аборигенов кирпичи лепить. Хреновые, правда. Силикатные.
Паньков привык за сезон к манере разговора напарника. И на подколки не обижался давно. Но сдаваться в защите странностей здешних мест не собирался.
– А фляга? Из третьего шурфа? Откуда в этих слоях алюминиевая солдатская фляга?
Он вынул из мешка и продемонстрировал измятую емкость.
– Откуда, откуда… От верблюда! Тут поблизости кто только не рылся, начиная с тридцатых годов каждый сезон кто-то копается… В прошлом году ребята из “Каздрагметзолота” в Гульшаде квартировали, да Кононенко – тридцать седьмая ГРП – считай, под боком. Пара сотен кэмэ степью не крюк… Может, его орлы и оставили фляжку-то…
– Ага. А землю по слоям в мешочки складывали. И аккуратненько потом зарыли – слой за слоем.
Буялов поморщился. Геологи Кононенко, действительно, подобной деликатностью не отличались. Вот сайгаков в степи побраконьерствовать, окорока отрубить, а остальное гнить бросить – это пожалуйста… И Буялов зашел с другого фланга:
– Ты мне ответь: за что вояки конторе деньгу отстегнули? Чтоб им провели съемку и разведку под военный городок? Или чтобы устроили всесоюзную дискуссию о происхождении ископаемых алюминиевых фляг? Работа выполнена, можно рапортовать: грунт на полуострове устойчивый, представляющие интерес месторождения и археологические ценности отсутствуют. Все. Платите аккордную премию… Или ты в ней не нуждаешься? В Фонд Мира переведешь?
Против такого довода не возразишь – и Паньков прекратил спор. На лице его, впрочем, сомнения отражались. Буялов решил слегка сменить тему:
– С твоими идеями тебе бы с Толиком потолковать… Я не рассказывал – в Киеве с ним познакомился, на “Художественном творчестве ученых”… Сам-то он математик, малюет так себе, что-то абстрактное, но мысли порой выдает – закачаешься…
Буялов неплохо рисовал и писал маслом. Два его творения – картина “Геологи на привале” и портрет ударницы соцтруда Кирсанбаевой – оживляли своими яркими красками унылую колористику Коунрадского ДК.
– Не помню вот фамилию этого Толика, – продолжал Буялов. – Вроде как Хоменко, а может и нет… Не помню. Вмазали мы тогда крепко, адресами обменялись, да бумажку куда-то я засунул с пьяных-то глаз… Этот Толик тебе быстро бы все объяснил про фляжку твою. И вполне убедительно. Что слои тут не пятнадцативековой давности; что все геологические и археологические датировки – туфта, а исторические хроники – надувательство. И что вообще история человечества века три насчитывает, не больше… Так ловко все доказал бы – не подкопаешься. Знаешь, что ахинея полная – а с лету не опровергнуть… Если адрес найду, дам тебе. Этот Толик твоей флягой живо заинтересуется…
Но Панькова перспектива знакомства со сбрендившим математиком вроде-как-Хоменко не привлекала. И он швырнул флягу в сторону озера. До воды та не долетела, закатилась в расщелину между камнями. На отчищенном от наростов алюминиевом боку было неровно нацарапано: “ХРУСТАЛЕВ 16 часть 2 рота.”
К О Н Е Ц
28.06.2002 – 14.09.2002
Примечания
1
ДШК – пулемет Дегтярева-Шпагина, крупнокалиберный. Устаревшая, но мощная и надежная машинка.
2
КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть. Аналог флотской МИС и гражданских ЖЭК, РЭУ и прочих ПРУ, ЖРУ и т.д. Впрочем, сантехники и электрики из КЭЧ ничем, в смысле скорости и добросовестности ремонта, от штатских коллег не отличаются.
3
Номера в/ч условные.
4
Плод недремлющей мысли какого-то особиста старых времен. В целях секретности территория, где располагалось “сооружение N2” (т.е. “двойка”) – именовалась “площадкой N1”. “Единичка”, понятно, находилась на “площадке N2”. Конспирация…
5
Изделие 13Н7 состояло из пяти полностью дублирующих друг друга машин, способных работать как автономно, так и в связке. Линейкой именовалось как каждое из пресловутых пяти устройств, так и помещение для его размещения – с хорошую волейбольную площадку размером.
6
Первогодки, штудирующие премудрости Устава караульной службы, а также многие в панике взывающие о помощи штатские, – не догадываются, что слово “Караул” завезли к нам конники Батыя как раз из Великой Степи. Караул – на многих тюркских языках значит “стража”.
7
Степной джерид, в отличие от римских пилумов, африканских ассегаев и других видов дротиков явно вел свое происхождение не от легкого метательного копья, но от метательного ножа – с очень длинной оперенной ручкой-древком и большим, тяжелым лезвием. Способ метания тоже своеобразен – с круговым размахом, держась за конец древка – и с последующим в полете разворотом дротика тяжелым острием вперед.
8
Тронов, как и другой мебели, степняки не признавали. Что хан, что табунщик сидели попросту, на полу шатра, скрестив ноги… Но хан – на тончайшей выделки белом войлоке, иным смертным запретном…
9
Полная классификация для интересующихся биологией: Царство – животные; тип – хордовые; подтип – позвоночные; класс – млекопитающие; отряд – приматы; семейство – гоминиды; род – Homo (хомо); вид – хомо прапорщикус вульгарус (прапорщик обыкновенный).
10
И в двадцатом веке казахи, монголы и прочие степные народы рыбную диету не приветствовали. Питаться рыбой – для кочевника высшая степень падения. Примерно как для русского человека пробавляться болотными лягушками и пиявками. Калорийно, конечно, но больно уж отвратно.
11
Кочевники не имели понятия о подшипниках и смазывали, избегая возгорания, деревянные оси кибиток свежевытопленным бараньим жиром. При его наличии, разумеется. Если орда перекочевывала с таким скрипом – дела у нее были плохи. Голод, или падеж скота, или иная гуманитарная катастрофа…
12
два слова густо зачеркнуты