Толстой Алексей Константинович. Собрание сочинений (Том 1) (-)

   - Кто тут? - спросила баба громко. - Ах ты бесстыдник, вот маменьке пожалуюсь...
   Миша выполз на волю и долго кружил около каретника, забредая в канавку и все думая о мочалке...
   Потом, на следующий день, сорвал дыню и понес той девушке на работу.
   Увидав рядом с ней вчерашнюю бабу, сел поодаль и, глядя в сторону, стал дыню есть. Тогда явился конюх Василий и сказал, что за эту самую дыню покажет Мише фокус - протащит сквозь щеку иглу с ниткой. Миша не поверил. Конюх Василий вынул из картуза иглу с черной ниткой и начал изнутри прокалывать щеку. Игла шла туго, и Миша морщился, потом Василий все-таки проткнул и, захватив конец пальцами, протащил иглу и нитку. На щеке осталось черное пятнышко. Съев дыню, Василий стал рассказывать такие штуки про девушку с мочалкой, что Миша убежал, расплакался.
   - Трус, - теперь ругал себя Миша, - постоянно упускал случаи. Когда Катенька меня поцеловала - нужно было решительно поступить. Эх!
   Это было настолько очевидно, что Миша приподнялся, замычав от боли. Потом опять повернулся, лег на спину, продолжал думать.
   Мысли бежали, бежали, бежали, но, добежав до маменьки Лизаветы Ивановны, спутались, и получилась каша - черт знает что...
   - Маменька, маменька! - повторил Миша. - Вот поеду завтра в Марьевку и сделаю предложение. Хочу жениться - и все тут... Я в расцвете лет.
   Миша не помнил - долго ли пролежал так, думая и вздыхая. Проснулся он в восемь часов и глядел на обои, пока не вошла Лизавета Ивановна и сразу дребезжащим голосом проговорила:
   - Спишь все, лентяй... и так тебя низ перетягивает.
   - Какой там низ, маменька! - сказал Миша отчаянным голосом. - Ничего такого нет... я не позволю!
   - Что?
   - Мамаша, - продолжал Миша, натягивая на себя шубу и все более утверждаясь в самостоятельности, - мамаша, я жениться хочу!
   И, не давая маменьке опомниться, окончил:
   - Все равно - убегу, женюсь.
   - На ком же, дурень, женишься? - удивясь, е любопытством спросила Лизавета Ивановна.
   - На Катерине Павала-Шимковской. Вчера я предложение сделал.
   - На потаскушке!.. Да ты с ума сошел! - Лизавета Ивановна всплеснула короткими ручками и вдруг засмеялась, трепыхаясь всем телом. - Одурел, одурел! Пойду в кухню, расскажу...
   - Индюшка! - прошептал Миша. - Ах, Катенька, душа моя, если бы ты знала!
   Он проворно выскочил из-под шубы, надел покойного папеньки сюртук, розовый галстук, часы и, обернув шляпу платком, чтобы не запылилась, пошел, топая ногами, на конюшню.
   По пути он слышал из кухни захлебывающийся голос маменьки и визгливый смех кухарки Марфы. Но Миша не обратил на это внимания: мысли его были далеко, белые брови решительно сдвинуты, - страсть закалила сердце за эту ночь.
   Гнедой мерин, добежав до косогора, откуда стали видны соломенные крыши Марьевки, колодцы, деревья на огородах и белый корабль церкви, пошел шагом, поводил боками.
   От села в унылую степь шли тощие телеграфные столбы с подпорками, словно от усталости выставили подпорки. У перекрестка дорог, в ямах, росли кусты шиповника.
   Рассказывали, что здесь стояла когда-то усадьба, но помещика убил его же кучер. Привязал к конскому хвосту и пустил в степь. Проезжая мимо ям, Миша остановил коня: навстречу ему, раздвигая ветки шиповника, поднялся человек. Поднявшийся взмахнул руками и присел, словно от безмерного отчаяния. Миша по шляпе и рубахе узнал Алексея,
   - Остановитесь, - дребезжаще закричал Алек-гей, - туда нельзя ехать. Боже мой, боже мой, что-то будет...
   Он схватился за голову. Миша испуганно спросил:
   - Что случилось?
   - Я убежал.... Сестру и старшину Евдокима связали, посадили в мирской амбар. Живы ли, не знаю... Что с папашей - тоже не знаю.
   Миша похолодел, затем ударило его в пот. Алексей вдруг опять замахал руками и полез в кусты.
   По дороге от Марьевки поднималась телега с двумя мужиками. Миша сейчас же поворотил лошадь, стал хлестать ее. Колеса запрыгали по целине. Но телега с мужиками удалялась спокойно. Мише стало совестно.
   "Что делать? Как ее спасти? Что сделаю один? - в волнении думал Миша. - Трус трус, - тотчас же повторял он, - а еще жениться хочешь..."
   Незаметно натягивая правую вожжу, описал Миша большой круг по целине, и испугался и обрадовался, увидав себя на прежней дороге, лицом к селу. Привстал в тележке. Село казалось мирным. Белела церковь.
   - Э! - воскликнул Миша. - Спасу!
   Ударил лошадь кнутом и быстро покатил под горку.
   Не доезжая церковной площади, у мирского амбара увидал он сильно шумевших мужиков. Мальчишки, чтобы лучше видеть, повлезали на крыши и ворота.
   Мужики стояли кругом, мешая проезду. Миша крепко сжал в руке кнут, сказал: "Эй, борода, посторонись-ка!" - но голос его потонул в общем шуме, а близстоящий крестьянин поставил ногу на подножку тележки и, глядя в глаза веселыми, подвыпившими глазами, проговорил:
   - Нет, барин, прошла ваша воля, теперь наша воля настала.
   У Миши задрожали губы.
   - Пусти проехать... - сказал он.
   - Что же, я тебя не держу. Да ты не к земскому ли? То-то я тебя вчера видал. Эй, ребята, - обернулся мужик к толпе, - барин-то к земскому чай кушать приехал!..
   Стоящие около тележки громко засмеялись, а веселый мужик продолжал:
   - С земским мы, милый, пошабашили, ищи другого... А дочка его с милым другом в амбаре спит...
   Опять захохотали мужики. Миша, выдернув вожжи, закричал пронзительно: "Пустите меня!" Голос его был визгливый и отчаянный, внушивший добродушно смеявшимся мужикам злое желание. Многие лица нахмурились. Из тесного круга послышался охрипший голос Назара:
   - Теперь, ребята, друг за дружку стоять твердо.
   - Что ж, - раздались кругом голоса, - разве мы зря.
   - Разве это закон - баба с нас деньги берет! А на что берет-то? На сладкое. С Евдокимом водку жрет. Веревку ей на шею да в воду - расправа короткая. Погуляла на мужицкие деньги...
   Назар опять начал говорить, но в это время закричал кто-то испуганно и задыхаясь:
   - Дядя Назар, дядя Назар, сейчас тятька из Утевки приехал, говорит стражники оттуда едут...
   Толпа сразу замолкла. Расталкивая локтями, продрался из круга Назар; увидев Мишу в тележке, спросил злобно:
   - Тебе что здесь надо?
   Миша, притихший было во время шума, жалобно улыбался. Теперь же вдруг покраснел от злости и, хлестнув кнутовищем по козлам, закричал:
   - "Бунтовщики, сию минуту пропусти... Знаешь, кто я?
   - Полегче, - тихо сказал Назар.
   - Сию минуту освободить барышню. Иначе... стражники... стражниками тебя...
   Мотая головой и губами, захлебнулся Миша слюной. Назар вытянулся и крикнул так, что все слышали:
   - Ребята, камышинский барин за стражниками послал, этот самый, - и указал "а Мишу...
   Толпа вздохнула. Возвышаясь над всеми головами, вчерашний красавец Сизов налег плечом на мужиков, подошел к тележке и левой рукой взял Мишу за грудь... Мокрые волосы падали Сизову на медно-красное лицо, из открытого рта пахло вином. Миша забился, затих ненадолго, тонко закричал, как заяц, и ногтями стал отдирать руку Сизова. Закинув голову, закусил губы... Мужики, вытянув шеи, молча глядели. Назар, взявшись за железо тележки, насупившись, смотрел Мише в лицо. Сизов, как бы примериваясь, встряхнул Мишу на левой руке, отвел правую, долго стискивая мозолистые, черные пальцы. Вскрикнув вдруг ее своим голосом, сухо ударил Мишу в переносье.
   Миша мотнул головой, лошадь дернула, и множество рук потянулось, вытащило из тележки и смяло тело.
   - Девку, девку давай сюда! - закричал, народ... Пихаясь, хлынула толпа к амбару, открыла дверь.
   На мгновение поднялась и канула вниз оттуда черная, с разинутым ртом, голова Евдокима Лаптева...
   Согнув в розовой рубашке спину, первым вскочил в амбар Сизов. В узкой и темной двери теснились мужики... Покрывая все голоса, вылетел из амбара долгий, острый женский вопль.
   Старуха, гонявшая ребят хворостиной, перекрестилась:
   - Задавили рабу божью.
   По площади к толпе, подобрав полы капота, бежал без шляпы, гримасничал и спотыкался старый седой Павала...
   Лизавета Ивановна похоронила Мишу в саду и до зимы лежала больная. Земский врач к ноябрю поставил ее на ноги, и кухарка Марфа по вечерам опять ходила спрашивать: "Каки каклеты варить на завтра?"
   Лизавета Ивановна, подперев щеку ладонью, по целым дням сидела у окна за рабочим столиком. На вопросы Марфы отвечала:
   - Да все равно, Марфуша, готовь что-нибудь... Ведь... ведь...
   Губы Лизаветы Ивановны начинали дергаться, слезы повисали на ресницах, и Марфуша, громко вздыхая, уходила на кухню, чтобы отвести душу в заунывной песне, слов которой она не понимала.
   Однажды вечером залаяли собаки. В сенях послышался топот промерзших валенок и голоса.
   Лизавета Ивановна, как в лихорадке, задрожала всем телом. Марфа побежала отворять. В коридор вошел запорошенный снегом Алексей, поддерживая под руки отца. Голова Павалы была обвязана пуховым платком...
   Увидев гостей, Лизавета Ивановна громко зарыдала, замахала руками.
   - Мы с папашей обогреться хотели, - сказал Алексей, - папашу со службы уволили, мы на родину едем, а лошадка у нас одна...
   Тогда Лизавета Ивановна обняла старика Павалу, прижала Алексея к своей груди и повела в столовую, где кипел самовар, а за окнами выла вьюга, и старый дом дрожал под ветром.
   - Покушайте, покушайте, - говорила Лизавета Ивановна, - вы бездомные, а мне жить незачем... Оскудели мы...
   Павала голодными глазами глядел на масло. Алеша молча сидел в тени, щеки его совсем вытянулись и глаза стали огромны. Лизавета Ивановна проговорила трясущимися губами:
   - Вот как мы с вами сосватали дочку вашу е моим... дуралеем...
   Павала перевел глаза с масла на чайное полотенце, которым Лизавета Ивановна вытирала глаза, и сказал вдруг, беззубо улыбнувшись:
   - А помните, как он мне поросеночка привез?
   КАЗАЦКИЙ ШТОС
   Наш городок был взволнован, как лужа в грозу, ночным приключением у штабс-капитана Абрамова; с утра в управлении чиновники облепили стол столоначальника Храпова, которому всегда и все известно, офицеры в собрании пыхали друг на друга папиросками и выпили сгоряча у буфетчика всю содовую; а барышни с ямочками на локтях (наш городок издавна славился такими ямочками) умирали от любопытства и смотрели сквозь тюлевые занавески на улицу в надежде - не пройдет ли мимо неожиданный и страшный герой.
   А на улице медленно падал, со вчерашнего еще дня, первый снег, садясь на соседние крыши, за решетки палисадников, а на столбах ворот и на подоконниках лежали из него белые подушки, в которые приятно опустить пальцы, вынув их из теплой варежки на мороз.
   И повсюду и в комнате гостиницы "Якорь", где остановился Потап Алексеевич Образцов, был тот же ясный и прохладный свет.
   Потап Алексеевич, лежа в помятой рубашке на кровати за ширмой, курил крепкие папиросы и морщился, говоря с досадой:
   - Фу, как это все неловко вышло... не офицеры здесь, а бог знает "то. Я давно говорил: запасный офицер, будь он хоть сам полковник, карту в руки взять не умеет и больше все лезет в лицо. А я тоже хорош - с первого раза закатил им казацкий штос... Нет, нет, сегодня же марш отсюда...
   Потапу и не хотелось вставать и было скучно одному в номере; свесив с кровати голову, он поднял сапог и бросил его в дверь, призывая этим полового. Половой тотчас вошел, накинув для уважения поверх тиковых штанов и косоворотки фрак с продранным локтем.
   - Что это у тебя, братец, прыщи на носу? - сказал Потап, с отвращением глядя на полового.
   - Бог дал-с, - ответил тот и почесал босой ногой ногу, приготовляясь этим к долгому разговору.
   - А что, меня еще никто не спрашивал?
   - Да заходил офицерик один, обещался еще наведаться.
   - Что ему нужно? - воскликнул Потап, скидывая на зашарканный коврик полные ноги. Половой живо подскочил и натянул на них панталоны со штрипками. Потап встал у зеркала и конской щеткой стал расчесывать львиные свои кудри с проседью и русую бороду на две стороны, подбородок же был гол, то есть с пролысинкой.
   - А что, офицер сердитый . приходил? - спросил Потап сквозь зубы.
   - Нет, не сердитый. Офицерик маленький, зовут Пряник.
   Тогда Потап сел на диванчик и выпустил воздух из надутых щек; да и было отчего.
   Вчера вечером (Потап заехал в наш городок на днях) у штабс-капитана Абрамова устроили в честь приезжего гостя банчок. Ночью, часу в пятом, когда оплывшие свечи были усажены снизу, как ежи, окурками, когда молодой офицер уже лил вино на расстегнутый мундир, когда старые капитаны отмахивались только от табачного дыма, лежа на оттоманке, а пьяный денщик силился, сидя у двери на полу, раскупорить бутылку, тогда Потап Образцов вдруг предложил казацкий штос.
   Все очень удивились, ответив, что такой игры в полку не знают. Потап приказал денщику подать пунш и, когда все его выпили, встал и объяснил примером.
   Наметив около банкомета пачку кредитных денег, вдруг дунул на свечи, левой рукой схватил штабс-капитана за воротник, правой - кредитки и, как из пушки, крикнул:
   - Штос!
   В темноте офицеры полезли друг на дружку, прапорщик Бамбук выстрелил даже. Потапа у самой двери схватили за ноги, отняли деньги, помяли, и вообще вышло совсем не то, ие по-товарищески и противно законам игры.
   - Теперь всего можно ожидать, - сказал, наконец, Потап, поджав под диванчик ногу. - В сущности, что есть нравственность? - выдумка дам и разночинцев, а мы выше мещанских понятий. Нужно только уметь уважать себя.
   Так рассуждал Потап, любя иногда отвлеченные мысли, а за дверью офицер тихонько позвякивал шпорой.
   - Звенят, - сказал половой, которому надоело торчать перед Потапом, впустить, что ли?
   Потап поднялся, сказал: "Проси", и шагнул к двери, в которую пролез маленький, розовый, с черными усиками офицер, по прозванию Пря"ик.
   Потап раскрыл руки и притиснул офицера к себе, целуя в щеки. Пряник же, встав на цыпочки, поцеловал Потапа в губы.
   - Я пришел-с, - сказал офицер, заикаясь, - с покорнейшей просьбой объяснить мне игру в штос.
   - Ого-го, батенька, это серьезная игра. А, кстати, офицеры ие собираются меня бить?
   - Что вы, да все от вас без ума.
   - Ну, - сказал Потап, - уж и без ума... Вы все славные ребята; мы еще перекинемся. А сведите-ка меня, покажите ваших дам; кстати, вчера я видел мельком прехорошенькую бабенку.
   - Боже мой, это была Наденька Храпова. Я весь в поту, когда думаю о ней.
   Пряник действительно, ослабев, сел на стул. А Потап принялся громко смеяться.
   Наденька Храпова каталась в это время на катке, куда Потап и Пряник пошли вдоль Дворянской улицы, причем Пряник припрыгивал на ходу. Потап же, надев цилиндр набекрень, распахнул волчью шубу и разрумянился, поводя выпуклыми глазами. Навстречу через улицу перебежал чиновник в башлыке, с ужасом глянул в лицо Потапу и, пропуская его, прижался к стене, втянув живот.
   - Удивляются вам очень, - сказал Пряник вкрадчиво, - вы ужасная знаменитость.
   - Ну уж и знаменитость, - сказал Потап.
   А Пряник просунул руку Потапу под локоть и строго взглянул на барышень, которые, хихикая, скользили по снегу противоположного тротуара. Гимназисты, чиновники, мещанки с подсолнухами - все шли на каток и все оглядывались на Потапа. Вдоль улицы, разметая снег, летел полицеймейстер на отлетной паре. Увидев Образцова, он приложил два пальца к шапке, и воловий затылок его покраснел от удовольствия.
   На катке было черно от народа; играла духовая музыка, и всем известный пиротехник Буров ставил шесты и привязывал колеса для сегодняшнего фейерверка.
   К Образцову тотчас подошли офицеры, и штабс-капитан Абрамов с лиловым носом, хохоча, обнял его при всех, говоря громко, как труба:
   - Ну, Образцов, даешь ответный банк?
   Офицеры замолчали; подошли штатские в калошах, какой-то парень плевал семечками на спину Прянику и вытирал пальцем нос. Образцов сказал громко:
   - Даю ответный, прошу сегодня ко мне всех.
   - А мы тебя штосом, - захохотал штабс-капитан, но все продолжали молчать, удивленные смелости Образцова.
   Потап только сейчас сообразил, как в руку ему сыграла вчерашняя выходка; намерения его были огромны, и недаром звал себя артистом Потап Образцов: он умел создавать события и потом пользоваться ими, оставаясь всегда отставным гусаром в душе.
   Сегодняшний день был словно бокалом шампанского натощак, и в ясной голове Потапа возник необычайный план.
   - Господа, - сказал Потап офицерам, - я вас покидаю для пары хорошеньких глаз, - и тотчас отошел, крепко держа Пряника. Пряник сначала шел спокойно, потом заволновался, перегнулся через перила и зашептал:
   - Вон она, Наденька, боже мой, она одна только и есть на катке.
   Действительно, Наденька, клонясь то вправо, то влево, скользила вдалеке по льду, придерживая иногда заячьей муфтой меховую шапку.
   Увидев Пряника и Потапа, Наденька круто завернула и села около мужа на скамейку, опустив глаза; не подняла Наденька глаз, когда Пряник представлял ей Образцова и когда Потап тайно вдруг и быстро сжал ее маленькую руку в белой перчатке, а только вспыхнула еще ярче и, вместо ответа, унеслась по .льду, тоненькая, как девочка, в узком платье и мехах.
   А столоначальник Храпов, которому Потап наступил на башмак, задрал серую бороду кверху и проворчал, глядя через очки:
   - Осторожнее бы надо.
   Столоначальник был вообще гадок, и его сейчас же оставили.
   А Наденька, обежав круг, прикрылась муфтой и блеснула из-за меха лукавым глазом на Потапа. Образцов перегнулся через загородку и негромко, но ясно сказал:
   - Милая.
   Наденька ахнула и задумалась. Опустив голову и покачиваясь, она медленно двигалась по льду; а потом сильно оттолкнулась и понеслась гигантским шагом. Пять раз обгоняла она Образцова, на шестой взглянула на него, как на солнце, и влюбилась.
   - Вы страшный человек, - сказала она, остановись у загородки и глядя из-под шелковых темных бровей.
   - Я люблю вас, - сказал ей Потап. Пряник отошел, сморкаясь.
   - Какие вы пустяки говорите, - прошептала Наденька, и круглое лицо ее в ямочках и родинках стало нежным.
   Дальнейшему разговору помешал подошедший столоначальник. Потап только успел спросить - будет ли Наденька на катке вечером, и тотчас ушел. Пряник проводил его до гостиницы.
   У себя Потап раскрыл потертый чемодан, вынул из потайного дна "верную" колоду и, развалясь, крикнул полового.
   - Опять зовете, - спросил половой, - что надо?
   - Вот тебе на чай, хоть ты и дурак, как я вижу.
   - Никак нет, - сказал половой, - "е дурак. Это вам насчет верной масти подкинуть? Я могу.
   - Молодец, вот тебе еще на чай.
   Половой разгладил бумажки на ладони, подмигнул и сказал:
   - К нам летось тоже один жулик приезжал...
   - Пошел вон! - воскликнул Потап.
   Половой сейчас же выскочил, унося колоду. Потап раскрыл стол, бросил на диван медвежье одеяло, попрыскал в комнате одеколоном и раскрыл форточку, заложив руки за голову. На бороду ему и лицо сели снежинки. Потап вдохнул пряный и морозный холод и сказал:
   - Потап, ты дурень, она погубит тебя. Бедная девочка. А все-таки ей нужно узнать счастье.
   Офицеры пришли все сразу; за ними протеснились трое штатских в нафталиновых сюртуках и, не смея сесть, стали у печки.
   Штабс-капитан упал "а диван и захохотал, потирая руки. Потап сел напротив, и его тяжелое, в бакенбардах, лицо с орлиным носом словно повисло меж двух свечей.
   Офицеры обступили стол, Пряник сжимал в руке мокрую кредитку.
   Образцов вынул дорогую табачницу, закурил, пуская дым сквозь усы, положил гладкий портсигар перед собой и, постучав по столу, крикнул половому, чтобы принес карты. Потом с треском разломил колоду и, опустив глаза, сказал:
   - Прошу, игра начата, в банке тысяча, Диван затрещал под штабс-капитаном.
   - Половина, - сказал он с трудом.
   Штатские отошли от печки и нагнулись над свечами.
   - Дана, - спокойно ответил Образцов во время молчания, когда слышался только шелест карт.
   Так началась игра. Ловкие руки Потапа словно летали над столом, разбрасывая "верные" карты, и, отдав первые ставки, он стал брать, складывая деньги под табачницу. Лицо Потапа точно окаменело, и, словно освещая его, поднимал он иногда злые, серые глаза.
   Штабс-капитан сидел с распухшим носом и вытирался, офицеры хмурились, иные грызли усы и торопливо доставали бумажник, штатские осмеливались даже наваливаться сзади на спины. В номере с полосатыми обоями было душно и прокурено. Вдруг на улице затрещали выстрелы, и морозные узоры на окнах осветило багровым светом.
   Потап выронил колоду и, поспешно встав, подошел к окну. Там, наискосок, на катке вертелись огненные колеса, трещали бураки, рассыпались фонтаны. И в этом аду бегал, с развевающимися рыжими волосами, и все поджигал сам пиротехник Буров.
   Образцов быстро повернулся, обхватил вставшего подле Пряника за плечи и шепнул:
   - Ради бога, ты меня любишь?
   - Хочешь, я палец отрежу, - прошептал Пряник.
   - Хорошо, я верю. Милый, беги сейчас на каток, скажи ей, что я люблю, надень коньки, катайся с нею, я приду.
   - Образцов, что же вы, - зашумели офицеры, - мы ждем.
   - Одну минуту, господа. Пряник, беги же. Потап вернулся к столу, сдал карты, облокотился и, улыбаясь, задумался.
   - Да ты, братец, раскис! - воскликнул штабс-капитан. - Не вовремя, братец.
   Образцов посмотрел на него, топорща усы, потом осторожно двумя пальцами взял несколько карт, рванул, бросил под стол и сказал:
   - Спросим новые, правда? Эти попачканы.
   На катке в это время по темному льду, по отблескам пламени из десяти адских колес, свиваясь и легко наклоняясь, проносились, как тени, барышни и гимназисты; загородку облепил черный народ, на заборах торчали головы и скрюченные мальчишки, а на льду на скамейке столоначальник Храпов брезгливо морщился, отворачиваясь от жены.
   - Я не знала, когда выходила замуж, что вы мучитель, - говорила ему Наденька, вынув из муфты платок. - Что я сделала вам плохого? Господин Образцов высшего общества, и у него манеры, а вы ко мне придираетесь. И вообще вы должны помнить, что я молодая женщина.
   Столоначальник, который терпеть не мог ни катка, ни фейерверков, обиженно молчал. Наденька прикладывала к щекам платочек. Вдруг она увидела подбегающего Пряника, поднялась навстречу, подала ему руки и, взмахнув краем юбки, унеслась по льду.
   - Он вас любит безумно, - сказал Пряник, задыхаясь.
   - Тише, - прошептала Наденька, - за нами следят, - и углы ее. нежного рта воздушно усмехнулись.
   Так скользили они и кружились, то вступая в пламя фонтанов, то пропадая в тени, и все говорили об одном, торопясь и перебивая. А длинные, зыбкие тени двигались по зеркалу катка, и много было тонких, и тучных, и наклоненных вперед, и взмахивающих руками, то сцепившихся, то пишущих круги, но ни одна тень не походила на Образцова.
   Наденька, наконец, примолкла и опечалилась. Пряник оглядывался на ворота. Наконец он потихоньку сжал Наденькины руки и сказал:
   - Его не пускают, я уж знаю, там идет страшная игра. Наденька, если бы вы знали - он герой, честное слово.
   И Пряник, сбросив коньки, побежал наискосок в гостиницу, где у подъезда стояла тройка и толстый ямщик похлопывал рукавицами.
   Распахнув дверь, Пряник в табачном угаре увидел Образцова, который, сложив на груди руки и закинув голову, стоял у стенки; на него напирал штабс-капитан в расстегнутом мундире; офицеры, протягивая руки, грозились и негодовали; Бамбук, позади всех, размахивал саблей; штатские, увидев Пряника, стали объяснять, что Образцов, обыграв всех, увиливает теперь от игры...
   - Пряник, - воскликнул Потап сквозь шум, - она ждет, да?
   Пряник, мотнув головой, сделал страшные глаза и показал за окошко. Потап топнул ногой и крикнул:
   - Хорошо, мне нет больше времени, я ставлю последний раз все деньги, прошу идти - ва-банк. Пряник, мечи, мне они не верят.
   Потап бросил на стол толстую пачку денег и отвернулся к окну. Пряника подхватили, сунули колоду в руки, штабс-капитан, ломая мел, пометил карту, и Пряник стал класть направо и налево.
   - Скорее, - крикнули ему.
   - Бита, - ответил он шепотом. Штабс-капитан схватился за голову и сел на пол.
   Тогда Потап, криво усмехаясь, повернулся от окна и сказал:
   - Ну что, теперь отпустите меня?
   - Нет! - заорал Бамбук, Штатские стали у дверей, а штабс-капитан простонал:
   - Не пускайте его!
   - Хорошо, - продолжал Потап, - тогда окончим игру, как вчера.
   Он приостановился, провел по волосам и вдруг крикнул:
   - Казацкий штос!
   Штабс-капитан, вскочив, кинулся на стол, который затрещал и повалился вместе с ним; погасли свечи, и на обоях затанцевали тени рук и голов и красные пятна огней.
   Потап в это время, выбежав с Пряником на мороз, вскочил в сани, пересек улицу и, остановив тройку у ворот катка, сказал Прянику:
   - Милый, скорей, скажи ей, что я умру, если не придет.
   Но из ворот в это время вышла Наденька; столоначальник сзади нес ее коньки. Наденька ахнула и прижала муфту к груди. Потап взял ее за руку, сказал: "Ваш муж один найдет домой дорогу", и потянул к себе. Наденька, слабея, ступила ногой на подножку, Потап увлек ее в сани, крикнул: "Пшел", и прозябшие кони рванулись вскачь.
   Столоначальник тотчас же побежал в другую сторону за полицейским, а Пряник, до которого из морозного вихря долетели слова Потапа: "Скажи всем, что сегодня я был честный человек", долго еще стоял у ворот катка, снимая и надевая белые перчатки.