Толстой Алексей Константинович. Собрание сочинений (Том 1) (-)

   - А ты не врешь? - спросил Лопыгин, приподнявшись, и сел на корточки.
   - Вот, с чего мне врать; я, чай, крещеный, - и Ванька закрылся с головой, бормоча перед сном несвязное.
   Лопыгин долго глядел на звезды, думая все об одной мечте своей заветной - золотой реке; а потом неслышно встал, свернул полушубок и, перепрыгнув через забор, пошел по светлой дороге к выселкам, стуча подковками.
   Над озером встала из-за темного леса красная луна, и дорога от нее, расширяясь, как меч, протянулась до крытых соломою хат у самой воды.
   Подойдя к крайней мазанке с одним окном, прикрытым ставней, сотворил Лопыгин крестное знамение и стукнул в дверь кольцом.
   - Кто там? - ответили на стук так поспешно, что Лопыгин отступил в испуге, но в дверь уже просунулась женская голова, вглядываясь.
   - Вот, - сказал Лопыгин, показав полуштоф, и потряс пятаками, - гадать пришел, сделай милость.
   - Входи, - ответила голова и скрылась. Лопыгин вошел, нагнувшись на пороге, в хату. По стенам и на потолке висели пучки трав и ладанки; посреди пола лежала кошма, и на подушке спал рыжий кот.
   "Отлично, - подумал Лопыгин, - все в порядке", - и повернулся к Василисе.
   На лавке перед ним сидела молодая баба, полногрудая и краснощекая, заплетая распустившуюся во сне косу.
   - Ишь ты, - сказал Лопыгин, но Василиса словно кольнула его злыми глазами.
   - Потерял, что ли, что, или нашел не вовремя, - сказала она, - не ври только, все равно насквозь тебя вижу и под тобой в земле на сажень вижу.
   - Но, но, - молвил Лопыгин и, поставив полуштоф на лавку, пятачки прикрыл ладонью, - ищу я, Василиса, одну вещь.
   - Золото ищешь?
   - Что золото? В земле много, ни крови на нем, ни пота, - чистое, бери только.
   Василиса налила водку в стакан и, выпив, вытерла рот рукой.
   - А ты не забоишься?
   - Чего бояться-то, - сказал Лопыгин, но попятился к двери.
   Василиса из-под лавки взяла ведро, коптилку поставила около и, наклоняясь, стала шептать:
   - Вода ключевая, дождевая, болотная, беги, точи белый камень на камне сундук, в сундуке кочет, в кочету лежит, что найти хочу. Кочеток воспоет, лес зашумит, земля расступится; направо не вижу, налево не гляжу, а гляжу под собой на аршин; вода в земле гудет; золото глаза сосет.
   Косы Василисы упали, пальцами вцепилась она Лопыгину в руку и забилась:
   - Беги, мужик, торопись! - и, закричав не своим голосом, опрокинулась на лавку.
   Сколько ни тряс ее за рукав Лопыгин, - ничего не добился от ошалелой бабы, а когда вышел на волю, дверь с силой за ним захлопнулась и звякнул затвор.
   - А ведь она про мой забой рассказала! - воскликнул Лопыгин, став посреди дороги. - Налево я бил, - ничего не нашел, и направо тоже, а бить мне нужно под собой на аршин.
   И Лопыгин, щелкнув языком, пустился бежать к огороду, где спал Ванька.
   2
   Когда Лопыгин, став в петлю каната, опустился в шурф - неширокий колодец, кое-как укрепленный досками, Ванька кричал сверху:
   - Осторожнее, Василий, как бы обвала не было, вода очень напирает! Хозяин приезжал, ругался.
   Лопыгин поглядел вверх, где птичьим свистом звенело утро, потрогал доски сруба и, перекрестясь, ударил киркой.
   Забой за ночь затянуло красноватым илом, и пришлось долго откапывать отверстие, куда, согнувшись, можно залезть, работая заступом с короткой ручкой.
   Подпорки расшатало, и сквозь щели выпирал грунт, как тесто.
   - На аршин под собой, - бормотал Лопыгин и, напирая грудью на черенок, выбрасывал почву назад между ног.
   - Все ил да ил, - говорил Лопыгин, - где тут золоту быть, - и, сняв рукавицу, чтобы вытереть пот, заметил, что стойки ползли вместе с илом в глубь вырываемой ямы.
   "Беда", - подумал Лопыгин.
   Минуту можно еще пробыть в забое, но затем рухнула бы земля, засыпая человека и золото.
   Понял это Лопыгин и, стиснув зубы, нажал спиной и боком на подпорки:
   - Господи, благослови!
   Со всей силой ударил лопатой, еще и еще раз; хрустнула галька; гнулись подпорки, и, захватив руками обнажившегося песку со дна ямы, выскочил Лопыгин задом из забоя, и с гулом рухнула за ним земля, ломая крепи.
   А между сложенных ладоней Василия, тяжелый и матовый, лежал самородок.
   - Василий, - кричал сверху Ванька, - жив ты, эй, эй!
   Лопыгин дернул за канат и, когда, скрипя, поднял его ворот из холода и сырой темноты на теплую траву поляны, ахнул Ванька, ударив ладонями по бокам.
   По бородатому лицу, спине и рукам Лопыгина, запекаясь, текла кровь, колени тряслись, и, опустясь на землю, сказал он чуть слышно:
   - Водицы.
   Но самородок, веский и холодный, лежал в кармане, воплощая далекое странствие на север Урала и отыскание заветного долочка, где залегла несметной цены золотая река.
   Оправившись, Лопыгин сказал Ваньке, что работать больше у хозяина, через которого чуть жизни не лишился, не станет; умылся на озере, переменил рубаху и к вечеру пошел в выселки, сам думая: зачем пошел?
   - Первым делом вина выпить, - сказал Лопыгин, - а потом смекнем.
   Проходя мимо Василисиной мазанки, Лопыгин обернулся, - так и есть: подняв раму, глядела на него румяная Василиса, не мигая, зелеными глазами.
   - Гуляю, - сказал ей Лопыгин, - видишь ты, какая толстая, - и он вошел в хату.
   - Плачу за все.
   Василиса молча накрыла пестрой ширинкою стол, принесла еду, вино и села рядом, сложив голые до локтей руки под грудями.
   - Что ты глядишь, - сказал Лопыгин, - как корова на новые ворота; деньги есть, - и гуляю.
   - Нашел? - спросила Василиса тихо.
   - Мало ли чего я находил, да тебе не докладывал; на, выпей.
   Василиса выпила, вздохнула и, прижавшись к Лопыгину, закрыла глаза.
   От горячего чая и водки, от Василисиных белых плечей захмелел Лопыгин и, бахвалясь, вынул самородок, стукнув им по столу.
   - Это видела! Значит, - я сам себе хозяин и завтра народ найму и всех увезу на машине. И тебя возьму - мне портки зашивать, - очень я лютой до работы. А вернусь, - куплю всю Расею.
   Лопыгин, сунув самородок в карман, поднял ногу и запел дурным голосом:
   ...Эх, да мальчишка...
   - Спать идем, - шепнула Василиса на ухо, - смотри.
   И, расстегнув кофту, показала Василию белые груди...
   ...Накинув шаль, вышла Василиса на дворик, поглядела, как звезды горят, и слушала тявканье вдалеке собаки.
   - Спит, чай, - сказала Василиса и, поведя от холода плечами, стукнула в забор, позвав: - Федя!
   На оклик заворчал кто-то, почесался, и через забор перелез высокий мужик, в армяке и сутулый.
   - Федя, - зашептала Василиса, - слиток у Васьки фунта на два, поутру нашел.
   Молча Федька пошел к хате, а Василиса повисла на его руке.
   - Не убей, смотри; не шибко бей. Федор стряхнул Василису и открыл дверь. Лопыгин спал у окна на кошме, закинув голову и подняв колено, рукой же в кармане крепко сжимал самородок.
   А когда скрипнула дверь, сразу проснулся и, увидав черное перед собой лицо Федьки-кота, ткнул в него сапогом и, вывернувшись из-под облапивших рук, выпрыгнул в окно.
   - Режут! - закричал он и, сжав зубы, пустился рысью, звонко стуча по крепкой дороге, к лесу.
   А за ним на длинных ногах бежал Федя и позади Василиса.
   Перепрыгнув через плетень, сосчитал Лопыгин шагов полтораста до лесу и понаддал, но вдруг встал, тяжело дыша, на краю узкого болота, соединяющего озеро с мельничным прудом.
   - Пропал, - сказал Лопыгин и прыгнул на кочку, на другую и погрузился по грудь в холодную грязь.
   Подбежавший Федя схватил его за волосы и потянул.
   - Не бей, - тихо сказал Лопыгин и, подняв руку с золотом, далеко отбросил самородок в плеснувшую воду: - Держи, Федя, ни тебе, ни мне.
   Василиса заголосила:
   - Батюшки, добро утопил! А Федя отошел, сказавши:
   - Что же, вылезай, Василий Иванович!
   ЭШЕР
   1
   Над морем по зеленым склонам, через мосты и повороты, бежит шоссейная дорога. Близ нее, у селения Лохны, стоит вот уже вторую тысячу лет кряжистый дуб, вершина его гола, расщепленная грозою, и только к югу над землей протянул он кривую и крепкую ветвь, покрытую листьями. Проходя мимо, всегда оглянется путник и, быть может, припомнит предание: когда весь еще дуб шумел зеленой листвой, собирались под ним в лунные месяцы абхазские князья и наездники судить и решать важнейшие дела. Дуб этот считался священным.
   Когда русские покоряли Кавказ - старый абхазский князь Анчабадзе произнес под дубом великую клятву и послал трех сыновей своих биться за свободу.
   Многие, многие тогда легли на поле славы, многие бежали в Турцию, не желая приносить покорность русскому царю. Из трех сыновей Анчабадзе вернулся только один, весь покрытый ранами и славой.
   Тучные земли от Самурзаканда до Сухум-Кале отошли от князя, заглохли сады, обвалились военные дороги в глубине гор. И в те годы священный дуб, где собирались абхазские воины, был расщеплен ударом грозы.
   Прошли годы. Из рода Анчабадзе остались трое: тот, что вернулся с войны, теперь уже старик, внучка его - Эшер да племянник - Джета, прятавшийся в горах за многие дела.
   Говорили, Эшер - самая красивая девушка в Абхазии, но видели ее всего раз, в студеную зиму, когда выпали большие снега и дед Анчабадзе вместе с Эшер спустились к морю на одном коне, спасаясь от голода.
   .......................................................................
   В духане "Остановись" за стойкой сидел духанщик Сандро. Из-под папахи торчал у него длинный нос, а под ним жесткие, как щетки, усы. Сандро щурил воровские глаза, усмехался.
   По другую сторону прилавка сидел урядник, по прозванию "Крепкий табак"; стуча ногтями по столу, он зевал, рыжая щетина на подбородке его вставала ежом, и позвякивали побрякушки ремней и оружия...
   - Скучно? - спросил духанщик.
   - Скучно, - ответил урядник, - очень скучно, понапрасну только время теряю, никто тебя не обидит...
   - Эх, не обидит, не обидит, - вздохнул Сандро и, качая головой, вылез из-за стойки и стал в дверях. За горы закатывалось солнце, заслоняемое краями древней, неведомо кем построенной башни; пунцовые и желтые облака потянулись дымами в закате. Перед духаном лесной хребет потемнел и в расщелинах задымился; внизу тихое и теплое море покрылось рябью. В нем, у края воды, поднялись зубчатые тучи, озолотились и побагровели; небо стало чище и зеленей; под месяцем зажглась звезда, и лунный серп стал ярче. У поворота белой дороги, под кипарисами, заверещали жабы, низко, над влажной травой, ныряя, стала носиться мышь.
   - Опять ночь, опять беспокойно, - сказал Сандро, затворил ставню и зажег лампу.
   - Как же он здесь появился? - спросил урядник, щурясь на свет лампы. Неужели ему головы своей не жалко?
   - Глупо спрашиваешь, - ответил духанщик, засовывая руки в широкие штаны. - Прошлым летом я к начальнику бегал, убери, говорю, пожалуйста, убери Джету Анчабадзе. Он скотину на ночь в хлев не загоняет: честный абхазец буйволов и на замок замкнет и собаку спустит; хорошо, говорю, пускай у Джеты буйволы гуляют. Но почему ему каждый праздник денег давай, вина давай? Ну, хорошо - бери деньги, бери вино... А зачем с ним приходят пятнадцать абхазцев?.. И он дает им мое вино, и барашка, и табак... И деньги отдает... А кто генеральшину дачу обокрал? Кто стражника к дереву кинжалом приткнул? Джета... Все Джета. Начальник меня благодарил, послал Джету ловить. А Джета в горах как по ровному полю скачет. Поди его поймай... И он с прошлой недели опять здесь появился... Он знает, что я тогда на него пожаловался... Послушай, "Крепкий табак", убей его, пожалуйста, я заплачу.
   И духанщик, присев перед урядником, сказал:
   - Ва! - погладил его по щеке...
   - Убей, убей, - сказал урядник, - это дело строгое...
   Так они разговаривали. Вдруг дверь распахнулась, и в духан быстро вошли два абхазца; один - рослый юноша в белой черкеске и пестром платке вокруг головы. Увидев урядника, он жйрко вспыхнул и прислонялся к косяку, ноздри его затрепетали, большие глаза глядели исподлобья. Товарищ его, в коричневом беш-мете и в башлыке, до половины закрывавшем черно-загорелое лицо, подошел к прилавку и грубо сказал:
   - Пить.
   Урядник даже зажмурился - такая у юноши была белая, красивая черкеска с золотыми гозырями. Сандро боязливо покосился, кряхтя, полез за прилавок, налил два стакана вина.
   - Один стакан, - крикнул черный. - Алек, мальчик, - не пьет...
   Алек, стоя у дверей, нетерпеливо переступил; черный, отерев усы, обернулся и что-то сказал гортанно; Сандро в страхе задвигал бровями, но урядник, развалясь, продолжал удивляться красивой черкеске...
   - Поздно, духан запирать пора, - робко сказал Сандро.
   Черный, подняв широкие рукава, мягко и быстро подошел к двери, поднял ладонь и прислушался.
   - Идет, - воскликнул он, отступил, склонился и, когда из темноты в светлуй дверь духана вошел третий, поймал у вошедшего полу и поцеловал, то же сде^ лал и Алек. Вошедший одет был весь в черное, бритую голову его прикрывал черный башлык с золотой кистью; на низком лбу резко сдвинуты брови, небольшие усы не закрывали рта, оскаленного в злой гримасе. На согнутом локте левой его руки сидел копчик, с бубенчиком и в колпаке...
   Духанщик, увидя вошедшего, попятился, раскрыл рот и сел на табуретку, - шапка у него свалилась. Урядник почтительно привстал; Алек, не поняв этого движения, прыгнул между ним и вошедшим, который, прищуря глаза, оглянул урядника, усмехнулся, быстро повернулся к двери, копчик взмахнул крыльями - и все трое вышли, сразу пропав в темноте...
   - Иди, иди за ним, - плюясь, зашептал Сандро, - это и есть Джета Анчабадзе. А те - его товарищи.
   - Что ты! - радостно воскликнул урядник. - Ну и атаман.
   - Поди убей его, пожалуйста, убей, он же за мной приходил, я сто рублей заплачу, бери сейчас деньги.
   Сандро полез в конторку. Урядник поднял стоявшее в углу ружье и проворчал:
   - И то сказать, если они не в законе... А кафтан у того важный, не пропадать же этакому доброму кафтану.
   Скоро огонь в духане погас. Ясный месяц, протянув серебряную полосу по морю, погнал густые тени от кипарисов и тополей, через луга и дорогу, на склоны, где в густых зарослях тявкали чикалки, а выше на лесных горах ярко горели костры: то армяне жгли на полянах сухой папоротник.
   2
   Джета, указывая пониже этих огней, сказал двум спутникам: "Идите к армянам и ждите, пока "Крепкий табак" в духане; когда нужно, я позову". Он приложил ко лбу пальцы и легко, как на цыпочках, пошел к полянке, где, привязанный к сухой ветви древнего дуба, стоял оседланный конь. Джета вынул из дупла ружье и бурку, прыгнул на коня, покрыв его буркой, взглянул на море, сбросил башлык и, нагнувшись, как ветер, поскакал в горы...
   А правее князя, прямиком по крутым обрывам, перекинув за плечи винтовку, карабкался "Крепкий табак". На открытых местах он перебегал согнувшись. Под луной горы чернели в сине-лиловом небе. Остро пахли травы. Шорохом и шуршаньем были полны заросли... Затем в горах гулко прокатился выстрел; ему ответили ущелья; сорвались, закликали ночные птицы.
   А еще правее взбирались к армянским огням черный, в коричневом бешмете, и Алек. Черный говорил:
   - Опять вернулись хорошие времена: Джета - настоящий абрек...
   Но он не успел окончить, вблизи грохнул тот самый выстрел. Алек кинулся за камень, и когда осторожно выглянул из-за него, спутник его лежал на земле ничком, держась за голову.
   3
   За горами по узкому ущелью прыгал по камням, бурля и пенясь, седой поток; над ним, прилепясь к скале, белела сакля старого Анчабадзе; по склону земля была распахана под чечевицу, за саклей, под защитой серых скал, росли, в давние еще времена посаженные, одичалые яблони; плодами их и кукурузной мамалыгой питались два буйвола, батрак, сам князь и внучка Эшер, Князь никогда не работал; в хорошее время он ходил бить копчиком перепелов, в плохое время сидел в сакле или у порога, поглаживая крашеную бороду; батрак, идя за плугом, кричал на буйволов, которые норовили залезть в воду; из воды их ничем уже не выгонишь - ложись на берегу спать; в синем небе над глубокой долиной плыли облака, бросая тени на снега высоких скал; там иногда, быстрее теня, пролетал рогатый тур; свистали перелетные птицы. В маленькое окошко сакли смотрела Эшер. Так проходили Дни.
   Поджав под себя ноги в черных шелковых шальварах, сидела княжна и распутывала шелк. На коленях У нее лежал осколок зеркала. Проводя мизинцем по бровям, она смотрела на свое смуглое лицо, широкое во лбу, с глазами такими большими и темными, что ей самой становилось жаль человека, который их полюбит. Потом глядела она на далекие снега, опускала на колени пряжу и, поглаживая босые ступни, пела старинные абхазские песни, которым научил ее дед...
   Когда свечерело, и снега порозовели, покрылись пепельными тенями, затем засиял на них лунный свет, и из ущелья заклубился туман, Эшер вышла на порог двери.
   - Ну, что же не едет твой Джета, - крикнула она деду, - видно, наврали, что он три дня в наших местах; мне-то все равно, хоть бы он совсем не приезжал.
   - Приедет, приедет, - ответил князь, поглаживая бороду, - сегодня будет большой туман. Может быть, Джета побоится погубить коня и не приедет.
   - Джета ничего не боится, - ответила Эшер. - Я не видела его целый год. Про какой ты говоришь туман?
   Но вот издалека докатился по ущелью выстрел. Эшер вытянула шею, прислушиваясь; четыре косы свесились от висков ее, на смуглой груди звякнуло ожерелье; князь вошел в саклю и сказал:
   - Стреляли по человеку.
   - Я боюсь, такой туман, - ответила Эшер.
   Действительно, туман вставал со дна ущелья, густой и непроглядный, закутывая огромные чинары, лез по скалам; завивался, полз сплошной, зыбкой стеной и, наконец, закрыл все кругом.
   На вершине одной из гор лунный свет свользил по белым клубам тумана; здесь, словно из волн, поднимались каменные пики да кое-где чернела вершина дерева. Здесь было тихо и прозрачно. Звякнули копыта, и, храня, последним усилием взмахивая жилистое тело на кручу, из тумана на лунный пик вылетели конь и всадник. Осадив коня, всадник привстал, оглянулся, плотнее закутался в бурку и нырнул через перевал в молочные облака.
   Эшер различила дальний топот; она не велела деду шевелиться и слушала у окна. Топот приближался, залаяла собака, всадник свистнул близко и знакомо! у, сакли зафыркал конь, и спешились. Эшер усмехнулась, взмахнула косами, убежала за перегородку. В саклю вошел Джета, снял башлык и опустился перед князем, поцеловал ему руку. Князь, гладя Джету по голове, вздохнул - очень он был слаб и древен.
   - А Эшер? - спросил Джета, оглядываясь.
   За перегородкой коротко вздохнули. Старый князь покачал бородой. Джета пошел за перегородку, вывел Эшер, отвел ее руки от лица и поцеловал. Она вновь убежала.
   Джета и князь, поджав ноги, сели на ковер у низенького стола и молча принялись есть. Насытясь, Джета сказал:
   - Я приехал, чтобы отомстить духанщику; потом я вернусь в горы - и клянусь, я сделаю русским много вреда.
   - Ты хороший мальчик, Джета, - ответил князь, - благословляю тебя.
   - Когда Кавказ будет наш, - продолжал Джета, расширяя глаза, - я женюсь ^на Эшер.
   Эшер за перегородкой опять коротко вздохнула, Джета вскочил и крикнул:
   - Иди же к нам, горлинка.
   - Ох, - сказал князь, - не время теперь любиться, уезжай; меня знают, за тобой сюда придут; уходи, Джета.
   - Нет, - ответил он, - я давно не видал мою Эшер.
   4
   Наутро, чуть свет, духанщик Сандро поскакал в город и донес начальнику про Джету. Начальник послал на помощь уряднику пять человек, приказав взять князя живым. Сандро на обратном пути поил солдат в каждом духане так, что, когда доехали до "Остановись", - все уже были пьяны. Здесь они встретили урядника. Он потребовал с духанщика все деньги вперед. Выпили, закусили и пошла на перевал. Ночь спали в горах.
   На другой день старый князь после обеда лежал на кошме в тени сакли. Шумел поток. Плавали орлы в синеве. Сквозь дремоту старый князь слушал смех Эшер и гортанный, будто воркующий, говор Джеты.
   Когда он замолкал, раздавался тоненький, как звенение струны, голосок Эшер, и в нем слышалась такая любовь, такое взволнованное счастье, как у птицы, купающейся после долгой непогоды в лучах солнца...
   "Все одно, все одно и то же с самого утра, - думал старый князь. Глаза его слипались, и рука лениво отгоняла мух. - А то - убивают, а то - мучат, народ разбредается во все стороны... Сады докинуты, сакли опустели, приходят чужие люди и сеют кукурузу на наших полях... Где закон? Где справедливость?"
   Вспоминая былое, он не услышал шороха шагов и только сквозь дремоту почувствовал опасность, открыл глаза; с винтовкой наперевес стоял урядник "Крепкий табак", за ним - пять солдат, - холодом блестели их штыки...
   - Подайте нам племянника, - сказал "Крепкий табак", и распухшее лицо его побагровело.
   Князь приподнялся на локте и вдруг крикнул сильно, как юноша:
   - Джета, берегись! - Тяжелый сапог урядника ударил ему в лицо. Князь повалился на кошму.
   Джета уже стоял в дверях сакли, - бледный, только глаза его наливались кровью. Руку с кинжалом он прижимал к груди, мускулы напряглись для прыжка.
   - Сдавайся, гололобый! - закричал "Крепкий табак", прицеливаясь в него из винтовки. - Ребята. стреляй, коли его...
   - Стреляйте, - тихо ответил Джета, делая шаг вперед.
   - Подожди, не стреляй, - заговорили солдаты, - начальник велел его живого взять.
   - Живого, так и вяжи сам, - еще злее закричал урядник.
   И тотчас Джета прыгнул на него, широким взмахом кинжала ударяя в живот... Но отскочило острие, попав в патронташ, согнулось, разорвало только бешмет. И сзади уже насели на Джету солдаты, заломили руки ему за спину, крутили ремнем локти. Урядник, охая и ругаясь, бил его в грудь прикладом. После каждого удара лицо Джеты желтело, глаза меркли, вздувались жилы на шее,..
   - Крепкой, лихой, - заговорили солдаты. В это время раздался слабый револьверный выстрел из окна.
   - Эшер! - гортанно крикнул Джета, рванулся. - Не трогайте, это девочка.
   Связанного ремнями, его повалили на траву, и двое солдат вошли в саклю... Оттуда послышались голоса, возня, и боком из двери выскользнула Эшер. Сжатые зубы ее были оскалены, глаза прищурены, сквозь разорванные шальвары белело бедро; двигаясь, как кошка, вдоль стены, она увидела Джету и остановилась...
   - Ишь ты, чертова сучонка, ну и зла! - засмеялся один из солдат,
   - Жив ты, жив, Джета? - хрипло спросила Эшер, кинулась и присела около его головы, положила ладони ему на глаза.
   - Ишь ты - жалеет, - сказал солдат, - ничего, не горюй, мы его не обидим..,
   - Ну ты, не обидим, вяжи девчонку, - крикнул урядник и, схватив ее за плечо, пригнул к земле... Эшер коротко вскрикнула, вцепилась в Джету... Их связали, поставили на ноги. Из сакли вышли солдаты, неся ковры и кувшины... Приполз из-за угла князь, отирал разбитое лицо, просил и кланялся; ему пригрозили и ушли, уводя пленников. И долго, клекая, как филин, вслед уходящим грозил палкою, проклинал старый князь. Когда те скрылись - упал на кошму и не двигался...
   5
   Эшер и Джета шли по горной тропинке, привязанные друг к другу: она участливо взглядывала на него; он облизывая пересохшие губы, что-то бормотал, будто звуки гнева сами вырывались из его горла. Если бы не Эшер так, на веревке, пленником он бы не пошел... Он бы показал, как умирают гордо. Направо от тропинки поднимались отвесные скалы, глубоко внизу пенилась, прыгала по камням река, В ста шагах впереди дорога заворачивала и оттуда сбегала вниз к морю...
   Поотстав, урядник сказал солдатам:
   - Ежели он попробует бежать - стрелять по нем будете?
   - Да, уж тогда доведется, как по закону, - сказали солдаты.
   - Вы, ребята, не сомневайтесь, по целковому на водку, а девчонка пускай бежит, ее пымаем.
   "Крепкий табак" догнал пленников, ударил Джету по плечу:
   - Ну как, князь?.. Плохо твое дело, - повесят... Бежать хочешь, а?.. Я тебе не враг... Давай деньги.
   Джета сразу стал. Эшер поглядела на него, и глаза ее налились слезами.
   - Расстегни бешмет, в кармане, - прошептал Джета и передернулся, когда за пазуху залезли ему короткие пальцы. Достав деньги, пересчитав, урядник пошел сзади него, распутывая узлы на руках.
   - С богом, - сказал он и обернулся к солдатам, чтобы скомандовать стрелять, но не успел; Джета крепко схватил его, поднял болтающегося ногами и швырнул в пропасть. Схватил на руки Эшер4 и побежал. Девушка прижалась к нему, закрыла глаза. Едва касаясь камней мягкими ичигами, он летел к повороту, где можно было спастись в кустах, скрыться, уйти... И всего только оставалось несколько прыжков, но он почувствовал, что никогда ему не достигнуть до этой нависшей скалы, где спасение... За спиной железными бичами хлестнули выстрелы, ткнуло горячим в спину, и ноги уже не слушались, и нельзя было их поднять... И Джета, помня, что всего дороже то, что держит он на руках, положил Эшер к скале, лег на бок и, взглянув на снежные вершины, на бездонную синеву, - умер. Подбегали солдаты... Эшер, упираясь, подхватывала, приподнимала Джету, он был очень тяжел. Все же она приподняла его, обхватила, дотащила до края и, взглянув упрямо и гневно на подбегающего солдата, толкнула Джету вниз и сама легко прыгнула в сырое ущелье, в пенящийся поток... И тотчас, и одни только раз, над пенной водой появилась ее маленькая голова с четырьмя крашеными косами, с открытым ртом...
   НЕВЕРНЫЙ ШАГ
   (Повесть о совестливом мужике)
   Посв. А. С. Ященко
   ГРЕХ
   По горячим плитам зеленого монастырского двора медленно шел, скрестив на грудях ладони, великий постник - отец Андрей. Зной был такой ослепительный, что птицы на ветках присели, разинув клювы, а кипарисы вдоль белых стен распушились, потемнели и капали смолой. В густой их тени стояла монашья братия, в клобуках и скуфейках, и, когда отец Андрей приблизился, все ему низко поклонились, прикрывая от смеха рты.