механически продолжать ее -- то любопытство, которое трудно удовлетворить,
пока полностью не дойдешь до самого конца. Побуждаемый этим чувством, я
машинално рубил ножом, пока не выполнил свою задачу до конца.
Результат был именно тот, которого я ожидал,-- в ящике лежала
материя!..
Нож выскользнул у меня из рук. Побежденный усталостью, подавленный
горем, я упал навзничь, потеряв сознание.
Это беспамятное, отчаянное состояние продолжалось некоторое время -- я
не заметил, сколько именно. Но в конце концов я был разбужен острой болью в
среднем пальце, внезапной болью, словно меня укололи иглой или резанули
лезвием ножа.
Еще не совсем придя в себя, я вскочил, думая, что наткнулся на нож; я
вспомнил, что бросил его открытым где-то рядом с собой. Через секунду или
две я понял, однако, что не нож причинил мне боль. Рана была нанесена не
холодной сталью, а ядовитыми зубами живого существа. Меня укусила крыса!
Равнодушие и вялость мгновенно рассеялись и сменились сильнейшим
страхом. Теперь, более чем когда бы то ни было, я убедился, что гнусные
животные угрожают моей жизни. Это было первое их нападение без всякого
повода с моей стороны. Хотя раньше резкие движения и громкие крики прогоняли
крыс, но я чувствовал, что со временем они осмелеют и перестанут обращать
внимание на неопасный для них шум. Я слишком долго пугал их, ни разу не
заставив почувствовать, что они могут быть наказаны.
Ясно, что я не мог улечься спать и оказаться совершенно беззащитным,
если на меня нападут крысы. Хотя надежды на избавление, к сожалению, сильно
уменьшились и, вероятно, меня ждала голодная смерть, все-таки я предпочитал
умереть от голода, чем быть съеденным крысами. Самая мысль о подобной смерти
наполняла меня ужасом и заставляла употребить всю энергию на избавление от
такого конца.
Я очень устал и нуждался в отдыхе. Пустой ящик был достаточно велик для
того, чтобы лечь спать в нем, вытянувшись в полный рост. Но я решил, что в
старом убежище мне легче будет бороться с крысами, и, захватив нож и кулек с
крошками, снова устроился за бочкой.
Теперь размеры моей клетушки уменьшились, потому что она была завалена
материей, выброшенной из ящика. В сущности, в ней как раз хватало места
только для моего тела, так что это было скорее гнездо, чем помещение.
Я был хорошо защищен в этом гнезде рулонами материи, наваленными около
бочонка с бренди. Оставалось только завалить другой конец, как это было
раньше. Я так и сделал. И тогда, съев свой тощий ужин и запив его
многочисленными глотками воды, я дал наконец отдых душе и телу, в чем давно
уже так нуждался.
Мой сон не был ни сладким, ни глубоким. К мыслям о мрачном будущем
прибавились еще мучения от жары -- еще худшие, чем раньше, потому что все
отверстия теперь были забиты. Ни малейшее движение воздуха, которое могло бы
освежить меня, не достигало моей тюрьмы, и я чувствовал себя как в
раскаленной печи. Но все-таки я поспал немного, и это "немного" было все,
чем я вынужден был довольствоваться.
Проснувшись, я принялся за еду -- за свой "завтрак". Конечно, это был
самый легкий из всех завтраков на свете, и вряд ли он заслужил такое
название. Я опять выпил много воды, потому что меня трепала лихорадка и
болела голова, как будто готова была расколоться.
Однако все это не помешало мне снова приняться за работу. Если в двух
ящиках лежит мануфактура, это еще не значит, что таков и остальной груз. Я
решил продолжать розыски. Следовало произвести разведку и в другом
направлении и делать туннель не через боковую доску, а через конец ящика,
чтобы проложить путь не вбок, по борту судна, а прямо, где у меня могли
открыться большие возможности.
Захватив с собой кулек с крошками, я приступил к работе с новой
надеждой, и после долгого, упорного труда, особенно мучительного из-за ранки
в пальце и согнутого положения, мне удалось взломать заднюю стенку ящика.
Там лежало что-то мягкое. Это меня несколько обнадежило. Во всяком
случае, это было не сукно, но что именно, я не мог сообразить, пока
совершенно не оторвал доску. Я осторожно просунул руки в отверстие и
дрожащими пальцами стал щупать новый, неведомый предмет. На ощупь он казался
холстом. Но это только упаковка. А что внутри?
Я не мог определить, что это такое, пока не взял нож и не разрезал
холщовую оболочку. Тут, к моему разочарованию, я распознал, что лежит в
ящике.
Это было полотно -- тюк прекрасного полотна, скатанный в рулоны, как и
сукно. Но эти рулоны были так плотно спрессованы, что, приложив все усилия,
я не мог выдернуть ни одного из них.
Это открытие опечалило меня еще больше, чем если бы я обнаружил сукно.
Сукно я бы постепенно вынул и продолжал дальше свою работу. Но с полотном я
ничего не мог сделать, ибо после нескольких попыток выяснилось, что я не в
состоянии сдвинуть с места ни один рулон. Алмазная стена вряд ли оказала
больше сопротивления лезвию моего ножа, чем эта масса полотна. Для того
чтобы его прорезать насквозь, понадобилось бы работать неделю. У меня не
хватит пищи, чтобы прожить, пока я достигну другой стороны ящика. Но я и не
думал об этом. Это было явно невозможно, и я бросил эту затею, даже не
задумываясь над ней.
Некоторое время я бездействовал, соображая, что предпринять дальше. Но
я недолго оставался без дела. Время было слишком дорого. Только энергичная
деятельность могла спасти меня. Побуждаемый этой мыслью, я снова приступил к
работе.
Мой новый план был прост -- опустошить второй ящик, прорезать его
противоположную сторону и посмотреть, что находится за ним. Так как ящик был
уже взломан, надо было вынуть из него материю.
Так же как и в первом ящике с мануфактурой, я почувствовал, что толстые
рулоны не проходят через проделанное мной отверстие. И, не желая мучиться и
расширять отверстие в досках, я прибегнул к прежнему способу -- разрезать
завязки, развертывать рулоны и вытаскивать материю ярд за ярдом. Я думал,
что так будет легче, но -- увы! -- это привело к таким последствиям, которые
причинили мне много бед.
Я быстро продвигался и уже очистил достаточное пространство для работы
внутри ящика, когда мне внезапно пришлось остановиться, потому что позади не
было места для материи.
Все свободное место -- моя каморка, ящик из-под галет и еще один ящик
-- было полно мануфактурой, которую я вытаскивал, продвигаясь вперед. Не
оставалось ни одного свободного фута, где можно было положить хотя бы один
рулон ткани!
Я не сразу испугался, потому что не представлял себе, какие это может
повлечь за собой последствия. Но когда я хорошенько поразмыслил, то увидел,
что стою перед очень опасной проблемой.
Очевидно, я не смогу продолжать работу, пока не избавлюсь от
образовавшейся лавины материи, виной чему я был сам. И как от нее
избавиться? Ни сжечь, ни уничтожить материю каким-либо иным путем нельзя; я
не могу уменьшить ее в объеме, потому что уже умял ее изо всех сил. Что же
мне теперь с ней делать?
Теперь я понял, как безрассудно было разматывать рулоны. Это и явилось
причиной увеличения их объема. Вернуть их в прежнее состояние уже не
представлялось возможным. Материя была разбросана в полном беспорядке, и не
было места, чтобы ее свернуть,-- в тесном помещении и при моем вынужденном
положении тела я почти не мог двигаться. Но если бы даже и нашлось место, я
все равно не смог бы довести материю хотя бы отчасти до ее прежнего объема,
потому что толстый материал при всей своей эластичности потребовал бы
большого винтового пресса, чтобы принять прежний вид. Я ужасно огорчился.
Мало сказать: огорчился -- я готов был снова впасть в отчаяние.
Но нет, я не позволю отчаянию овладеть мной! Кое-как опростав место для
последних одного -- двух рулонов, я сумею проделать отверстие в
противоположной стенке ящика. У меня еще есть надежда. Если там окажется
другой ящик с сукном или тюк с полотном, у меня хватит времени предаться
отчаянию.
Трудно сломить надежду в человеческом сердце. Так было и со мной. Пока
есть жизнь -- есть и надежда. Воодушевленный этой мудрой пословицей, я снова
взялся за дело. Скоро мне удалось убрать еще два рулона. Это позволило
проникнуть внутрь уже почти пустого ящика и пустить в ход нож.
Мне удалось вышибить обе части доски и сделать отверстие, достаточное
для моей цели, а она заключалась только в том, чтобы получилась щель, через
которую можно просунуть руку. Увы, меня ждало самое печальное разочарование:
еще один тюк с полотном! Я был обессилен, мне стало дурно, и я бы упал, если
бы было куда упасть,-- я остался как был, лежа лицом вниз, ослабевший и
телом и душой.
Прошло много времени, прежде чем я снова собрался с духом и
приподнялся. Если бы не голод, я бы еще долго оставался в состоянии полного
оцепенения. Но природа взяла свое. Я хотел съесть свои крошки лежа, однако
жажда заставила меня вернуться на старое место. Мне было все равно, где
спать, потому что я мог скрыться от крыс в любом из ящиков. Но надо было
находиться поблизости от бочки с водой,-- вот почему я предпочел старое
место.
Нелегко мне было вернуться туда. Пришлось поднять и отбросить назад
много рулонов материи. Класть их надо было бережно, не то, вернувшись в свое
убежище, я не смог бы расчистить для себя достаточно места.
Все же мне удалось осуществить свое намерение. Поев и утолив
лихорадочную жажду, я свалился на массу материи и моментально заснул. Я
принял обычные меры предосторожности, накрепко закрыв ворота своей крепости,
и сон мой не был нарушен крысами.
Утром, или, вернее сказать, в тот час, когда я проснулся, я снова поел
и попил. Не знаю, было ли это утро, потому что я два раза забывал завести
часы и уже не отличал день от ночи. И так как я спал теперь нерегулярно, то
и по сну не мог определить время суток. Еды не хватило, чтобы утолить голод.
Да и всего моего запаса пищи не хватило бы, чтобы полностью насытиться;
немалых трудов стоило мне удержаться от того, чтобы не уничтожить весь
запас. Потребовалась вся моя решимость, чтобы сдержаться. Решимость эта
поддерживалась ясным сознанием того, что мне придется есть в последний раз.
Воздержание объяснялось простым страхом голодной смерти.
Позавтракав как можно экономнее и наполнив желудок водой вместо пищи, я
опять углубился во второй ящик с материей, так как решил продолжать розыски,
пока силы не изменят мне. Не много у меня их оставалось. Я понимал, что
съеденного едва хватит, чтобы поддержать жизнь. Я чувствовал, что слабею.
Ребра у меня обозначились, как у скелета, и я с трудом поворачивал тяжелые
рулоны материи.
Один конец каждого ящика, как я уже говорил, был обращен к борту
корабля. Конечно, не имело никакого смысла делать туннели в этом
направлении. Но конец второго ящика, обращенного внутрь трюма, я еще не
испробовал. Теперь я за него взялся.
Не стану описывать подробности этой работы. Она была похожа на то, что
я делал и раньше, и заняла несколько часов. И в результате меня опять
подстерегало горькое разочарование. Еще один тюк с полотном! Я не мог больше
продвигаться в этом направлении. И вообще продвигаться больше некуда!
Я был окружен ящиками с сукном и тюками с полотном. Я не мог пройти
сквозь них. Я не мог перескочить через них. Нечего было и пытаться.
Таков был грустный вывод, к которому я пришел. Снова мною начало
овладевать безнадежное отчаяние.
К счастью, это недолго продолжалось, ибо мне пришли в голову мысли,
которые побудили меня к дальнейшим действиям. На помощь пришла память. Я
вспомнил, что когда-то читал книгу, в которой очень хорошо описывалось, как
мальчик отважно борется с трудностями и не поддается отчаянию, как смелостью
и настойчивостью преодолевает препятствия и добивается наконец успеха. Я
вспомнил также, что этот мальчик сделал своим девизом латинское слово
"эксцельсиор", что значит "все выше" или "все вверх".
Вспоминая, как боролся мальчик и как ему удалось победить трудности --
а некоторые из них были так же велики, как и мои,-- я решил сделать еще одно
новое усилие.
Думаю, что именно странное слово "эксцельсиор" зародило во мне эту
мысль, потому что я перевел слово буквально. "Все вверх,-- повторял я,--
надо искать наверху. Почему до сих пор это не пришло мне в голову? И в том
направлении может быть пища, так же как в любом другом". Да выбора почти и
не было, потому что другие направления я уже испробовал. Итак, я решил
искать наверху.
В следующую минуту я уже лежал на спине, с ножом в руках. Я подпер себя
несколькими рулонами материи, чтобы удобнее было работать, и, ощупав одну из
досок верхней крышки ящика из-под полотна, начал резать ее поперек.
После многих усилий доска поддалась. Я рванул ее вниз. О господи!
Неужели все мои надежды должны рушиться?
Увы! Это было именно так. Плотный, грубый холст, а за ним тяжелая,
холодная масса полотна -- вот все, что я опять нашел.
Теперь оставалась только верхняя часть первого ящика из-под сукна и
крышка ящика с галетами. Надо напрячь последнее усилие... Над первым ящиком
находился еще ящик с сукном, а верхушку второго полностью закрывал тюк с
полотном.
-- Милосердный Боже, неужели я погиб?!
Вот все, что я мог сказать, и впал в полное забытье.
Я заснул от усталости и длительного напряжения сил. Проснувшись, я
почувствовал себя гораздо бодрее. Странно, что мне стало веселее и я не так
отчаивался, как раньше. Казалось, меня поддерживала какая-то
сверхъестественная сила -- ведь обстоятельства нисколько не изменились, то
есть не изменились к лучшему, и никакой новой надежды или плана у меня не
возникло.
Было ясно, что мне не удастся проникнуть за ящики с сукном и
полотном,-- у меня ведь не было места, куда выкладывать из них материю.
Поэтому я перестал и думать о них.
Но существовали еще два направления: одно -- прямо, другое -- налево,
то есть к носу корабля.
Впереди стояла большая бочка с водой, и, конечно, через нее никак
нельзя было пробраться. Пришлось бы выпустить всю воду. Одно время я думал,
что можно проделать отверстие выше уровня воды, влезть в бочку, просверлить
второе отверстие и пролезть через него. Я знал, что в бочке воды не больше
чем наполовину, потому что в последнее время из-за жары, я, не стесняя себя,
пил много воды. Но я боялся, что из-за этого большого отверстия я могу
потерять всю воду за одну ночь. Вдруг налетит внезапный шквал, какие уже
бывали не раз, и корабль начнет качаться. При этом валкое судно накренится
набок, что уже с ним случалось, бочка перевернется, и вода из нее выльется
-- драгоценная влага, мой лучший друг, без которого я бы давно погиб.
Я подумал и решил не трогать бочку. Оставалась еще другая и более
легкая возможность продвигаться -- через бочонок с бренди.
Этот бочонок лежал, повернутый ко мне концом, и, как я уже говорил,
замыкал вход ко мне с левой стороны. Его верхушка, или днище, приходилась
как раз рядом со стенкой бочки с водой. Но бочонок лежал так близко к борту
корабля, что за ним вряд ли оставалось пустое место. Именно поэтому почти
половина его диаметра была скрыта за бочкой с водой, а другая половина
образовала естественную стену моего убежища.
Вот через эту-то свободную половину бочонка я и решил прокладывать
дорогу, а потом, забравшись в бочонок, просверлить вторую дыру, которая
откроет мне путь через его противоположную сторону.
Может быть, за бочонком с бренди найдется пища, которая сохранит мне
жизнь? Предположение не было основано ни на чем, но я молился за успех.
Плотное дубовое дерево, из которого были сделаны клепки бочонка,
уступало ножу куда хуже, чем мягкая ель ящиков. Однако начало было положено
уже раньше -- я ведь когда-то проделал дырку в этом месте. Я ввел в нее нож
и трудился, пока не прорезал одну из досок днища поперек. Тогда я надел
башмаки, лег на спину и стал изо всех сил бить по днищу каблуками, стуча,
как механический молот. Дело было нелегкое: дубовая доска, крепко стиснутая
соседними досками, сопротивлялась долго. Но я настойчиво продолжал колотить
по доске -- крепления наконец ослабли, и я почувствовал, что дерево
поддается. Еще несколько сильных ударов довершили дело, и доска провалилась
внутрь.
Немедленно меня окатил с ног до головы мощный поток вина. Оно било не
струей, а именно потоком! Прежде чем я успел вскочить на ноги, меня затопило
бренди, и я испугался, что утону в нем. Каморка сразу наполнилась. И только
потому, что я прижал голову к верхним балкам трюма, бренди не залило мне
рот, не то я захлебнулся бы. Оно все же попало мне в горло и глаза -- я
ослеп и оглох. Только спустя некоторое время мне удалось избавиться от
приступа чихания и кашля.
Я вовсе не был склонен веселиться по этому поводу, но я почему-то
вспомнил о герцоге Кларенсе, который когда-то выбрал странный род смерти: он
пожелал, чтобы его утопили в бочке с мальвазией.[40]
Впрочем, наводнение кончилось так же быстро, как началось. Под полом
было достаточно места, и в несколько секунд вино ушло вниз, растворилось в
трюмной воде, оставшись там до конца путешествия. Только платье мое
промокло, да в воздухе остался сильный запах алкоголя, из-за которого трудно
было дышать.
Нос корабля в ту минуту как раз поднимался на волну -- бочонок
накренился, и это движение в десять минут опорожнило его до единой капли.
Я не стал больше дожидаться.
Отверстие, которое я проделал, было достаточно, чтобы влезть туда, и,
кончив чихать и кашлять, я залез внутрь бочонка.
Первым делом я постарался нащупать втулку: я считал, что от нее легче
будет начинать резать клепки.
Я легко нашел ее. К счастью, она была не наверху, а сбоку, на
подходящей высоте.
Я закрыл нож и стал бить по втулке черенком. После нескольких ударов я
вышиб ее наружу и принялся резать клепку.
Не сделал я и дюжины надрезов, как почувствовал, что силы мои
удивительно возросли. Раньше я чувствовал сильную слабость, а теперь готов
был рвать дубовые клепки голыми руками. Настроение вдруг поднялось, как
будто я занимался не серьезным делом, а игрой, исход которой не имел особого
значения. Кажется, я насвистывал и, возможно, даже пел. Я совершенно забыл,
что нахожусь в смертельной опасности, и мне казалось, что все минувшие
страхи просто плод моего воображения: то ли я их придумал, то ли видел во
сне.
Тут меня внезапно охватила мучительная жажда, и, мне помнится, я
барахтался в бочонке, стараясь вылезть наружу, чтобы выпить воды.
Кажется, я действительно вылез, но не уверен, пил ли я воду. Вообще с
этого момента я ничего не помню, потому что неожиданно впал в
бессознательное состояние.
Я оставался без сознания несколько часов, и мне даже не снились, как
всегда, мучительные сны. Я не спал, но чувствовал себя так, как будто меня
бросили с земли в бесконечное пространство и я быстро лечу вперед или падаю
с большой высоты и не могу ни до чего долететь. Это было пренеприятное
ощущение -- скорее всего, чувство ужаса.
К счастью, оно продолжалось недолго. Когда я попытался приподняться,
ощущения мои стали не так мучительны и наконец прошли совсем. Но теперь меня
тошнило и голова раскалывалась от боли. Неужели опять морская болезнь? Нет,
не может быть! Я больше не страдал морской болезнью. Даже бури я переносил
довольно легко, да на море и не было никакого волнения. Дул ветер, но не
сильный, и корабль шел спокойно.
Неужели это неожиданный и жестокий приступ лихорадки? Или я упал в
обморок от истощения? Нет, у меня уже бывало и то и другое, но новое
ощущение не было похоже на прежние.
Я терялся в догадках. Впрочем, скоро мысли мои прояснились, все стало
понятно: я был пьян!
Да, я был в состоянии опьянения, хотя ни вина, ни водки не пробовал--ни
глотка. Я очень не любил их. Хотя здесь полно бренди -- вернее, было полно,
потому что оно все ушло под пол,-- и я мог утонуть в нем, но я не выпил ни
капли. Правда, мне в рот могла попасть капелька или крошечный глоток, когда
меня окатило потоком из бочонка. Но от такого количества нельзя опьянеть,
даже если бы это был крепкий спиртной напиток. Невозможно! Я опьянел не от
этого. От чего же? Ведь от чего-то я стал пьян! Хотя это случилось со мной
первый раз в жизни, но я знал, что у меня были все признаки опьянения.
Продолжая размышлять, то есть становиться трезвее, я начал понимать, в
чем тут загадка, и наконец раскрыл причину своего опьянения. Не бренди, а
пары бренди -- вот причина, и ничего более!
Прежде чем влезть в бочонок, я уже ощущал какую-то перемену в своих
чувствах, ибо пары спиртного напитка еще снаружи заставили меня чихать. Но
это было еще ничего по сравнению с испарениями, которые я вдыхал внутри
бочонка. Поначалу я едва мог дышать, но постепенно привык и даже начал
находить в них что-то приятное.
Неудивительно, что я сразу приободрился и повеселел.
Продолжая обсуждать происшествие, я вспомнил, что выбрался из бочонка,
что жажда заставила меня вылезть. Как хорошо, что я последовал зову жажды!
Если бы я остался в бочонке, последствия могли бы стать для меня гибельными.
Каков бы ни был исход, он был бы для меня роковым. Скорее всего, я бы
остался пьяным -- как мог я протрезветь там? Мне становилось бы все хуже и
хуже, пока... пока я не умер бы! Кто знает? Простая случайность спасла мне
жизнь.
Утолил я жажду раньше или нет, во всяком случае, теперь мне так
хотелось пить, что, казалось, я смогу выпить всю бочку до дна. Я немедленно
нащупал и наполнил водой свою чашку и не отрывался от нее, пока не выпил
чуть не полгаллона.
Мне стало значительно лучше, мозги прояснились, словно промылись водой.
Придя в себя, я снова вернулся к размышлениям об опасностях, которые меня
окружали.
Прежде всего я подумал о том, как мне продолжить работу, которую я так
внезапно прервал. Мне казалось, что я не в состоянии буду взяться за нее
снова. Что, если со мной опять произойдет то же самое, если я потеряю
способность соображать и не смогу совладать с собой, чтобы выбраться из
бочонка?
Быть может, надо работать, пока я не почувствую, что снова пьянею, и
тогда поспешно вылезть обратно? А если я не успею и опьянение придет
внезапно? Сколько я пробыл в бочонке до того, как со мной случилась эта
история, я не мог припомнить. Но я отлично помнил, как это состояние
овладело мной,-- плавно, мягко, словно окутывая меня прекрасным сновидением,
как я перестал думать о последствиях и забыл даже о всех опасностях,
угрожавших мне.
Что, если все это повторится и тот же спектакль разыграется заново,
только без одного эпизода: жажда не заставит меня покинуть бочонок. Что
тогда будет? Я не мог никак ответить на этот вопрос. Опасения, что все
повторится сначала, были так сильны, что я боялся снова влезть в бочонок.
Впрочем, выхода не было. Я должен сделать это или умереть, не двигаясь с
места. "Если уж моя судьба -- умереть,-- думал я,-- так лучше умереть от
опьянения". Теперь я убеждался на опыте, что такая смерть безболезненна.
Подобные рассуждения прибавили мне мужества -- все равно у меня не было
выбора и я не мог избрать другой план. Я влез обратно в бочонок.
Вернувшись в бочонок, я стал ощупью искать свой нож. Я не запомнил,
куда его положил. Искал я его снаружи, но безуспешно и решил, что он остался
в бочонке. Я очень удивился тому, что не могу его нащупать, хотя обшарил
пальцами всю внутреннюю сторону бочонка.
Я начал беспокоиться. Если нож пропал, то все мои надежды на спасение
рухнули. Без ножа я не смогу никуда пробиться и должен буду лежать без дела
и ждать, пока свершится моя судьба. Куда мог деться нож? Неужели его утащили
крысы?
Я собирался было еще раз вылезть наружу, когда мне пришло в голову
ощупать отверстие, над которым я работал, когда в последний раз держал в
руках нож. Может быть, он там? К величайшей моей радости, он там и был -- он
торчал в клепке, которую я собирался разрезать.
Я тут же взялся за работу и принялся расширять отверстие. Но лезвие
ножа от долгого употребления иступилось, и резать крепкий дуб было все
равно, что долбить камень. Я работал четверть часа и за это время не сделал
надреза глубиной и в восьмую дюйма. Я начал терять надежду проделать дыру в
клепке.
У меня снова появилось странное ощущение в голове, хотя я мог еще
оставаться на месте некоторое время,-- таково обычно действие опьянения. Но
я обещал самому себе, что при малейшем его признаке уйду из опасного места.
К счастью, у меня хватило решимости выполнить обещание, и я вовремя выбрался
к бочке с водой.
Я сделал это очень своевременно. Останься я в бочонке с бренди еще
десять минут, я бы, конечно, потерял сознание: я опять начал чувствовать
опьянение.
Но когда действие алкоголя прекратилось, я почувствовал себя еще
несчастнее, чем раньше: я понял, что из-за этого препятствия рушатся
последние надежды. Я убедился, что могу работать, только делая перерывы, но
приходилось работать подолгу: с тупым лезвием я немногого мог добиться.
Пройдет несколько дней, прежде чем я прорублю стенку бочонка. А я не мог
ждать нескольких дней. Запас крошек уменьшался катастрофически. В сущности,
у меня оставалась одна горсть крошек. Я и трех дней не проживу! Шансы
спастись становились все меньше, и я снова был близок к полному отчаянию.
пока полностью не дойдешь до самого конца. Побуждаемый этим чувством, я
машинално рубил ножом, пока не выполнил свою задачу до конца.
Результат был именно тот, которого я ожидал,-- в ящике лежала
материя!..
Нож выскользнул у меня из рук. Побежденный усталостью, подавленный
горем, я упал навзничь, потеряв сознание.
Это беспамятное, отчаянное состояние продолжалось некоторое время -- я
не заметил, сколько именно. Но в конце концов я был разбужен острой болью в
среднем пальце, внезапной болью, словно меня укололи иглой или резанули
лезвием ножа.
Еще не совсем придя в себя, я вскочил, думая, что наткнулся на нож; я
вспомнил, что бросил его открытым где-то рядом с собой. Через секунду или
две я понял, однако, что не нож причинил мне боль. Рана была нанесена не
холодной сталью, а ядовитыми зубами живого существа. Меня укусила крыса!
Равнодушие и вялость мгновенно рассеялись и сменились сильнейшим
страхом. Теперь, более чем когда бы то ни было, я убедился, что гнусные
животные угрожают моей жизни. Это было первое их нападение без всякого
повода с моей стороны. Хотя раньше резкие движения и громкие крики прогоняли
крыс, но я чувствовал, что со временем они осмелеют и перестанут обращать
внимание на неопасный для них шум. Я слишком долго пугал их, ни разу не
заставив почувствовать, что они могут быть наказаны.
Ясно, что я не мог улечься спать и оказаться совершенно беззащитным,
если на меня нападут крысы. Хотя надежды на избавление, к сожалению, сильно
уменьшились и, вероятно, меня ждала голодная смерть, все-таки я предпочитал
умереть от голода, чем быть съеденным крысами. Самая мысль о подобной смерти
наполняла меня ужасом и заставляла употребить всю энергию на избавление от
такого конца.
Я очень устал и нуждался в отдыхе. Пустой ящик был достаточно велик для
того, чтобы лечь спать в нем, вытянувшись в полный рост. Но я решил, что в
старом убежище мне легче будет бороться с крысами, и, захватив нож и кулек с
крошками, снова устроился за бочкой.
Теперь размеры моей клетушки уменьшились, потому что она была завалена
материей, выброшенной из ящика. В сущности, в ней как раз хватало места
только для моего тела, так что это было скорее гнездо, чем помещение.
Я был хорошо защищен в этом гнезде рулонами материи, наваленными около
бочонка с бренди. Оставалось только завалить другой конец, как это было
раньше. Я так и сделал. И тогда, съев свой тощий ужин и запив его
многочисленными глотками воды, я дал наконец отдых душе и телу, в чем давно
уже так нуждался.
Мой сон не был ни сладким, ни глубоким. К мыслям о мрачном будущем
прибавились еще мучения от жары -- еще худшие, чем раньше, потому что все
отверстия теперь были забиты. Ни малейшее движение воздуха, которое могло бы
освежить меня, не достигало моей тюрьмы, и я чувствовал себя как в
раскаленной печи. Но все-таки я поспал немного, и это "немного" было все,
чем я вынужден был довольствоваться.
Проснувшись, я принялся за еду -- за свой "завтрак". Конечно, это был
самый легкий из всех завтраков на свете, и вряд ли он заслужил такое
название. Я опять выпил много воды, потому что меня трепала лихорадка и
болела голова, как будто готова была расколоться.
Однако все это не помешало мне снова приняться за работу. Если в двух
ящиках лежит мануфактура, это еще не значит, что таков и остальной груз. Я
решил продолжать розыски. Следовало произвести разведку и в другом
направлении и делать туннель не через боковую доску, а через конец ящика,
чтобы проложить путь не вбок, по борту судна, а прямо, где у меня могли
открыться большие возможности.
Захватив с собой кулек с крошками, я приступил к работе с новой
надеждой, и после долгого, упорного труда, особенно мучительного из-за ранки
в пальце и согнутого положения, мне удалось взломать заднюю стенку ящика.
Там лежало что-то мягкое. Это меня несколько обнадежило. Во всяком
случае, это было не сукно, но что именно, я не мог сообразить, пока
совершенно не оторвал доску. Я осторожно просунул руки в отверстие и
дрожащими пальцами стал щупать новый, неведомый предмет. На ощупь он казался
холстом. Но это только упаковка. А что внутри?
Я не мог определить, что это такое, пока не взял нож и не разрезал
холщовую оболочку. Тут, к моему разочарованию, я распознал, что лежит в
ящике.
Это было полотно -- тюк прекрасного полотна, скатанный в рулоны, как и
сукно. Но эти рулоны были так плотно спрессованы, что, приложив все усилия,
я не мог выдернуть ни одного из них.
Это открытие опечалило меня еще больше, чем если бы я обнаружил сукно.
Сукно я бы постепенно вынул и продолжал дальше свою работу. Но с полотном я
ничего не мог сделать, ибо после нескольких попыток выяснилось, что я не в
состоянии сдвинуть с места ни один рулон. Алмазная стена вряд ли оказала
больше сопротивления лезвию моего ножа, чем эта масса полотна. Для того
чтобы его прорезать насквозь, понадобилось бы работать неделю. У меня не
хватит пищи, чтобы прожить, пока я достигну другой стороны ящика. Но я и не
думал об этом. Это было явно невозможно, и я бросил эту затею, даже не
задумываясь над ней.
Некоторое время я бездействовал, соображая, что предпринять дальше. Но
я недолго оставался без дела. Время было слишком дорого. Только энергичная
деятельность могла спасти меня. Побуждаемый этой мыслью, я снова приступил к
работе.
Мой новый план был прост -- опустошить второй ящик, прорезать его
противоположную сторону и посмотреть, что находится за ним. Так как ящик был
уже взломан, надо было вынуть из него материю.
Так же как и в первом ящике с мануфактурой, я почувствовал, что толстые
рулоны не проходят через проделанное мной отверстие. И, не желая мучиться и
расширять отверстие в досках, я прибегнул к прежнему способу -- разрезать
завязки, развертывать рулоны и вытаскивать материю ярд за ярдом. Я думал,
что так будет легче, но -- увы! -- это привело к таким последствиям, которые
причинили мне много бед.
Я быстро продвигался и уже очистил достаточное пространство для работы
внутри ящика, когда мне внезапно пришлось остановиться, потому что позади не
было места для материи.
Все свободное место -- моя каморка, ящик из-под галет и еще один ящик
-- было полно мануфактурой, которую я вытаскивал, продвигаясь вперед. Не
оставалось ни одного свободного фута, где можно было положить хотя бы один
рулон ткани!
Я не сразу испугался, потому что не представлял себе, какие это может
повлечь за собой последствия. Но когда я хорошенько поразмыслил, то увидел,
что стою перед очень опасной проблемой.
Очевидно, я не смогу продолжать работу, пока не избавлюсь от
образовавшейся лавины материи, виной чему я был сам. И как от нее
избавиться? Ни сжечь, ни уничтожить материю каким-либо иным путем нельзя; я
не могу уменьшить ее в объеме, потому что уже умял ее изо всех сил. Что же
мне теперь с ней делать?
Теперь я понял, как безрассудно было разматывать рулоны. Это и явилось
причиной увеличения их объема. Вернуть их в прежнее состояние уже не
представлялось возможным. Материя была разбросана в полном беспорядке, и не
было места, чтобы ее свернуть,-- в тесном помещении и при моем вынужденном
положении тела я почти не мог двигаться. Но если бы даже и нашлось место, я
все равно не смог бы довести материю хотя бы отчасти до ее прежнего объема,
потому что толстый материал при всей своей эластичности потребовал бы
большого винтового пресса, чтобы принять прежний вид. Я ужасно огорчился.
Мало сказать: огорчился -- я готов был снова впасть в отчаяние.
Но нет, я не позволю отчаянию овладеть мной! Кое-как опростав место для
последних одного -- двух рулонов, я сумею проделать отверстие в
противоположной стенке ящика. У меня еще есть надежда. Если там окажется
другой ящик с сукном или тюк с полотном, у меня хватит времени предаться
отчаянию.
Трудно сломить надежду в человеческом сердце. Так было и со мной. Пока
есть жизнь -- есть и надежда. Воодушевленный этой мудрой пословицей, я снова
взялся за дело. Скоро мне удалось убрать еще два рулона. Это позволило
проникнуть внутрь уже почти пустого ящика и пустить в ход нож.
Мне удалось вышибить обе части доски и сделать отверстие, достаточное
для моей цели, а она заключалась только в том, чтобы получилась щель, через
которую можно просунуть руку. Увы, меня ждало самое печальное разочарование:
еще один тюк с полотном! Я был обессилен, мне стало дурно, и я бы упал, если
бы было куда упасть,-- я остался как был, лежа лицом вниз, ослабевший и
телом и душой.
Прошло много времени, прежде чем я снова собрался с духом и
приподнялся. Если бы не голод, я бы еще долго оставался в состоянии полного
оцепенения. Но природа взяла свое. Я хотел съесть свои крошки лежа, однако
жажда заставила меня вернуться на старое место. Мне было все равно, где
спать, потому что я мог скрыться от крыс в любом из ящиков. Но надо было
находиться поблизости от бочки с водой,-- вот почему я предпочел старое
место.
Нелегко мне было вернуться туда. Пришлось поднять и отбросить назад
много рулонов материи. Класть их надо было бережно, не то, вернувшись в свое
убежище, я не смог бы расчистить для себя достаточно места.
Все же мне удалось осуществить свое намерение. Поев и утолив
лихорадочную жажду, я свалился на массу материи и моментально заснул. Я
принял обычные меры предосторожности, накрепко закрыв ворота своей крепости,
и сон мой не был нарушен крысами.
Утром, или, вернее сказать, в тот час, когда я проснулся, я снова поел
и попил. Не знаю, было ли это утро, потому что я два раза забывал завести
часы и уже не отличал день от ночи. И так как я спал теперь нерегулярно, то
и по сну не мог определить время суток. Еды не хватило, чтобы утолить голод.
Да и всего моего запаса пищи не хватило бы, чтобы полностью насытиться;
немалых трудов стоило мне удержаться от того, чтобы не уничтожить весь
запас. Потребовалась вся моя решимость, чтобы сдержаться. Решимость эта
поддерживалась ясным сознанием того, что мне придется есть в последний раз.
Воздержание объяснялось простым страхом голодной смерти.
Позавтракав как можно экономнее и наполнив желудок водой вместо пищи, я
опять углубился во второй ящик с материей, так как решил продолжать розыски,
пока силы не изменят мне. Не много у меня их оставалось. Я понимал, что
съеденного едва хватит, чтобы поддержать жизнь. Я чувствовал, что слабею.
Ребра у меня обозначились, как у скелета, и я с трудом поворачивал тяжелые
рулоны материи.
Один конец каждого ящика, как я уже говорил, был обращен к борту
корабля. Конечно, не имело никакого смысла делать туннели в этом
направлении. Но конец второго ящика, обращенного внутрь трюма, я еще не
испробовал. Теперь я за него взялся.
Не стану описывать подробности этой работы. Она была похожа на то, что
я делал и раньше, и заняла несколько часов. И в результате меня опять
подстерегало горькое разочарование. Еще один тюк с полотном! Я не мог больше
продвигаться в этом направлении. И вообще продвигаться больше некуда!
Я был окружен ящиками с сукном и тюками с полотном. Я не мог пройти
сквозь них. Я не мог перескочить через них. Нечего было и пытаться.
Таков был грустный вывод, к которому я пришел. Снова мною начало
овладевать безнадежное отчаяние.
К счастью, это недолго продолжалось, ибо мне пришли в голову мысли,
которые побудили меня к дальнейшим действиям. На помощь пришла память. Я
вспомнил, что когда-то читал книгу, в которой очень хорошо описывалось, как
мальчик отважно борется с трудностями и не поддается отчаянию, как смелостью
и настойчивостью преодолевает препятствия и добивается наконец успеха. Я
вспомнил также, что этот мальчик сделал своим девизом латинское слово
"эксцельсиор", что значит "все выше" или "все вверх".
Вспоминая, как боролся мальчик и как ему удалось победить трудности --
а некоторые из них были так же велики, как и мои,-- я решил сделать еще одно
новое усилие.
Думаю, что именно странное слово "эксцельсиор" зародило во мне эту
мысль, потому что я перевел слово буквально. "Все вверх,-- повторял я,--
надо искать наверху. Почему до сих пор это не пришло мне в голову? И в том
направлении может быть пища, так же как в любом другом". Да выбора почти и
не было, потому что другие направления я уже испробовал. Итак, я решил
искать наверху.
В следующую минуту я уже лежал на спине, с ножом в руках. Я подпер себя
несколькими рулонами материи, чтобы удобнее было работать, и, ощупав одну из
досок верхней крышки ящика из-под полотна, начал резать ее поперек.
После многих усилий доска поддалась. Я рванул ее вниз. О господи!
Неужели все мои надежды должны рушиться?
Увы! Это было именно так. Плотный, грубый холст, а за ним тяжелая,
холодная масса полотна -- вот все, что я опять нашел.
Теперь оставалась только верхняя часть первого ящика из-под сукна и
крышка ящика с галетами. Надо напрячь последнее усилие... Над первым ящиком
находился еще ящик с сукном, а верхушку второго полностью закрывал тюк с
полотном.
-- Милосердный Боже, неужели я погиб?!
Вот все, что я мог сказать, и впал в полное забытье.
Я заснул от усталости и длительного напряжения сил. Проснувшись, я
почувствовал себя гораздо бодрее. Странно, что мне стало веселее и я не так
отчаивался, как раньше. Казалось, меня поддерживала какая-то
сверхъестественная сила -- ведь обстоятельства нисколько не изменились, то
есть не изменились к лучшему, и никакой новой надежды или плана у меня не
возникло.
Было ясно, что мне не удастся проникнуть за ящики с сукном и
полотном,-- у меня ведь не было места, куда выкладывать из них материю.
Поэтому я перестал и думать о них.
Но существовали еще два направления: одно -- прямо, другое -- налево,
то есть к носу корабля.
Впереди стояла большая бочка с водой, и, конечно, через нее никак
нельзя было пробраться. Пришлось бы выпустить всю воду. Одно время я думал,
что можно проделать отверстие выше уровня воды, влезть в бочку, просверлить
второе отверстие и пролезть через него. Я знал, что в бочке воды не больше
чем наполовину, потому что в последнее время из-за жары, я, не стесняя себя,
пил много воды. Но я боялся, что из-за этого большого отверстия я могу
потерять всю воду за одну ночь. Вдруг налетит внезапный шквал, какие уже
бывали не раз, и корабль начнет качаться. При этом валкое судно накренится
набок, что уже с ним случалось, бочка перевернется, и вода из нее выльется
-- драгоценная влага, мой лучший друг, без которого я бы давно погиб.
Я подумал и решил не трогать бочку. Оставалась еще другая и более
легкая возможность продвигаться -- через бочонок с бренди.
Этот бочонок лежал, повернутый ко мне концом, и, как я уже говорил,
замыкал вход ко мне с левой стороны. Его верхушка, или днище, приходилась
как раз рядом со стенкой бочки с водой. Но бочонок лежал так близко к борту
корабля, что за ним вряд ли оставалось пустое место. Именно поэтому почти
половина его диаметра была скрыта за бочкой с водой, а другая половина
образовала естественную стену моего убежища.
Вот через эту-то свободную половину бочонка я и решил прокладывать
дорогу, а потом, забравшись в бочонок, просверлить вторую дыру, которая
откроет мне путь через его противоположную сторону.
Может быть, за бочонком с бренди найдется пища, которая сохранит мне
жизнь? Предположение не было основано ни на чем, но я молился за успех.
Плотное дубовое дерево, из которого были сделаны клепки бочонка,
уступало ножу куда хуже, чем мягкая ель ящиков. Однако начало было положено
уже раньше -- я ведь когда-то проделал дырку в этом месте. Я ввел в нее нож
и трудился, пока не прорезал одну из досок днища поперек. Тогда я надел
башмаки, лег на спину и стал изо всех сил бить по днищу каблуками, стуча,
как механический молот. Дело было нелегкое: дубовая доска, крепко стиснутая
соседними досками, сопротивлялась долго. Но я настойчиво продолжал колотить
по доске -- крепления наконец ослабли, и я почувствовал, что дерево
поддается. Еще несколько сильных ударов довершили дело, и доска провалилась
внутрь.
Немедленно меня окатил с ног до головы мощный поток вина. Оно било не
струей, а именно потоком! Прежде чем я успел вскочить на ноги, меня затопило
бренди, и я испугался, что утону в нем. Каморка сразу наполнилась. И только
потому, что я прижал голову к верхним балкам трюма, бренди не залило мне
рот, не то я захлебнулся бы. Оно все же попало мне в горло и глаза -- я
ослеп и оглох. Только спустя некоторое время мне удалось избавиться от
приступа чихания и кашля.
Я вовсе не был склонен веселиться по этому поводу, но я почему-то
вспомнил о герцоге Кларенсе, который когда-то выбрал странный род смерти: он
пожелал, чтобы его утопили в бочке с мальвазией.[40]
Впрочем, наводнение кончилось так же быстро, как началось. Под полом
было достаточно места, и в несколько секунд вино ушло вниз, растворилось в
трюмной воде, оставшись там до конца путешествия. Только платье мое
промокло, да в воздухе остался сильный запах алкоголя, из-за которого трудно
было дышать.
Нос корабля в ту минуту как раз поднимался на волну -- бочонок
накренился, и это движение в десять минут опорожнило его до единой капли.
Я не стал больше дожидаться.
Отверстие, которое я проделал, было достаточно, чтобы влезть туда, и,
кончив чихать и кашлять, я залез внутрь бочонка.
Первым делом я постарался нащупать втулку: я считал, что от нее легче
будет начинать резать клепки.
Я легко нашел ее. К счастью, она была не наверху, а сбоку, на
подходящей высоте.
Я закрыл нож и стал бить по втулке черенком. После нескольких ударов я
вышиб ее наружу и принялся резать клепку.
Не сделал я и дюжины надрезов, как почувствовал, что силы мои
удивительно возросли. Раньше я чувствовал сильную слабость, а теперь готов
был рвать дубовые клепки голыми руками. Настроение вдруг поднялось, как
будто я занимался не серьезным делом, а игрой, исход которой не имел особого
значения. Кажется, я насвистывал и, возможно, даже пел. Я совершенно забыл,
что нахожусь в смертельной опасности, и мне казалось, что все минувшие
страхи просто плод моего воображения: то ли я их придумал, то ли видел во
сне.
Тут меня внезапно охватила мучительная жажда, и, мне помнится, я
барахтался в бочонке, стараясь вылезть наружу, чтобы выпить воды.
Кажется, я действительно вылез, но не уверен, пил ли я воду. Вообще с
этого момента я ничего не помню, потому что неожиданно впал в
бессознательное состояние.
Я оставался без сознания несколько часов, и мне даже не снились, как
всегда, мучительные сны. Я не спал, но чувствовал себя так, как будто меня
бросили с земли в бесконечное пространство и я быстро лечу вперед или падаю
с большой высоты и не могу ни до чего долететь. Это было пренеприятное
ощущение -- скорее всего, чувство ужаса.
К счастью, оно продолжалось недолго. Когда я попытался приподняться,
ощущения мои стали не так мучительны и наконец прошли совсем. Но теперь меня
тошнило и голова раскалывалась от боли. Неужели опять морская болезнь? Нет,
не может быть! Я больше не страдал морской болезнью. Даже бури я переносил
довольно легко, да на море и не было никакого волнения. Дул ветер, но не
сильный, и корабль шел спокойно.
Неужели это неожиданный и жестокий приступ лихорадки? Или я упал в
обморок от истощения? Нет, у меня уже бывало и то и другое, но новое
ощущение не было похоже на прежние.
Я терялся в догадках. Впрочем, скоро мысли мои прояснились, все стало
понятно: я был пьян!
Да, я был в состоянии опьянения, хотя ни вина, ни водки не пробовал--ни
глотка. Я очень не любил их. Хотя здесь полно бренди -- вернее, было полно,
потому что оно все ушло под пол,-- и я мог утонуть в нем, но я не выпил ни
капли. Правда, мне в рот могла попасть капелька или крошечный глоток, когда
меня окатило потоком из бочонка. Но от такого количества нельзя опьянеть,
даже если бы это был крепкий спиртной напиток. Невозможно! Я опьянел не от
этого. От чего же? Ведь от чего-то я стал пьян! Хотя это случилось со мной
первый раз в жизни, но я знал, что у меня были все признаки опьянения.
Продолжая размышлять, то есть становиться трезвее, я начал понимать, в
чем тут загадка, и наконец раскрыл причину своего опьянения. Не бренди, а
пары бренди -- вот причина, и ничего более!
Прежде чем влезть в бочонок, я уже ощущал какую-то перемену в своих
чувствах, ибо пары спиртного напитка еще снаружи заставили меня чихать. Но
это было еще ничего по сравнению с испарениями, которые я вдыхал внутри
бочонка. Поначалу я едва мог дышать, но постепенно привык и даже начал
находить в них что-то приятное.
Неудивительно, что я сразу приободрился и повеселел.
Продолжая обсуждать происшествие, я вспомнил, что выбрался из бочонка,
что жажда заставила меня вылезть. Как хорошо, что я последовал зову жажды!
Если бы я остался в бочонке, последствия могли бы стать для меня гибельными.
Каков бы ни был исход, он был бы для меня роковым. Скорее всего, я бы
остался пьяным -- как мог я протрезветь там? Мне становилось бы все хуже и
хуже, пока... пока я не умер бы! Кто знает? Простая случайность спасла мне
жизнь.
Утолил я жажду раньше или нет, во всяком случае, теперь мне так
хотелось пить, что, казалось, я смогу выпить всю бочку до дна. Я немедленно
нащупал и наполнил водой свою чашку и не отрывался от нее, пока не выпил
чуть не полгаллона.
Мне стало значительно лучше, мозги прояснились, словно промылись водой.
Придя в себя, я снова вернулся к размышлениям об опасностях, которые меня
окружали.
Прежде всего я подумал о том, как мне продолжить работу, которую я так
внезапно прервал. Мне казалось, что я не в состоянии буду взяться за нее
снова. Что, если со мной опять произойдет то же самое, если я потеряю
способность соображать и не смогу совладать с собой, чтобы выбраться из
бочонка?
Быть может, надо работать, пока я не почувствую, что снова пьянею, и
тогда поспешно вылезть обратно? А если я не успею и опьянение придет
внезапно? Сколько я пробыл в бочонке до того, как со мной случилась эта
история, я не мог припомнить. Но я отлично помнил, как это состояние
овладело мной,-- плавно, мягко, словно окутывая меня прекрасным сновидением,
как я перестал думать о последствиях и забыл даже о всех опасностях,
угрожавших мне.
Что, если все это повторится и тот же спектакль разыграется заново,
только без одного эпизода: жажда не заставит меня покинуть бочонок. Что
тогда будет? Я не мог никак ответить на этот вопрос. Опасения, что все
повторится сначала, были так сильны, что я боялся снова влезть в бочонок.
Впрочем, выхода не было. Я должен сделать это или умереть, не двигаясь с
места. "Если уж моя судьба -- умереть,-- думал я,-- так лучше умереть от
опьянения". Теперь я убеждался на опыте, что такая смерть безболезненна.
Подобные рассуждения прибавили мне мужества -- все равно у меня не было
выбора и я не мог избрать другой план. Я влез обратно в бочонок.
Вернувшись в бочонок, я стал ощупью искать свой нож. Я не запомнил,
куда его положил. Искал я его снаружи, но безуспешно и решил, что он остался
в бочонке. Я очень удивился тому, что не могу его нащупать, хотя обшарил
пальцами всю внутреннюю сторону бочонка.
Я начал беспокоиться. Если нож пропал, то все мои надежды на спасение
рухнули. Без ножа я не смогу никуда пробиться и должен буду лежать без дела
и ждать, пока свершится моя судьба. Куда мог деться нож? Неужели его утащили
крысы?
Я собирался было еще раз вылезть наружу, когда мне пришло в голову
ощупать отверстие, над которым я работал, когда в последний раз держал в
руках нож. Может быть, он там? К величайшей моей радости, он там и был -- он
торчал в клепке, которую я собирался разрезать.
Я тут же взялся за работу и принялся расширять отверстие. Но лезвие
ножа от долгого употребления иступилось, и резать крепкий дуб было все
равно, что долбить камень. Я работал четверть часа и за это время не сделал
надреза глубиной и в восьмую дюйма. Я начал терять надежду проделать дыру в
клепке.
У меня снова появилось странное ощущение в голове, хотя я мог еще
оставаться на месте некоторое время,-- таково обычно действие опьянения. Но
я обещал самому себе, что при малейшем его признаке уйду из опасного места.
К счастью, у меня хватило решимости выполнить обещание, и я вовремя выбрался
к бочке с водой.
Я сделал это очень своевременно. Останься я в бочонке с бренди еще
десять минут, я бы, конечно, потерял сознание: я опять начал чувствовать
опьянение.
Но когда действие алкоголя прекратилось, я почувствовал себя еще
несчастнее, чем раньше: я понял, что из-за этого препятствия рушатся
последние надежды. Я убедился, что могу работать, только делая перерывы, но
приходилось работать подолгу: с тупым лезвием я немногого мог добиться.
Пройдет несколько дней, прежде чем я прорублю стенку бочонка. А я не мог
ждать нескольких дней. Запас крошек уменьшался катастрофически. В сущности,
у меня оставалась одна горсть крошек. Я и трех дней не проживу! Шансы
спастись становились все меньше, и я снова был близок к полному отчаянию.