бархата и снова занялся разведкой. Так же как и предыдущий, этот ящик
упирался концом в фортепиано, который легко было вышибить. Я не стал
медлить, вытянул ноги и принялся выбивать свою обычную дробь каблуками.
На этот раз дело пошло не так скоро. У меня не было достаточного
простора, потому что ящик с бархатом был меньше, чем ящик с материей, но
наконец я добился своего: обе концевые доски вылетели и провалились в
промежутки между грузами.
Я встал на колени и предпринял новую разведку. Я ожидал, или, вернее,
боялся, что крышка от ящика с фортепиано занимает сплошной стеной всю
открытую мной поверхность. Действительно, огромный ящик был тут как тут -- я
тотчас нащупал его рукой. Но я едва удержался от радостного восклицания,
поняв, что он занимает всего половину пространства напротив отверстия и что
рядом имеется обширное пустое место -- его хватило бы еще для одного ящика с
бархатом!
Это был приятный сюрприз, и я сразу оценил свою неожиданную удачу.
Порядочный кусок туннеля был уже готов и открыт для меня.
Я выставил руку, поднял ее -- новая радость: пустота распространяется
вверх на десять -- двенадцать дюймов, до самой верхушки ящика с фортепиано!
То же самое внизу, у моих колен. Там образовался острый угол, ибо, как я уже
отмечал, эта маленькая камера была не четырехугольная, а треугольная с
вершиной, обращенной вниз. Это объяснялось формой старинного фортепиано,
напоминавшей большой параллелепипед, у которого один угол был как бы спилен.
Фортепиано стояло боком, на более широкой своей стороне, и как раз здесь и
находилось то место, которое должен был занимать этот отсутствующий угол.
По всей видимости, треугольная форма этой выемки сделала ее неудобной
для грузов, потому ее и не заполнили.
"Тем лучше",-- подумал я и высунул руки во всю длину, с целью
произвести более тщательное исследование.
Это заняло немного времени. Я очень скоро заметил, что с другой стороны
пустой камеры стоит объемистый ящик и такой же ящик заграждает ее справа.
Слева же идет по диагонали край ящика с фортепиано, в ширину около двадцати
дюймов, или двух футов.
Но я очень мало беспокоился насчет правой, левой или задней стороны. Я
больше всего интересовался потолком маленькой камеры, ибо намеревался, если
удастся, продолжать свой туннель именно вверх.
Я понимал, что сильно продвинулся в горизонтальном направлении, потому
что главное для меня преимущество этой пустой камеры заключалось в том, что
она дала мне возможность продвинуться по горизонтали на всю толщину
фортепиано -- около двух футов,-- не считая того, что я продвинулся еще и
вверх. Я не желал идти ни вперед, ни направо, ни налево, разве что
какое-нибудь препятствие встанет на моем пути. "Все выше!" -- вот было
главной моей мыслью. "Эксцельсиор!" Еще два или три яруса, а может быть, и
меньше,-- и, если не возникнет препятствий, я буду свободен! Сердце мое
радостно билось, когда я думал об этом.
Не без волнения протянул я руку к потолку пустой камеры. Пальцы мои
задрожали, когда наткнулись на хорошо знакомый мне холст. Я непроизвольно
отдернул руку.
Боже мой! Опять этот проклятый материал -- тюк с полотном!
Однако я не был в этом вполне убежден. Я вспомнил, что раз уже ошибся
таким образом. Надо еще раз проверить.
Я сжал кулак и сильно постучал по нижней части тюка. О, мне ответил
очень приятный звук! Нет, это не тюк с полотном, а ящик, завернутый, как и
многие другие, в несколько слоев грубого, дешевого холста. Это и не сукно,
потому что ящики с сукном отвечали на стук глухо, а этот давал гулкий
отзвук, словно был пустой.
Странно... Он не мог быть пустым, иначе зачем он здесь? А если он не
пустой, то что в нем?
Я стал молотить по нему черенком ножа -- опять тот же гулкий звук!
"Ну что ж,-- подумал я,-- если он пустой, то тем лучше, а если нет, то
в нем что-то легкое, от чего просто будет избавиться. Отлично!"
Рассудив так, я решил не тратить больше времени на догадки, но
ознакомиться с содержимым нового ящика, проложив в него дорогу. Я мгновенно
сорвал холст, прикрывавший дно.
Я почувствовал, что мне неудобно стоять. Треугольное пространство резко
суживалось книзу, и мне трудно было держаться на ногах. Но я вышел из
затруднения, наполнив острый угол кусками сукна и бархата, которые были у
меня под рукой. Тогда стало легче работать.
Не стоит подробно описывать способ, которым я вскрывал ящик. Я сделал
это как обычно. Один раз пришлось разрезать доску -- и новый нож вел себя
прекрасно. Я вынул разрезанные доски.
Я был весьма удивлен, когда проник в ящик и ознакомился с его
содержимым. Некоторое время я не мог понять на ощупь, что это за вещи, но,
когда отделил один предмет от других и провел по нему пальцами, я наконец
понял -- это были шляпы!
Да, дамские шляпы -- отделанные кружевами и украшенные перьями, цветами
и лентами.
Если бы я знал тогда, как одеваются жители Перу, я удивился бы еще
больше, найдя такой странный товар среди груза. Разве можно увидеть шляпу на
прекрасной голове перуанской дамы! Но я об этом ничего не знал и просто
удивился тому обстоятельству, что такой предмет входит в груз большого
корабля.
Впоследствии, однако, мне объяснили, в чем дело: в южноамериканских
городах живут англичанки и француженки -- жены и сестры английских и
французских купцов и официальных представителей, которые находятся там
постоянно. И, несмотря на огромное расстояние, отделяющее их от родины, они
упорно стараются следовать модам Лондона и Парижа, хотя над этими нелепыми
головными уборами смеются их прекрасные сестры из Испанской Америки.
Вот для кого, следовательно, предназначалась коробка со шляпами.
Мне очень жаль, но я должен признаться, что на этот сезон их ожидания
оказались обманутыми. Шляпы не дошли до них, а если и дошли, то в таком
состоянии, что не способны были украсить кого бы то ни было. Рука моя была
немилосердна, добираясь до ящика,-- я мял и кромсал их, пока все шляпы не
были затиснуты в угол и спрессованы так плотно, что заняли десятую часть
того пространства, которое занимали раньше.
Не сомневаюсь, что множество проклятий сыпалось впоследствии на мою
несчастную голову. Единственное, что я мог возразить,-- это сказать правду.
Дело шло о жизни и смерти -- я не мог заботиться о шляпах. Вряд ли это могло
послужить оправданием в тех домах, где ожидали прибытия этих шляп. Впрочем,
об этом я никогда ничего не узнал. Я только могу прибавить, что
впоследствии, много позже, чтобы успокоить собственную совесть, я возместил
убыток заокеанскому торговцу модными товарами.
Покончив со шляпами, я немедленно вскарабкался в пустой ящик. Надо
было, по возможности, снять всю крышку или хотя бы часть ее. Сначала я
попытался выяснить, что находится наверху, и для этого избрал тот же план
действий, которому следовал и раньше,-- просунул лезвие ножа в щель. К
сожалению, лезвие было теперь короче и не так уже годилось для этой цели, но
все-таки его длины хватало для того, чтобы просунуть его через дюймовую
доску, да еще на два дюйма дальше и определить, мягкое или жесткое
препятствие заграждает мне путь.
Итак, находясь внутри ящика из-под шляп, я просунул лезвие через
крышку. Груз, который лежал надо мной, состоял из чего-то мягкого и
поддающегося клинку. Помню, что там была холщовая оболочка, и, погружая в
нее нож по самую рукоятку, я не встретил ничего похожего на дерево, ничего
напоминающего доски ящика.
Но я также знал, что это не полотно, потому что лезвие проникало туда,
как в масло, а этого не случилось бы, если бы там был тюк с полотном. Раз
так, я успокоился. Остальное меня не смущало.
Я пробовал в нескольких местах -- по всей крышке,-- и везде лезвие
погружалось до самого черенка почти без всякого усилия с моей стороны. Груз
состоял из чего-то нового, чего я до сих пор не встречал и о чем не
догадывался.
Этот груз, как мне казалось, не станет серьезным препятствием на пути
моего продвижения.
В прекрасном настроении я взялся за работу и принялся выдергивать доску
из крышки, на которой этот груз лежал.
Снова пришлось заняться скучной и долгой работой -- резать доску ножом.
Эта работа занимала у меня больше времени и требовала больше сил, чем все
остальное, вместе взятое. Но она была абсолютно необходима, так как у меня
не было другого способа проложить туннель вверх через ящики. На каждый из
них давил своим весом следующий верхний груз, и выломать доски, прижатые
сверху тяжестью, было невозможно. Я мог удалить их, только разрезав поперек.
Крышку ящика из-под шляп мне удалось вскрыть без особого труда. Она
была из тонких еловых досок, и за половину или три четверти часа я разделил
надвое среднюю доску из трех, ибо крышка состояла из трех досок. Разрезанные
куски я легко отогнул вниз и вынул их.
Я оторвал кусок холщовой оболочки, и рука моя достигла неизвестного
груза, который покоился на ящике. Я сразу узнал, что это такое. Еще в
дядином амбаре я научился узнавать на ощупь мешки. Да, это был мешок.
Он был чем-то наполнен, но чем? Пшеницей, ячменем, овсом? Нет, зерна
там не было -- там было что-то более мягкое и нежное. Неужели мешок с мукой?
Скоро я убедился в этом. Клинок мой вошел в мешок и проделал дыру
величиной с кулак. Мне даже не пришлось всовывать руку в мешок, потому что
прямо на мою ладонь досыпался сверху мягкий порошок и заполнил всю
мгновенно. Сжав пальцы, я набрал целую пригоршню муки. Я поднес руку ко рту
и убедился окончательно, что это так: передо мной был мешок с мукой.
Это было поистине радостное открытие. Пища, которой хватит на несколько
месяцев! Теперь я не умру с голоду, и больше мне не надо будет есть крыс.
Нет! С мукой и водой я буду жить, как принц. Что в том, что она сырая? Зато
она вкусна, питательна, полезна для здоровья.
"Слава Богу! Теперь я спасен!"
Вот какие слова вырвались у меня, когда я полностью оценил все значение
моего открытия.
Я работал уже много часов и нуждался в отдыхе. Кроме того, я был
голоден и не мог удержаться от соблазна наесться вдоволь нового блюда.
Наполнив карманы мукой, я вернулся в старое логовище за бочкой с водой.
Предварительно я на всякий случай заткнул холстом дыру, проделанную мной в
мешке, и только тогда стал спускаться вниз. Я швырнул свой мешок с крысами в
первый попавшийся угол, надеясь, что больше не придется иметь с ними дело.
Замешав порядочное количество муки водой, я съел тесто с таким наслаждением,
как будто это был лучший из английских пудингов.
Несколько часов крепкого сна освежили меня. Проснувшись, я снова поел
теста и стал подниматься в мою сильно продвинувшуюся вверх галерею.
Пробираясь через второй ярус, я с удивлением заметил что-то мягкое,
похожее на порошок или пыль, покрывавшее все горизонтально положенные доски.
В пустой камере около фортепиано вся нижняя часть этого пространства была
заполнена той же пылью, и, вступив туда, я погрузился в нее до лодыжек. Я
заметил, что на голову и плечи мне падает настоящий ливень из пыли. Когда я
беспечно поднял лицо кверху, этот ливень обрушился в рот и в глаза, и я
начал немилосердно чихать и кашлять.
Я испугался, что задохнусь, и первым моим движением было обратиться в
бегство и спрятаться за бочкой с водой. Но незачем было уходить так далеко,
достаточно было отступить к ящику из-под галет. Я недолго раздумывал над
объяснением этого странного явления. Это не пыль, а мука! Корабль качнулся,
холщовая затычка выпала из мешка, и мука стала высыпаться в дыру.
Мысль о том, что я останусь без муки, заставила меня похолодеть.
Значит, я вынужден буду снова питаться крысами! Надо немедленно заделать
дыру в мешке, чтобы сохранить хоть часть муки.
Несмотря на боязнь задохнуться, я понимал, что необходимо действовать,
и, закрыв глаза и рот, ринулся к пустому ящику из-под шляп.
Повсюду в ящике лежала мука, но она больше не сыпалась. Она перестала
высыпаться из мешка по самой простой причине: она вся уже высыпалась. Мешок
опустел!
Я счел бы это происшествие великим для себя бедствием, если бы не
обнаружил, что мука не целиком потеряна. Порядочная доля просыпалась,
конечно, в щели и попала на дно трюма, но большое количество -- достаточное
для моих нужд -- осталось на кусках материи, которые я заложил на дно
треугольной камеры, да и в других местах, куда я мог проникнуть, когда мне
заблагорассудится.
Впрочем, это оказалось несущественным, потому что в следующий момент я
сделал открытие, которое окончательно вытеснило у меня из головы все мысли о
муке и вообще о пище, о воде и всем прочем.
Я протянул руку, чтобы убедиться в том, что мешок пуст. Как будто так.
Почему же не вытащить его через отверстие и убрать с дороги? Почему бы нет?
Я выхватил мешок и бросил его вниз.
Потом я высунул голову из ящика в том месте, где раньше был мешок.
Боже праведный! Что я вижу? Свет! Свет! Свет!
Да, глаза мои любовались светом, исходившим с неба, и сердце мое
наполнилось ликованием. Не могу описать свое счастье. От страха не осталось
и следа. Исчезли малейшие опасения. Я спасен!
Это была всего лишь небольшая полоска света -- просто лучик. И он
пробивался через щель между двумя досками. Он проходил надо мной, но не
вертикально, а скорее по диагонали, примерно в восьми или десяти футах от
меня.
Я знал, что свет не мог проникнуть через палубу: между досками
корабельной палубы не бывает щелей. Свет шел от люка -- должно быть,
отогнулся покрывающий крышку люка брезент.
Никогда я не видел ничего радостнее этого тоненького лучика, сиявшего
надо мной подобно метеору! Ни одна звезда на синем небе не казалась мне
прежде такой блестящей и красивой! Этот свет был похож на глаз доброго
ангела, который улыбался мне и приветствовал мое возвращение к жизни.
Я недолго оставался внутри ящика из-под шляп. Я знал, что работа моя
приходит к концу, что мои надежды близки к осуществлению, и у меня не было
ни малейшего желания откладывать свое освобождение. Чем ближе была цель, тем
с большим нетерпением я к ней стремился. Поэтому без промедления я стал
расширять отверстие в крышке ящика.
Свет, который я видел, убедил меня в очень важной истине -- в том, что
я нахожусь на верху груза. Раз я вижу луч, идущий по диагонали,
следовательно, между мной и ним ничего нет и, значит, здесь пустое
пространство. Такая пустота могла существовать только над грузом.
Вскоре я в этом убедился. Чтобы проделать отверстие, достаточно широкое
для моего тела, хватило и двадцати минут. И, едва закончив эту работу, я
скользнул в дыру, и, изогнувшись, вылез на верхушку ящика.
Я поднял руки над головой, развел их в стороны. Позади себя я нащупал
ящики, тюки и мешки, которые громоздились еще выше, но впереди был только
воздух.
Несколько минут я сидел, свесив ноги, на крышке ящика, в том месте, где
вылез наружу. Я не рискнул даже сделать шаг, чтобы не упасть в пустоту. Я
глядел на прекрасный луч, похожий на огонь маяка. Теперь он сиял еще ближе.
Постепенно глаза мои привыкли к свету. И хотя расщелина пропускала
всего несколько слабых полосок света, я начал различать ближайшие предметы.
Я заметил, что пустота вокруг меня не простиралась далеко. Я находился на
дне небольшой выемки в виде неправильной дуги. Это было что-то вроде
амфитеатра, окруженного со всех сторон громадными ящиками с товарами.
В сущности, это было пространство, оставшееся под люком после погрузки.
Кругом стояли пустые бочки, лежали мешки, в которых, вероятно, находились
продукты -- очевидно, провизия для команды,-- расположенные так, чтобы их
легко было доставать по мере надобности.
Мой туннель кончился на одной из сторон этого углубления, и я
несомненно находился под крышкой люка.
Оставалось только сделать один -- два шага, постучать в доски над
головой и позвать команду на помощь.
И хотя достаточно было одного удара или крика, чтобы освободиться из
темноты, прошло много времени, прежде чем я решился постучать или крикнуть.
Пожалуй, не стоит объяснять вам причину моей нерешительности и
колебаний. Подумайте только о том, что оставалось позади меня,-- о том
ущербе и разрушениях, которые я причинил грузу, об убытках, может быть, на
сотни фунтов! Подумайте о том, что у меня не было никакой возможности
вернуть или заплатить хотя бы малейшую часть стоимости этих товаров,--
подумайте обо всем этом, и вы поймете, почему я так долго сидел на ящике
из-под шляп.
Меня сковал страх. Я боялся развязки этой драмы во мраке --
неудивительно, что я не торопился довести ее до конца.
Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев
свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже
побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?
Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда я подумал о возможности
такого исхода. Состояние духа моего резко изменилось. За минуту перед тем
мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на
него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.
Я стал думать, как бы возместить убытки, но мои размышления были и
глупы и горьки. У меня ничего не было -- разве только старые часы. Ха-ха-ха!
Их вряд ли хватит даже на то, чтобы оплатить ящик с галетами!
Впрочем, нет! У меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор.
Она была для меня гораздо дороже, чем часы, даже чем тысяча часов. Но эта
вещь, так высоко мной ценимая, не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о
чем я говорю? Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом
ноже!
Дядюшка, конечно, ничего для меня не сделает. Он позволял мне жить в
своем доме только по необходимости, а не из чувства ответственности за
ребенка. Он ни в коей мере не обязан расплачиваться за причиненные мной
убытки, да я и сам ни на минуту не допускал такой мысли.
У меня была маленькая надежда, одно соображение, которое казалось мне
сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги на долгий срок. Я
стану работать у него юнгой, вестовым, слугой -- чем угодно! -- лишь бы
отработать свой долг.
Если он меня примет (а что ему еще делать со мной, разве действительно
швырнуть за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только
я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.
В этот момент надо мной раздался громкий топот. Похоже было, что
множество людей тяжело расхаживают взад и вперед по палубе. Звуки доносились
с обеих сторон люка и кругом по всей палубе.
Потом я услышал голоса -- человеческие голоса! Как приятно было их
слышать!.. Сначала я слышал только возгласы и отдельные слова, затем все
смешалось в нестройный хор. Голоса были грубые, но какой прекрасной,
музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!
Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше не мог терпеть
свое заточение! Как только песня кончилась, я прыгнул к люку и деревянной
рукояткой ножа начал громко стучать в доски над головой.
Я прислушался -- мой стук услышали. Наверху шел какой-то разговор, я
различал удивленные восклицания. Но хотя разговор не умолкал и к нему
присоединялись все новые голоса, никто не пытался открыть люк.
Я постучал громче, начал кричать, но голос мой был тонок и слаб, как
голос младенца. И я сомневался, услышат ли его наверху.
Снова раздался хор удивленных восклицаний. Голосов было много, и я
решил, что вся команда собралась вокруг люка.
Я постучал в третий раз для верности и замер в беспокойном и молчаливом
ожидании.
Я услышал, как что-то зашуршало над люком,-- снимали брезент. И как
только его сняли, свет брызнул в расщелины между досками.
В следующий момент надо мной внезапно открылось небо: поток света
ударил мне в лицо и почти ослепил меня. Больше того, этот поток света вызвал
у меня слабость, и я свалился назад, на ящики. Я не сразу потерял сознание,
но постепенно впал в обморочное состояние, испытывая какое-то странное
чувство ошеломления.
Когда люк открылся, я заметил вокруг него грубые лица -- человеческие
головы, склонившиеся над отверстием. Они разом отшатнулись с выражением
величайшего ужаса. Я услышал восклицания, в которых чувствовался тот же
ужас. Но тут звуки постепенно замерли в моих ушах, свет погас... и я
окончательно потерял сознание, словно умер.
Конечно, это был только обморок. Я не слышал и не чувствовал, что
происходит вокруг меня. Я не видел, как эти грубые лица снова появились над
краем люка и осмотрели меня с тревогой. Я не видел, как один из них,
набравшись храбрости, полез вниз и спустился на груз, за ним -- другой,
третий... и все они склонились надо мной. И тут снова последовал взрыв
восклицаний, посыпались догадки. Я не слышал, как они бережно брали меня на
руки, щупали пульс и прикладывали свои грубые ручищи к моему сердцу,
проверяя, есть ли еще в нем биение жизни. Не слышал я, как рослый матрос
взял меня на руки и прижал к себе, а потом, когда принесли и спустили в люк
короткую лесенку, вынес из трюма и осторожно положил на шканцы. Я ничего не
слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне в
лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня
собралась толпа -- куда ни кину взгляд, везде человеческие лица. Лица были
грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с
жалостью, и я слышал сочувственные замечания.
Это были матросы -- вокруг меня стояла вся команда. Один из них,
наклонясь надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб мокрую тряпку. Я
узнал его с первого взгляда. Это был Уотерс -- тот самый, который высадил
меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время,
какую службу сослужит мне его подарок.
-- Уотерс,--сказал я,--вы меня помните?..
В ответ на мои слова он издал несколько характерных матросских
восклицаний.
-- Лопни мои шпангоуты! -- услышал я.-- Лопни мои шпангоуты, если это
не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!
-- Который набивался с нами в море! -- вскричали другие.
-- Тот самый, убей меня Бог!
-- Да,-- ответил я,-- тот самый и есть.
Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.
-- Где капитан?..-- спросил я.-- Уотерс, отведите меня к капитану!
-- Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек,-- добродушно ответил дюжий
матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.
Я посмотрел туда и увидел того хорошо одетого человека, в котором с
самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в
каюту. Я поглядел на его лицо. Выражение лица было суровое, но я не
испугался. Мне казалось, что взгляд его смягчился.
Я колебался некоторое время, но потом, собрав всю свою энергию,
поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.
-- О сэр! -- воскликнул я.-- Мне нет прощения!
Не помню точно, как я выразился. Но это было все, что я мог сказать.
Я больше не глядел ему в лицо. Я смотрел на палубу и ждал ответа.
-- Встань, паренек, и пойдем! -- сказал он мягко.-- Встань, и пойдем в
каюту!
Его рука легла на мою. Он поднял меня и увел. Сам капитан шел рядом со
мной и поддерживал меня, потому что я шатался! Было непохоже, что он
собирается бросить меня на съедение акулам. Смел ли я надеяться, что все
кончится так благополучно?
В каюте я заметил свое отражение в зеркале. Я не узнал себя. Я был весь
белый, словно меня вымазали известью,-- тут я вспомнил про муку. Можно было
разобрать только лицо, но и лицо было белое-белое, изнуренное, костлявое,
как у скелета. Страдания и голодовка совершенно истощили меня.
Капитан усадил меня на кушетку, позвал слугу и приказал принести стакан
портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем, устремив на меня
взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:
-- Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!
Это была длинная история, но я рассказал все с начала до конца. Я
ничего не утаил: ни повода, по которому я убежал из дому, ни одной
подробности об ущербе, который я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об
этом, потому что половина команды успела побывать в моем логовище за бочкой
с водой и во всем удостоверилась сама.
Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с
тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.
-- Храбрый парень! -- воскликнул он, вставая и направляясь к двери.--
Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести. И в память о твоем
благородном отце, которого я знал, ты будешь матросом!.. Эй,
Уотерс,--продолжал он, обращаясь к рослому морскому волку, который ожидал
снаружи,-- возьми этого паренька и приодень его как полагается! Как только
он окрепнет, научи его обращаться со снастью!
И Уотерс научил меня обращаться со снастями -- я изучил каждую из них
наилучшим образом. Несколько лет подряд он был моим сотоварищем под командой
доброго капитана, пока я не перестал быть просто "морским волчонком" и не
был внесен в списки матросов "Инки" как "матрос первой статьи".
Но я не остановился на этом. "Эксцельсиор!" -- вот что стало моим
девизом.
С помощью великодушного капитана я стал впоследствии третьим
помощником, затем вторым, потом первым и наконец капитаном!
Со временем я поднялся еще выше и сделался капитаном собственного
судна. Это было величайшей целью моей жизни. Теперь я мог уходить в море и
возвращаться, когда мне заблагорассудится, бороздить необъятный океан в
любых направлениях и плыть в любую часть света.
Одним из моих первых и самых удачных рейсов -- уже на собственном
корабле -- был рейс в Перу. Помню, что я взял с собой ящик со шляпами для
английских и французских дам, живущих в Кальяо и Лиме. На этот раз шляпы
дошли в целости, но не думаю, что они понравились прекрасным креолкам,
которых они должны были пленить.
За продавленные шляпы давно было выплачено, так же как и за пролитый
бренди и весь ущерб, причиненный сукну и бархату. В сущности, сумма была не
так уж велика. И владельцы, оказавшиеся великодушными людьми, приняв во
внимание обстоятельства, проявили снисходительность в переговорах с
капитаном, а он, в свою очередь, постарался облегчить мне условия платежа.
За несколько лет я выплатил все, или, как мы, моряки, говорим, "обрасопил
реи"[42].
А теперь, мои юные друзья, мне остается добавить, что, проходив по
морям долгие годы и скопив при помощи искусных торговых операций и разумной
бережливости достаточные средства, чтобы обеспечить остаток своих дней, я
начал уставать от океанских валов и штормов, и меня потянуло к спокойной
жизни на суше. С каждым годом тяга эта все усиливалась, так что я больше не
смог сопротивляться и решил уступить ей и бросить якорь где-нибудь у берега.
С этой целью я продал свой корабль и корабельные запасы и вернулся в
прелестный поселок, где, как вы знаете, я родился и где намереваюсь умереть.
А теперь прощайте! Мой рассказ окончен.
К О Н Е Ц
Набрано: 11.06.98 02:20
Коррекция: 26.06.98 17:15
1 Шлюп, шхуна, бриг-- различные виды парусных судов.
2 Ньюфаундленд, или водолаз, -- одна из самых крупных пород собак;
они прекрасно плавают и любят воду; названы по имени острова Ньюфаундленд в
Северной Америке.
3 Дюйм-- мера длины, равная 2,5 сантиметра.
4 Фут-- мера длины, равная 30,4 сантиметра.
5 Кабельтов-- морская мера длины, равная 185,2 метра.
6 Ярд-- мера длины, равная 91,4 сантиметра.
7 Серпентайн-- небольшая искусственная речка в лондонском Гайд-парке.
8 Английская сухопутная миля-- мера длины, равная 1609,3 метра; здесь:
морская миля равна 1852 метрам.
9 Галлон-- мера жидкости, равная 4,5 литра.
10 Акр-- мера земельной площади, равная 0,4 гектара.
11 Морской еж-- животное из отряда иглокожих; живет на песчаном морском
дне, у берегов, под камнями.
12 В старину на народных праздниках ставились столбы, вымазанные салом.
Тому, кто первый добирался до вершины столба, выдавалась награда.
13 Остров Мэн находится в двух часах езды от побережья Англии. Никаких
чернокожих и удавов там нет и быть не может.
14 На гербе острова Мэн изображены три ноги, соединенные вместе.
15 Травить канаты-- ослаблять, отпускать понемногу канаты.
16 Трап-- лестница по борту судна.
17 Тали-- система блоков для подъема тяжестей.
18 Кастор-- толстый, плотный шерстяной материал, из которого делают
дорогие шляпы.
19 Шканцы-- часть палубы между грот-мачтой и бизань-мачтой, то есть
между второй и третьей мачтами.
20 Фальшборт--часть борта, выступающая над палубой и образующая перила.
21 Шиллинг-- английская монета; 20 шиллингов составляют 1 фунт
стерлингов.
22 Пенни (множественное число "пенсы")--мелкая английская монета; 12
пенсов составляют 1 шиллинг.
23 Ванты-- снасти, которые крепят мачту к бортам.
24 Кок-- корабельный повар.
25 Брашпиль-- горизонтальный ворот, употребляемый для подъема якоря.
26 Кентербери-- городок в Англии, славящийся своим старинным собором.
27 Клюз-- отверстие в борту судна для якорной цепи.
28 Каботажные суда-- суда, следующие из одного порта в другой вдоль
берега; обычно бывают небольших размеров.
29 Штангоуты-- ребра судна: изогнутые балки, идущие в обе стороны от
киля; они служат основанием для накладки бортов.
30 Бимс-- поперечная балка между бортами.
31 Тантал--в древнегреческих преданиях преступный царь, брошенный
богами в подземное царство; стоя по горло в воде, он не мог напиться и вечно
мучился от жажды.
32 Бренди-- английская водка.
33 Кварта--мера жидкости, равная 1,13 литра.
34 "Quod erat faciendum" (лат.) -- "Что и требовалось сделать". В
старинных учебниках математики обычная фраза, стоявшая в конце решения
задачи.
35 Старинные часы делались с крышкой, но без стекла. Таким образом, в
темноте легко можно было нащупать стрелки пальцами.
36 По старинному поверью, хамелеоны питаются воздухом, на самом деле
они питаются насекомыми.
37 Так называемая "норвежская крыса" на самом деле происходит не из
Норвегии, а из Юго-Восточной Азии.
38 Английский фунт равен 453,5 грамма.
39 Эксцельсиор (лат.) -- все выше.
40 Мальвазия-- сорт ликерного вина. Герцог Кларенс, брат английского
короля Эдуарда IV, по преданию, был утоплен в бочке с мальвазией. На самом
деле он был тайно казнен в 1478 году.
41 Штирборт-- правая сторона корабля, правый борт.
42 "Обрасопить реи" (морской термин)--установить реи под прямым углом в
отношении киля и мачты, в переносном смысле -- "уладить дела", "привести
дела в порядок".
упирался концом в фортепиано, который легко было вышибить. Я не стал
медлить, вытянул ноги и принялся выбивать свою обычную дробь каблуками.
На этот раз дело пошло не так скоро. У меня не было достаточного
простора, потому что ящик с бархатом был меньше, чем ящик с материей, но
наконец я добился своего: обе концевые доски вылетели и провалились в
промежутки между грузами.
Я встал на колени и предпринял новую разведку. Я ожидал, или, вернее,
боялся, что крышка от ящика с фортепиано занимает сплошной стеной всю
открытую мной поверхность. Действительно, огромный ящик был тут как тут -- я
тотчас нащупал его рукой. Но я едва удержался от радостного восклицания,
поняв, что он занимает всего половину пространства напротив отверстия и что
рядом имеется обширное пустое место -- его хватило бы еще для одного ящика с
бархатом!
Это был приятный сюрприз, и я сразу оценил свою неожиданную удачу.
Порядочный кусок туннеля был уже готов и открыт для меня.
Я выставил руку, поднял ее -- новая радость: пустота распространяется
вверх на десять -- двенадцать дюймов, до самой верхушки ящика с фортепиано!
То же самое внизу, у моих колен. Там образовался острый угол, ибо, как я уже
отмечал, эта маленькая камера была не четырехугольная, а треугольная с
вершиной, обращенной вниз. Это объяснялось формой старинного фортепиано,
напоминавшей большой параллелепипед, у которого один угол был как бы спилен.
Фортепиано стояло боком, на более широкой своей стороне, и как раз здесь и
находилось то место, которое должен был занимать этот отсутствующий угол.
По всей видимости, треугольная форма этой выемки сделала ее неудобной
для грузов, потому ее и не заполнили.
"Тем лучше",-- подумал я и высунул руки во всю длину, с целью
произвести более тщательное исследование.
Это заняло немного времени. Я очень скоро заметил, что с другой стороны
пустой камеры стоит объемистый ящик и такой же ящик заграждает ее справа.
Слева же идет по диагонали край ящика с фортепиано, в ширину около двадцати
дюймов, или двух футов.
Но я очень мало беспокоился насчет правой, левой или задней стороны. Я
больше всего интересовался потолком маленькой камеры, ибо намеревался, если
удастся, продолжать свой туннель именно вверх.
Я понимал, что сильно продвинулся в горизонтальном направлении, потому
что главное для меня преимущество этой пустой камеры заключалось в том, что
она дала мне возможность продвинуться по горизонтали на всю толщину
фортепиано -- около двух футов,-- не считая того, что я продвинулся еще и
вверх. Я не желал идти ни вперед, ни направо, ни налево, разве что
какое-нибудь препятствие встанет на моем пути. "Все выше!" -- вот было
главной моей мыслью. "Эксцельсиор!" Еще два или три яруса, а может быть, и
меньше,-- и, если не возникнет препятствий, я буду свободен! Сердце мое
радостно билось, когда я думал об этом.
Не без волнения протянул я руку к потолку пустой камеры. Пальцы мои
задрожали, когда наткнулись на хорошо знакомый мне холст. Я непроизвольно
отдернул руку.
Боже мой! Опять этот проклятый материал -- тюк с полотном!
Однако я не был в этом вполне убежден. Я вспомнил, что раз уже ошибся
таким образом. Надо еще раз проверить.
Я сжал кулак и сильно постучал по нижней части тюка. О, мне ответил
очень приятный звук! Нет, это не тюк с полотном, а ящик, завернутый, как и
многие другие, в несколько слоев грубого, дешевого холста. Это и не сукно,
потому что ящики с сукном отвечали на стук глухо, а этот давал гулкий
отзвук, словно был пустой.
Странно... Он не мог быть пустым, иначе зачем он здесь? А если он не
пустой, то что в нем?
Я стал молотить по нему черенком ножа -- опять тот же гулкий звук!
"Ну что ж,-- подумал я,-- если он пустой, то тем лучше, а если нет, то
в нем что-то легкое, от чего просто будет избавиться. Отлично!"
Рассудив так, я решил не тратить больше времени на догадки, но
ознакомиться с содержимым нового ящика, проложив в него дорогу. Я мгновенно
сорвал холст, прикрывавший дно.
Я почувствовал, что мне неудобно стоять. Треугольное пространство резко
суживалось книзу, и мне трудно было держаться на ногах. Но я вышел из
затруднения, наполнив острый угол кусками сукна и бархата, которые были у
меня под рукой. Тогда стало легче работать.
Не стоит подробно описывать способ, которым я вскрывал ящик. Я сделал
это как обычно. Один раз пришлось разрезать доску -- и новый нож вел себя
прекрасно. Я вынул разрезанные доски.
Я был весьма удивлен, когда проник в ящик и ознакомился с его
содержимым. Некоторое время я не мог понять на ощупь, что это за вещи, но,
когда отделил один предмет от других и провел по нему пальцами, я наконец
понял -- это были шляпы!
Да, дамские шляпы -- отделанные кружевами и украшенные перьями, цветами
и лентами.
Если бы я знал тогда, как одеваются жители Перу, я удивился бы еще
больше, найдя такой странный товар среди груза. Разве можно увидеть шляпу на
прекрасной голове перуанской дамы! Но я об этом ничего не знал и просто
удивился тому обстоятельству, что такой предмет входит в груз большого
корабля.
Впоследствии, однако, мне объяснили, в чем дело: в южноамериканских
городах живут англичанки и француженки -- жены и сестры английских и
французских купцов и официальных представителей, которые находятся там
постоянно. И, несмотря на огромное расстояние, отделяющее их от родины, они
упорно стараются следовать модам Лондона и Парижа, хотя над этими нелепыми
головными уборами смеются их прекрасные сестры из Испанской Америки.
Вот для кого, следовательно, предназначалась коробка со шляпами.
Мне очень жаль, но я должен признаться, что на этот сезон их ожидания
оказались обманутыми. Шляпы не дошли до них, а если и дошли, то в таком
состоянии, что не способны были украсить кого бы то ни было. Рука моя была
немилосердна, добираясь до ящика,-- я мял и кромсал их, пока все шляпы не
были затиснуты в угол и спрессованы так плотно, что заняли десятую часть
того пространства, которое занимали раньше.
Не сомневаюсь, что множество проклятий сыпалось впоследствии на мою
несчастную голову. Единственное, что я мог возразить,-- это сказать правду.
Дело шло о жизни и смерти -- я не мог заботиться о шляпах. Вряд ли это могло
послужить оправданием в тех домах, где ожидали прибытия этих шляп. Впрочем,
об этом я никогда ничего не узнал. Я только могу прибавить, что
впоследствии, много позже, чтобы успокоить собственную совесть, я возместил
убыток заокеанскому торговцу модными товарами.
Покончив со шляпами, я немедленно вскарабкался в пустой ящик. Надо
было, по возможности, снять всю крышку или хотя бы часть ее. Сначала я
попытался выяснить, что находится наверху, и для этого избрал тот же план
действий, которому следовал и раньше,-- просунул лезвие ножа в щель. К
сожалению, лезвие было теперь короче и не так уже годилось для этой цели, но
все-таки его длины хватало для того, чтобы просунуть его через дюймовую
доску, да еще на два дюйма дальше и определить, мягкое или жесткое
препятствие заграждает мне путь.
Итак, находясь внутри ящика из-под шляп, я просунул лезвие через
крышку. Груз, который лежал надо мной, состоял из чего-то мягкого и
поддающегося клинку. Помню, что там была холщовая оболочка, и, погружая в
нее нож по самую рукоятку, я не встретил ничего похожего на дерево, ничего
напоминающего доски ящика.
Но я также знал, что это не полотно, потому что лезвие проникало туда,
как в масло, а этого не случилось бы, если бы там был тюк с полотном. Раз
так, я успокоился. Остальное меня не смущало.
Я пробовал в нескольких местах -- по всей крышке,-- и везде лезвие
погружалось до самого черенка почти без всякого усилия с моей стороны. Груз
состоял из чего-то нового, чего я до сих пор не встречал и о чем не
догадывался.
Этот груз, как мне казалось, не станет серьезным препятствием на пути
моего продвижения.
В прекрасном настроении я взялся за работу и принялся выдергивать доску
из крышки, на которой этот груз лежал.
Снова пришлось заняться скучной и долгой работой -- резать доску ножом.
Эта работа занимала у меня больше времени и требовала больше сил, чем все
остальное, вместе взятое. Но она была абсолютно необходима, так как у меня
не было другого способа проложить туннель вверх через ящики. На каждый из
них давил своим весом следующий верхний груз, и выломать доски, прижатые
сверху тяжестью, было невозможно. Я мог удалить их, только разрезав поперек.
Крышку ящика из-под шляп мне удалось вскрыть без особого труда. Она
была из тонких еловых досок, и за половину или три четверти часа я разделил
надвое среднюю доску из трех, ибо крышка состояла из трех досок. Разрезанные
куски я легко отогнул вниз и вынул их.
Я оторвал кусок холщовой оболочки, и рука моя достигла неизвестного
груза, который покоился на ящике. Я сразу узнал, что это такое. Еще в
дядином амбаре я научился узнавать на ощупь мешки. Да, это был мешок.
Он был чем-то наполнен, но чем? Пшеницей, ячменем, овсом? Нет, зерна
там не было -- там было что-то более мягкое и нежное. Неужели мешок с мукой?
Скоро я убедился в этом. Клинок мой вошел в мешок и проделал дыру
величиной с кулак. Мне даже не пришлось всовывать руку в мешок, потому что
прямо на мою ладонь досыпался сверху мягкий порошок и заполнил всю
мгновенно. Сжав пальцы, я набрал целую пригоршню муки. Я поднес руку ко рту
и убедился окончательно, что это так: передо мной был мешок с мукой.
Это было поистине радостное открытие. Пища, которой хватит на несколько
месяцев! Теперь я не умру с голоду, и больше мне не надо будет есть крыс.
Нет! С мукой и водой я буду жить, как принц. Что в том, что она сырая? Зато
она вкусна, питательна, полезна для здоровья.
"Слава Богу! Теперь я спасен!"
Вот какие слова вырвались у меня, когда я полностью оценил все значение
моего открытия.
Я работал уже много часов и нуждался в отдыхе. Кроме того, я был
голоден и не мог удержаться от соблазна наесться вдоволь нового блюда.
Наполнив карманы мукой, я вернулся в старое логовище за бочкой с водой.
Предварительно я на всякий случай заткнул холстом дыру, проделанную мной в
мешке, и только тогда стал спускаться вниз. Я швырнул свой мешок с крысами в
первый попавшийся угол, надеясь, что больше не придется иметь с ними дело.
Замешав порядочное количество муки водой, я съел тесто с таким наслаждением,
как будто это был лучший из английских пудингов.
Несколько часов крепкого сна освежили меня. Проснувшись, я снова поел
теста и стал подниматься в мою сильно продвинувшуюся вверх галерею.
Пробираясь через второй ярус, я с удивлением заметил что-то мягкое,
похожее на порошок или пыль, покрывавшее все горизонтально положенные доски.
В пустой камере около фортепиано вся нижняя часть этого пространства была
заполнена той же пылью, и, вступив туда, я погрузился в нее до лодыжек. Я
заметил, что на голову и плечи мне падает настоящий ливень из пыли. Когда я
беспечно поднял лицо кверху, этот ливень обрушился в рот и в глаза, и я
начал немилосердно чихать и кашлять.
Я испугался, что задохнусь, и первым моим движением было обратиться в
бегство и спрятаться за бочкой с водой. Но незачем было уходить так далеко,
достаточно было отступить к ящику из-под галет. Я недолго раздумывал над
объяснением этого странного явления. Это не пыль, а мука! Корабль качнулся,
холщовая затычка выпала из мешка, и мука стала высыпаться в дыру.
Мысль о том, что я останусь без муки, заставила меня похолодеть.
Значит, я вынужден буду снова питаться крысами! Надо немедленно заделать
дыру в мешке, чтобы сохранить хоть часть муки.
Несмотря на боязнь задохнуться, я понимал, что необходимо действовать,
и, закрыв глаза и рот, ринулся к пустому ящику из-под шляп.
Повсюду в ящике лежала мука, но она больше не сыпалась. Она перестала
высыпаться из мешка по самой простой причине: она вся уже высыпалась. Мешок
опустел!
Я счел бы это происшествие великим для себя бедствием, если бы не
обнаружил, что мука не целиком потеряна. Порядочная доля просыпалась,
конечно, в щели и попала на дно трюма, но большое количество -- достаточное
для моих нужд -- осталось на кусках материи, которые я заложил на дно
треугольной камеры, да и в других местах, куда я мог проникнуть, когда мне
заблагорассудится.
Впрочем, это оказалось несущественным, потому что в следующий момент я
сделал открытие, которое окончательно вытеснило у меня из головы все мысли о
муке и вообще о пище, о воде и всем прочем.
Я протянул руку, чтобы убедиться в том, что мешок пуст. Как будто так.
Почему же не вытащить его через отверстие и убрать с дороги? Почему бы нет?
Я выхватил мешок и бросил его вниз.
Потом я высунул голову из ящика в том месте, где раньше был мешок.
Боже праведный! Что я вижу? Свет! Свет! Свет!
Да, глаза мои любовались светом, исходившим с неба, и сердце мое
наполнилось ликованием. Не могу описать свое счастье. От страха не осталось
и следа. Исчезли малейшие опасения. Я спасен!
Это была всего лишь небольшая полоска света -- просто лучик. И он
пробивался через щель между двумя досками. Он проходил надо мной, но не
вертикально, а скорее по диагонали, примерно в восьми или десяти футах от
меня.
Я знал, что свет не мог проникнуть через палубу: между досками
корабельной палубы не бывает щелей. Свет шел от люка -- должно быть,
отогнулся покрывающий крышку люка брезент.
Никогда я не видел ничего радостнее этого тоненького лучика, сиявшего
надо мной подобно метеору! Ни одна звезда на синем небе не казалась мне
прежде такой блестящей и красивой! Этот свет был похож на глаз доброго
ангела, который улыбался мне и приветствовал мое возвращение к жизни.
Я недолго оставался внутри ящика из-под шляп. Я знал, что работа моя
приходит к концу, что мои надежды близки к осуществлению, и у меня не было
ни малейшего желания откладывать свое освобождение. Чем ближе была цель, тем
с большим нетерпением я к ней стремился. Поэтому без промедления я стал
расширять отверстие в крышке ящика.
Свет, который я видел, убедил меня в очень важной истине -- в том, что
я нахожусь на верху груза. Раз я вижу луч, идущий по диагонали,
следовательно, между мной и ним ничего нет и, значит, здесь пустое
пространство. Такая пустота могла существовать только над грузом.
Вскоре я в этом убедился. Чтобы проделать отверстие, достаточно широкое
для моего тела, хватило и двадцати минут. И, едва закончив эту работу, я
скользнул в дыру, и, изогнувшись, вылез на верхушку ящика.
Я поднял руки над головой, развел их в стороны. Позади себя я нащупал
ящики, тюки и мешки, которые громоздились еще выше, но впереди был только
воздух.
Несколько минут я сидел, свесив ноги, на крышке ящика, в том месте, где
вылез наружу. Я не рискнул даже сделать шаг, чтобы не упасть в пустоту. Я
глядел на прекрасный луч, похожий на огонь маяка. Теперь он сиял еще ближе.
Постепенно глаза мои привыкли к свету. И хотя расщелина пропускала
всего несколько слабых полосок света, я начал различать ближайшие предметы.
Я заметил, что пустота вокруг меня не простиралась далеко. Я находился на
дне небольшой выемки в виде неправильной дуги. Это было что-то вроде
амфитеатра, окруженного со всех сторон громадными ящиками с товарами.
В сущности, это было пространство, оставшееся под люком после погрузки.
Кругом стояли пустые бочки, лежали мешки, в которых, вероятно, находились
продукты -- очевидно, провизия для команды,-- расположенные так, чтобы их
легко было доставать по мере надобности.
Мой туннель кончился на одной из сторон этого углубления, и я
несомненно находился под крышкой люка.
Оставалось только сделать один -- два шага, постучать в доски над
головой и позвать команду на помощь.
И хотя достаточно было одного удара или крика, чтобы освободиться из
темноты, прошло много времени, прежде чем я решился постучать или крикнуть.
Пожалуй, не стоит объяснять вам причину моей нерешительности и
колебаний. Подумайте только о том, что оставалось позади меня,-- о том
ущербе и разрушениях, которые я причинил грузу, об убытках, может быть, на
сотни фунтов! Подумайте о том, что у меня не было никакой возможности
вернуть или заплатить хотя бы малейшую часть стоимости этих товаров,--
подумайте обо всем этом, и вы поймете, почему я так долго сидел на ящике
из-под шляп.
Меня сковал страх. Я боялся развязки этой драмы во мраке --
неудивительно, что я не торопился довести ее до конца.
Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев
свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже
побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?
Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда я подумал о возможности
такого исхода. Состояние духа моего резко изменилось. За минуту перед тем
мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на
него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.
Я стал думать, как бы возместить убытки, но мои размышления были и
глупы и горьки. У меня ничего не было -- разве только старые часы. Ха-ха-ха!
Их вряд ли хватит даже на то, чтобы оплатить ящик с галетами!
Впрочем, нет! У меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор.
Она была для меня гораздо дороже, чем часы, даже чем тысяча часов. Но эта
вещь, так высоко мной ценимая, не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о
чем я говорю? Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом
ноже!
Дядюшка, конечно, ничего для меня не сделает. Он позволял мне жить в
своем доме только по необходимости, а не из чувства ответственности за
ребенка. Он ни в коей мере не обязан расплачиваться за причиненные мной
убытки, да я и сам ни на минуту не допускал такой мысли.
У меня была маленькая надежда, одно соображение, которое казалось мне
сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги на долгий срок. Я
стану работать у него юнгой, вестовым, слугой -- чем угодно! -- лишь бы
отработать свой долг.
Если он меня примет (а что ему еще делать со мной, разве действительно
швырнуть за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только
я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.
В этот момент надо мной раздался громкий топот. Похоже было, что
множество людей тяжело расхаживают взад и вперед по палубе. Звуки доносились
с обеих сторон люка и кругом по всей палубе.
Потом я услышал голоса -- человеческие голоса! Как приятно было их
слышать!.. Сначала я слышал только возгласы и отдельные слова, затем все
смешалось в нестройный хор. Голоса были грубые, но какой прекрасной,
музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!
Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше не мог терпеть
свое заточение! Как только песня кончилась, я прыгнул к люку и деревянной
рукояткой ножа начал громко стучать в доски над головой.
Я прислушался -- мой стук услышали. Наверху шел какой-то разговор, я
различал удивленные восклицания. Но хотя разговор не умолкал и к нему
присоединялись все новые голоса, никто не пытался открыть люк.
Я постучал громче, начал кричать, но голос мой был тонок и слаб, как
голос младенца. И я сомневался, услышат ли его наверху.
Снова раздался хор удивленных восклицаний. Голосов было много, и я
решил, что вся команда собралась вокруг люка.
Я постучал в третий раз для верности и замер в беспокойном и молчаливом
ожидании.
Я услышал, как что-то зашуршало над люком,-- снимали брезент. И как
только его сняли, свет брызнул в расщелины между досками.
В следующий момент надо мной внезапно открылось небо: поток света
ударил мне в лицо и почти ослепил меня. Больше того, этот поток света вызвал
у меня слабость, и я свалился назад, на ящики. Я не сразу потерял сознание,
но постепенно впал в обморочное состояние, испытывая какое-то странное
чувство ошеломления.
Когда люк открылся, я заметил вокруг него грубые лица -- человеческие
головы, склонившиеся над отверстием. Они разом отшатнулись с выражением
величайшего ужаса. Я услышал восклицания, в которых чувствовался тот же
ужас. Но тут звуки постепенно замерли в моих ушах, свет погас... и я
окончательно потерял сознание, словно умер.
Конечно, это был только обморок. Я не слышал и не чувствовал, что
происходит вокруг меня. Я не видел, как эти грубые лица снова появились над
краем люка и осмотрели меня с тревогой. Я не видел, как один из них,
набравшись храбрости, полез вниз и спустился на груз, за ним -- другой,
третий... и все они склонились надо мной. И тут снова последовал взрыв
восклицаний, посыпались догадки. Я не слышал, как они бережно брали меня на
руки, щупали пульс и прикладывали свои грубые ручищи к моему сердцу,
проверяя, есть ли еще в нем биение жизни. Не слышал я, как рослый матрос
взял меня на руки и прижал к себе, а потом, когда принесли и спустили в люк
короткую лесенку, вынес из трюма и осторожно положил на шканцы. Я ничего не
слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне в
лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня
собралась толпа -- куда ни кину взгляд, везде человеческие лица. Лица были
грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с
жалостью, и я слышал сочувственные замечания.
Это были матросы -- вокруг меня стояла вся команда. Один из них,
наклонясь надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб мокрую тряпку. Я
узнал его с первого взгляда. Это был Уотерс -- тот самый, который высадил
меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время,
какую службу сослужит мне его подарок.
-- Уотерс,--сказал я,--вы меня помните?..
В ответ на мои слова он издал несколько характерных матросских
восклицаний.
-- Лопни мои шпангоуты! -- услышал я.-- Лопни мои шпангоуты, если это
не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!
-- Который набивался с нами в море! -- вскричали другие.
-- Тот самый, убей меня Бог!
-- Да,-- ответил я,-- тот самый и есть.
Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.
-- Где капитан?..-- спросил я.-- Уотерс, отведите меня к капитану!
-- Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек,-- добродушно ответил дюжий
матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.
Я посмотрел туда и увидел того хорошо одетого человека, в котором с
самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в
каюту. Я поглядел на его лицо. Выражение лица было суровое, но я не
испугался. Мне казалось, что взгляд его смягчился.
Я колебался некоторое время, но потом, собрав всю свою энергию,
поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.
-- О сэр! -- воскликнул я.-- Мне нет прощения!
Не помню точно, как я выразился. Но это было все, что я мог сказать.
Я больше не глядел ему в лицо. Я смотрел на палубу и ждал ответа.
-- Встань, паренек, и пойдем! -- сказал он мягко.-- Встань, и пойдем в
каюту!
Его рука легла на мою. Он поднял меня и увел. Сам капитан шел рядом со
мной и поддерживал меня, потому что я шатался! Было непохоже, что он
собирается бросить меня на съедение акулам. Смел ли я надеяться, что все
кончится так благополучно?
В каюте я заметил свое отражение в зеркале. Я не узнал себя. Я был весь
белый, словно меня вымазали известью,-- тут я вспомнил про муку. Можно было
разобрать только лицо, но и лицо было белое-белое, изнуренное, костлявое,
как у скелета. Страдания и голодовка совершенно истощили меня.
Капитан усадил меня на кушетку, позвал слугу и приказал принести стакан
портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем, устремив на меня
взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:
-- Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!
Это была длинная история, но я рассказал все с начала до конца. Я
ничего не утаил: ни повода, по которому я убежал из дому, ни одной
подробности об ущербе, который я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об
этом, потому что половина команды успела побывать в моем логовище за бочкой
с водой и во всем удостоверилась сама.
Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с
тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.
-- Храбрый парень! -- воскликнул он, вставая и направляясь к двери.--
Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести. И в память о твоем
благородном отце, которого я знал, ты будешь матросом!.. Эй,
Уотерс,--продолжал он, обращаясь к рослому морскому волку, который ожидал
снаружи,-- возьми этого паренька и приодень его как полагается! Как только
он окрепнет, научи его обращаться со снастью!
И Уотерс научил меня обращаться со снастями -- я изучил каждую из них
наилучшим образом. Несколько лет подряд он был моим сотоварищем под командой
доброго капитана, пока я не перестал быть просто "морским волчонком" и не
был внесен в списки матросов "Инки" как "матрос первой статьи".
Но я не остановился на этом. "Эксцельсиор!" -- вот что стало моим
девизом.
С помощью великодушного капитана я стал впоследствии третьим
помощником, затем вторым, потом первым и наконец капитаном!
Со временем я поднялся еще выше и сделался капитаном собственного
судна. Это было величайшей целью моей жизни. Теперь я мог уходить в море и
возвращаться, когда мне заблагорассудится, бороздить необъятный океан в
любых направлениях и плыть в любую часть света.
Одним из моих первых и самых удачных рейсов -- уже на собственном
корабле -- был рейс в Перу. Помню, что я взял с собой ящик со шляпами для
английских и французских дам, живущих в Кальяо и Лиме. На этот раз шляпы
дошли в целости, но не думаю, что они понравились прекрасным креолкам,
которых они должны были пленить.
За продавленные шляпы давно было выплачено, так же как и за пролитый
бренди и весь ущерб, причиненный сукну и бархату. В сущности, сумма была не
так уж велика. И владельцы, оказавшиеся великодушными людьми, приняв во
внимание обстоятельства, проявили снисходительность в переговорах с
капитаном, а он, в свою очередь, постарался облегчить мне условия платежа.
За несколько лет я выплатил все, или, как мы, моряки, говорим, "обрасопил
реи"[42].
А теперь, мои юные друзья, мне остается добавить, что, проходив по
морям долгие годы и скопив при помощи искусных торговых операций и разумной
бережливости достаточные средства, чтобы обеспечить остаток своих дней, я
начал уставать от океанских валов и штормов, и меня потянуло к спокойной
жизни на суше. С каждым годом тяга эта все усиливалась, так что я больше не
смог сопротивляться и решил уступить ей и бросить якорь где-нибудь у берега.
С этой целью я продал свой корабль и корабельные запасы и вернулся в
прелестный поселок, где, как вы знаете, я родился и где намереваюсь умереть.
А теперь прощайте! Мой рассказ окончен.
К О Н Е Ц
Набрано: 11.06.98 02:20
Коррекция: 26.06.98 17:15
1 Шлюп, шхуна, бриг-- различные виды парусных судов.
2 Ньюфаундленд, или водолаз, -- одна из самых крупных пород собак;
они прекрасно плавают и любят воду; названы по имени острова Ньюфаундленд в
Северной Америке.
3 Дюйм-- мера длины, равная 2,5 сантиметра.
4 Фут-- мера длины, равная 30,4 сантиметра.
5 Кабельтов-- морская мера длины, равная 185,2 метра.
6 Ярд-- мера длины, равная 91,4 сантиметра.
7 Серпентайн-- небольшая искусственная речка в лондонском Гайд-парке.
8 Английская сухопутная миля-- мера длины, равная 1609,3 метра; здесь:
морская миля равна 1852 метрам.
9 Галлон-- мера жидкости, равная 4,5 литра.
10 Акр-- мера земельной площади, равная 0,4 гектара.
11 Морской еж-- животное из отряда иглокожих; живет на песчаном морском
дне, у берегов, под камнями.
12 В старину на народных праздниках ставились столбы, вымазанные салом.
Тому, кто первый добирался до вершины столба, выдавалась награда.
13 Остров Мэн находится в двух часах езды от побережья Англии. Никаких
чернокожих и удавов там нет и быть не может.
14 На гербе острова Мэн изображены три ноги, соединенные вместе.
15 Травить канаты-- ослаблять, отпускать понемногу канаты.
16 Трап-- лестница по борту судна.
17 Тали-- система блоков для подъема тяжестей.
18 Кастор-- толстый, плотный шерстяной материал, из которого делают
дорогие шляпы.
19 Шканцы-- часть палубы между грот-мачтой и бизань-мачтой, то есть
между второй и третьей мачтами.
20 Фальшборт--часть борта, выступающая над палубой и образующая перила.
21 Шиллинг-- английская монета; 20 шиллингов составляют 1 фунт
стерлингов.
22 Пенни (множественное число "пенсы")--мелкая английская монета; 12
пенсов составляют 1 шиллинг.
23 Ванты-- снасти, которые крепят мачту к бортам.
24 Кок-- корабельный повар.
25 Брашпиль-- горизонтальный ворот, употребляемый для подъема якоря.
26 Кентербери-- городок в Англии, славящийся своим старинным собором.
27 Клюз-- отверстие в борту судна для якорной цепи.
28 Каботажные суда-- суда, следующие из одного порта в другой вдоль
берега; обычно бывают небольших размеров.
29 Штангоуты-- ребра судна: изогнутые балки, идущие в обе стороны от
киля; они служат основанием для накладки бортов.
30 Бимс-- поперечная балка между бортами.
31 Тантал--в древнегреческих преданиях преступный царь, брошенный
богами в подземное царство; стоя по горло в воде, он не мог напиться и вечно
мучился от жажды.
32 Бренди-- английская водка.
33 Кварта--мера жидкости, равная 1,13 литра.
34 "Quod erat faciendum" (лат.) -- "Что и требовалось сделать". В
старинных учебниках математики обычная фраза, стоявшая в конце решения
задачи.
35 Старинные часы делались с крышкой, но без стекла. Таким образом, в
темноте легко можно было нащупать стрелки пальцами.
36 По старинному поверью, хамелеоны питаются воздухом, на самом деле
они питаются насекомыми.
37 Так называемая "норвежская крыса" на самом деле происходит не из
Норвегии, а из Юго-Восточной Азии.
38 Английский фунт равен 453,5 грамма.
39 Эксцельсиор (лат.) -- все выше.
40 Мальвазия-- сорт ликерного вина. Герцог Кларенс, брат английского
короля Эдуарда IV, по преданию, был утоплен в бочке с мальвазией. На самом
деле он был тайно казнен в 1478 году.
41 Штирборт-- правая сторона корабля, правый борт.
42 "Обрасопить реи" (морской термин)--установить реи под прямым углом в
отношении киля и мачты, в переносном смысле -- "уладить дела", "привести
дела в порядок".