оставалась открытой настежь. Я мог бы ускользнуть из дому, даже не скрипнув
дверью.
Но, несмотря на юный возраст, я обладал способностью рассуждать
логично. Я сообразил, что рано утром меня хватятся на ферме и начнут искать.
Кто-нибудь из моих преследователей уж наверно доберется до порта и найдет
меня там. С таким же успехом я мог бы убежать от Джона, когда мы стояли в
гавани. Кроме того, до города пять или шесть миль -- я пройду их самое
большее за два часа. Я приду слишком рано, люди на судне еще не возьмутся за
работу, а капитан будет в постели, и я не сумею поговорить с ним и
попроситься добровольцем к нему на службу.
По этим соображениям я остался дома до утра и нетерпеливо ждал
заветного часа.
Я позавтракал вместе со всеми. Кто-то заметил, что я очень бледен и "не
в себе". Джон приписал это тому, что я вчера провел целый день на солнце, и
это объяснение удовлетворило всех.
Я боялся получить какое-нибудь задание после завтрака -- скажем,
править лошадью, от чего нелегко было избавиться. Вместе со мной могли
поставить на работу еще кого-нибудь, и мое отсутствие сразу было бы
замечено. К счастью, в этот день для меня не нашлось никакой работы и я не
получил никаких распоряжений.
Воспользовавшись этим, я взял игрушечный кораблик, который так забавлял
меня в часы досуга. У других мальчиков тоже были шлюпы, шхуны и бриги, и мы
часто устраивали гонки на пруду в парке. Была суббота, а в субботу в школе
не занимались. И я знал, что мальчики отправятся к пруду сейчас же после
завтрака, если не раньше. Не было ничего подозрительного в том, что, бережно
обняв свой кораблик, я прошел через двор фермы и зашагал по направлению к
пруду, где, как я и предполагал, мои товарищи уже занимались своими
кораблями, которые носились под всеми парусами.
"Что-то будет,-- думал я,-- если я им сейчас все расскажу? Какой
поднимется шум!"
Мальчики встретили меня радостно. Я был занят на ферме по целым дням,
довольно редко с ними виделся и еще реже принимал участие в их играх.
Как только игрушечный флот закончил свой первый рейс через пруд --
маленькое состязание, в котором мой шлюп оказался победителем,-- я
распрощался с товарищами и, взяв кораблик под мышку, зашагал дальше.
Они очень удивились, что я так неожиданно покидаю их, но я нашел
какое-то объяснение, которое их вполне удовлетворило.
Я перелез через стену парка и еще раз поглядел издали на друзей моего
детства. Слезы выступили у меня на глазах: я знал, что оставляю их навсегда.
Я обогнул крадучись стену и скоро добрался до проезжей дороги, которая
вела в город. Но я не пошел по ней, а пересек ее и углубился в поля на
другой стороне дороги. Я это сделал затем, чтобы попасть под прикрытие леса,
который на порядочном расстоянии тянулся вдоль дороги. Я намеревался, пока
возможно, идти лесом, зная, что, останься я на дороге, я могу встретить там
односельчан, которые расскажут, что видели меня, и направят погоню в нужном
направлении. Я не знал, в котором часу уходит "Инка", и это меня сильно
беспокоило. Если я приду слишком рано, меня могут еще поймать и вернуть. С
другой стороны, явись я слишком поздно, корабль уйдет -- и это меня страшило
больше, чем перспектива быть высеченным за попытку к бегству.
Именно эта мысль мучила меня все утро и продолжала мучить и дальше,
потому что мне и в голову не приходило, что есть еще одна опасность:
получить отказ и не быть принятым на корабль. Я даже забыл, что мал ростом.
Величие моих замыслов возвысило меня в собственных глазах до размеров
взрослого человека.
Я дошел до леса, пробрался через него из конца в конец, и никто меня не
заметил. Я не встретил ни лесничего, ни сторожей.
Выйдя из-под защиты деревьев, я пошел полем, но теперь я уже был так
далеко от поселка, что мне не грозила опасность встретить знакомых. Я
старался не терять из виду море, так как знал, что дорога все время идет
вдоль берега, и я шел вдоль дороги.
Наконец вдали показались высокие шпили города -- значит, я шел
правильно.
Я перебирался через канавы и ручьи, перелезал через изгороди, топтал
чужие огороды и в конце концов достиг городских предместий. Не отдохнув, я
двинулся дальше и разыскал улицу, которая вела к пристани. За крышами домов
виднелись мачты. Сердце мое забилось, когда я поглядел на самую высокую их
них, с вымпелом, гордо реявшим по ветру.
Не спуская глаз с вымпела, я торопливо пробежал по широким сходням,
взобрался по трапу[16] и через секунд стоял на палубе "Инки".
Я подошел к главному люку, где пятеро или шестеро матросов возились
около ящиков и бочек. Они грузили судно и с помощью талей[17] спускали ящики
и бочки в трюм. На матросах были фуфайки с засученными рукавами и широкие
холщовые штаны, выпачканные жиром и смолой. Один из них был в синей куртке и
таких же штанах, и я принял его за помощника капитана. Я был глубоко уверен,
что капитан такого большого корабля -- великий человек и, конечно, одет с
ослепительной роскошью.
Человек в синей куртке отдавал распоряжения, которые, как я заметил, не
всегда исполнялись беспрекословно. Часто слышались возражения и поднимался
гомон -- несколько голосов спорили о том, как лучше сделать.
На борту военного корабля дело обстоит совсем по-другому: там приказы
офицера исполняются без возражений и замечаний. На торговых судах не так:
распоряжения помощника капитана часто принимаются не как приказания, а как
советы, и команда выполняет их, как считает нужным. Конечно, это не всегда
так, многое зависит от характера помощника. Но на борту "Инки" строгой
дисциплины, по-видимому, не было. Крики, визг блоков, грохот ящиков и скрип
тачек на сходнях смешивались в одно целое и создавали невероятный шум.
Никогда в жизни я не слыхал такого шума и несколько минут стоял совершенно
оглушенный и растерянный.
Наконец наступило временное затишье: спускали в трюм огромную бочку и
бережно устанавливали ее на место.
Один из матросов случайно заметил меня. Он насмешливо прищурился и
крикнул:
-- Эй, коротышка! Что тебе-то тут нужно? Грузишься на наш корабль, а?
-- Нет,-- отозвался другой,-- видишь, он сам капитан -- у него
собственный корабль!
Это замечание относилось к моему суденышку. Я принес его с собой и
держал в руках.
-- Эй, на шхуне! -- заорал третий.-- Куда держите? Грянул взрыв хохота.
Теперь уже все заметили мое присутствие и разглядывали меня с оскорбительным
любопытством.
Я стоял и молчал, ошеломленный встречей, которую мне устроили эти
"морские волки". Тут помощник подошел ко мне и более серьезным тоном
спросил, что я делаю на борту.
Я сказал, что хочу увидеться с капитаном. Я был в полной уверенности,
что где-то здесь есть капитан и что с ним-то и следует говорить о таком
важном деле.
-- Увидеться с капитаном? -- повторил мой собеседник.-- Какое у тебя
дело к капитану, мальчуган? Я -- помощник. Может быть, этого достаточно?
Секунду я колебался, но затем подумал, что раз передо мной стоит
помощник капитана, то лучше сразу же объявить ему о моих намерениях. И я
ответил:
-- Я хочу быть матросом!
Полагаю, что громче им никогда не приходилось хохотать. Поднялся
настоящий рев, к которому и помощник присоединился от всего сердца.
Среди оглушительного хохота я услышал несколько весьма унизительных для
меня замечаний.
-- Гляди, гляди, Билл,-- кричал один из них, обращаясь к кому-то в
стороне,-- гляди, паренек хочет быть матросом! Лопни мои глаза! Ах ты,
сморчок в два вершка от горшка, да у тебя силенок не хватит закрепить
снасть! Матро-о-ос! Лопни мои глаза!
-- А мать твоя знает, куда тебя занесло? -- осведомился другой.
-- Клянусь, что нет,-- ответил за меня третий,-- и отец тоже не знает.
Ручаюсь, парень сбежал из дому... Ведь ты смылся потихоньку, а, малыш?
-- Послушай, мальчуган,--сказал помощник,--вот тебе совет: вернись к
своей мамаше, передай почтенной старушке привет от меня и скажи ей, чтобы
она привязала тебя к ножке стула тесемкой от нижней юбки и держала так
годиков пять -- шесть, пока ты не вырастешь.
Этот совет породил новый взрыв хохота.
Я чувствовал себя униженным всеми этими грубыми шутками и не знал, что
ответить. В полной растерянности я выдавил из себя, заикаясь:
-- У меня... нет матери...
Суровые лица моряков смягчились. Раздались даже сочувственные
замечания, но помощник продолжал все так же насмешливо:
-- Ну, тогда отправляйся к отцу и скажи ему, чтобы он задал тебе
хорошую трепку.
-- У меня нет отца!
-- Бедняга, он, значит, сирота! -- жалостливо сказал один из матросов.
-- Нет отца...-- продолжал помощник, который казался мне бесчувственным
зверем.-- Тогда отправляйся к бабушке, дяде, тетке или куда хочешь, но чтобы
тебя здесь не было, а не то я подвешу тебя к мачте и угощу ремнем. Марш!
Понял?
По-видимому, этот зверь не шутил. Смертельно напуганный угрозой, я
отступил, повинуясь приказанию.
Я дошел до трапа и собирался уже сойти по сходням, как вдруг увидел
человека, который шел навстречу мне с берега. На нем были черный сюртук и
касторовая[18] шляпа. Он был похож на купца или другого горожанина, но
что-то во взгляде его подсказало мне, что это моряк. У него было обветренное
лицо и в глазах выражение, характерное для людей, проводящих жизнь на море.
И брюки из синей морской ткани придавали ему совсем не сухопутный вид. Мне
пришло в голову, что это и есть капитан.
Я недолго оставался в сомнении. Пройдя трап, незнакомец вошел на
палубу, как хозяин. Я услышал, как он на ходу бросал приказания тоном, не
допускающим возражений.
Он не остановился на палубе, а решительно направился к шканцам[19].
Мне показалось, что я могу еще добиться своего, если обращусь
непосредственно к капитану. Без колебаний я повернулся и последовал за ним.
Мне удалось проскочить мимо помощника и матросов, которые пытались
перехватить меня на бегу, и я настиг капитана у самых дверей его каюты.
Я ухватил его за полу.
Он удивленно обернулся и спросил, что мне нужно.
В нескольких словах я изложил свою просьбу. Единственным ответом мне
был смех. Потом, обернувшись, он крикнул одному из матросов:
-- Эй, Уотерс! Возьми карапуза на плечи и доставь на берег. Ха-ха-ха!
Не сказав больше ни слова, он спустился по трапу и исчез.
Объятый глубокой горестью, я почувствовал только, как крепкие руки
Уотерса подняли меня, пронесли по сходням, потом по набережной и опустили на
мостовую.
-- Ну-ну, рыбешка! -- сказал мне матрос.-- Послушай Джека Уотерса --
держись до поры до времени подальше от соленой воды, чтобы акулы тебя не
съели!
Помолчав и подумав немного, он спросил:
-- Ты сиротка, малыш? Ни отца, ни матери?
-- Да,-- ответил я.
-- Жаль! Я тоже был сиротой. Хорошо, что ты так рано потянулся в море,
это чего-нибудь да стоит. Будь я капитан, я бы взял тебя. Но я, понимаешь,
только рядовой матрос и ни черта не могу тебе помочь. Но я приду сюда опять,
а ты к тому времени, пожалуй, будешь маленько покрупнее. Вот возьми эту
штуку на память и вспомни обо мне, когда мы опять ошвартуемся в гавани, и,
кто знает, может быть, я выхлопочу тебе койку... А теперь -- до свиданья!
Иди домой, будь хорошим парнем и оставайся на суше до тех пор, пока не
вырастешь.
Проговорив это, добродушный матрос протянул мне свой нож, повернулся и
отправился обратно, а я остался один на набережной.
Пораженный таким неожиданно хорошим отношением, я смотрел ему вслед,
пока он не скрылся за фальшбортом[20]. Машинально положив нож в карман, я
некоторое время стоял, не двигаясь с места.
Размышления мои были не из приятных. Никогда еще в жизни я не был так
огорошен. Разлетелись в дым все мои мечты о том, как я буду брать рифы на
парусах, как увижу чужие страны. Все мои планы окончательно рухнули.
Я чувствовал себя униженным и опозоренным. Мне казалось, что все
прохожие знают, что случилось и в каком жалком положении я нахожусь. На
палубе, у борта, я видел ухмыляющиеся лица матросов. Некоторые громко
смеялись. Я не мог этого вынести и без оглядки побежал прочь. На набережной
лежали мешки с товарами, стояли большие бочки и ящики. Они не были собраны
вместе, а разбросаны повсюду, и между ними образовались проходы.
Я залез в один из таких проходов, где меня никто не мог увидеть и где я
сам не мог видеть никого. Там я почувствовал себя так, как будто избавился
от какой-то опасности,-- так отрадно убежать от насмешек, даже если их не
заслуживаешь.
Среди ящиков был один небольшой, подходящий для сидения. Я уселся на
него и стал размышлять.
Что мне делать? Отбросить все мечты о море и вернуться на ферму, к
ворчливому, старому дяде?
Вы скажете, что это было бы самым разумным и естественным в моем
положении. Может быть, вы и правы, но мне такой выход в голову не приходил.
Вернее, я решительно отбросил его, как только он пришел мне в голову.
"Нет,-- говорил я себе,-- я еще не побежден; я не отступлю, как трус.
Сделал один шаг -- сделаю и второй. Что в том, что меня не хотят брать на
это большое, важное судно? В порту стоят другие суда -- десятки других! На
любом из них мне будут рады. Я перепробую все, прежде чем переменю свое
решением
"Отчего мне отказали? -- спрашивал я себя, продолжая свой монолог.--
Отчего? Они даже не сказали, по какой причине. Ах, да! Маленький рост!
Говорили, что мне не закрепить снасть. Я хорошо знаю, что значит закрепить
снасть. Конечно, они хотели этим оскорбительным выражением сказать, что я
слишком мал, чтобы быть матросом. Но юнгой ведь я могу стать! Я слышал, что
бывали юнги и помоложе меня. Интересно, какой у меня рост? Эх, будь у меня
плотничья линейка, я бы измерил себя. Как глупо, что я этого не сделал дома!
Нельзя ли проделать это сейчас?"
Тут мои размышления прервались, потому что я заметил на одном из ящиков
надпись мелом: "4 фута". По-видимому, кто-то обозначил длину ящика, потому
что в высоту он не мог иметь четыре фута. Возможно, это была пометка
плотника или она была сделана для матросов, чтобы они знали, как грузить
ящик. Благодаря этой пометке я за три минуты узнал свой рост с точностью до
дюйма.
Я поступил так: лег плашмя на землю пятками к одному краю ящика, а
затем выпрямился и пощупал рукой, не соприкасается ли моя макушка с другим
концом ящика. Не хватало почти целого дюйма. Напрасно я изо всех сил
вытягивал шею -- я никак не мог дотянуться до края ящика. Впрочем, это не
имело большого значения. Ясно, что раз длина ящика четыре фута, значит, во
мне неполных четыре.
Я поднялся на ноги, обескураженный результатом измерения.
Мне никогда нс приходило в голову, что я такой маленький. Какой мальчик
не считает себя почти мужчиной! Но теперь я убедился в том, что
действительно мал ростом. Неудивительно, что Джек Уотерс назвал меня
рыбешкой, а другие объявили, что я не смогу закрепить снасть.
Уверившись в том, что я настоящий лилипут, я впал в полное уныние и
мысли мои приобрели мрачный оттенок. Теперь я знал, что меня не возьмут ни
на одно судно. Не бывало еще юнги такого маленького роста. Я таких не видал.
Наоборот, мне случалось встречать рослых парней, которые служили в командах
бригов и шхун, посещавших нашу гавань, и которых почему-то именовали
"юнгами". Нет, дело безнадежное! Придется вернуться домой. Но я опять уселся
на ящик и продолжал раздумывать. Уже в раннем детстве ум мой был склонен к
изобретательству. Скоро у меня зародился новый план, который, казалось,
вполне годился, чтобы осуществить мое первоначальное намерение.
Тут мне пришла на помощь память. Я вспомнил истории про мальчиков и
взрослых, которые тайком прокрадывались на суда и уходили с ними в море.
Когда суда отходили далеко от берега, беглецы покидали свои убежища и
продолжали путешествие в качестве матросов.
Воспоминания об этих отважных героях едва успели промелькнуть у меня в
мозгу, как я решил последовать их примеру. Я мгновенно принял решение:
спрятаться на борту какого-нибудь корабля -- ну, скажем, того же корабля, с
которого меня выгнали с таким позором. Это был единственный корабль в порту,
который готовился к отплытию. Впрочем, по правде сказать, если бы таких
кораблей была и дюжина, я все-таки выбрал бы "Инку".
Вы удивитесь, почему я избрал именно этот корабль, но это легко
объяснить. Я был так обижен на моряков, особенно на помощника капитана, за
невежливое обращение, что мне захотелось отомстить им.
Я знал, что они не выбросят меня за борт. Если не считать помощника,--
все они люди не жестокие. Конечно, они не упустили случая подшутить надо
мной, но некоторые из них пожалели меня, когда узнали, что я сирота.
Итак, решено: я отправляюсь в плавание на этом большом корабле --
наперекор помощнику, капитану и команде!
Но как пробраться на корабль? И как укрыться на нем? Вот какие
трудности тотчас встали передо мной.
Явиться на палубу только затем, чтобы снова быть изгнанным? Нельзя ли
подкупить кого-нибудь из матросов, чтобы они пропустили меня на палубу? Но
чем подкупить? У меня совсем не было денег. Мой кораблик и моя одежда --
последняя очень плохого качества -- вот и все, что мне принадлежало. Я бы
отдал кораблик, но минутное раздумье убедило меня в том, что ни один матрос
не оценит вещь, которую сам легко может сделать; я считал, что любой матрос,
если захочет, без труда смастерит кораблик. Нет, матроса не подкупишь
игрушкой, нечего и думать об этом!
Вспомнил! У меня ведь есть ценная вещь -- часы. Правда, это
обыкновенные, старомодные серебряные часы и стоят они немного, но идут
хорошо. Я получил их от моей бедный матери вместе с другими, более ценными,
но те присвоил дядя. Старые, дешевые часы мне разрешено было носить, и, по
счастью, они как раз оказались у меня в кармане. Нельзя ли таким образом
подкупить Уотерса или кого-нибудь из матросов, чтобы они тайком пропустили
меня на борт и укрыли, пока судно не выйдет в море?
Я решил попытать счастья.
Пожалуй, главная трудность теперь -- увидеть Уотерса или другого
матроса так, чтобы остальные не присутствовали, и рассказать ему, что я
задумал. Придется бродить вокруг корабля, пока кто-нибудь из них не выйдет
на берег один.
Я надеялся, что в крайнем случае сумею и сам пробраться на судно,
особенно вечером, когда матросы окончат работу и уйдут на нижнюю палубу. В
таком случае мне даже незачем сговариваться с матросами. В темноте я сумею
пройти мимо вахтенных и спрятаться где-нибудь внизу. Я, конечно, без труда
найду убежище между бесчисленными ящиками и бочками.
Но сомнения тревожили меня. Будет ли корабль стоять в порту до вечера?
И не настигнет ли меня дядя с работниками?
Признаться, первое меня волновало меньше. На судне все так же, как и
вчера, красовалось объявление: "Инка" отправляется в Перу завтра". Но когда
будет это "завтра"? Во всяком случае, едва ли судно собирается отплыть
сегодня,-- на набережной еще лежит множество тюков с товарами, несомненно
предназначенных для этого корабля. Кроме того, я не раз слышал, что суда
дальнего плавания отправляются не очень-то аккуратно.
Я рассудил, что вряд ли корабль уйдет сегодня и что ночью я смогу
пробраться на борт.
Была еще другая опасность -- быть пойманным и доставленным домой. Но,
по зрелом размышлении, это казалось маловероятным. На ферме не хватятся меня
до вечера, да и вечером вряд ли станут искать, рассчитывая, что ночью так
или иначе я сам вынужден буду вернуться. Значит, с этой стороны нет поводов
для опасений.
Я перестал думать о доме и начал готовиться к выполнению своего плана.
Я рассчитывал, что мне придется скрываться на судне не меньше двадцати
четырех часов, может быть, больше. Нельзя же столько времени оставаться без
еды! Но где запастись едой? Я уже говорил, что у меня совсем не было денег.
Я не мог купить еду и не знал, где и как раздобыть деньги.
Тут мне пришла в голову превосходная мысль: продам свой кораблик и на
вырученные деньги куплю еду.
Игрушечное судно мне теперь не нужно --отчего не расстаться с ним?
Без дальнейших размышлений я вышел из своего убежища между бочками и
отправился по набережной искать покупателя для моего кораблика.
Я скоро нашел его. Это была лавка морских игрушек. Поторговавшись
немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг[21].
По-настоящему мое маленькое суденышко с его оснасткой стоило в пять раз
дороже, и при других обстоятельствах я бы с ним не расстался и за такую
цену. Но торгаш понял, что я нахожусь в затруднительном положении, и
воспользовался этим.
Теперь у меня было достаточно денег. Я отправился в другую лавку и на
все деньги купил сыру и сухарей, каждого товара на шесть пенсов[22].
Рассовав провизию по карманам, я вернулся на прежнее место между грузами и
снова уселся на ящик. Я порядком проголодался, так как обеденный час давно
прошел, и накинулся на сыр и сухари, что весьма облегчило мои карманы.
Приближался вечер, и я решил выйти на разведку. Надо было выяснить, в
каком месте легче всего взобраться на борт, когда придет время. Матросы
могут заметить, что я слоняюсь возле судна, но, конечно, им и в голову не
придет, что я делаю это с определенной целью.
А что, если они опять начнут насмехаться надо мной? Тогда я стану
отвечать им и, пользуясь этим, высмотрю все, что мне нужно.
Не теряя ни минуты, я начал прогуливаться по набережной с нарочито
небрежным видом. Я остановился около носовой части корабля и посмотрел
наверх. Палуба опустилась почти до уровня набережной, потому что нагруженное
судно сидело теперь гораздо глубже. Но высокий фальшборт закрывал от меня
палубу. Я сразу заметил, что нетрудно будет с набережной влезть на него и
проникнуть на судно, держась за ванты[23]. Я решил, что это будет самый
правильный путь. Конечно, надо действовать с большой осторожностью. Если
ночь будет не слишком темная и вахтенный матрос меня заметит, все будет
кончено: меня примут за вора, схватят и посадят в тюрьму. Но будь что будет
-- я шел на риск.
На борту все утихло. Не слышно было ни шума, ни голосов. Товары все еще
лежали на набережной -- значит, погрузка не кончилась. Но матросы прекратили
работу, и я видел, что на трапе и вокруг люка никого нет. Куда они делись?
Крадучись я поднялся до середины трапа. Передо мной был большой люк и
палуба. Не видно было ни синей куртки помощника, ни засаленных фуфаек
матросов. По-видимому, вся команда ушла в другую часть корабля.
Я остановился и прислушался. Откуда-то из передней части судна до меня
донеслись приглушенные голоса. Я знал, что это голоса матросов, беседующих
друг с другом. Вдруг я увидел человека, который прошел мимо трапа. Он нес
большой котел, из которого валил пар. Там, очевидно, находился кофе или
какая-нибудь другая горячая пища. Без сомнения, это был ужин для матросов, и
нес его кок[24]. Вот почему работа прекратилась и матросы ушли на носовую
часть корабля: они готовились ужинать.
Отчасти из любопытства, отчасти побуждаемый новой, только что возникшей
у меня мыслью, я поднялся на палубу. Я увидел матросов далеко в передней
части судна. Некоторые расположились на брашпиле[25], другие -- прямо на
палубе, держа в руках оловянные миски и складные ножи. Меня никто не
заметил, никто не смотрел в мою сторону. Все их внимание было сосредоточено
на коке и на дымящемся котле.
Я торопливо оглянулся -- кругом никого не было. Моя новая мысль
приобрела более четкие очертания.
-- Сейчас или никогда! -- прошептал я и, нагнувшись, без оглядки
побежал по палубе к основанию грот-мачты. Теперь я находился у самого края
открытого люка. В него-то я и собирался забраться. Лестницы не было, но с
талей свисал канат, конец которого уходил вниз, в трюм.
Я потянул канат и удостоверился, что он надежно закреплен наверху.
Крепко ухватив его обеими руками, я осторожно спустился вниз.
Счастье, что я не сломал себе шеи, потому что выпустил из рук канат
раньше, чем спустился донизу.
Я отделался только сотрясением, упав на дно трюма.
Но я сейчас же вскочил на ноги и, перебравшись через несколько ящиков,
еще не расставленных на места, спрятался за бочкой и притаился во мраке и
тишине.
Спрятавшись за бочкой, я пристроился поудобнее и через пять минут
заснул так крепко, что все колокола Кентербери[26] не разбудили бы меня.
Последней ночью я мало спал, да и в предыдущую ночь не много -- мы с Джоном
рано выехали на рынок. Усталость от длительного путешествия пешком и
непрерывное в течение целых суток напряжение нервов, только теперь несколько
ослабшее, сломили мои силы. Я заснул, как сурок, и спал так долго, что моего
сна хватило бы на несколько сурков.
Сам не понимаю, как меня не разбудил шум погрузки: визжали блоки, ящики
с грохотом опускались в трюм, но я ничего не слышал.
Проснувшись, я почувствовал, что спал очень долго. "Уже, наверно,
глубокая ночь",-- подумал я. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка
падала полоска света, но теперь она исчезла. Итак, наступила ночь, черная,
как смола, что, впрочем, вполне естественно, если сидеть за большущей
бочкой, спрятанной в трюме корабля.
"Который теперь час? Должно быть, матросы уже давно пошли спать и
сейчас храпят в своих подвесных койках. Скоро ли рассвет?"
Я прислушался. Не нужно было обладать хорошим слухом, чтобы уловить
звуки падения больших предметов.
Как видно, на палубе еще шла погрузка. Я слышал голоса матросов, хотя
дверью.
Но, несмотря на юный возраст, я обладал способностью рассуждать
логично. Я сообразил, что рано утром меня хватятся на ферме и начнут искать.
Кто-нибудь из моих преследователей уж наверно доберется до порта и найдет
меня там. С таким же успехом я мог бы убежать от Джона, когда мы стояли в
гавани. Кроме того, до города пять или шесть миль -- я пройду их самое
большее за два часа. Я приду слишком рано, люди на судне еще не возьмутся за
работу, а капитан будет в постели, и я не сумею поговорить с ним и
попроситься добровольцем к нему на службу.
По этим соображениям я остался дома до утра и нетерпеливо ждал
заветного часа.
Я позавтракал вместе со всеми. Кто-то заметил, что я очень бледен и "не
в себе". Джон приписал это тому, что я вчера провел целый день на солнце, и
это объяснение удовлетворило всех.
Я боялся получить какое-нибудь задание после завтрака -- скажем,
править лошадью, от чего нелегко было избавиться. Вместе со мной могли
поставить на работу еще кого-нибудь, и мое отсутствие сразу было бы
замечено. К счастью, в этот день для меня не нашлось никакой работы и я не
получил никаких распоряжений.
Воспользовавшись этим, я взял игрушечный кораблик, который так забавлял
меня в часы досуга. У других мальчиков тоже были шлюпы, шхуны и бриги, и мы
часто устраивали гонки на пруду в парке. Была суббота, а в субботу в школе
не занимались. И я знал, что мальчики отправятся к пруду сейчас же после
завтрака, если не раньше. Не было ничего подозрительного в том, что, бережно
обняв свой кораблик, я прошел через двор фермы и зашагал по направлению к
пруду, где, как я и предполагал, мои товарищи уже занимались своими
кораблями, которые носились под всеми парусами.
"Что-то будет,-- думал я,-- если я им сейчас все расскажу? Какой
поднимется шум!"
Мальчики встретили меня радостно. Я был занят на ферме по целым дням,
довольно редко с ними виделся и еще реже принимал участие в их играх.
Как только игрушечный флот закончил свой первый рейс через пруд --
маленькое состязание, в котором мой шлюп оказался победителем,-- я
распрощался с товарищами и, взяв кораблик под мышку, зашагал дальше.
Они очень удивились, что я так неожиданно покидаю их, но я нашел
какое-то объяснение, которое их вполне удовлетворило.
Я перелез через стену парка и еще раз поглядел издали на друзей моего
детства. Слезы выступили у меня на глазах: я знал, что оставляю их навсегда.
Я обогнул крадучись стену и скоро добрался до проезжей дороги, которая
вела в город. Но я не пошел по ней, а пересек ее и углубился в поля на
другой стороне дороги. Я это сделал затем, чтобы попасть под прикрытие леса,
который на порядочном расстоянии тянулся вдоль дороги. Я намеревался, пока
возможно, идти лесом, зная, что, останься я на дороге, я могу встретить там
односельчан, которые расскажут, что видели меня, и направят погоню в нужном
направлении. Я не знал, в котором часу уходит "Инка", и это меня сильно
беспокоило. Если я приду слишком рано, меня могут еще поймать и вернуть. С
другой стороны, явись я слишком поздно, корабль уйдет -- и это меня страшило
больше, чем перспектива быть высеченным за попытку к бегству.
Именно эта мысль мучила меня все утро и продолжала мучить и дальше,
потому что мне и в голову не приходило, что есть еще одна опасность:
получить отказ и не быть принятым на корабль. Я даже забыл, что мал ростом.
Величие моих замыслов возвысило меня в собственных глазах до размеров
взрослого человека.
Я дошел до леса, пробрался через него из конца в конец, и никто меня не
заметил. Я не встретил ни лесничего, ни сторожей.
Выйдя из-под защиты деревьев, я пошел полем, но теперь я уже был так
далеко от поселка, что мне не грозила опасность встретить знакомых. Я
старался не терять из виду море, так как знал, что дорога все время идет
вдоль берега, и я шел вдоль дороги.
Наконец вдали показались высокие шпили города -- значит, я шел
правильно.
Я перебирался через канавы и ручьи, перелезал через изгороди, топтал
чужие огороды и в конце концов достиг городских предместий. Не отдохнув, я
двинулся дальше и разыскал улицу, которая вела к пристани. За крышами домов
виднелись мачты. Сердце мое забилось, когда я поглядел на самую высокую их
них, с вымпелом, гордо реявшим по ветру.
Не спуская глаз с вымпела, я торопливо пробежал по широким сходням,
взобрался по трапу[16] и через секунд стоял на палубе "Инки".
Я подошел к главному люку, где пятеро или шестеро матросов возились
около ящиков и бочек. Они грузили судно и с помощью талей[17] спускали ящики
и бочки в трюм. На матросах были фуфайки с засученными рукавами и широкие
холщовые штаны, выпачканные жиром и смолой. Один из них был в синей куртке и
таких же штанах, и я принял его за помощника капитана. Я был глубоко уверен,
что капитан такого большого корабля -- великий человек и, конечно, одет с
ослепительной роскошью.
Человек в синей куртке отдавал распоряжения, которые, как я заметил, не
всегда исполнялись беспрекословно. Часто слышались возражения и поднимался
гомон -- несколько голосов спорили о том, как лучше сделать.
На борту военного корабля дело обстоит совсем по-другому: там приказы
офицера исполняются без возражений и замечаний. На торговых судах не так:
распоряжения помощника капитана часто принимаются не как приказания, а как
советы, и команда выполняет их, как считает нужным. Конечно, это не всегда
так, многое зависит от характера помощника. Но на борту "Инки" строгой
дисциплины, по-видимому, не было. Крики, визг блоков, грохот ящиков и скрип
тачек на сходнях смешивались в одно целое и создавали невероятный шум.
Никогда в жизни я не слыхал такого шума и несколько минут стоял совершенно
оглушенный и растерянный.
Наконец наступило временное затишье: спускали в трюм огромную бочку и
бережно устанавливали ее на место.
Один из матросов случайно заметил меня. Он насмешливо прищурился и
крикнул:
-- Эй, коротышка! Что тебе-то тут нужно? Грузишься на наш корабль, а?
-- Нет,-- отозвался другой,-- видишь, он сам капитан -- у него
собственный корабль!
Это замечание относилось к моему суденышку. Я принес его с собой и
держал в руках.
-- Эй, на шхуне! -- заорал третий.-- Куда держите? Грянул взрыв хохота.
Теперь уже все заметили мое присутствие и разглядывали меня с оскорбительным
любопытством.
Я стоял и молчал, ошеломленный встречей, которую мне устроили эти
"морские волки". Тут помощник подошел ко мне и более серьезным тоном
спросил, что я делаю на борту.
Я сказал, что хочу увидеться с капитаном. Я был в полной уверенности,
что где-то здесь есть капитан и что с ним-то и следует говорить о таком
важном деле.
-- Увидеться с капитаном? -- повторил мой собеседник.-- Какое у тебя
дело к капитану, мальчуган? Я -- помощник. Может быть, этого достаточно?
Секунду я колебался, но затем подумал, что раз передо мной стоит
помощник капитана, то лучше сразу же объявить ему о моих намерениях. И я
ответил:
-- Я хочу быть матросом!
Полагаю, что громче им никогда не приходилось хохотать. Поднялся
настоящий рев, к которому и помощник присоединился от всего сердца.
Среди оглушительного хохота я услышал несколько весьма унизительных для
меня замечаний.
-- Гляди, гляди, Билл,-- кричал один из них, обращаясь к кому-то в
стороне,-- гляди, паренек хочет быть матросом! Лопни мои глаза! Ах ты,
сморчок в два вершка от горшка, да у тебя силенок не хватит закрепить
снасть! Матро-о-ос! Лопни мои глаза!
-- А мать твоя знает, куда тебя занесло? -- осведомился другой.
-- Клянусь, что нет,-- ответил за меня третий,-- и отец тоже не знает.
Ручаюсь, парень сбежал из дому... Ведь ты смылся потихоньку, а, малыш?
-- Послушай, мальчуган,--сказал помощник,--вот тебе совет: вернись к
своей мамаше, передай почтенной старушке привет от меня и скажи ей, чтобы
она привязала тебя к ножке стула тесемкой от нижней юбки и держала так
годиков пять -- шесть, пока ты не вырастешь.
Этот совет породил новый взрыв хохота.
Я чувствовал себя униженным всеми этими грубыми шутками и не знал, что
ответить. В полной растерянности я выдавил из себя, заикаясь:
-- У меня... нет матери...
Суровые лица моряков смягчились. Раздались даже сочувственные
замечания, но помощник продолжал все так же насмешливо:
-- Ну, тогда отправляйся к отцу и скажи ему, чтобы он задал тебе
хорошую трепку.
-- У меня нет отца!
-- Бедняга, он, значит, сирота! -- жалостливо сказал один из матросов.
-- Нет отца...-- продолжал помощник, который казался мне бесчувственным
зверем.-- Тогда отправляйся к бабушке, дяде, тетке или куда хочешь, но чтобы
тебя здесь не было, а не то я подвешу тебя к мачте и угощу ремнем. Марш!
Понял?
По-видимому, этот зверь не шутил. Смертельно напуганный угрозой, я
отступил, повинуясь приказанию.
Я дошел до трапа и собирался уже сойти по сходням, как вдруг увидел
человека, который шел навстречу мне с берега. На нем были черный сюртук и
касторовая[18] шляпа. Он был похож на купца или другого горожанина, но
что-то во взгляде его подсказало мне, что это моряк. У него было обветренное
лицо и в глазах выражение, характерное для людей, проводящих жизнь на море.
И брюки из синей морской ткани придавали ему совсем не сухопутный вид. Мне
пришло в голову, что это и есть капитан.
Я недолго оставался в сомнении. Пройдя трап, незнакомец вошел на
палубу, как хозяин. Я услышал, как он на ходу бросал приказания тоном, не
допускающим возражений.
Он не остановился на палубе, а решительно направился к шканцам[19].
Мне показалось, что я могу еще добиться своего, если обращусь
непосредственно к капитану. Без колебаний я повернулся и последовал за ним.
Мне удалось проскочить мимо помощника и матросов, которые пытались
перехватить меня на бегу, и я настиг капитана у самых дверей его каюты.
Я ухватил его за полу.
Он удивленно обернулся и спросил, что мне нужно.
В нескольких словах я изложил свою просьбу. Единственным ответом мне
был смех. Потом, обернувшись, он крикнул одному из матросов:
-- Эй, Уотерс! Возьми карапуза на плечи и доставь на берег. Ха-ха-ха!
Не сказав больше ни слова, он спустился по трапу и исчез.
Объятый глубокой горестью, я почувствовал только, как крепкие руки
Уотерса подняли меня, пронесли по сходням, потом по набережной и опустили на
мостовую.
-- Ну-ну, рыбешка! -- сказал мне матрос.-- Послушай Джека Уотерса --
держись до поры до времени подальше от соленой воды, чтобы акулы тебя не
съели!
Помолчав и подумав немного, он спросил:
-- Ты сиротка, малыш? Ни отца, ни матери?
-- Да,-- ответил я.
-- Жаль! Я тоже был сиротой. Хорошо, что ты так рано потянулся в море,
это чего-нибудь да стоит. Будь я капитан, я бы взял тебя. Но я, понимаешь,
только рядовой матрос и ни черта не могу тебе помочь. Но я приду сюда опять,
а ты к тому времени, пожалуй, будешь маленько покрупнее. Вот возьми эту
штуку на память и вспомни обо мне, когда мы опять ошвартуемся в гавани, и,
кто знает, может быть, я выхлопочу тебе койку... А теперь -- до свиданья!
Иди домой, будь хорошим парнем и оставайся на суше до тех пор, пока не
вырастешь.
Проговорив это, добродушный матрос протянул мне свой нож, повернулся и
отправился обратно, а я остался один на набережной.
Пораженный таким неожиданно хорошим отношением, я смотрел ему вслед,
пока он не скрылся за фальшбортом[20]. Машинально положив нож в карман, я
некоторое время стоял, не двигаясь с места.
Размышления мои были не из приятных. Никогда еще в жизни я не был так
огорошен. Разлетелись в дым все мои мечты о том, как я буду брать рифы на
парусах, как увижу чужие страны. Все мои планы окончательно рухнули.
Я чувствовал себя униженным и опозоренным. Мне казалось, что все
прохожие знают, что случилось и в каком жалком положении я нахожусь. На
палубе, у борта, я видел ухмыляющиеся лица матросов. Некоторые громко
смеялись. Я не мог этого вынести и без оглядки побежал прочь. На набережной
лежали мешки с товарами, стояли большие бочки и ящики. Они не были собраны
вместе, а разбросаны повсюду, и между ними образовались проходы.
Я залез в один из таких проходов, где меня никто не мог увидеть и где я
сам не мог видеть никого. Там я почувствовал себя так, как будто избавился
от какой-то опасности,-- так отрадно убежать от насмешек, даже если их не
заслуживаешь.
Среди ящиков был один небольшой, подходящий для сидения. Я уселся на
него и стал размышлять.
Что мне делать? Отбросить все мечты о море и вернуться на ферму, к
ворчливому, старому дяде?
Вы скажете, что это было бы самым разумным и естественным в моем
положении. Может быть, вы и правы, но мне такой выход в голову не приходил.
Вернее, я решительно отбросил его, как только он пришел мне в голову.
"Нет,-- говорил я себе,-- я еще не побежден; я не отступлю, как трус.
Сделал один шаг -- сделаю и второй. Что в том, что меня не хотят брать на
это большое, важное судно? В порту стоят другие суда -- десятки других! На
любом из них мне будут рады. Я перепробую все, прежде чем переменю свое
решением
"Отчего мне отказали? -- спрашивал я себя, продолжая свой монолог.--
Отчего? Они даже не сказали, по какой причине. Ах, да! Маленький рост!
Говорили, что мне не закрепить снасть. Я хорошо знаю, что значит закрепить
снасть. Конечно, они хотели этим оскорбительным выражением сказать, что я
слишком мал, чтобы быть матросом. Но юнгой ведь я могу стать! Я слышал, что
бывали юнги и помоложе меня. Интересно, какой у меня рост? Эх, будь у меня
плотничья линейка, я бы измерил себя. Как глупо, что я этого не сделал дома!
Нельзя ли проделать это сейчас?"
Тут мои размышления прервались, потому что я заметил на одном из ящиков
надпись мелом: "4 фута". По-видимому, кто-то обозначил длину ящика, потому
что в высоту он не мог иметь четыре фута. Возможно, это была пометка
плотника или она была сделана для матросов, чтобы они знали, как грузить
ящик. Благодаря этой пометке я за три минуты узнал свой рост с точностью до
дюйма.
Я поступил так: лег плашмя на землю пятками к одному краю ящика, а
затем выпрямился и пощупал рукой, не соприкасается ли моя макушка с другим
концом ящика. Не хватало почти целого дюйма. Напрасно я изо всех сил
вытягивал шею -- я никак не мог дотянуться до края ящика. Впрочем, это не
имело большого значения. Ясно, что раз длина ящика четыре фута, значит, во
мне неполных четыре.
Я поднялся на ноги, обескураженный результатом измерения.
Мне никогда нс приходило в голову, что я такой маленький. Какой мальчик
не считает себя почти мужчиной! Но теперь я убедился в том, что
действительно мал ростом. Неудивительно, что Джек Уотерс назвал меня
рыбешкой, а другие объявили, что я не смогу закрепить снасть.
Уверившись в том, что я настоящий лилипут, я впал в полное уныние и
мысли мои приобрели мрачный оттенок. Теперь я знал, что меня не возьмут ни
на одно судно. Не бывало еще юнги такого маленького роста. Я таких не видал.
Наоборот, мне случалось встречать рослых парней, которые служили в командах
бригов и шхун, посещавших нашу гавань, и которых почему-то именовали
"юнгами". Нет, дело безнадежное! Придется вернуться домой. Но я опять уселся
на ящик и продолжал раздумывать. Уже в раннем детстве ум мой был склонен к
изобретательству. Скоро у меня зародился новый план, который, казалось,
вполне годился, чтобы осуществить мое первоначальное намерение.
Тут мне пришла на помощь память. Я вспомнил истории про мальчиков и
взрослых, которые тайком прокрадывались на суда и уходили с ними в море.
Когда суда отходили далеко от берега, беглецы покидали свои убежища и
продолжали путешествие в качестве матросов.
Воспоминания об этих отважных героях едва успели промелькнуть у меня в
мозгу, как я решил последовать их примеру. Я мгновенно принял решение:
спрятаться на борту какого-нибудь корабля -- ну, скажем, того же корабля, с
которого меня выгнали с таким позором. Это был единственный корабль в порту,
который готовился к отплытию. Впрочем, по правде сказать, если бы таких
кораблей была и дюжина, я все-таки выбрал бы "Инку".
Вы удивитесь, почему я избрал именно этот корабль, но это легко
объяснить. Я был так обижен на моряков, особенно на помощника капитана, за
невежливое обращение, что мне захотелось отомстить им.
Я знал, что они не выбросят меня за борт. Если не считать помощника,--
все они люди не жестокие. Конечно, они не упустили случая подшутить надо
мной, но некоторые из них пожалели меня, когда узнали, что я сирота.
Итак, решено: я отправляюсь в плавание на этом большом корабле --
наперекор помощнику, капитану и команде!
Но как пробраться на корабль? И как укрыться на нем? Вот какие
трудности тотчас встали передо мной.
Явиться на палубу только затем, чтобы снова быть изгнанным? Нельзя ли
подкупить кого-нибудь из матросов, чтобы они пропустили меня на палубу? Но
чем подкупить? У меня совсем не было денег. Мой кораблик и моя одежда --
последняя очень плохого качества -- вот и все, что мне принадлежало. Я бы
отдал кораблик, но минутное раздумье убедило меня в том, что ни один матрос
не оценит вещь, которую сам легко может сделать; я считал, что любой матрос,
если захочет, без труда смастерит кораблик. Нет, матроса не подкупишь
игрушкой, нечего и думать об этом!
Вспомнил! У меня ведь есть ценная вещь -- часы. Правда, это
обыкновенные, старомодные серебряные часы и стоят они немного, но идут
хорошо. Я получил их от моей бедный матери вместе с другими, более ценными,
но те присвоил дядя. Старые, дешевые часы мне разрешено было носить, и, по
счастью, они как раз оказались у меня в кармане. Нельзя ли таким образом
подкупить Уотерса или кого-нибудь из матросов, чтобы они тайком пропустили
меня на борт и укрыли, пока судно не выйдет в море?
Я решил попытать счастья.
Пожалуй, главная трудность теперь -- увидеть Уотерса или другого
матроса так, чтобы остальные не присутствовали, и рассказать ему, что я
задумал. Придется бродить вокруг корабля, пока кто-нибудь из них не выйдет
на берег один.
Я надеялся, что в крайнем случае сумею и сам пробраться на судно,
особенно вечером, когда матросы окончат работу и уйдут на нижнюю палубу. В
таком случае мне даже незачем сговариваться с матросами. В темноте я сумею
пройти мимо вахтенных и спрятаться где-нибудь внизу. Я, конечно, без труда
найду убежище между бесчисленными ящиками и бочками.
Но сомнения тревожили меня. Будет ли корабль стоять в порту до вечера?
И не настигнет ли меня дядя с работниками?
Признаться, первое меня волновало меньше. На судне все так же, как и
вчера, красовалось объявление: "Инка" отправляется в Перу завтра". Но когда
будет это "завтра"? Во всяком случае, едва ли судно собирается отплыть
сегодня,-- на набережной еще лежит множество тюков с товарами, несомненно
предназначенных для этого корабля. Кроме того, я не раз слышал, что суда
дальнего плавания отправляются не очень-то аккуратно.
Я рассудил, что вряд ли корабль уйдет сегодня и что ночью я смогу
пробраться на борт.
Была еще другая опасность -- быть пойманным и доставленным домой. Но,
по зрелом размышлении, это казалось маловероятным. На ферме не хватятся меня
до вечера, да и вечером вряд ли станут искать, рассчитывая, что ночью так
или иначе я сам вынужден буду вернуться. Значит, с этой стороны нет поводов
для опасений.
Я перестал думать о доме и начал готовиться к выполнению своего плана.
Я рассчитывал, что мне придется скрываться на судне не меньше двадцати
четырех часов, может быть, больше. Нельзя же столько времени оставаться без
еды! Но где запастись едой? Я уже говорил, что у меня совсем не было денег.
Я не мог купить еду и не знал, где и как раздобыть деньги.
Тут мне пришла в голову превосходная мысль: продам свой кораблик и на
вырученные деньги куплю еду.
Игрушечное судно мне теперь не нужно --отчего не расстаться с ним?
Без дальнейших размышлений я вышел из своего убежища между бочками и
отправился по набережной искать покупателя для моего кораблика.
Я скоро нашел его. Это была лавка морских игрушек. Поторговавшись
немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг[21].
По-настоящему мое маленькое суденышко с его оснасткой стоило в пять раз
дороже, и при других обстоятельствах я бы с ним не расстался и за такую
цену. Но торгаш понял, что я нахожусь в затруднительном положении, и
воспользовался этим.
Теперь у меня было достаточно денег. Я отправился в другую лавку и на
все деньги купил сыру и сухарей, каждого товара на шесть пенсов[22].
Рассовав провизию по карманам, я вернулся на прежнее место между грузами и
снова уселся на ящик. Я порядком проголодался, так как обеденный час давно
прошел, и накинулся на сыр и сухари, что весьма облегчило мои карманы.
Приближался вечер, и я решил выйти на разведку. Надо было выяснить, в
каком месте легче всего взобраться на борт, когда придет время. Матросы
могут заметить, что я слоняюсь возле судна, но, конечно, им и в голову не
придет, что я делаю это с определенной целью.
А что, если они опять начнут насмехаться надо мной? Тогда я стану
отвечать им и, пользуясь этим, высмотрю все, что мне нужно.
Не теряя ни минуты, я начал прогуливаться по набережной с нарочито
небрежным видом. Я остановился около носовой части корабля и посмотрел
наверх. Палуба опустилась почти до уровня набережной, потому что нагруженное
судно сидело теперь гораздо глубже. Но высокий фальшборт закрывал от меня
палубу. Я сразу заметил, что нетрудно будет с набережной влезть на него и
проникнуть на судно, держась за ванты[23]. Я решил, что это будет самый
правильный путь. Конечно, надо действовать с большой осторожностью. Если
ночь будет не слишком темная и вахтенный матрос меня заметит, все будет
кончено: меня примут за вора, схватят и посадят в тюрьму. Но будь что будет
-- я шел на риск.
На борту все утихло. Не слышно было ни шума, ни голосов. Товары все еще
лежали на набережной -- значит, погрузка не кончилась. Но матросы прекратили
работу, и я видел, что на трапе и вокруг люка никого нет. Куда они делись?
Крадучись я поднялся до середины трапа. Передо мной был большой люк и
палуба. Не видно было ни синей куртки помощника, ни засаленных фуфаек
матросов. По-видимому, вся команда ушла в другую часть корабля.
Я остановился и прислушался. Откуда-то из передней части судна до меня
донеслись приглушенные голоса. Я знал, что это голоса матросов, беседующих
друг с другом. Вдруг я увидел человека, который прошел мимо трапа. Он нес
большой котел, из которого валил пар. Там, очевидно, находился кофе или
какая-нибудь другая горячая пища. Без сомнения, это был ужин для матросов, и
нес его кок[24]. Вот почему работа прекратилась и матросы ушли на носовую
часть корабля: они готовились ужинать.
Отчасти из любопытства, отчасти побуждаемый новой, только что возникшей
у меня мыслью, я поднялся на палубу. Я увидел матросов далеко в передней
части судна. Некоторые расположились на брашпиле[25], другие -- прямо на
палубе, держа в руках оловянные миски и складные ножи. Меня никто не
заметил, никто не смотрел в мою сторону. Все их внимание было сосредоточено
на коке и на дымящемся котле.
Я торопливо оглянулся -- кругом никого не было. Моя новая мысль
приобрела более четкие очертания.
-- Сейчас или никогда! -- прошептал я и, нагнувшись, без оглядки
побежал по палубе к основанию грот-мачты. Теперь я находился у самого края
открытого люка. В него-то я и собирался забраться. Лестницы не было, но с
талей свисал канат, конец которого уходил вниз, в трюм.
Я потянул канат и удостоверился, что он надежно закреплен наверху.
Крепко ухватив его обеими руками, я осторожно спустился вниз.
Счастье, что я не сломал себе шеи, потому что выпустил из рук канат
раньше, чем спустился донизу.
Я отделался только сотрясением, упав на дно трюма.
Но я сейчас же вскочил на ноги и, перебравшись через несколько ящиков,
еще не расставленных на места, спрятался за бочкой и притаился во мраке и
тишине.
Спрятавшись за бочкой, я пристроился поудобнее и через пять минут
заснул так крепко, что все колокола Кентербери[26] не разбудили бы меня.
Последней ночью я мало спал, да и в предыдущую ночь не много -- мы с Джоном
рано выехали на рынок. Усталость от длительного путешествия пешком и
непрерывное в течение целых суток напряжение нервов, только теперь несколько
ослабшее, сломили мои силы. Я заснул, как сурок, и спал так долго, что моего
сна хватило бы на несколько сурков.
Сам не понимаю, как меня не разбудил шум погрузки: визжали блоки, ящики
с грохотом опускались в трюм, но я ничего не слышал.
Проснувшись, я почувствовал, что спал очень долго. "Уже, наверно,
глубокая ночь",-- подумал я. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка
падала полоска света, но теперь она исчезла. Итак, наступила ночь, черная,
как смола, что, впрочем, вполне естественно, если сидеть за большущей
бочкой, спрятанной в трюме корабля.
"Который теперь час? Должно быть, матросы уже давно пошли спать и
сейчас храпят в своих подвесных койках. Скоро ли рассвет?"
Я прислушался. Не нужно было обладать хорошим слухом, чтобы уловить
звуки падения больших предметов.
Как видно, на палубе еще шла погрузка. Я слышал голоса матросов, хотя