Страница:
другому виду. И этот вид самый красивый.
-- Альбакоры! -- закричал Бен Брас, как только косяк рыб поравнялся с
плотом. -- Ну-ка, Снежок, достанем наши удочки! Вот уж будет клев на таком
ветерке! Теперь мы пополним нашу кладовую. Только, чур, никто ни слова, а то
они сразу наутек... Тише, кок, тише, ты, старый камбуз!
-- Какое там "тише", масса Брас! Неужто вы думаете, что они уплывут от
"Катамарана"? Этого нам нечего бояться! Смотрите, как они шныряют: то они по
левому борту, потом -- раз! -- и они уже по правому. Будто нигде не могут
найти себе места.
Действительно, рыбы принялись странно маневрировать. Некоторое время,
поравнявшись с плотом, они, не обгоняя и не отставая от него, плыли рядом,
вдоль правого борта. Это было им нетрудно--плавники их чуть двигались,
придерживаясь одинаковой с плотом скорости. И все они держались так точно
параллельно ходу плота и параллельно друг другу, что можно было подумать,
будто они связаны между собой невидимыми нитями. И вдруг неожиданно, как
меняется узор в калейдоскопе, параллельное движение по отношению к плоту и
друг к другу нарушилось. Шевельнув хвостами, весь косяк одновременно
повернулся перпендикулярно к плоту и -- раз! -- нырнул под него.
Секунду их не было видно, а затем они появились, на этот раз уже вдоль
правого борта, все время сохраняя параллельное к нему движение. Весь маневр
был выполнен с такой точностью и слаженностью, что даже лучший в мире
кадровый офицер не смог бы добиться от своих солдат такой четкости в
движениях. Направо! Налево! Как будто им всем одновременно приходило желание
повернуться, и в этот же миг хвосты их трепетали и они поворачивались все
разом, показывая серебристые полоски брюшка, и затем так же дружно ныряли
под киль "Катамарана".
Этот удивительный маневр они проделали несколько раз, переходя от
правого борта к левому и обратно. Поэтому-то Снежок и заявил так уверенно,
что пока рыбы двигаются подобным образом, нечего бояться, что они уплывут от
"Катамарана".
Только Бен Брас понял, почему Снежок так сказал. Вильям же немало
удивился, когда бывший кок так уверенно заявил об этом, да и вел он себя,
словно нисколько не боялся отпугнуть столь робких на вид рыб.
-- Послушай, Снежок, -- сказал мальчик, -- почему это ты говоришь,
будто нам нечего бояться, что они уплывут от "Катамарана"?
-- Потому, мой милый, что неподалеку есть кто-то другой, кого рыбки
боятся больше, чем нас с тобой. Так я думаю. Я не вижу, кто это, но думаю,
что не иначе, как длинное рыло.
-- Что это значит -- длинное рыло?
-- Как -- что? Длинное рыло, и все тут. Ну ладно, если хочешь, длинный
нос. Посмотри-ка туда, по левому борту. Видишь? Негр знает, что тот
недалеко. Вот почему рыбки мечутся туда и сюда, держась около нас. А пока
они здесь, мы и поймаем несколько штук.
-- Да это акула!--закричал юнга, увидев в некотором отдалении, там,
куда указывал негр, по левому борту, какую-то большую рыбу.
-- Акула? А вот и нет! -- возразил негр. -- Не акула. Если бы это была
акула, рыбы не торчали бы у нас под бортом. Они бы резвились около акулы,
как маленькие птички около орла или ястреба. Нет, этот хитрый зверь не
акула, это длиннорылый--он настоящий враг альбакора! Пока он близко, рыбки
от нас не уйдут.
Сказав это, негр принялся разбирать крючки и с помощью Бена наживлять
на них приманку, проделывая все это с невозмутимым видом, подтверждавшим его
уверенность в правоте своих слов.
Вильям, с таким интересом наблюдавший за появившейся необычайной рыбой,
подошел к левому краю, чтобы получше ее разглядеть. Но левый борт был
обращен к юго-западу, и заходящее солнце мешало ему. Заслонив глаза рукой от
солнца, он все смотрел, смотрел, но, кроме морских волн, так ничего и не
увидел. Снежок, хотя и был всецело поглощен своей возней с лесками и
крючками, все же посматривал, как юнга вел свое наблюдение.
-- Ты напрасно туда смотришь. Видишь, альбакоры по левому борту?
Значит, длинный нос по правому. Уж будь спокоен, они постараются не быть с
этим голубчиком на одной стороне.
-- Туда смотри, туда, Вильм!--вмешался Бен.--Видишь? Вон туда, прямо за
кормой! Неужто не видишь?
-- Вижу!.. -- закричал Вильям. -- Посмотри, Лали, какая странная рыба!
Я никогда не видел ничего подобного.
Юнга говорил правду. Хотя молодой моряк успел избороздить не одну милю
Атлантического океана, такой рыбы ему не случалось видеть. Он мог бы
проделать сотни миль в любом океане и все равно ни разу ее не встретить.
Рыба, которая представилась взорам экипажа "Катамарана",--один из самых
редких обитателей океана. Облик у нее настолько своеобразный, что, если бы
даже Бен Брас и не сказал ему, как она называется, юноша сам об этом
догадался бы. Длиной рыба была футов восемь или десять. Ее продолговатая
костистая морда выступала вперед на длину одной трети всего тела. По
существу, этот отросток -- продолжение верхней челюсти, совершенно прямой и
целиком состоящей из кости, сужающейся к концу, как рапира.
В остальном рыба не казалась безобразной: она ничем не походила на
многих океанских хищников с присущим им ужасным обликом. В меч-рыбе
чувствовалась некоторая настороженность в сочетании с удивительной
стремительностью: она словно кралась. Как уже заметил Снежок, в пристальных
глазах рыбы было свирепое, подстерегающее выражение, говорившее, что все
существование хищника проходит в преследовании добычи.
Неудивительно поэтому, что Вильям принял эту рыбу за акулу: во-первых,
потому, что ему мешало солнце, а во-вторых, у нее был целый ряд признаков,
делавших ее похожей на некоторые разновидности акул, и нужно было хорошенько
рассмотреть и уметь хорошо разбираться в таких вещах, чтобы обнаружить
разницу. Вильяму прежде всего бросился в глаза большой серповидный плавник,
поднимавшийся на несколько дюймов над водой, хвост с такой же выемкой, как у
акулы; хищные глаза и настороженные движения -- все то, что характерно и для
акулы.
Но в одном эта рыба отличалась от акулы -- она плыла не так медленно,
как акула. По-видимому, это была одна из самых быстроплавающих рыб. Стоило
альбакорам метнуться от одного борта к другому, как хищник повторял это
движение с такой быстротой, что за ним невозможно было уследить.
Движения его были бы совсем неуловимы, если бы не две интересные
особенности: во-первых, плавая, эта диковинная рыба издает шорох,
напоминающий шорох ливня в лесу; а во-вторых, рыба эта на ходу внезапно
меняет свою окраску -- то она бурая, когда животное неподвижно, то вдруг
пестрая, в голубую и синюю полоску, а иногда целиком бирюзового цвета.
Но не по этим особенностям Вильям смог опознать рыбу, а по ее
сужающемуся, длинному, прямому, как рапира, носу. Кто хоть раз ее видел, не
мог уже ошибиться и не узнать ее по этому бесспорному признаку. А юному
моряку случилось однажды видеть такой нос, только не на воде и не под водой,
а у себя в родном городке, куда случайно, проездом, привезли коллекцию
диковинок природы, осмотр которой, надо признаться, сыграл немалую роль в
его желании убежать из дому и стать моряком. Он подробно тогда осмотрел
кость, сохраняемую под стеклянным колпаком, и выслушал объяснение, что этот
экспонат -- нос меч-рыбы. И теперь, в тропических волнах Атлантики, почти
таких же прозрачных, как тот стеклянный колпак, он сразу узнал это грозное
оружие меч-рыбы.
Пока Вильям смотрел на удивительную рыбу, она неожиданно бросилась к
плоту. Это движение вызвало характерный свистящий шелест; ее огромное тело
мелькнуло в воде, и изогнутый, как восточная сабля, спинной плавник
прочертил на поверхности воды длинный пенистый след.
Этот бросок был явно направлен к косяку плавающих вдоль "Катамарана"
альбакоров.
Но их не так-то легко было застигнуть врасплох. Испытывая, по всем
признакам, жесточайший страх, они тем не менее ни на секунду не теряли
присутствия духа и, как только меч-рыба кинулась на них, словно по команде,
с быстротой молнии метнулись на другую сторону плота.
Увидев, что нападение не удалось, меч-рыба вдруг остановилась с
внезапностью, говорившей о ее подлинном плавательном мастерстве. Вместо того
чтобы продолжать преследование, она, нырнув под "Катамаран", трусливо
крадучись, предпочла следовать за плотом. Казалось, что если ей не удалось
схватить добычу силой, то она решила действовать хитростью.
Вильяму стало ясно, что альбакоры держались около "Катамарана" не
столько потому, что надеялись поживиться чем-нибудь, а потому, что плот
служил им хорошей защитой от грозного противника. Этим, надо полагать, и
объясняется, что не только альбакоры и родственные им бониты, но и другие
виды рыб, которые ходят косяками, зачастую держатся близко к встречающимся
им кораблям, китам и к любым крупным предметам, плавающим в открытом океане.
Тот способ нападения, какого придерживается меч-рыба -- она
стремительно бросается на жертву и насаживает ее на свой длинный, тонкий
нoc,-- весьма рискован для самого хищника. Ведь стоит "мечу" промахнуться и
удариться о борт корабля или о другое такое препятствие, достаточно твердое,
чтобы противостоять стремительному выпаду, и ее оружие либо сломается, либо
вонзится в это препятствие с такой силой, что его собственник окажется
пригвожденным и падет жертвой своей опрометчивой жадности.
Поскольку испуганные альбакоры были слишком поглощены наблюдением за
движениями их противника, Снежок, понимая, что рыбы вряд ли удостоят своим
вниманием крючки, которые он наживлял для них, не стал забрасывать удочки, а
оставил их лежать на плоту, ожидая, пока меч-рыба уберется восвояси или
отстанет настолько, что альбакоры смогут на какое-то время забыть о ее
присутствии.
-- Толку нет закидывать удочки,-- сказал негр, обращаясь к
матросу,--пока это хитрое рыло поблизости. Надо подождать, пока оно
уберется, чтобы альбакоры не видели и не слышали его.
-- Твоя правда, -- ответил Бен. -- А жаль. Они бы здорово клевали, если
бы не эта дрянная рыбина! Я-то уж их знаю!
Еще много чего узнали от матроса о повадках альбакоров и их врага все
присутствующие и особенно его любимец -- юнга. Вильям испытывал
необыкновенный интерес к альбакорам и жадно расспрашивал о них Бена. В
промежутке, пока они дожидались какой-нибудь перемены в тактике
преследователя альбакоров, Бен рассказал присутствующим несколько случаев из
собственной жизни, в которых альбакор или меч-рыба, а иногда и обе рыбы
выступали как главные действующие лица.
Среди других историй Бен сообщил и о том, как корабль, на котором он
сам плавал, был пробит носом меч-рыбы.
В минуту, когда это произошло, никто на корабле даже не подозревал о
случившемся. Команда обедала внизу, и только один из матросов, оказавшийся в
это время на палубе, услышал громкий всплеск воды. Выглянув за борт, он
увидел, что какое-то крупное тело погружается в воду, и, решив, что это
тонет кто-то из команды, мгновенно поднял крик: "Человек за бортом!"
Команду выстроили, сделали перекличку: все оказались налицо. И хотя
матросы так и не узнали причины этого загадочного случая, тревога их быстро
улеглась и об этом деле забыли.
Вскоре после этого кому-то из матросов -- им как раз и оказался сам Бен
Брас -- пришлось лезть на мачту такелажить, и, находясь наверху, он заметил,
что сбоку в корабле, над самой ватерлинией, торчит что-то длинное. Спустили
лодку, осмотрели в этом месте судно, и оказалось, что это нос меч-рыбы,
отломившийся от ее головы. А то, что матрос принял за утопающего человека,
была сама меч-рыба, убитая сотрясением при ударе о корабль.
Она пробила насквозь своим "мечом" и медную обшивку судна, и толстую
доску левого борта. Матросы, спустившись в трюм, обнаружили, что конец
"меча", пройдя через стенку трюма, торчит на восемь--десять дюймов внутри
его, зарывшись в уголь.
При всей невероятности этой истории, рассказанной Беном Брасом, в ней
нет ни слова выдумки. Что она правдива, знал и Снежок, так как он сам мог
рассказать несколько таких же, лично им пережитых историй. Не усомнился в ее
достоверности и Вильям, который читал про такой же случай и слышал, будто в
Британском музее имеется даже доказательство такого происшествия: кусок
толстой корабельной доски с застрявшим в ней носом меч-рыбы, и что каждый,
кто этим интересуется, может этот экспонат увидеть.
Едва Бен закончил свою интересную историю, как со стороны охотившейся
за альбакорами меч-рыбы последовало движение, ясно говорившее, что она
намерена изменить свою тактику: причем не отступать, а, наоборот, еще смелее
ринуться в атаку. Уж слишком заманчиво выглядел крупный косяк жирных
альбакоров. Вид их, столь близких и вместе с тем столь неуловимых, был для
нее, должно быть, невыносимо соблазнителен. А может быть, меч-рыба была
настолько голодна, что решила, чего бы ей это ни стоило, ими пообедать.
С таким намерением она подплыла к "Катамарану" поближе и, то и дело
меняя направление, стала носиться с места на место вдоль бортов, а раза два
она даже стремительно кидалась к косяку, чтобы внести в него смятение и
расстроить ряды.
Ей это удалось: красивые рыбы, перепугавшись пуще прежнего, вместо того
чтобы плыть, как плыли до сих пор, сомкнутыми, стройными рядами, параллельно
друг другу, сбились в беспорядочную кучу, а потом кинулись врассыпную, кто
куда.
В этой сумятице большая группа альбакоров совсем отбилась от косяка и
отстала от "Катамарана", оказавшись в его кильватере на несколько саженей.
На них-то теперь и были устремлены голодные глаза хищника, но только на
мгновение, потому что в следующий миг он с такой быстротой врезался между
ними, что вокруг только брызги полетели. Шум от его стремительного движения
отдался далеко вокруг по океану.
-- Гляди, гляди, Вильм! -- крикнул матрос, боясь, чтобы его любимец не
упустил этого любопытного зрелища.--Ты только посмотри, что это чудище
вытворяет, а! Помяни мое слово, она сейчас подцепит парочку альбакоров на
свой вертел!..
Бен едва успел договорить эти слова, как меч-рыба врезалась в самую
середину перепуганной стайки. Вода брызнула фонтаном, из нее выскочили на
поверхность несколько альбакоров и тут же ушли под воду. В течение
нескольких минут поверхность океана в этом месте кипела ключом, пенясь и
пузырясь,-- ничего нельзя было разглядеть за этой завесой. Вскоре над водой
показалась голова меч-рыбы с нанизанными на самый конец ее длинного носа
двумя красивыми рыбами.
Несчастные создания судорожно извивались на нем, силясь освободиться из
этого мучительного положения, однако усилия эти длились недолго. Чуть не в
то же мгновение меч-рыба коротким движением головы вскинула в воздух сначала
одну, потом другую жертву... Но упали они не в воду, а прямо в глотку
жадному хищнику. Меч-рыба, лишенная зубов или других каких-либо
приспособлений для прожевывания пищи, прекрасно обошлась без них,
препроводив добычу всю целиком в свою ненасытную утробу.
Катамаранцы с таким интересом следили за маневрами меч-рыбы, что почти
совсем забыли о своем горестном положении. Особенно увлечены были редкостным
зрелищем Вильям с маленькой Лали. И долго еще после того, как матрос и
Снежок занялись другими, более важными делами, они, стоя рядом, смотрели в
ту сторону, где только что виднелась меч-рыба...
Только что виднелась и вот уже исчезла. Проглотив парочку альбакоров,
прожорливое чудище, видно, нырнуло глубоко в воду или, может, метнулось
куда-то в другое место, подальше.
И куда только не глядели юнга и маленькая Лали! И за корму, где
меч-рыба недавно продемонстрировала свое искусство, и в стороны, и вперед.
Они смотрели так тщательно во всех направлениях потому, что, зная, какая
мастерица меч-рыба плавать, понимали, что эта громадина может за две-три
секунды проделать расстояние в несколько сот саженей в любую сторону.
Однако меч-рыбы нигде не было видно. И юнга так же, как Лали, хотя они
с удовольствием еще полюбовались бы манипуляциями, которые умеет проделывать
своим носом меч-рыба, вынужден был наконец примириться с тем, что
представление кончилось, поскольку главный актер, очевидно, отправился
показывать свое искусство где-то в другом месте океана.
-- Похоже, очень похоже, что она и на самом деле убралась,-- ответил
Снежок на расспросы юнги.-- Хорошо, если бы так и было. Тогда и нам удалось
бы подцепить на удочку хотя бы парочку этих рыб. Взгляни-ка на них сейчас!
Совсем по-другому себя ведут. Спокойны, ничего не боятся. Значит,
длиннорылый повернул нос в другую сторону. Убрался, должно быть, восвояси.
Снежок правильно отметил: поведение альбакоров явно изменилось. Вместо
того чтобы, как прежде, обезумев от тревоги, носиться от одной стороны плота
к другой, они мирно плавали рядом, не отставая и не уходя вперед.
Более того, чувствовалось, что теперь альбакоры возьмут наживку, в то
время как при меч-рыбе, сколько ни старались Снежок с матросом подсунуть им
ее под самый нос, они упорно отказывались к ней притронуться.
Матрос со Снежком решили возобновить свои рыболовные операции. Насадили
каждый на свою удочку по кусочку мяса акулы -- и приманка выглядела тем
соблазнительнее, что крючок удилища был обмотан лоскутком красной фланели;
настоящей лески у них, конечно, не было -- ее заменяла плетеная веревка в
несколько футов длиной.
С плеском одновременно погрузились в воду оба крючка, и не успели еще
исчезнуть круги на поверхности воды, как раздался другой, более громкий
всплеск, и вода так и вспенилась: на крючках бились, бешено извиваясь, два
альбакора. Быстро втащив их на плот, наши рыбаки сразу же пристукнули их
ударом гандшпуга в голову.
Они не стали тратить время, рассматривая пленниц или радуясь пойманной
добыче. Зато юнга с маленькой Лали не могли досыта налюбоваться этими
красивыми созданиями, очутившимися так близко от них, а матрос и негр,
наскоро поправив приманку на удочках, слегка растрепанную зубами
тунцов--ведь альбакоры принадлежат к семейству тунцовых, -- опять закинули
удочки в воду.
На этот раз рыбы не ухватились за наживку с прежней жадностью.
Словно заподозрив что-то неладное, весь косяк робко шарахнулся от нее.
Но она так заманчиво ходила у самого их носа, что сперва одна, затем другая
рыбка стали подплывать все ближе и, отхватив кусочек, вдруг роняли его и
испуганно кидались прочь, словно учуяв что-то неприятное в его вкусе или
запахе.
Такое осторожное пощипывание продолжалось несколько минут, пока наконец
один из альбакоров, очевидно более отважный, чем его спутники, или, может
быть, с более пустым, чем они, брюхом, не вытерпел, глядя на этот
соблазнительный кусочек, и, сказав себе: "Прощай, осторожность!" -- бросился
к наживке на удочке Бена, проглотив ее единым махом вместе с крючком и
несколькими дюймами плетеной веревки.
Теперь можно было не опасаться, что рыба сорвется с крючка. Его бородка
прочно засела во внутренностях рыбы еще до того, как Бен рванул удочку,
чтобы вогнать крючок глубже. Дернув второй раз, он вытянул рыбу на середину
плота, где, как и ее двух предшественниц, прикончил ударом гандшпуга в
голову.
Снежок в это время продолжал усердно "тралить" своей удочкой; тем же
занялся и другой рыбак, который, сведя счеты со второй пойманной им рыбой,
насадил свежую приманку и снова закинул удочку в воду.
Но что-то опять напугало альбакоров: к ним вернулась их прежняя
робость. Рыбаки, как видно, тут были ни при чем -- рыб встревожило что-то
другое, невидимое с плота.
Альбакоры подвинулись к нему так близко, что можно было разглядеть
каждое их движение, каждую мельчайшую подробность -- вплоть до блеска
радужной оболочки их глаз.
Наблюдавшая за ними четверка увидела, что рыбы смотрят вверх. Стали
глядеть вверх и наши рыболовы, и ничем не занятые юнга с Лали: все
уставились на небо. Но там не видно было ничего такого, что могло бы нагнать
страх на альбакоров. "Почему же тогда они так тревожно смотрят вверх?" --
подумали юнга с Лали. Матрос тоже недоумевал: и он видел лишь голубое,
безоблачное небо и ничего больше.
Только Снежок, у которого знаний океанской жизни было вдвое больше, чем
у всех троих вместе, не отвел, как они, взгляда, а, наоборот, в течение
нескольких минут все упорнее всматривался в небо. И наконец у него вырвался
удовлетворенный возглас: он разглядел нечто такое, чем, по его мнению, и
объяснялось странное поведение альбакоров.
-- Фрегат!.. -- пробормотал Снежок сквозь зубы. -- Да их там два: самец
и самка, должно быть. Может быть, поэтому рыба так и перепугалась.
-- Что? Фрегат? -- повторил матрос.
Это было название одной из самых своеобразных, блуждающих над океаном
хищных птиц. Натуралисты обозначают их именем "пеликанус аквила", а моряки
за быстрый полет и изящное строение тела знают больше под названием, какое
дал ей Снежок.
-- Да где ж ты его увидел? Где он? Никакой птицы не вижу! Где он, а?
-- А вот... почти прямо над головой... Возле того облачка. Вот они --
один, а рядом другой: самец и самочка. Я ясно вижу обоих.
-- Ну и острые глаза у тебя, Снежок! А я так никакой птицы не вижу...
А, вот они! Их две, верно! Правильно, дружище, ясное дело -- это фрегаты! Их
сразу узнаешь по крыльям: ни у одной другой птицы, что летает над океаном,
таких нет. И ни одна из них не поднимается так высоко, как эта. Крылья у
нее, когда она их распускает, футов двенадцати в ширину, а отсюда они
кажутся не больше ласточкиных. Значит, птицы поднялись на добрую милю.
Правильно я говорю, Снежок?
-- На милю, масса Бен? Скажите лучше -- на две. Совсем укрылись от
ветра. И застыли на одном месте. Здорово, должно быть, спят!
-- Спят? -- отозвался юнга. В тоне его послышалось крайнее изумление.--
Уж не хочешь ли ты сказать, Снежок, что птица может спать на лету?
-- Эх, малыш Вильм, мало же ты знаешь о повадках птиц в здешних местах!
Может спать на лету? Конечно, они спят на лету. А иной раз сложат крылья,
прижав их к туловищу, и спрячут под крыло голову... Верно я говорю, масса
Бен?
-- Не знаю, Снежок, не могу точно сказать, так оно или не так,--
неуверенно ответил бывший матрос военного фрегата.-- Я слышал об этом,
только мне кажется -- ерунда это!
-- Вот так сказали!--ответил Снежок, насмешливо покачав головой.--
Почему же ерунда? Ведь может корабль-фрегат "спать" на воде, убрав паруса?
Почему же фрегат-птица не может спать в воздухе? Что вода для
фрегат-корабля, то воздух для фрегат-птицы. Что ей может там помешать спать?
Разве только сильный ветер. В сильный ветер ей там, конечно, не уснуть.
-- Вот что, дружище...--ответил матрос. По тону его чувствовалось, что
у него нет определенного мнения на этот счет. -- Может, ты прав, а может, и
нет. Я не говорю, что ты врешь, и нисколечко этого не думаю. Одно знаю, что
много раз видел фрегатов, неподвижно замерших в воздухе, вроде как сейчас
вот, не двигаясь ни в подветренную, ни в наветренную сторону. А все-таки я
не верю, что они на лету спят. Я сколько раз видел: они при этом то
складывают свой похожий на вилку хвост, то раскрывают его, как портной
ножницы. И мне думается, что сна у них в это время ни в одном глазу нет.
Если бы они спали, как же они могли бы так шевелить хвостом? Он у птиц хоть
из перьев, а все же в нем есть тяжесть. Как же фрегат им во сне ворочает?
-- Ну, ну, масса Бен, -- сказал негр еще более покровительственным
тоном, словно жалея матроса за то, что он не мог выдвинуть более солидного
довода, -- а вы разве не шевелите во сне большим пальцем или ступней, а то и
всей ногой? И потом, по-вашему, выходит, что фрегат и вовсе не отдыхает, не
спит. Вы же знаете, что плавать он не умеет, потому что на ногах у него
совсем малюсенькая перепонка. И на воде он держится не лучше, чем
какая-нибудь цесарка или старая курица, привыкшая к своей навозной куче.
Ведь спать на воде для фрегата -- такое же невозможное дело, как для нас с
вами, масса Бен.
-- Ладно уж, Снежок,--медленно, словно подыскивая ответ, сказал
матрос,-- я бы и рад с тобой согласиться: то, что ты говоришь, как будто
похоже на правду... А все-таки, хоть убей, не пойму, как так птица может
спать на лету. Да это то же самое, если бы я поверил, что могу повесить,
зацепив за краешек облака, свою старую брезентовую шляпу. А в то же время,
по совести сознаюсь, никак в толк не возьму, как же на самом деле фрегаты
отдыхают. Разве только они каждую ночь возвращаются на берег, а поутру летят
назад.
-- Вот так сказали, масса Брас! Да неужто вы ничего умнее не придумали?
Люди говорят, будто фрегат никогда не отлетает от берега дальше чем за сто
лиг. Враки! Этот негр,--ткнул себя Снежок в грудь,--видал такого старого
самца среди самого Атлантического океана на гораздо более далеком
расстоянии, чем сто лиг, от берега. Они и сейчас на таком же расстоянии.
Хорошо, если бы это было правдой, будто фрегат никогда не залетает от земли
дальше чем на сто узлов, тогда бы нам, может, и удалось его поймать.
Господи! Да ведь мы сейчас вдвое дальше от земли, а эти вот длиннокрылые
птицы висят у нас высоко над головой и спят так же спокойно, как этот
негр,-- ткнул он опять себя в грудь,-- спал, бывало, в камбузе на старушке
"Пандоре".
На этот раз Бену нечем было крыть. Прав ли был негр в своих доводах или
только хитроумно придал им видимость правды, но факт остается фактом. Высоко
-- Альбакоры! -- закричал Бен Брас, как только косяк рыб поравнялся с
плотом. -- Ну-ка, Снежок, достанем наши удочки! Вот уж будет клев на таком
ветерке! Теперь мы пополним нашу кладовую. Только, чур, никто ни слова, а то
они сразу наутек... Тише, кок, тише, ты, старый камбуз!
-- Какое там "тише", масса Брас! Неужто вы думаете, что они уплывут от
"Катамарана"? Этого нам нечего бояться! Смотрите, как они шныряют: то они по
левому борту, потом -- раз! -- и они уже по правому. Будто нигде не могут
найти себе места.
Действительно, рыбы принялись странно маневрировать. Некоторое время,
поравнявшись с плотом, они, не обгоняя и не отставая от него, плыли рядом,
вдоль правого борта. Это было им нетрудно--плавники их чуть двигались,
придерживаясь одинаковой с плотом скорости. И все они держались так точно
параллельно ходу плота и параллельно друг другу, что можно было подумать,
будто они связаны между собой невидимыми нитями. И вдруг неожиданно, как
меняется узор в калейдоскопе, параллельное движение по отношению к плоту и
друг к другу нарушилось. Шевельнув хвостами, весь косяк одновременно
повернулся перпендикулярно к плоту и -- раз! -- нырнул под него.
Секунду их не было видно, а затем они появились, на этот раз уже вдоль
правого борта, все время сохраняя параллельное к нему движение. Весь маневр
был выполнен с такой точностью и слаженностью, что даже лучший в мире
кадровый офицер не смог бы добиться от своих солдат такой четкости в
движениях. Направо! Налево! Как будто им всем одновременно приходило желание
повернуться, и в этот же миг хвосты их трепетали и они поворачивались все
разом, показывая серебристые полоски брюшка, и затем так же дружно ныряли
под киль "Катамарана".
Этот удивительный маневр они проделали несколько раз, переходя от
правого борта к левому и обратно. Поэтому-то Снежок и заявил так уверенно,
что пока рыбы двигаются подобным образом, нечего бояться, что они уплывут от
"Катамарана".
Только Бен Брас понял, почему Снежок так сказал. Вильям же немало
удивился, когда бывший кок так уверенно заявил об этом, да и вел он себя,
словно нисколько не боялся отпугнуть столь робких на вид рыб.
-- Послушай, Снежок, -- сказал мальчик, -- почему это ты говоришь,
будто нам нечего бояться, что они уплывут от "Катамарана"?
-- Потому, мой милый, что неподалеку есть кто-то другой, кого рыбки
боятся больше, чем нас с тобой. Так я думаю. Я не вижу, кто это, но думаю,
что не иначе, как длинное рыло.
-- Что это значит -- длинное рыло?
-- Как -- что? Длинное рыло, и все тут. Ну ладно, если хочешь, длинный
нос. Посмотри-ка туда, по левому борту. Видишь? Негр знает, что тот
недалеко. Вот почему рыбки мечутся туда и сюда, держась около нас. А пока
они здесь, мы и поймаем несколько штук.
-- Да это акула!--закричал юнга, увидев в некотором отдалении, там,
куда указывал негр, по левому борту, какую-то большую рыбу.
-- Акула? А вот и нет! -- возразил негр. -- Не акула. Если бы это была
акула, рыбы не торчали бы у нас под бортом. Они бы резвились около акулы,
как маленькие птички около орла или ястреба. Нет, этот хитрый зверь не
акула, это длиннорылый--он настоящий враг альбакора! Пока он близко, рыбки
от нас не уйдут.
Сказав это, негр принялся разбирать крючки и с помощью Бена наживлять
на них приманку, проделывая все это с невозмутимым видом, подтверждавшим его
уверенность в правоте своих слов.
Вильям, с таким интересом наблюдавший за появившейся необычайной рыбой,
подошел к левому краю, чтобы получше ее разглядеть. Но левый борт был
обращен к юго-западу, и заходящее солнце мешало ему. Заслонив глаза рукой от
солнца, он все смотрел, смотрел, но, кроме морских волн, так ничего и не
увидел. Снежок, хотя и был всецело поглощен своей возней с лесками и
крючками, все же посматривал, как юнга вел свое наблюдение.
-- Ты напрасно туда смотришь. Видишь, альбакоры по левому борту?
Значит, длинный нос по правому. Уж будь спокоен, они постараются не быть с
этим голубчиком на одной стороне.
-- Туда смотри, туда, Вильм!--вмешался Бен.--Видишь? Вон туда, прямо за
кормой! Неужто не видишь?
-- Вижу!.. -- закричал Вильям. -- Посмотри, Лали, какая странная рыба!
Я никогда не видел ничего подобного.
Юнга говорил правду. Хотя молодой моряк успел избороздить не одну милю
Атлантического океана, такой рыбы ему не случалось видеть. Он мог бы
проделать сотни миль в любом океане и все равно ни разу ее не встретить.
Рыба, которая представилась взорам экипажа "Катамарана",--один из самых
редких обитателей океана. Облик у нее настолько своеобразный, что, если бы
даже Бен Брас и не сказал ему, как она называется, юноша сам об этом
догадался бы. Длиной рыба была футов восемь или десять. Ее продолговатая
костистая морда выступала вперед на длину одной трети всего тела. По
существу, этот отросток -- продолжение верхней челюсти, совершенно прямой и
целиком состоящей из кости, сужающейся к концу, как рапира.
В остальном рыба не казалась безобразной: она ничем не походила на
многих океанских хищников с присущим им ужасным обликом. В меч-рыбе
чувствовалась некоторая настороженность в сочетании с удивительной
стремительностью: она словно кралась. Как уже заметил Снежок, в пристальных
глазах рыбы было свирепое, подстерегающее выражение, говорившее, что все
существование хищника проходит в преследовании добычи.
Неудивительно поэтому, что Вильям принял эту рыбу за акулу: во-первых,
потому, что ему мешало солнце, а во-вторых, у нее был целый ряд признаков,
делавших ее похожей на некоторые разновидности акул, и нужно было хорошенько
рассмотреть и уметь хорошо разбираться в таких вещах, чтобы обнаружить
разницу. Вильяму прежде всего бросился в глаза большой серповидный плавник,
поднимавшийся на несколько дюймов над водой, хвост с такой же выемкой, как у
акулы; хищные глаза и настороженные движения -- все то, что характерно и для
акулы.
Но в одном эта рыба отличалась от акулы -- она плыла не так медленно,
как акула. По-видимому, это была одна из самых быстроплавающих рыб. Стоило
альбакорам метнуться от одного борта к другому, как хищник повторял это
движение с такой быстротой, что за ним невозможно было уследить.
Движения его были бы совсем неуловимы, если бы не две интересные
особенности: во-первых, плавая, эта диковинная рыба издает шорох,
напоминающий шорох ливня в лесу; а во-вторых, рыба эта на ходу внезапно
меняет свою окраску -- то она бурая, когда животное неподвижно, то вдруг
пестрая, в голубую и синюю полоску, а иногда целиком бирюзового цвета.
Но не по этим особенностям Вильям смог опознать рыбу, а по ее
сужающемуся, длинному, прямому, как рапира, носу. Кто хоть раз ее видел, не
мог уже ошибиться и не узнать ее по этому бесспорному признаку. А юному
моряку случилось однажды видеть такой нос, только не на воде и не под водой,
а у себя в родном городке, куда случайно, проездом, привезли коллекцию
диковинок природы, осмотр которой, надо признаться, сыграл немалую роль в
его желании убежать из дому и стать моряком. Он подробно тогда осмотрел
кость, сохраняемую под стеклянным колпаком, и выслушал объяснение, что этот
экспонат -- нос меч-рыбы. И теперь, в тропических волнах Атлантики, почти
таких же прозрачных, как тот стеклянный колпак, он сразу узнал это грозное
оружие меч-рыбы.
Пока Вильям смотрел на удивительную рыбу, она неожиданно бросилась к
плоту. Это движение вызвало характерный свистящий шелест; ее огромное тело
мелькнуло в воде, и изогнутый, как восточная сабля, спинной плавник
прочертил на поверхности воды длинный пенистый след.
Этот бросок был явно направлен к косяку плавающих вдоль "Катамарана"
альбакоров.
Но их не так-то легко было застигнуть врасплох. Испытывая, по всем
признакам, жесточайший страх, они тем не менее ни на секунду не теряли
присутствия духа и, как только меч-рыба кинулась на них, словно по команде,
с быстротой молнии метнулись на другую сторону плота.
Увидев, что нападение не удалось, меч-рыба вдруг остановилась с
внезапностью, говорившей о ее подлинном плавательном мастерстве. Вместо того
чтобы продолжать преследование, она, нырнув под "Катамаран", трусливо
крадучись, предпочла следовать за плотом. Казалось, что если ей не удалось
схватить добычу силой, то она решила действовать хитростью.
Вильяму стало ясно, что альбакоры держались около "Катамарана" не
столько потому, что надеялись поживиться чем-нибудь, а потому, что плот
служил им хорошей защитой от грозного противника. Этим, надо полагать, и
объясняется, что не только альбакоры и родственные им бониты, но и другие
виды рыб, которые ходят косяками, зачастую держатся близко к встречающимся
им кораблям, китам и к любым крупным предметам, плавающим в открытом океане.
Тот способ нападения, какого придерживается меч-рыба -- она
стремительно бросается на жертву и насаживает ее на свой длинный, тонкий
нoc,-- весьма рискован для самого хищника. Ведь стоит "мечу" промахнуться и
удариться о борт корабля или о другое такое препятствие, достаточно твердое,
чтобы противостоять стремительному выпаду, и ее оружие либо сломается, либо
вонзится в это препятствие с такой силой, что его собственник окажется
пригвожденным и падет жертвой своей опрометчивой жадности.
Поскольку испуганные альбакоры были слишком поглощены наблюдением за
движениями их противника, Снежок, понимая, что рыбы вряд ли удостоят своим
вниманием крючки, которые он наживлял для них, не стал забрасывать удочки, а
оставил их лежать на плоту, ожидая, пока меч-рыба уберется восвояси или
отстанет настолько, что альбакоры смогут на какое-то время забыть о ее
присутствии.
-- Толку нет закидывать удочки,-- сказал негр, обращаясь к
матросу,--пока это хитрое рыло поблизости. Надо подождать, пока оно
уберется, чтобы альбакоры не видели и не слышали его.
-- Твоя правда, -- ответил Бен. -- А жаль. Они бы здорово клевали, если
бы не эта дрянная рыбина! Я-то уж их знаю!
Еще много чего узнали от матроса о повадках альбакоров и их врага все
присутствующие и особенно его любимец -- юнга. Вильям испытывал
необыкновенный интерес к альбакорам и жадно расспрашивал о них Бена. В
промежутке, пока они дожидались какой-нибудь перемены в тактике
преследователя альбакоров, Бен рассказал присутствующим несколько случаев из
собственной жизни, в которых альбакор или меч-рыба, а иногда и обе рыбы
выступали как главные действующие лица.
Среди других историй Бен сообщил и о том, как корабль, на котором он
сам плавал, был пробит носом меч-рыбы.
В минуту, когда это произошло, никто на корабле даже не подозревал о
случившемся. Команда обедала внизу, и только один из матросов, оказавшийся в
это время на палубе, услышал громкий всплеск воды. Выглянув за борт, он
увидел, что какое-то крупное тело погружается в воду, и, решив, что это
тонет кто-то из команды, мгновенно поднял крик: "Человек за бортом!"
Команду выстроили, сделали перекличку: все оказались налицо. И хотя
матросы так и не узнали причины этого загадочного случая, тревога их быстро
улеглась и об этом деле забыли.
Вскоре после этого кому-то из матросов -- им как раз и оказался сам Бен
Брас -- пришлось лезть на мачту такелажить, и, находясь наверху, он заметил,
что сбоку в корабле, над самой ватерлинией, торчит что-то длинное. Спустили
лодку, осмотрели в этом месте судно, и оказалось, что это нос меч-рыбы,
отломившийся от ее головы. А то, что матрос принял за утопающего человека,
была сама меч-рыба, убитая сотрясением при ударе о корабль.
Она пробила насквозь своим "мечом" и медную обшивку судна, и толстую
доску левого борта. Матросы, спустившись в трюм, обнаружили, что конец
"меча", пройдя через стенку трюма, торчит на восемь--десять дюймов внутри
его, зарывшись в уголь.
При всей невероятности этой истории, рассказанной Беном Брасом, в ней
нет ни слова выдумки. Что она правдива, знал и Снежок, так как он сам мог
рассказать несколько таких же, лично им пережитых историй. Не усомнился в ее
достоверности и Вильям, который читал про такой же случай и слышал, будто в
Британском музее имеется даже доказательство такого происшествия: кусок
толстой корабельной доски с застрявшим в ней носом меч-рыбы, и что каждый,
кто этим интересуется, может этот экспонат увидеть.
Едва Бен закончил свою интересную историю, как со стороны охотившейся
за альбакорами меч-рыбы последовало движение, ясно говорившее, что она
намерена изменить свою тактику: причем не отступать, а, наоборот, еще смелее
ринуться в атаку. Уж слишком заманчиво выглядел крупный косяк жирных
альбакоров. Вид их, столь близких и вместе с тем столь неуловимых, был для
нее, должно быть, невыносимо соблазнителен. А может быть, меч-рыба была
настолько голодна, что решила, чего бы ей это ни стоило, ими пообедать.
С таким намерением она подплыла к "Катамарану" поближе и, то и дело
меняя направление, стала носиться с места на место вдоль бортов, а раза два
она даже стремительно кидалась к косяку, чтобы внести в него смятение и
расстроить ряды.
Ей это удалось: красивые рыбы, перепугавшись пуще прежнего, вместо того
чтобы плыть, как плыли до сих пор, сомкнутыми, стройными рядами, параллельно
друг другу, сбились в беспорядочную кучу, а потом кинулись врассыпную, кто
куда.
В этой сумятице большая группа альбакоров совсем отбилась от косяка и
отстала от "Катамарана", оказавшись в его кильватере на несколько саженей.
На них-то теперь и были устремлены голодные глаза хищника, но только на
мгновение, потому что в следующий миг он с такой быстротой врезался между
ними, что вокруг только брызги полетели. Шум от его стремительного движения
отдался далеко вокруг по океану.
-- Гляди, гляди, Вильм! -- крикнул матрос, боясь, чтобы его любимец не
упустил этого любопытного зрелища.--Ты только посмотри, что это чудище
вытворяет, а! Помяни мое слово, она сейчас подцепит парочку альбакоров на
свой вертел!..
Бен едва успел договорить эти слова, как меч-рыба врезалась в самую
середину перепуганной стайки. Вода брызнула фонтаном, из нее выскочили на
поверхность несколько альбакоров и тут же ушли под воду. В течение
нескольких минут поверхность океана в этом месте кипела ключом, пенясь и
пузырясь,-- ничего нельзя было разглядеть за этой завесой. Вскоре над водой
показалась голова меч-рыбы с нанизанными на самый конец ее длинного носа
двумя красивыми рыбами.
Несчастные создания судорожно извивались на нем, силясь освободиться из
этого мучительного положения, однако усилия эти длились недолго. Чуть не в
то же мгновение меч-рыба коротким движением головы вскинула в воздух сначала
одну, потом другую жертву... Но упали они не в воду, а прямо в глотку
жадному хищнику. Меч-рыба, лишенная зубов или других каких-либо
приспособлений для прожевывания пищи, прекрасно обошлась без них,
препроводив добычу всю целиком в свою ненасытную утробу.
Катамаранцы с таким интересом следили за маневрами меч-рыбы, что почти
совсем забыли о своем горестном положении. Особенно увлечены были редкостным
зрелищем Вильям с маленькой Лали. И долго еще после того, как матрос и
Снежок занялись другими, более важными делами, они, стоя рядом, смотрели в
ту сторону, где только что виднелась меч-рыба...
Только что виднелась и вот уже исчезла. Проглотив парочку альбакоров,
прожорливое чудище, видно, нырнуло глубоко в воду или, может, метнулось
куда-то в другое место, подальше.
И куда только не глядели юнга и маленькая Лали! И за корму, где
меч-рыба недавно продемонстрировала свое искусство, и в стороны, и вперед.
Они смотрели так тщательно во всех направлениях потому, что, зная, какая
мастерица меч-рыба плавать, понимали, что эта громадина может за две-три
секунды проделать расстояние в несколько сот саженей в любую сторону.
Однако меч-рыбы нигде не было видно. И юнга так же, как Лали, хотя они
с удовольствием еще полюбовались бы манипуляциями, которые умеет проделывать
своим носом меч-рыба, вынужден был наконец примириться с тем, что
представление кончилось, поскольку главный актер, очевидно, отправился
показывать свое искусство где-то в другом месте океана.
-- Похоже, очень похоже, что она и на самом деле убралась,-- ответил
Снежок на расспросы юнги.-- Хорошо, если бы так и было. Тогда и нам удалось
бы подцепить на удочку хотя бы парочку этих рыб. Взгляни-ка на них сейчас!
Совсем по-другому себя ведут. Спокойны, ничего не боятся. Значит,
длиннорылый повернул нос в другую сторону. Убрался, должно быть, восвояси.
Снежок правильно отметил: поведение альбакоров явно изменилось. Вместо
того чтобы, как прежде, обезумев от тревоги, носиться от одной стороны плота
к другой, они мирно плавали рядом, не отставая и не уходя вперед.
Более того, чувствовалось, что теперь альбакоры возьмут наживку, в то
время как при меч-рыбе, сколько ни старались Снежок с матросом подсунуть им
ее под самый нос, они упорно отказывались к ней притронуться.
Матрос со Снежком решили возобновить свои рыболовные операции. Насадили
каждый на свою удочку по кусочку мяса акулы -- и приманка выглядела тем
соблазнительнее, что крючок удилища был обмотан лоскутком красной фланели;
настоящей лески у них, конечно, не было -- ее заменяла плетеная веревка в
несколько футов длиной.
С плеском одновременно погрузились в воду оба крючка, и не успели еще
исчезнуть круги на поверхности воды, как раздался другой, более громкий
всплеск, и вода так и вспенилась: на крючках бились, бешено извиваясь, два
альбакора. Быстро втащив их на плот, наши рыбаки сразу же пристукнули их
ударом гандшпуга в голову.
Они не стали тратить время, рассматривая пленниц или радуясь пойманной
добыче. Зато юнга с маленькой Лали не могли досыта налюбоваться этими
красивыми созданиями, очутившимися так близко от них, а матрос и негр,
наскоро поправив приманку на удочках, слегка растрепанную зубами
тунцов--ведь альбакоры принадлежат к семейству тунцовых, -- опять закинули
удочки в воду.
На этот раз рыбы не ухватились за наживку с прежней жадностью.
Словно заподозрив что-то неладное, весь косяк робко шарахнулся от нее.
Но она так заманчиво ходила у самого их носа, что сперва одна, затем другая
рыбка стали подплывать все ближе и, отхватив кусочек, вдруг роняли его и
испуганно кидались прочь, словно учуяв что-то неприятное в его вкусе или
запахе.
Такое осторожное пощипывание продолжалось несколько минут, пока наконец
один из альбакоров, очевидно более отважный, чем его спутники, или, может
быть, с более пустым, чем они, брюхом, не вытерпел, глядя на этот
соблазнительный кусочек, и, сказав себе: "Прощай, осторожность!" -- бросился
к наживке на удочке Бена, проглотив ее единым махом вместе с крючком и
несколькими дюймами плетеной веревки.
Теперь можно было не опасаться, что рыба сорвется с крючка. Его бородка
прочно засела во внутренностях рыбы еще до того, как Бен рванул удочку,
чтобы вогнать крючок глубже. Дернув второй раз, он вытянул рыбу на середину
плота, где, как и ее двух предшественниц, прикончил ударом гандшпуга в
голову.
Снежок в это время продолжал усердно "тралить" своей удочкой; тем же
занялся и другой рыбак, который, сведя счеты со второй пойманной им рыбой,
насадил свежую приманку и снова закинул удочку в воду.
Но что-то опять напугало альбакоров: к ним вернулась их прежняя
робость. Рыбаки, как видно, тут были ни при чем -- рыб встревожило что-то
другое, невидимое с плота.
Альбакоры подвинулись к нему так близко, что можно было разглядеть
каждое их движение, каждую мельчайшую подробность -- вплоть до блеска
радужной оболочки их глаз.
Наблюдавшая за ними четверка увидела, что рыбы смотрят вверх. Стали
глядеть вверх и наши рыболовы, и ничем не занятые юнга с Лали: все
уставились на небо. Но там не видно было ничего такого, что могло бы нагнать
страх на альбакоров. "Почему же тогда они так тревожно смотрят вверх?" --
подумали юнга с Лали. Матрос тоже недоумевал: и он видел лишь голубое,
безоблачное небо и ничего больше.
Только Снежок, у которого знаний океанской жизни было вдвое больше, чем
у всех троих вместе, не отвел, как они, взгляда, а, наоборот, в течение
нескольких минут все упорнее всматривался в небо. И наконец у него вырвался
удовлетворенный возглас: он разглядел нечто такое, чем, по его мнению, и
объяснялось странное поведение альбакоров.
-- Фрегат!.. -- пробормотал Снежок сквозь зубы. -- Да их там два: самец
и самка, должно быть. Может быть, поэтому рыба так и перепугалась.
-- Что? Фрегат? -- повторил матрос.
Это было название одной из самых своеобразных, блуждающих над океаном
хищных птиц. Натуралисты обозначают их именем "пеликанус аквила", а моряки
за быстрый полет и изящное строение тела знают больше под названием, какое
дал ей Снежок.
-- Да где ж ты его увидел? Где он? Никакой птицы не вижу! Где он, а?
-- А вот... почти прямо над головой... Возле того облачка. Вот они --
один, а рядом другой: самец и самочка. Я ясно вижу обоих.
-- Ну и острые глаза у тебя, Снежок! А я так никакой птицы не вижу...
А, вот они! Их две, верно! Правильно, дружище, ясное дело -- это фрегаты! Их
сразу узнаешь по крыльям: ни у одной другой птицы, что летает над океаном,
таких нет. И ни одна из них не поднимается так высоко, как эта. Крылья у
нее, когда она их распускает, футов двенадцати в ширину, а отсюда они
кажутся не больше ласточкиных. Значит, птицы поднялись на добрую милю.
Правильно я говорю, Снежок?
-- На милю, масса Бен? Скажите лучше -- на две. Совсем укрылись от
ветра. И застыли на одном месте. Здорово, должно быть, спят!
-- Спят? -- отозвался юнга. В тоне его послышалось крайнее изумление.--
Уж не хочешь ли ты сказать, Снежок, что птица может спать на лету?
-- Эх, малыш Вильм, мало же ты знаешь о повадках птиц в здешних местах!
Может спать на лету? Конечно, они спят на лету. А иной раз сложат крылья,
прижав их к туловищу, и спрячут под крыло голову... Верно я говорю, масса
Бен?
-- Не знаю, Снежок, не могу точно сказать, так оно или не так,--
неуверенно ответил бывший матрос военного фрегата.-- Я слышал об этом,
только мне кажется -- ерунда это!
-- Вот так сказали!--ответил Снежок, насмешливо покачав головой.--
Почему же ерунда? Ведь может корабль-фрегат "спать" на воде, убрав паруса?
Почему же фрегат-птица не может спать в воздухе? Что вода для
фрегат-корабля, то воздух для фрегат-птицы. Что ей может там помешать спать?
Разве только сильный ветер. В сильный ветер ей там, конечно, не уснуть.
-- Вот что, дружище...--ответил матрос. По тону его чувствовалось, что
у него нет определенного мнения на этот счет. -- Может, ты прав, а может, и
нет. Я не говорю, что ты врешь, и нисколечко этого не думаю. Одно знаю, что
много раз видел фрегатов, неподвижно замерших в воздухе, вроде как сейчас
вот, не двигаясь ни в подветренную, ни в наветренную сторону. А все-таки я
не верю, что они на лету спят. Я сколько раз видел: они при этом то
складывают свой похожий на вилку хвост, то раскрывают его, как портной
ножницы. И мне думается, что сна у них в это время ни в одном глазу нет.
Если бы они спали, как же они могли бы так шевелить хвостом? Он у птиц хоть
из перьев, а все же в нем есть тяжесть. Как же фрегат им во сне ворочает?
-- Ну, ну, масса Бен, -- сказал негр еще более покровительственным
тоном, словно жалея матроса за то, что он не мог выдвинуть более солидного
довода, -- а вы разве не шевелите во сне большим пальцем или ступней, а то и
всей ногой? И потом, по-вашему, выходит, что фрегат и вовсе не отдыхает, не
спит. Вы же знаете, что плавать он не умеет, потому что на ногах у него
совсем малюсенькая перепонка. И на воде он держится не лучше, чем
какая-нибудь цесарка или старая курица, привыкшая к своей навозной куче.
Ведь спать на воде для фрегата -- такое же невозможное дело, как для нас с
вами, масса Бен.
-- Ладно уж, Снежок,--медленно, словно подыскивая ответ, сказал
матрос,-- я бы и рад с тобой согласиться: то, что ты говоришь, как будто
похоже на правду... А все-таки, хоть убей, не пойму, как так птица может
спать на лету. Да это то же самое, если бы я поверил, что могу повесить,
зацепив за краешек облака, свою старую брезентовую шляпу. А в то же время,
по совести сознаюсь, никак в толк не возьму, как же на самом деле фрегаты
отдыхают. Разве только они каждую ночь возвращаются на берег, а поутру летят
назад.
-- Вот так сказали, масса Брас! Да неужто вы ничего умнее не придумали?
Люди говорят, будто фрегат никогда не отлетает от берега дальше чем за сто
лиг. Враки! Этот негр,--ткнул себя Снежок в грудь,--видал такого старого
самца среди самого Атлантического океана на гораздо более далеком
расстоянии, чем сто лиг, от берега. Они и сейчас на таком же расстоянии.
Хорошо, если бы это было правдой, будто фрегат никогда не залетает от земли
дальше чем на сто узлов, тогда бы нам, может, и удалось его поймать.
Господи! Да ведь мы сейчас вдвое дальше от земли, а эти вот длиннокрылые
птицы висят у нас высоко над головой и спят так же спокойно, как этот
негр,-- ткнул он опять себя в грудь,-- спал, бывало, в камбузе на старушке
"Пандоре".
На этот раз Бену нечем было крыть. Прав ли был негр в своих доводах или
только хитроумно придал им видимость правды, но факт остается фактом. Высоко