Страница:
огромный светящиеся глаза, зловеще вращающиеся в глубоких глазницах. При
этом зрелище дрогнуло бы самое стойкое сердце. И Снежок ужаснулся до глубины
души.
-- Держите, масса Бен! -- невольно вскричал он. -- Держите крепче, бога
ради! Ни чуточки ниже, не то проклятые бестии слопают меня с потрохами!..
Ради всех святых, покрепче!
Но излишня была эта страстная мольба. И без того Бен напрягал все свои
силы, удерживая канат. Сильнее тянуть он не мог: не смел даже переменить
позу, чуть сдвинуть руку. Малейшее движение грозило гибелью его чернокожему
другу.
Стоило только линю ослабнуть, опуститься чуть ниже -- и Снежок
останется безногим калекой; ведь и так уже его пятки болтаются в нескольких
дюймах от поверхности воды, чуть ли не у самых акульих морд.
Быть может, за весь свой богатый приключениями жизненный путь негр не
висел так низко над бездной. Достаточно ничтожной случайности, чтобы
нарушить равновесие,--и он неминуемо попадет в лапы смерти!
Вряд ли можно усомниться в том, чем кончилось бы это трагическое
происшествие, если бы матрос и кок были предоставлены только самим себе. С
каждым мгновением истощались силы матроса, а тело негра становилось все
тяжелее: слабея, он уже с трудом цеплялся за скользкую кожу кита.
Помощи, казалось, ждать было неоткуда -- конец очевиден... Снежку
придется, выражаясь фигурально, "отправиться к праотцам".
Но час негра еще не пробил. И это он понял, когда вдруг чьи-то
юношеские, но сильные руки ухватились рядом с ним за линь. То были руки
"малыша Вильма".
С самого момента, когда Снежок поскользнулся и упал, юнга понял всю
опасность, грозившую его другу, и, стремительно вскарабкавшись наверх по
плавнику кита, поспешил на помощь Бену.
Схватись он за линь секундой позже -- все было бы кончено.
Но он подоспел вовремя -- висевший над бездной Снежок был спасен.
Матрос и Вильям общими усилиями медленно, но верно тащили негра вверх по
скользкому наклону и опустили на широкую горизонтальную "площадку" у самой
вершины этой горы из костей и жира.
Прошло некоторое время, пока Снежок перевел дух и к нему вернулось
обычное спокойствие. Матрос также совершенно задохнулся. И они долго не
могли приступить к выполнению плана, который привел их на спину кита.
Едва Снежок оправился настолько, что смог заговорить, он горячо
поблагодарил сначала Бена, который спас его от гибели, более страшной, чем
смерть в волнах океана, а потом и Вильяма.
Но Бен глядел не на старого друга, спасенного от смерти, а на молодого,
который помог избавить Снежка от нее.
Он смотрел на юношу глазами, в которых читалась живейшая радость.
Проворство и отвага, которые обнаружил его любимец во время этого
происшествия, несказанно радовали Бена Браса.
Пожалуй, не один сверстник Вильяма или даже постарше его, вместо того
чтобы, подобно нашему юнге, поспешить на помощь, остался бы на плоту,
остолбенев от испуга, или же, в лучшем случае, из сочувствия поднял бы
бесполезный крик, разразился воплями... Так думал Бен Брас.
Опасаясь испортить Вильяма высказанной вслух похвалой, Бен промолчал.
Но по выражению его взгляда, обращенного на юношу, видно было, что
сердце честного моряка полно гордости и любви к юнге, к которому он давно
уже питал почти отеческую привязанность.
Коротко поздравив друг друга с благополучным избавлением, как это
обычно делается после пережитой опасности, все трое снова принялись за столь
неожиданно прерванные занятия.
Вильям заменил Снежка, занимавшегося нехитрой стряпней, которую тому
пришлось внезапно оставить по приказу "капитана".
Юнга вернулся на плот, будто бы заняться поджариванием рыбы. На самом
деле ему больше всего хотелось успокоить Лали, которая все еще тревожилась,
не зная толком, чем кончилось происшествие.
Бен отдышался и, как только пришел в себя, сразу же принялся за
осуществление той задачи, ради которой вскарабкался на спину кашалота.
Взяв гарпун у негра, все еще крепко державшего его, словно страшась
выпустить из рук, матрос стал втаскивать буй наверх.
С помощью Снежка ему вскоре удалось извлечь буй из воды и поднять на
горизонтальную "площадку", где они находились.
Колода пока не требовалась -- нужен был только линь, поэтому его
отвязали и оставили буй лежать.
Вооружившись гарпуном, бывший китолов встал на свой наблюдательный
пост; но на этот раз он искал уже не землю, а обозревал море вокруг.
Целое сборище акул расположилось около мертвого кита. Особенно много их
было там, где только что Снежок чуть не угодил им в пасть.
Некоторые, явно разочаровавшись, бросились врассыпную. Но большинство
осталось на месте, все еще дожидаясь, не удастся ли вернуть роскошное
пиршество, которое только поманило их.
Бен намеревался загарпунить с полдюжины этих безобразных морских чудищ,
чтобы их мясом пополнить запасы на "Катамаране". Как ни омерзительно
выглядят эти твари и какое отвращение они нам ни внушают, однако мясо многих
из них превосходно, особенно некоторые лакомые кусочки. Оно могло бы
украсить стол любого гастронома, не говоря уже об изголодавшихся скитальцах.
Убить нескольких акул, тех самых, которые еще так недавно едва не
проглотили Снежка, большой трудности не представляло. Для этого гарпунеру
нужно было, чтобы они подплыли поближе. Но кожа кита была слишком скользкой,
и матрос не отважился спуститься по этой опасной крутизне. Поэтому он решил
попытать счастья в другом месте.
Дальше, по направлению к хвосту кашалота, спуск постепенно становился
менее крутым и кончался отлого у самой воды. Там, почти на поверхности моря,
лежали две большие, едва прикрытые водой хвостовые лопасти, раскинувшись на
много ярдов в разные стороны.
Около хвоста кашалота носились несколько акул. Если посчастливится и
они подплывут поближе, тогда можно будет бросить гарпун. Если же нет,
гарпунер сумеет их приманить и пустить в ход свое оружие.
Бен велел Снежку принести несколько кусков жира, вырезанных из туши
кита вместе с гарпуном, а сам пошел к хвосту. Он то и дело останавливался и
острием гарпуна протыкал множество отверстий в ноздреватой коже кита, чтобы
и он сам и его спутник, идущий вслед, получили более надежную точку опоры.
Облюбовав себе место у самой развилины хвостового плавника, он особенно
тщательно проделал еще три отверстия. Наконец, приготовив все как следует,
матрос встал и, нацелив гарпун, стал поджидать акул. Те как будто сначала не
решались. Но бывший китобой знал, как этому помочь,--стоит только швырнуть
вводу кусок жира, который Снежок держит в руках, и, едва раздастся всплеск,
десятки акул, широко разинув пасти, ринутся схватить его.
Все пошло, как по-писаному.
Едва только бросили кусок в море, как можно ближе к китовой туше,-- не
менее двадцати акул накинулось на угощение. Но -- увы! -- не все вернулись
обратно. Одной из них, пронзенной гарпуном Бена Браса, пришлось проститься с
родной стихией. Ее извлекли из воды и втащили по скользкому наклону на самый
верх кашалотовой туши.
Там, как акула ни билась, как отчаянно ни рассекала воздух страшными
ударами задних плавников, негр живо расправился с ней топором, призвав на
помощь всю свою силу и ловкость.
Еще одну акулу "подцепили" и отправили на тот свет тем же способом; за
ней другую, третью... и так до тех пор, пока Бен Брас не нашел, что запасов
акульего мяса на "Катамаране" хватит на самое длительное путешествие.
Что бы ни случилось, теперь они надолго обеспечены пищей, так же как и
водой.
Лучшие куски акульего мяса, снятые с костей и нарезанные тоненькими
ломтиками, коптились и жарились на спермацетовой светильне.
В "мешке" у кашалота горючего было столько, что при желании можно было
бы зажарить всех акул на десять миль в окрестности; а ведь их там плавала не
одна сотня. Действительно, эта зона океана, где был найден мертвый кашалот,
хоть и очень удалена от суши, тем не менее изобилует фауной во все времена
года. Иногда на целые мили кругом море кишит рыбами разных видов, а воздух
полон птицами. В этих водах встречаются большие стада кашалотов. Они греются
на солнышке, время от времени выпуская из своих дыхал фонтаны воды и пара,
или медленно плывут вперед, изредка неуклюже кувыркаясь. На их месте
появляются стаи дельфинов, альбакоров, тунцов и других обитателей морских
глубин -- все они в погоне за своей излюбленной добычей. Тут же, хотя в
меньшем количестве, охотятся и акула и меч-рыба, сопровождаемые своими
"лоцманами" и прилипалами, морских чудищ привлекает обилие тех тварей,
которыми они питаются. На солнце сверкают стайки летучих рыбок, в волнах
плещутся, всегда настороже, тунцы, а над ними вверху, в небе, тучами
носятся, буквально затемняя солнечный свет, пернатые хищники: чайки, глупыши
всевозможного оперения, тропические птицы, фрегаты, альбатросы и десятки
других птичьих пород, еще мало известных и не описанных натуралистами.
Правда, эти большие океанские просторы не всюду заселены так густо:
иногда на обширных пространствах редко-редко попадется какая-нибудь птица
или рыба. Судно идет день за днем и ночь за ночью, не встречая на своем пути
ни единого живого существа. Можно проплыть сотни миль, и глаз не порадуется
жизни ни в воде, ни в воздухе.
Это настоящие пустыни океана; так же как и на материке, пустыни эти
кажутся не только необитаемыми, но и вообще неприспособленными для жизни.
Чем же объясняется такая разница, если море, по-видимому, везде
одинаково?
Те водные пространства, где жизнь бьет ключом, отличаются различной
глубиной: иной раз это всего несколько морских саженей, иногда же бездонная
пучина. Подлинное объяснение иное. Ключ к решению этой задачи кроется не в
глубине океана, а в направлении морских течений.
Всякому известно, что океаны пересекаются течениями; иногда они тянутся
на сотни миль в ширину, а иной раз суживаются до нескольких узлов. Эти
океанские течения постоянны, хотя определить их точные границы нелегко.
Причиной их служат вовсе не временные штормы, а ветры, дующие постоянно в
одном и том же направлении. Таковы пассаты в Атлантическом и Тихом океанах,
муссоны в Индийском океане, памперосы в Южной Америке и норды в Мексиканском
заливе.
Есть и другая причина, оказывающая, быть может, гораздо более сильное
влияние, чем ветры (впрочем, она обычно меньше принимается в расчет): это --
вращение Земли вокруг своей оси. Несомненно, именно поэтому пассаты дуют на
запад; здесь сказываются центробежные силы земной атмосферы. Если это было
бы не так и ветры дули бы на север и на юг, то они сталкивались бы на
экваторе.
Но я вовсе не собираюсь писать диссертацию на тему о ветрах или
океанских течениях -- я ведь не ученый. И все-таки мне известно, что в этой
области господствуют величайшие заблуждения, точно так же, как по вопросу о
приливах и отливах. Ведь метеорологи до сих пор не уделяли должного внимания
вращению нашей планеты, которое является истинной и главной причиной этих
явлений.
Я коснулся этой темы не потому, что наша книжка специально посвящена
океану. Дело в том, что морские течения играют большую роль в этой книге. И
на ее страницах я пытаюсь объяснить загадочное явление: почему некоторые
зоны океана так богаты жизнью, в то время как другие мертвы и пустынны.
Причиной тому морские течения. Там, где сталкиваются встречные течения, как
бывает нередко, они обычно приносят с собой множество органических веществ,
растительных и животных остатков, которые либо задерживаются, либо
вовлекаются в большие океанские водовороты. Это -- морские водоросли с
дальних берегов, выброшенные бурей и затерявшиеся и океане, птицы, упавшие в
море мертвыми во время перелета, или же их помет, плавающий на поверхности
воды; рыбы, погибшие от мора, естественной или насильственной смертью --
ведь и "рыбье племя" подвержено общему закону природы, закону упадка и
гибели,--все эти органические вещества носятся по воле течений, скопляются
на нейтральной "почве" и служат пищей мириадам живых существ, многие из
которых едва ли стоят на более высокой ступени эволюции, чем те, чьи останки
они поглощают.
На этих водных пространствах кишат в несметном количестве плавающие в
верхних слоях воды беспозвоночные улитки -- янтипа, атланта; разнообразные
крылоногие моллюски, сифонофоны, которых называют парусными медузами,
головоногие моллюски, а также мириады медуз.
Таковы эти зоны океана, которые моряки зовут "изобильные воды". Здесь
находят излюбленный приют и киты со своими неизменными спутниками, служащими
им пищей, и акулы, и дельфины, и меч-рыбы, и летучие рыбки, и прочие
существа, живущие в океане. А высоко над морем, в воздухе, парит множество
пернатых -- это либо враги обитателей морских глубин, либо их помощники,
образующие вместе с ними единую цепь взаимного уничтожения.
Быть может, нас также слишком "отнесло вдаль" морскими течениями.
Прекратим это затянувшееся отступление и возвратимся к нашим скитальцам,
затерянным в океане. Мы оставили их, когда они готовились жарить акул -- да
не отдельными кусками, а целыми тушами, как если бы собирались угостить
рыбным обедом команду большого фрегата.
Как известно, топлива было достаточно. Но без фитилей нелегко разжечь
спермацет и поддерживать огонь. Впрочем, изготовить фитиль не составит
затруднений: достаточно старого каната, подобранного среди обломков
"Пандоры" и припрятанного на всякий случай. Стоит только расщипать его -- и
из просмоленных волокон получится отличный фитиль, который долго будет
гореть в светильне. Их тревожило другое: не было очага для варки пищи.
Маленький жестяной котелок, в котором наши скитальцы готовили накануне свое
единственное блюдо, не годится для грандиозного пиршества, затеваемого ими
сейчас. В крайнем случае, конечно, можно пустить в ход и его, но тогда
потребуется много времени и терпения. А время слишком дорого, чтобы тратить
его попусту; что же до терпения, то вряд ли можно ожидать его в подобных
условиях.
Конечно, очаг им крайне необходим. Но на "Катамаране" нет ничего, что
могло бы его заменить. А если развести на плоту такой огонь, какой им
хочется, без настоящего очага, это далеко небезопасно, и все может
окончиться большим пожаром.
Эта мысль не приходила им на ум до тех пор, пока они не наготовили для
обжарки бифштексов из акульего мяса.
Теперь они серьезно призадумались, но выхода из положения, по-видимому,
не находилось.
Что делать, как соорудить кухонную плиту?
Снежок вздохнул при мысли о своем камбузе с целым арсеналом горшков и
сковородок; особенно вспоминался ему громадный медный котел, в котором он,
бывало, наваривал целые горы мяса, море разливанное горохового супа.
Но не таков был Снежок, чтобы предаваться праздным сожалениям, по
крайней мере, надолго. Правда, приверженцы "науки" и пустые болтуны пытаются
утверждать, что его расе присуще отсутствие высокого интеллекта, хотя сами
они куда бездарнее представителей этой расы. Снежок же был одарен редкой
изобретательностью, особенно во всем, что касалось кухни и кулинарного
искусства. Не прошло и десяти минут, как возник вопрос о печи, а негр уже
предложил свой план, который мог бы конкурировать с любым из патентов, столь
широковещательно разрекламированных торговцами скобяным товаром, но при
первой же проверке далеко не оправдывающих ожиданий. Этот план оказался
подходящим для обстановки, в которой находился изобретатель, и, по-видимому,
в данных условиях это был единственно возможный проект.
Не в пример другим изобретателям, Снежок тотчас же объявил свою идею во
всеуслышание.
-- А зачем это нам? -- воскликнул он, как только его осенила догадка.
-- К чему нам котел?
-- Да ведь иначе нельзя, Снежок, -- отозвался матрос, выжидающе глядя
на собеседника.
-- Отчего бы не развести огонь здесь?
Беседа происходила на спине у кита, на том месте, где убивали акул и
разрубали их на части.
-- Здесь? -- все еще недоумевая, повторил матрос. -- Да что толку
разводить огонь, раз у нас все равно нет посуды: ни котла, ни сковороды...
-- Да ну ее совсем, эту посуду, обойдемся и без нее! -- ответил бывший
повар.-- Погодите, масса Брас, вот я покажу вам, как смастерить такой котел,
что чудо! Туда можно будет собрать весь жир из туши нашего
старичины-кашалота, как вы его зовете.
-- Ну-ка, друг, расскажи в чем дело.
-- Сейчас. Давайте сюда топор, и я вам все покажу.
Бен дал Снежку топор, и негр выполнил свое обещание. Он энергично
принялся за работу над тушей и несколькими ударами хорошо отточенного
инструмента прорубил в жировом слое большую полость.
-- Ну, масса Брас, -- воскликнул он, кончив работу и торжествующе, с
видом победителя, размахивая топором, -- что вы на это скажете?! Вот вам
жаровня! Разве не войдет туда весь жир, столько, сколько нам вздумается? Как
прикажете рыть яму -- шире, глубже, как вам угодно? Хотите -- живо сделаю
глубокую, как колодец, и широкую, как колея от фургона? Ну что, масса Брас?
-- Браво, молодец, Снежок! У тебя, дружище, мозги здорово работают, что
там ни толкуй о вашем брате эти горе-философы! Я вот белый, а мне в жизни
такая выдумка на ум не взбредет. Лучшего очага нам и не требуется. Живо лей
сюда спермацет, бросай паклю и поджигай! И сразу же давай стряпать.
Яма, прорубленная Снежком в кашалотовой туше, тотчас же была наполнена
жиром из спермацетового "мешка".
Затем они набросали туда паклю, полученную из рассученного каната.
Сверху, над ямой, путешественники устроили специальное приспособление,
напоминающее колодезный журавль. С одной стороны подставили гандшпуг, с
другой-- весло. Сам "журавль" был сделан из длинной железной стрелы гарпуна,
найденного в туше кашалота.
На него, как на вертел, плотно нанизали ломти акульего мяса.
Когда все было налажено, снизу подняли наверх светильню, и фитиль был
зажжен.
Просмоленная пакля вспыхнула моментально, словно трут. Вскоре над
спиной у кашалота на несколько футов вверх взвилось яркое пламя. Бифштексы
аппетитно шипели и румянились над огнем, обещая в недалеком будущем
поджариться в самую меру.
Посторонний зритель, наблюдая пламя издали, с моря, и не разобравшись в
чем дело, мог бы подумать, что кашалот в огне.
В то время как все птицы и рыбы в океане дивились такому невиданному
зрелищу--пылающему костру на спине у кашалота -- милях в двадцати отсюда им
бы представилась совсем иная картина.
Если сценка, разыгравшаяся на кашалоте, носила скорее комический
характер, то здесь происходила подлинная трагедия, трагедия жизни и смерти.
Эстрадой для нее служила площадка, грубо сколоченная из досок и
корабельных брусьев,--короче говоря, плот. Действующие лица были мужчины --
только мужчины. Правда, чтобы признать их человеческими существами,
требовалось известное усилие воображения, да еще знакомство с теми
обстоятельствами, которые привели их сюда. Человек посторонний, помня,
какими они были ранее, или взглянув на верно изображавшие их портреты,
пожалуй, усомнился бы в том, что это люди. Да и как можно было бы его
порицать за подобную ошибку!
Если эти странные существа, скорее скелеты, чем живые люди, до
некоторой степени еще походили на людей, то по духовному облику они были
сущими дьяволами. Был здесь среди них даже и не труп, а голый остов, с
которого начисто ободрали мясо. Окровавленные кости с сохранившимися на них
кое-где кусочками хряща свидетельствовали, что труп был освежеван совсем
недавно. Впрочем, скелет был неполный -- некоторых костей не хватало,
кое-какие из них валялись тут же рядом, на бревнах, а иные приходилось
искать в таких местах, что при одном взгляде волосы вставали дыбом.
Самый плот представлял продолговатую площадку, футов двадцати в длину и
пятнадцати в ширину. Он был сколочен из обломков мачт и бревен. Сверху
устроен неровный помост из досок, кусков фальшборта, крышек от люков,
каютных дверей, сорванных с петель, планок от ящиков с чаем, клеток и
прочего корабельного имущества. На плоту стояла огромная бочка и два-три
небольших бочонка. По краям привязано было несколько пустых бочонков,
служивших поплавками, чтобы плот устойчивее держался на воде. В центре
возвышалась одинокая мачта, где небрежно был укреплен большой треугольный
парус--не то контрбизань, не то крюйс-брамсель.
У степса[19] мачты валялось множество разных предметов: весла,
гандшпуги, выломанные доски, спутанные обрывки троса, два топора, с
полдюжины котелков и чарочек, какие обычно в ходу у моряков, множество
начисто обглоданных позвонков акул и... две-три кости совсем иного рода,
подобные тем, о которых мы уже упоминали. Их форма и размеры не оставляли
места сомнениям: то были берцовые кости человека.
Среди всего этого разнородного хлама находились человек
двадцать-тридцать. Одни из них сидели или стояли, другие лежали,
растянувшись во весь рост, или бродили, пошатываясь, -- то ли под влиянием
винных паров, то ли потому, что от слабости на ногах не держались. Отнюдь не
качка была виной их странной походки. Океан был совершенно спокойным, и
грубо сколоченный плот лежал на воде неподвижно, как колода.
Стоило только посмотреть на подножие мачты, чтобы понять в чем дело:
там стоял небольшой бочонок, издававший сильный запах рома.
Эти живые трупы, едва державшиеся на ногах, были пьяны.
Но царило здесь не шумное возбуждение, говорившее о недавних
излишествах, а скорее сменивший их нервный упадок сил.
На плоту раздавались не шутливые выкрики захмелевших собутыльников, но
бред и хихикание сумасшедших. И не мудрено: ведь некоторые из них обезумели,
допившись до белой горячки.
Но бочонок с ромом опустел, и на плоту не осталось больше ни капли
дьявольского зелья.
Никто не обращал внимания на сумасшедших. Они свободно шатались
повсюду, что-то бессвязно бормоча; их речь, обильно уснащенная проклятиями и
богохульствами, изредка прерывалась воплями, взрывами дикого хохота.
Только в тех случаях, когда они нарушали покой кого-нибудь менее
"экзальтированного" или когда двое из них случайно зaтeвaли ссору,
разыгрывалась дикая сцена, в которой принимали участие все. Кончалось обычно
тем, что одного из драчунов сбрасывали в море и заставляли поплавать, покуда
ему не удавалось вскарабкаться обратно на утлый плот. Впрочем, сброшенный в
море никогда не оставался за бортом. Как бы пьян он ни был, все же инстинкты
не настолько отупели в нем, чтобы заставить забыть о самосохранении. В дико
блуждавшем взгляде еще теплилась искорка разума, подсказывавшего, что черные
треугольники, которые десятками мелькают вокруг плота, стремительно и круто
рассекая волны, -- это спинные плавники страшных акул. Достаточно было
увидеть хотя бы одну из них, чтобы привычный ужас оледенил каждого матроса,
даже мертвецки пьяного.
Этот "душ", сопряженный с испугом, как правило, приводил безумствующего
в сознание. Во всяком случае, на плоту водворялось спокойствие, до тех пор
пока вскоре не затевалась новая, еще более безобразная драка.
Так как большой плот, где находился экипаж сгоревшего судна, давно уже
скрылся из виду, то читатель мог и позабыть о нем. Однако ни плот, ни его
команда не погибли. Уцелели, правда, не все, но большинство еще оставалось в
живых, и это были наиболее сильные, энергичные и злобные люди.
Недоставало почти двадцати человек. Мы уже знаем, почему не было
капитана и его пяти спутников, бежавших на гичке. Понятно также отсутствие
бывшего кока, английского матроса и юнги, а также крошки Лали.
Но среди людей, толпившихся на нескладном плоту, не хватало примерно
шести, а может быть, и больше человек. Их отсутствие могло показаться
загадочным не посвященному во все подробности этого злополучного рейса.
Правда, обглоданный скелет и разбросанные повсюду человеческие кости могли
бы порассказать кое-что об исчезнувших, по крайней мере тому, кто знает, до
каких крайностей может довести свои жертвы голод.
Пусть же те, кого судьба хранила от подобных испытаний, прислушаются к
разговорам на плоту в этот самый момент, когда мы хотим снова продолжать
историю экипажа "Пандоры". Наше правдивое повествование объяснит ему, почему
из тридцати с лишним матросов, первоначально составлявших команду, на плоту
осталось всего двадцать шесть человек да обглоданный скелет.
-- Ну! -- вскричал чернобородый человек, в чьем истощенном облике
нелегко было признать некогда тучного бандита с невольничьего корабля,
француза Легро. -- Пора опять попытать счастья. Черт побери!.. Надо поесть,
не то мы умрем!
А что эти люди собираются есть?
На плоту решительно не было ничего съестного, ни кусочка мяса. И так
все время, начиная с того дня, как плот отошел от горящего судна. Небольшой
ящик с морскими сухарями -- вот и все, что матросы впопыхах успели захватить
с палубы "Пандоры".
Каждому на долю досталось по два сухаря; нечего и говорить, что они
исчезли в течение одного дня. Правда, моряки взяли с судна вдоволь воды да
еще запаслись ею во время ливня, который пришел на помощь Бену Брасу и
Вильяму. Пока шел дождь, матросы на большом плоту тоже наполнили водой свои
этом зрелище дрогнуло бы самое стойкое сердце. И Снежок ужаснулся до глубины
души.
-- Держите, масса Бен! -- невольно вскричал он. -- Держите крепче, бога
ради! Ни чуточки ниже, не то проклятые бестии слопают меня с потрохами!..
Ради всех святых, покрепче!
Но излишня была эта страстная мольба. И без того Бен напрягал все свои
силы, удерживая канат. Сильнее тянуть он не мог: не смел даже переменить
позу, чуть сдвинуть руку. Малейшее движение грозило гибелью его чернокожему
другу.
Стоило только линю ослабнуть, опуститься чуть ниже -- и Снежок
останется безногим калекой; ведь и так уже его пятки болтаются в нескольких
дюймах от поверхности воды, чуть ли не у самых акульих морд.
Быть может, за весь свой богатый приключениями жизненный путь негр не
висел так низко над бездной. Достаточно ничтожной случайности, чтобы
нарушить равновесие,--и он неминуемо попадет в лапы смерти!
Вряд ли можно усомниться в том, чем кончилось бы это трагическое
происшествие, если бы матрос и кок были предоставлены только самим себе. С
каждым мгновением истощались силы матроса, а тело негра становилось все
тяжелее: слабея, он уже с трудом цеплялся за скользкую кожу кита.
Помощи, казалось, ждать было неоткуда -- конец очевиден... Снежку
придется, выражаясь фигурально, "отправиться к праотцам".
Но час негра еще не пробил. И это он понял, когда вдруг чьи-то
юношеские, но сильные руки ухватились рядом с ним за линь. То были руки
"малыша Вильма".
С самого момента, когда Снежок поскользнулся и упал, юнга понял всю
опасность, грозившую его другу, и, стремительно вскарабкавшись наверх по
плавнику кита, поспешил на помощь Бену.
Схватись он за линь секундой позже -- все было бы кончено.
Но он подоспел вовремя -- висевший над бездной Снежок был спасен.
Матрос и Вильям общими усилиями медленно, но верно тащили негра вверх по
скользкому наклону и опустили на широкую горизонтальную "площадку" у самой
вершины этой горы из костей и жира.
Прошло некоторое время, пока Снежок перевел дух и к нему вернулось
обычное спокойствие. Матрос также совершенно задохнулся. И они долго не
могли приступить к выполнению плана, который привел их на спину кита.
Едва Снежок оправился настолько, что смог заговорить, он горячо
поблагодарил сначала Бена, который спас его от гибели, более страшной, чем
смерть в волнах океана, а потом и Вильяма.
Но Бен глядел не на старого друга, спасенного от смерти, а на молодого,
который помог избавить Снежка от нее.
Он смотрел на юношу глазами, в которых читалась живейшая радость.
Проворство и отвага, которые обнаружил его любимец во время этого
происшествия, несказанно радовали Бена Браса.
Пожалуй, не один сверстник Вильяма или даже постарше его, вместо того
чтобы, подобно нашему юнге, поспешить на помощь, остался бы на плоту,
остолбенев от испуга, или же, в лучшем случае, из сочувствия поднял бы
бесполезный крик, разразился воплями... Так думал Бен Брас.
Опасаясь испортить Вильяма высказанной вслух похвалой, Бен промолчал.
Но по выражению его взгляда, обращенного на юношу, видно было, что
сердце честного моряка полно гордости и любви к юнге, к которому он давно
уже питал почти отеческую привязанность.
Коротко поздравив друг друга с благополучным избавлением, как это
обычно делается после пережитой опасности, все трое снова принялись за столь
неожиданно прерванные занятия.
Вильям заменил Снежка, занимавшегося нехитрой стряпней, которую тому
пришлось внезапно оставить по приказу "капитана".
Юнга вернулся на плот, будто бы заняться поджариванием рыбы. На самом
деле ему больше всего хотелось успокоить Лали, которая все еще тревожилась,
не зная толком, чем кончилось происшествие.
Бен отдышался и, как только пришел в себя, сразу же принялся за
осуществление той задачи, ради которой вскарабкался на спину кашалота.
Взяв гарпун у негра, все еще крепко державшего его, словно страшась
выпустить из рук, матрос стал втаскивать буй наверх.
С помощью Снежка ему вскоре удалось извлечь буй из воды и поднять на
горизонтальную "площадку", где они находились.
Колода пока не требовалась -- нужен был только линь, поэтому его
отвязали и оставили буй лежать.
Вооружившись гарпуном, бывший китолов встал на свой наблюдательный
пост; но на этот раз он искал уже не землю, а обозревал море вокруг.
Целое сборище акул расположилось около мертвого кита. Особенно много их
было там, где только что Снежок чуть не угодил им в пасть.
Некоторые, явно разочаровавшись, бросились врассыпную. Но большинство
осталось на месте, все еще дожидаясь, не удастся ли вернуть роскошное
пиршество, которое только поманило их.
Бен намеревался загарпунить с полдюжины этих безобразных морских чудищ,
чтобы их мясом пополнить запасы на "Катамаране". Как ни омерзительно
выглядят эти твари и какое отвращение они нам ни внушают, однако мясо многих
из них превосходно, особенно некоторые лакомые кусочки. Оно могло бы
украсить стол любого гастронома, не говоря уже об изголодавшихся скитальцах.
Убить нескольких акул, тех самых, которые еще так недавно едва не
проглотили Снежка, большой трудности не представляло. Для этого гарпунеру
нужно было, чтобы они подплыли поближе. Но кожа кита была слишком скользкой,
и матрос не отважился спуститься по этой опасной крутизне. Поэтому он решил
попытать счастья в другом месте.
Дальше, по направлению к хвосту кашалота, спуск постепенно становился
менее крутым и кончался отлого у самой воды. Там, почти на поверхности моря,
лежали две большие, едва прикрытые водой хвостовые лопасти, раскинувшись на
много ярдов в разные стороны.
Около хвоста кашалота носились несколько акул. Если посчастливится и
они подплывут поближе, тогда можно будет бросить гарпун. Если же нет,
гарпунер сумеет их приманить и пустить в ход свое оружие.
Бен велел Снежку принести несколько кусков жира, вырезанных из туши
кита вместе с гарпуном, а сам пошел к хвосту. Он то и дело останавливался и
острием гарпуна протыкал множество отверстий в ноздреватой коже кита, чтобы
и он сам и его спутник, идущий вслед, получили более надежную точку опоры.
Облюбовав себе место у самой развилины хвостового плавника, он особенно
тщательно проделал еще три отверстия. Наконец, приготовив все как следует,
матрос встал и, нацелив гарпун, стал поджидать акул. Те как будто сначала не
решались. Но бывший китобой знал, как этому помочь,--стоит только швырнуть
вводу кусок жира, который Снежок держит в руках, и, едва раздастся всплеск,
десятки акул, широко разинув пасти, ринутся схватить его.
Все пошло, как по-писаному.
Едва только бросили кусок в море, как можно ближе к китовой туше,-- не
менее двадцати акул накинулось на угощение. Но -- увы! -- не все вернулись
обратно. Одной из них, пронзенной гарпуном Бена Браса, пришлось проститься с
родной стихией. Ее извлекли из воды и втащили по скользкому наклону на самый
верх кашалотовой туши.
Там, как акула ни билась, как отчаянно ни рассекала воздух страшными
ударами задних плавников, негр живо расправился с ней топором, призвав на
помощь всю свою силу и ловкость.
Еще одну акулу "подцепили" и отправили на тот свет тем же способом; за
ней другую, третью... и так до тех пор, пока Бен Брас не нашел, что запасов
акульего мяса на "Катамаране" хватит на самое длительное путешествие.
Что бы ни случилось, теперь они надолго обеспечены пищей, так же как и
водой.
Лучшие куски акульего мяса, снятые с костей и нарезанные тоненькими
ломтиками, коптились и жарились на спермацетовой светильне.
В "мешке" у кашалота горючего было столько, что при желании можно было
бы зажарить всех акул на десять миль в окрестности; а ведь их там плавала не
одна сотня. Действительно, эта зона океана, где был найден мертвый кашалот,
хоть и очень удалена от суши, тем не менее изобилует фауной во все времена
года. Иногда на целые мили кругом море кишит рыбами разных видов, а воздух
полон птицами. В этих водах встречаются большие стада кашалотов. Они греются
на солнышке, время от времени выпуская из своих дыхал фонтаны воды и пара,
или медленно плывут вперед, изредка неуклюже кувыркаясь. На их месте
появляются стаи дельфинов, альбакоров, тунцов и других обитателей морских
глубин -- все они в погоне за своей излюбленной добычей. Тут же, хотя в
меньшем количестве, охотятся и акула и меч-рыба, сопровождаемые своими
"лоцманами" и прилипалами, морских чудищ привлекает обилие тех тварей,
которыми они питаются. На солнце сверкают стайки летучих рыбок, в волнах
плещутся, всегда настороже, тунцы, а над ними вверху, в небе, тучами
носятся, буквально затемняя солнечный свет, пернатые хищники: чайки, глупыши
всевозможного оперения, тропические птицы, фрегаты, альбатросы и десятки
других птичьих пород, еще мало известных и не описанных натуралистами.
Правда, эти большие океанские просторы не всюду заселены так густо:
иногда на обширных пространствах редко-редко попадется какая-нибудь птица
или рыба. Судно идет день за днем и ночь за ночью, не встречая на своем пути
ни единого живого существа. Можно проплыть сотни миль, и глаз не порадуется
жизни ни в воде, ни в воздухе.
Это настоящие пустыни океана; так же как и на материке, пустыни эти
кажутся не только необитаемыми, но и вообще неприспособленными для жизни.
Чем же объясняется такая разница, если море, по-видимому, везде
одинаково?
Те водные пространства, где жизнь бьет ключом, отличаются различной
глубиной: иной раз это всего несколько морских саженей, иногда же бездонная
пучина. Подлинное объяснение иное. Ключ к решению этой задачи кроется не в
глубине океана, а в направлении морских течений.
Всякому известно, что океаны пересекаются течениями; иногда они тянутся
на сотни миль в ширину, а иной раз суживаются до нескольких узлов. Эти
океанские течения постоянны, хотя определить их точные границы нелегко.
Причиной их служат вовсе не временные штормы, а ветры, дующие постоянно в
одном и том же направлении. Таковы пассаты в Атлантическом и Тихом океанах,
муссоны в Индийском океане, памперосы в Южной Америке и норды в Мексиканском
заливе.
Есть и другая причина, оказывающая, быть может, гораздо более сильное
влияние, чем ветры (впрочем, она обычно меньше принимается в расчет): это --
вращение Земли вокруг своей оси. Несомненно, именно поэтому пассаты дуют на
запад; здесь сказываются центробежные силы земной атмосферы. Если это было
бы не так и ветры дули бы на север и на юг, то они сталкивались бы на
экваторе.
Но я вовсе не собираюсь писать диссертацию на тему о ветрах или
океанских течениях -- я ведь не ученый. И все-таки мне известно, что в этой
области господствуют величайшие заблуждения, точно так же, как по вопросу о
приливах и отливах. Ведь метеорологи до сих пор не уделяли должного внимания
вращению нашей планеты, которое является истинной и главной причиной этих
явлений.
Я коснулся этой темы не потому, что наша книжка специально посвящена
океану. Дело в том, что морские течения играют большую роль в этой книге. И
на ее страницах я пытаюсь объяснить загадочное явление: почему некоторые
зоны океана так богаты жизнью, в то время как другие мертвы и пустынны.
Причиной тому морские течения. Там, где сталкиваются встречные течения, как
бывает нередко, они обычно приносят с собой множество органических веществ,
растительных и животных остатков, которые либо задерживаются, либо
вовлекаются в большие океанские водовороты. Это -- морские водоросли с
дальних берегов, выброшенные бурей и затерявшиеся и океане, птицы, упавшие в
море мертвыми во время перелета, или же их помет, плавающий на поверхности
воды; рыбы, погибшие от мора, естественной или насильственной смертью --
ведь и "рыбье племя" подвержено общему закону природы, закону упадка и
гибели,--все эти органические вещества носятся по воле течений, скопляются
на нейтральной "почве" и служат пищей мириадам живых существ, многие из
которых едва ли стоят на более высокой ступени эволюции, чем те, чьи останки
они поглощают.
На этих водных пространствах кишат в несметном количестве плавающие в
верхних слоях воды беспозвоночные улитки -- янтипа, атланта; разнообразные
крылоногие моллюски, сифонофоны, которых называют парусными медузами,
головоногие моллюски, а также мириады медуз.
Таковы эти зоны океана, которые моряки зовут "изобильные воды". Здесь
находят излюбленный приют и киты со своими неизменными спутниками, служащими
им пищей, и акулы, и дельфины, и меч-рыбы, и летучие рыбки, и прочие
существа, живущие в океане. А высоко над морем, в воздухе, парит множество
пернатых -- это либо враги обитателей морских глубин, либо их помощники,
образующие вместе с ними единую цепь взаимного уничтожения.
Быть может, нас также слишком "отнесло вдаль" морскими течениями.
Прекратим это затянувшееся отступление и возвратимся к нашим скитальцам,
затерянным в океане. Мы оставили их, когда они готовились жарить акул -- да
не отдельными кусками, а целыми тушами, как если бы собирались угостить
рыбным обедом команду большого фрегата.
Как известно, топлива было достаточно. Но без фитилей нелегко разжечь
спермацет и поддерживать огонь. Впрочем, изготовить фитиль не составит
затруднений: достаточно старого каната, подобранного среди обломков
"Пандоры" и припрятанного на всякий случай. Стоит только расщипать его -- и
из просмоленных волокон получится отличный фитиль, который долго будет
гореть в светильне. Их тревожило другое: не было очага для варки пищи.
Маленький жестяной котелок, в котором наши скитальцы готовили накануне свое
единственное блюдо, не годится для грандиозного пиршества, затеваемого ими
сейчас. В крайнем случае, конечно, можно пустить в ход и его, но тогда
потребуется много времени и терпения. А время слишком дорого, чтобы тратить
его попусту; что же до терпения, то вряд ли можно ожидать его в подобных
условиях.
Конечно, очаг им крайне необходим. Но на "Катамаране" нет ничего, что
могло бы его заменить. А если развести на плоту такой огонь, какой им
хочется, без настоящего очага, это далеко небезопасно, и все может
окончиться большим пожаром.
Эта мысль не приходила им на ум до тех пор, пока они не наготовили для
обжарки бифштексов из акульего мяса.
Теперь они серьезно призадумались, но выхода из положения, по-видимому,
не находилось.
Что делать, как соорудить кухонную плиту?
Снежок вздохнул при мысли о своем камбузе с целым арсеналом горшков и
сковородок; особенно вспоминался ему громадный медный котел, в котором он,
бывало, наваривал целые горы мяса, море разливанное горохового супа.
Но не таков был Снежок, чтобы предаваться праздным сожалениям, по
крайней мере, надолго. Правда, приверженцы "науки" и пустые болтуны пытаются
утверждать, что его расе присуще отсутствие высокого интеллекта, хотя сами
они куда бездарнее представителей этой расы. Снежок же был одарен редкой
изобретательностью, особенно во всем, что касалось кухни и кулинарного
искусства. Не прошло и десяти минут, как возник вопрос о печи, а негр уже
предложил свой план, который мог бы конкурировать с любым из патентов, столь
широковещательно разрекламированных торговцами скобяным товаром, но при
первой же проверке далеко не оправдывающих ожиданий. Этот план оказался
подходящим для обстановки, в которой находился изобретатель, и, по-видимому,
в данных условиях это был единственно возможный проект.
Не в пример другим изобретателям, Снежок тотчас же объявил свою идею во
всеуслышание.
-- А зачем это нам? -- воскликнул он, как только его осенила догадка.
-- К чему нам котел?
-- Да ведь иначе нельзя, Снежок, -- отозвался матрос, выжидающе глядя
на собеседника.
-- Отчего бы не развести огонь здесь?
Беседа происходила на спине у кита, на том месте, где убивали акул и
разрубали их на части.
-- Здесь? -- все еще недоумевая, повторил матрос. -- Да что толку
разводить огонь, раз у нас все равно нет посуды: ни котла, ни сковороды...
-- Да ну ее совсем, эту посуду, обойдемся и без нее! -- ответил бывший
повар.-- Погодите, масса Брас, вот я покажу вам, как смастерить такой котел,
что чудо! Туда можно будет собрать весь жир из туши нашего
старичины-кашалота, как вы его зовете.
-- Ну-ка, друг, расскажи в чем дело.
-- Сейчас. Давайте сюда топор, и я вам все покажу.
Бен дал Снежку топор, и негр выполнил свое обещание. Он энергично
принялся за работу над тушей и несколькими ударами хорошо отточенного
инструмента прорубил в жировом слое большую полость.
-- Ну, масса Брас, -- воскликнул он, кончив работу и торжествующе, с
видом победителя, размахивая топором, -- что вы на это скажете?! Вот вам
жаровня! Разве не войдет туда весь жир, столько, сколько нам вздумается? Как
прикажете рыть яму -- шире, глубже, как вам угодно? Хотите -- живо сделаю
глубокую, как колодец, и широкую, как колея от фургона? Ну что, масса Брас?
-- Браво, молодец, Снежок! У тебя, дружище, мозги здорово работают, что
там ни толкуй о вашем брате эти горе-философы! Я вот белый, а мне в жизни
такая выдумка на ум не взбредет. Лучшего очага нам и не требуется. Живо лей
сюда спермацет, бросай паклю и поджигай! И сразу же давай стряпать.
Яма, прорубленная Снежком в кашалотовой туше, тотчас же была наполнена
жиром из спермацетового "мешка".
Затем они набросали туда паклю, полученную из рассученного каната.
Сверху, над ямой, путешественники устроили специальное приспособление,
напоминающее колодезный журавль. С одной стороны подставили гандшпуг, с
другой-- весло. Сам "журавль" был сделан из длинной железной стрелы гарпуна,
найденного в туше кашалота.
На него, как на вертел, плотно нанизали ломти акульего мяса.
Когда все было налажено, снизу подняли наверх светильню, и фитиль был
зажжен.
Просмоленная пакля вспыхнула моментально, словно трут. Вскоре над
спиной у кашалота на несколько футов вверх взвилось яркое пламя. Бифштексы
аппетитно шипели и румянились над огнем, обещая в недалеком будущем
поджариться в самую меру.
Посторонний зритель, наблюдая пламя издали, с моря, и не разобравшись в
чем дело, мог бы подумать, что кашалот в огне.
В то время как все птицы и рыбы в океане дивились такому невиданному
зрелищу--пылающему костру на спине у кашалота -- милях в двадцати отсюда им
бы представилась совсем иная картина.
Если сценка, разыгравшаяся на кашалоте, носила скорее комический
характер, то здесь происходила подлинная трагедия, трагедия жизни и смерти.
Эстрадой для нее служила площадка, грубо сколоченная из досок и
корабельных брусьев,--короче говоря, плот. Действующие лица были мужчины --
только мужчины. Правда, чтобы признать их человеческими существами,
требовалось известное усилие воображения, да еще знакомство с теми
обстоятельствами, которые привели их сюда. Человек посторонний, помня,
какими они были ранее, или взглянув на верно изображавшие их портреты,
пожалуй, усомнился бы в том, что это люди. Да и как можно было бы его
порицать за подобную ошибку!
Если эти странные существа, скорее скелеты, чем живые люди, до
некоторой степени еще походили на людей, то по духовному облику они были
сущими дьяволами. Был здесь среди них даже и не труп, а голый остов, с
которого начисто ободрали мясо. Окровавленные кости с сохранившимися на них
кое-где кусочками хряща свидетельствовали, что труп был освежеван совсем
недавно. Впрочем, скелет был неполный -- некоторых костей не хватало,
кое-какие из них валялись тут же рядом, на бревнах, а иные приходилось
искать в таких местах, что при одном взгляде волосы вставали дыбом.
Самый плот представлял продолговатую площадку, футов двадцати в длину и
пятнадцати в ширину. Он был сколочен из обломков мачт и бревен. Сверху
устроен неровный помост из досок, кусков фальшборта, крышек от люков,
каютных дверей, сорванных с петель, планок от ящиков с чаем, клеток и
прочего корабельного имущества. На плоту стояла огромная бочка и два-три
небольших бочонка. По краям привязано было несколько пустых бочонков,
служивших поплавками, чтобы плот устойчивее держался на воде. В центре
возвышалась одинокая мачта, где небрежно был укреплен большой треугольный
парус--не то контрбизань, не то крюйс-брамсель.
У степса[19] мачты валялось множество разных предметов: весла,
гандшпуги, выломанные доски, спутанные обрывки троса, два топора, с
полдюжины котелков и чарочек, какие обычно в ходу у моряков, множество
начисто обглоданных позвонков акул и... две-три кости совсем иного рода,
подобные тем, о которых мы уже упоминали. Их форма и размеры не оставляли
места сомнениям: то были берцовые кости человека.
Среди всего этого разнородного хлама находились человек
двадцать-тридцать. Одни из них сидели или стояли, другие лежали,
растянувшись во весь рост, или бродили, пошатываясь, -- то ли под влиянием
винных паров, то ли потому, что от слабости на ногах не держались. Отнюдь не
качка была виной их странной походки. Океан был совершенно спокойным, и
грубо сколоченный плот лежал на воде неподвижно, как колода.
Стоило только посмотреть на подножие мачты, чтобы понять в чем дело:
там стоял небольшой бочонок, издававший сильный запах рома.
Эти живые трупы, едва державшиеся на ногах, были пьяны.
Но царило здесь не шумное возбуждение, говорившее о недавних
излишествах, а скорее сменивший их нервный упадок сил.
На плоту раздавались не шутливые выкрики захмелевших собутыльников, но
бред и хихикание сумасшедших. И не мудрено: ведь некоторые из них обезумели,
допившись до белой горячки.
Но бочонок с ромом опустел, и на плоту не осталось больше ни капли
дьявольского зелья.
Никто не обращал внимания на сумасшедших. Они свободно шатались
повсюду, что-то бессвязно бормоча; их речь, обильно уснащенная проклятиями и
богохульствами, изредка прерывалась воплями, взрывами дикого хохота.
Только в тех случаях, когда они нарушали покой кого-нибудь менее
"экзальтированного" или когда двое из них случайно зaтeвaли ссору,
разыгрывалась дикая сцена, в которой принимали участие все. Кончалось обычно
тем, что одного из драчунов сбрасывали в море и заставляли поплавать, покуда
ему не удавалось вскарабкаться обратно на утлый плот. Впрочем, сброшенный в
море никогда не оставался за бортом. Как бы пьян он ни был, все же инстинкты
не настолько отупели в нем, чтобы заставить забыть о самосохранении. В дико
блуждавшем взгляде еще теплилась искорка разума, подсказывавшего, что черные
треугольники, которые десятками мелькают вокруг плота, стремительно и круто
рассекая волны, -- это спинные плавники страшных акул. Достаточно было
увидеть хотя бы одну из них, чтобы привычный ужас оледенил каждого матроса,
даже мертвецки пьяного.
Этот "душ", сопряженный с испугом, как правило, приводил безумствующего
в сознание. Во всяком случае, на плоту водворялось спокойствие, до тех пор
пока вскоре не затевалась новая, еще более безобразная драка.
Так как большой плот, где находился экипаж сгоревшего судна, давно уже
скрылся из виду, то читатель мог и позабыть о нем. Однако ни плот, ни его
команда не погибли. Уцелели, правда, не все, но большинство еще оставалось в
живых, и это были наиболее сильные, энергичные и злобные люди.
Недоставало почти двадцати человек. Мы уже знаем, почему не было
капитана и его пяти спутников, бежавших на гичке. Понятно также отсутствие
бывшего кока, английского матроса и юнги, а также крошки Лали.
Но среди людей, толпившихся на нескладном плоту, не хватало примерно
шести, а может быть, и больше человек. Их отсутствие могло показаться
загадочным не посвященному во все подробности этого злополучного рейса.
Правда, обглоданный скелет и разбросанные повсюду человеческие кости могли
бы порассказать кое-что об исчезнувших, по крайней мере тому, кто знает, до
каких крайностей может довести свои жертвы голод.
Пусть же те, кого судьба хранила от подобных испытаний, прислушаются к
разговорам на плоту в этот самый момент, когда мы хотим снова продолжать
историю экипажа "Пандоры". Наше правдивое повествование объяснит ему, почему
из тридцати с лишним матросов, первоначально составлявших команду, на плоту
осталось всего двадцать шесть человек да обглоданный скелет.
-- Ну! -- вскричал чернобородый человек, в чьем истощенном облике
нелегко было признать некогда тучного бандита с невольничьего корабля,
француза Легро. -- Пора опять попытать счастья. Черт побери!.. Надо поесть,
не то мы умрем!
А что эти люди собираются есть?
На плоту решительно не было ничего съестного, ни кусочка мяса. И так
все время, начиная с того дня, как плот отошел от горящего судна. Небольшой
ящик с морскими сухарями -- вот и все, что матросы впопыхах успели захватить
с палубы "Пандоры".
Каждому на долю досталось по два сухаря; нечего и говорить, что они
исчезли в течение одного дня. Правда, моряки взяли с судна вдоволь воды да
еще запаслись ею во время ливня, который пришел на помощь Бену Брасу и
Вильяму. Пока шел дождь, матросы на большом плоту тоже наполнили водой свои