Страница:
Снежок, высвободив руки из веревочной петли, подплыл к бочке и после
некоторой возни наконец вскарабкался на нее.
Для этого ему пришлось проявить большую ловкость: бочка крутилась у
него под ногами, грозя сбросить. Но такая водная гимнастика была Снежку
нипочем. Балансируя, ему удалось найти достаточно устойчивое положение,
чтобы как следует оглядеть расстилавшийся кругом океан.
Матрос с беспокойством наблюдал за его движениями. Ведь недаром же они
получили две весточки от сообразительного юнги, говорившие о том, что тот
находится где-то поблизости! Как он ожидал, так в действительности и
случилось. Едва негр утвердился на бочке, как громко закричал:
-- "Катамаран"! "Катамаран"!
-- Где? -- крикнул ему матрос.-- По ветру?
-- Точно по ветру!
-- А далеко, славный ты наш кок, далеко?
-- Близко, совсем близко -- не дальше, чем на расстоянии свистка
боцмана. Не больше трех -- четырех кабельтовых.
-- Ладно, слезай с бочки... Как по-твоему, что нам теперь делать,
дружище Снежок, а?
-- Самое лучшее,--закричал в ответ негр,--попытаться мне догнать наш
плот! Парус на нем спущен, и он плывет не быстрее, чем бревно красного
дерева в тихую погоду в тропиках. Я сейчас двинусь к нему, и тогда мы с
Вильмом подойдем к вам на веслах.
-- Думаешь, догонишь плот, Снежок?
-- Догоню, как же иначе! Вы с Лали плывите да смотрите, чтобы не ушли
от вас ни бочка, ни сундучок,--бочка нам даже нужнее. Мне бы только
добраться до плота, а уж там я пригоню его к вам!
Проговорив это, негр накренил бочку и соскользнул в воду. Еще раз дав
совет держаться ближе к месту, где они сейчас находятся, негр, загребая во
всю длину своих мускулистых рук, поплыл, вспенивая воду и фыркая не хуже
какого-нибудь представителя семейства китовых.
Вряд ли нужно говорить, что, в то время как происходили описываемые
события, Вильям, находившийся на "Катамаране", чуть не лишился рассудка от
беспокойства. Сначала он бросился к рулевому веслу, намереваясь выполнить
первое указание Бена Браса, но, убедившись, что все его отчаянные попытки
повернуть плот безуспешны, перешел к выполнению второго приказа матроса --
принялся спускать парус. Однако недаром Бен недоумевал, испытывая при этом
горестную досаду, почему его последнее распоряжение не было выполнено или,
по крайней мере, выполнено недостаточно проворно. (Потом он все же решил,
что Вильям в конце концов убрал парус, хотя истинная причина задержки Бену
все еще оставалась неизвестна.)
А между тем предположение, которым он поделился со Снежком, будто он
"затянул такой узел, что ой-ей", и Вильям, наверно, не сможет его развязать,
было правильно. Оказался Бен прав и в том, что в конце концов парус был
спущен и Вильям или сумел развязать его "узлище", или же просто перерубил
канат.
Верным оказалось второе. Действительно, с тугим морским узлом
справиться юнге было не по силам. Вильям пробовал развязывать его и так и
этак, наконец, махнув на все рукой, схватил топор и перерубил шкоты.
Парус тут же опустился, но было уже поздно; и когда Вильям опять
взглянул на океан, его взору представилась бесконечная однообразная голубая
гладь, и кругом ни точки, ни пятнышка.
Он понял, что впервые остался совершенно один-одинешенек среди
безбрежного океана.
От такой мысли можно было прийти в отчаяние и, оцепенев от ужаса,
потерять всякую способность действовать. И если бы на месте юнги был
какой-нибудь другой юноша, то так бы оно и случилось. Но не таков был
Вильям! Недаром он отправился в море, гонимый жаждой приключений: только
юноша с предприимчивым и решительным складом ума мог решиться на такое.
Он не смирился перед судьбой, не пал духом, а продолжал напрягать все
силы ума и тела в надежде как-то помочь катамаранцам в постигшей их
катастрофе. Кинувшись обратно к рулевому веслу и отцепив его от крюка, на
котором оно крепилось, служа рулем, он принялся грести им, чтобы двинуть
судно против ветра.
Что и говорить, старался он изо всех сил, и все-таки ему вскоре
пришлось убедиться, что от его усилий толку нет. Огромный плот, по выражению
Снежка, был прямо как "бревно красного дерева в тихую погоду в тропиках".
Дело оказалось еще хуже: юнга увидел, что плот не только не идет против
ветра или остановился, но он продолжает двигаться по ветру.
В этот критический момент ему пришло в голову... Он и раньше бы об этом
подумал, если бы не был так поглощен надеждой, что сумеет поставить плот
против ветра. Но как только эта затея провалилась, его сразу же и осенило:
нужно выбросить что-нибудь плавучее за борт. Это позволит его спутникам
дольше продержаться на воде.
Первый предмет, который попался ему на глаза, был сундучок моряка.
Стоял он, как вы знаете, посередине плота, на том самом месте, где Бен Брас
исследовал его содержимое.
Крышка была откинута, и Вильям увидел, что сундучок почти пуст: все
вещи валялись рядом. Матрос раскидал свои пожитки, когда в нем рылся. И чего
тут только не было! Какой выбор и в каком количестве!
Самый вид сундучка наводил на мысль о возможности использовать его в
нужных Вильяму целях: его крашеный парусиновый чехол был водонепроницаемым.
Стоит только захлопнуть крышку -- и вот вам настоящий буй, который сыграет
роль спасательного круга. Во всяком случае, ничего лучшего ему пока не
подвернулось, и, не мешкая ни секунды, юноша захлопнул крышку; замок при
этом защелкнулся, и сундучок оказался запертым. Схватив его за одну из
плетеных ручек, юнга поволок сундучок на край плота... и вот он уже качается
на волнах.
Удачно, что сундучок даже в воде сохранял свое обычное положение, плывя
дном вниз. И как хорошо держался он на воде, будто был сделан из пробки!
Ничего удивительного! Юнга вспомнил, что однажды он слышал разговор на баке
"Пандоры" относительно этого самого сундучка. Разглагольствовал при этом
главным образом сам Бен Брас, хваливший замечательные мореходные качества
своего изделия.
-- Мой сундук что судно! -- хвастал бывший матрос военного фрегата.--
Все равно, что спасательный пояс в случае, если кто оказался бы выкинутым в
море. Если такое, не приведи Бог, случится, он удержит на воде, почитай, всю
команду малой, а то и большой шлюпки!
Отчасти благодаря этому воспоминанию у юнги и возникла мысль спустить
сундучок на воду. И теперь, глядя, как он удаляется за кормой "Катамарана",
Вильям испытывал радость, чувствуя, что его спутник и защитник мог им
справедливо гордиться: он не подвел! Но еще больше он радовался тому, что
сундучок, возможно, спасет от смерти не только Бена, но и ту, которая была
ему еще дороже,-- маленькую Лали.
Отправив сундучок за борт, Вильям не успокоился на этом и решил, что
нужно послать по воде потерпевшим еще что-либо: может, новая посылка, дойдя
до них, даст им лишний шанс уберечься от неминуемой гибели на дне океана.
Что еще такое пустить бы в ход? Может, доску? Нет, всего лучше бочку,
одну из порожних бочек из-под воды. Вот это было бы здорово, ну просто
здорово!
Сказано -- сделано. Ножа не оказалось, и Вильям перерубил веревки
топором. И вот бочка, отделившись от плота, плывет за кормой, догоняя
матросский сундучок. Плывет она, однако, не очень быстро. Ведь паруса-то на
ней нет, и потому ветер не подгоняет ее. А все же плот плыл быстрее сундучка
и бочки, потому что ветер, как-никак, подгонял его. Вильям правильно
рассудил, что для обессилевших пловцов, какими, несомненно, были сейчас и
Бен и Снежок, лишний кабельтов, отделяющий их от плота, может сыграть
решающую роль.
И он подумал, что, чем больше плавучих предметов будет сброшено на воду
им в подмогу, тем больше вероятности, что хоть один из них они заметят и
доберутся до него. Поэтому Вильям, не мешкая, принялся перерубать веревки у
второй бочки, чтобы пустить и ее по воле волн.
Освободив таким образом вторую бочку, он проделал то же самое с
третьей, потом перешел к четвертой и принялся было за пятую, намереваясь
оставить только шестую с драгоценным запасом воды. Он знал, что, если даже
обрубить все бочки, плот все равно не затонет. Этого он нисколько не боялся.
И тем не менее, уже собираясь обрубить веревки, прикреплявшие к плоту пятую
бочку, он вдруг остановился. Внимание его было привлечено одним странным
обстоятельством: третья и особенно четвертая бочки, вместо того чтобы плыть
в кильватере за кормой, покачивались у борта, словно не желая расставаться
со своим старым другом -- плотом.
В первую секунду Вильям ничего не мог понять. Но он быстро сообразил, в
чем тут причина. Раз бочки не поддерживали больше плот на плаву, то он
глубоко осел в воду, и поэтому ветер не мог уже гнать его быстрее, чем
бочки. Таким образом, бочки и "Катамаран" двигались сейчас по ветру
одинаково быстро, или, точнее, одинаково медленно.
Сначала юнга был этим недоволен, однако он тут же рассудил, что это
будет на руку пловцам,-- ведь не бочки плывут быстрее, а "Катамаран" плывет
медленнее. Поэтому если трое его друзей смогут догнать бочки, то они с таким
же успехом догонят и плот, и это будет чудесно! Ведь и в самом деле теперь
плот шел так медленно, что даже самый плохой пловец мог бы без труда его
настигнуть, в том случае, конечно, если расстояние между ними будет не очень
велико.
Именно -- не очень велико! В этом-то вся суть. Вильям забеспокоился.
Далеко ли отстали от плота его трое спутников и смогут ли они доплыть до
него? Где они сейчас? Он не был уверен в направлении, потому что
неуправляемый плот поворачивался к ветру то носом, то бортами, то кормой.
Ничего не было видно, кроме сундучка, который к этому времени был уже
на расстоянии в несколько сот морских саженей с наветренной стороны, чуть
поближе к нему -- бочка первая, и еще ближе -- бочка вторая. Хорошо, однако,
что они pacтянулиcь в одну линию, словно помогая угадать, где находились,
если они еще не утонули, наши трое пловцов.
Больше того, эти три предмета не только помогали угадать направление,
но они его точно указывали. Ведь плот мог двигаться только в ту сторону,
куда дует ветер, или, как говорят моряки, "по ветру", а поэтому оказавшиеся
за бортом его пассажиры должны находиться в той стороне, откуда дует ветер.
Он окинул взглядом часть океана до самого горизонта -- и влево и
вправо: ведь пловцы могли отклониться в сторону.
Однако напрасно он смотрел. Ничто не нарушало монотонности бегущих
волн, ничто, кроме все того же сундучка, бочек да нескольких чаек,
сверкавших своими белоснежными крыльями.
Пробежав по доскам плота, Вильям взобрался на единственную оставшуюся
бочку фальшборта -- самый высокий, не считая мачты, пункт наблюдения. С
трудом удерживая равновесие, он опять окинул взглядом наветренную сторону и
снова ничего не увидел: только бочки, сундучок и все те же чайки, лениво
взмахивающие похожими на маленькие кривые сабли крыльями. Они чувствовали
себя над безбрежным океаном как дома. Да океан и был для них домом, местом
их жилья.
Испытывая все более сильное разочарование, Вильям спрыгнул с бочки и,
подскочив к мачте, начал на нее карабкаться.
Несколько секунд -- и он уже на верхушке. Держась обеими руками за
мачту, Вильям опять взглянул вдаль.
Он смотрел, смотрел и не видел ничего, что походило на его пропавших
спутников. От напряжения мышцы рук и ног совсем ослабели -- приходилось
спускаться, и он в отчаянии соскользнул вниз, на дощатый настил
"Катамарана".
Чуть отдохнув, Вильям снова полез на мачту. И опять, не отрывая глаз,
стал следить за движением сундучка и бочек. Если они ни на что больше не
пригодятся, то послужат ему хотя бы ориентиром, указывая нужное направление.
Еще более удобным ориентиром служили юнге чайки. Как раз в той стороне,
описывая короткие круги, носились сейчас над водой две чайки. Их, видимо,
занимал какой-то предмет внизу, почти под водой. И хотя они были далеко от
Вильяма, время от времени до него доносились их пронзительные крики. То, что
они видели, возбуждало их любопытство или, может, какое-то еще более острое
чувство.
Кружа над этим местом, они то и дело возвращались к его центру, и
взгляд наблюдающего за ними Вильяма невольно останавливался на предмете,
чернеющем на водяной глади. Предмет этот благодаря своему цвету отчетливо
выделялся на голубом фоне воды. Был он совсем черный, чернее всего
обитающего в океане, если не считать гигантского кита "мистицетус" с его
очень темной окраской. Характерна была и форма предмета -- почти
шарообразная.
Вильям, пользуясь только методом доказательства от противного, мог бы
догадаться, что это такое. Ясно, что это не черный альбатрос, не глупыш и не
фрегат-птица. Хотя по цвету они и похожи на этот предмет, но очертание тел
этих птиц совсем другое. Да и вообще ни у одного из обитателей океана не
может быть таких контуров: ни у животного, ни у рыбы. Предмет этот был
круглый, как шар, напоминающий морского ежа, а уж черный, словно смазанный
дегтем блок! Да это же... да это же курчавая голова их кока Снежка! А
несколько подальше от него виднеются еще два предмета, тоже темные и
круглые, но все же не такие черные и круглые, как первый. Должно быть, это
головы Бена и маленькой Лали. Чайки, по-видимому, тоже ими очень
заинтересовались, потому что они подлетают то к одной, то к другой голове,
вьются над ними, беспрестанно испуская пронзительные крики. И крики эти
доносятся теперь гораздо отчетливее до слуха Вильяма, который будто прирос к
мачте.
Юнга слез с мачты, как только убедился, что его спутники не утонули, а
целые, невредимые плывут неподалеку от плота. Тогда, ободренный надеждой, он
решил, что не ослабит своих усилий, пока они не будут спасены.
Соскользнув на доски плота, он подскочил к брошенному рулевому веслу и
принялся грести против ветра. Надо правду сказать, что продвигался плот
вперед не очень быстро, однако Вильям был доволен и этим: по крайней мере,
плот уже не уходил от его товарищей, а, наоборот, приближался к ним. Ясным
доказательством тому служила последняя бочка, у которой он перерубил веревки
и спустил на воду: теперь она уплывала уже в подветренную сторону. Значит,
сам плот двигался против ветра.
Сундучок и первая бочка были спущены на воду раньше; у последней бочки
он обрубил канаты не сразу, а некоторое время раздумывал, стоит ли их
рубить. Поэтому первая бочка, так же как и сундучок, плыли далеко с
наветренной стороны. Юнга, глядя с мачты, заметил, что пловцы находятся
недалеко от сундучка и поэтому вряд ли пропустят его.
Вильям спустился со своей наблюдательной вышки, так и не убедившись,
видели ли сундучок его друзья или нет. А теперь ему, занятому греблей, и
вовсе не было времени лезть на мачту. Главное, что плот движется в нужном
направлении -- против ветра. С каждой морской саженью он ближе к спасению
жизни своих спутников; каждая сажень означает, что пловцам придется сделать
на один взмах руки меньше, а они настолько устали, что и такое усилие для
них не шутка. Как же он может оставить весло хотя на секунду? И Вильям греб
изо всех сил, поглощенный одной целью -- двигаться против ветра. К счастью,
ветер, и до того уже довольно тихий, становился все слабее, будто и ему
хотелось помочь делу спасения людей, и Вильям с удовольствием заметил, что
бочки, которые он перегнал, уже далеко позади. Значит, плот шел вперед!
И тут глазам его представилось радостное зрелище. Он так был занят
веслом, что ни на секунду не поднимал головы, чтобы взглянуть за борт, и
когда наконец посмотрел в наветренную сторону, то с удивлением увидел, что
не только бочка и сундучок подплывали все ближе, но что на крышке сундучка
лежит кто-то и, вытянув руки, держится за выступающий край, а по обеим
сторонам сундучка темнеют два шара, причем один из них круглее и чернее.
Ясно было, что эти два шара--человеческие головы.
Загадочная картина скоро разъяснилась: на крышке сундучка лежала Лали,
а по бокам его плыли Бен Брас со Снежком. Сундучок поддерживал на воде всех
троих. Ура! Они спасены!
Теперь Вильям был в этом твердо убежден. Но этой радостной уверенности
еще не испытывали трое пострадавших. Дело в том, что Вильям стоял на
возвышенном месте плота и мог видеть любое их движение, в то время как они
все еще не могли разглядеть его.
Но если он будет стоять, подумал юнга, и смотреть на них, то он им не
поможет. Удовольствовавшись несколькими радостными восклицаниями, он снова
взялся за весло и стал грести с еще большей энергией. Уверенность в успехе
придала ему новые силы.
Когда он опять оторвался от своего занятия и, выпрямившись, бросил
взгляд на океан, картина переменилась: маленькая Лали по-прежнему лежала на
крышке сундучка, но рядом виднелась лишь одна голова--голова матроса. Его
можно было узнать по белому лицу и длинным волосам.
"Но куда же девалась макушка кока? Где его курчавая голова? Неужели
вместе с телом отправилась на дно океана?" -- с тревогой спрашивал себя
юнга. Но в следующую же секунду он получил самый удовлетворительный ответ на
свой вопрос. Негр, видимый теперь целиком, сидел верхом на бочке: он просто
был не на том месте, где юнга искал его глазами, вот почему он не сразу его
заметил.
Однако рассудительный юноша не стал терять время на ахи и охи, а
принялся опять энергично работать веслом.
Так он греб и греб, пока не услышал свое имя. Подняв глаза, он увидел,
что Снежка нет на бочке и круглая черная физиономия его выглядывает из воды
на расстоянии какого-нибудь кабельтова от "Катамарана".
Его оттопыренные уши оставляли пенистый след на воде по обе стороны
головы, указывая точное направление, в котором он плыл,-- прямо к плоту. А
то, что он свирепо вращал белыми, как сама пена, белками глаз и вовсю фыркал
и отдувался своими толстыми губами и вода так и ходила волнами вокруг него,
указывало, что он всеми силами старался нагнать "Катамаран".
-- Эй-эй! На плоту! -- закричал он, задыхаясь, как только юнга мог его
услышать.-- Греби-ка сюда, Вильм, греби во всю мочь!.. Ух, и устал же я,
прямо не могу больше! А уж представляю, что делается с теми двумя! Они
позади, в кабельтове от меня.
И, кончив свою речь громким "У-у-ф!", произнесенным отчасти для того,
чтобы избавиться от воды, попавшей в рот, а также и для того, чтобы выразить
свое удовлетворение, кок поплыл к плоту, не сбавляя хода.
Спустя несколько секунд долгие усилия Снежка наконец увенчались
успехом: с помощью юнги он вскарабкался на плот.
Едва переведя дух, негр схватил второе весло, и под дружными ударами
двух весел плот достиг наконец сундучка. Оставшиеся двое членов команды были
взяты на борт. Так они избавились от смерти, которая столь недавно казалась
им неотвратимой.
Вскарабкавшись на плот, Бен, этот здоровяк и великан, был в таком
изнеможении, что не мог даже стоять на ногах. Сделав шаг, он покачнулся и
без сил повалился на доски. О маленькой Лали позаботился Вильям. Поддерживая
ее, почти неся на руках, он осторожно уложил ребенка на парусину около
мачты. Если не считать нескольких слов, слабым голосом произнесенных
девочкой, понявшей, что она спасена, то юнга был вполне вознагражден за свою
нежную заботу благодарностью, которой так и светились глаза маленькой
креолочки.
Снежок, измученный не меньше других, тоже растянулся на плоту. Долго
все они, молча и не шевелясь, лежали на досках, чувствуя, что не в состоянии
двинуть ни единым членом, ни произнести хотя слово.
Однако Вильям не бездействовал: уложив Лали, он тут же пошел в тот угол
"Катамарана", где находилась небольшая бочка, прикрепленная к толстым доскам
плота и наполовину погруженная в воду. Она была с драгоценным канарским.
Осторожно вынув втулку--они нарочно привязали бочонок отверстием кверху,--он
опустил в него маленький жестяной ковшик, случайно оказавшийся среди вещей
матроса в сундучке. Он был привязан на веревке к бочонку наподобие тех
ковшиков, какими пользуются виноторговцы. Зачерпнув сладостную влагу, он
поднес ковшик сначала к губам маленькой Лали, потом своему дорогому
защитнику Бену Брасу, после чего, зачерпнув из бочонка еще раз, дал хлебнуть
вина его настоящему хозяину -- Снежку.
Дух лозы, некогда росшей на склонах Тенерифа, оказался чудодейственным.
Через несколько минут матрос и кок вновь обрели способносгь думать о том,
какие меры предосторожности надо будет предпринять и с чего в первую очередь
необходимо начать.
Прежде всего, решили они, следует выловить пустые бочки, которые Вильям
спустил на воду. Лишившись этих бочек, плот не только дал большую осадку, но
и вообще потерял часть своей мореходности.
И потом сундучок! Хозяин его чувствовал к нему теперь особое
расположение. Его выловили в первую очередь, а за ним -- ту самую бочку, на
которую вскарабкался Снежок, чтобы получше видеть. И сундучок и бочка были
близко -- им не пришлось долго грести, чтобы их выудить.
Зато другие три бочки отнесло довольно далеко в подветренную сторону, и
с каждой секундой они уплывали все дальше. Но так как они еще не скрылись из
виду, то команда "Катамарана" не видела особой трудности в том, чтобы их
догнать.
И действительно, это оказалось нетрудным делом. Матрос работал одним
веслом, кок -- другим, а Вильям указывал, куда грести. Несколько дружных
взмахов весел-- и плот одну за другой настиг уплывавшие бочки. Их выудили,
наново закрепили веревками, придав бочкам прежнее положение. И если бы не
мокрая одежда троих скитальцев, побывавших в воде, да не их измученные лица,
никто бы и не догадался о происшествии на борту "Катамарана".
Что же касается мокрой одежды, то она недолго причиняла им неудобство:
жаркое солнце, сиявшее в небе, быстро ее высушило. С этой стороны ущерб
действительно был невелик, ибо они просыхали так быстро, что всех троих, а
особенно Снежка, окутало густое облако пара. Вскоре на них и нитки мокрой не
осталось.
Потому ли, что у негра в теле было больше естественного тепла, чем у
остальных, или потому, что солнечные лучи прямо-таки обжигали, он дымился,
как куча угля, когда из него гонят смолу. А потому сквозь завесу пара, за
которой скрылись его голые плечи и голова, трудно было разглядеть, черный он
или белый. И, как будто Юпитер, окруженный этим облаком, негр продолжал
говорить и действовать, помогая матросу и Вильяму вылавливать из воды бочки,
пока все они не были водворены на место, парус снова поставлен и
"Катамаран", будто ничего не случилось, пошел по ветру, разрезая морские
волны.
На этот раз, однако, они позаботились о том, чтобы узлы на шкотах были
завязаны как следует. Теперь, по правде сказать, Снежку следовало бы сделать
выговор, внушив ему быть в будущем поосмотрительнее. Однако катамаранцы
сочли это лишним: опасность, от которой они спаслись, можно сказать, чудом,
впредь послужит ему достаточным уроком.
Единственно, о чем им пришлось пожалеть,-- это о потере значительной
части запасов продовольствия: той вяленой рыбы, которую Снежок сушил еще до
того, как двое плотов соединились, и вяленого мяса акулы, перенесенного с
меньшего плота. Чтобы высушить всю рыбу на солнце, ее разложили на бочки
фальшборта, те самые бочки, на которых Вильям обрубил канаты. Рыба свалилась
в воду и либо пошла ко дну, либо осталась плавать на поверхности. В
результате оказалось, что, хотя все другие беды были исправлены, большая
часть запасов погибла. Может, они и не утонули, а их унесло водой, а вернее
всего, их съели хищные птицы, парящие в небе, или не менее прожорливые
хищники, сновавшие в морских глубинах. С глубоким огорчением думал Снежок о
том, как уменьшились их запасы, и это чувство разделяли и все остальные
члены команды. Однако они переживали эту потерю не так остро, как могло бы
быть при других обстоятельствах: слишком приподнятое было у всех настроение
после недавнего столь чудодейственного спасения. К тому же следовало
надеяться, что они сумеют пополнить свои запасы точно таким же образом,
каким добыли их в первый раз.
Вскоре им действительно представилась такая возможность.
Не успел парус наполниться ветром, как они увидели за бортом косяк
самой красивой рыбы, какая только встречается в океанских просторах. Рыб
было несколько сот. Как и в косяках обыкновенной макрели, все они были почти
одного размера и плыли ряд к ряду. Но эти рыбы меньше макрели и, достигая
примерно футов четырех в длину, при основательной толщине были
пропорциональной и красивой формы, какая свойственна всем видам этого
семейства.
Даже за один цвет их можно назвать очень красивыми созданиями. Голубая,
как бирюза, отсвечивающая золотом спинка, серебристо-белое, переливающееся,
как перламутр, брюшко. Спинные плавники в два ряда, ярко-желтые. Большие
круглые глаза с серебристым ободком зрачков.
Длинные, серповидной формы спинные плавники, хорошо развитые и очень
своеобразные: с глубоким желобком под ними вдоль хребта, в который они,
когда находятся в спокойном состоянии, входят с такой удивительной
точностью, что их даже не видно, будто и нет.
Если не считать красивой окраски, большого размера и еще кое-каких
особенностей, рыбу эту вполне можно было принять за макрель, что не было бы
большой ошибкой, ибо они принадлежат к тому же роду, что и макрель, только к
некоторой возни наконец вскарабкался на нее.
Для этого ему пришлось проявить большую ловкость: бочка крутилась у
него под ногами, грозя сбросить. Но такая водная гимнастика была Снежку
нипочем. Балансируя, ему удалось найти достаточно устойчивое положение,
чтобы как следует оглядеть расстилавшийся кругом океан.
Матрос с беспокойством наблюдал за его движениями. Ведь недаром же они
получили две весточки от сообразительного юнги, говорившие о том, что тот
находится где-то поблизости! Как он ожидал, так в действительности и
случилось. Едва негр утвердился на бочке, как громко закричал:
-- "Катамаран"! "Катамаран"!
-- Где? -- крикнул ему матрос.-- По ветру?
-- Точно по ветру!
-- А далеко, славный ты наш кок, далеко?
-- Близко, совсем близко -- не дальше, чем на расстоянии свистка
боцмана. Не больше трех -- четырех кабельтовых.
-- Ладно, слезай с бочки... Как по-твоему, что нам теперь делать,
дружище Снежок, а?
-- Самое лучшее,--закричал в ответ негр,--попытаться мне догнать наш
плот! Парус на нем спущен, и он плывет не быстрее, чем бревно красного
дерева в тихую погоду в тропиках. Я сейчас двинусь к нему, и тогда мы с
Вильмом подойдем к вам на веслах.
-- Думаешь, догонишь плот, Снежок?
-- Догоню, как же иначе! Вы с Лали плывите да смотрите, чтобы не ушли
от вас ни бочка, ни сундучок,--бочка нам даже нужнее. Мне бы только
добраться до плота, а уж там я пригоню его к вам!
Проговорив это, негр накренил бочку и соскользнул в воду. Еще раз дав
совет держаться ближе к месту, где они сейчас находятся, негр, загребая во
всю длину своих мускулистых рук, поплыл, вспенивая воду и фыркая не хуже
какого-нибудь представителя семейства китовых.
Вряд ли нужно говорить, что, в то время как происходили описываемые
события, Вильям, находившийся на "Катамаране", чуть не лишился рассудка от
беспокойства. Сначала он бросился к рулевому веслу, намереваясь выполнить
первое указание Бена Браса, но, убедившись, что все его отчаянные попытки
повернуть плот безуспешны, перешел к выполнению второго приказа матроса --
принялся спускать парус. Однако недаром Бен недоумевал, испытывая при этом
горестную досаду, почему его последнее распоряжение не было выполнено или,
по крайней мере, выполнено недостаточно проворно. (Потом он все же решил,
что Вильям в конце концов убрал парус, хотя истинная причина задержки Бену
все еще оставалась неизвестна.)
А между тем предположение, которым он поделился со Снежком, будто он
"затянул такой узел, что ой-ей", и Вильям, наверно, не сможет его развязать,
было правильно. Оказался Бен прав и в том, что в конце концов парус был
спущен и Вильям или сумел развязать его "узлище", или же просто перерубил
канат.
Верным оказалось второе. Действительно, с тугим морским узлом
справиться юнге было не по силам. Вильям пробовал развязывать его и так и
этак, наконец, махнув на все рукой, схватил топор и перерубил шкоты.
Парус тут же опустился, но было уже поздно; и когда Вильям опять
взглянул на океан, его взору представилась бесконечная однообразная голубая
гладь, и кругом ни точки, ни пятнышка.
Он понял, что впервые остался совершенно один-одинешенек среди
безбрежного океана.
От такой мысли можно было прийти в отчаяние и, оцепенев от ужаса,
потерять всякую способность действовать. И если бы на месте юнги был
какой-нибудь другой юноша, то так бы оно и случилось. Но не таков был
Вильям! Недаром он отправился в море, гонимый жаждой приключений: только
юноша с предприимчивым и решительным складом ума мог решиться на такое.
Он не смирился перед судьбой, не пал духом, а продолжал напрягать все
силы ума и тела в надежде как-то помочь катамаранцам в постигшей их
катастрофе. Кинувшись обратно к рулевому веслу и отцепив его от крюка, на
котором оно крепилось, служа рулем, он принялся грести им, чтобы двинуть
судно против ветра.
Что и говорить, старался он изо всех сил, и все-таки ему вскоре
пришлось убедиться, что от его усилий толку нет. Огромный плот, по выражению
Снежка, был прямо как "бревно красного дерева в тихую погоду в тропиках".
Дело оказалось еще хуже: юнга увидел, что плот не только не идет против
ветра или остановился, но он продолжает двигаться по ветру.
В этот критический момент ему пришло в голову... Он и раньше бы об этом
подумал, если бы не был так поглощен надеждой, что сумеет поставить плот
против ветра. Но как только эта затея провалилась, его сразу же и осенило:
нужно выбросить что-нибудь плавучее за борт. Это позволит его спутникам
дольше продержаться на воде.
Первый предмет, который попался ему на глаза, был сундучок моряка.
Стоял он, как вы знаете, посередине плота, на том самом месте, где Бен Брас
исследовал его содержимое.
Крышка была откинута, и Вильям увидел, что сундучок почти пуст: все
вещи валялись рядом. Матрос раскидал свои пожитки, когда в нем рылся. И чего
тут только не было! Какой выбор и в каком количестве!
Самый вид сундучка наводил на мысль о возможности использовать его в
нужных Вильяму целях: его крашеный парусиновый чехол был водонепроницаемым.
Стоит только захлопнуть крышку -- и вот вам настоящий буй, который сыграет
роль спасательного круга. Во всяком случае, ничего лучшего ему пока не
подвернулось, и, не мешкая ни секунды, юноша захлопнул крышку; замок при
этом защелкнулся, и сундучок оказался запертым. Схватив его за одну из
плетеных ручек, юнга поволок сундучок на край плота... и вот он уже качается
на волнах.
Удачно, что сундучок даже в воде сохранял свое обычное положение, плывя
дном вниз. И как хорошо держался он на воде, будто был сделан из пробки!
Ничего удивительного! Юнга вспомнил, что однажды он слышал разговор на баке
"Пандоры" относительно этого самого сундучка. Разглагольствовал при этом
главным образом сам Бен Брас, хваливший замечательные мореходные качества
своего изделия.
-- Мой сундук что судно! -- хвастал бывший матрос военного фрегата.--
Все равно, что спасательный пояс в случае, если кто оказался бы выкинутым в
море. Если такое, не приведи Бог, случится, он удержит на воде, почитай, всю
команду малой, а то и большой шлюпки!
Отчасти благодаря этому воспоминанию у юнги и возникла мысль спустить
сундучок на воду. И теперь, глядя, как он удаляется за кормой "Катамарана",
Вильям испытывал радость, чувствуя, что его спутник и защитник мог им
справедливо гордиться: он не подвел! Но еще больше он радовался тому, что
сундучок, возможно, спасет от смерти не только Бена, но и ту, которая была
ему еще дороже,-- маленькую Лали.
Отправив сундучок за борт, Вильям не успокоился на этом и решил, что
нужно послать по воде потерпевшим еще что-либо: может, новая посылка, дойдя
до них, даст им лишний шанс уберечься от неминуемой гибели на дне океана.
Что еще такое пустить бы в ход? Может, доску? Нет, всего лучше бочку,
одну из порожних бочек из-под воды. Вот это было бы здорово, ну просто
здорово!
Сказано -- сделано. Ножа не оказалось, и Вильям перерубил веревки
топором. И вот бочка, отделившись от плота, плывет за кормой, догоняя
матросский сундучок. Плывет она, однако, не очень быстро. Ведь паруса-то на
ней нет, и потому ветер не подгоняет ее. А все же плот плыл быстрее сундучка
и бочки, потому что ветер, как-никак, подгонял его. Вильям правильно
рассудил, что для обессилевших пловцов, какими, несомненно, были сейчас и
Бен и Снежок, лишний кабельтов, отделяющий их от плота, может сыграть
решающую роль.
И он подумал, что, чем больше плавучих предметов будет сброшено на воду
им в подмогу, тем больше вероятности, что хоть один из них они заметят и
доберутся до него. Поэтому Вильям, не мешкая, принялся перерубать веревки у
второй бочки, чтобы пустить и ее по воле волн.
Освободив таким образом вторую бочку, он проделал то же самое с
третьей, потом перешел к четвертой и принялся было за пятую, намереваясь
оставить только шестую с драгоценным запасом воды. Он знал, что, если даже
обрубить все бочки, плот все равно не затонет. Этого он нисколько не боялся.
И тем не менее, уже собираясь обрубить веревки, прикреплявшие к плоту пятую
бочку, он вдруг остановился. Внимание его было привлечено одним странным
обстоятельством: третья и особенно четвертая бочки, вместо того чтобы плыть
в кильватере за кормой, покачивались у борта, словно не желая расставаться
со своим старым другом -- плотом.
В первую секунду Вильям ничего не мог понять. Но он быстро сообразил, в
чем тут причина. Раз бочки не поддерживали больше плот на плаву, то он
глубоко осел в воду, и поэтому ветер не мог уже гнать его быстрее, чем
бочки. Таким образом, бочки и "Катамаран" двигались сейчас по ветру
одинаково быстро, или, точнее, одинаково медленно.
Сначала юнга был этим недоволен, однако он тут же рассудил, что это
будет на руку пловцам,-- ведь не бочки плывут быстрее, а "Катамаран" плывет
медленнее. Поэтому если трое его друзей смогут догнать бочки, то они с таким
же успехом догонят и плот, и это будет чудесно! Ведь и в самом деле теперь
плот шел так медленно, что даже самый плохой пловец мог бы без труда его
настигнуть, в том случае, конечно, если расстояние между ними будет не очень
велико.
Именно -- не очень велико! В этом-то вся суть. Вильям забеспокоился.
Далеко ли отстали от плота его трое спутников и смогут ли они доплыть до
него? Где они сейчас? Он не был уверен в направлении, потому что
неуправляемый плот поворачивался к ветру то носом, то бортами, то кормой.
Ничего не было видно, кроме сундучка, который к этому времени был уже
на расстоянии в несколько сот морских саженей с наветренной стороны, чуть
поближе к нему -- бочка первая, и еще ближе -- бочка вторая. Хорошо, однако,
что они pacтянулиcь в одну линию, словно помогая угадать, где находились,
если они еще не утонули, наши трое пловцов.
Больше того, эти три предмета не только помогали угадать направление,
но они его точно указывали. Ведь плот мог двигаться только в ту сторону,
куда дует ветер, или, как говорят моряки, "по ветру", а поэтому оказавшиеся
за бортом его пассажиры должны находиться в той стороне, откуда дует ветер.
Он окинул взглядом часть океана до самого горизонта -- и влево и
вправо: ведь пловцы могли отклониться в сторону.
Однако напрасно он смотрел. Ничто не нарушало монотонности бегущих
волн, ничто, кроме все того же сундучка, бочек да нескольких чаек,
сверкавших своими белоснежными крыльями.
Пробежав по доскам плота, Вильям взобрался на единственную оставшуюся
бочку фальшборта -- самый высокий, не считая мачты, пункт наблюдения. С
трудом удерживая равновесие, он опять окинул взглядом наветренную сторону и
снова ничего не увидел: только бочки, сундучок и все те же чайки, лениво
взмахивающие похожими на маленькие кривые сабли крыльями. Они чувствовали
себя над безбрежным океаном как дома. Да океан и был для них домом, местом
их жилья.
Испытывая все более сильное разочарование, Вильям спрыгнул с бочки и,
подскочив к мачте, начал на нее карабкаться.
Несколько секунд -- и он уже на верхушке. Держась обеими руками за
мачту, Вильям опять взглянул вдаль.
Он смотрел, смотрел и не видел ничего, что походило на его пропавших
спутников. От напряжения мышцы рук и ног совсем ослабели -- приходилось
спускаться, и он в отчаянии соскользнул вниз, на дощатый настил
"Катамарана".
Чуть отдохнув, Вильям снова полез на мачту. И опять, не отрывая глаз,
стал следить за движением сундучка и бочек. Если они ни на что больше не
пригодятся, то послужат ему хотя бы ориентиром, указывая нужное направление.
Еще более удобным ориентиром служили юнге чайки. Как раз в той стороне,
описывая короткие круги, носились сейчас над водой две чайки. Их, видимо,
занимал какой-то предмет внизу, почти под водой. И хотя они были далеко от
Вильяма, время от времени до него доносились их пронзительные крики. То, что
они видели, возбуждало их любопытство или, может, какое-то еще более острое
чувство.
Кружа над этим местом, они то и дело возвращались к его центру, и
взгляд наблюдающего за ними Вильяма невольно останавливался на предмете,
чернеющем на водяной глади. Предмет этот благодаря своему цвету отчетливо
выделялся на голубом фоне воды. Был он совсем черный, чернее всего
обитающего в океане, если не считать гигантского кита "мистицетус" с его
очень темной окраской. Характерна была и форма предмета -- почти
шарообразная.
Вильям, пользуясь только методом доказательства от противного, мог бы
догадаться, что это такое. Ясно, что это не черный альбатрос, не глупыш и не
фрегат-птица. Хотя по цвету они и похожи на этот предмет, но очертание тел
этих птиц совсем другое. Да и вообще ни у одного из обитателей океана не
может быть таких контуров: ни у животного, ни у рыбы. Предмет этот был
круглый, как шар, напоминающий морского ежа, а уж черный, словно смазанный
дегтем блок! Да это же... да это же курчавая голова их кока Снежка! А
несколько подальше от него виднеются еще два предмета, тоже темные и
круглые, но все же не такие черные и круглые, как первый. Должно быть, это
головы Бена и маленькой Лали. Чайки, по-видимому, тоже ими очень
заинтересовались, потому что они подлетают то к одной, то к другой голове,
вьются над ними, беспрестанно испуская пронзительные крики. И крики эти
доносятся теперь гораздо отчетливее до слуха Вильяма, который будто прирос к
мачте.
Юнга слез с мачты, как только убедился, что его спутники не утонули, а
целые, невредимые плывут неподалеку от плота. Тогда, ободренный надеждой, он
решил, что не ослабит своих усилий, пока они не будут спасены.
Соскользнув на доски плота, он подскочил к брошенному рулевому веслу и
принялся грести против ветра. Надо правду сказать, что продвигался плот
вперед не очень быстро, однако Вильям был доволен и этим: по крайней мере,
плот уже не уходил от его товарищей, а, наоборот, приближался к ним. Ясным
доказательством тому служила последняя бочка, у которой он перерубил веревки
и спустил на воду: теперь она уплывала уже в подветренную сторону. Значит,
сам плот двигался против ветра.
Сундучок и первая бочка были спущены на воду раньше; у последней бочки
он обрубил канаты не сразу, а некоторое время раздумывал, стоит ли их
рубить. Поэтому первая бочка, так же как и сундучок, плыли далеко с
наветренной стороны. Юнга, глядя с мачты, заметил, что пловцы находятся
недалеко от сундучка и поэтому вряд ли пропустят его.
Вильям спустился со своей наблюдательной вышки, так и не убедившись,
видели ли сундучок его друзья или нет. А теперь ему, занятому греблей, и
вовсе не было времени лезть на мачту. Главное, что плот движется в нужном
направлении -- против ветра. С каждой морской саженью он ближе к спасению
жизни своих спутников; каждая сажень означает, что пловцам придется сделать
на один взмах руки меньше, а они настолько устали, что и такое усилие для
них не шутка. Как же он может оставить весло хотя на секунду? И Вильям греб
изо всех сил, поглощенный одной целью -- двигаться против ветра. К счастью,
ветер, и до того уже довольно тихий, становился все слабее, будто и ему
хотелось помочь делу спасения людей, и Вильям с удовольствием заметил, что
бочки, которые он перегнал, уже далеко позади. Значит, плот шел вперед!
И тут глазам его представилось радостное зрелище. Он так был занят
веслом, что ни на секунду не поднимал головы, чтобы взглянуть за борт, и
когда наконец посмотрел в наветренную сторону, то с удивлением увидел, что
не только бочка и сундучок подплывали все ближе, но что на крышке сундучка
лежит кто-то и, вытянув руки, держится за выступающий край, а по обеим
сторонам сундучка темнеют два шара, причем один из них круглее и чернее.
Ясно было, что эти два шара--человеческие головы.
Загадочная картина скоро разъяснилась: на крышке сундучка лежала Лали,
а по бокам его плыли Бен Брас со Снежком. Сундучок поддерживал на воде всех
троих. Ура! Они спасены!
Теперь Вильям был в этом твердо убежден. Но этой радостной уверенности
еще не испытывали трое пострадавших. Дело в том, что Вильям стоял на
возвышенном месте плота и мог видеть любое их движение, в то время как они
все еще не могли разглядеть его.
Но если он будет стоять, подумал юнга, и смотреть на них, то он им не
поможет. Удовольствовавшись несколькими радостными восклицаниями, он снова
взялся за весло и стал грести с еще большей энергией. Уверенность в успехе
придала ему новые силы.
Когда он опять оторвался от своего занятия и, выпрямившись, бросил
взгляд на океан, картина переменилась: маленькая Лали по-прежнему лежала на
крышке сундучка, но рядом виднелась лишь одна голова--голова матроса. Его
можно было узнать по белому лицу и длинным волосам.
"Но куда же девалась макушка кока? Где его курчавая голова? Неужели
вместе с телом отправилась на дно океана?" -- с тревогой спрашивал себя
юнга. Но в следующую же секунду он получил самый удовлетворительный ответ на
свой вопрос. Негр, видимый теперь целиком, сидел верхом на бочке: он просто
был не на том месте, где юнга искал его глазами, вот почему он не сразу его
заметил.
Однако рассудительный юноша не стал терять время на ахи и охи, а
принялся опять энергично работать веслом.
Так он греб и греб, пока не услышал свое имя. Подняв глаза, он увидел,
что Снежка нет на бочке и круглая черная физиономия его выглядывает из воды
на расстоянии какого-нибудь кабельтова от "Катамарана".
Его оттопыренные уши оставляли пенистый след на воде по обе стороны
головы, указывая точное направление, в котором он плыл,-- прямо к плоту. А
то, что он свирепо вращал белыми, как сама пена, белками глаз и вовсю фыркал
и отдувался своими толстыми губами и вода так и ходила волнами вокруг него,
указывало, что он всеми силами старался нагнать "Катамаран".
-- Эй-эй! На плоту! -- закричал он, задыхаясь, как только юнга мог его
услышать.-- Греби-ка сюда, Вильм, греби во всю мочь!.. Ух, и устал же я,
прямо не могу больше! А уж представляю, что делается с теми двумя! Они
позади, в кабельтове от меня.
И, кончив свою речь громким "У-у-ф!", произнесенным отчасти для того,
чтобы избавиться от воды, попавшей в рот, а также и для того, чтобы выразить
свое удовлетворение, кок поплыл к плоту, не сбавляя хода.
Спустя несколько секунд долгие усилия Снежка наконец увенчались
успехом: с помощью юнги он вскарабкался на плот.
Едва переведя дух, негр схватил второе весло, и под дружными ударами
двух весел плот достиг наконец сундучка. Оставшиеся двое членов команды были
взяты на борт. Так они избавились от смерти, которая столь недавно казалась
им неотвратимой.
Вскарабкавшись на плот, Бен, этот здоровяк и великан, был в таком
изнеможении, что не мог даже стоять на ногах. Сделав шаг, он покачнулся и
без сил повалился на доски. О маленькой Лали позаботился Вильям. Поддерживая
ее, почти неся на руках, он осторожно уложил ребенка на парусину около
мачты. Если не считать нескольких слов, слабым голосом произнесенных
девочкой, понявшей, что она спасена, то юнга был вполне вознагражден за свою
нежную заботу благодарностью, которой так и светились глаза маленькой
креолочки.
Снежок, измученный не меньше других, тоже растянулся на плоту. Долго
все они, молча и не шевелясь, лежали на досках, чувствуя, что не в состоянии
двинуть ни единым членом, ни произнести хотя слово.
Однако Вильям не бездействовал: уложив Лали, он тут же пошел в тот угол
"Катамарана", где находилась небольшая бочка, прикрепленная к толстым доскам
плота и наполовину погруженная в воду. Она была с драгоценным канарским.
Осторожно вынув втулку--они нарочно привязали бочонок отверстием кверху,--он
опустил в него маленький жестяной ковшик, случайно оказавшийся среди вещей
матроса в сундучке. Он был привязан на веревке к бочонку наподобие тех
ковшиков, какими пользуются виноторговцы. Зачерпнув сладостную влагу, он
поднес ковшик сначала к губам маленькой Лали, потом своему дорогому
защитнику Бену Брасу, после чего, зачерпнув из бочонка еще раз, дал хлебнуть
вина его настоящему хозяину -- Снежку.
Дух лозы, некогда росшей на склонах Тенерифа, оказался чудодейственным.
Через несколько минут матрос и кок вновь обрели способносгь думать о том,
какие меры предосторожности надо будет предпринять и с чего в первую очередь
необходимо начать.
Прежде всего, решили они, следует выловить пустые бочки, которые Вильям
спустил на воду. Лишившись этих бочек, плот не только дал большую осадку, но
и вообще потерял часть своей мореходности.
И потом сундучок! Хозяин его чувствовал к нему теперь особое
расположение. Его выловили в первую очередь, а за ним -- ту самую бочку, на
которую вскарабкался Снежок, чтобы получше видеть. И сундучок и бочка были
близко -- им не пришлось долго грести, чтобы их выудить.
Зато другие три бочки отнесло довольно далеко в подветренную сторону, и
с каждой секундой они уплывали все дальше. Но так как они еще не скрылись из
виду, то команда "Катамарана" не видела особой трудности в том, чтобы их
догнать.
И действительно, это оказалось нетрудным делом. Матрос работал одним
веслом, кок -- другим, а Вильям указывал, куда грести. Несколько дружных
взмахов весел-- и плот одну за другой настиг уплывавшие бочки. Их выудили,
наново закрепили веревками, придав бочкам прежнее положение. И если бы не
мокрая одежда троих скитальцев, побывавших в воде, да не их измученные лица,
никто бы и не догадался о происшествии на борту "Катамарана".
Что же касается мокрой одежды, то она недолго причиняла им неудобство:
жаркое солнце, сиявшее в небе, быстро ее высушило. С этой стороны ущерб
действительно был невелик, ибо они просыхали так быстро, что всех троих, а
особенно Снежка, окутало густое облако пара. Вскоре на них и нитки мокрой не
осталось.
Потому ли, что у негра в теле было больше естественного тепла, чем у
остальных, или потому, что солнечные лучи прямо-таки обжигали, он дымился,
как куча угля, когда из него гонят смолу. А потому сквозь завесу пара, за
которой скрылись его голые плечи и голова, трудно было разглядеть, черный он
или белый. И, как будто Юпитер, окруженный этим облаком, негр продолжал
говорить и действовать, помогая матросу и Вильяму вылавливать из воды бочки,
пока все они не были водворены на место, парус снова поставлен и
"Катамаран", будто ничего не случилось, пошел по ветру, разрезая морские
волны.
На этот раз, однако, они позаботились о том, чтобы узлы на шкотах были
завязаны как следует. Теперь, по правде сказать, Снежку следовало бы сделать
выговор, внушив ему быть в будущем поосмотрительнее. Однако катамаранцы
сочли это лишним: опасность, от которой они спаслись, можно сказать, чудом,
впредь послужит ему достаточным уроком.
Единственно, о чем им пришлось пожалеть,-- это о потере значительной
части запасов продовольствия: той вяленой рыбы, которую Снежок сушил еще до
того, как двое плотов соединились, и вяленого мяса акулы, перенесенного с
меньшего плота. Чтобы высушить всю рыбу на солнце, ее разложили на бочки
фальшборта, те самые бочки, на которых Вильям обрубил канаты. Рыба свалилась
в воду и либо пошла ко дну, либо осталась плавать на поверхности. В
результате оказалось, что, хотя все другие беды были исправлены, большая
часть запасов погибла. Может, они и не утонули, а их унесло водой, а вернее
всего, их съели хищные птицы, парящие в небе, или не менее прожорливые
хищники, сновавшие в морских глубинах. С глубоким огорчением думал Снежок о
том, как уменьшились их запасы, и это чувство разделяли и все остальные
члены команды. Однако они переживали эту потерю не так остро, как могло бы
быть при других обстоятельствах: слишком приподнятое было у всех настроение
после недавнего столь чудодейственного спасения. К тому же следовало
надеяться, что они сумеют пополнить свои запасы точно таким же образом,
каким добыли их в первый раз.
Вскоре им действительно представилась такая возможность.
Не успел парус наполниться ветром, как они увидели за бортом косяк
самой красивой рыбы, какая только встречается в океанских просторах. Рыб
было несколько сот. Как и в косяках обыкновенной макрели, все они были почти
одного размера и плыли ряд к ряду. Но эти рыбы меньше макрели и, достигая
примерно футов четырех в длину, при основательной толщине были
пропорциональной и красивой формы, какая свойственна всем видам этого
семейства.
Даже за один цвет их можно назвать очень красивыми созданиями. Голубая,
как бирюза, отсвечивающая золотом спинка, серебристо-белое, переливающееся,
как перламутр, брюшко. Спинные плавники в два ряда, ярко-желтые. Большие
круглые глаза с серебристым ободком зрачков.
Длинные, серповидной формы спинные плавники, хорошо развитые и очень
своеобразные: с глубоким желобком под ними вдоль хребта, в который они,
когда находятся в спокойном состоянии, входят с такой удивительной
точностью, что их даже не видно, будто и нет.
Если не считать красивой окраски, большого размера и еще кое-каких
особенностей, рыбу эту вполне можно было принять за макрель, что не было бы
большой ошибкой, ибо они принадлежат к тому же роду, что и макрель, только к