Страница:
грузило пошла та самая свинцовая пуля, с помощью которой бедняжка Вильям еще
так недавно и безуспешно пытался утолить муки жажды. Кости и плавники
летучей рыбы--все, что от нее осталось,-- послужат наживкой. Не очень,
правда, заманчивая приманка: на ней не осталось и намека на мясо, но Бена
это не смущало. Он по опыту знал, что в океане много таких рыб, которые
проглотят, не разбирая, хотя бы кусок тряпки.
В течение дня они много раз видели рыбу у плота. Но, страдая от жажды
больше, чем от голода, и отчаявшись утолить ее, они и не думали заняться
рыбной ловлей. Зато теперь они решили взяться за это дело всерьез.
Дождь прошел, ветер утих, океан походил на стекло. Тучи растаяли, и на
ясном небе опять ослепительно сверкало знойное солнце.
Бен стоял на плоту, держа удочку, наживленную кусочком плавника летучей
рыбы, и внимательно всматривался в воду. Она была так прозрачна, что на
глубине в несколько саженей можно было бы разглядеть даже самую маленькую
рыбку.
Вильям стоял у противоположного края с удочкой в руках, тоже в полной
боевой готовности.
Долгое время их усилия оставались безрезультатными: вода кругом словно
вымерла. Ни единого живого существа, ничего, кроме бесконечной синевы океана
-- прекраснейшего зрелища, угнетавшего их сейчас своим однообразием.
Так простояли они с час, когда вдруг юнга радостно вскрикнул.
Обернувшись, матрос увидел, что к краю плота, где стоял Вильям, подплыла
рыба. Она-то и вызвала радостный возглас мальчика, уже собиравшегося
забросить удочку. Но его радость сразу померкла: он заметил, что его
покровитель совсем ее не разделяет. Наоборот, Бен при виде этой рыбы
почему-то нахмурился.
Но почему? Что ему в ней не понравилось? Рыба была очень красива --
маленькая, безукоризненной формы и прелестной расцветки: светло-голубая с
поперечными кольцами более темного оттенка. Отчего же у Бена при взгляде на
нее так вытянулось лицо?
-- Незачем тебе забрасывать удочку, Вильм,-- сказал он.-- Эта рыбка не
возьмет твоей наживки... не она ее возьмет.
-- Почему? -- удивленно спросил юнга.
-- А потому, что у нее найдутся дела поважнее; ей сейчас не до того,
чтобы промышлять для себя пищу. Верно, где-то здесь близко ее хозяин.
-- Хозяин? Я что-то тебя не понимаю, Бен. Что это за рыба?
-- Лоцман-рыба... Видишь, она уходит? Возвращается к тому, кто послал
ее.
-- Да кто же мог ее послать, Бен?
-- Понятно кто: акула!.. Ну что, говорил я тебе? Взгляни-ка в ту
сторону. Черт возьми, их целых две! Да какие крупные! Разрази меня гром,
если мне когда-либо приходилось видеть этакую парочку! Ты посмотри, какие у
них плавники, словно паруса! Лоцман-рыба уходила за ними, чтобы проводить их
сюда... Пускай меня повесят, если они не к нам плывут!
Взглянув туда, куда указывал Бен, Вильям заметил два громадных,
торчащих на несколько футов из-под воды, спинных плавника. Он сразу узнал по
ним белых акул, так как ему уже не раз приходилось видеть этих океанских
чудищ.
Действительно, все произошло так, как говорил Бен Брас. Рыба, только
что плывшая саженях в двадцати от плота, вдруг круто повернулась и поплыла
назад к акулам. А теперь она снова плыла сюда, держась на несколько футов
впереди акул, словно в самом деле вела их к плоту.
"Но отчего у Бена такой встревоженный голос? -- подумал юнга. -- Видно,
близость этих безобразных тварей таит в себе опасность!" Вильям угадал: Бен
действительно был встревожен. Конечно, находясь на борту большого судна,
можно было бы без страха глядеть на подплывавших акул. Но совсем другое дело
-- этот зыбкий помост, такой плоский, что ноги у них находились почти
вровень с водой: акулы легко могли напасть на них.
Матрос сам не раз был свидетелем таких случаев. И потому неудивительно,
что, по мере того как акулы приближались, он испытывал уже не тревогу, а
настоящий страх.
Но события развертывались так стремительно, что Брас не успел даже
подумать, что предпринять в случае нападения, а юнга -- расспросить его о
повадках белых акул.
Едва Бен договорил последние слова, как акула, плывшая впереди, яростно
хлестнула по воде своим широким, раздвоенным хвостом и, одним броском
кинувшись к плоту, ударилась об него с такой силой, что он чуть было не
перевернулся.
Вторая акула тоже метнулась к плоту, но, взяв почему-то в сторону,
вцепилась своей огромной пастью в выступ одного из брусьев плота и
перекусила его, словно брус был из пробкового дерева.
Мигом проглотив целиком огромный кусок, она перевернулась в воде,
собираясь ринуться в новую атаку.
Брас с Вильямом побросали удочки. Матрос инстинктивно схватился за
топор, юнга -- за гандшпуг, и вот уже оба стояли рядом, приготовившись к
новому нападению врага.
Оно не замедлило повториться. Только что нападавшая акула вернулась
первая. Стрелой устремилась она вперед, выскочив чуть не всем туловищем из
воды, и ее отвратительная морда очутилась над самым краем плота.
Еще секунда -- и шаткий плот перевернулся бы или погрузился бы в воду,
и тогда они достались бы акулам.
Но Бен Брас и его юный товарищ вовсе не собирались расстаться с жизнью,
не попытавшись нанести хотя бы один удар, защищая себя. И матрос
действительно нанес его--да такой, что мгновенно избавился от своего
противника.
Для большей устойчивости обхватив одной рукой весло, служившее мачтой,
другой он поднял топор и что было силы хватил им по гнусной образине. Удар,
направленный меткой и сильной рукой, пришелся по морде акулы как раз между
ноздрями.
Удачнее места для удара нельзя было и выбрать: нос у акулы -- один из
самых важных жизненных центров. Как ни велика акула, как ни сильна, но один
удар гандшпуга или простой дубины между ноздрями, нанесенный сильной и
уверенной рукой, -- и уже никогда больше хищнику не преследовать свою
добычу!
Так и случилось. Довольно было такого удара, какой отвесил ей Брас,
чтобы страшная тварь мгновенно перевернулась брюхом вверх. Раза два еще
взмахнула она своим огромным хвостом, по ее телу прошла сильная судорога, и
вот она уже поплыла по воде, недвижная, как бревно.
Вильяму меньше посчастливилось со своим противником, хотя ему все-таки
удалось отогнать его. Только чудище, ощерив свою огромную пасть, сунулось
головой на плот, как юнга, замахнувшись, угодил ему гандшпугом прямо между
челюстями.
Акула вцепилась в гандшпуг тройным рядом своих страшных зубов и, выбив
его одним движением головы из рук Вильяма, понеслась прочь, дробя его зубами
и глотая кусок за куском, словно это были хлеб или мясо.
Через несколько минут от гандшпуга осталось только несколько плавающих
по воде обломков. Но куда большим удовольствием было видеть, как акула,
превратившая гандшпуг в фарш, исчезла под водой и больше не показывалась!
Вильям и Брас удивились этому исчезновению; удовлетворила ли она свой
ненасытный аппетит деревянным лакомством или же испугалась при виде участи,
постигшей ее спутницу, гораздо более крупную, чем сама она,--так и осталось
для них неразрешенным. Да это и мало их интересовало -- важно было одно: они
избавились от ужасного хищника.
Решив, что акула убралась от них навсегда, и глядя на вторую,
перевернувшуюся белым брюхом кверху, они не смогли сдержать своей радости, и
над океаном раздался громкий, ликующий клич победы.
Убитая топором акула все еще шевелила плавниками, словно продолжая
плыть.
Человеку, незнакомому с особенностями этих океанских чудищ, могло
показаться, что она еще жива и в самом деле собирается уплыть. Но Бен Брас
знал, что это не так. Много он брал их на крюк приманкой, помогая потом
втаскивать на борт по сходням и рубить на куски. Бывалый матрос, много раз
пересекавший Атлантику, он хорошо изучил повадки этих прожорливых тварей,
так что на этот счет смело мог бы поспорить с любым кабинетным
ученым-естествоиспытателем, никогда не видавшим акулу в ее естественной
стихни. Брасу не раз приходилось наблюдать, как эту тварь втаскивали на борт
с проглоченным ею огромным стальным крюком, а потом, вспоров брюхо и вынув
внутренности, снова выбрасывали обратно в воду, и животное не только
шевелило плавниками, но даже отплывало на порядочное расстояние от корабля.
Более того, он видел однажды, как акулуразрезали надвое и отсекли ей голову,
и все-таки обе части туловища долго еще обнаруживали признаки жизни. Говорят
о живучести кошки или угря. Да акула перенесет смертельных мучений куда
больше, чем двадцать кошек, вместе взятых, и все-таки будет еще некоторое
время жить!
-- А здорово я ее трахнул! -- произнес, торжествуя, матрос при виде
плывущей вверх брюхом акулы.--Угодил ей в самую середку морды! Теперь не
станет к нам приставать... А где же твоя?
-- Вот она куда убралась! -- ответил юнга, показывая в ту сторону, куда
исчезла меньшая акула. -- Вырвала у меня из рук гандшпуг и изломала его в
куски. Видишь, там на воде плывет несколько обломков? Это все, что осталось
от нашего гандшпуга. Так рванула, что я выпустил его из рук. Едва на ногах
удержался.
-- Еще дешево отделался. Удивительно, как она тебя с плота не стащила
вместе с твоим гандшпугом. Хорошо, что ты вовремя его бросил. Думаю, теперь
она больше не сунет к нам носа после такого угощения. Моя-то, пожалуй, уж не
очухается... Черт возьми, и о чем это я думаю? Ведь моя акула может пойти ко
дну. Ну уж нет!.. Скорее, Вильм, давай мне сезень[8], надо привязать эту
рыбину, а то как бы она в самом деле не затонула. Н-да... Вздумали ловить
рыбу удочкой! Много бы мы наловили!.. Давай-ка привяжем акулу, и тогда
рыбьего мяса хватит нам на весь великий пост. Стань-ка на тот край плота, а
то как бы я не перетянул и не бултыхнулся в воду... Так, так...
Последние указания матрос сделал, успев уже завязать петлю на конце
протянутой ему Вильямом веревки. Миг -- и петля в воде. Вот он подвел ее к
пасти хищника -- и петля уже на морде. Еще миг -- и она затянута. Теперь
другой конец привязать к мачте, и дело готово. И ей уже не утонуть. А чтобы
акула не вздумала воскреснуть, Бен, перегнувшись через край плота, нанес
топором ряд сильных ударов по голове, отчего ее верхняя челюсть стала
похожей на колоду для рубки говядины в мясной. Теперь этой твари уже не
ожить!
-- Ну, Вильм, -- сказал Бен, -- вот у нас рыбы в избытке -- досыта
наедимся. Потерпи немного, я вырежу тебе такой кусочек, что ты пальчики
оближешь. Из самого нежного места у акулы-- возле хвоста... Возьмись за
веревку да подтяни ко мне эту тушу поближе, чтобы я смог достать до нее.
Юнга исполнил его приказание, а Бен, присев на корточки у самого края плота
и взявшись за хвостовой плавник, живо отмахнул ножом такой кусок, что даже
таким голодным, как они, его должно было хватить с избытком.
Излишне, конечно, говорить, что мясо акулы, как и летучую рыбу, они
съели сырым, ничуть не пострадав от этого. Сколько племен, живущих на
островах Южного моря, и вовсе не таких уж диких, едят мясо белой и синей
акулы сырым, не считая нужным его варить! Ни матрос, ни юнга тоже не видели
в этом необходимости. Но даже если бы у них и была возможность развести
огонь, они все равно не стали бы возиться со стряпней --слишком уж они были
голодны. И поэтому матрос и юнга без всяких церемоний пообедали сырым мясом
акулы.
Наевшись досыта и еще раз утолив жажду из самодельного "бака", наши
скитальцы почувствовали не только прилив новых сил, но и радостную веру в
будущее. Воспрянув духом, они принялись обсуждать: что бы еще такое сделать,
что предпринять, как спастись от смерти?
Да, опасность по-прежнему угрожала им. Если поднимется шторм или хотя
бы свежий ветер, они не только лишатся всех своих запасов воды и пищи, но и
самый плот разлетится вдребезги или погибнет во вспененных океанских волнах.
Счастье еще, что они находились в той части океана, где неделями подряд
царит полное затишье. Где-нибудь в высоких широтах--на юге или на севере--их
плот продержался бы недолго: при первой же буре ему бы несдобровать.
Умудренный опытом матрос хорошо это знал. Его беспокоило другое: гораздо
чаще в этих местах кораблям угрожает противоположная опасность--штили.
Недаром эти широты Атлантического океана ранние испанские мореплаватели
прозвали "Лошадиные Широты". Дело в том, что в те времена из Европы в Новый
Свет перевозили лошадей, и так как на кораблях, попадавших надолго в штиль,
не хватало пресной воды, то лошади гибли в огромном количестве и их трупы
выбрасывались за борт.
Гораздо более поэтичным и красивым именем те же испанцы прозвали другую
зону Атлантического океана -- за особенно тихий, ласково веющий здесь
ветерок--"Море Прекрасных Дам".
И так как Бен Брас знал, что штормы в "Лошадиных Широтах" явление очень
редкое, он был твердо уверен, что в конце концов они непременно спасутся, и
поэтому не сидел и минуты без дела.
При умелом хранении и экономном расходовании так удивительно
доставшихся им запасов воды и мяса акулы их могло хватить надолго.
За сохранность воды они не беспокоились: чтобы ее сберечь, было сделано
все, что можно; разве еще только следовало накрыть брезентовый "бак" сверху
куском сложенной в несколько раз парусины и тем предохранить его от
солнечных лучей.
Другое дело -- мясо акулы. Если не принять никаких мер, оно быстро
протухнет и станет негодным в пищу, и тогда, даже умирая от голода, они не
смогут к нему притронуться. Значит, надо что-то придумать. Посоветовавшись
между собой, матрос и юнга остановились на самом простом и легком способе в
условиях той знойной жары, какая царит в этих широтах: они решили провялить
мясо акулы, как вялят всякую другую рыбу. Для этого требуется только
разрезать его на тонкие пласты и развесить на веревках между
мачтами-веслами, а остальное докончат солнце, ветер и воздух. В таком виде
оно сможет сохраняться неделями, а то и месяцами.
Друзья тут же принялись за дело. Вильям снова подтянул огромную тушу
акулы поближе к плоту, а Бен, раскрыв свой матросский складной нож, стал
разрезать мясо на широкие, тонкие до прозрачности пласты.
Обрезав самые лакомые кусочки около хвоста, Бен велел юнге подтянуть к
нему акулу поближе и приготовился уже пластать остальную часть, как вдруг
громко paссмеялся.
Вильям обрадовался, увидев веселое лицо друга, -- последнее время это
так редко случалось.
-- В чем дело, Бен? -- улыбаясь, спросил он.
В ответ матрос, обняв рукой его за шею, заставил пригнуться к самой
воде:
-- Погляди в воду и скажи, что ты там видишь.
-- Где? -- спросил юнга, не понимая, куда смотреть,
-- Неужто ты не видишь этой диковинки на акульем брюхе?
-- Вижу, вижу! -- закричал Вильям, только сейчас разглядевший эту
"диковинку".-- Маленькая рыбка, да? Она шевелит головой, прижавшись к акуле.
Впрочем, маленькой она кажется только рядом с акулой. На самом деле она,
верно, не меньше фута в длину. Но что она делает в этом странном положении?
-- Что делает? Сосет акулу!
-- Сосет акулу?! Ты серьезно это говоришь, Бен?
-- А то как же? Она присосалась к ней так же прочно, как ракушка к
медной обшивке корабля, и не отстанет, пока я ее не стащу, что сейчас и
сделаю... Дай-ка поскорее веревку!
Мальчик протянул веревку и с любопытством стал следить за действиями
друга. Матрос, сделав такую же петлю, как ранее для акулы, быстро закинул ее
в воду и ловко обхватил ею туловище рыбы, казалось крепко-накрепко
присосавшейся к акуле. Впрочем, это не только казалось. Рыба и в самом деле
так прочно прикрепилась к брюху акулы, что Бен Брас при всей его силе с
трудом ее оторвал.
Резко дернув веревку, ему все-таки удалось оторвать паразита-рыбу и
втащить ее, живую, на плот, где она заметалась из стороны в сторону.
-- Эге, голубушка, ты хоть и ленивая, сама плавать не любишь, а если
захочешь удрать, только тебя и видели! -- сказал Бен и, чтобы этого не
случилось, пригвоздил рыбу ножом к плоту.
-- Что это за рыба, Бен? -- спросил Вильям, с интересом рассматривая
так странно выглядевшее и не менее странно попавшее к ним существо.
-- Прилипала! -- кратко ответил матрос.
-- Прилипала? Никогда о такой не слыхал. Почему она так называется?
-- Потому что она прилипает...
-- К чему?
-- К акуле. Ты разве не видел, как она прилипла к акульим соскам, a?
Xa-xa-xa!
-- Нет, Бен, это неправда! Ты просто шутишь! -- сказал Вильям,
заинтригованный словами друга.
-- Ладно уж, не стану тебя дурачить... Она и в самом деле прилипает к
акулам и почему-то только к белым. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы
она пристала к другой какой-нибудь акуле, а ведь их много -- и все разные. А
то, что она будто сосет ее и этим питается,-- враки, хотя люди так говорят и
даже называют ее "сосун-рыба". Но если тебе так скажут, не верь. Я-то уж
видел, что точно так же она присасывается и к медному днищу судна или к
подводной скале. А что она может высосать из меди или из камня? Как,
по-твоему, может она себе добыть из них пропитание?
-- Конечно, нет!
-- То-то и есть. Значит, она их не сосет. Я не раз вспарывал брюхо
такой рыбе, чтобы посмотреть, чем она питается, и видел только всяких мелких
водяных гадов -- их в океане тьма-тьмущая, и притом самых различных. Вот
давай и эту взрежем. Увидишь, у нее в брюхе то же самое.
-- А тогда зачем же она присасывается к акуле или к кораблю?
-- Мне говорили зачем. И мне кажется, что это больше похоже на правду,
чем чепуха, будто рыба присасывается к акуле или к медной обшивке корабля,
чтобы их сосать. На военном фрегате, где я прослужил два года, был один
ученый-доктор... Здорово он разбирался во всяких таких мудреных делах! Так
вот: он говорил, что прилипала очень плохо плавает. И это правильно: откуда
ей хорошо плавать, если у нее такие маленькие плавники? И будто поэтому она
и присасывается к акулам или к кораблям, чтобы ей не приходилось много
плавать и легче было перебираться с места на место. А к скале будто она
пристает, чтобы отдохнуть. Вздумается ей -- она от нее отцепится, поохотится
за добычей и опять вернется или к другому чему пристанет.
-- А что это у нее за странная штука на голове? Это благодаря ей она
присасывается?
-- Правильно, Вильм: с помощью этого щитка она и присасывается. И
заметь, малыш: если захочешь снять ее, потянув вверх или назад, ты ни за что
не оторвешь, сколько ни старайся. Даже я не мог бы этого сделать. Чтобы
сорвать с места, надо двинуть рыбу немножно вперед, как я сейчас сделал, или
оторвать по кускам, иначе ее не снимешь... Однако мы с тобой заболтались.
Давай-ка примемся опять за дело. А после, как опять проголодаемся,
полакомимся прилипалой. Вкуснее еды во всем свете не сыщешь. Я ее не раз
едал, когда бывал на островах Южных морей. Местные жители ловят ее удочкой.
Только тамошняя прилипала не чета этой--она фута три длиной, а то и
побольше,-- заключил матрос и принялся опять резать мясо акулы на широкие,
тонкие пласты.
Прилипала, или, как ее называют ученые, "эхенеис ремора",--одно из
самых своеобразных существ, населяющих океан. Но она своеобразна не так по
внешности, как по своим повадкам. Однако и внешность у нее тоже
довольно-таки странная. При виде ее невольно возникает мысль: вот самый
подходящий компаньон акуле, этому свирепому тирану океанских глубин. И
действительно, эта рыба -- ее постоянный спутник.
У прилипалы черное гладкое туловище с короткими, широко раздвинутыми
плавниками. Уродливой формы голова, громадный рот, причем нижняя челюсть
выдается вперед, далеко заходя за верхнюю, что придает особенное безобразие
ее физиономии, если можно назвать рыбью морду физиономией. Губы и челюсти
густо усеяны зубами, а глотка, небо и язык сплошь в коротких шипах. Глаза
темные, высоко поставленные. Присоска, находящаяся на голове, так называемый
щиток, состоит из нескольких поперечных складок, овалом установленных в ряд.
Все, что рассказывал Брас об этой рыбе, было совершенно правильно, но
он не упомянул о многих не менее интересных ее особенностях.
У прилипалы нет плавательного пузыря и очень слабо развиты плавники.
Поэтому, вероятно, она одарена, как бы в вознаграждение за то, что природа
ее так обделила, способностью прилипать к плавающим в океане существам или
предметам. Белая акула с ее медленными, крадущимися движениями хищника очень
подходит для этой цели. Она является для прилипалы одновременно и средством
передвижения и местом отдыха -- вот почему белая акула всегда плавает,
окруженная этими странными спутниками.
Прилипала присасывается и к другим предметам, плавающим на поверхности
воды: к бревну или к днищу корабля. Как утверждал матрос, случается ей
отдыхать и на подводной скале. Присасывается она и к черепахам, к китам,
даже к альбакорам размером покрупнее.
Питается прилипала главным образом креветками, моллюсками и тому
подобной океанской мелюзгой. Но через аппарат для присасывания никакой пищи
к ней не поступает, и, прилипнув к какому-нибудь животному, прилипала
совершенно не причиняет ему вреда. Этим аппаратом она пользуется лишь
иногда. А остальное время плавает вокруг--если можно так выразиться--"места
своего жительства", одновременно выслеживая себе добычу. Плавает она с
помощью поперечных движений хвоста, быстрых, но очень неровных и неуклюжих.
В свою очередь, прилипала является добычей для других рыб, вроде,
например, двузуба или альбакора. Зато акула щадит ее, как щадит она и
лоцман-рыбу, никогда не преследуя ни одной из них.
Прилипала бывает как совсем белого, так и черного цвета.
Часто они обе совместно сопровождают акулу. Белая прилипала, вероятно,
разновидность черной, так называемый альбинос.
Если акулу, подцепив на крюк, втащить на борт судна, то сопровождающие
ее прилипалы несколько дней будут, не отставая, плыть за судном. Тогда их
можно ловить удочкой, наживленной кусочком мяса: они клюют даже в самой
тихой воде. Но как только прилипала схватит приманку, надо немедленно
вытаскивать удочку, не то она тотчас же подплывет к борту корабля и так
крепко присосется к нему, что никакими усилиями ее не оторвешь.
Хорошо известны два вида прилипал. Один, о котором мы сейчас говорили,
самый распространенный. А другой, более крупного размера и реже
встречающийся, водится в Тихом океане и называется "эхенеис аустралис".
Последнего вида прилипала благообразнее своего сородича, быстрее плавает и
вообще более подвижна и активна.
Пожалуй, самой интересной подробностью в истории этой рыбы является
следующая. Оказывается, это та самая рыба, которую ранние испанские
мореплаватели знали под названием "ремора". Колумб видел ее на Кубе и
Ямайке, где туземцы с их помощью ловят черепах.
Делалось это так. Привязав пальмовую плетеную веревку к кольцу, которое
предварительно надевали на хвост реморы в самой узкой его части, между
брюшными и хвостовыми плавниками, они пускали рыбу обратно в воду. Другой
конец веревки привязывали к дереву или обматывали вокруг скалы на берегу.
Затем рыбе, закинутой на манер удочки, предоставлялась полная свобода делать
все, что ей нравится. Конечно, она первым делом присасывалась к одной из тех
крупных морских черепах, которые испокон веков славились своим нежным мясом
и подавались на пирах у знати и современными чревоугодниками ценятся так же,
как некогда ценились древними кациками[9] на острове Куба.
Время от времени охотник за черепахами посматривает за своей "удочкой".
Если веревка чрезмерно натянулась, значит, ремора уже прилипла к черепахе, и
тогда охотник вытягивает веревку с ее двойным грузом. Хороший удар дубинкой
по черепахе -- и добыча поймана.
Таким способом вылавливают черепах колоссального веса. Вытаскивая
ремору на веревке вместе с черепахой, ее тянут за хвост, то есть в таком
направлении, что она никак не может -- разве что рывок будет уж очень силен
-- оторваться от черепахи.
Самое удивительное, что так ловят черепах и в наше время на берегу
Мозамбика, и делают это люди, которые никогда не общались со старожилами
Вест-Индских островов и потому не могли научиться у них этому любопытному
способу использовать рыбу как удочку.
Более мелкие экземпляры этого вида рыб встречаются и в Средиземном
море. Эта рыба была хорошо известна еще в древние времена, и о ней много
рассказывают тогдашние писатели. Впрочем, как и большая часть таких существ,
наделенных какими-нибудь необычайными свойствами, она являлась скорее
предметом всяких фантастических небылиц, нежели реальной истории
естествознания. О ней, например, рассказывали, что она пристает к килю и
тянет корабль в противоположную сторону, пока тот не остановится. Ей
приписывали еще более удивительное свойство, уверяя, что если преступник,
убоявшись правосудия, хитростью сумеет накормить судью мясом этой рыбы, то
он надолго избавится от преследования закона, так как судья не скоро вынесет
ему обвинительный приговор.
Солнце уже садилось, когда матрос и юнга кончили разделывать акулу.
Плот теперь выглядел совсем по-иному. На веревках, протянутых в несколько
рядов между веслами-мачтами, были развешены широкие, тонкие пласты мяса
акулы. Издали все это множество висевших вплотную друг к другу беловатых
лоскутов можно было принять за парус.
Они и действовали наподобие паруса, подставляя поднявшемуся к вечеру
ветру довольно широкую поверхность и помогая таким образом плоту быстрее
так недавно и безуспешно пытался утолить муки жажды. Кости и плавники
летучей рыбы--все, что от нее осталось,-- послужат наживкой. Не очень,
правда, заманчивая приманка: на ней не осталось и намека на мясо, но Бена
это не смущало. Он по опыту знал, что в океане много таких рыб, которые
проглотят, не разбирая, хотя бы кусок тряпки.
В течение дня они много раз видели рыбу у плота. Но, страдая от жажды
больше, чем от голода, и отчаявшись утолить ее, они и не думали заняться
рыбной ловлей. Зато теперь они решили взяться за это дело всерьез.
Дождь прошел, ветер утих, океан походил на стекло. Тучи растаяли, и на
ясном небе опять ослепительно сверкало знойное солнце.
Бен стоял на плоту, держа удочку, наживленную кусочком плавника летучей
рыбы, и внимательно всматривался в воду. Она была так прозрачна, что на
глубине в несколько саженей можно было бы разглядеть даже самую маленькую
рыбку.
Вильям стоял у противоположного края с удочкой в руках, тоже в полной
боевой готовности.
Долгое время их усилия оставались безрезультатными: вода кругом словно
вымерла. Ни единого живого существа, ничего, кроме бесконечной синевы океана
-- прекраснейшего зрелища, угнетавшего их сейчас своим однообразием.
Так простояли они с час, когда вдруг юнга радостно вскрикнул.
Обернувшись, матрос увидел, что к краю плота, где стоял Вильям, подплыла
рыба. Она-то и вызвала радостный возглас мальчика, уже собиравшегося
забросить удочку. Но его радость сразу померкла: он заметил, что его
покровитель совсем ее не разделяет. Наоборот, Бен при виде этой рыбы
почему-то нахмурился.
Но почему? Что ему в ней не понравилось? Рыба была очень красива --
маленькая, безукоризненной формы и прелестной расцветки: светло-голубая с
поперечными кольцами более темного оттенка. Отчего же у Бена при взгляде на
нее так вытянулось лицо?
-- Незачем тебе забрасывать удочку, Вильм,-- сказал он.-- Эта рыбка не
возьмет твоей наживки... не она ее возьмет.
-- Почему? -- удивленно спросил юнга.
-- А потому, что у нее найдутся дела поважнее; ей сейчас не до того,
чтобы промышлять для себя пищу. Верно, где-то здесь близко ее хозяин.
-- Хозяин? Я что-то тебя не понимаю, Бен. Что это за рыба?
-- Лоцман-рыба... Видишь, она уходит? Возвращается к тому, кто послал
ее.
-- Да кто же мог ее послать, Бен?
-- Понятно кто: акула!.. Ну что, говорил я тебе? Взгляни-ка в ту
сторону. Черт возьми, их целых две! Да какие крупные! Разрази меня гром,
если мне когда-либо приходилось видеть этакую парочку! Ты посмотри, какие у
них плавники, словно паруса! Лоцман-рыба уходила за ними, чтобы проводить их
сюда... Пускай меня повесят, если они не к нам плывут!
Взглянув туда, куда указывал Бен, Вильям заметил два громадных,
торчащих на несколько футов из-под воды, спинных плавника. Он сразу узнал по
ним белых акул, так как ему уже не раз приходилось видеть этих океанских
чудищ.
Действительно, все произошло так, как говорил Бен Брас. Рыба, только
что плывшая саженях в двадцати от плота, вдруг круто повернулась и поплыла
назад к акулам. А теперь она снова плыла сюда, держась на несколько футов
впереди акул, словно в самом деле вела их к плоту.
"Но отчего у Бена такой встревоженный голос? -- подумал юнга. -- Видно,
близость этих безобразных тварей таит в себе опасность!" Вильям угадал: Бен
действительно был встревожен. Конечно, находясь на борту большого судна,
можно было бы без страха глядеть на подплывавших акул. Но совсем другое дело
-- этот зыбкий помост, такой плоский, что ноги у них находились почти
вровень с водой: акулы легко могли напасть на них.
Матрос сам не раз был свидетелем таких случаев. И потому неудивительно,
что, по мере того как акулы приближались, он испытывал уже не тревогу, а
настоящий страх.
Но события развертывались так стремительно, что Брас не успел даже
подумать, что предпринять в случае нападения, а юнга -- расспросить его о
повадках белых акул.
Едва Бен договорил последние слова, как акула, плывшая впереди, яростно
хлестнула по воде своим широким, раздвоенным хвостом и, одним броском
кинувшись к плоту, ударилась об него с такой силой, что он чуть было не
перевернулся.
Вторая акула тоже метнулась к плоту, но, взяв почему-то в сторону,
вцепилась своей огромной пастью в выступ одного из брусьев плота и
перекусила его, словно брус был из пробкового дерева.
Мигом проглотив целиком огромный кусок, она перевернулась в воде,
собираясь ринуться в новую атаку.
Брас с Вильямом побросали удочки. Матрос инстинктивно схватился за
топор, юнга -- за гандшпуг, и вот уже оба стояли рядом, приготовившись к
новому нападению врага.
Оно не замедлило повториться. Только что нападавшая акула вернулась
первая. Стрелой устремилась она вперед, выскочив чуть не всем туловищем из
воды, и ее отвратительная морда очутилась над самым краем плота.
Еще секунда -- и шаткий плот перевернулся бы или погрузился бы в воду,
и тогда они достались бы акулам.
Но Бен Брас и его юный товарищ вовсе не собирались расстаться с жизнью,
не попытавшись нанести хотя бы один удар, защищая себя. И матрос
действительно нанес его--да такой, что мгновенно избавился от своего
противника.
Для большей устойчивости обхватив одной рукой весло, служившее мачтой,
другой он поднял топор и что было силы хватил им по гнусной образине. Удар,
направленный меткой и сильной рукой, пришелся по морде акулы как раз между
ноздрями.
Удачнее места для удара нельзя было и выбрать: нос у акулы -- один из
самых важных жизненных центров. Как ни велика акула, как ни сильна, но один
удар гандшпуга или простой дубины между ноздрями, нанесенный сильной и
уверенной рукой, -- и уже никогда больше хищнику не преследовать свою
добычу!
Так и случилось. Довольно было такого удара, какой отвесил ей Брас,
чтобы страшная тварь мгновенно перевернулась брюхом вверх. Раза два еще
взмахнула она своим огромным хвостом, по ее телу прошла сильная судорога, и
вот она уже поплыла по воде, недвижная, как бревно.
Вильяму меньше посчастливилось со своим противником, хотя ему все-таки
удалось отогнать его. Только чудище, ощерив свою огромную пасть, сунулось
головой на плот, как юнга, замахнувшись, угодил ему гандшпугом прямо между
челюстями.
Акула вцепилась в гандшпуг тройным рядом своих страшных зубов и, выбив
его одним движением головы из рук Вильяма, понеслась прочь, дробя его зубами
и глотая кусок за куском, словно это были хлеб или мясо.
Через несколько минут от гандшпуга осталось только несколько плавающих
по воде обломков. Но куда большим удовольствием было видеть, как акула,
превратившая гандшпуг в фарш, исчезла под водой и больше не показывалась!
Вильям и Брас удивились этому исчезновению; удовлетворила ли она свой
ненасытный аппетит деревянным лакомством или же испугалась при виде участи,
постигшей ее спутницу, гораздо более крупную, чем сама она,--так и осталось
для них неразрешенным. Да это и мало их интересовало -- важно было одно: они
избавились от ужасного хищника.
Решив, что акула убралась от них навсегда, и глядя на вторую,
перевернувшуюся белым брюхом кверху, они не смогли сдержать своей радости, и
над океаном раздался громкий, ликующий клич победы.
Убитая топором акула все еще шевелила плавниками, словно продолжая
плыть.
Человеку, незнакомому с особенностями этих океанских чудищ, могло
показаться, что она еще жива и в самом деле собирается уплыть. Но Бен Брас
знал, что это не так. Много он брал их на крюк приманкой, помогая потом
втаскивать на борт по сходням и рубить на куски. Бывалый матрос, много раз
пересекавший Атлантику, он хорошо изучил повадки этих прожорливых тварей,
так что на этот счет смело мог бы поспорить с любым кабинетным
ученым-естествоиспытателем, никогда не видавшим акулу в ее естественной
стихни. Брасу не раз приходилось наблюдать, как эту тварь втаскивали на борт
с проглоченным ею огромным стальным крюком, а потом, вспоров брюхо и вынув
внутренности, снова выбрасывали обратно в воду, и животное не только
шевелило плавниками, но даже отплывало на порядочное расстояние от корабля.
Более того, он видел однажды, как акулуразрезали надвое и отсекли ей голову,
и все-таки обе части туловища долго еще обнаруживали признаки жизни. Говорят
о живучести кошки или угря. Да акула перенесет смертельных мучений куда
больше, чем двадцать кошек, вместе взятых, и все-таки будет еще некоторое
время жить!
-- А здорово я ее трахнул! -- произнес, торжествуя, матрос при виде
плывущей вверх брюхом акулы.--Угодил ей в самую середку морды! Теперь не
станет к нам приставать... А где же твоя?
-- Вот она куда убралась! -- ответил юнга, показывая в ту сторону, куда
исчезла меньшая акула. -- Вырвала у меня из рук гандшпуг и изломала его в
куски. Видишь, там на воде плывет несколько обломков? Это все, что осталось
от нашего гандшпуга. Так рванула, что я выпустил его из рук. Едва на ногах
удержался.
-- Еще дешево отделался. Удивительно, как она тебя с плота не стащила
вместе с твоим гандшпугом. Хорошо, что ты вовремя его бросил. Думаю, теперь
она больше не сунет к нам носа после такого угощения. Моя-то, пожалуй, уж не
очухается... Черт возьми, и о чем это я думаю? Ведь моя акула может пойти ко
дну. Ну уж нет!.. Скорее, Вильм, давай мне сезень[8], надо привязать эту
рыбину, а то как бы она в самом деле не затонула. Н-да... Вздумали ловить
рыбу удочкой! Много бы мы наловили!.. Давай-ка привяжем акулу, и тогда
рыбьего мяса хватит нам на весь великий пост. Стань-ка на тот край плота, а
то как бы я не перетянул и не бултыхнулся в воду... Так, так...
Последние указания матрос сделал, успев уже завязать петлю на конце
протянутой ему Вильямом веревки. Миг -- и петля в воде. Вот он подвел ее к
пасти хищника -- и петля уже на морде. Еще миг -- и она затянута. Теперь
другой конец привязать к мачте, и дело готово. И ей уже не утонуть. А чтобы
акула не вздумала воскреснуть, Бен, перегнувшись через край плота, нанес
топором ряд сильных ударов по голове, отчего ее верхняя челюсть стала
похожей на колоду для рубки говядины в мясной. Теперь этой твари уже не
ожить!
-- Ну, Вильм, -- сказал Бен, -- вот у нас рыбы в избытке -- досыта
наедимся. Потерпи немного, я вырежу тебе такой кусочек, что ты пальчики
оближешь. Из самого нежного места у акулы-- возле хвоста... Возьмись за
веревку да подтяни ко мне эту тушу поближе, чтобы я смог достать до нее.
Юнга исполнил его приказание, а Бен, присев на корточки у самого края плота
и взявшись за хвостовой плавник, живо отмахнул ножом такой кусок, что даже
таким голодным, как они, его должно было хватить с избытком.
Излишне, конечно, говорить, что мясо акулы, как и летучую рыбу, они
съели сырым, ничуть не пострадав от этого. Сколько племен, живущих на
островах Южного моря, и вовсе не таких уж диких, едят мясо белой и синей
акулы сырым, не считая нужным его варить! Ни матрос, ни юнга тоже не видели
в этом необходимости. Но даже если бы у них и была возможность развести
огонь, они все равно не стали бы возиться со стряпней --слишком уж они были
голодны. И поэтому матрос и юнга без всяких церемоний пообедали сырым мясом
акулы.
Наевшись досыта и еще раз утолив жажду из самодельного "бака", наши
скитальцы почувствовали не только прилив новых сил, но и радостную веру в
будущее. Воспрянув духом, они принялись обсуждать: что бы еще такое сделать,
что предпринять, как спастись от смерти?
Да, опасность по-прежнему угрожала им. Если поднимется шторм или хотя
бы свежий ветер, они не только лишатся всех своих запасов воды и пищи, но и
самый плот разлетится вдребезги или погибнет во вспененных океанских волнах.
Счастье еще, что они находились в той части океана, где неделями подряд
царит полное затишье. Где-нибудь в высоких широтах--на юге или на севере--их
плот продержался бы недолго: при первой же буре ему бы несдобровать.
Умудренный опытом матрос хорошо это знал. Его беспокоило другое: гораздо
чаще в этих местах кораблям угрожает противоположная опасность--штили.
Недаром эти широты Атлантического океана ранние испанские мореплаватели
прозвали "Лошадиные Широты". Дело в том, что в те времена из Европы в Новый
Свет перевозили лошадей, и так как на кораблях, попадавших надолго в штиль,
не хватало пресной воды, то лошади гибли в огромном количестве и их трупы
выбрасывались за борт.
Гораздо более поэтичным и красивым именем те же испанцы прозвали другую
зону Атлантического океана -- за особенно тихий, ласково веющий здесь
ветерок--"Море Прекрасных Дам".
И так как Бен Брас знал, что штормы в "Лошадиных Широтах" явление очень
редкое, он был твердо уверен, что в конце концов они непременно спасутся, и
поэтому не сидел и минуты без дела.
При умелом хранении и экономном расходовании так удивительно
доставшихся им запасов воды и мяса акулы их могло хватить надолго.
За сохранность воды они не беспокоились: чтобы ее сберечь, было сделано
все, что можно; разве еще только следовало накрыть брезентовый "бак" сверху
куском сложенной в несколько раз парусины и тем предохранить его от
солнечных лучей.
Другое дело -- мясо акулы. Если не принять никаких мер, оно быстро
протухнет и станет негодным в пищу, и тогда, даже умирая от голода, они не
смогут к нему притронуться. Значит, надо что-то придумать. Посоветовавшись
между собой, матрос и юнга остановились на самом простом и легком способе в
условиях той знойной жары, какая царит в этих широтах: они решили провялить
мясо акулы, как вялят всякую другую рыбу. Для этого требуется только
разрезать его на тонкие пласты и развесить на веревках между
мачтами-веслами, а остальное докончат солнце, ветер и воздух. В таком виде
оно сможет сохраняться неделями, а то и месяцами.
Друзья тут же принялись за дело. Вильям снова подтянул огромную тушу
акулы поближе к плоту, а Бен, раскрыв свой матросский складной нож, стал
разрезать мясо на широкие, тонкие до прозрачности пласты.
Обрезав самые лакомые кусочки около хвоста, Бен велел юнге подтянуть к
нему акулу поближе и приготовился уже пластать остальную часть, как вдруг
громко paссмеялся.
Вильям обрадовался, увидев веселое лицо друга, -- последнее время это
так редко случалось.
-- В чем дело, Бен? -- улыбаясь, спросил он.
В ответ матрос, обняв рукой его за шею, заставил пригнуться к самой
воде:
-- Погляди в воду и скажи, что ты там видишь.
-- Где? -- спросил юнга, не понимая, куда смотреть,
-- Неужто ты не видишь этой диковинки на акульем брюхе?
-- Вижу, вижу! -- закричал Вильям, только сейчас разглядевший эту
"диковинку".-- Маленькая рыбка, да? Она шевелит головой, прижавшись к акуле.
Впрочем, маленькой она кажется только рядом с акулой. На самом деле она,
верно, не меньше фута в длину. Но что она делает в этом странном положении?
-- Что делает? Сосет акулу!
-- Сосет акулу?! Ты серьезно это говоришь, Бен?
-- А то как же? Она присосалась к ней так же прочно, как ракушка к
медной обшивке корабля, и не отстанет, пока я ее не стащу, что сейчас и
сделаю... Дай-ка поскорее веревку!
Мальчик протянул веревку и с любопытством стал следить за действиями
друга. Матрос, сделав такую же петлю, как ранее для акулы, быстро закинул ее
в воду и ловко обхватил ею туловище рыбы, казалось крепко-накрепко
присосавшейся к акуле. Впрочем, это не только казалось. Рыба и в самом деле
так прочно прикрепилась к брюху акулы, что Бен Брас при всей его силе с
трудом ее оторвал.
Резко дернув веревку, ему все-таки удалось оторвать паразита-рыбу и
втащить ее, живую, на плот, где она заметалась из стороны в сторону.
-- Эге, голубушка, ты хоть и ленивая, сама плавать не любишь, а если
захочешь удрать, только тебя и видели! -- сказал Бен и, чтобы этого не
случилось, пригвоздил рыбу ножом к плоту.
-- Что это за рыба, Бен? -- спросил Вильям, с интересом рассматривая
так странно выглядевшее и не менее странно попавшее к ним существо.
-- Прилипала! -- кратко ответил матрос.
-- Прилипала? Никогда о такой не слыхал. Почему она так называется?
-- Потому что она прилипает...
-- К чему?
-- К акуле. Ты разве не видел, как она прилипла к акульим соскам, a?
Xa-xa-xa!
-- Нет, Бен, это неправда! Ты просто шутишь! -- сказал Вильям,
заинтригованный словами друга.
-- Ладно уж, не стану тебя дурачить... Она и в самом деле прилипает к
акулам и почему-то только к белым. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы
она пристала к другой какой-нибудь акуле, а ведь их много -- и все разные. А
то, что она будто сосет ее и этим питается,-- враки, хотя люди так говорят и
даже называют ее "сосун-рыба". Но если тебе так скажут, не верь. Я-то уж
видел, что точно так же она присасывается и к медному днищу судна или к
подводной скале. А что она может высосать из меди или из камня? Как,
по-твоему, может она себе добыть из них пропитание?
-- Конечно, нет!
-- То-то и есть. Значит, она их не сосет. Я не раз вспарывал брюхо
такой рыбе, чтобы посмотреть, чем она питается, и видел только всяких мелких
водяных гадов -- их в океане тьма-тьмущая, и притом самых различных. Вот
давай и эту взрежем. Увидишь, у нее в брюхе то же самое.
-- А тогда зачем же она присасывается к акуле или к кораблю?
-- Мне говорили зачем. И мне кажется, что это больше похоже на правду,
чем чепуха, будто рыба присасывается к акуле или к медной обшивке корабля,
чтобы их сосать. На военном фрегате, где я прослужил два года, был один
ученый-доктор... Здорово он разбирался во всяких таких мудреных делах! Так
вот: он говорил, что прилипала очень плохо плавает. И это правильно: откуда
ей хорошо плавать, если у нее такие маленькие плавники? И будто поэтому она
и присасывается к акулам или к кораблям, чтобы ей не приходилось много
плавать и легче было перебираться с места на место. А к скале будто она
пристает, чтобы отдохнуть. Вздумается ей -- она от нее отцепится, поохотится
за добычей и опять вернется или к другому чему пристанет.
-- А что это у нее за странная штука на голове? Это благодаря ей она
присасывается?
-- Правильно, Вильм: с помощью этого щитка она и присасывается. И
заметь, малыш: если захочешь снять ее, потянув вверх или назад, ты ни за что
не оторвешь, сколько ни старайся. Даже я не мог бы этого сделать. Чтобы
сорвать с места, надо двинуть рыбу немножно вперед, как я сейчас сделал, или
оторвать по кускам, иначе ее не снимешь... Однако мы с тобой заболтались.
Давай-ка примемся опять за дело. А после, как опять проголодаемся,
полакомимся прилипалой. Вкуснее еды во всем свете не сыщешь. Я ее не раз
едал, когда бывал на островах Южных морей. Местные жители ловят ее удочкой.
Только тамошняя прилипала не чета этой--она фута три длиной, а то и
побольше,-- заключил матрос и принялся опять резать мясо акулы на широкие,
тонкие пласты.
Прилипала, или, как ее называют ученые, "эхенеис ремора",--одно из
самых своеобразных существ, населяющих океан. Но она своеобразна не так по
внешности, как по своим повадкам. Однако и внешность у нее тоже
довольно-таки странная. При виде ее невольно возникает мысль: вот самый
подходящий компаньон акуле, этому свирепому тирану океанских глубин. И
действительно, эта рыба -- ее постоянный спутник.
У прилипалы черное гладкое туловище с короткими, широко раздвинутыми
плавниками. Уродливой формы голова, громадный рот, причем нижняя челюсть
выдается вперед, далеко заходя за верхнюю, что придает особенное безобразие
ее физиономии, если можно назвать рыбью морду физиономией. Губы и челюсти
густо усеяны зубами, а глотка, небо и язык сплошь в коротких шипах. Глаза
темные, высоко поставленные. Присоска, находящаяся на голове, так называемый
щиток, состоит из нескольких поперечных складок, овалом установленных в ряд.
Все, что рассказывал Брас об этой рыбе, было совершенно правильно, но
он не упомянул о многих не менее интересных ее особенностях.
У прилипалы нет плавательного пузыря и очень слабо развиты плавники.
Поэтому, вероятно, она одарена, как бы в вознаграждение за то, что природа
ее так обделила, способностью прилипать к плавающим в океане существам или
предметам. Белая акула с ее медленными, крадущимися движениями хищника очень
подходит для этой цели. Она является для прилипалы одновременно и средством
передвижения и местом отдыха -- вот почему белая акула всегда плавает,
окруженная этими странными спутниками.
Прилипала присасывается и к другим предметам, плавающим на поверхности
воды: к бревну или к днищу корабля. Как утверждал матрос, случается ей
отдыхать и на подводной скале. Присасывается она и к черепахам, к китам,
даже к альбакорам размером покрупнее.
Питается прилипала главным образом креветками, моллюсками и тому
подобной океанской мелюзгой. Но через аппарат для присасывания никакой пищи
к ней не поступает, и, прилипнув к какому-нибудь животному, прилипала
совершенно не причиняет ему вреда. Этим аппаратом она пользуется лишь
иногда. А остальное время плавает вокруг--если можно так выразиться--"места
своего жительства", одновременно выслеживая себе добычу. Плавает она с
помощью поперечных движений хвоста, быстрых, но очень неровных и неуклюжих.
В свою очередь, прилипала является добычей для других рыб, вроде,
например, двузуба или альбакора. Зато акула щадит ее, как щадит она и
лоцман-рыбу, никогда не преследуя ни одной из них.
Прилипала бывает как совсем белого, так и черного цвета.
Часто они обе совместно сопровождают акулу. Белая прилипала, вероятно,
разновидность черной, так называемый альбинос.
Если акулу, подцепив на крюк, втащить на борт судна, то сопровождающие
ее прилипалы несколько дней будут, не отставая, плыть за судном. Тогда их
можно ловить удочкой, наживленной кусочком мяса: они клюют даже в самой
тихой воде. Но как только прилипала схватит приманку, надо немедленно
вытаскивать удочку, не то она тотчас же подплывет к борту корабля и так
крепко присосется к нему, что никакими усилиями ее не оторвешь.
Хорошо известны два вида прилипал. Один, о котором мы сейчас говорили,
самый распространенный. А другой, более крупного размера и реже
встречающийся, водится в Тихом океане и называется "эхенеис аустралис".
Последнего вида прилипала благообразнее своего сородича, быстрее плавает и
вообще более подвижна и активна.
Пожалуй, самой интересной подробностью в истории этой рыбы является
следующая. Оказывается, это та самая рыба, которую ранние испанские
мореплаватели знали под названием "ремора". Колумб видел ее на Кубе и
Ямайке, где туземцы с их помощью ловят черепах.
Делалось это так. Привязав пальмовую плетеную веревку к кольцу, которое
предварительно надевали на хвост реморы в самой узкой его части, между
брюшными и хвостовыми плавниками, они пускали рыбу обратно в воду. Другой
конец веревки привязывали к дереву или обматывали вокруг скалы на берегу.
Затем рыбе, закинутой на манер удочки, предоставлялась полная свобода делать
все, что ей нравится. Конечно, она первым делом присасывалась к одной из тех
крупных морских черепах, которые испокон веков славились своим нежным мясом
и подавались на пирах у знати и современными чревоугодниками ценятся так же,
как некогда ценились древними кациками[9] на острове Куба.
Время от времени охотник за черепахами посматривает за своей "удочкой".
Если веревка чрезмерно натянулась, значит, ремора уже прилипла к черепахе, и
тогда охотник вытягивает веревку с ее двойным грузом. Хороший удар дубинкой
по черепахе -- и добыча поймана.
Таким способом вылавливают черепах колоссального веса. Вытаскивая
ремору на веревке вместе с черепахой, ее тянут за хвост, то есть в таком
направлении, что она никак не может -- разве что рывок будет уж очень силен
-- оторваться от черепахи.
Самое удивительное, что так ловят черепах и в наше время на берегу
Мозамбика, и делают это люди, которые никогда не общались со старожилами
Вест-Индских островов и потому не могли научиться у них этому любопытному
способу использовать рыбу как удочку.
Более мелкие экземпляры этого вида рыб встречаются и в Средиземном
море. Эта рыба была хорошо известна еще в древние времена, и о ней много
рассказывают тогдашние писатели. Впрочем, как и большая часть таких существ,
наделенных какими-нибудь необычайными свойствами, она являлась скорее
предметом всяких фантастических небылиц, нежели реальной истории
естествознания. О ней, например, рассказывали, что она пристает к килю и
тянет корабль в противоположную сторону, пока тот не остановится. Ей
приписывали еще более удивительное свойство, уверяя, что если преступник,
убоявшись правосудия, хитростью сумеет накормить судью мясом этой рыбы, то
он надолго избавится от преследования закона, так как судья не скоро вынесет
ему обвинительный приговор.
Солнце уже садилось, когда матрос и юнга кончили разделывать акулу.
Плот теперь выглядел совсем по-иному. На веревках, протянутых в несколько
рядов между веслами-мачтами, были развешены широкие, тонкие пласты мяса
акулы. Издали все это множество висевших вплотную друг к другу беловатых
лоскутов можно было принять за парус.
Они и действовали наподобие паруса, подставляя поднявшемуся к вечеру
ветру довольно широкую поверхность и помогая таким образом плоту быстрее