Страница:
вырвалось восклицание, и оба они прервали работу.
Юнга вглядывался в океанскую даль, не отрывая глаз от какой-то точки.
Рядом стояла Лали и смотрела в туже сторону.
-- В чем дело, Вильм? -- нетерпеливо спросил матрос, подумав, не парус
ли увидел юноша.
Вильям и сам загорелся этой надеждой. Он заметил на горизонте какой-то
беловатый диск, который показался было ему поднятым парусом, но тут же
исчез, словно растаял в воздухе.
Вильяму стало стыдно, что он только зря поднял тревогу. Едва он
собрался оправдаться, как снова показалось что-то белое, поднимаясь к самому
небу. На сей раз все это заметили.
-- Вот, вот что я видел! -- сказал поднявший панику юнга, признаваясь в
своей ошибке.
-- Эх, малыш, если ты это принял за парус, -- возразил матрос, -- то ты
ошибаешься. Это кашалот выпускает свой фонтан, только и всего.
-- Да тут не один... -- сказал Вильям. -- Посмотрите вон туда, там их с
полдюжины!
-- Правильно, паренек! Только какое там с полдюжины, скажи лучше -- с
полсотни! Примерно столько и будет, никак не меньше. Ведь ты увидел шесть
фонтанов сразу!.. Да тут их большое стадо -- пожалуй, целый косяк!
-- Вот так штука! -- вскричал Снежок, рассмотрев китов. -- Они идут
сюда!
-- Верно... -- пробормотал бывший гарпунер; в тоне его не чувствовалось
радости по поводу такого открытия. -- Прямо на нас. Эх, не по душе мне
это!.. Они перекочевывают куда-то, это я вижу. Боже сохрани, попасться им на
пути в такое время -- да еще в такой лодчонке, как наша!
Услышав это, катамаранцы перестали возиться с парусом. Стадо китов,
которое делает переход или забавляется прыжками, -- зрелище настолько редкое
и в то же время захватывающее, что вызывает величайший интерес; и
путешественник, который оставит его без внимания, верно, должен быть
поглощен очень серьезными занятиями.
Как великолепны движения этих морских великанов, когда они, рассекая
волны, прокладывают себе путь в лазурной стихии, то вздымая ввысь перистые
столбы белого пара, то взметая свои широкие, веерообразные хвостовые
лопасти! Иногда они подскакивают на несколько футов вверх, а потом шлепаются
обратно в воду всем своим гигантским телом, вызывая такое волнение, что в
океане вздымаются громадные волны с белыми гребнями, словно изошел сильный
шторм.
Такие мысли проносились в голове у бывшего китобоя, когда он увидел,
что стадо кашалотов мчится прямо на их утлое суденышко. Он знал, что мертвая
зыбь, которая поднимается на пути у кита, идущего напролом, может потопить
самую большую лодку. А если хоть одному из этих китов, что несутся сейчас
прямо на них, вздумается мимоходом выпрыгнуть из воды, едва ли скитальцы
смогут что-нибудь поделать -- гичка разлетится в щепы.
Впрочем, уже не было времени размышлять над всякими случайностями. В
тот момент, когда катамаранцы впервые заметили китов, те находились на
расстоянии не более мили отсюда; а так как они двигались со скоростью десяти
узлов в час, то не прошло и нескольких минут, как передний был уже почти
рядом -- там, где находились лодка и покинутый плот.
Киты двигались довольно беспорядочно, хотя там и сям попадались группы
из четырех или пяти особей, которые шли стройной шеренгой. Стадо занимало
пространство около мили в окружности; и как раз в самом центре его, на
несчастье, покачивались на волнах две хрупкие скорлупки: гичка и брошенный
"Катамаран".
Это был один из самых громадных косяков, какие только приходилось
видеть Бену Брасу в своей жизни. В нем насчитывалось около сотни голов, все
взрослые самки с сосунками; среди них выделялся единственный старый
самец--вожак и защитник стада.
Не успел матрос кончить свои наблюдения, как кашалоты уже шли мимо;
море взволновалось на целые мили вокруг, как если бы пронесся шторм, оставив
после себя мертвую зыбь.
Киты проходили один за другим, плавно скользя по воде с такой грацией,
которая могла бы вызвать восхищение любого, кто наблюдал бы за ними из
безопасного места. Но люди, смотревшие с гички, трепетали, глядя на их
величественные движения, слыша их шумное дыхание, подобное грохоту прибоя.
Киты уже почти все прошли, и команда гички только что собралась
вздохнуть свободнее, как вдруг они заметили, что самый крупный в косяке,
старый самец, отстал от остальных и теперь идет прямо на них. Из воды
высовывались его голова и часть спины объемом в несколько морских саженей.
Время от времени он ударял хвостом по воде, словно подавал сигнал идущим
впереди, указывая им путь или предостерегая от грозящей опасности.
Злобой дышал весь облик "патриарха" морей. Едва заметив его, Бен
вскрикнул, предупреждая товарищей. Но крик вырвался у него лишь
инстинктивно: ничто уже не могло предотвратить грозную встречу.
Никто не успел не только сделать, но и подумать что-либо. Почти в тот
же самый миг, как раздался предостерегающий крик матроса, кит обрушился на
них. Все они почувствовали, как их с силой подбросило в воздух, словно
выстрелом из катапульты: и сразу же вслед за тем они полетели головой вниз,
в бездонную пучину океана.
Все четверо сейчас же вынырнули вновь. Матрос и Снежок, придя в себя
первыми, стали искать глазами гичку. Увы! Ее не было. На воде плавали
обломки: разбросанные в беспорядке весла, гандшпуги, оторванные доски и
другие предметы. Среди них барахтались фигурки, в которых можно было узнать
юнгу Вильяма и малютку Лали.
Картина мгновенно изменилась.
Раздалась команда: "Ход назад, на "Катамаран"! И через двадцать секунд
юнга уже плыл рядом с матросом к плоту. Туда же, посадив себе на левое плечо
Лали и рассекая волны, устремился и Снежок.
Еще минута -- и все четверо очутились на суденышке, которое покинули
так недавно. И на этот раз они спаслись от гибели в пучине океана!
В этом событии, только что приключившемся с ними, ничего загадочного не
было. Когда Бен Брас почувствовал страшный удар, он знал, кто его нанес.
Недаром он предупреждал других, какими опасностями грозит косяк
кашалотов во время перекочевки. Правда, спутники его сначала не представляли
этого, зато теперь они убедились воочию. Грозный час настал и вновь миновал.
Очутившись снова на плоту, они увидели, что ничто более не угрожает их
жизни.
Объяснений не требовалось. Обломанные доски с гички, плававшие в воде,
и потрясение, ими пережитое, достаточно красноречиво рассказывали, как все
произошло. Одним ударом хвоста снизу вверх старый самец разнес лодку
вдребезги с такой же легкостью, словно это была яичная скорлупа; обломки он
швырнул в воздух на несколько футов вверх вместе со всеми людьми и
предметами, находившимися в гичке.
Захотелось ли кашалоту сделать это назло или он просто решил
порезвиться, только на это морскому гиганту понадобилось не больше усилий,
чем отмахнуться от мухи. Позабавившись, старый самец поспешил вслед за
весело играющим косяком, скользя в волнах с таким невозмутимым видом, словно
ничего особенного не случилось.
В самом деле, для него ровно ничего не значило ни крушение, ни все, что
оно несло с собой. А вот для тех, кого он так бесцеремонно опрокинул, это
было настоящей трагедией.
Теперь только, когда катамаранцы довольно сносно устроились на плоту и
понемножку стали успокаиваться, они почувствовали всю глубину своего
несчастья.
Все их запасы были выброшены в море; весла и другие предметы их обихода
носились по волнам; и, что всего хуже, совершенно исчез из виду морской
сундучок матроса, который они недавно, спешно перебираясь на гичку, набили
до отказа акульим мясом. С таким тяжелым грузом он наверняка пошел ко дну,
унося с собой все ценные запасы. Правда, бочка с водой и маленький бочонок с
канарским еще не потонули--так тщательно они были закупорены. Но что толку в
питье, когда нет еды? А у них не осталось ни кусочка!
Несколько минут они ничего не делали, созерцая обломки -- зрелище
полнейшего разорения.
Можно было подумать, что это бездействие было вызвано отчаянием, под
влиянием которого они как бы оцепенели.
На самом деле причина была иная. Не такие они были люди, чтобы
отчаиваться. Они только и ждали удобного момента приняться за работу. А это
было невозможно, пока хотя немного не улеглась бы страшная мертвая зыбь,
поднятая китами.
На море вздымались волны, "громадные, как горы"; и плот, где
катамаранцы кое-как примостились, скорее на четвереньках, нежели стоя на
ногах, так сильно качало из стороны в сторону, что они едва удерживались на
нем.
Мало-помалу на океане установилось обычное спокойствие, и наши
скитальцы, успевшие за это время многое обдумать, принялись за дело.
У них пока еще не было какого-либо определенного плана на будущее.
Прежде всего им хотелось подобрать кое-какие обломки крушения,
рассеянные по волнам, и, если возможно, снова оснастить плот, на котором они
опять нашли себе пристанище.
К счастью, поблизости виднелась мачта -- она вместе с реей и
державшимся на ней парусом плавала неподалеку от разбитой лодки. Так как это
были наиболее нужные снасти, которых лишился "Катамаран", то теперь, когда
они нашлись, казалось, нетрудно будет восстановить плот в его первоначальном
виде.
Прежде всего следовало приложить все усилия, чтобы раздобыть хоть
какие-нибудь весла. А на это придется затратить немало времени и сил. На
лишенном снастей плоте не было даже палки, которая могла бы заменить весло.
Им пришлось грести руками.
За время их вынужденного безделья обломки крушения отнесло довольно
далеко -- вернее, плот, державшийся на воде благодаря пустым бочкам, проплыл
мимо них и ушел на несколько кабельтовых вперед.
Надо было идти против ветра -- и двигались они медленно, так медленно,
что с досады кровь вскипала.
Снежок уже собрался было прыгнуть за борт и пуститься за веслами
вплавь, но матрос об этом и слышать не хотел. Он тут же напомнил чернокожему
другу, какой опасностью грозят акулы, кишащие в воде. Правда, негр отнесся к
этому довольно легкомысленно, но более осторожный товарищ удержал его.
Набравшись терпения, они принялись вновь грести руками.
Наконец им удалось поймать два весла, и с этого момента работа пошла
живее.
Потом они нашли мачту и парус, выловили их из моря и втащили на плот;
опять водворили в надежное место бочонки с водой и вином; один за другим
подобрали рассеявшийся по океану инвентарь. Только железные инструменты и
топор затонули на дне Атлантического океана.
Но самым тягостным была потеря сундучка со съестными припасами. Это
было непоправимо и предвещало еще более страшное несчастье -- утрату жизни.
Снова смерть во всей своей мрачной неизбежности смотрела им в лицо. Они
очутились без всякой провизии. Ни крошки не сохранилось из всех тех запасов,
которые так заботливо и искусно собирались и заготовлялись впрок. Кроме
того, что было упаковано в сундучке, на плоту еще кое-где оставались
отдельные ломти вяленой рыбы. Их также перенесли в гичку, и, когда она
перевернулась, эти запасы тоже утонули.
Подбирая обломки крушения, катамаранцы искали свою провизию в надежде,
не удастся ли выловить хоть несколько затерявшихся кусков, но ничего не
нашлось. Те припасы, которые плавали на воде, были подхвачены либо акулами,
либо другими прожорливыми хищниками океана.
Впрочем, если бы даже нашим скитальцам и попались эти уцелевшие куски,
все равно в этот тяжкий момент они не прикоснулись бы к ним: пища, пробывшая
столько времени в морской воде, стала бы слишком соленой. Тем не менее они
знали, что настанет время, когда придется отбросить подобные причуды. И в
самом деле, через несколько часов все четверо почувствовали такие муки
голода, что теперь уже не отказались бы и от самой грубой и невкусной пищи.
С того момента, когда так спешно пришлось покинуть стоянку у туши кашалота,
им еще ни разу не удалось как следует поесть. Урывками, на ходу, они съедали
кусочек рыбы, выпивали глоток воды.
Как раз перед последней катастрофой они собрались закусить
по-настоящему. Но прежде чем приступить к обстоятельной трапезе, они ждали,
когда будет поставлен парус и лодка понесется своим путем.
Одним ударом хвоста кашалот разрушил весь тот уют, который они пытались
себе создать. К несчастью, крушение, так много уничтожившее, нисколько не
повлияло на их аппетит.
Время шло. Они продолжали трудиться в поте лица, подбирая обломки
крушения, а голод все усиливался; все четверо почувствовали, что таких
мучений они еще не испытывали с самого начала этого долгого и опасного
плавания.
Работа не спорилась у людей, почти до полусмерти измученных голодом.
Поместив в надежном месте различные предметы, подобранные в океане,
так, чтобы их не смыло обратно в воду, они принялись раздумывать, где бы
раздобыть новые запасы провизии.
Конечно, прежде всего они подумали о рыбах. Ведь только они и могли бы
послужить им пищей.
Воодушевленные прежними успехами в рыбной ловле, катамаранцы и сейчас
охотно занялись бы ею, если бы, к несчастью, обстоятельства не изменились.
Среди безвозвратно затерявшихся в море вещей оказались и крючки. А
гарпуны, послужившие им столь смертоносным оружием, так и остались в туше
кашалота. Они торчали в спине у мертвого великана, превращенные в
самодельный вертел для поджаривания мяса акулы. Словом, все железные
предметы, даже их собственные ножи, брошенные в гичку как попало, очутились
на дне морском.
Не осталось ни кусочка металла, из которого можно было бы смастерить
крючок, а если бы и удалось разыскать, что пользы в том? Все равно негде
достать хоть крошечку мяса для наживки.
Казалось, сколько ни ломай себе голову, нет ни малейшей возможности
наловить рыбы. С отчаянием в душе они были вынуждены в конце концов
отказаться от этой мысли.
В этот тяжкий час они вспомнили о кашалоте, но не о том выскочившем из
воды морском великане, чьи вражеские действия так неожиданно омрачили их
радужные перспективы; нет, им вспомнился убитый кашалот, у громадной туши
которого они недавно делали стоянку. Там, быть может, удастся раздобыть хотя
бы что-нибудь съестное. А если нет, найдется вдоволь китового мяса или жира.
Правда, мясо у кашалота жесткое, но жизнь поддержать оно все же может. Зато
там его столько, что можно битком набить провизионные склады для команды не
только большого корабля, но и целой эскадры!
Пожалуй, им и удалось бы найти обратный путь. Они шли по ветру -- ветер
же дул все еще с той стороны. Все расстояние, пройденное за ночь, можно
пройти обратно в короткое время.
Впрочем, даже в лучшем случае, если им придется бороться только со
стихиями, и то это будет трудным предприятием с сомнительным исходом.
На пути у них вставало препятствие, более страшное, чем сопротивление
ветра или опасение сбиться с курса.
Наверно, на покинутую стоянку вернулись их преследователи; и, быть
может, в этот момент они пришвартовывают свой плот к тому самому огромному
грудному плавнику, где еще так недавно стоял "Катамаран".
Поэтому мысль о том, чтобы вернуться к кашалоту, не встретила поддержки
и тут же была отклонена.
Мрачные думы терзали катамаранцев, пока они сидели и размышляли над
этим вопросом; мрачные, как эти ночные тучи, которые стремительно опускались
на море и окутывали их непроницаемой мглой.
Никогда еще они так не падали духом! И все же никогда они не были столь
близки к избавлению от всех бедствий. Этот самый тяжкий час уныния
предшествовал их спасению, так же как самый темный час ночи -- тот, который
предшествует дню.
Они и не пытались сдвинуться с того места, где застало их заходящее
солнце.
Наши скитальцы до сих пор еще не установили мачту с парусом, а
трудиться над веслами, казалось, не имело смысла. Стоило ли терять силы на
греблю, если все равно движешься так медленно! Да и вообще возникал вопрос:
что пользы и дальше держать курс на запад? Так или иначе, нет ни малейших
шансов добраться до твердой земли прежде, чем они умрут голодной смертью, А
умереть от голода они могут и не трогаясь с места. Такая смерть одинаково
мучительна, что здесь, что там. Не все ли равно, под какими широтами
проведут они последние минуты своей жизни?
Таково было состояние духа, в которое впали катамаранцы под влиянием
пережитых бедствий. Ими овладело какое-то оцепенение, напоминавшее скорее
бесчувствие отчаяния, чем покорность судьбе.
Так печально тянулось время в темноте и угрюмом молчании, как вдруг
одно незначительное обстоятельство заставило их встрепенуться. Это был голос
Бена Браса, предлагавшего ужинать. Услышав его со стороны, можно было
вообразить, что моряк сошел с ума. Но его товарищи так не думали. Они
поняли, что он имел в виду. И от них не укрылся тот нарочито жизнерадостный
тон, которым он хотел их подбодрить. Предложение, сделанное Беном, вовсе уж
не было такой бессмыслицей; правда, назвать "ужином" то, что он предлагал,
можно было только условно.
А впрочем, что за важность! Все же это было нечто такое, что могло
заменить ужин, правда, не столь существенный, как им хотелось бы. Но зато
это могло не только продлить им жизнь, но и на мгновение облегчить сердце от
гнетущей тяжести. То была чарка канарского.
Катамаранцы не забыли, чем они владеют. Иначе, пожалуй, они впали бы в
еще большее отчаяние. В бочке оставалось немного драгоценного виноградного
сока, надежно хранившегося в их старой "кладовой". До сих пор они
удерживались от соблазна пригубить его, сберегая на крайний случай. Теперь,
казалось, момент настал, и Бен Брас предложил на ужин чарку вина.
Разумеется, никто и не думал возражать против столь заманчивой
перспективы.
Вынули втулку из бочонка, взяли маленькую роговую мерку, найденную
среди обломков разбитой гички, тщательно прикрепили ее к бечевке, опустили в
бочонок и вынули оттуда, полную сладкого вина. И пошла она гулять вкруговую
-- от одного к другому; первыми коснулись ее хорошенькие губки маленькой
Лали. Еще и еще окунали чарку и наконец водворили втулку на прежнее место.
Так, без излишних церемоний, закончился этот ужин.
И не знаю, было ли то бодрящее действие вина или же наступила
естественная душевная реакция, обычно приходящая на смену отчаянию,--только
оба они, и матрос и Снежок, закупорив бочку, вновь принялись строить планы
на будущее. И снова робкая надежда закралась в их сердца. Беседа шла о том,
не попытаться ли немедленно, не теряя ни минуты, снова установить мачту и
поднять парус. Правда, ночь была черна, как смола, но что из того?
Можно проделать это и без света; а если понадобятся канаты, то--уж
будьте покойны!--они и с ними управятся без труда, будь ночь хоть вдесятеро
темнее. Так выразился по этому случаю Снежок, хотя это и казалось физически
невозможным.
Убеждая товарища, матрос приводил следующий довод: если идти вперед,
худа не будет. Раз двигателем будет парус, от них больше не потребуется
усилий, независимо от того, тронется ли плот или станет неподвижно на месте.
Конечно, рассуждение было малоубедительное. Вряд ли с его помощью можно
было добиться толку и убедить негра, по природе фаталиста, который порой
бывал весьма бездеятельным. Но Бен Брас пустил в ход еще один более
серьезный довод, и Снежок с готовностью согласился.
-- Только вперед! -- молвил Бен. -- Так скорей увидим судно, если оно
попадется на пути. А если заляжем здесь, что твоя колода, то как бы не
нагрянули сюда те мучители. Знаешь, ведь они идут с наветренной стороны да
еще под парусом... Если только не вернулись назад, к кашалоту. Ну, тогда нам
нечего их бояться. А впрочем, кто его знает: лучше принять меры. Давай
поставим napyc!
-- Вот славно, масса Брас! -- ответил Снежок, который и раньше
противился только для виду. -- Правильно вы говорите. Только скомандуйте --
и я отвечу: "Есть ставить парус!" Ветерок-то чудесный!.. Хотите -- примемся
за дело сию же минуту!
-- Ладно, -- откликнулся матрос, -- давай начнем! Натягивай парусину!
Чем скорей, тем лучше...
Больше они ни о чем не говорили. Изредка только передавались вполголоса
указания или приказ Бена, вместе со Снежком занятого установкой мачты на
"Катамаране". Как только с этим управились, поставили вертикально рею, туго
натянули и закрепили шкоты; и мокрый парус, поднятый снова, наполнился
ветром и с каким-то певучим звуком помчал плот по волнам.
Теперь "Катамаран" снова шел под парусом по своему прежнему курсу.
Казалось, для команды все опять стало по-старому, как было до встречи с
убитым кашалотом. К несчастью, это было далеко не так!
Обстоятельства изменились к худшему. Тогда у них еще оставалась
провизия; правда, на полный рацион не хватало, но все-таки имелись небольшие
запасы, рассчитанные на довольно продолжительное время. Более того, в их
распоряжении имелось кое-какое оружие и инструменты, при помощи которых они
в случае нехватки могли пополнить свои запасы.
Совсем другое было сейчас. "Катамаран" служил им все так же верно и
надежно, оснастка была та же, что и тогда, мореходные качества нисколько не
пострадали. Зато снабжение было уже не на прежней высоте, особенно
"продовольственный отдел", и это тяжко угнетало команду.
Вскоре уныние охватило их снова; но, несмотря на это, катамаранцы не
могли противиться сну. Пусть читатель вспомнит, что в прошлую ночь из-за
сильной бури они спали мало; да и в позапрошлую едва удалось чуть-чуть
вздремнуть -- так они заняты были поджариванием мяса акулы.
Истощенный организм настоятельно требовал отдыха. Все буквально с ног
валились -- и команда в полном составе отправилась на покой. Никто не
остался даже на вахте у руля.
Порешили на том: пустить плот по воле ветра, пусть идет куда хочет.
Дыхание небес! Только оно одно уносило "Катамаран" все дальше по его
пути.
Как далеко ушел плот, предоставленный самому себе, не записано в
вахтенном журнале. Засечено только время; известно, что полночь наступила
раньше, чем пробудился кто-либо из команды,--так крепко уснули все,
умаявшись с установкой паруса.
Первым очнулся Вильям.
Юнга никогда не спал крепко, а в эту ночь сон его был особенно
тревожен. На душе было неспокойно; еще прежде, чем он прилег отдохнуть, его
мучило какое-то неясное волнение. Меньше всего он боялся за собственную
судьбу. Хотя он и был еще молод, но уже чувствовал себя настоящим моряком и
не мог терзаться только эгоистическими соображениями -- он волновался за
малютку Лали.
Вот уже много дней, как он следил за переменой во всем облике этого
юного существа. Он замечал, как мало-помалу щеки ее становились все бледнее,
как быстро таяла ее маленькая фигурка. Сегодня, после этого страшного
потрясения, которое им всем пришлось вынести, юная креолочка особенно,
казалось, ослабела -- больше чем когда бы то ни было. И, засыпая, юнга
томился грустным предчувствием, что именно она сделается первой жертвой тех
тяжких испытаний, которые им еще сулит судьба, и что скоро-скоро это должно
свершиться.
Юношеская привязанность и тревога за милую ему девочку не давали юнге
заснуть крепко.
И хорошо, что так случилось, -- иначе, пожалуй, его не разбудило бы
яркое пламя, около полуночи вспыхнувшее на море, на траверзе "Катамарана". А
если бы он не проснулся, ни ему, ни его трем спутникам не пришлось бы,
пожалуй, больше увидеть человеческое лицо, разве только в предсмертной
агонии, взглянув в глаза друг другу.
Озарив далеко кругом темные воды океана, пламя осветило спящих
катамаранцев. Оно сверкнуло юнге прямо в глаза -- и Вильям проснулся.
Встрепенувшись, он смотрел на видение, которое поразило и в то же время
встревожило его. Да, сомнений быть не может -- это корабль или какое-то его
подобие; но таких кораблей юнга еще не встречал.
Казалось, судно объято огнем. Большие клубы дыма поднимались с палубы и
стлались над кормой, ярко озаренной огненными столбами, которые вздымались
ввысь перед фок-мачтой, достигая почти нижних вантов. Всякий непривычный к
такому зрелищу человек, едва взглянув, тотчас же подумал бы: на судне пожар!
А между тем Вильям уже должен был разбираться в том, что видел сейчас.
К несчастью, зрелище горящего корабля не было для него ново. Он сам был
очевидцем гибели судна, которое привезло его в Атлантический океан, да так и
оставило здесь по сей день, в страшнейшей опасности для жизни.
Но воспоминания об этом пожаре не очень-то помогли ему понять, что
сейчас творится у него перед глазами. Он видел, как на палубе "Пандоры" люди
метались в диком ужасе, спасаясь от пламени. Здесь же, на корабле, который
маячит вдали, бросается в глаза совершенно обратное. Он видит, как люди
стоят перед самыми огненными столбами и не только остаются спокойными вблизи
бушующего пламени, но как будто даже стараются разжечь его еще сильнее.
Подобное зрелище могло поразить ужасом и глубоко смутить даже самого
бывалого моряка. При виде этого невольно хотелось спросить: "Что это,
корабль-призрак или корабль в огне?"
Все эти наблюдения, так подробно нами описанные, отняли у юнги не более
десяти секунд. В мгновение ока одним взглядом охватил он это странное
зрелище, так неожиданно открывшееся перед ним. Ему и в голову не пришло
Юнга вглядывался в океанскую даль, не отрывая глаз от какой-то точки.
Рядом стояла Лали и смотрела в туже сторону.
-- В чем дело, Вильм? -- нетерпеливо спросил матрос, подумав, не парус
ли увидел юноша.
Вильям и сам загорелся этой надеждой. Он заметил на горизонте какой-то
беловатый диск, который показался было ему поднятым парусом, но тут же
исчез, словно растаял в воздухе.
Вильяму стало стыдно, что он только зря поднял тревогу. Едва он
собрался оправдаться, как снова показалось что-то белое, поднимаясь к самому
небу. На сей раз все это заметили.
-- Вот, вот что я видел! -- сказал поднявший панику юнга, признаваясь в
своей ошибке.
-- Эх, малыш, если ты это принял за парус, -- возразил матрос, -- то ты
ошибаешься. Это кашалот выпускает свой фонтан, только и всего.
-- Да тут не один... -- сказал Вильям. -- Посмотрите вон туда, там их с
полдюжины!
-- Правильно, паренек! Только какое там с полдюжины, скажи лучше -- с
полсотни! Примерно столько и будет, никак не меньше. Ведь ты увидел шесть
фонтанов сразу!.. Да тут их большое стадо -- пожалуй, целый косяк!
-- Вот так штука! -- вскричал Снежок, рассмотрев китов. -- Они идут
сюда!
-- Верно... -- пробормотал бывший гарпунер; в тоне его не чувствовалось
радости по поводу такого открытия. -- Прямо на нас. Эх, не по душе мне
это!.. Они перекочевывают куда-то, это я вижу. Боже сохрани, попасться им на
пути в такое время -- да еще в такой лодчонке, как наша!
Услышав это, катамаранцы перестали возиться с парусом. Стадо китов,
которое делает переход или забавляется прыжками, -- зрелище настолько редкое
и в то же время захватывающее, что вызывает величайший интерес; и
путешественник, который оставит его без внимания, верно, должен быть
поглощен очень серьезными занятиями.
Как великолепны движения этих морских великанов, когда они, рассекая
волны, прокладывают себе путь в лазурной стихии, то вздымая ввысь перистые
столбы белого пара, то взметая свои широкие, веерообразные хвостовые
лопасти! Иногда они подскакивают на несколько футов вверх, а потом шлепаются
обратно в воду всем своим гигантским телом, вызывая такое волнение, что в
океане вздымаются громадные волны с белыми гребнями, словно изошел сильный
шторм.
Такие мысли проносились в голове у бывшего китобоя, когда он увидел,
что стадо кашалотов мчится прямо на их утлое суденышко. Он знал, что мертвая
зыбь, которая поднимается на пути у кита, идущего напролом, может потопить
самую большую лодку. А если хоть одному из этих китов, что несутся сейчас
прямо на них, вздумается мимоходом выпрыгнуть из воды, едва ли скитальцы
смогут что-нибудь поделать -- гичка разлетится в щепы.
Впрочем, уже не было времени размышлять над всякими случайностями. В
тот момент, когда катамаранцы впервые заметили китов, те находились на
расстоянии не более мили отсюда; а так как они двигались со скоростью десяти
узлов в час, то не прошло и нескольких минут, как передний был уже почти
рядом -- там, где находились лодка и покинутый плот.
Киты двигались довольно беспорядочно, хотя там и сям попадались группы
из четырех или пяти особей, которые шли стройной шеренгой. Стадо занимало
пространство около мили в окружности; и как раз в самом центре его, на
несчастье, покачивались на волнах две хрупкие скорлупки: гичка и брошенный
"Катамаран".
Это был один из самых громадных косяков, какие только приходилось
видеть Бену Брасу в своей жизни. В нем насчитывалось около сотни голов, все
взрослые самки с сосунками; среди них выделялся единственный старый
самец--вожак и защитник стада.
Не успел матрос кончить свои наблюдения, как кашалоты уже шли мимо;
море взволновалось на целые мили вокруг, как если бы пронесся шторм, оставив
после себя мертвую зыбь.
Киты проходили один за другим, плавно скользя по воде с такой грацией,
которая могла бы вызвать восхищение любого, кто наблюдал бы за ними из
безопасного места. Но люди, смотревшие с гички, трепетали, глядя на их
величественные движения, слыша их шумное дыхание, подобное грохоту прибоя.
Киты уже почти все прошли, и команда гички только что собралась
вздохнуть свободнее, как вдруг они заметили, что самый крупный в косяке,
старый самец, отстал от остальных и теперь идет прямо на них. Из воды
высовывались его голова и часть спины объемом в несколько морских саженей.
Время от времени он ударял хвостом по воде, словно подавал сигнал идущим
впереди, указывая им путь или предостерегая от грозящей опасности.
Злобой дышал весь облик "патриарха" морей. Едва заметив его, Бен
вскрикнул, предупреждая товарищей. Но крик вырвался у него лишь
инстинктивно: ничто уже не могло предотвратить грозную встречу.
Никто не успел не только сделать, но и подумать что-либо. Почти в тот
же самый миг, как раздался предостерегающий крик матроса, кит обрушился на
них. Все они почувствовали, как их с силой подбросило в воздух, словно
выстрелом из катапульты: и сразу же вслед за тем они полетели головой вниз,
в бездонную пучину океана.
Все четверо сейчас же вынырнули вновь. Матрос и Снежок, придя в себя
первыми, стали искать глазами гичку. Увы! Ее не было. На воде плавали
обломки: разбросанные в беспорядке весла, гандшпуги, оторванные доски и
другие предметы. Среди них барахтались фигурки, в которых можно было узнать
юнгу Вильяма и малютку Лали.
Картина мгновенно изменилась.
Раздалась команда: "Ход назад, на "Катамаран"! И через двадцать секунд
юнга уже плыл рядом с матросом к плоту. Туда же, посадив себе на левое плечо
Лали и рассекая волны, устремился и Снежок.
Еще минута -- и все четверо очутились на суденышке, которое покинули
так недавно. И на этот раз они спаслись от гибели в пучине океана!
В этом событии, только что приключившемся с ними, ничего загадочного не
было. Когда Бен Брас почувствовал страшный удар, он знал, кто его нанес.
Недаром он предупреждал других, какими опасностями грозит косяк
кашалотов во время перекочевки. Правда, спутники его сначала не представляли
этого, зато теперь они убедились воочию. Грозный час настал и вновь миновал.
Очутившись снова на плоту, они увидели, что ничто более не угрожает их
жизни.
Объяснений не требовалось. Обломанные доски с гички, плававшие в воде,
и потрясение, ими пережитое, достаточно красноречиво рассказывали, как все
произошло. Одним ударом хвоста снизу вверх старый самец разнес лодку
вдребезги с такой же легкостью, словно это была яичная скорлупа; обломки он
швырнул в воздух на несколько футов вверх вместе со всеми людьми и
предметами, находившимися в гичке.
Захотелось ли кашалоту сделать это назло или он просто решил
порезвиться, только на это морскому гиганту понадобилось не больше усилий,
чем отмахнуться от мухи. Позабавившись, старый самец поспешил вслед за
весело играющим косяком, скользя в волнах с таким невозмутимым видом, словно
ничего особенного не случилось.
В самом деле, для него ровно ничего не значило ни крушение, ни все, что
оно несло с собой. А вот для тех, кого он так бесцеремонно опрокинул, это
было настоящей трагедией.
Теперь только, когда катамаранцы довольно сносно устроились на плоту и
понемножку стали успокаиваться, они почувствовали всю глубину своего
несчастья.
Все их запасы были выброшены в море; весла и другие предметы их обихода
носились по волнам; и, что всего хуже, совершенно исчез из виду морской
сундучок матроса, который они недавно, спешно перебираясь на гичку, набили
до отказа акульим мясом. С таким тяжелым грузом он наверняка пошел ко дну,
унося с собой все ценные запасы. Правда, бочка с водой и маленький бочонок с
канарским еще не потонули--так тщательно они были закупорены. Но что толку в
питье, когда нет еды? А у них не осталось ни кусочка!
Несколько минут они ничего не делали, созерцая обломки -- зрелище
полнейшего разорения.
Можно было подумать, что это бездействие было вызвано отчаянием, под
влиянием которого они как бы оцепенели.
На самом деле причина была иная. Не такие они были люди, чтобы
отчаиваться. Они только и ждали удобного момента приняться за работу. А это
было невозможно, пока хотя немного не улеглась бы страшная мертвая зыбь,
поднятая китами.
На море вздымались волны, "громадные, как горы"; и плот, где
катамаранцы кое-как примостились, скорее на четвереньках, нежели стоя на
ногах, так сильно качало из стороны в сторону, что они едва удерживались на
нем.
Мало-помалу на океане установилось обычное спокойствие, и наши
скитальцы, успевшие за это время многое обдумать, принялись за дело.
У них пока еще не было какого-либо определенного плана на будущее.
Прежде всего им хотелось подобрать кое-какие обломки крушения,
рассеянные по волнам, и, если возможно, снова оснастить плот, на котором они
опять нашли себе пристанище.
К счастью, поблизости виднелась мачта -- она вместе с реей и
державшимся на ней парусом плавала неподалеку от разбитой лодки. Так как это
были наиболее нужные снасти, которых лишился "Катамаран", то теперь, когда
они нашлись, казалось, нетрудно будет восстановить плот в его первоначальном
виде.
Прежде всего следовало приложить все усилия, чтобы раздобыть хоть
какие-нибудь весла. А на это придется затратить немало времени и сил. На
лишенном снастей плоте не было даже палки, которая могла бы заменить весло.
Им пришлось грести руками.
За время их вынужденного безделья обломки крушения отнесло довольно
далеко -- вернее, плот, державшийся на воде благодаря пустым бочкам, проплыл
мимо них и ушел на несколько кабельтовых вперед.
Надо было идти против ветра -- и двигались они медленно, так медленно,
что с досады кровь вскипала.
Снежок уже собрался было прыгнуть за борт и пуститься за веслами
вплавь, но матрос об этом и слышать не хотел. Он тут же напомнил чернокожему
другу, какой опасностью грозят акулы, кишащие в воде. Правда, негр отнесся к
этому довольно легкомысленно, но более осторожный товарищ удержал его.
Набравшись терпения, они принялись вновь грести руками.
Наконец им удалось поймать два весла, и с этого момента работа пошла
живее.
Потом они нашли мачту и парус, выловили их из моря и втащили на плот;
опять водворили в надежное место бочонки с водой и вином; один за другим
подобрали рассеявшийся по океану инвентарь. Только железные инструменты и
топор затонули на дне Атлантического океана.
Но самым тягостным была потеря сундучка со съестными припасами. Это
было непоправимо и предвещало еще более страшное несчастье -- утрату жизни.
Снова смерть во всей своей мрачной неизбежности смотрела им в лицо. Они
очутились без всякой провизии. Ни крошки не сохранилось из всех тех запасов,
которые так заботливо и искусно собирались и заготовлялись впрок. Кроме
того, что было упаковано в сундучке, на плоту еще кое-где оставались
отдельные ломти вяленой рыбы. Их также перенесли в гичку, и, когда она
перевернулась, эти запасы тоже утонули.
Подбирая обломки крушения, катамаранцы искали свою провизию в надежде,
не удастся ли выловить хоть несколько затерявшихся кусков, но ничего не
нашлось. Те припасы, которые плавали на воде, были подхвачены либо акулами,
либо другими прожорливыми хищниками океана.
Впрочем, если бы даже нашим скитальцам и попались эти уцелевшие куски,
все равно в этот тяжкий момент они не прикоснулись бы к ним: пища, пробывшая
столько времени в морской воде, стала бы слишком соленой. Тем не менее они
знали, что настанет время, когда придется отбросить подобные причуды. И в
самом деле, через несколько часов все четверо почувствовали такие муки
голода, что теперь уже не отказались бы и от самой грубой и невкусной пищи.
С того момента, когда так спешно пришлось покинуть стоянку у туши кашалота,
им еще ни разу не удалось как следует поесть. Урывками, на ходу, они съедали
кусочек рыбы, выпивали глоток воды.
Как раз перед последней катастрофой они собрались закусить
по-настоящему. Но прежде чем приступить к обстоятельной трапезе, они ждали,
когда будет поставлен парус и лодка понесется своим путем.
Одним ударом хвоста кашалот разрушил весь тот уют, который они пытались
себе создать. К несчастью, крушение, так много уничтожившее, нисколько не
повлияло на их аппетит.
Время шло. Они продолжали трудиться в поте лица, подбирая обломки
крушения, а голод все усиливался; все четверо почувствовали, что таких
мучений они еще не испытывали с самого начала этого долгого и опасного
плавания.
Работа не спорилась у людей, почти до полусмерти измученных голодом.
Поместив в надежном месте различные предметы, подобранные в океане,
так, чтобы их не смыло обратно в воду, они принялись раздумывать, где бы
раздобыть новые запасы провизии.
Конечно, прежде всего они подумали о рыбах. Ведь только они и могли бы
послужить им пищей.
Воодушевленные прежними успехами в рыбной ловле, катамаранцы и сейчас
охотно занялись бы ею, если бы, к несчастью, обстоятельства не изменились.
Среди безвозвратно затерявшихся в море вещей оказались и крючки. А
гарпуны, послужившие им столь смертоносным оружием, так и остались в туше
кашалота. Они торчали в спине у мертвого великана, превращенные в
самодельный вертел для поджаривания мяса акулы. Словом, все железные
предметы, даже их собственные ножи, брошенные в гичку как попало, очутились
на дне морском.
Не осталось ни кусочка металла, из которого можно было бы смастерить
крючок, а если бы и удалось разыскать, что пользы в том? Все равно негде
достать хоть крошечку мяса для наживки.
Казалось, сколько ни ломай себе голову, нет ни малейшей возможности
наловить рыбы. С отчаянием в душе они были вынуждены в конце концов
отказаться от этой мысли.
В этот тяжкий час они вспомнили о кашалоте, но не о том выскочившем из
воды морском великане, чьи вражеские действия так неожиданно омрачили их
радужные перспективы; нет, им вспомнился убитый кашалот, у громадной туши
которого они недавно делали стоянку. Там, быть может, удастся раздобыть хотя
бы что-нибудь съестное. А если нет, найдется вдоволь китового мяса или жира.
Правда, мясо у кашалота жесткое, но жизнь поддержать оно все же может. Зато
там его столько, что можно битком набить провизионные склады для команды не
только большого корабля, но и целой эскадры!
Пожалуй, им и удалось бы найти обратный путь. Они шли по ветру -- ветер
же дул все еще с той стороны. Все расстояние, пройденное за ночь, можно
пройти обратно в короткое время.
Впрочем, даже в лучшем случае, если им придется бороться только со
стихиями, и то это будет трудным предприятием с сомнительным исходом.
На пути у них вставало препятствие, более страшное, чем сопротивление
ветра или опасение сбиться с курса.
Наверно, на покинутую стоянку вернулись их преследователи; и, быть
может, в этот момент они пришвартовывают свой плот к тому самому огромному
грудному плавнику, где еще так недавно стоял "Катамаран".
Поэтому мысль о том, чтобы вернуться к кашалоту, не встретила поддержки
и тут же была отклонена.
Мрачные думы терзали катамаранцев, пока они сидели и размышляли над
этим вопросом; мрачные, как эти ночные тучи, которые стремительно опускались
на море и окутывали их непроницаемой мглой.
Никогда еще они так не падали духом! И все же никогда они не были столь
близки к избавлению от всех бедствий. Этот самый тяжкий час уныния
предшествовал их спасению, так же как самый темный час ночи -- тот, который
предшествует дню.
Они и не пытались сдвинуться с того места, где застало их заходящее
солнце.
Наши скитальцы до сих пор еще не установили мачту с парусом, а
трудиться над веслами, казалось, не имело смысла. Стоило ли терять силы на
греблю, если все равно движешься так медленно! Да и вообще возникал вопрос:
что пользы и дальше держать курс на запад? Так или иначе, нет ни малейших
шансов добраться до твердой земли прежде, чем они умрут голодной смертью, А
умереть от голода они могут и не трогаясь с места. Такая смерть одинаково
мучительна, что здесь, что там. Не все ли равно, под какими широтами
проведут они последние минуты своей жизни?
Таково было состояние духа, в которое впали катамаранцы под влиянием
пережитых бедствий. Ими овладело какое-то оцепенение, напоминавшее скорее
бесчувствие отчаяния, чем покорность судьбе.
Так печально тянулось время в темноте и угрюмом молчании, как вдруг
одно незначительное обстоятельство заставило их встрепенуться. Это был голос
Бена Браса, предлагавшего ужинать. Услышав его со стороны, можно было
вообразить, что моряк сошел с ума. Но его товарищи так не думали. Они
поняли, что он имел в виду. И от них не укрылся тот нарочито жизнерадостный
тон, которым он хотел их подбодрить. Предложение, сделанное Беном, вовсе уж
не было такой бессмыслицей; правда, назвать "ужином" то, что он предлагал,
можно было только условно.
А впрочем, что за важность! Все же это было нечто такое, что могло
заменить ужин, правда, не столь существенный, как им хотелось бы. Но зато
это могло не только продлить им жизнь, но и на мгновение облегчить сердце от
гнетущей тяжести. То была чарка канарского.
Катамаранцы не забыли, чем они владеют. Иначе, пожалуй, они впали бы в
еще большее отчаяние. В бочке оставалось немного драгоценного виноградного
сока, надежно хранившегося в их старой "кладовой". До сих пор они
удерживались от соблазна пригубить его, сберегая на крайний случай. Теперь,
казалось, момент настал, и Бен Брас предложил на ужин чарку вина.
Разумеется, никто и не думал возражать против столь заманчивой
перспективы.
Вынули втулку из бочонка, взяли маленькую роговую мерку, найденную
среди обломков разбитой гички, тщательно прикрепили ее к бечевке, опустили в
бочонок и вынули оттуда, полную сладкого вина. И пошла она гулять вкруговую
-- от одного к другому; первыми коснулись ее хорошенькие губки маленькой
Лали. Еще и еще окунали чарку и наконец водворили втулку на прежнее место.
Так, без излишних церемоний, закончился этот ужин.
И не знаю, было ли то бодрящее действие вина или же наступила
естественная душевная реакция, обычно приходящая на смену отчаянию,--только
оба они, и матрос и Снежок, закупорив бочку, вновь принялись строить планы
на будущее. И снова робкая надежда закралась в их сердца. Беседа шла о том,
не попытаться ли немедленно, не теряя ни минуты, снова установить мачту и
поднять парус. Правда, ночь была черна, как смола, но что из того?
Можно проделать это и без света; а если понадобятся канаты, то--уж
будьте покойны!--они и с ними управятся без труда, будь ночь хоть вдесятеро
темнее. Так выразился по этому случаю Снежок, хотя это и казалось физически
невозможным.
Убеждая товарища, матрос приводил следующий довод: если идти вперед,
худа не будет. Раз двигателем будет парус, от них больше не потребуется
усилий, независимо от того, тронется ли плот или станет неподвижно на месте.
Конечно, рассуждение было малоубедительное. Вряд ли с его помощью можно
было добиться толку и убедить негра, по природе фаталиста, который порой
бывал весьма бездеятельным. Но Бен Брас пустил в ход еще один более
серьезный довод, и Снежок с готовностью согласился.
-- Только вперед! -- молвил Бен. -- Так скорей увидим судно, если оно
попадется на пути. А если заляжем здесь, что твоя колода, то как бы не
нагрянули сюда те мучители. Знаешь, ведь они идут с наветренной стороны да
еще под парусом... Если только не вернулись назад, к кашалоту. Ну, тогда нам
нечего их бояться. А впрочем, кто его знает: лучше принять меры. Давай
поставим napyc!
-- Вот славно, масса Брас! -- ответил Снежок, который и раньше
противился только для виду. -- Правильно вы говорите. Только скомандуйте --
и я отвечу: "Есть ставить парус!" Ветерок-то чудесный!.. Хотите -- примемся
за дело сию же минуту!
-- Ладно, -- откликнулся матрос, -- давай начнем! Натягивай парусину!
Чем скорей, тем лучше...
Больше они ни о чем не говорили. Изредка только передавались вполголоса
указания или приказ Бена, вместе со Снежком занятого установкой мачты на
"Катамаране". Как только с этим управились, поставили вертикально рею, туго
натянули и закрепили шкоты; и мокрый парус, поднятый снова, наполнился
ветром и с каким-то певучим звуком помчал плот по волнам.
Теперь "Катамаран" снова шел под парусом по своему прежнему курсу.
Казалось, для команды все опять стало по-старому, как было до встречи с
убитым кашалотом. К несчастью, это было далеко не так!
Обстоятельства изменились к худшему. Тогда у них еще оставалась
провизия; правда, на полный рацион не хватало, но все-таки имелись небольшие
запасы, рассчитанные на довольно продолжительное время. Более того, в их
распоряжении имелось кое-какое оружие и инструменты, при помощи которых они
в случае нехватки могли пополнить свои запасы.
Совсем другое было сейчас. "Катамаран" служил им все так же верно и
надежно, оснастка была та же, что и тогда, мореходные качества нисколько не
пострадали. Зато снабжение было уже не на прежней высоте, особенно
"продовольственный отдел", и это тяжко угнетало команду.
Вскоре уныние охватило их снова; но, несмотря на это, катамаранцы не
могли противиться сну. Пусть читатель вспомнит, что в прошлую ночь из-за
сильной бури они спали мало; да и в позапрошлую едва удалось чуть-чуть
вздремнуть -- так они заняты были поджариванием мяса акулы.
Истощенный организм настоятельно требовал отдыха. Все буквально с ног
валились -- и команда в полном составе отправилась на покой. Никто не
остался даже на вахте у руля.
Порешили на том: пустить плот по воле ветра, пусть идет куда хочет.
Дыхание небес! Только оно одно уносило "Катамаран" все дальше по его
пути.
Как далеко ушел плот, предоставленный самому себе, не записано в
вахтенном журнале. Засечено только время; известно, что полночь наступила
раньше, чем пробудился кто-либо из команды,--так крепко уснули все,
умаявшись с установкой паруса.
Первым очнулся Вильям.
Юнга никогда не спал крепко, а в эту ночь сон его был особенно
тревожен. На душе было неспокойно; еще прежде, чем он прилег отдохнуть, его
мучило какое-то неясное волнение. Меньше всего он боялся за собственную
судьбу. Хотя он и был еще молод, но уже чувствовал себя настоящим моряком и
не мог терзаться только эгоистическими соображениями -- он волновался за
малютку Лали.
Вот уже много дней, как он следил за переменой во всем облике этого
юного существа. Он замечал, как мало-помалу щеки ее становились все бледнее,
как быстро таяла ее маленькая фигурка. Сегодня, после этого страшного
потрясения, которое им всем пришлось вынести, юная креолочка особенно,
казалось, ослабела -- больше чем когда бы то ни было. И, засыпая, юнга
томился грустным предчувствием, что именно она сделается первой жертвой тех
тяжких испытаний, которые им еще сулит судьба, и что скоро-скоро это должно
свершиться.
Юношеская привязанность и тревога за милую ему девочку не давали юнге
заснуть крепко.
И хорошо, что так случилось, -- иначе, пожалуй, его не разбудило бы
яркое пламя, около полуночи вспыхнувшее на море, на траверзе "Катамарана". А
если бы он не проснулся, ни ему, ни его трем спутникам не пришлось бы,
пожалуй, больше увидеть человеческое лицо, разве только в предсмертной
агонии, взглянув в глаза друг другу.
Озарив далеко кругом темные воды океана, пламя осветило спящих
катамаранцев. Оно сверкнуло юнге прямо в глаза -- и Вильям проснулся.
Встрепенувшись, он смотрел на видение, которое поразило и в то же время
встревожило его. Да, сомнений быть не может -- это корабль или какое-то его
подобие; но таких кораблей юнга еще не встречал.
Казалось, судно объято огнем. Большие клубы дыма поднимались с палубы и
стлались над кормой, ярко озаренной огненными столбами, которые вздымались
ввысь перед фок-мачтой, достигая почти нижних вантов. Всякий непривычный к
такому зрелищу человек, едва взглянув, тотчас же подумал бы: на судне пожар!
А между тем Вильям уже должен был разбираться в том, что видел сейчас.
К несчастью, зрелище горящего корабля не было для него ново. Он сам был
очевидцем гибели судна, которое привезло его в Атлантический океан, да так и
оставило здесь по сей день, в страшнейшей опасности для жизни.
Но воспоминания об этом пожаре не очень-то помогли ему понять, что
сейчас творится у него перед глазами. Он видел, как на палубе "Пандоры" люди
метались в диком ужасе, спасаясь от пламени. Здесь же, на корабле, который
маячит вдали, бросается в глаза совершенно обратное. Он видит, как люди
стоят перед самыми огненными столбами и не только остаются спокойными вблизи
бушующего пламени, но как будто даже стараются разжечь его еще сильнее.
Подобное зрелище могло поразить ужасом и глубоко смутить даже самого
бывалого моряка. При виде этого невольно хотелось спросить: "Что это,
корабль-призрак или корабль в огне?"
Все эти наблюдения, так подробно нами описанные, отняли у юнги не более
десяти секунд. В мгновение ока одним взглядом охватил он это странное
зрелище, так неожиданно открывшееся перед ним. Ему и в голову не пришло