Томас Рид. Жена-девочка

   - Он, конечно, будет сопротивляться. Он не был бы Диком Свинтоном, если бы помог мне в этом - я достаточно хорошо знаю этого пройдоху. Но я не оставил ему никакого шанса выкрутиться. Удар перчаткой по лицу, не говоря уж об угрозе плюнуть ему в лицо - при свидетельстве двух странных джентльменов, наблюдавших это! Если он не законченный трус, он не осмелится оставить все это без ответа.
   - Конечно, он вызовет меня, и что я буду после этого делать? Трое или четверо товарищей, с которыми я успел наладить хорошие отношения - все они не друзья мне, ни один из них. Кроме того, разве кто-нибудь из них обязан заботиться обо мне после такого недолгого знакомства?
   - Что же мне делать? Телеграфировать Графу? - продолжил он после паузы, размышляя. - Он сейчас в Нью-Йорке, я знаю, и я уверен, что он без промедления пришел бы мне на помощь. Это дело только бы восхитило его, старого рубаку, - теперь, когда Мексиканская кампания завершилась, он рад был бы снова обнажить свой справедливый меч. Входите! Кто это бесцеремонно стучит в дверь честного джентльмена в столь поздний час?
   Еще не было и 5 часов утра. За окнами гостиницы можно было услышать стук колес экипажей, которые развозили по домам последних возвращающихся с бала гуляк.
   - Навряд ли Свинтон послал своего эмиссара в такой час. Входите!
   За открывшейся дверью показался ночной портье, работник гостиницы.
   - Ну, что вам угодно, мой дорогой?
   - Один джентльмен желает видеть вас, сэр.
   - Приведите его!
   - Он просил меня, сэр, передать вам свои извинения за то, что потревожил вас в столь ранний час. Только потому, что у него к вам очень важное дело.
   - Что за вздор! С чего бы это он говорит в таком духе? Друг Дика Свинтона более деликатный джентльмен, чем он сам?
   Последняя реплика была сказана тихо и не предназначалась служащему гостиницы.
   - Он сказал, сэр, - продолжил портье, - что прибыл пароходом...
   - Пароходом?
   - Да, сэр, пароходом из Нью-Йорка. Он прибыл только что.
   - Да-да, я слышал гудок парохода. Ну, дальше?
   - Тот, кто прибыл пароходом, - он думал... он думал...
   - Черт побери! Это мой давний друг, не надо утруждать себя, передавая его мысли в вашем изложении. Где он? Проведите его ко мне, и пускай он выскажется сам.
   - Из Нью-Йорка? - продолжил Майнард после того, как швейцар удалился. Кто же мог пожаловать ко мне оттуда? И что за столь важное дело, чтобы разбудить человека в половине пятого утра? - ведь он, наверное, полагал, что я сплю - но, на его счастье, я не в постели. Или столица Британской империи горит, и Фернандо Вуд, подобно Нерону, веселится на его руинах? Ба! Розенвельд!
   - Майнард!
   Они обменялись приветствием, по которому можно было понять, что встреча их была неожиданной и после долгой разлуки. Друзья обнялись - их пылкая давняя дружба не ограничилась простым рукопожатием. Оба активных участника недавней Мексиканской кампании воевали бок о бок, под градом пуль в нелегких сражениях. Их дружбу скрепил крайне тяжелый штурм Чапультепека, когда смертельный столб огня, выпущенный из пушки, повалил на землю не одного контрэскарпа, и смешавшаяся кровь погибших струёй стекала в канаву.
   С тех пор они расстались и не видели друг друга. Неудивительно поэтому, что их встреча пробудила эти воспоминания и была очень трогательной.
   Несколько минут ни один из них не был в состоянии сказать что-либо связное. Они обменивались лишь восклицаниями. Майнард первым сумел прийти в себя.
   - Да благословит тебя Господь, дорогой мой Граф! - сказал он. - Мой великий учитель военной науки. Как же я рад тебя видеть!
   - Не больше, чем я тебя, дорогой друг!
   - Но скажи, какое дело привело тебя сюда? Я не ожидал тебя, но вот странное совпадение: я как раз в этот момент думал о тебе!
   - Я здесь, чтобы встретиться с тобой - и мне нужен именно ты!
   - Ах! Для чего же, мой дорогой Розенвельд?
   - Ты сказал, что я твой учитель военной науки. Пусть будет так. Но ученик теперь превзошел многих, включая и своего учителя, - он стал знаменит и известен повсюду. Именно поэтому я здесь.
   - Выкладывай, что случилось, Граф!
   - Лучше прочитай вот это, чтобы избавить меня от долгих объяснений. Как видишь, письмо адресовано лично тебе.
   Майнард взял запечатанный конверт, который вручил ему друг. На конверте было написано:
   КАПИТАНУ МАЙНАРДУ.
   Вскрыв конверт, он прочитал:
   "Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке, ввиду последних известий из Европы, надеется, что светлые идеи свободы еще не подавлены на их древней родине. Они приняли решение снова вернуться туда и принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине. Впечатленные храбростью, показанной Вами в последней Мексиканской войне, и Вашим теплым отношением к нашим соотечественникам, воевавшим с Вами, а также зная Вашу приверженность идеям свободы, они единодушно решили предложить Вам возглавить это предприятие. Представляя опасность, которой Вы подвергнетесь, а также учитывая Вашу храбрость, они могут Вам обещать, что никакая другая награда не заменит Вам всеобщей любви и благодарности немецкого народа. Чтобы Вы могли доказать это, они предлагают Вам доверие и всеобщую преданность нации. Ответьте нам, готовы ли вы принять это предложение?"
   Примерно полдюжины человек подписалось под этим письмом, и Майнард бегло пробежал список. Он знал этих людей и слышал об их движении.
   - Я принимаю предложение, - сказал он после нескольких секунд раздумья. - Ты можешь вернуться и передать мой положительный ответ комитету.
   - Вернуться и передать ответ! Мой дорогой Майнард, я приехал, чтобы вернуться с тобой!
   - Я лично должен приехать?
   - Сегодня же. Восстание в Бадене началось, и ты отлично знаешь, что революция не будет ждать. Важен каждый час. Они ждут твоего прибытия следующим пароходом. Я надеюсь, что ничто не сможет помешать тебе немедленно уехать? Что? Есть какая-то помеха?
   - Да, это так, есть кое-что - я не могу уехать немедленно.
   - Это случайно не женщина? Нет-нет! Ты выше этого.
   - Нет, не женщина.
   Майнард сказал это, но на его лице появилось странное выражение, как будто он что-то скрывал.
   - Нет-нет! - продолжал он с натянутой улыбкой. - Не женщина. Это всего лишь один человек и всего лишь одно дело к нему.
   - Объясните, капитан! Кто или что это?
   - Хорошо, это просто ссора. Около часа назад я ударил этого человека по лицу.
   - Ха!
   - Сегодня вечером здесь, в гостинице, был бал.
   - Я знаю об этом. Я встретил нескольких людей, покидавших бал. Ну и что же?
   - Там была молодая леди...
   - Я так и думал. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о дуэли, в которой не была бы замешана леди, молодая или старая? Извини, что я тебя прервал.
   - В конце концов, - сказал Майнард, очевидно, изменяя тактику, - я не должен был говорить тебе о ней. Она почти или совершенно непричастна к этому. Это произошло в баре уже после того, как бал закончился, и она уже в то время спала, как я полагаю.
   - Тогда оставьте ее в покое, пусть себе спит.
   - Я зашел в бар, чтобы взять стакан крепкого напитка и выпить на ночь. Я стоял у стойки, когда услышал, что кто-то произнес в разговоре мое имя. Трое людей находились вблизи от меня и вели довольно торопливую беседу; вскоре я выяснил, что разговор был обо мне. Они много выпили и не замечали меня.
   - Одного из них я знавал в Англии, когда мы оба служили в Британских войсках.
   - Двух других - я предполагаю, что они американцы - я впервые увидел приблизительно два дня назад. Я стал участником небольшой стычки с ними, о которой не буду распространяться, чтоб не отвлекать тебя; хотя я более чем наполовину был уверен, что они пришлют мне вызов на дуэль. Этого, однако, не произошло, и ты можешь себе представить, что это за типы.
   - Это был мой бывший знакомый по Британской армии, и он позволил себе вольности насчет моего характера, когда отвечал на вопросы своих собутыльников.
   - Что же он им сказал?
   - Сплошную ложь; и самым наглым оскорблением было то, что меня выгнали из Британской армии! В то время как это случилось именно с ним! После этого...
   - После этого ты выгнал его из бара. Я полагаю, что ты потренировался на нем в ударах ногами!
   - Нет, я не был столь груб. Я всего лишь ударил его по щеке моей перчаткой, а затем вручил ему мою визитную карточку.
   - По правде говоря, когда мне сказали о твоем появлении, я подумал, что это был его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я удивился, что он направил ко мне посыльного так скоро.
   - Я рад, что пришел ты, Граф. Я был в серьезном затруднении: я не знаком здесь ни с одним человеком, который смог бы стать моим секундантом. Я полагаю, что могу рассчитывать на тебя?
   - О да, конечно, - ответил Граф так беззаботно, как будто его просили угостить сигарой. - Но, - добавил он, - нет ли какого-нибудь способа избежать этой дуэли?
   Этот вопрос ни в коей мере не был проявлением малодушия. Даже беглого взгляда на Графа Розенвельда было достаточно, чтобы исключить подобное.
   Сорока лет от роду или более, с усами и бакенбардами, в которых только-только начала появляться седина, с настоящей военной выправкой - он с первого взгляда производил впечатление человека, имевшего в своей жизни богатую практику участия в самых жестоких дуэлях. И то же время он не производил впечатления хулигана или задиры. Напротив, в его характере можно было обнаружить мягкость и доброту - но, когда было необходимо, он изменял им, проявляя на твердость и бескомпромиссность.
   И вот, такая перемена произошла с ним сейчас, когда Майнард решительно ответил:
   - Нет.
   - Проклятье! - прошипел он по-французски. - Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина - проклятие человечества!
   - Есть у тебя какие-либо соображения, - продолжил он после этой невежливой тирады, - когда этот господин пришлет своих секундантов?
   - Это невозможно предсказать. В течение этого дня, я полагаю. Не должно быть никакой причины для отсрочки, насколько я понимаю. Небесам было угодно, чтобы мы с ним, хорошо знакомые друг с другом, оказались рядом в одной гостинице.
   - Вызов пришлют через некоторое время, в течение дня. Стреляться или драться как-то по-другому вы будете, возможно, завтра утром. Отсюда нет железной дороги, а пароход отходит только раз в день, в 7 часов вечера. Таким образом, мы потеряем целых двадцать четыре часа! Про-кля-тье-е-е!
   Граф Розенвельд произнес вслух эти подсчеты, теребя свои огромные усы и смотря на некую точку под ногами.
   Майнард молчал.
   Граф продолжил свои несвязные речи, время от времени произнося громкие восклицания вперемешку на французском, английском, испанском и немецком языках.
   - О, Небеса, я знаю, что делать! - вдруг воскликнул он, вскочив с места. - Я знаю, Майнард, я знаю!
   - Что тобой, мой дорогой Граф?
   - Я знаю, как сэкономить время! Мы вернемся в Нью-Йорк на пароходе ближайшим вечером!
   - Но не избежав дуэли! Я полагаю, что ты учел это в твоих расчетах?
   - Конечно, учел! Мы будем участвовать в дуэли и все равно успеем вовремя.
   Если бы Майнард не был тонким деликатным человеком, он сразу бы выразил свое сомнение в этом утверждении.
   Но он просто попросил друга разъяснить ему подробности.
   - Все очень просто, - ответил Граф. - Ты был пострадавшим, и, таким образом, ты имеешь право выбрать время дуэли и вид оружия. Оружие сейчас неважно. Главное - время, которое нам так нужно сейчас.
   - Ты хотел бы, чтобы я дрался сегодня?
   - Хотел бы, и так оно и будет.
   - А что, если вызов будет сделан слишком поздно - скажем, вечером?
   - Черт побери! - произнес Граф распространенное мексиканское ругательство. - Я меньше всего думаю об этом. Вызов должен прибыть достаточно рано, если ваш соперник джентльмен. Я знаю, как вынудить его сделать это вовремя.
   - Как именно?
   - Ты напишешь ему, - то есть я напишу, что ты вынужден покинуть Ньюпорт сегодня вечером; очень важное дело внезапно заставляет тебя уехать отсюда далеко. Обратись к нему, чтобы он как человек чести прислал свой вызов немедленно, так, чтобы ты с ним успел сразиться. Если он откажется, то ты в соответствии со всеми законами чести будешь считаться свободным и сможешь уехать в любое время, когда пожелаешь.
   - Это будет означать, что я сам вызвал его на дуэль. Будет ли это корректно?
   - Конечно, будет! Я отвечаю за это. Все будет полностью соответствовать нормам - строго согласно кодексу.
   - Что ж, тогда я согласен.
   - Довольно! Я должен приступить к составлению письма. Это привычное дело для меня, но потребует некоторой работы ума. Где у тебя ручка и чернила?
   Майнард указал на стол, где были все необходимые письменные принадлежности.
   Придвинув стул, Розенвельд сел за стол.
   И вот, взяв ручку и быстро начертав на листе положенные этикетом начальные приветственные фразы, он продолжил далее сочинять письмо-вызов, как человек, сильно заинтересованный в том, чтобы письмо возымело действие. Думая о революции в Бадене, он изо всех сил стремился поскорее устроить своему другу предстоящую дуэль, или освободить его от нее, чтобы оба смогли принять участие в борьбе за свободу на своей любимой родине.
   Послание вскоре было написано, аккуратно скопировано, и копия вложена в конверт. При этом Майнарду даже не было позволено прочитать его до конца!
   Письмо было адресовано мистеру Ричарду Свинтону и передано ему служащим гостиницы в тот момент, когда в коридорах Океанхауза послышался громкий удар гонга, возвестивший о начале завтрака для гостей.
   ГЛАВА XIV
   ПРОСЬБА УСКОРИТЬ ДУЭЛЬ
   Первый же удар гонга прервал сон мистера Свинтона.
   Спрыгнув со своей кушетки, он принялся расхаживать по комнате большими шагами, слегка пошатываясь.
   На нем было то же платье, что и на вчерашнем балу, кроме перчаток цвета соломы.
   Но он не думал ни о платье ни о туалете. Его тревожные мысли сосредоточились совсем на другом, чтобы он обращал внимание на собственный вид. Несмотря на то, что голова его сильно кружилась от вчерашней выпивки, он достаточно отчетливо вспомнил события прошедшей ночи. Да, он очень хорошо помнил, что произошло.
   Мысли его были самые разнообразные. Майнард знал его давно, и, возможно, ему была известна неприятная и постыдная история, произошедшая со Свинтоном. Если бы его соперник предал эту историю огласке, великолепная идея Свинтона была бы загублена на корню.
   Но это было ничто по сравнению с мыслями об его позоре - пятно на его лице от пощечины могло быть стерто лишь с риском для жизни.
   Эта мысль приводила его в дрожь, и он продолжал ходить в тревоге по комнате. Его волнение было слишком заметно, чтобы он мог утаить это от жены. В его тревожном взгляде они читала некий ужасный рассказ.
   - Что с тобой, Дик? - спросила она, положив руку на его плечо. - У тебя неприятности? Расскажи мне об этом.
   Сказано это было с нежностью и любовью. Все же сердце "симпатичной наездницы" еще сохранило частицу божественного дара, присущего женщине.
   - Ты все еще думаешь о ссоре с Майнардом? - продолжила она. - Я права?
   - Да! - ответил муж хриплым голосом. - И ссора зашла слишком далеко!
   - Как все случилось?
   В своем не совсем связном рассказе - учитывая алкогольное опьянение накануне, это было вполне объяснимо - он поведал жене все подробности, ничего не скрывая, даже собственного недостойного поведения в этой истории.
   Было время, когда Ричард Свинтон не позволял себе так опускаться в глазах Франциски Вилдер. Время это прошло, закончилось раньше, чем их медовый месяц. Супруги ближе узнали друг друга, и это вылечило их от взаимных иллюзий относительно партнера, тех иллюзий, которые собственно и сделали их мужем и женой. Роману чистой и беспорочной любви пришел конец, и вместе с тем каждый из них потерял былую привлекательность в глазах партнера. Собственно, Дику такая потеря уважения к себе теперь была даже полезна, ибо он поделился своими бедами с преданной женой, чтобы как-то успокоить себя, хотя и чувствовал, что в ее глазах выглядит почти трусом.
   Было бы глупо для него пытаться скрыть это. Она уже давно обнаружила этот порок в характере мужа - и это, возможно, было главной причиной для нее сожалеть о том дне, когда она стояла с Диком у алтаря. Связь, которую она сохранила с мужем, была теперь всего лишь следствием обостренного чувства опасности и необходимости самосохранения.
   - Ты ожидаешь, что он пришлет вызов? - спросила она; как женщина, она, конечно, не знала всех тонкостей и правил этикета поединка.
   - Нет, - ответил он, поправляя ее. - Вызов должен прийти от меня, как оскорбленной стороны. Если б только это было иначе... - продолжал он бормотать, рассуждая. - Как я ошибся, не вызвав его сразу, на месте! Если б это было сделано, все могло бы там и закончиться, а теперь все происшедшее загнало меня в угол, и я должен искать из него выход.
   Он развернулся и направился в другой конец комнаты, и тут ему представился альтернативный выбор. Это было исчезновение отсюда!
   - Я мог бы упаковать вещи и убраться отсюда, - рассуждал он под диктовку своей трусости. - Что я теряю? Никто здесь меня пока еще не знает, никто не запомнил меня в лицо. Но мое честное имя? Они узнают обо всем. Он предаст это огласке, и позор будет преследовать меня повсюду! А шанс сделать себе состояние - неужели я должен его потерять? Я уверен, что у меня все получится с этой девочкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов сразу! Стоит отдать жизнь за это - по крайней мере, рисковать жизнью, да, клянусь Небесами! Я все это потеряю, если уеду, и выиграю, если только останусь! Проклятый мой язык, подсказавший мне эту идею уехать! Уж лучше б я родился глухим!
   Он продолжил ходить по комнате, пытаясь укрепить остатки своей храбрости и готовность к борьбе, при этом стараясь подавить свои трусливые инстинкты.
   Ведя таким образом борьбу с самим собой, он был очень удивлен человеку, неожиданно постучавшему в дверь.
   - Посмотри, Фан, кто это может быть, - сказал он поспешно шепотом. Подойди к двери, и, кто бы это ни был, не позволяй ему заглянуть вовнутрь.
   Фан, все еще в одежде слуги, скользнула к двери, открыла ее и выглянула наружу.
   - Наверное, официант принес мои ботинки или воду для бритья? предположил мистер Свинтон.
   Да, это был официант, но не с одним из предметов. Вместо этого он принес письмо.
   Оно было передано Фан, стоявшей на перед предусмотрительно закрытой дверью. Она обратила внимание, что письмо было адресовано мужу. На нем не было никакого почтового штемпеля и, судя по всему, оно было написано недавно.
   - Он кого это письмо? - спросила она небрежным тоном.
   - Какое тебе до этого дело, ты, воробышек? - возразил служащий гостиницы, привыкший к пренебрежительному отношению к слугам английских джентльменов - как истинный американец, он презирал этих подданных Британской империи.
   - О, мне нет до этого дела, - скромно ответил Франк.
   - Если ты хочешь знать, - сказал его собеседник, меняя гнев на милость, - это от джентльмена, прибывшего сегодня утром пароходом - это представительный, темноволосый господин, высотой около шести футов, с усами примерно шесть дюймов в длину. Я полагаю, твой хозяин с ним знаком. Во всяком случае, это все, что мне известно.
   Не говоря больше ни слова, официант удалился для выполнения других своих обязанностей по работе.
   Фан вернулась в комнату и вручила послание мужу.
   - Прибыл утренним пароходом? - сказал Свинтон. - Из Нью-Йорка? Конечно, только из Нью-Йорка, сюда другие пароходы не приходят. Кто из жителей Нью-Йорка мог иметь какое-либо дело ко мне?
   Последняя фраза была им произнесена, несмотря на его предположение, что дела, совершенные в Англии, могли быть переданы ему в Америку. Это могло быть лишь послание о совершении сделки, просто почтовый ящик для подписи документов. Ричард Свинтон знал, что были адвокаты компании Леви, которые осуществляли такие сделки на гербовой бумаге, передавая документы друг друг через Атлантику.
   Может, это был один из его лондонских счетов, переправленных ему в Америку, за десять дней до его позора?
   Он предполагал нечто подобное, прослушав диалог за порогом комнаты. И такое предположение не покидало его, пока он не вскрыл конверт и начал читать письмо.
   Прочел он следующее.
   "Сэр, - как друг капитана Майнарда и узнав, что произошло между ним Вами вчера вечером, я обращаюсь к Вам.
   Обстоятельства важного - поверьте, крайне важного, - характера требуют его присутствия в другом месте, требуют, чтобы он срочно покинул Ньюпорт пароходом, отправляющимся в 8 часов вечера. С настоящего момента и до этого времени есть двенадцать часов дневного света, достаточных для того, чтобы уладить пустяковый спор между вами. Капитан Майнард обращается к Вам, как к джентльмену, с просьбой принять его предложение о как можно более скором проведении поединка с Вами. Если Вы не примете это предложение, то, от своего имени, как друга Майнарда, и в соответствии кодексом чести, с которым я более или менее знаком, - мы будем считать себя оправданными и Майнард будет освобожден от каких-либо действий касательно этого дела, а Вы должны быть готовы опровергнуть любую клевету, которая может явиться результатом этого.
   До 7:30 вечера - с тем расчетом, чтобы мы за полчаса могли успеть на пароход - Ваш друг может найти меня в комнате капитана Майнарда.
   Ваш покорный слуга,
   РАПЕРТ РОЗЕНВЕЛЬД.
   (Граф Австрийской Империи).
   Дважды безостановочно Свинтон пробежал глазами это необычное послание.
   Его содержание, казалось, вместо усиления тревоги, успокоило Свинтона.
   Что-то вроде довольной улыбки показалось на его лице во время повторного чтения.
   - Фан! - сказал он, пряча письмо в карман и торопливо поворачиваясь к жене. - Позвони и закажи бренди и соду, а также какие-нибудь сигары. И послушай меня, девочка: ради твоей жизни, не позволяй официанту сунуть свой нос в нашу комнату или заглянуть вовнутрь. Возьми у него поднос, как только он постучится в дверь. Скажи ему также, что я не в состоянии спуститься и позавтракать... что я заболел вчера вечером и сегодня утром чувствую себя неважно. Можешь добавить, что я лежу в кровати. Скажи все это ему конфедициально, чтобы он тебе поверил. Я имею серьезные причины поступить таким образом. Так что будь внимательна и осторожна и ничего не перепутай.
   Не говоря ни слова, послушная жена позвонила, и вскоре в дверь постучали.
   Вместо команды "Войдите!" Фан, стоящая наготове у двери внутри комнаты, вышла наружу, тщательно прикрыла за собой дверь и продолжала на всякий случай придерживать дверную ручку.
   Официант, откликнувшийся на звонок, был тот самый веселый парень, назвавший ее воробышком.
   - Немного бренди и соду, Джеймс. Со льдом, конечно. И постой... что еще? А! Немного сигар. Принеси полдюжины. Мой хозяин, - добавила она, не дожидаясь, пока официант повернется и уйдет, - не сможет спуститься на завтрак.
   Это было сказано с улыбкой, которая пригласила Джеймса к дальнейшему разговору.
   И улыбка сработала: уходя для того, чтобы выполнить заказ, он уже знал, что английский джентльмен из номера 149 лежит больной и беспомощный в своей кровати.
   Все это совсем не удивило официанта. Мистер Свинтон был не единственным постояльцем, которого он сегодня обслуживал, кто в это особенное утро потребовал бренди и соду. Джеймс был очень доволен этим, поскольку он мог получить дополнительные чаевые.
   Спиртной напиток вместе с сигарами был принесен, и его приняли как было заранее оговорено. Слуга джентльмена не позволил официанту удовлетворить свое любопытство, взглянув на его больного хозяина. Даже если бы дверь была открыта и Джеймс был впущен в комнату, ему не удалось бы абсолютно ничего узнать. Он мог бы только увидеть хозяина Франка, все еще лежащего в постели, но его лицо было накрыто покрывалом!
   Чтобы быть готовым на случай неожиданного вторжения постороннего, мистер Свинтон предпринял такие странные меры; истинная же причина этого не была известна даже его собственному камердинеру. Как только вошел "слуга" и дверь закрылась, Дик Свинтон сбросил покрывало и снова принялся вышагивать по ковру.
   - Это был тот же самый официант? - спросил он. - Тот, кто принес письмо?
   - Это был он, Джеймс, ты его знаешь.
   - Тем лучше. Откупорь бутылку, Фан! Я хотел бы выпить, чтобы успокоить свои нервы и заставить себя думать о чем-то хорошем!
   Пока Фан раскручивала проволоку на пробке, он взял сигару, откусил кончик и закурил.
   Он выпил бренди и соду одним залпом, через десять минут еще одну треть и вскоре - все, что осталось.
   Несколько раз он перечитывал письмо Розенвельда, каждый раз возвращая его в карман и скрывая текст письма от Фан.
   Между чтением он садился на кровать, откидывался назад, с сигарой во рту; через некоторое время снова вставал и вышагивал по комнате с нетерпением человека, ожидающего некоторое важное событие - словно сомневаясь, может ли оно произойти.
   И таким образом провел мистер Свинтон целый день, долгих одиннадцать часов с момента получения письма, не покидая своей спальни!
   Что заставило его повести себя таким странным и непонятным образом?
   Он один знал причину. Он не раскрыл ее своей жене - так же как и содержание недавно полученного письма, оставив ее теряться в догадках, и последний были не слишком лестными для ее лорда и хозяина.