Тосс Анатолий. Фантазии женщины средних лет

   «Конечно, он же артист, – отвечал Стив, – он живет чувством, оно развито у него, как у спортсмена натренированы мышцы. Может быть, ты и любишь его оттого, что он чувствует и впитывает тебя так, как другие не умеют.
   И как верна твоя догадка, что время в Италии остановилось. Странно, что итальянцы сами не пришли к этому. Потому и стареют. Ведь если не знать секрета, то и секрета нет. Только у тебя, любимая, есть возможность задержаться вместе со временем, потому что только ты смогла разгадать эту загадку. Может быть, мы встретимся в будущем, и я, поверженный временем, с измененными старческими чертами, буду почти не узнан тобой, еще более молодой и красивой. Потому что время, входя и оставаясь в тебе, только украсит тебя. Я тогда взмолюсь о любви, и ты не сможешь мне отказать. Ведь правда, не сможешь?»
   Мы приехали на виллу к вечеру. Народ был уже тепленький и разморенный от безделья, красоты и от вина, конечно, тоже. Человек двадцать сидели у бассейна, вдоль каменной ограды, откуда простирался вид на проселочную дорогу, проходящую между крючковатыми виноградными посадками, на каменную деревушку с едва виднеющимися булыжными улицами, вообще, на безмятежное и тоже слегка разморенное раздолье. Вдоль ограды стояли легкие летние столики с вазами, наполненными уже порядком искромсанными гроздьями винограда. Рядом, тоже изрядно изрезанные, лежали плашмя круги сыров вперемешку с другой едой и, конечно, возвышались бутылки вина, красного, белого, разного. Если бы не полосатые матерчатые зонтики, распустившиеся над столом, то к отделяющимся от нектарных фруктов осам, и как бы в раздумье: «а не' вернуться ли?», замирающим в воздухе, прибавились бы щупальца еще высокого, теплого солнца. Нет, подумала я, «щупальца» не правильное слово, хищное, а здесь хищного быть не может. Здесь даже осы не хищные, они тоже размякли и раздобрели в этой колыбели нежности.
   Рядом со столиками стояло несколько плетеных кресел, на многих сидели, другие были разбросаны по лужайке. Она была заполнена людьми, часть расположилась прямо на траве, часть сидела на ограде, остужая себя прохладой камня. Отовсюду раздавались шум, разговоры, смех.
   Когда мы появились, в позах женщин, я заметила, возникло напряжение, непроизвольное, конечно, скорее инстинкт. Я крепче сжала руку Дино, он и здесь выделялся сильной, мужской красотой, но не грубой, а, наоборот, тонко очерченной. Впрочем, на меня смотрели не меньше, я даже спиной чувствовала мужские в упор расстреливающие взгляды.
   Дино, кажется, не замечал ничего, мне даже стало интересно, вправду ли не замечает, и я тихонько толкнула его локтем, и, когда он наклонился, обвила его шею рукой и прошептала, хотя нас никто не мог услышать:
   – Посмотри, только незаметно. Нет, сейчас не оборачивайся, посмотри, как на тебя вон та блондинка смотрит, крашеная, в короткой юбке. Вон, сзади сидит.
   Дино обернулся, как бы случайно скользя взглядом, и та, хотя и говорила с кем-то, взгляд его поймала и ответила. Но он не заметил и пожал плечами.
   – Нет, – сказал он, – тебе показалось. Я даже не знаю ее. Он снова пожал плечами, и я подумала, слава Богу, он настроен только на меня, ни на кого больше. И поверила ему.
   Мы подошли к столу, я, например, страшно проголодалась, и мы немного помародерствовали, но потом нас окликнули и затянули в разговор. Я улыбнулась Альфреду, сидящему в кресле у ограды, и он тоже кивнул нам в ответ, даже помахал рукой. Потом у самого края лужайки, где уже не было ограждающего каменного забора, над почти обрывным спуском, я увидела Джонни. Он говорил по телефону, я не видела его лица, но мне показалось, о чем-то важном.
   Мы стояли и болтали, Дино прижимал меня, обнимая за плечи, я обвила его за талию, я по-прежнему чувствовала взгляды, правда, теперь они в основном были направлены на меня. Женские взгляды затихли, затаившись на время, сразу определив, что я начеку и что Дино их не замечает. Мужчин же наша взаимная слаженность, казалось, еще больше раззадорила, и они пытались вытащить из меня хоть намек, хоть надежду. Я смеялась про себя над этой детской игрой, но я знала, что мы в Италии, и здесь в эту игру играют все. Я еще сильнее прижалась к Дино, чтобы они поняли, что их взгляды, попытки – все бесполезно.
   Мне было скучно, обсуждали новый фильм, который я не смотрела, разговор пошел по второму кругу, об одном и том же, и я огляделась. Я увидела, что Джонни подошел к Альфреду и тот что-то произнес, он вообще не стеснялся артистов, и ребята, сидевшие рядом, тут же отошли. Начал говорить Джонни, но Альфред сразу перебил его. Его маленькая сухая фигура с вытянутой, несгибающейся ногой была напряжена, и я удивилась, что Джонни, всегда беспечный и улыбчивый, может быть таким сосредоточенным.
   Мне стало страшно интересно, о чем они говорят, и я, поведя спиной, высвободилась из-под руки Дино и, приподнявшись на носочках, шепнула, что отойду. Он как раз был в пылу спора, мой сладкий мальчик, он всегда смешно возбуждался, когда дискутировал, не замечая ничего вокруг. Вот и сейчас он лишь посмотрел на меня отрешенно и согласно кивнул.
   Я уже было направилась к ним, но тут Джонни, как обычно, хлопнул Альфреда по плечу и двинулся мне навстречу, уже издали начиная привычно улыбаться.
   – Джеки, – сказал он, и его еще более открывшийся за эти годы лоб приветливо сжался в складочку наподобие улыбки, – здравствуй, милая.
   – Привет. – Я тоже была рада, я не видела его уже несколько месяцев. Говорили, что он уезжал из Италии. – Я совсем не ждала тебя увидеть. Ты что здесь делаешь?
   – Мне-то как раз есть что здесь делать. А ты, я смотрю, стала уже членом труппы?
   – Ну, что-то вроде того, – засмеялась я. – Ты, говорят, странствовал. Рассказывай, где был, что видел?
   – Да где только не был. В том числе на родине побывал, полазил по холмам Голливуда.
   Я сразу почувствовала манящий запашок тайны.
   – Правда? И что? Давай рассказывай.
   – Киска, это большой секрет. К тому же ничего еще не решено.
   – Ладно, – сказала я ободряюще, – мне можно. Ты же знаешь, что мне можно.
   – Только никому, даже Дино. Обещаешь?
   – Обещаю. – Я засмеялась.
   – Вообще никому, – повторил он и поднял для острастки палец.
   Я закатила глаза, мол, сколько можно, сказала ведь.
   – Новый фильм будем делать. Есть отличный сценарий, Альфред будет ставить, есть финансирование, есть договоренность со студией.
   Я ничего не поняла.
   – А ты тут при чем? Джонни даже не смутился.
   – Как это? Я как раз и есть основной. Я все вместе и спаял. Ты такое слово «продюсер» слышала?
   Я вспомнила, что никогда не знала, чем он занимается.
   – Значит, Альфред будет ставить, – повторила я за Джонни. Мне хотелось спросить про роли, есть ли роль для Дино, но я побоялась спугнуть его радостное благодушие.
   – А кто сценарий написал? – Вот так, потихонечку, было надежнее.
   – Это загадочная история, ты не поверишь, но я не знаю. Даже фамилии не знаю. Знаю, что американец. То ли он сам перевел свой сценарий на итальянский, то ли ему перевели, но уж очень хорошо написано. Точно неизвестно, он работает через агента, а агент просто секретный шпион, у него вообще ничего нельзя узнать. Прямо как на базаре, нравится – берите, не нравится – не берите, и никаких вопросов. Хотя, с другой стороны, какая разница, кто написал? Главное – получить полный контроль, и здесь важно все правильно обговорить с агентом, изменения в сценарии и прочее.
   – А агент уполномочен? – Я никак не могла сменить тему.
   – Агент вполне уполномоченный. – Джонни сморщил кожаный лоб, так что тот съехал к глазам, от чего они сразу сделались хитрющими. – Даже в определении цены. Но в целом сценарий фантастический, как раз для нас, для Альфреда. О современном итальянском театре, с интригой, со странными сюжетными поворотами, отлично разработаны характеры. Ну, я тебе пересказывать не буду.
   – Много персонажей? – теперь я подкралась совсем близко.
   – Немало: режиссер, актеры. Все отлично сделано, театральная жизнь показана как надо.
   – Роли уже розданы? – спросила я, всеми силами пытаясь, чтобы прозвучало как бы невзначай.
   – Да нет, рано еще, это Альфред будет решать потом, когда… – И тут он понял. – Ты же обещала не говорить Дино.
   – Конечно, обещала. – Я тоже хитро прищурилась, но тут же сжалилась:
   – Да не волнуйся, конечно, не скажу. – И чтобы перевести тему, добавила:
   – Дай сценарий почитать.
   – Нет, – видимо, он не поверил мне, – сейчас не могу, как-нибудь потом.
   Но это уже не имело значения.
   Я запомнила эти три дня и три ночи на вилле во всех подробностях именно потому, что была безоговорочно, нереально счастлива. Конечно, я потом все подробно описала Стиву, даже не в одном, а в нескольких письмах. Как я могла оставить его вне моего счастья?
   «Представь, – писала я, – замок. Настоящий средневековый замок. Небольшая комната с высоким потолком. Стены инкрустированы красным деревом. Много алой материи с золотым повторяющимся узором, тяжелые шторы, мебель такой же обивки, покрывало на кровати, даже стены частично занавешены алыми полунаброшенными портьерами. Большую часть комнаты занимает огромная кровать, невысокая, тоже из красного старинного дерева, с гибкими, очень плавными линиями. Когда я увидела ее, я сразу подумала о ладье, настолько в ней доминировали мягкие плавучие формы. Если одну из портьер отодвинуть, прямо напротив кровати открывалось массивное зеркало в тяжелой золотой раме. Мы, как правило, и начинали напротив зеркала. Дино сажал меня на кресло и принимался медленно раздевать…»
   «Я так и вижу, – писал мне в ответ Стив. – Я так и вижу вас двоих, тебя и его, как, наверное, ты сама видела вас обоих в зеркале. Вот он присел перед тобой, ты сильно и высоко согнула ноги в коленях, и теперь, придвинутые к бедрам, они стоят на двух расставленных друг от друга стульях. Ты не сидишь, а, скорее, полулежишь, повторяя загибающуюся форму кресла. Дино еще не дотронулся до тебя, но ты все равно вздрагиваешь от близкого дыхания и тепла его губ».
   «Да, все именно так и было, откуда ты знаешь? Неужели ты настолько изучил меня? Я именно так и чувствовала, как ты описал, и дыхание, и живое тепло. Сначала мне, правда, мешали его длинные волосы, они закрывали зеркало, а мне хотелось видеть его лицо, и рот, и закрытые глаза, и себя саму. Я запустила пальцы в волосы Дино, мне надо было только нажать, и он поддался, опустился ниже к подножию кресла, а я чуть приподнялась, чтобы увидеть. Я смотрела на Дино и думала, что он создан для того, чтобы приносить мне счастье, чтобы любить меня, и это его единственное предназначение. Когда он отводил голову в сторону, я видела трепет его языка, и это было странно: видеть и чувствовать одновременно. Даже непонятно, что опережало, взгляд или дрожь внизу живота. Знаешь, со стороны не всегда понимаешь, что видишь в зеркале именно себя, и требуется усилие, чтобы связать ощущение с действием».
   «Конечно, я знаю, о чем ты говоришь. Когда я читаю твои письма, а потом пишу тебе, я как бы сам смотрю в зеркало, в то же самое, в которое смотришь ты. Понимаешь, мое воображение и твое зеркало – это почти одно и то же, то, что для тебя зеркало, для меня фантазия. Разница лишь в том, что я к тому же знаю, что чувствует твой любовник, я ведь вижу вас не только твоими, но и его глазами тоже. Я знаю, например, что, когда он касается тебя, он тоже чувствует ее легкое дыхание, ее нежность, каждый ее всплеск. Я вижу это, девочка моя, и даже, как ни странно, чувствую. Мне кажется порой, что я схожу с ума, когда пишу тебе, но, если это и так, как заманчиво быть сумасшедшим! Но прошу тебя, рассказывай, рассказывай дальше».
   «Ты хочешь знать, что было дальше? Я положила Дино на диван, и в глазах его, затуманенных густой поволокой, – только доверие и покорность. А потом приподняла платье и присела, боязливо, медленно, нащупывая даже не осязанием, а каким-то непонятным, необъяснимым чутьем. Это было так странно видеть себя в зеркале полностью одетую, даже накрашенную, как будто ничего и не происходит. Если бы кто-нибудь сейчас зашел, то наверняка бы не понял: мое длинное платье полностью покрывало то, что было подо мной. Я так и смотрела на себя в зеркало, привычную, ничем, казалось бы, от себя будничной не отличающуюся. Но в то же время, Бог ты мой, что я чувствовала внутри, как я старалась вобрать последние утаенные миллиметры! Это различие и стало самым сильным. Различие между моим отражением, неотличимо трезвым, и раздирающим ощущением изнутри. Понимаешь, именно эта недоступность взгляду и была наиболее убийственной».
   «Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Конечно, кто же еще может понять тебя, как не я? Ведь когда я представляю, как ты занимаешься любовью с Дино я вижу на его месте себя. Я как бы подменяю его в своем воображении. Я и наше прошлое уже не могу отличить от твоих писем. Именно поэтому для меня нет разницы, с кем ты, со мной или с другим: мое прошлое и твое настоящее слились для меня.
   Я, так же как и ты, смотрю на тебя в зеркале. Ты взволнована, я вижу требовательную морщинку на твоей переносице, складочку на лбу от ждущего нетерпеливого напряжения, чуть приоткрытый рот, встревоженные нервные губы. Во всей твоей позе, в твоем лице столько желания и разврата, что мне трудно сдерживать себя. Особенно когда я вижу Дино, безропотно-покорного, придавленного тобой, лишенного движений, и потому бессильного, жалкого.
   А когда подол твоего платья закрывает вас, я вижу, как ты слегка, почти незаметно, поводишь бедрами, и только твой взгляд, я ведь умею его различать, выдает происходящее. Но в отличие от твоего взгляда я без труда могу проникать сквозь простые материальные преграды. Я знаю, что происходит там, под платьем, я вижу, как она отпускает, лишь едва, только для того, чтобы потом снова заглотить.
   Ты знаешь, она ведь хищница, а не жертва, она именно задумана, запланирована быть хищницей, пожирающей, высасывающей, требующей. Она только прячется за скромность и запрет, это ее приманка, так делают и другие хищники, они тоже притворяются беспомощными, но как только противник попадается на эту уловку – они хватают. Так же и она. Наверняка она сама создала миф о своей покорности и о доминантности мужской силы, потому что ей этот миф на руку. Но мы же с тобой знаем, что мужского превосходства не существует, слабость заложена в самом принципе его временного и неконтролируемого состояния. А она может принять в себя почти все и всегда, для нее не бывает много, наоборот, ей всегда мало, она всегда может и хочет большего. Не поэтому ли женщина, как правило, в конце концов побеждает, не потому ли, что беспринципность и неразборчивость заложены в самой ее сути.
   «Ты сумасшедший, – написала я. – Я читаю твои письма, и мне становится страшно. Ты думаешь и пишешь, как сумасшедший, нормальные люди не думают о том, о чем думаешь ты, да еще так изощренно, анализируя, расставляя по полочкам».
   «Может быть, ты права. Даже наверняка права. Но милая, за все те годы, что мы были вместе, и особенно потом, за годы переписки, я узнал про тебя многое, что не знает твой возлюбленный, чего не знаешь даже ты сама. Например, ты не любишь, когда Дино двигается, он приятнее тебе недвижимый, не мешающий, не препятствующий твоей собственной изобретенной ритмике; а ведь доминация в ритмике движений также определяет и доминацию в жизни. И хотя Дино не знает этого, он чувствует и не пытается противостоять, он давно уже понял, что тебе нравится его зависимость, что она возбуждает тебя. Она и его возбуждает не меньше, он уже давно подстроил себя под твои желания».
   «Да, – соглашаюсь я, – возможно, ты прав. Но как ты понял? Я даже сама не заметила, так плавно Дино поддался мне. Это удивительно, как ты знаешь меня! Как никто!
   «А как же, ты ведь родная. Часы, месяцы, годы, каждый раз, когда я сажусь за очередное письмо, я невольно проникаю в тебя, в твою жизнь. Такая тренировка не может пропасть даром. А не заметила ты перехода, потому что он был действительно плавный. Ты сначала как бы поддалась мужественной красоте Дино, отступила, заманивая, а потом, когда заманила, он и сам не заметил ни перемены в тебе, ни в себе. Впрочем, это было предопределено. Он не может тебе противостоять, да и мало кто может. Но, подавив Дино, ты не совершила ничего плохого, ты нужна ему именно доминирующей, и изменись ты теперь, отпусти немного, думаю, он не поймет и не примет, твой Дино. Хотя, я знаю, этого не случится, ты не отпустишь. Впрочем, я отвлекся, расскажи, что происходило дальше».
   «А дальше я подняла руки, Дино понял, и платье, это давно опостылевшее платье взвилось в воздух и разом слетело с меня. Я притянула Дино к себе, я теперь хотела быть под ним, он приподнялся, и наши тела сработали, как хорошо отлаженный механизм, как команда акробатов, когда каждая нога знала, от чего оттолкнуться, а рука – как упереться и обхватить. Дино уже находился на мне, и я, подмятая, со сдавленным от его тяжести дыханием, прижимала его, чтобы стало еще тяжелей, и мне уже не хотелось смотреть в зеркало, а только чувствовать и шептать «сильнее, сильнее».
   «А я все смотрю в зеркало. Мое зеркало, может быть, и не передает всей аккуратной плавности движений, зато может задержать понравившееся и повторить. Я вижу тебя под Дино, ты пунцовая от напряжения, ноги высоко подняты, так высоко, чтобы принять в себя всю его мощь, ведь тебе в такие минуты необходима вся его сила. Я вижу его тело, выгнутое дугой, с отчетливо проступающими мускулами, красивое, немного смуглое, его тяжелые удары, накрывающие твои уводящие, едва уловимые вращения.
   Я вижу все, милая моя. И череда картинок, возникающих передо мной, сводит меня с ума, но я сам, как это ни странно, хочу сойти с ума. Я слышу твой полукрик-полувздох, вижу, как твои пальцы впиваются в его спину, не жалея, и волочат на ногтях лоскутки кожи. Ты любишь потом смотреть на оставленные тобой борозды, как на личную печать».
   «Нет, нет, я не специально. Это гасится адская, взрывная энергия, которая нарастает во мне, распирая, требуя выхода. Если бы у меня в руках был любой другой предмет, упругий, поддающийся, я бы искромсала его, изорвала зубами, ногтями. Но у меня ничего не было. Конечно, потом, когда все заканчивается, мне нравится, что Дино терпел, а может быть, даже и не заметил, не почувствовал боли. Я ведь сама не замечаю ни боли, ни неудобства, когда Дино перехватывает мои ноги и я остаюсь согнутая вдвое, напополам, почти переломанная».
   «Я никогда не понимал, почему чем у женщины нелепее и беззащитнее поза, тем она увереннее чувствует себя и оттого становится сильнее и требовательнее. Это вообще так: казалось бы, что секс связан с подавлением, во всяком случае, для мужчины, ему кажется, что, владея женщиной, он властвует над ней. Но это еще одно заблуждение, опасное, порой трагическое. Правда в том, что мужчина ослабевает от любовного процесса, женщина же, поначалу коварно поддавшись мужскому подавлению, выходит из него более уверенной, доминирующей. Получается, что чем больше сил и энергии затратил на нее мужчина, тем больше сил и энергии получила она. Помнишь, как Геракл бросал Антея на землю, а тот, впитывая из нее новые силы, вновь поднимался, становясь сильнее, чем прежде. Впрочем, это так, к слову, рассказывай дальше».
   «Дальше… он навис надо мной, его тело было так мощно… я уже ничего не могла разобрать, все смешалось во мне, мне только хотелось… я сама еще не знала что… чего-нибудь нового, неожиданного. И я сказала: «Делай со мной, что хочешь, милый», и так как он не расслышал или не понял, повторила: «Делай со мной, что хочешь».
   «Двусмысленная фраза. Это кажется, что ты настолько любишь его, настолько предана, что полностью, без сомнения, доверяешься его силе. Это только видимость, что ты перед ним беззащитна, и от мутящего голову удовольствия ты вконец потерялась, и, именно потому что потерялась, ты позволяешь ему все. Все, что он захочет! Но это лишь еще одна уловка. Ведь все совсем не так.
   На самом деле ты говоришь, что тебе мало, что он не сделал что-то, что мог бы, и в этом его вина. Ты, впрочем, сама не уверена, существует ли это «что-то». Но ты хочешь большего, даже если его не бывает, и перекладываешь ответственность на своего возлюбленного, не давая ему вспомнить, что поиск ведется для тебя и по твоему настоянию. Согласись, милая, что это еще одна хитрость. Пусть маленькая, но хитрость».
   «Нет, я не согласна. Я не просила несуществующего, я знала, что хочу».
   «Конечно знала. И он знал и на секунду испугался твоего желания. Интересный феномен: он легко бы сделал это для другой женщины, ради самого процесса, ради удовольствия, но для тебя делать боится. Знаешь почему? Потому что любит тебя. И это странно, в обычной жизни хочется дать больше именно тому, кого любишь. Но в сексе не так! Интересно, не правда ли? Я представляю лицо Дино. Он растерян сейчас, растерян, потому что не знает, правильно ли догадался. А что, если ошибся? Ты тогда не простишь его, решив, что он давал другой женщине то, что не давал тебе.
   Я представляю его растерянность. Знаешь, именно его растерянность больше всего возбуждает меня. Он ведь тоже мгновенной вспышкой представляет тебя с кем-то другим, для кого ты была более доступна и кто наделил тебя большим опытом. И хотя ему больно от этой вдруг возникшей неуверенности, он должен отбросить ее и сконцентрироваться на тебе, на твоем желании.
   Я представляю, как он хочет выждать, затянуть время, чтобы лучше понять тебя, но ты вся перед ним, сомкнутая, сжатая мягкой доступной полудугой. Ты вся так близка, раздвинута и раскрыта, что ему надо выбирать».
   «Ты действительно сойдешь с ума, если уже не сошел. Неужели ты постоянно думаешь об этом? Это же болезнь! Ты копаешься в подробностях, как в заношенном белье. Ты извращенный фетишист. Фетишист своей больной фантазии, мне страшно за тебя».
   «Но я прав?»
   «Да, на этот раз ты прав, все так и было. Я сжалась, мне было остро и сладко, но я хотела попробовать, мне давно следовало попробовать, и чем больше я думала, тем больше меня влекло, и я снова сказала: «Делай со мной, что хочешь, любимый!» Мне так хотелось, чтобы именно Дино, только он, сделал это для меня. Я не была уверена, понимает ли он, и только когда Дино спросил: «Ты правда хочешь?», я едва заметно кивнула и закрыла глаза, чтобы не дать ему повода передумать. А потом я почувствовала давление, оно продолжало нарастать, я попробовала расслабиться, чтобы уменьшить сопротивление, и вдруг я не успела подготовиться, взрыв, извержение, он прорвался непривычным броском, он вонзился внутрь, раздирая и раскалывая меня».
   «Я рассматривал твой рисунок, читал письмо, и ты снова возникла передо мной… во всех подробностях… вплоть до самых мельчайших. Одна мысль о вечном двойственном сочетании приводит меня в восторг, вызывая сдавленные спазмы, когда я пишу тебе, сидя за столом, при свете зеленой лампы в моей одинокой, вечерней кухне, расчерченной смутными, едва шевелящимися тенями».
   «Это нечестно, ты не должен описывать ни себя самого, ни окружающую обстановку, вообще ничего. Я не могу представлять тебя, потому что, представив, я перестану быть откровенной с тобой. Чтобы быть для меня всем, тебе следует оставаться никем, стать плодом моей памяти, но не реальностью. Даже в письмах. Иначе я не смогу!»
   «Хорошо, обещаю, я не буду. Но скажи, тебе было хорошо?»
   «Я лишь украдкой взглянула на Дино, не желая, отвлекать его взглядом, но он сам уже был далеко. От его потерявшихся, расширенных глаз я не выдержала и отпустила себя, и все случилось, но не так, как обычно, а растянуто, тягуче. И длилось долго, казалось, текло минутами и, то ли от долготы, то ли от запретности, сладко и томительно-щемяще».
   О, Господи, думаю я, все эти воспоминания, письма… Я не просто погрузилась, я утонула в них. Но теперь время обедать, к тому же я проголодалась, и, легко бросив свое тело с дивана, я тут же закрываю глаза от подступившего на мгновение головокружения. И прислоняюсь к стене, чтобы не потерять ускользающее равновесие.
   – Нельзя так долго лежать, – говорю я вслух, и от звука голоса чувствую себя тверже.
   Я режу помидоры, огурцы и пахнущий свежестью салат, а потом, не боясь никого, добавляю лука. Кладу сметану, немного, только для вкуса, отрезаю хлеб. Я останавливаюсь, задумываясь на минуту, я бы съела немного мяса и выпила бокал вина, в конце концов, я давно не баловала себя ни тем и ни другим. А у меня ведь припасена бутылка кьянти, да и кусок ростбифа лежит в холодильнике. Я мастерю нехитрое, но непривычно изысканное для меня блюдо и снова сажусь за стол. Книга лежит рядом с бокалом рубинового вина и с еще сочным, истекающим соком и кровью куском мяса на отдельной тарелке. Я перелистываю страницы и начинаю читать.
   ПРИГОВОР Присяжных, как и полагалось, было двенадцать. Их отобрали больше чем из ста кандидатов. Сначала команда адвокатов беседовала с каждым из них, потом их донимали вопросами представители обвинения, а в заключение они попали в руки беспристрастного судьи. Такие щепетильные юридические приготовления объяснялись еще и тем, что обвиняемый не являлся типичным преступником, да и дело было из ряда вон выходящим.
   Подсудимый и не пытался искать адвокатов, они выползли сами, как тараканы при выключенном свете, наиболее именитые и красноречивые, но даже тогда он остался равнодушен к процессу судопроизводства. Он был среднего роста, еще не старый, даже не шестьдесят, но уже давно седой, что, впрочем, вполне сочеталось с его голубыми холодными глазами. Такой тип обычно нравится женщинам: крупные черты лица, большой неровный нос, сочные, не совсем симметричные губы, хотя, конечно, его многолетняя деятельность отложила отпечаток, и с годами он стал немногословен и часто вздрагивал глазами, как будто боялся что-то потерять.