Николь долго не отвечала. Наконец заговорила:
– Нет никаких духов, Джонни. Следовательно, не может быть и духа-хранителя.
– Но я…
– Что?
Николь остановилась. Джонни тоже остановился. Он чувствовал, что мачеха смотрит на него, но не отрывал взгляда от дорожки. Она подняла его голову за подбородок.
– Что ты собирался сказать? – спросила она.
– Я… видел его, – нерешительно ответил Джонни. – Кажется.
Николь некоторое время молчала. Потом произнесла:
– Послушай, Джонни, я не знаю, что ответить тебе, как объяснить. Честно говорю: не знаю. Но знаю вот что: доктор Цзян должна услышать то, что ты только что мне рассказал.
– Верно.
– Обещаешь рассказать ей?
– Обещаю.
– Вот и хорошо.
Они пошли дальше, держась за руки, как друзья. Закатное солнце удлиняло их тени, которые сбоку следовали за ними, как еще два человека без лиц. Вдруг Николь сказала:
– Знаешь, о чем я думаю? Пора нам устроить вечеринку.
Напряжение возрастает.
Три дня прошло после моего последнего занятия с доктором Дианой. Сейчас позднее утро. Только что в очередной раз закончил читать записку Джулии к ней, ту, которую вытащил из ее стола.
На улице обычный шум, ничего особенного не происходит. Подъехала машина, хлопает дверца… и что это? Собираюсь положить записку в коробку доктора Дианы (напомнить себе – завести каталог) вместе с теми сведениями, которые были на экране ее компьютера. Я записал их по памяти, слово в слово, потому что этот список интригует меня, сам не знаю почему, просто интересно, ясно?
Итак, проходя мимо окна, выглядываю, а там, на тротуаре, стоят два человека и смотрят, задрав головы, на мое окно. Копы. Инстинкт никогда еще не обманывал меня, если дело касалось полицейских. Никаких сомнений: это – копы.
У них ко мне не может быть никаких дел. Однако они заходят в дом. Тяжелые шаги на лестнице, неуклюжие шаги. Неприятное ощущение охватывает меня, неприятное.
Первым делом набрасываю полотенце на провод, которым моя комната присоединяется к электросети Парадиз-Бей: боюсь, что этих посетителей хватит кондрашка при виде моего колдовства с электричеством. Покрывало, к моей досаде, прикрывает коробки, но только наполовину. И вообще покрывалу полагается быть на постели, верно? И если они увидят, что оно прикрывает какие-то подозрительные предметы на полу…
Мои приготовления прерывает стук в дверь, предшествующий незаконному вторжению. Полагалось бы дождаться моего согласия. Но они все равно войдут. И я не возражаю, потому что все, что они обнаружат сейчас, не может быть предъявлено в суде в качестве доказательства. Но чтобы все-таки задержать их вторжение, говорю:
– По закону, джентльмены, полагается дождаться, когда хозяин скажет: «Входите». У вас ведь нет разрешения, которое дает право входить без стука?
Сразу видно, какой из этих полицейских плохой, а какой – хороший. Хороший улыбается, показывая свою оловянную бляху. Второй одаривает меня сердитым взглядом. У хорошего густые светло-каштановые волосы, честное лицо и до блеска начищенные ботинки. Ему бы потерять малость веса. Его confrиre (это по-французски) мог бы потерять тонну веса, и никто не заметил бы. От второго воняет несвежим бельем, дешевым табаком. На пиджаке – снежные хлопья. Нет, простите, перхоть.
– Извините, – говорит мистер Обаяшка, – но дверь была приоткрыта. Я – детектив Эдвин Херси, это – детектив Лео Сандерс. А вы – Тобиас Гаскойн?
– Да.
– Если вы не возражаете, хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Пока обмениваемся любезностями, наблюдаю за Хряком (которого считаю confrиre), он сует свое рыло во все углы, очевидно, ищет трюфели. Этакий жадина. Представить только себе этого парня на унитазе с тяжелым запором, кошмар!
– Вам не кажется, – говорит мистер Эдвин, – что громкость можно было бы уменьшить?
«Голландец», должен признать, заполняет значительную часть акустического пространства моей комнаты.
Всплывает из глубины забытых лет
Давно исчезнувшее лицо этой девушки:
Видение, которое столько раз являлось мне в грезах.
Теперь стало реальностью, я вижу ее.
Прекрасная мелодия, прекрасная… но не для этих двоих. Подхожу к лазерному проигрывателю. Хряк ворчит:
– Ага, выключи-ка эту дрянь…
Хотел было отказаться от своего намерения уменьшить громкость, но в конце концов решаю охладить свой пыл.
– Спасибо, – благодарит Эдвин Херси, воспитанный человек. – Мы хотели бы расспросить вас о двух юношах, которые пропали несколько месяцев назад. Хэл Лосон и Ренди Дельмар. Эти имена вам знакомы?
– Нет, сэр.
– А как насчет Рея Дугана? – спрашивает Хряк.
– Кого?
– Парня, которого убили несколько месяцев назад. Может, читали об этом?
Щелчок в памяти! Экран компьютера у доктора Дианы. Рей Артур Дуган. 25 апреля.
– Кажется, что-то слышал, – говорю я. – Действительно, припоминаю: кто-то из ваших приходил уже и задавал мне тогда кучу вопросов.
– Угу. А что касается Дженсена, знакомо это имя?
Щелк, щелк, щелк. Снова экран компьютера у Дианы: Карл Дженсен. 4 июля.
– Его тоже убили?
– В субботу ночью, четвертого июля, на прошлой неделе. Знаешь что-нибудь об этом?
– Только то, что было в газетах.
– А где ты был (это Хряк говорит) в ночь на четвертое июля?
Притворяюсь, что задумался.
– Кажется, – говорю осторожно, – я был у Харли Риверы, его забегаловка неподалеку от Пойнт-Сола. На вечеринке. Обычно по субботам там собирается народ, n'est-ce pas?
– Эй! Посмотри-ка сюда! – слышу голос полицейского.
Оборачиваюсь. Детектив Сандерс с восхищением указывает пальцем на мою офицерскую форму. И, должен сказать, выглядит она великолепно: я нашел какой-то порошок и почистил им тесьму нашивок на рукавах и ремень, а китель цвета хаки и брюки прошли сухую химчистку. Кожаные коричневые ботинки тоже блестят.
– Мой отец носил похожую, – задумчиво говорит детектив Грязный Хряк.
– Ну и что? – задаю вопрос. В голосе – вызов.
Он поворачивается. Мои интонации подсказали ему, что он задел меня за живое: он хочет знать, в чем дело. Не люблю разговоров об отцах. Какого черта, скажите на милость, почему меня должно волновать, что носил его сраный отец?
– Ну, тебе эта форма будет к лицу, – ухмыльнулся Хряк. – Вместе с этой губной помадой, хе-хе-хе, погляди-ка, что я нашел.
Он держит в руках губную помаду доктора Дианы, ту самую, которой она никогда не хватится; я беспечно бросил ее на постель.
– Черт побери, чем вы занимаетесь? – ору я. – У вас есть разрешение на обыск или как? Отвечайте.
Они смотрят на меня оценивающим взглядом, как будто я зазывала, а они – парочка опытных завсегдатаев, которым некуда спешить.
– Положите это на место, – говорю я. – Пожалуйста.
Хряк кладет помаду обратно, но не сразу, а заставив меня подождать.
– Обидчивый, – говорит он, – чего это ты?
– Мистер Гаскойн (это Эдвин Херси, если вы еще не догадались), у нас нет разрешения на обыск, и мы не собираемся на данный момент получать его. Мы здесь только по вашему приглашению. Если вы попросите нас уйти, мы должны будем уйти. Но тогда все же вернемся позднее. Надеюсь, понимаете, о чем я толкую.
Киваю. Понимаю.
– Так вот, если бы нам удалось сохранить доброжелательный, спокойный тон нашей беседы, такое положение устроило бы нас как нельзя лучше.
– Ага, – соглашается Хряк. – Итак, для начала скажи нам, почему тебе нравится переодеваться в военную форму и краситься губной помадой.
– Играю в любительских спектаклях, – быстро отвечаю я.
– В какой пьесе?
– «Пёрл-Харбор».
Оба полицейских удивленно произносят хором:
– Это кино. Никогда не слышал о такой пьесе.
Это их проблема. Жду, когда они разберутся с ней.
Эдвин рассуждает:
– Не знал, что есть еще и пьеса, думал – только кино.
Не отвечаю ему. Они, подняв брови, вопросительно смотрят на меня. Но я по-прежнему молчу. Знаю свои права.
– Разве солдаты в «Пёрл-Харборе» пользовались помадой? – спрашивает мистер Свиное Рыло, Свиная Задница.
– Актер, комиссар, всегда использует грим.
Сандерс открывает рот, чтобы объяснить мне мою ошибку: он не комиссар. Но вовремя соображает, что мне это известно. А потому захлопывает пасть.
– Оставим это, – говорит после паузы мой приятель Эдвин. – Не вернуться ли нам к основному вопросу? (Я начинаю испытывать нежные чувства к этому человеку, хотя и понимаю, что надо быть начеку. Они специально выводят меня из равновесия.) Вы работали у Харли Риверы в то время, когда пропали Лосон и Дельмар.
– Ну и что? – интересуюсь я.
– Возможно, существует связь между исчезновением этих ребят и заведением Харли. Мы знаем, что вы там работали, нам сказал Харли. Честно говоря, нам наплевать на ваши отношения с ним. Мы стараемся не ради налоговой инспекции.
– Говори за себя, – встревает с мерзким смешком Свиное Дерьмо. – Я работаю на них по три часа из восьми положенных. Неплохой, кстати, лазерный проигрыватель, откуда достал его? – спрашивает он, сменив тему разговора.
– Но те двое частенько заглядывали к Харли, и, похоже, ты был одним из тех, кто видел их в последний раз, – продолжает допытываться Эдвин.
– У вас есть доказательства этого?
Повернувшись, вижу, что детектив Сандерс держит в руках мой проигрыватель. Он грубо сжимает его и резко дергает шнур, соединяющий проигрыватель с динамиком. Хочу выхватить его у Лео, но он отклоняется в сторону и с издевкой говорит:
– Пожалуйста?.. – На этом слове он делает ударение.
Другой полицейский останавливает его:
– Послушай, Лео, мы теряем время.
– Скажи «пожалуйста», – настаивает, глядя на меня, Хряк.
– Пожалуйста, а не пора ли оставить меня в покое? – отвечаю я.
– Мистер Гаскойн (это Эдвин), я уже объяснял вам: мы можем уладить все тихо-мирно или вести дела по-другому. Так что вы…
– Если эта задница, ваш дружок, станет рыться в моих вещах, – возмущаюсь я, – тогда займемся этим в официальном порядке.
Они оба смотрят на меня, плотно сжав губы. Это плохой, плохой, плохой признак. Я где-то дал маху. Но потом Свиное Рыло, ухмыльнувшись, вразвалку направился к двери, где полотенцем прикрыт электросчетчик…
– Вот что скажу вам, – заявляю я, – я предпочел бы отвечать на ваши вопросы в участке, в присутствии своего адвоката. – Полная чушь со всех точек зрения, не говоря уж о том, что у меня нет адвоката. Но мне надо обязательно остановить Лео Сандерса, детектива, чтобы он не поднял полотенца. – И хотя мне нечего скрывать, – продолжаю нести околесицу, – но если вы прикоснетесь к чему-нибудь в этой комнате, стану преследовать вас в судебном порядке до Мексики и обратно.
Лео в удивлении останавливается. Эдвин смотрит на меня разочарованно. Он записывал что-то в блокнот. Теперь отложил его и закрыл колпачком ручку.
– Это ваш выбор, мистер Гаскойн, – говорит Эдвин. – У нас еще куча дел, надо повидаться с другими.
– Направленными решением суда на лечение, – ехидно ухмыляюсь я, – с щенками дока Дианы, да?
– Да, и по меньшей мере с дюжиной других.
– Это ты о ком говоришь – «щенки дока Дианы»? – с любопытством спрашивает Сандерс. – Кто они тебе?
– Мои друзья. Вместе лечимся.
– Джесси Браун? – уточняет Сандерс.
– И Рамон Поррас и Малыш Билли Райман; я знаю, что вы охотитесь за нашей четверкой, но не знаю почему. – Сердце у меня колотится, лицо горит, я заставлю их убраться отсюда. Но я должен все время что-то говорить, чтобы отвлечь внимание этого глупого жирного толстяка от моего полотенца, и, кроме того, я сейчас очень нервничаю.
– Пошли, Лео.
Они собираются уходить, но у двери Эдвин останавливается:
– Мы едем повидать Билли Раймана. Посмотрим, что ему известно об этом парне.
– Ага. – Лицо Сандерса светлеет. – Добьемся своего с заднего прохода. Как этот парень, который здесь остается. Не забудь свою помаду, малышка!
Сначала не принимаю его слов на свой счет. Нет, честно: не понимаю, на что он намекает. При чем тут задний проход. Помада… Потом меня озарило: он думает, что я педик, занимаюсь анальным сексом.
– Убирайтесь!
Не хотел я кричать на них. Но сорвался. Заорал изо всех сил. Эдвин кладет руку на плечо Лео. Хряк стряхивает его руку, его маленькие глазки горят яростью.
– Эй, парень, – внезапно задает он вопросик, – ты убил Дженсена? Убил Дугана, ты?
– Нет, не я, – отвечаю, растерявшись.
– Знаешь, кто это сделал? А? – напирает детектив.
– Нет, сэр.
– Знаешь. Выкладывай, выкладывай!
Сандерс так близко наклонился ко мне, что ощущаю на своем лице его дыхание. От него воняет… Хватает меня за рубашку, подтягивает еще ближе:
– Говори, парень. Давай. Давай. Давай.
– Диана Цзян, – выпаливаю я.
Лео Сандерс выпускает меня из рук. В обстановке происходят резкие изменения. Если до моей выходки Эд оставался безучастным свидетелем происходящего, наблюдал за всем с каким-то огорчением, теперь все изменилось. Он раздраженно говорит:
– Ты что же, обвиняешь своего врача в тяжком преступлении?
Тупо смотрю на него. Лихорадочно обдумываю, что сказать. Если так, например, ответить: «Позвольте объяснить вам, что здесь произошло, Эд, на случай, если в один прекрасный день вы прочтете мои записи. (Всё с большей уверенностью думаю, что такое вполне возможно.) Мне нужно было отвлечь Сандерса, я хотел, чтобы ваш напарник выпустил мою рубашку. Обвинил Диану, потому что знаю, что вы нашли ее визитную карточку рядом с телом. Мне показалось, что этим фактом выгодно воспользоваться, пусть даже это и дешевый прием. Но все провалилось. Рухнуло, потому что я вспомнил, слишком поздно правда, каким образом узнал о ее визитке. (Об этом не говорили ни по телику, ни по радио.) На кладбище я следил за вашими товарищами детективами. Вот и узнал об этой карточке. Но если бы я сознался в этом, вы поняли бы, что обычно я провожу там много времени. Это доставило бы мне массу хлопот».
У меня есть пачка визиток Дианы.
Вот влип.
Мысленно побеседовав с детективами, наконец вслух отвечаю на вопрос Эда:
– Нет, конечно. Не знаю, что на меня нашло. Плохо спал последнее время.
Но Эд настаивает:
– Это очень серьезное заявление, ты бросил обвинение в адрес женщины, занимающей официальное положение.
– У нее есть алиби, – неожиданно вставляет Сандерс. – Вот так.
Закрываю глаза, стараюсь придумать, как выбраться из этой ситуации. Слышу, как Эд переспрашивает:
– Что у нее есть?
Открываю глаза. Двое полицейских, забыв обо мне, уставились друг на друга.
– Да, – говорит Свиное Дерьмо с невинным видом. – Она была в Сан-Диего в тот уик-энд, когда убили Дженсена. Это проверено.
– Ты… ты проверялалиби Дианы Цзян, выяснял, где она была в ночь убийства?
– Надо было проверить всех. – Взглянув на меня, Хряк снова отвел свои блудливые глазки в сторону. – Не обсудить ли нам все это в другом месте, Эд?
– Да. Именно так я и сделаю, Лео.
Оба повернулись ко мне. Я для них – как громоотвод. Какую-то долю секунды ожидаю от них всего, чего угодно. Потом что-то неуловимо меняется, напряжение спадает. Они уходят. Я валюсь на кровать, лежу в изнеможении, уставившись в потолок.
Решил с сегодняшнего дня более внимательно относиться к своим записям. Мне предстоит восстановить всю картину целиком. Пора заполнить все пробелы. Поднимаюсь с постели, достаю свой блокнот и шариковую ручку.
Внезапно меня охватило беспокойство: не знаю, сколько времени у меня в запасе, успею ли все сделать. Начинаю писать, уговаривая себя не волноваться и не торопиться. Почерк у меня корявый, а ведь когда-нибудь эти записи придется читать другим людям. Когда-нибудь они будут иметь большое значение.
Для кого я пишу все это? Может быть, и для вас, Эдвин. Кто-то ведь должен во всем этом разобраться.
Моя мать была очень красивой женщиной, вы таких не встречали. У меня есть ее фотография. Она похожа на кинозвезду сороковых годов: брюнетка, волосы завиты, на шее – нитка жемчуга, серьги. Поза неестественная, как было принято в те времена: голову склонила к плечу, сидит вполоборота к камере. На фотографии она улыбается. Я помню эту улыбку. Мне было, наверное, года четыре. Мы гуляли в парке. Я катался на салазках. Забирался на горку и лихо катил вниз – то сидя, то на спине, то на животе. Она предупреждала меня об опасности, заслоняясь рукой от солнца, говорила: «А теперь – осторожнее!» – и улыбалась мне. Я изо всех сил старался поразить ее. Хотел доказать: я – настоящий мужчина, не такой, как мой отец, человек, за которого она вышла замуж.
Помню маму усталой, всегда усталой. И вот наконец, вскоре после этой прогулки, она исчезла. Она погубила меня. Она оставила меня один на один с папашей.
Вот видите, как много времени потребовалось мне, чтобы начать свои записи с того, с чего следовало. Я исписал немало страниц, но первый раз пишу о том, как все начиналось. Потому что я очень напуган.
Эдвин, эти пятна на страничке дневника – следы моих слез. Я заливаюсь слезами, не могу даже писать.
На Диану будто столбняк напал. Она не могла пошевелиться. Стояла в кухне у окна, уставившись в необозримые просторы океана. Вдалеке над водной гладью облака образовали целые гряды гор, дымчато-серых у основания, подсвеченных розовыми лучами заходящего солнца на вершинах. Нефтяной вышки сегодня не было видно. Сентябрьский ветер, как раскаленная печка, сохранял жар прошедшего дня.
Домой Диана приехала сегодня рано. Дел было по горло, и ей так не хватало на все времени. В следующем месяце она приглашена на конференцию по игровой терапии в Вашингтон. Однако до сих пор не приступила к подготовке своего доклада. Запаздывала со статьей для «Журнала по детской психологии и психиатрии». Ее фининспектор который уже раз напоминал ей, чтобы она прислала какие-то письменные свидетельства. Один хирург из «Святого Иосифа» звал ее завтра к себе: он устраивал прием на открытом воздухе. Диана обещала позвонить и дать ответ, но так и не сделала этого. Грейси Марлоу, десятилетней девочке, которая нанесла себе сама телесные повреждения, стало хуже: Диана захватила с собой историю ее болезни, чтобы просмотреть еще раз. Захватила также истории болезни Питера Филда, Сонни ван Тронг и трехлетней Сусанны Леви. Все они – трудные дети. Все остро нуждаются в ее внимании. Ее машине нужно пройти техосмотр. И если в ближайшие дни она не начнет работать в саду, то потеряет этот год. Следующей весной будет намного тяжелее осваивать участок.
Так много дел, а она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда-то ей представлялось: психологу следует поселиться в доме на высокой отвесной скале. Оттуда, с вышины, взирать на всех, прогнозировать судьбы людей, анализировать их ошибки. Самой же ни в коем случае не опускаться до кипения человеческих страстей.
Ее охватил страх: когда-нибудь ее поглотит вечность, возможно, в этот момент она будет на заседании комитета или консультировать пациента, но Ангел Смерти появится в комнате и скажет: «Заседание откладывается, что не закончено, так и останется незаконченным».
Или хуже. Смерть, возможно, скажет: «У тебя осталась одна минута. Одна минута, чтобы закончить все, что хотела сделать и не сделала».
– Почему ты выбрала именно этого?
– Он сам предстал передо мной, мама.
Воцарилось долгое молчание. Затем постепенно Диана начала понимать, что Ма-ма говорила с ней, а она ей отвечала. И Диане такой разговор уже казался вполне естественным. Ма-ма находилась здесь, рядом с ней. Диана физически ощущала ее невидимое присутствие как часть того, что ее окружало, – голос Ма-ма звучал в ее мозгу.
Диана оторвала взгляд от океана, посмотрела на свои руки. Пальцы вертели палочку, которую в тот вечер Эд дал ей в ресторане у Моков. Диана не могла сообразить, когда же сейчас она взяла ее в руки. Она быстро положила палочку на место и приказала себе: «Диана, не сходи с ума, займись делом».
Дня два назад, охваченная лихорадочным желанием обустроить свой дом, она выбралась за покупками. Решила приобрести все необходимое, чтобы готовить вкусную, свежую пищу: сковородки, щипцы, деревянные ложки, мельницу для перца, кучу предметов домашнего обихода. Все покупки, завернутые в целлофан, давно лежат на полу. Она разрушила злые чары, околдовавшие этот дом: теперь ей хочется делать покупки. Она начнет с картин Мануэля Окампо, купит их на следующей же неделе. До сих пор, однако, вещи не распакованы. Все недосуг.
Диана разворачивала, мыла и раскладывала, не присев ни на минутку, почти два часа. Один раз, правда, сделала перерыв. Диана распаковала бутылку розового шампанского. Секунду держала ее обеими руками, рассматривала элегантную бутылку, стоящую перед ней, и вспоминала Фрэнсиса Баггели.
Когда они с Фрэнсисом учились на одном курсе в Мичиганском университете, то посещали семинар, проходивший в доме помощника профессора по имени Роджер Санктон. Санктон был холостяком, жил только работой и очень редко готовил еду. Однако варил кофе студентам, к которым благоволил. В первый раз попав в этот дом, Диана заметила в холодильнике бутылку шампанского. Кроме этой бутылки и пакета молока, в холодильнике ничего не было. Немного погодя, познакомившись с Санктоном поближе, она спросила его о бутылке. Он объяснил ей, что бережет эту бутылку до того дня, когда его переведут на постоянную штатную должность.
Она вспомнила, с какой гордостью вынес он эту бутылку и водрузил ее на стол в своей кухне. «Лоран-Перье» – она услышала тогда впервые об этой марке шампанского. Он сказал, что его пьют, чтобы отметить какое-то важное событие, только по праздникам. Он называл его святым напитком. С пылом влюбленного он описывал его бесподобный букет, нежный вкус, исключительную «остроту», аромат. Диана и Фрэнсис смотрели друг на друга поверх бутылки, и в ту секунду она почувствовала: да, она хотела бы оказаться в постели с этим мужчиной. Потом они уселись бы в кровати, обложившись подушками, и пили бы, пили в свое удовольствие «Лоран-Перье», розовое шампанское.
Они с Фрэнсисом так и не стали любовниками; Роджер Санктон так и не получил постоянной штатной должности. Интересно, что же стало с той бутылкой «Лоран-Перье», выпил ли он ее, по крайней мере. Она надеялась, что да.
Вернувшись в настоящее, Диана взяла в руки бутылку. Великолепная форма: небольшого размера, квадратная, тяжелая, с широкими плечами, как у того человека, ради которого она ее купила. Провела пальцем по круглой золотой этикетке – шампанское «Лоран-Перье», Cuvйe Rosй Brut, – потом по зеленому стеклу наверх, к наглухо запечатанному горлышку. Ей хотелось выпить эту бутылку, но… не сегодня вечером. Хотя скоро. Очень скоро.
Диана решительно поставила бутылку в холодильник, вытащила оттуда гору продуктов и закатала рукава.
В четверть седьмого ее дом не только стал уже похож на настоящее уютное жилье, в нем даже пахло чем-то удивительно вкусным. Подняв трубку, она позвонила Эду в Третий участок. Он был на месте, он ответил, на душе у нее посветлело.
– Почему бы тебе не заглянуть ко мне пропустить пару стаканчиков? – предложила она.
– О, – живо отозвался он, – это очень мило, Диана. Но у меня куча работы…
– И у меня тоже куча, но я плюнула на нее. Тебе надо отдохнуть.
– Вот что, почему бы тебе не приехать в город? Я устрою перерыв на обед. Пойдем вместе в тот маленький ресторанчик на Фонтанной… Почему бы нет?
– Потому что в твоем «маленьком ресторанчике» не получишь такого «феттучини по-римски», которое я только что приготовила на самом высоком уровне; его можно попробовать только в моем «маленьком ресторанчике».
Возникла пауза. Она живо представила, как Эд потирает рукой небритый подбородок, какое страстное желание вспыхивает в его глазах, и ощутила в душе радость.
– Ты опасная женщина, известно тебе это?
– Ну-ка, зеркальце, открой, самый вредный – кто такой?
Эд весело рассмеялся.
– Увидимся через час, – сказал он.
Эд положил трубку, а Диана, выбив на кухонном столе веселую дробь палочкой, приступила к приготовлению обещанного блюда. Чтобы окончательно оформить свой новый облик чудо-хозяйки, ей не хватало только фартука: надо будет купить.
Эд добрался до ее дома через девяносто минут, вместо шестидесяти обещанных, и был небритым и усталым, именно таким, как она и представляла.
– Извини, – сказал он, протягивая ей букет тюльпанов. – Не успел положить трубку, как на нас свалилось ограбление склада. Оставался один шанс из тысячи, что удастся вырваться, но потом приехал Сэм Треверс, заступил раньше положенного на дежурство, и я удрал.
– Все в порядке… тюльпаны просто чудо.
Достаточно было взглянуть на его осунувшееся лицо, усталые глаза, живот, выпиравший из тесной рубашки, чтобы в ней пробудились сочувствие и жалость. Она усадила его в кресло, дала стакан охлажденного «реймонда» и велела не особенно расслабляться, потому что стол будет готов уже через несколько минут.
Поспешно заправляя салат, она услышала, как он встал, и через секунду звуки голоса Барбары Стрейзанд донеслись до кухни.
– Хороший проигрыватель, – крикнул Эд.
– Спасибо. Ты с ним здорово управляешься! У меня ушло полтора дня только на то, чтобы соединить все эти ящики между собой.
Песня Барбары действовала успокаивающе на двух усталых людей, которым хотелось поесть, выпить и перезарядиться, не утруждая себя излишними разговорами. Спагетти получилось отменным, лучше, чем она ожидала. Диана открыла в себе новые способности. Но стоило ей окинуть взглядом свои недавние покупки: шведский хрусталь, английский фарфор, стеклянные курительницы для ароматных свечей, деревянную индонезийскую салатницу, – как червь сомнения зашевелился в ее душе. Подходили ли все эти вещи к ее дому? Таким ли она хотела видеть свое жилище?