Страница:
связываемые с перемыванием косточек отсутствующих, никак не могли привлечь
меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни.
Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие
групповые беседы прекращались при моем появлении, и участники расходились с
некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и
означало, если угодно, что я начал терять власть".
Почти такой же стиль взаимоотношений Троцкий сохранил и в эмиграции.
Обычно он был вежлив и приветлив со своими сотрудниками. Хотя временами у
него и бывали приступы раздражения и чуть ли ни истерические вспышки, он,
как правило, стремился держать себя в руках. Но весь стиль поведения
подчеркивал собственное величие и политическую миссию. Секретари и
посетители вспоминали, что пиджак Троцкого всегда был застегнут на все
пуговицы, галстук затянут, походка прямая, спина ровная.
Будучи требовательным к себе и не допуская, как правило, послаблений,
он предъявлял столь же высокие и даже иногда намного б удовольствия, как охота и рыбная ловля,
дневной сон. Он не чурался, хотя и в качестве третьестепенного занятия,
любовной интриги. Но подобное поведение со стороны окружающих было бы
совершенно немыслимым. Жан Хейженоорт, помощник и секретарь Троцкого в
эмиграции, писал о взгляде своего шефа - "властном и уверенном в этой
властности". Тот же Хейженоорт вспоминал, что, когда в Мексике приехавшая
туда супруга Жана вступила в легкий бытовой спор с женой Троцкого Натальей
Седовой, нарушившая этикет дама была немедленно отправлена домой, во
Францию.
По документам можно легко проследить, как постепенно Троцкий порывал со
своими сторонниками на Западе, которых поначалу было не так уж мало, пока в
конце концов ни оказался в почти полном политическом и личностном
одиночестве. Старые товарищи и соратники превращались во врагов. Среди них
были значительные и способные политики и организаторы. Можно назвать имена
французов П.Навилля и Ж.Молинье, испанца А.Нина, немцев К.Ландау и
О.Зейпольда, чехов Э.Буриана и Х.Леноровича, американца М.Шахтмана и многих
других.
Пожалуй, особенно сложными и противоречивыми были взаимоотношения с
американским журналистом Максом Истменом, являвшимся недолгое время в первой
половине 20-х годов коммунистом. Адресованные ему письма Троцкого
широко представлены в этом издании. Истмен приехал в Россию в 1922 г. и
вскоре стал изучать биографию Троцкого, чему последний явно
покровительствовал. В 1924 г. Троцкий пересказал Истмену содержание
ленинского "завещания" ("Письма к съезду"), информацию о котором Истмен
включил в свою книгу, написанную в том же году после отъезда из СССР и
вскоре изданную. Троцкий ответил в свойственной большевикам манере: по
требованию своих собратьев по Политбюро он опубликовал заявление в журнале
"Большевик", в котором отмежевался от Истмена и заявил, что никакого
завещания Ленин, мол, не оставлял. Поведение кумира вызвало у журналиста
шок. Тем не менее именно ему в 1926 г. был тайком передан (безусловно, с
санкции Троцкого) полный текст пресловутого ленинского письма, который
Истмен немедленно опубликовал.
Когда же Троцкий оказался в эмиграции, его отношения с Истменом
возобновились - свое прошлое поведение он объяснял тем, что "партия всегда
права". Осадок в душе журналиста сохранился, однако, и в следующие годы.
Истмен стал переводчиком и литературным агентом Троцкого. В 1932 г. они
встречались на Принкипо, причем журналист уже очень скоро понял глубокое
безразличие его гостепреимного хозяина к мнению
оппонентов.
В следующие годы между Троцким и Истменом происходили разрывы и новые
сближения. Троцкий восхищался мастерством, с которым Истмен перевел его
"Историю русской революции" и другие работы, и в то же время злобно бичевал
его книги, особенно "Художники в мундирах" (о фанатизме и бюрократизме в
руководстве советской худоджественной литературой). Когда же Истмен
присоединился к группе либеральных и социал-демократических деятелей,
поставивших вопрос о виновниках кровавого подавления Кронштадтского
восстания 1921 г., в частности об ответственности Троцкого за это злодеяние,
а затем выпустил книги, доказывавшие неудачу социализма и провал учения
Ленина, произошел окончательный разрыв.
Во взаимоотношениях с Истменом и другими левыми деятелями Троцкий
подчас, казалось бы, удерживал себя, стремился не допустить полного
отчуждения. Во многих случаях тон критики в документах Троцкого вроде бы
даже дружеский, не исключающий возможности сближения, преодоления
разногласий, но и в этих, как и во многих других, случаях, когда автор метал
в своих оппонентов остро заточенные стрелы, объектам критики давалось
понять, насколько глубока интеллектуальная, теоретическая разница между ними
и автором.
Убийственный сарказм, чувство негодования, политические клише
невозможно было
заслонить вполне приязненными обращениями вроде "дорогой друг", и почти
во всех случаях, раньше или позже, следовал неизбежный разрыв. Нередко
Троцкий пытался внушить своим сторонникам необходимость спокойного,
товарищеского тона полемики, но сам он почти никогда не следовал собственным
поучениям. В свою очередь в ответ на стремление некоторых сторонников
побудить его щадить самолюбие, самоуважение других групп и деятелей, Троцкий
разражался гневными филиппиками. Примеры такого рода можно встретить в
предлагаемом издании в изобилии. Крайность в оценках, высокомерный тон,
стремление "резать правду-матку в глаза" - так, как он ее понимал,
отталкивали от Троцкого левых интеллектуалов, которые стремились понять и
даже разделить его антисталинские настроения. Особенно много таковых было в
США.
Подчас Троцкий вроде бы пытался примирить своих сторонников, упрекал их
в групповщине, но делал это в настолько жалящем полемическом тоне, что это
могло привести лишь к обострению фракционных свар. В пятом томе
опубликованы, например, письма австрийскому оппозиционному деятелю Иозефу
Фрею - Троцкий вроде бы пытался сохранить с ним неплохие отношения, но по
существу дела рвал их своим тоном.
Даже такой верный и последовательный ученик Троцкого, каковым был его
сын
Л.Седов, в письме Виктору Сержу упрекал отца в отсутствии терпимости, в
грубости, в желании унизить оппонента и даже уничтожить его. То, что это
было не результатом минутного настроения, а сложившимся мнением,
свидетельствуют те же интонации в письме, посланном матери, Н.И.Седовой, 16
апреля 1936 г.: "...Мне кажется, что все папины недостатки с возрастом не
смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями -
трудными беспримерно, - углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание,
даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить - усиливаются. Причем,
это не только "личное", но прямо какой-то метод, и вряд ли хороший метод".
Единственным случаем, когда после разрыва было восстановлено личное
сотрудничнство и даже дружба, было возвращение в число близких друзей Анри
Росмера, видного французского левого деятеля. На догматизм, замкнутость,
обидчивость, чувства ревности и зависти, вообще свойственные участникам
мелких групп, оказывавшихся не в состоянии получить массовую поддержку,
накладывались личные качества самого Троцкого, отмеченные Седовым, к которым
следует прибавить непреклонную уверенность "пророка" в собственной правоте,
непримиримость к инакомыслию, разящий сарказм.
Документы показывают, какие непрерывные ссоры и склоки происходили
между оппозиционными группировками и внутри них, как эти группы понапрасну
подрывали и
растрачивали собственные силы в конфликтах, как Троцкий, вместо того,
чтобы гасить их, подчас сам разжигал взаимную неприязнь. Недаром в кругу
тех, кто хорошо знал нравы этой среды, говорили: "Когда встречаются двое
троцкистов, они высказывают три разных мнения". Любопытно, что склоки и
свары межу "троцкистами" продолжались даже в советских застенках. Известный
сторонник Троцкого Борис Эльцин (никакого отношения к будущему президенту
Российской Федерации не имевший) признавал: "Нет двух товарищей, которые
придерживались бы одного мнения - нас объединяет только ГПУ".
Можно привести сколько угодно примеров, какие хлесткие, оскорбительные
эпитеты применял Троцкий по отношению к тем сторонникам (или бывшим
сторонникам), которые ему не угодили. П.Навилля он называл "флюгером",
готовым на политическую измену. У приверженцев итальянского "левого"
коммуниста А.Бордиги была "каша мыслей" - худшей он не встречал. Болезнь
"суваринизма" (то есть свойства французского деятеля Б.Суварина) - "болезнь
паралича политической воли при гипертрофировании резонерства". М.Истмена
Троцкий в 1933 г. обвинил в "страшном грехе" - "мелкобуржуазном
ревизионизме". О Г.Брандлере Троцкий писал, что тот "не умеет отличить лицо
революции от ее спины".
Троцкий полагал, что обладает монополией на истину. Для него почти
равно враждебными были как правоверные коммунисты-сталинисты, так и
оппозиционеры, хотя бы в чем-то не согласные с ним. Ведь, по его мнению,
"кроме марксистакой оппозиции, существует и оппортунистическая", и
последняя, мол, "борется против мелкого дьявола, опираясь на сатану".
Троцкий проявлял полное непонимание человеческих слабостей своих бывших
соратников, которые довольно легко шли на унизительную капитуляцию перед
Сталиным - их еще не избивали, не заставляли выстаивать многие сутки без сна
на конвейерных допросах, не запирали зимой полуголых в промерзших
камерах-карцерах - все это будет еще впереди. Пока же у бывших
оппозиционеров проявлялся инстинкт не выжить любой ценой, а возвратиться к
комфортной, или хотя бы приличной жизни, вновь приобщиться к властным
структурам, хотя бы на значительно менее выжных ролях. Бывший же лидер
коммунистической оппозиции стремился соблюсти хорошую мину. В прямом
противоречии со своей еще недавней дружеской перепиской с единомышленниками
он, узнав о покаянном заявлении Е.А. Преображенского, К.Б.Радека и
И.Т.Смилги от 10 июля 1929 г., заявил, что они, де, "давно уже представляют
собой мертвые души" и что все эти "отходы" "только временно задержат борьбу
оппозиции, но не остановят ее".
Причины сохранения такого положения в неустойчивой среде сторонников
Л.Д. Троцкого, в его взаимоотношениях с ними были многообразными. В
значительной степени оно объяснялось тем, что они во главе со своим
вдохновителем и руководителем по существу дела варились в собственном соку,
не были в состоянии опереться на сколько-нибудь широкие слои населения, тем
более на рабочий класс, выразителями интересов которого они себя объявляли.
В первые годы эмиграции Троцкий был весьма озабочен привлечением в свои
организации рабочих, созданием рабочих кружков, обещал посылать в эти кружки
свои работы, которые использовались бы для коллективного чтения. Сознавая
свой и своих сторонников отрыв от рабочей массы, он находил ему какие-угодно
причины, кроме существовавших в действительности - нежелания следовать
утопическим схемам "перманентной революции", стремления обеспечить себе и
своей семье достойную, по возможности зажиточную, жизнь, не пускаясь на
весьма рискованные революционные эксперименты. Подчас Троцкий предлагал
чисто бюрократические рецепты преодоления оторванности групп его сторонников
от пролетариата, например, создание неких "рабочих комитетов печати",
которые, разумеется, ничего не могли изменить.
Троцкий был настроен чрезвычайно оптимистически, и это отчетливо
проявлялось в его публицистике и корреспонденции. Он крайне переоценивал
влияние своих сторонников не
только на Западе, но и в СССР. В начале 30-х годов, когда он уже
потерял почти всех своих приверженцев в СССР, он все еще считал "русскую
секцию" Интернациональной левой оппозиции самой крупной. В 1932 г. он
оценивал положение русской оппозиции как "подъем". Если такая оценка и имела
некоторый смысл, то только в том смысле, что в СССР дейситвительно было
несколько тысяч человек, являвшихся то ли бывшими, ныне отрекшимися
сторонниками Троцкого, то ли его последователями, пребывавшими в ссылке,
концентрационных лагерях и в тюрьмах. В 1930 г. советские спецслужбы
разгромили и несколько тайных групп сторонников Троцкого, состоявших из
политических эмигрантов и иностранных коммунистов, обучавшихся в учебных
заведениях ВКП(б). Анализ разгрома одной из таких групп - китайской - дан
недавно в монографии А.В.Панцова.
Но официальный оптимизм у дальновидного и опытного политика не мог
срабатывать постоянно. Время от времени он признавал крах своего движения в
СССР, неуклонную потерю сторонников и вынужден был довольствоваться лишь
весьма слабыми утешениями вроде того, каковое содержалось в письме в СССР от
26 ноября 1929 г.: "Пусть останется в ссылке не 350 верных своему знамени, а
35 человек, даже три человека - останется знамя, останется стратегическая
линия, останется будущее". Утешения были более чем зыбкими, и Троцкий не мог
не осознавать этого.
Отсюда проистекал поиск виновников политических провалов, возложение
вины на партнеров, которые хотя бы в чем-то не были с ним согласны,
превращение мух в слонов, взаимные обиды и подозрительность.
Слабость и разобщенность оппозиционных организаций объяснялись, далее,
тем, что к ним в то или иное время примыкали самые разнообразные групп и
лица, которых подчас объединяло только одно - недовольство сталинским
режимом в СССР и господством ВКП(б), в частности в лице Сталина и его
клевретов, в Коминтерне (некоторые отошли от Коминтерна или были исключены
из него еще при Ленине, будучи недовольными ленинско-зиновьевскими методами
руководства и большевистскими политическими установками). Кроме того,
значительную часть среди оппозиционеров составляла молодежь без
существенного образования и опыта, но уверенная в полной своей
непогрешимости, смотревшая сверху вниз на старшее поколение. Немалую роль
играло личное соперничество и другие личные соображения, иногда даже
материально-карьерного свойства. Наконец, и это было последним лишь по
счету, но не по значению, догматический характер марксистского учения сам по
себе, полемическая нетерпимость Маркса углублялись догматизмом и
нетерпимостью нескольких поколений его последователей, среди которых Ленин и
Троцкий занимали далеко не последние места. Безапелляционность, как мы уже
отмечали, была немаловажной чертой Троцкого на протяжении большей части
его политической жизни. Общение с Лениным, безусловно, подкрепило это далеко
не лучшее для политического деятеля свойство.
* Уже выдвинув в 1933 г. задачу создания новой компартии в Германии,
Троцкий еще на протяжении нескольких месяцев оттягивал свой открырый разрыв
не только со сталинской
группой, но и с ВКП(б) и Коминтерном в целом. Лишь с большими
оговорками можно согласиться с американским исследователем Дж. Арчем Гетти,
полагающим, что за странной медлительностью в эти месяцы скрывалась его
последняя попытка возвратиться в кремлевское руководство. Именно этим Арч
Гетти объясняет, что между серией публикаций в "Бюллетене оппозиции" в марте
с призывом к созданию новой германской компартии и заявлениями о том, что
Коминтерн мертв и бюрократический режим в СССР может быть свергнут только
силой (июль), прошло долгих четыре месяца. Автор обосновывает это тем, что
именно после призыва к созданию новой германской компартии, но до заявления
о полном разрыве с ВКП(б) и Коминтерном (точнее фактически одновременно с
первым) Троцкий направил Политбюро ЦК ВКП(б) секретное письмо, в котором,
имея в виду неизбежную, по его мнению, хозяйственную катастрофу в СССР,
обращался к "чувству ответственности" советских
иерархов, призывая их использовать поддержку оппозиции и свое
возвращение в партию с обязательством воздерживаться от критики. Не получив
ответа, Троцкий 13 мая сделал заявление для прессы и передал журналистам
текст письма. По мнению Арча Гетти, предложение Троцкого о возвращении в
СССР для конструктивной руководящей работы носило серьезный характер, и он
опирался при этом на созданный оппозиционерами различных направлений тайный
антисталинский блок в СССР. С Арчем Гетти можно согласиться лишь в том, что
четырехмесячный интервал между заявлением о разрыве с компартией Германии и
заявлением о разрыве с Коминтерном и ВКП(б) был прямо связан с письмом в ЦК
ВКП(б). Но можно ли считать это письмо проявлением искреннего стремления к
примирению? Нам думается, что для этого нет никаких оснований. Во-первых,
Троцкий отлично сознавал крайнюю слабость, фактическую беспомощность той
попытки объединения оппозиционных сил в СССР, которая была предпринята в
1932 г. Во-вторых, он должен был прекрасно понимать, что беспощадное
подавление объединенной оппозиции, которое сталинская группа осуществила в
предыдушие годы, было предпринято отнюдь не для того, чтобы принять теперь
ее лидера в свои распростертые объятия, не говоря уже о явной нереальности
обещания Троцкого воздерживаться от критики. Троцкий, разумеется, не знал о
той резолюции, которую начертал Сталин на предыдущем
его обращении в ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1931 г. по поводу судебной
тяжбы с германским издателем Шуманом. Дело было связано с отказом Троцкого
сотрудничать с этим издателем и выполнять подписанный с ним договор, ибо
Шуман, как оказалось, напечатал книгу А.Ф. Керенского. В связи с
рассмотрением дела в суде изгнанник считал, что московские лидеры должны
представить в суд материалы, защищающие честь партии большевиков и ее
руководителя Ленина (письмо и другие материалы, связанные с этим делом,
публикуются в данном издании). Резолюция Сталина гласила: "Думаю, что
господина Троцкого, этого пахана и меьшевистского шарлатана, следовало бы
огреть по голове через ИККИ [Исполком Коминтерна]. Пусть знает свое место".
Повторяем, Троцкий не знал об этой резолюции, которая стала известна только
недавно. Но мог ли он ждать чего-либо иного от кремлевского владыки? Думать
так означало бы считать Троцкого не опытным политическим деятелем, а
подмастерьем в ремесле политика. Данное соображение следуеттем более отнести
к 1933 году. Наконец, возврашение в СССР означало бы крах претензий Троцкого
на руководящую роль как в самой стране, так и в международном революционнм
движении, а это для нашего
героя было совершенно немыслимо, равнозначно политической гибели. Зачем
же в таком случае было послано злосчастное письмо? Мы убеждены в том, что
цель письма состояла только в том, чтобы продемонстрировать свою добрую
волю, свою готовность к единству. Но продемонстрировать ее не советским
лидерам, а своим сторонникам, а также беспристрастным наблюдателям на
Западе, убедить их, что действительным виновником окончательного
политического разрыва является не оппозиционное течение, а официальное
руководство ВКП(б). Иначе говоря, письмо было тактическим ходом, заранее
рассчитанным на решительный отказ и последующую публикацию этого
"секретного" документа. Об этом свидетельствует сопроводительное письмо от 3
мая 1933 г., "рассекречивавшее" обращение к большевистским властям. В нем
говорилось: "При сем препровождается несколько копий секретного письма в
Политбюро. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным,
хотя и не предназначено для опубликования. Лучше рассылать его "избранным",
в том числе и дипломатам (не забыть Коллонтай, [Антонова-]Овсиенко и пр. Я
считаю возможным предоставить иностранным товарищам [возможность] цитировать
это письмо на собраниях, если им это понадобится. Использованное в таком
виде, оно произведет большее впечатление,
чем в печатном виде". Думается, что скрытый мотив отправления
"секретного" письма в Москву раскрывается здесь достаточно очевидно.
* Так или иначе, первая половина 1933 г. представляла собой важный
рубеж в жизни Троцкого. 17 июля 1933 г. он, получив визу правительства
Франции, вместе с супругой покинул Турцию на итальянском пароходе и 24 июля
прибыл во французский порт Марсель. До конца октября 1933 г. Троцкий
проживал в местечке Сан-Пале вблизи г. Руайан в устье реки Жиронда, а с 1
ноября - в небольшом городе Барбизон возле Парижа. Такая ситуация создавала
серьезные затруднения для общественной деятельности, но, как показало
близкое будущее, была единственно приемлемой как с точки зрения
безопасности, так и перспектив пребывания в стране. В середине апреля 1934
г. местные власти сделали пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным, и
развернулась массированная кампания за его депортацию, в которой равно
активно участвовали как компартия, так и праворадикальные силы.
Правительство Г.Думерга под этим давлением приняло решение об изгнании
Троцкого, но не могло вначале его
реализовать, так как ни одно другое государство не соглашалось его
принять. Изгнанник вынужден был переезжать с места на место, пока, наконец,
не поселился с разрешения властей в альпийской деревне Домен. Здесь он
находился около года, с июля 1934 по июнь 1935 г., когда, в конце концов,
получил санкцию правительства Норвегии, где у власти стояли социалисты,
иммигрировать в эту страну. Пребывание в Норвегии оказалось, однако, кратким
и драматическим. Вскоре после убийства С.М.Кирова 1 декабря 1934 г.
советские власти, начавшие массовые аресты, которые являлись прелюдией к
"большому террору" 1936-1938 гг., стали обвинять Троцкого вначале в
организации этого убийства, а затем в связях с "империалистическими
державами", саботаже, подрывной деятельности, шпионаже и пр. Правительству
Норвегии недвусмысленно разъяснялось, что дальнейшее пребывание Троцкого на
территории этой страны влечет за собой ответные карательные действия СССР.
Норвегии, в частности, угрожали, что будут прекращены закупки сельди у ее
фирм, и такой демарш был значительно весомее, нежели
соображения по поводу права политического убежища. В августе 1936 г.
банда правых экстремистов совершила нападение на дом, в котором жил Троцкий.
Вслед за этим, через два дня после вынесения смертного приговора на первом
московском "открытом" судебном фарсе Г.Е.Зиновьеву, Л.Б.Каменеву и другим
подсудимым,
за спиной которых, якобы, стоял Троцкий, 26 августа правительство
Норвегии потребовало от него подписания заявления о полном отказе от
политической деятельности. Требование было отвергнуто, и Троцкий оказался
под домашним арестом. В основном неудачей окончились его попытки
использовать суд для разоблачения обвинений и разъяснения своей ситуации.
Троцкий фактически находился на положении заключенного до января 1937 г.,
когда ему было предоставлено право почетного политического убежища
правительством Мексики во главе с президентом Ласаро Карденасом. Главным
содеожанием французского и норвежского изгнания - второго этапа деятельности
Троцкого после депортации из СССР - был его переход к созданию
самостоятельной международной организации своих сторонников на базе полного
разрыва с Коминтерном. В первые годы эмиграции Троцкий, как мы уже отмечали,
рассматривал группы последователей его взглядов лишь как "оппозицию
большевиков-ленинцев", добивавшихся отстранения "центристов" и "правых" от
руководства, осуществления своей программы хозяйственных и политических
реформ в СССР, поворота Коминтерна к "подлинно революционному курсу" и,
естественно, возвращения оппозиционеров в официальное коммунистическое
движение, в руководство СССР. Все эти действия "троцкисты" намеревались
осуществить мирным путем, в частности добиваясь привлечения на свою
сторону основной массы активных членов ВКП(б) и других компартий.
Естественно, наибольшее внимание Троцкий придавал на первом этапе попыткам
продолжить свою агитацию в СССР. Поначалу ему удавалось поддерживать
письменную связь со своими тайными и открытыми сторонниками (последние, как
правило, находились в заключении и в ссылке). Именно на них в первую очередь
был рассчитан "Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)", который с
большим трудом все же проникал в СССР. Но тончайшая струя, по которой
оппозиционный журнал поступал в Советский Союз, причем почти исключительно в
Москву, постепенно пересыхала. Основными "реципиентами" устойчиво, до
прекращения выхода журнала, оставались только высшие большевистские иерархи.
"Бюллетень оппозиции" издавался малым тиражом, не превышавшим 1 тыс.
экземпляров. В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления
связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника
его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г.Блюмкина. Этот бывший
левый эсер, работавший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в
Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим работником ВЧК
Н.Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым
авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и
диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли. Через Блюмкина
меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни.
Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие
групповые беседы прекращались при моем появлении, и участники расходились с
некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и
означало, если угодно, что я начал терять власть".
Почти такой же стиль взаимоотношений Троцкий сохранил и в эмиграции.
Обычно он был вежлив и приветлив со своими сотрудниками. Хотя временами у
него и бывали приступы раздражения и чуть ли ни истерические вспышки, он,
как правило, стремился держать себя в руках. Но весь стиль поведения
подчеркивал собственное величие и политическую миссию. Секретари и
посетители вспоминали, что пиджак Троцкого всегда был застегнут на все
пуговицы, галстук затянут, походка прямая, спина ровная.
Будучи требовательным к себе и не допуская, как правило, послаблений,
он предъявлял столь же высокие и даже иногда намного б удовольствия, как охота и рыбная ловля,
дневной сон. Он не чурался, хотя и в качестве третьестепенного занятия,
любовной интриги. Но подобное поведение со стороны окружающих было бы
совершенно немыслимым. Жан Хейженоорт, помощник и секретарь Троцкого в
эмиграции, писал о взгляде своего шефа - "властном и уверенном в этой
властности". Тот же Хейженоорт вспоминал, что, когда в Мексике приехавшая
туда супруга Жана вступила в легкий бытовой спор с женой Троцкого Натальей
Седовой, нарушившая этикет дама была немедленно отправлена домой, во
Францию.
По документам можно легко проследить, как постепенно Троцкий порывал со
своими сторонниками на Западе, которых поначалу было не так уж мало, пока в
конце концов ни оказался в почти полном политическом и личностном
одиночестве. Старые товарищи и соратники превращались во врагов. Среди них
были значительные и способные политики и организаторы. Можно назвать имена
французов П.Навилля и Ж.Молинье, испанца А.Нина, немцев К.Ландау и
О.Зейпольда, чехов Э.Буриана и Х.Леноровича, американца М.Шахтмана и многих
других.
Пожалуй, особенно сложными и противоречивыми были взаимоотношения с
американским журналистом Максом Истменом, являвшимся недолгое время в первой
половине 20-х годов коммунистом. Адресованные ему письма Троцкого
широко представлены в этом издании. Истмен приехал в Россию в 1922 г. и
вскоре стал изучать биографию Троцкого, чему последний явно
покровительствовал. В 1924 г. Троцкий пересказал Истмену содержание
ленинского "завещания" ("Письма к съезду"), информацию о котором Истмен
включил в свою книгу, написанную в том же году после отъезда из СССР и
вскоре изданную. Троцкий ответил в свойственной большевикам манере: по
требованию своих собратьев по Политбюро он опубликовал заявление в журнале
"Большевик", в котором отмежевался от Истмена и заявил, что никакого
завещания Ленин, мол, не оставлял. Поведение кумира вызвало у журналиста
шок. Тем не менее именно ему в 1926 г. был тайком передан (безусловно, с
санкции Троцкого) полный текст пресловутого ленинского письма, который
Истмен немедленно опубликовал.
Когда же Троцкий оказался в эмиграции, его отношения с Истменом
возобновились - свое прошлое поведение он объяснял тем, что "партия всегда
права". Осадок в душе журналиста сохранился, однако, и в следующие годы.
Истмен стал переводчиком и литературным агентом Троцкого. В 1932 г. они
встречались на Принкипо, причем журналист уже очень скоро понял глубокое
безразличие его гостепреимного хозяина к мнению
оппонентов.
В следующие годы между Троцким и Истменом происходили разрывы и новые
сближения. Троцкий восхищался мастерством, с которым Истмен перевел его
"Историю русской революции" и другие работы, и в то же время злобно бичевал
его книги, особенно "Художники в мундирах" (о фанатизме и бюрократизме в
руководстве советской худоджественной литературой). Когда же Истмен
присоединился к группе либеральных и социал-демократических деятелей,
поставивших вопрос о виновниках кровавого подавления Кронштадтского
восстания 1921 г., в частности об ответственности Троцкого за это злодеяние,
а затем выпустил книги, доказывавшие неудачу социализма и провал учения
Ленина, произошел окончательный разрыв.
Во взаимоотношениях с Истменом и другими левыми деятелями Троцкий
подчас, казалось бы, удерживал себя, стремился не допустить полного
отчуждения. Во многих случаях тон критики в документах Троцкого вроде бы
даже дружеский, не исключающий возможности сближения, преодоления
разногласий, но и в этих, как и во многих других, случаях, когда автор метал
в своих оппонентов остро заточенные стрелы, объектам критики давалось
понять, насколько глубока интеллектуальная, теоретическая разница между ними
и автором.
Убийственный сарказм, чувство негодования, политические клише
невозможно было
заслонить вполне приязненными обращениями вроде "дорогой друг", и почти
во всех случаях, раньше или позже, следовал неизбежный разрыв. Нередко
Троцкий пытался внушить своим сторонникам необходимость спокойного,
товарищеского тона полемики, но сам он почти никогда не следовал собственным
поучениям. В свою очередь в ответ на стремление некоторых сторонников
побудить его щадить самолюбие, самоуважение других групп и деятелей, Троцкий
разражался гневными филиппиками. Примеры такого рода можно встретить в
предлагаемом издании в изобилии. Крайность в оценках, высокомерный тон,
стремление "резать правду-матку в глаза" - так, как он ее понимал,
отталкивали от Троцкого левых интеллектуалов, которые стремились понять и
даже разделить его антисталинские настроения. Особенно много таковых было в
США.
Подчас Троцкий вроде бы пытался примирить своих сторонников, упрекал их
в групповщине, но делал это в настолько жалящем полемическом тоне, что это
могло привести лишь к обострению фракционных свар. В пятом томе
опубликованы, например, письма австрийскому оппозиционному деятелю Иозефу
Фрею - Троцкий вроде бы пытался сохранить с ним неплохие отношения, но по
существу дела рвал их своим тоном.
Даже такой верный и последовательный ученик Троцкого, каковым был его
сын
Л.Седов, в письме Виктору Сержу упрекал отца в отсутствии терпимости, в
грубости, в желании унизить оппонента и даже уничтожить его. То, что это
было не результатом минутного настроения, а сложившимся мнением,
свидетельствуют те же интонации в письме, посланном матери, Н.И.Седовой, 16
апреля 1936 г.: "...Мне кажется, что все папины недостатки с возрастом не
смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями -
трудными беспримерно, - углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание,
даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить - усиливаются. Причем,
это не только "личное", но прямо какой-то метод, и вряд ли хороший метод".
Единственным случаем, когда после разрыва было восстановлено личное
сотрудничнство и даже дружба, было возвращение в число близких друзей Анри
Росмера, видного французского левого деятеля. На догматизм, замкнутость,
обидчивость, чувства ревности и зависти, вообще свойственные участникам
мелких групп, оказывавшихся не в состоянии получить массовую поддержку,
накладывались личные качества самого Троцкого, отмеченные Седовым, к которым
следует прибавить непреклонную уверенность "пророка" в собственной правоте,
непримиримость к инакомыслию, разящий сарказм.
Документы показывают, какие непрерывные ссоры и склоки происходили
между оппозиционными группировками и внутри них, как эти группы понапрасну
подрывали и
растрачивали собственные силы в конфликтах, как Троцкий, вместо того,
чтобы гасить их, подчас сам разжигал взаимную неприязнь. Недаром в кругу
тех, кто хорошо знал нравы этой среды, говорили: "Когда встречаются двое
троцкистов, они высказывают три разных мнения". Любопытно, что склоки и
свары межу "троцкистами" продолжались даже в советских застенках. Известный
сторонник Троцкого Борис Эльцин (никакого отношения к будущему президенту
Российской Федерации не имевший) признавал: "Нет двух товарищей, которые
придерживались бы одного мнения - нас объединяет только ГПУ".
Можно привести сколько угодно примеров, какие хлесткие, оскорбительные
эпитеты применял Троцкий по отношению к тем сторонникам (или бывшим
сторонникам), которые ему не угодили. П.Навилля он называл "флюгером",
готовым на политическую измену. У приверженцев итальянского "левого"
коммуниста А.Бордиги была "каша мыслей" - худшей он не встречал. Болезнь
"суваринизма" (то есть свойства французского деятеля Б.Суварина) - "болезнь
паралича политической воли при гипертрофировании резонерства". М.Истмена
Троцкий в 1933 г. обвинил в "страшном грехе" - "мелкобуржуазном
ревизионизме". О Г.Брандлере Троцкий писал, что тот "не умеет отличить лицо
революции от ее спины".
Троцкий полагал, что обладает монополией на истину. Для него почти
равно враждебными были как правоверные коммунисты-сталинисты, так и
оппозиционеры, хотя бы в чем-то не согласные с ним. Ведь, по его мнению,
"кроме марксистакой оппозиции, существует и оппортунистическая", и
последняя, мол, "борется против мелкого дьявола, опираясь на сатану".
Троцкий проявлял полное непонимание человеческих слабостей своих бывших
соратников, которые довольно легко шли на унизительную капитуляцию перед
Сталиным - их еще не избивали, не заставляли выстаивать многие сутки без сна
на конвейерных допросах, не запирали зимой полуголых в промерзших
камерах-карцерах - все это будет еще впереди. Пока же у бывших
оппозиционеров проявлялся инстинкт не выжить любой ценой, а возвратиться к
комфортной, или хотя бы приличной жизни, вновь приобщиться к властным
структурам, хотя бы на значительно менее выжных ролях. Бывший же лидер
коммунистической оппозиции стремился соблюсти хорошую мину. В прямом
противоречии со своей еще недавней дружеской перепиской с единомышленниками
он, узнав о покаянном заявлении Е.А. Преображенского, К.Б.Радека и
И.Т.Смилги от 10 июля 1929 г., заявил, что они, де, "давно уже представляют
собой мертвые души" и что все эти "отходы" "только временно задержат борьбу
оппозиции, но не остановят ее".
Причины сохранения такого положения в неустойчивой среде сторонников
Л.Д. Троцкого, в его взаимоотношениях с ними были многообразными. В
значительной степени оно объяснялось тем, что они во главе со своим
вдохновителем и руководителем по существу дела варились в собственном соку,
не были в состоянии опереться на сколько-нибудь широкие слои населения, тем
более на рабочий класс, выразителями интересов которого они себя объявляли.
В первые годы эмиграции Троцкий был весьма озабочен привлечением в свои
организации рабочих, созданием рабочих кружков, обещал посылать в эти кружки
свои работы, которые использовались бы для коллективного чтения. Сознавая
свой и своих сторонников отрыв от рабочей массы, он находил ему какие-угодно
причины, кроме существовавших в действительности - нежелания следовать
утопическим схемам "перманентной революции", стремления обеспечить себе и
своей семье достойную, по возможности зажиточную, жизнь, не пускаясь на
весьма рискованные революционные эксперименты. Подчас Троцкий предлагал
чисто бюрократические рецепты преодоления оторванности групп его сторонников
от пролетариата, например, создание неких "рабочих комитетов печати",
которые, разумеется, ничего не могли изменить.
Троцкий был настроен чрезвычайно оптимистически, и это отчетливо
проявлялось в его публицистике и корреспонденции. Он крайне переоценивал
влияние своих сторонников не
только на Западе, но и в СССР. В начале 30-х годов, когда он уже
потерял почти всех своих приверженцев в СССР, он все еще считал "русскую
секцию" Интернациональной левой оппозиции самой крупной. В 1932 г. он
оценивал положение русской оппозиции как "подъем". Если такая оценка и имела
некоторый смысл, то только в том смысле, что в СССР дейситвительно было
несколько тысяч человек, являвшихся то ли бывшими, ныне отрекшимися
сторонниками Троцкого, то ли его последователями, пребывавшими в ссылке,
концентрационных лагерях и в тюрьмах. В 1930 г. советские спецслужбы
разгромили и несколько тайных групп сторонников Троцкого, состоявших из
политических эмигрантов и иностранных коммунистов, обучавшихся в учебных
заведениях ВКП(б). Анализ разгрома одной из таких групп - китайской - дан
недавно в монографии А.В.Панцова.
Но официальный оптимизм у дальновидного и опытного политика не мог
срабатывать постоянно. Время от времени он признавал крах своего движения в
СССР, неуклонную потерю сторонников и вынужден был довольствоваться лишь
весьма слабыми утешениями вроде того, каковое содержалось в письме в СССР от
26 ноября 1929 г.: "Пусть останется в ссылке не 350 верных своему знамени, а
35 человек, даже три человека - останется знамя, останется стратегическая
линия, останется будущее". Утешения были более чем зыбкими, и Троцкий не мог
не осознавать этого.
Отсюда проистекал поиск виновников политических провалов, возложение
вины на партнеров, которые хотя бы в чем-то не были с ним согласны,
превращение мух в слонов, взаимные обиды и подозрительность.
Слабость и разобщенность оппозиционных организаций объяснялись, далее,
тем, что к ним в то или иное время примыкали самые разнообразные групп и
лица, которых подчас объединяло только одно - недовольство сталинским
режимом в СССР и господством ВКП(б), в частности в лице Сталина и его
клевретов, в Коминтерне (некоторые отошли от Коминтерна или были исключены
из него еще при Ленине, будучи недовольными ленинско-зиновьевскими методами
руководства и большевистскими политическими установками). Кроме того,
значительную часть среди оппозиционеров составляла молодежь без
существенного образования и опыта, но уверенная в полной своей
непогрешимости, смотревшая сверху вниз на старшее поколение. Немалую роль
играло личное соперничество и другие личные соображения, иногда даже
материально-карьерного свойства. Наконец, и это было последним лишь по
счету, но не по значению, догматический характер марксистского учения сам по
себе, полемическая нетерпимость Маркса углублялись догматизмом и
нетерпимостью нескольких поколений его последователей, среди которых Ленин и
Троцкий занимали далеко не последние места. Безапелляционность, как мы уже
отмечали, была немаловажной чертой Троцкого на протяжении большей части
его политической жизни. Общение с Лениным, безусловно, подкрепило это далеко
не лучшее для политического деятеля свойство.
* Уже выдвинув в 1933 г. задачу создания новой компартии в Германии,
Троцкий еще на протяжении нескольких месяцев оттягивал свой открырый разрыв
не только со сталинской
группой, но и с ВКП(б) и Коминтерном в целом. Лишь с большими
оговорками можно согласиться с американским исследователем Дж. Арчем Гетти,
полагающим, что за странной медлительностью в эти месяцы скрывалась его
последняя попытка возвратиться в кремлевское руководство. Именно этим Арч
Гетти объясняет, что между серией публикаций в "Бюллетене оппозиции" в марте
с призывом к созданию новой германской компартии и заявлениями о том, что
Коминтерн мертв и бюрократический режим в СССР может быть свергнут только
силой (июль), прошло долгих четыре месяца. Автор обосновывает это тем, что
именно после призыва к созданию новой германской компартии, но до заявления
о полном разрыве с ВКП(б) и Коминтерном (точнее фактически одновременно с
первым) Троцкий направил Политбюро ЦК ВКП(б) секретное письмо, в котором,
имея в виду неизбежную, по его мнению, хозяйственную катастрофу в СССР,
обращался к "чувству ответственности" советских
иерархов, призывая их использовать поддержку оппозиции и свое
возвращение в партию с обязательством воздерживаться от критики. Не получив
ответа, Троцкий 13 мая сделал заявление для прессы и передал журналистам
текст письма. По мнению Арча Гетти, предложение Троцкого о возвращении в
СССР для конструктивной руководящей работы носило серьезный характер, и он
опирался при этом на созданный оппозиционерами различных направлений тайный
антисталинский блок в СССР. С Арчем Гетти можно согласиться лишь в том, что
четырехмесячный интервал между заявлением о разрыве с компартией Германии и
заявлением о разрыве с Коминтерном и ВКП(б) был прямо связан с письмом в ЦК
ВКП(б). Но можно ли считать это письмо проявлением искреннего стремления к
примирению? Нам думается, что для этого нет никаких оснований. Во-первых,
Троцкий отлично сознавал крайнюю слабость, фактическую беспомощность той
попытки объединения оппозиционных сил в СССР, которая была предпринята в
1932 г. Во-вторых, он должен был прекрасно понимать, что беспощадное
подавление объединенной оппозиции, которое сталинская группа осуществила в
предыдушие годы, было предпринято отнюдь не для того, чтобы принять теперь
ее лидера в свои распростертые объятия, не говоря уже о явной нереальности
обещания Троцкого воздерживаться от критики. Троцкий, разумеется, не знал о
той резолюции, которую начертал Сталин на предыдущем
его обращении в ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1931 г. по поводу судебной
тяжбы с германским издателем Шуманом. Дело было связано с отказом Троцкого
сотрудничать с этим издателем и выполнять подписанный с ним договор, ибо
Шуман, как оказалось, напечатал книгу А.Ф. Керенского. В связи с
рассмотрением дела в суде изгнанник считал, что московские лидеры должны
представить в суд материалы, защищающие честь партии большевиков и ее
руководителя Ленина (письмо и другие материалы, связанные с этим делом,
публикуются в данном издании). Резолюция Сталина гласила: "Думаю, что
господина Троцкого, этого пахана и меьшевистского шарлатана, следовало бы
огреть по голове через ИККИ [Исполком Коминтерна]. Пусть знает свое место".
Повторяем, Троцкий не знал об этой резолюции, которая стала известна только
недавно. Но мог ли он ждать чего-либо иного от кремлевского владыки? Думать
так означало бы считать Троцкого не опытным политическим деятелем, а
подмастерьем в ремесле политика. Данное соображение следуеттем более отнести
к 1933 году. Наконец, возврашение в СССР означало бы крах претензий Троцкого
на руководящую роль как в самой стране, так и в международном революционнм
движении, а это для нашего
героя было совершенно немыслимо, равнозначно политической гибели. Зачем
же в таком случае было послано злосчастное письмо? Мы убеждены в том, что
цель письма состояла только в том, чтобы продемонстрировать свою добрую
волю, свою готовность к единству. Но продемонстрировать ее не советским
лидерам, а своим сторонникам, а также беспристрастным наблюдателям на
Западе, убедить их, что действительным виновником окончательного
политического разрыва является не оппозиционное течение, а официальное
руководство ВКП(б). Иначе говоря, письмо было тактическим ходом, заранее
рассчитанным на решительный отказ и последующую публикацию этого
"секретного" документа. Об этом свидетельствует сопроводительное письмо от 3
мая 1933 г., "рассекречивавшее" обращение к большевистским властям. В нем
говорилось: "При сем препровождается несколько копий секретного письма в
Политбюро. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным,
хотя и не предназначено для опубликования. Лучше рассылать его "избранным",
в том числе и дипломатам (не забыть Коллонтай, [Антонова-]Овсиенко и пр. Я
считаю возможным предоставить иностранным товарищам [возможность] цитировать
это письмо на собраниях, если им это понадобится. Использованное в таком
виде, оно произведет большее впечатление,
чем в печатном виде". Думается, что скрытый мотив отправления
"секретного" письма в Москву раскрывается здесь достаточно очевидно.
* Так или иначе, первая половина 1933 г. представляла собой важный
рубеж в жизни Троцкого. 17 июля 1933 г. он, получив визу правительства
Франции, вместе с супругой покинул Турцию на итальянском пароходе и 24 июля
прибыл во французский порт Марсель. До конца октября 1933 г. Троцкий
проживал в местечке Сан-Пале вблизи г. Руайан в устье реки Жиронда, а с 1
ноября - в небольшом городе Барбизон возле Парижа. Такая ситуация создавала
серьезные затруднения для общественной деятельности, но, как показало
близкое будущее, была единственно приемлемой как с точки зрения
безопасности, так и перспектив пребывания в стране. В середине апреля 1934
г. местные власти сделали пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным, и
развернулась массированная кампания за его депортацию, в которой равно
активно участвовали как компартия, так и праворадикальные силы.
Правительство Г.Думерга под этим давлением приняло решение об изгнании
Троцкого, но не могло вначале его
реализовать, так как ни одно другое государство не соглашалось его
принять. Изгнанник вынужден был переезжать с места на место, пока, наконец,
не поселился с разрешения властей в альпийской деревне Домен. Здесь он
находился около года, с июля 1934 по июнь 1935 г., когда, в конце концов,
получил санкцию правительства Норвегии, где у власти стояли социалисты,
иммигрировать в эту страну. Пребывание в Норвегии оказалось, однако, кратким
и драматическим. Вскоре после убийства С.М.Кирова 1 декабря 1934 г.
советские власти, начавшие массовые аресты, которые являлись прелюдией к
"большому террору" 1936-1938 гг., стали обвинять Троцкого вначале в
организации этого убийства, а затем в связях с "империалистическими
державами", саботаже, подрывной деятельности, шпионаже и пр. Правительству
Норвегии недвусмысленно разъяснялось, что дальнейшее пребывание Троцкого на
территории этой страны влечет за собой ответные карательные действия СССР.
Норвегии, в частности, угрожали, что будут прекращены закупки сельди у ее
фирм, и такой демарш был значительно весомее, нежели
соображения по поводу права политического убежища. В августе 1936 г.
банда правых экстремистов совершила нападение на дом, в котором жил Троцкий.
Вслед за этим, через два дня после вынесения смертного приговора на первом
московском "открытом" судебном фарсе Г.Е.Зиновьеву, Л.Б.Каменеву и другим
подсудимым,
за спиной которых, якобы, стоял Троцкий, 26 августа правительство
Норвегии потребовало от него подписания заявления о полном отказе от
политической деятельности. Требование было отвергнуто, и Троцкий оказался
под домашним арестом. В основном неудачей окончились его попытки
использовать суд для разоблачения обвинений и разъяснения своей ситуации.
Троцкий фактически находился на положении заключенного до января 1937 г.,
когда ему было предоставлено право почетного политического убежища
правительством Мексики во главе с президентом Ласаро Карденасом. Главным
содеожанием французского и норвежского изгнания - второго этапа деятельности
Троцкого после депортации из СССР - был его переход к созданию
самостоятельной международной организации своих сторонников на базе полного
разрыва с Коминтерном. В первые годы эмиграции Троцкий, как мы уже отмечали,
рассматривал группы последователей его взглядов лишь как "оппозицию
большевиков-ленинцев", добивавшихся отстранения "центристов" и "правых" от
руководства, осуществления своей программы хозяйственных и политических
реформ в СССР, поворота Коминтерна к "подлинно революционному курсу" и,
естественно, возвращения оппозиционеров в официальное коммунистическое
движение, в руководство СССР. Все эти действия "троцкисты" намеревались
осуществить мирным путем, в частности добиваясь привлечения на свою
сторону основной массы активных членов ВКП(б) и других компартий.
Естественно, наибольшее внимание Троцкий придавал на первом этапе попыткам
продолжить свою агитацию в СССР. Поначалу ему удавалось поддерживать
письменную связь со своими тайными и открытыми сторонниками (последние, как
правило, находились в заключении и в ссылке). Именно на них в первую очередь
был рассчитан "Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)", который с
большим трудом все же проникал в СССР. Но тончайшая струя, по которой
оппозиционный журнал поступал в Советский Союз, причем почти исключительно в
Москву, постепенно пересыхала. Основными "реципиентами" устойчиво, до
прекращения выхода журнала, оставались только высшие большевистские иерархи.
"Бюллетень оппозиции" издавался малым тиражом, не превышавшим 1 тыс.
экземпляров. В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления
связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника
его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г.Блюмкина. Этот бывший
левый эсер, работавший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в
Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим работником ВЧК
Н.Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым
авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и
диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли. Через Блюмкина