Страница:
Старший опер Николаевич Борисович дозвонился следователю Закирову, доложил, что объект вышел на связь и назначил встречу. Положив трубку, сказал:
– Меня вызывают. Начальство настроено серьезно. Закиров сказал, что к операции подключат значительные силы. Хотя, на мой взгляд, хватило бы двух-трех грамотных оперативников. Пока оставайтесь тут на телефонах, вдруг объект перезвонит еще раз.
Устроившись на лавке, Мальгин ожидал Ольгу Антонову на боковой аллее, ведущей к главному корпусу МГУ на Ленинских горах. Солнце медленно опускалось за макушки голубых низкорослых елей, день стоял теплый, но ветреный, прохожих вокруг немного.
Перевертывая газетные страницы, Мальгин натыкался на корреспонденции, посвященные событиям в ресторане «Серебряный аист». Вчерашние выпуски желтой прессы ни словом не обмолвились о трагедии, потому что номера были подписаны в печать в тот момент, когда пожарные машины только подъехали к ресторану. Зато сегодня каждая газета подробно смаковала душераздирающие подробности, большей частью выдуманные, умышленного отравления ресторанной публики слезоточивым газом, сдабривая реальные факты и вымыслы убогими комментариями городских чиновников или ментов. Из всей этой ахинеи приходилось отсеивать мелкие крупицы правды.
Итак, ударом самодельного ножа убит личный охранник хозяина заведения Александр Зудин. Тридцать восемь лет, в прошлом офицер, отец двух несовершеннолетних детей. Орудие убийства газетчики описывали подробно: нож наподобие плоского штыка с огромным толстым клинком, вырезанный из плексигласа. За секунду такой штукой поделишь человеческое тело на две части. Хозяин «Аиста» Полуйчик с тремя огнестрельными ранениями доставлен в одну из московских больниц, состояние его оценивают как тяжелое и нестабильное. В различные больницы машины «скорой» развезли шесть женщин и одного мужчину, получивших травмы средней тяжести в давке у входных дверей. Остальные посетители ресторана отделались легкими порезами, отравились слезоточивым газом, но отказались от госпитализации, им оказали помощь на месте. Как ни странно, свидетелей убийства отыскать не удалось. Видимо, киллер, воспользовавшись суматохой и давкой, незаметно выскользнули из «Аиста». Сейчас милиция изучает записи, сделанные камерами слежения.
– Напрасный труд, – сказал вслух Мальгин. – На этих записях маму родную не узнаешь.
По мнению важных милицейских шишек, трагические события в «Аисте» – результат разборки между конкурентами, которые хотят масштабного передела прибылей ресторанного бизнеса. Мальгин хмыкнул. У милиции готов ответ на любой вопрос, о чем ни спроси, но нет даже более или менее правдоподобной версии происшествия. Разборка, передел… Из года в год – все одно и то же, будто эти комментарии пишут под копирку. Если следовать этой логике, великому переделу этой самой ресторанной прибыли помешал тот самый охранник, наемный работник на окладе, налетевший на нож? Или сам Полуйчик, получивший в спину три пули? Мальгин едва осилил последнюю заметку. Слова, слова… Стоячие озера, целые моря слов, в которых правда тонет, как топор. Но где найти ответ на простой и ясный вопрос: с какой целью Барбер решил кончить Полуйчика, старого кента, возможно, единственную близкую душу? Месть? Финансовые споры? Старые обиды? Кидалово? Маловероятно. Полуйчик, разумеется, знает ответ, но, если верить тем же газетам, он на аппарате искусственного дыхания. Он «ах» сказать не сможет.
– Барбер, башковитый ты, сукин сын, все просчитал до последнего шага, – сказал Мальгин. – Остроумный ход с этими дымовыми шашками в вентиляционной шахте. Паника, сопли, вопли… А ты спокойно занимайся своим делом. Вот только охраннику не повезло.
Свернув газеты трубочкой, отправил их в урну. Проводив взглядом согбенного дедулю, едва передвигавшего ноги, с ленцой подумал, что сейчас хорошо бы приткнуться где-нибудь на пляже и, чувствуя голым брюхом тепло прогретого солнцем песка, наблюдать сквозь стекла бинокля за девочками в бикини, выходящими из моря. Но полуголых девочек здесь, в окрестностях университета, пока не наблюдалось. Мало того, Мальгин не отыскал вокруг ни одной картинки, на которой стоило бы задержать взгляд. Только на асфальте аллеи, по которой ночами гоняли влюбленные в скорость автомобилисты и байкеры, посередине проезжей части валялась пара войлочных сапожек. Чуть поодаль палка с гнутой рукояткой. В голове вызрела мысль, что не далее, как несколько часов назад, на этом самом месте ночной лихач насмерть сбил подслеповатую старуху. Мальгину почему-то захотелось встать и уйти отсюда, но он не двинулся с места.
Из– за поворота аллеи вынырнул черный мотоцикл, водитель в темном шлеме, набрав скорость, поравнявшись с Мальгиным, резко затормозил. Мотоцикл развернулся на сто восемьдесят и встал, как вкопанный, оставив на асфальте черную запятую тормозного следа. Антонова, одетая в короткую куртку, джинсы, заправленные в ковбойские сапоги с ушками, неторопливо слезла с мягкого сиденья, сняла с головы шлем, а со спины рюкзак. Бросила вещи на лавочку и уселась рядом с Мальгиным.
– Кажется, я опоздала?
– Нет, это я пришел раньше.
– Что у вас с ладонью? – Оля показала пальцем на забинтованную руку Мальгина. – Это серьезно?
– Всего лишь несколько царапин. Позавчера я чуть было не встретился с Витей Барбером. Но он оказался проворнее. А мне на память остались эти порезы. В кабаке была разбита стеклянная дверь, и я ненароком приложился к осколкам. Короче, ерунда.
– Значит, он ушел от вас? И все наши рисунки псу под хвост?
– Рисунки пригодятся. А с Барбером мы еще встретимся, – пообещал Мальгин. – А ты лихо катаешься на своей «Ямахе Драг Стар». Мечтаешь еще об одной пластической операции? Или просто хочешь полежать в гипсе несколько месяцев?
– Ладно, все это я уже слышала: быстро поедешь, тихо понесут и так далее. Туфта на постном масле. А катаюсь я не лихо, а посредственно. Но мотоцикл удобный, на шоссе он обставит любую тачку. Не требуется одежды, которую таскают на себе водители тяжелых спортбайков. Все эти защитные комбинезоны, кожаные сапоги, наколенники и прочая дребедень.
– А почему на твоем коне такой грязный номерной знак? Милиция остановит.
– Красивых девушек не так много, чтобы их останавливала милиция. Ну, а теперь давайте о нашем деле. Вам что-нибудь удалось узнать о моем брате?
– Ну, это была не самая трудная головоломка. Он жив, здоров…
– Это я уже слышала. Давайте конкретнее. Пожалуйста.
Мальгин коротко рассказал о том, что удалось узнать. После смерти матери Ольга вместе с братом попали в Дом малютки в одном из ближних районов Подмосковья. Там Оля познакомилась со своими будущими родителями, которые мучительно долго выбирали себе приемного ребенка и наконец, совершенно очарованные белыми кудряшками Оли, сделали этот выбор. Но тут загвоздка. По закону сестру и брата нельзя разъединять. Однако брать в семью мальчика, неуклюжего, отстающего в умственном развитии ребенка с замашками будущего уркагана, приемный отец наотрез отказался. Этот вопрос проще всего решить через деньги. Кому сунуть взятку? Прежде всего, директору Дома малютки. Затем врачу, который выпишет заключение о переводе Пети в детскую больницу. И наконец надо дать на лапу больничному патологоанатому, который выпишет заключение о смерти брата, скажем, от крупозного воспаления легких.
Олег Алексеевич Антонов, в ту пору директор мебельного цеха, не скупясь, отстегнул сколько требуется. Вот и все, путь свободен, теперь нет никаких законных оснований отказать Антоновым в усыновлении четырехлетней Оли. А что же брат? Под другим имением, с другими сопроводительными бумагами он попадает в детский дом для пациентов с задержкой психического развития, а затем, когда парень достиг совершеннолетия, его перевели в психоневрологический интернат, сокращенно ПНИ. Теперь его имя Петр Сучков. По документам сирота, близких и дальних родственников не имеет. В его карточке, которую Мальгин получил через старшую сестру, записано, что молодой человек страдает олегофренией в степени глубокой дебильности.
– Что это значит? – оборвала рассказ Оля. – Ну, как перевести эту байду на русский?
– Твой брат никогда не станет великим инженером, летчиком или профессором ботаники. Из него может получиться, например, хороший дворник. Или мойщик посуды.
– Мойщик посуды… Этих врачей за компанию с моим приемным папашей надо судить показательным судом. Я пойду в прокуратуру.
– Даже и не думай. Прошло слишком много времени. Все быльем поросло.
– Что с ним сейчас? – глаза Оли сделались сухими и злыми.
– Твой брат живет в психоневрологическом интернате, это здесь, в Москве.
– ПНИ – это что-то вроде психушки тюремного типа?
– Не совсем. Хотя и не санаторий с усиленным питанием. Там содержат около трехсот человек. Разумеется, есть забор, решетки на окнах, вахта, санитары, воспитатели. Пациенты занимаются физкультурой, трудотерапией. Режим как в старшей группе детсада. Питание… Ну, скажем, так себе. Лишнего веса не нагуляешь, но, в принципе, и ноги не протянешь. По выходным больных могут навещать родственники. И вообще свидания разрешены в любой день кроме понедельника. Правда, родственников приходит не сказать чтобы много. Пациентов можно забирать домой на субботу и воскресенье. Это же не буйные психи, они такие же люди как мы, только… Только немного странные. Если соберетесь туда, суньте на вахте деньги, вас пропустят. Но дешевле договориться с нянькой. Кстати, в стеклянной таре продукты не принимают. И, разумеется, спички, зажигалки, перочинные ножи не приносите. Вот, возьмите…
Мальгин достал из кармана, протянул девушке сложенный втрое листок.
– Это адрес интерната.
– А сегодня, прямо сейчас, туда рвануть можно?
– Опоздала. Отложи на завтра, начинают пускать с шестнадцати, после тихого часа, до восемнадцати.
– Что мне принести ему? Какие гостинцы?
– Ну, конфеты. Немного вареной колбасы.
Мальгин поднялся. Оля осталась сидеть на скамейке, комкая в руках клочок бумаги.
– Подождите. Я не смогу пойти туда одна. Я никогда не была в таких заведениях. И встреча с братом… Это нелегко. Это Трудно. Вы должны меня сопровождать.
– Слушай, я выполнил свои обязательства. Теперь мы квиты. Услуга за услугу. Кроме того, завтра в двенадцать тридцать я встречаюсь в уличной кафешке с одним человеком. Важный разговор.
– Где именно вы увидимся? Я за вами заеду.
Мальгин, вздохнув, назвал адрес магазина «Тысяча мелочей» на Ленинском проспекте.
– У меня нет шлема, – добавил он.
– Я вожу с собой запасной, в рюкзаке, – Оля расстегнула молнию рюкзака и показала оранжевый шлем, с темным пластиковым забралом.
– А ты настырная. Ладно, прокатимся завтра на твоей тарахтелке на встречу с братом. Только одно условие: о наших с той переговорах и о брате – ни слово отцу. Ну, хотя бы до поры до времени. Обещаешь?
– Обещаю, хотя обещать не хочется. Могу сейчас довести вас до дома. Хотите?
– Хочу. Но тебе не следует знать, где я живу.
– Господи… Подумаешь какой… Особо секретный страховой агент…
Пропустив остроту мимо ушей, Мальгин направился к автобусной остановке. Прошел десяток метров, остановился и оглянулся назад. Оля смотрела на него, будто ждала именно этого: он остановится и вернется. Мальгин достал из кармана пачку сигарет. Очень не хотелось просить эту девчонку о большом одолжении. Но так сложилось, что она рядом, а ему именно сейчас в этом городе, переполненном людьми, некого просить о помощи. И он вернулся. Остановившись в двух шагах от Оли, сказал:
– Знаешь, эта встреча, про которую я говорил, она может не состояться. Точнее, встреча-то состоится. Но после нее, может статься, меня в наручниках отправят в изолятор временного содержания. Промаринуют там неделю, а затем переведут в СИЗО. Я сомневаюсь в этом человеке. Очень сомневаюсь.
Оля ждала от Мальгина не этих слов. Она усмехнулась.
– Есть один простой способ избегать неприятностей. Не нарываться на них. Не ходите на эту встречу. Вы вернулись, чтобы получить добрый совет. И вы его получили.
– Я не могу не придти. Мне нужно получить деньги.
– Одолжу.
– С тебя я не возьму ни копейки. Но, главное, я должен понять, на чьей стороне играет этот человек. На моей или…
– Знаете что, я не люблю, когда меня используют втемную. Какой-то человек, какие-то деньги. Сейчас мы сядем на эту чертову скамейку, и вы расскажете свою историю от начала до конца. И только тогда я тогда я отвечу свое девичье «нет». Или – «посмотрим».
Кеша Чумаков по кличке Чума сидел у кухонного окна и взглядом одичавшего кролика разглядывал панораму двора, потому что более увлекательного занятия придумать не смог. С высоты второго этажа хорошо просматривались помойные баки, голуби, клевавшие отбросы, и чахлые кустики бузины.
Кеша посмотрел на циферблат наручных часов «Полет», что неделю назад снял с какого-то ханыги, и с тоской подумал, что стемнеет еще нескоро. Возможно, сегодня выпадет удачный вечер, и он наконец ущипнет удачу за толстую задницу. Он выставил вперед руку, растопырил пальцы, дрожавшие мелкой дрожью, и с горечью подумал, что напрасно говорят, будто мастерство не пропьешь. Когда-то Чума запросто, одной левой резал сумки лохушек, приезжавших из провинции на оптовые рынки, чтобы затариться тряпками и косметикой. Выгребал бабки чуть не лопатой и скидывал их одному из напарников, тут же примечал новую жертву. А теперь… На какой рынок сунешься с этой вот играющей пятерней, которая даже бритвенного лезвия не удержит.
Жизнь казалась отвратительной, как пустой потертый бумажник. Чума поднял взгляд, посмотрел на бельевую веревку, натянутую под потолком вдоль кухни, и тяжело вздохнул. Нырнув под стол, вытащил бутылку, на дне которой плескались вчерашние недопивки, выкатил водку в стакан и, запрокинув донышко кверху, прикончил последние сто грамм. Но легче на душе не стало.
Звонок в дверь вывел Чуму из состояния мрачной задумчивости. Он поплелся в прихожую и, не спрашивая, распахнул дверь. По ту сторону порога стоял моложавый русоволосый мужчина в добротном сером костюме, в руке кожаная сумка. Чума уже раскрыл рот, чтобы спросить, какого черта всякие придурки ошибаются адресом и мешают человеку культурно проводить досуг. Но незнакомец, не спрашивая, можно ли войти, переступил порог, закрыл за дверь и повернул замок.
– Не узнаешь? – спросил мужчина и, подняв руку, ткнул пальцем в выключатель. Под потолком засветилась пыльная лампочка. – Я Витя Барбер.
Чумаков отступил в глубину прихожей и зло прищурился.
– Один мой знакомый тоже любил выдавать себя за другого человека, – сквозь зубы процедил он. – Назывался не своим именем и вообще много выделывался. Поэтому недавно его зарезало электричкой. Ну, что-то вроде несчастного случая. Ты боишься ночных электричек?
– Я боюсь только дураков.
– А если я обижусь?
Чума сжал тяжелые кулаки и шагнул к незнакомцу.
– Обижайся. Но дай мне только одну минуту.
Барбер поставил на пол сумку, скинул и повесил на гвоздь пиджак, проворно расстегнул пуговицы сорочки.
– Эй, чувак, ты не в баню пришел, – сказал Чума. – Я тебе ни какой-нибудь голубец. Поэтому не люблю мужской стриптиз.
Не обращая внимания на протесты хозяина, Барбер разделся до пояса, повернулся к Чуме сначала спиной, затем правым плечом.
– Видишь след от пера ниже лопатки? Похож на восклицательный знак. Вспомни, кто и когда пометил Барбера, ну? Четыре года назад в одном шалмане в Коломне меня хотел прикончить идиот из местных. Ты был там, и все помнишь. А наколка, спящая змейка, на плече тебе ничего не напоминает? А родинка на ключице? Родинка, похожая на каплю?
– Да… Но Витя чалится в строгом санатории, – Чума смаргивал глазами, стараясь собрать разбежавшиеся мысли.
– Сидеть там больно долго. Вот мне и надоело.
– И, кроме того, у Барбера совсем другая, ну, эта самая, как ее… Морда лица. И волосы темные.
– Пластическая хирургия, друг мой, в наше время творит чудеса, – Барбер надел рубашку, поднял сумку. – Давно не виделись, Чума. Отметим такое событие?
– Да… Не виделись… Отметим…
Чумаков проглотил застрявший в горле ком и протянул старому приятелю руку.
Расположились в комнате за круглым столом, Барбер вытащил из сумки закуску, бутылку коньяка. После третьей рюмки, когда вспомнили многих знакомых и подруг юности, Чума окончательно поверил, что прикинутый фраер и Витя Барбер – одно и тоже лицо.
– А еще слух прошел, будто ты дуба врезал, – сказал Чума.
– Значит, долго жить буду. Ты лучше о себе рассказывай. Как живешь-то?
– Ну, живу неплохо, – бездумно соврал Чума. – Как видишь, с голоду не опух. Конечно, все не так, как в прежние времена, без особого шика. Но я на плаву.
Барбер осмотрелся вокруг, задержал взгляд на старом коврике, прибитом над кроватью, на засиженной мухами репродукции картины «Бурлаки на Волге», пришпиленной к стене кнопками, на батарее пустых бутылок. Кивнул головой и ничего не сказал. Чума пожалел, что соврал.
Вчера вечером он, заехав в другой конец города, до темна торчал возле метро «Свиблово», поджидая добычу: прилично одетого немолодого лоха, нетвердо державшегося на ногах. Но, видно, в этот вечер все фраера с деньгами катались на такси, а не на метро. Дело близилось к полуночи, когда на поверхность поднялся пьяненький дядька в шляпе с кожаным портфелем в руке. Он так нагрузился, что едва перебирал копытами. Сохраняя дистанцию, Чума увязался следом. Видимо, клиент жил неподалеку от метро, иначе бы стал дожидаться автобуса. Гасли окна, моросил мелкий дождь. Чума брел за пьяным и ободрял себя мыслью, что внутренний карман этого барбоса наверняка оттягивает пухлый лопатник, туго набитый капустой.
Посередине темного сквера Чума прибавил шагу, нагнал мужчину у детской песочницы. И сзади саданул по затылку продолговатым холщовым мешочком, набитым мелкими деньгами, давно вышедшими из обращения. Мешочек весил около двух килограммов. Шляпа слетела с головы, мужчина выпустил портфель и повалился лицом на землю. Озираясь по сторонам, Чумаков обшарил карманы жертвы, нашел кошелечек из искусственной кожи на железной застежке, такими кошельками пользуются старухи, которые за всю жизнь так и не выбились из нужды. Выгреб несколько мелких купюр и горсть мелочи. Тяжелый, солидный на вид портфель был полон никчемной макулатурой, брошюрами и многоцветными буклетами с рекламой импортных жалюзи и пластиковых окон отечественной сборки. Человек оказался рядовым рекламным агентом, таскавшим свою ношу от учреждения к учреждению, пытаясь заключить сделку, получить заказ. Видно, после окончания рабочего дня он, возвращаясь домой, завернул в пивную, нагрузился пивом и прицепил водки. Денег рекламщика едва хватит на бутылку и скудную закуску.
Человек тихо застонал. Чума сначала со злости врезал ногой по раскрытому портфелю. По темному двору, подхваченные ветром, разлетелись цветные листочки. Затем трижды двинул носком ботинка по ребрам рекламного агента. Четвертый раз ударил сильнее, целя каблуком в лицо. Сука, будет знать, как шляться по ночам с мелочью в карманах. Будет помнить, тварь такая… За спиной, где-то вдалеке, послышались тихие женские голоса, но Чума уже растворился в темноте, взяв курс к ближнему магазину.
О таких делах Барберу рассказывать стыдно. Кеша Чума утюжит пьяных лохов… Это уже самое дно жизни, ниже не опустишься. Нет, зря он прихвастнул Барберу про свою сытую хорошую жизнь, зря.
– Ты мою подругу помнишь? – спросил Кеша.
Он встал, залез в бельевой шкаф, вытащил из тряпок стопку фотографий и разложил их на столе перед гостем. С карточек на Барбера смотрела худая и длинная женщина с узкими плечами и плоской грудью. Женщина, похожая на лыжу. Ни на одном из снимков она не улыбнулась, сохраняя суровым и неподвижным лицо, будто оно было вырезано из дерева.
– Умерла Зинка полтора года назад от рака, – сказал Чума. – И с тех под жизнь под гору поехала.
Он собрал карточки и, сунув их в пакет, убрал обратно в шкаф и, вернувшись к столу, налил в рюмки коньяка.
– Жалко Зинку, – Чума прищурил глаза, будто готов был расплакаться.
– Жалко у пчелки, – хмыкнул Барбер. – Не дави на мою жалость. На фотографиях, что ты мне показал, твоя соседка по коммунальной квартире. А не какая-то мифическая Зинка, которую ты всегда вспоминаешь, когда малость выпьешь. Не было никакой Зинки, понял?
– Понял, – нахмурился Чума.
– Скажи, только честно, тебя с учета в психдиспансере сняли или нет?
– Обещают. Все им некогда этим заняться, бумаги оформить. Меня лечит амбулаторно старая коза в белом халате. Приходит сюда два раза в месяц и оставляет пилюли, которые я спускаю в унитаз. Они даже не знают, что за болезнь у меня. Пишут – психопатия с каким-то там расстройством хрен поймешь чего. Это дурь с головой у меня началась на химии, после трех лет лагеря я катал тачку на цементном заводе. Ну, вот от этой дряни, которая там летает в воздухе, и начались помутнения. Но теперь я чувствую, что совершенно здоров. То есть, я это твердо знаю.
– Ладно, психодиспансер делу не помешает. Только ты не показывай всем встречным поперечным фотографии совей соседки. Люди ведь знают, что все это туфта, не было у тебя никакой подруги Зинки. И поменьше налегай на это, – Барбер щелкнул пальцем по горлу. – А то всю жизнь на учете будешь состоять. Лады?
– Главное, чтобы в ГУВД с учета сняли. А диспансер – дело десятое.
Барбер отставил рюмку в сторону, давая понять, что выпивон закончен.
– Светят хорошие бабки. И, если удачно сложатся обстоятельства, устроишь личную жизнь с какой-нибудь бабой.
Барбер вынул из кармана маленькую газетную вырезку. Чума пробежал глазами строчки, взятые в жирную черную рамку. Какой-то коллектив какого-то поганого кабака выражает глубокие соболезнования вдове и близким трагически погибшего Василия Константиновича Полуйчика.
– Вчера вечером этот хрен умер в больнице, – сказал Барбер. – Не приходя в сознание. Пуля задела спинной мозг и еще какую-то хренотень, поэтому врачи ничего не смогли сделать. Помнишь Полуйчика?
– В жизни не сталкивался. Но краем уха о нем слышал. Он катала.
– Вася откинулся, но остался мне должен большие деньги. То есть очень большие. По долгам придется платить его вдове. Мы должны с ней поближе познакомиться и взять все до копейки. Ты со мной?
– Какая моя доля?
– Пятьдесят штук зелеными, устроит?
– Пожалуй, – Чума почесал затылок. – А что от меня требуется? Я могу красиво пописать пером любую рожу.
– Этого как раз не требуется.
– Я смогу снять нательный крест со священника так, что тот не заметит.
– Не требуется.
– Я умею стрелять. Владею кастетом.
– Забудь об этом думать. Для начала сходи в баню и к парикмахеру. И купи на толкучке что-нибудь из одежды, без дырок.
– Сейчас тяжелые времена, – загрустил Чума, он подумал, что ботинки того рекламного агента могли прийтись ему впору. Это были приличные кожаные туфли, черные с серебряными пряжками. И пиджак наверняка подошел бы. – Я сел на мель. Временно.
– Подъемные я тебе выделю. На баню и карманные расходы. Ну, ты со мной?
– Разумеется. Я всегда с тобой.
Глава восьмая
– Меня вызывают. Начальство настроено серьезно. Закиров сказал, что к операции подключат значительные силы. Хотя, на мой взгляд, хватило бы двух-трех грамотных оперативников. Пока оставайтесь тут на телефонах, вдруг объект перезвонит еще раз.
***
Устроившись на лавке, Мальгин ожидал Ольгу Антонову на боковой аллее, ведущей к главному корпусу МГУ на Ленинских горах. Солнце медленно опускалось за макушки голубых низкорослых елей, день стоял теплый, но ветреный, прохожих вокруг немного.
Перевертывая газетные страницы, Мальгин натыкался на корреспонденции, посвященные событиям в ресторане «Серебряный аист». Вчерашние выпуски желтой прессы ни словом не обмолвились о трагедии, потому что номера были подписаны в печать в тот момент, когда пожарные машины только подъехали к ресторану. Зато сегодня каждая газета подробно смаковала душераздирающие подробности, большей частью выдуманные, умышленного отравления ресторанной публики слезоточивым газом, сдабривая реальные факты и вымыслы убогими комментариями городских чиновников или ментов. Из всей этой ахинеи приходилось отсеивать мелкие крупицы правды.
Итак, ударом самодельного ножа убит личный охранник хозяина заведения Александр Зудин. Тридцать восемь лет, в прошлом офицер, отец двух несовершеннолетних детей. Орудие убийства газетчики описывали подробно: нож наподобие плоского штыка с огромным толстым клинком, вырезанный из плексигласа. За секунду такой штукой поделишь человеческое тело на две части. Хозяин «Аиста» Полуйчик с тремя огнестрельными ранениями доставлен в одну из московских больниц, состояние его оценивают как тяжелое и нестабильное. В различные больницы машины «скорой» развезли шесть женщин и одного мужчину, получивших травмы средней тяжести в давке у входных дверей. Остальные посетители ресторана отделались легкими порезами, отравились слезоточивым газом, но отказались от госпитализации, им оказали помощь на месте. Как ни странно, свидетелей убийства отыскать не удалось. Видимо, киллер, воспользовавшись суматохой и давкой, незаметно выскользнули из «Аиста». Сейчас милиция изучает записи, сделанные камерами слежения.
– Напрасный труд, – сказал вслух Мальгин. – На этих записях маму родную не узнаешь.
По мнению важных милицейских шишек, трагические события в «Аисте» – результат разборки между конкурентами, которые хотят масштабного передела прибылей ресторанного бизнеса. Мальгин хмыкнул. У милиции готов ответ на любой вопрос, о чем ни спроси, но нет даже более или менее правдоподобной версии происшествия. Разборка, передел… Из года в год – все одно и то же, будто эти комментарии пишут под копирку. Если следовать этой логике, великому переделу этой самой ресторанной прибыли помешал тот самый охранник, наемный работник на окладе, налетевший на нож? Или сам Полуйчик, получивший в спину три пули? Мальгин едва осилил последнюю заметку. Слова, слова… Стоячие озера, целые моря слов, в которых правда тонет, как топор. Но где найти ответ на простой и ясный вопрос: с какой целью Барбер решил кончить Полуйчика, старого кента, возможно, единственную близкую душу? Месть? Финансовые споры? Старые обиды? Кидалово? Маловероятно. Полуйчик, разумеется, знает ответ, но, если верить тем же газетам, он на аппарате искусственного дыхания. Он «ах» сказать не сможет.
– Барбер, башковитый ты, сукин сын, все просчитал до последнего шага, – сказал Мальгин. – Остроумный ход с этими дымовыми шашками в вентиляционной шахте. Паника, сопли, вопли… А ты спокойно занимайся своим делом. Вот только охраннику не повезло.
Свернув газеты трубочкой, отправил их в урну. Проводив взглядом согбенного дедулю, едва передвигавшего ноги, с ленцой подумал, что сейчас хорошо бы приткнуться где-нибудь на пляже и, чувствуя голым брюхом тепло прогретого солнцем песка, наблюдать сквозь стекла бинокля за девочками в бикини, выходящими из моря. Но полуголых девочек здесь, в окрестностях университета, пока не наблюдалось. Мало того, Мальгин не отыскал вокруг ни одной картинки, на которой стоило бы задержать взгляд. Только на асфальте аллеи, по которой ночами гоняли влюбленные в скорость автомобилисты и байкеры, посередине проезжей части валялась пара войлочных сапожек. Чуть поодаль палка с гнутой рукояткой. В голове вызрела мысль, что не далее, как несколько часов назад, на этом самом месте ночной лихач насмерть сбил подслеповатую старуху. Мальгину почему-то захотелось встать и уйти отсюда, но он не двинулся с места.
***
Из– за поворота аллеи вынырнул черный мотоцикл, водитель в темном шлеме, набрав скорость, поравнявшись с Мальгиным, резко затормозил. Мотоцикл развернулся на сто восемьдесят и встал, как вкопанный, оставив на асфальте черную запятую тормозного следа. Антонова, одетая в короткую куртку, джинсы, заправленные в ковбойские сапоги с ушками, неторопливо слезла с мягкого сиденья, сняла с головы шлем, а со спины рюкзак. Бросила вещи на лавочку и уселась рядом с Мальгиным.
– Кажется, я опоздала?
– Нет, это я пришел раньше.
– Что у вас с ладонью? – Оля показала пальцем на забинтованную руку Мальгина. – Это серьезно?
– Всего лишь несколько царапин. Позавчера я чуть было не встретился с Витей Барбером. Но он оказался проворнее. А мне на память остались эти порезы. В кабаке была разбита стеклянная дверь, и я ненароком приложился к осколкам. Короче, ерунда.
– Значит, он ушел от вас? И все наши рисунки псу под хвост?
– Рисунки пригодятся. А с Барбером мы еще встретимся, – пообещал Мальгин. – А ты лихо катаешься на своей «Ямахе Драг Стар». Мечтаешь еще об одной пластической операции? Или просто хочешь полежать в гипсе несколько месяцев?
– Ладно, все это я уже слышала: быстро поедешь, тихо понесут и так далее. Туфта на постном масле. А катаюсь я не лихо, а посредственно. Но мотоцикл удобный, на шоссе он обставит любую тачку. Не требуется одежды, которую таскают на себе водители тяжелых спортбайков. Все эти защитные комбинезоны, кожаные сапоги, наколенники и прочая дребедень.
– А почему на твоем коне такой грязный номерной знак? Милиция остановит.
– Красивых девушек не так много, чтобы их останавливала милиция. Ну, а теперь давайте о нашем деле. Вам что-нибудь удалось узнать о моем брате?
– Ну, это была не самая трудная головоломка. Он жив, здоров…
– Это я уже слышала. Давайте конкретнее. Пожалуйста.
Мальгин коротко рассказал о том, что удалось узнать. После смерти матери Ольга вместе с братом попали в Дом малютки в одном из ближних районов Подмосковья. Там Оля познакомилась со своими будущими родителями, которые мучительно долго выбирали себе приемного ребенка и наконец, совершенно очарованные белыми кудряшками Оли, сделали этот выбор. Но тут загвоздка. По закону сестру и брата нельзя разъединять. Однако брать в семью мальчика, неуклюжего, отстающего в умственном развитии ребенка с замашками будущего уркагана, приемный отец наотрез отказался. Этот вопрос проще всего решить через деньги. Кому сунуть взятку? Прежде всего, директору Дома малютки. Затем врачу, который выпишет заключение о переводе Пети в детскую больницу. И наконец надо дать на лапу больничному патологоанатому, который выпишет заключение о смерти брата, скажем, от крупозного воспаления легких.
Олег Алексеевич Антонов, в ту пору директор мебельного цеха, не скупясь, отстегнул сколько требуется. Вот и все, путь свободен, теперь нет никаких законных оснований отказать Антоновым в усыновлении четырехлетней Оли. А что же брат? Под другим имением, с другими сопроводительными бумагами он попадает в детский дом для пациентов с задержкой психического развития, а затем, когда парень достиг совершеннолетия, его перевели в психоневрологический интернат, сокращенно ПНИ. Теперь его имя Петр Сучков. По документам сирота, близких и дальних родственников не имеет. В его карточке, которую Мальгин получил через старшую сестру, записано, что молодой человек страдает олегофренией в степени глубокой дебильности.
– Что это значит? – оборвала рассказ Оля. – Ну, как перевести эту байду на русский?
– Твой брат никогда не станет великим инженером, летчиком или профессором ботаники. Из него может получиться, например, хороший дворник. Или мойщик посуды.
– Мойщик посуды… Этих врачей за компанию с моим приемным папашей надо судить показательным судом. Я пойду в прокуратуру.
– Даже и не думай. Прошло слишком много времени. Все быльем поросло.
– Что с ним сейчас? – глаза Оли сделались сухими и злыми.
– Твой брат живет в психоневрологическом интернате, это здесь, в Москве.
– ПНИ – это что-то вроде психушки тюремного типа?
– Не совсем. Хотя и не санаторий с усиленным питанием. Там содержат около трехсот человек. Разумеется, есть забор, решетки на окнах, вахта, санитары, воспитатели. Пациенты занимаются физкультурой, трудотерапией. Режим как в старшей группе детсада. Питание… Ну, скажем, так себе. Лишнего веса не нагуляешь, но, в принципе, и ноги не протянешь. По выходным больных могут навещать родственники. И вообще свидания разрешены в любой день кроме понедельника. Правда, родственников приходит не сказать чтобы много. Пациентов можно забирать домой на субботу и воскресенье. Это же не буйные психи, они такие же люди как мы, только… Только немного странные. Если соберетесь туда, суньте на вахте деньги, вас пропустят. Но дешевле договориться с нянькой. Кстати, в стеклянной таре продукты не принимают. И, разумеется, спички, зажигалки, перочинные ножи не приносите. Вот, возьмите…
Мальгин достал из кармана, протянул девушке сложенный втрое листок.
– Это адрес интерната.
– А сегодня, прямо сейчас, туда рвануть можно?
– Опоздала. Отложи на завтра, начинают пускать с шестнадцати, после тихого часа, до восемнадцати.
– Что мне принести ему? Какие гостинцы?
– Ну, конфеты. Немного вареной колбасы.
Мальгин поднялся. Оля осталась сидеть на скамейке, комкая в руках клочок бумаги.
– Подождите. Я не смогу пойти туда одна. Я никогда не была в таких заведениях. И встреча с братом… Это нелегко. Это Трудно. Вы должны меня сопровождать.
– Слушай, я выполнил свои обязательства. Теперь мы квиты. Услуга за услугу. Кроме того, завтра в двенадцать тридцать я встречаюсь в уличной кафешке с одним человеком. Важный разговор.
– Где именно вы увидимся? Я за вами заеду.
Мальгин, вздохнув, назвал адрес магазина «Тысяча мелочей» на Ленинском проспекте.
– У меня нет шлема, – добавил он.
– Я вожу с собой запасной, в рюкзаке, – Оля расстегнула молнию рюкзака и показала оранжевый шлем, с темным пластиковым забралом.
– А ты настырная. Ладно, прокатимся завтра на твоей тарахтелке на встречу с братом. Только одно условие: о наших с той переговорах и о брате – ни слово отцу. Ну, хотя бы до поры до времени. Обещаешь?
– Обещаю, хотя обещать не хочется. Могу сейчас довести вас до дома. Хотите?
– Хочу. Но тебе не следует знать, где я живу.
– Господи… Подумаешь какой… Особо секретный страховой агент…
Пропустив остроту мимо ушей, Мальгин направился к автобусной остановке. Прошел десяток метров, остановился и оглянулся назад. Оля смотрела на него, будто ждала именно этого: он остановится и вернется. Мальгин достал из кармана пачку сигарет. Очень не хотелось просить эту девчонку о большом одолжении. Но так сложилось, что она рядом, а ему именно сейчас в этом городе, переполненном людьми, некого просить о помощи. И он вернулся. Остановившись в двух шагах от Оли, сказал:
– Знаешь, эта встреча, про которую я говорил, она может не состояться. Точнее, встреча-то состоится. Но после нее, может статься, меня в наручниках отправят в изолятор временного содержания. Промаринуют там неделю, а затем переведут в СИЗО. Я сомневаюсь в этом человеке. Очень сомневаюсь.
Оля ждала от Мальгина не этих слов. Она усмехнулась.
– Есть один простой способ избегать неприятностей. Не нарываться на них. Не ходите на эту встречу. Вы вернулись, чтобы получить добрый совет. И вы его получили.
– Я не могу не придти. Мне нужно получить деньги.
– Одолжу.
– С тебя я не возьму ни копейки. Но, главное, я должен понять, на чьей стороне играет этот человек. На моей или…
– Знаете что, я не люблю, когда меня используют втемную. Какой-то человек, какие-то деньги. Сейчас мы сядем на эту чертову скамейку, и вы расскажете свою историю от начала до конца. И только тогда я тогда я отвечу свое девичье «нет». Или – «посмотрим».
***
Кеша Чумаков по кличке Чума сидел у кухонного окна и взглядом одичавшего кролика разглядывал панораму двора, потому что более увлекательного занятия придумать не смог. С высоты второго этажа хорошо просматривались помойные баки, голуби, клевавшие отбросы, и чахлые кустики бузины.
Кеша посмотрел на циферблат наручных часов «Полет», что неделю назад снял с какого-то ханыги, и с тоской подумал, что стемнеет еще нескоро. Возможно, сегодня выпадет удачный вечер, и он наконец ущипнет удачу за толстую задницу. Он выставил вперед руку, растопырил пальцы, дрожавшие мелкой дрожью, и с горечью подумал, что напрасно говорят, будто мастерство не пропьешь. Когда-то Чума запросто, одной левой резал сумки лохушек, приезжавших из провинции на оптовые рынки, чтобы затариться тряпками и косметикой. Выгребал бабки чуть не лопатой и скидывал их одному из напарников, тут же примечал новую жертву. А теперь… На какой рынок сунешься с этой вот играющей пятерней, которая даже бритвенного лезвия не удержит.
Жизнь казалась отвратительной, как пустой потертый бумажник. Чума поднял взгляд, посмотрел на бельевую веревку, натянутую под потолком вдоль кухни, и тяжело вздохнул. Нырнув под стол, вытащил бутылку, на дне которой плескались вчерашние недопивки, выкатил водку в стакан и, запрокинув донышко кверху, прикончил последние сто грамм. Но легче на душе не стало.
Звонок в дверь вывел Чуму из состояния мрачной задумчивости. Он поплелся в прихожую и, не спрашивая, распахнул дверь. По ту сторону порога стоял моложавый русоволосый мужчина в добротном сером костюме, в руке кожаная сумка. Чума уже раскрыл рот, чтобы спросить, какого черта всякие придурки ошибаются адресом и мешают человеку культурно проводить досуг. Но незнакомец, не спрашивая, можно ли войти, переступил порог, закрыл за дверь и повернул замок.
– Не узнаешь? – спросил мужчина и, подняв руку, ткнул пальцем в выключатель. Под потолком засветилась пыльная лампочка. – Я Витя Барбер.
Чумаков отступил в глубину прихожей и зло прищурился.
– Один мой знакомый тоже любил выдавать себя за другого человека, – сквозь зубы процедил он. – Назывался не своим именем и вообще много выделывался. Поэтому недавно его зарезало электричкой. Ну, что-то вроде несчастного случая. Ты боишься ночных электричек?
– Я боюсь только дураков.
– А если я обижусь?
Чума сжал тяжелые кулаки и шагнул к незнакомцу.
– Обижайся. Но дай мне только одну минуту.
Барбер поставил на пол сумку, скинул и повесил на гвоздь пиджак, проворно расстегнул пуговицы сорочки.
– Эй, чувак, ты не в баню пришел, – сказал Чума. – Я тебе ни какой-нибудь голубец. Поэтому не люблю мужской стриптиз.
Не обращая внимания на протесты хозяина, Барбер разделся до пояса, повернулся к Чуме сначала спиной, затем правым плечом.
– Видишь след от пера ниже лопатки? Похож на восклицательный знак. Вспомни, кто и когда пометил Барбера, ну? Четыре года назад в одном шалмане в Коломне меня хотел прикончить идиот из местных. Ты был там, и все помнишь. А наколка, спящая змейка, на плече тебе ничего не напоминает? А родинка на ключице? Родинка, похожая на каплю?
– Да… Но Витя чалится в строгом санатории, – Чума смаргивал глазами, стараясь собрать разбежавшиеся мысли.
– Сидеть там больно долго. Вот мне и надоело.
– И, кроме того, у Барбера совсем другая, ну, эта самая, как ее… Морда лица. И волосы темные.
– Пластическая хирургия, друг мой, в наше время творит чудеса, – Барбер надел рубашку, поднял сумку. – Давно не виделись, Чума. Отметим такое событие?
– Да… Не виделись… Отметим…
Чумаков проглотил застрявший в горле ком и протянул старому приятелю руку.
***
Расположились в комнате за круглым столом, Барбер вытащил из сумки закуску, бутылку коньяка. После третьей рюмки, когда вспомнили многих знакомых и подруг юности, Чума окончательно поверил, что прикинутый фраер и Витя Барбер – одно и тоже лицо.
– А еще слух прошел, будто ты дуба врезал, – сказал Чума.
– Значит, долго жить буду. Ты лучше о себе рассказывай. Как живешь-то?
– Ну, живу неплохо, – бездумно соврал Чума. – Как видишь, с голоду не опух. Конечно, все не так, как в прежние времена, без особого шика. Но я на плаву.
Барбер осмотрелся вокруг, задержал взгляд на старом коврике, прибитом над кроватью, на засиженной мухами репродукции картины «Бурлаки на Волге», пришпиленной к стене кнопками, на батарее пустых бутылок. Кивнул головой и ничего не сказал. Чума пожалел, что соврал.
Вчера вечером он, заехав в другой конец города, до темна торчал возле метро «Свиблово», поджидая добычу: прилично одетого немолодого лоха, нетвердо державшегося на ногах. Но, видно, в этот вечер все фраера с деньгами катались на такси, а не на метро. Дело близилось к полуночи, когда на поверхность поднялся пьяненький дядька в шляпе с кожаным портфелем в руке. Он так нагрузился, что едва перебирал копытами. Сохраняя дистанцию, Чума увязался следом. Видимо, клиент жил неподалеку от метро, иначе бы стал дожидаться автобуса. Гасли окна, моросил мелкий дождь. Чума брел за пьяным и ободрял себя мыслью, что внутренний карман этого барбоса наверняка оттягивает пухлый лопатник, туго набитый капустой.
Посередине темного сквера Чума прибавил шагу, нагнал мужчину у детской песочницы. И сзади саданул по затылку продолговатым холщовым мешочком, набитым мелкими деньгами, давно вышедшими из обращения. Мешочек весил около двух килограммов. Шляпа слетела с головы, мужчина выпустил портфель и повалился лицом на землю. Озираясь по сторонам, Чумаков обшарил карманы жертвы, нашел кошелечек из искусственной кожи на железной застежке, такими кошельками пользуются старухи, которые за всю жизнь так и не выбились из нужды. Выгреб несколько мелких купюр и горсть мелочи. Тяжелый, солидный на вид портфель был полон никчемной макулатурой, брошюрами и многоцветными буклетами с рекламой импортных жалюзи и пластиковых окон отечественной сборки. Человек оказался рядовым рекламным агентом, таскавшим свою ношу от учреждения к учреждению, пытаясь заключить сделку, получить заказ. Видно, после окончания рабочего дня он, возвращаясь домой, завернул в пивную, нагрузился пивом и прицепил водки. Денег рекламщика едва хватит на бутылку и скудную закуску.
Человек тихо застонал. Чума сначала со злости врезал ногой по раскрытому портфелю. По темному двору, подхваченные ветром, разлетелись цветные листочки. Затем трижды двинул носком ботинка по ребрам рекламного агента. Четвертый раз ударил сильнее, целя каблуком в лицо. Сука, будет знать, как шляться по ночам с мелочью в карманах. Будет помнить, тварь такая… За спиной, где-то вдалеке, послышались тихие женские голоса, но Чума уже растворился в темноте, взяв курс к ближнему магазину.
О таких делах Барберу рассказывать стыдно. Кеша Чума утюжит пьяных лохов… Это уже самое дно жизни, ниже не опустишься. Нет, зря он прихвастнул Барберу про свою сытую хорошую жизнь, зря.
– Ты мою подругу помнишь? – спросил Кеша.
Он встал, залез в бельевой шкаф, вытащил из тряпок стопку фотографий и разложил их на столе перед гостем. С карточек на Барбера смотрела худая и длинная женщина с узкими плечами и плоской грудью. Женщина, похожая на лыжу. Ни на одном из снимков она не улыбнулась, сохраняя суровым и неподвижным лицо, будто оно было вырезано из дерева.
– Умерла Зинка полтора года назад от рака, – сказал Чума. – И с тех под жизнь под гору поехала.
Он собрал карточки и, сунув их в пакет, убрал обратно в шкаф и, вернувшись к столу, налил в рюмки коньяка.
– Жалко Зинку, – Чума прищурил глаза, будто готов был расплакаться.
– Жалко у пчелки, – хмыкнул Барбер. – Не дави на мою жалость. На фотографиях, что ты мне показал, твоя соседка по коммунальной квартире. А не какая-то мифическая Зинка, которую ты всегда вспоминаешь, когда малость выпьешь. Не было никакой Зинки, понял?
– Понял, – нахмурился Чума.
– Скажи, только честно, тебя с учета в психдиспансере сняли или нет?
– Обещают. Все им некогда этим заняться, бумаги оформить. Меня лечит амбулаторно старая коза в белом халате. Приходит сюда два раза в месяц и оставляет пилюли, которые я спускаю в унитаз. Они даже не знают, что за болезнь у меня. Пишут – психопатия с каким-то там расстройством хрен поймешь чего. Это дурь с головой у меня началась на химии, после трех лет лагеря я катал тачку на цементном заводе. Ну, вот от этой дряни, которая там летает в воздухе, и начались помутнения. Но теперь я чувствую, что совершенно здоров. То есть, я это твердо знаю.
– Ладно, психодиспансер делу не помешает. Только ты не показывай всем встречным поперечным фотографии совей соседки. Люди ведь знают, что все это туфта, не было у тебя никакой подруги Зинки. И поменьше налегай на это, – Барбер щелкнул пальцем по горлу. – А то всю жизнь на учете будешь состоять. Лады?
– Главное, чтобы в ГУВД с учета сняли. А диспансер – дело десятое.
Барбер отставил рюмку в сторону, давая понять, что выпивон закончен.
– Светят хорошие бабки. И, если удачно сложатся обстоятельства, устроишь личную жизнь с какой-нибудь бабой.
Барбер вынул из кармана маленькую газетную вырезку. Чума пробежал глазами строчки, взятые в жирную черную рамку. Какой-то коллектив какого-то поганого кабака выражает глубокие соболезнования вдове и близким трагически погибшего Василия Константиновича Полуйчика.
– Вчера вечером этот хрен умер в больнице, – сказал Барбер. – Не приходя в сознание. Пуля задела спинной мозг и еще какую-то хренотень, поэтому врачи ничего не смогли сделать. Помнишь Полуйчика?
– В жизни не сталкивался. Но краем уха о нем слышал. Он катала.
– Вася откинулся, но остался мне должен большие деньги. То есть очень большие. По долгам придется платить его вдове. Мы должны с ней поближе познакомиться и взять все до копейки. Ты со мной?
– Какая моя доля?
– Пятьдесят штук зелеными, устроит?
– Пожалуй, – Чума почесал затылок. – А что от меня требуется? Я могу красиво пописать пером любую рожу.
– Этого как раз не требуется.
– Я смогу снять нательный крест со священника так, что тот не заметит.
– Не требуется.
– Я умею стрелять. Владею кастетом.
– Забудь об этом думать. Для начала сходи в баню и к парикмахеру. И купи на толкучке что-нибудь из одежды, без дырок.
– Сейчас тяжелые времена, – загрустил Чума, он подумал, что ботинки того рекламного агента могли прийтись ему впору. Это были приличные кожаные туфли, черные с серебряными пряжками. И пиджак наверняка подошел бы. – Я сел на мель. Временно.
– Подъемные я тебе выделю. На баню и карманные расходы. Ну, ты со мной?
– Разумеется. Я всегда с тобой.
Глава восьмая
Мальгину потребовалось все его вдохновение и красноречие, чтобы, пробившись через заградительные кордоны, попасть в кабинет Чинцовой. Склонная к полноте женщина в черном платье и сером шейном платке сидела в большом кожаном кресле и перебирала кипу счетов из похоронного бюро. Едва взглянув на посетителя, она застучала кончиками пальцев по настольному калькулятору. Мальгин присел на краешек стула.
– Что, похороны – это сплошное разорение? – спросил он.
– Вы пришли только затем, чтобы узнать ответ на этот вопрос? Так и быть, отвечу. Хорошие похороны стоят недешево. Еще есть вопросы?
– Пожалуй. Я работаю в службе безопасности одной страховой компании.
– Спасибо, – не дала договорить Чинцова. – Моя жизнь уже застрахована. От пожара, от наводнения и еще черт знает от чего. Вы закончили?
– Не совсем, – Мальгин вытащил из кармана композиционную фотографию Барбера и, дотянувшись до хозяйского стола, положил ее перед Чинцовой. – Я ищу этого человека.
– Вы ошиблись. Здесь не адресное бюро.
– У меня есть все основания полагать, что именно он, Виктор Барбер, устроил заваруху в «Серебряном аисте» и убил вашего мужа.
Чинцова, впервые оторвавшись от своих бумаг, посмотрела на гостя, как на человека.
– А кто это Барбер? Первый раз слышу это имя. И никогда его в глаза не видела.
– Старый знакомый вашего покойного мужа. Я полагаю, они не поладили друг с другом. У них были денежные счеты или долги. И вот он, летальный исход.
– А какое отношение ваша страховая фирма имеет к этому Барберу? Те же проблемы? Денежные счеты, долги?
– И тоже с летальным исходом, – кивнул Мальгин.
– Послушайте вы, как вас там… Делом о гибели моего мужа занимаются лучшие московские сыщики. Убили не дворника и не поломойку. А владельца двух известных в городе заведений. Я думаю, нет, я уверена, что этого подонка найдут и без вашей помощи.
– Что, похороны – это сплошное разорение? – спросил он.
– Вы пришли только затем, чтобы узнать ответ на этот вопрос? Так и быть, отвечу. Хорошие похороны стоят недешево. Еще есть вопросы?
– Пожалуй. Я работаю в службе безопасности одной страховой компании.
– Спасибо, – не дала договорить Чинцова. – Моя жизнь уже застрахована. От пожара, от наводнения и еще черт знает от чего. Вы закончили?
– Не совсем, – Мальгин вытащил из кармана композиционную фотографию Барбера и, дотянувшись до хозяйского стола, положил ее перед Чинцовой. – Я ищу этого человека.
– Вы ошиблись. Здесь не адресное бюро.
– У меня есть все основания полагать, что именно он, Виктор Барбер, устроил заваруху в «Серебряном аисте» и убил вашего мужа.
Чинцова, впервые оторвавшись от своих бумаг, посмотрела на гостя, как на человека.
– А кто это Барбер? Первый раз слышу это имя. И никогда его в глаза не видела.
– Старый знакомый вашего покойного мужа. Я полагаю, они не поладили друг с другом. У них были денежные счеты или долги. И вот он, летальный исход.
– А какое отношение ваша страховая фирма имеет к этому Барберу? Те же проблемы? Денежные счеты, долги?
– И тоже с летальным исходом, – кивнул Мальгин.
– Послушайте вы, как вас там… Делом о гибели моего мужа занимаются лучшие московские сыщики. Убили не дворника и не поломойку. А владельца двух известных в городе заведений. Я думаю, нет, я уверена, что этого подонка найдут и без вашей помощи.