Страница:
– Это какая-то ошибка, – прошептал Дима, к которому медленно возвращался дар речи. Он вытащил из кармана платок и стал вытирать разбитые в кровь губы. – Я ничего не воровал, то есть не брал.
– Что? Ошибка? – переспросил Чума, дружелюбно улыбаясь. – Такое бывает. Отпустят, раз ошибка. И со мной такое было. Разобрались и отпустили с миром. Ты, главное, не робей.
– Точно, ошибка, – захлюпал носом Чинцов.
– Зовут-то тебя как? – спросил Чума.
– Дима. То есть Дмитрием.
– Ну, давай поздороваемся, Дима. То есть Дмитрий.
Чума развернулся и что есть силы саданул открытой ладонью под нос молодого человека. Кровь брызнула на светлые брюки Чинцова. Он вскрикнул, пригнул голову к коленям, защищая лицо от ударов. И получил литым кулаком по затылку. Он снова вскрикнул. И получил новый удар. Раз, другой, третий… Мир поплыл перед глазами, завертелся. Эта чертова карусель крутилась все быстрее, ускоряла ход. Чума врезал ребром ладони чуть ниже уха. Молодой человек боком повалился на сидение. Карусель остановилась, Дима больше не слышал музыки…
Рабочий день давно подошел к концу. Максим Елисеев, дожидаясь, когда все сослуживцы разойдутся по домам, засиделся в кабинете до вечера. В семь он отпустил секретаршу и водителя персональной машины. В половине восьмого надел пиджак, выглянул через окно на улицу. «Волга», в которой десять дней кряду дежурили оперативники, всегда стоявшая на противоположной стороне улицы, точно напротив парадного подъезда страховой компании, исчезла.
Следователь Закиров, как и обещал, снял наружное наблюдение, убрал своих сотрудников из кабинета и квартиры страховщика. Закиров хоть и не блещет интеллектом, но даже ему понятно, что все эти дежурства, ночные бдения оперативников не дадут положительного результата. После того, что случилось в летнем кафе, Мальгин на пушечный выстрел не подойдет к офису и, разумеется, не нагрянет на квартиру своего бывшего начальника. Телефоны Елисеева, надо думать, по-прежнему оставались под контролем, но технари из ГУВД слушали их через телефонную станцию, не докучая хозяину кабинета своим присутствием. Во время последнего разговора со следователем Елисеев дал слово, что незамедлительно сообщит Закирову, если появятся какие-то, пусть не слишком важные, самые плевые известия, касающиеся Мальгина. На том и расстались.
Теперь, когда страховщик снова почувствовал себя свободным человеком, настала пора активных действий. Ровно в восемь он попрощался с милиционером, скучающем на вахте. Выйдя на улицу, взял такси и назвал адрес кафе на Дмитровке. Обещаниям Закирова верить можно, но слова остаются словами. Надо убедиться, что следак не врет. Наскоро перекусив в кафе «Прибой», Елисеев снова поймал машину и поехал на Курский вокзал. Он долго бродил среди пассажиров, встречающих и провожающих граждан. Часто останавливался у торговых павильонов, открытых всю ночь, использую стекла витрин как зеркала, смотрел себе за спину. Со стороны могло показаться, что солидный мужчина разглядывая товар, настроен не слишком решительно. Елисеев шагал дальше, кося взглядом по сторонам. Сделав последнюю остановку у сувенирной лавки, ускорил шаг, спустился в тоннель, прошел под железнодорожными путями, и поднялся на поверхность с другой стороны вокзала. Теперь, когда он пришел к твердому убеждению, что «хвоста» нет, задышалось свободнее.
Елисеев поймал машину, назвал водителю адрес в получасе езды от вокзала. Не доехав квартала до нужного места, расплатился и остаток пути прошел пешком. Замедлил шаг перед старым домом, на фасаде которого поместили неброскую вывеску: «Олаф. Пошив автомобильных чехлов из импортных материалов». Он осмотрелся по сторонам, прикидывая, не зайти ли в мастерскую со двора, с черного хода. Улица тихая, машины проезжают редко, гаснут окна, пешеходов не видно. Значит, опасаться нечего. Елисеев, боясь оступиться в темноте, осторожно спустился на несколько ступеней вниз, к железной двери, над которой горела тусклая лампочка в железной сетке, надавил кнопку звонка.
Переминаясь с ноги на ногу, он стоял напротив дверного глазка, в который вмонтировали объектив видеокамеры, дожидаясь, когда хозяин мастерской, торчащей в своей подвальной каморке, разглядит на мониторе физиономию позднего гостя. Делами тут заправлял некто Роман Павлович Алексеенко, державший крошечную мастерскую как прикрытие, ширму для других дел. По документам Алексеенко небогатый бизнесмен, на которого в крошечной комнатенке, согнувшись над швейными машинками, горбатят четыре швеи, да по клиентам ходит замерщик Иванов, глуховатый пожилой дядька.
Щелкнул замок, Елисеев толкнул дверь, переступил порог, и оказался в тесной прихожей, заваленной рулонами с тканью, завернутыми в полиэтиленовую пленку. Под потолком мигала лампа дневного освещения, впереди узкий коридор, который тянулся вдоль всего подвала. Елисеев заезжал сюда три-четыре раза, поэтому ориентировался без провожатых. Он толкнул третью дверь слева, прошел пустой предбанник, и оказался в кабинете хозяина мастерской.
Алексеенко, среднего роста крепкий мужчина с бакенбардами и пышными русыми усами, поднялся из-за письменного стола и тряхнул протянутую руку. Елисеев рухнул в продавленное кресло и помотал головой, отказываясь от предложенной выпивки.
– Давай к делу, – сказал он.
– Как ты знаешь, владелица мотоцикла «Ямаха» вчера утром сама явилась в милицию составить заявление об угоне. Это ее ошибка. Из милицейских источников произошла утечка информации. Когда она выходили из РУВД, в котором провела все утро, мы были уже на месте. Собственно, эту Олю Антонову мы все равно бы нашли, но на это ушло как минимум три-четыре дня. А тут все так быстро склеилось.
– Говори короче.
– Из ментовки она отправилась в психоневрологический интернат в районе Талдомской улицы. И проторчала там до самого вечера. Уж не знаю, что она забыла в этой богадельне. Встречалась с врачом, молодым симпатичным мужиком, долго с ним разговаривала. Может, она закрутила роман с этим доктором? Других подробностей узнать не удалось. Но из интерната она вышла с заплаканными глазами. Уже ближе к ночи, на обратной дороге домой, завернула к подруге и просидела у нее полчаса.
– Слушай, эта девка и ее скитания по Москве меня интересуют не больше, чем прошлогодний снег. Объясняйся короче, – оборвал собеседника сгоравший от нетерпения Елисеев. – Только по существу дела.
– Ну, мы подловили Олю где-то в десять тридцать вечера. Рядом с домом подруги. Там темный двор, народу ни души. Дали по репе, засунули в багажник машины и привезли сюда. Из задней коморки, где храним ткань, вынесли рулоны в коридор. Склад – хорошее место, нет окон, никто ничего не услышит, даже если мы все вместе начнем орать в голос. Швеям я дал отгул на два дня. Мол, закрыты по техническим причинам, потому что санэпидемстанция наезжает из-за грызунов.
– Господи… Ну, давай еще короче. Какие, мать твою, грызуны? Что говорит девчонка? Где Мальгин?
– Она говорит: не знаю, – Алексеенко ласково погладил усы и горестно вздохнул. – Да, она созналась, что помогла ему улизнуть из летнего кафе на своем мотоцикле. Потому что он об этом попросил. Они бросили «Ямаху» во дворе какого-то выселенного дома неподалеку от платформы «Беговая». И они разбежались. Это все, что удалось узнать. То есть все, что она сказала.
– Кто сейчас находится вместе с девчонкой?
– Вся наша гвардия в полном составе, – усмехнулся Алексеенко. – Все парни, которых Мальгин еще не успел перестрелять. Пузырь, Поляковский и Олежка Кучер. Три рыла. Возятся с девчонкой по одному, потом меняются. Что-то вроде конвейера.
– Вы применяли к ней, как бы правильно выразиться… Меры физического воздействия?
– Само собой. Парни постарались.
– Она единственный, возможно, во всем городе человек, который знает, где скрывается Мальгин. Знает, но здоровые амбалы вроде тебя не могут заставить соплюшку раскрыть пасть и сказать несколько слов.
– Мы пытались.
– Значит, плохо пытались. Проведи меня к ней.
– Может, не надо? Вам не понравится…
– Проведи, – ответил Елисеев металлическим голосом.
Алексеенко поднялся из-за стола, пропустив хозяина вперед, следом за ним вышел из кабинета. Дошагав до конца коридора, кулаком постучал в железную дверь. Повернулся ключ в замке, заскрипели ржавые петли.
Часть третья: Его прощальный поклон
Глава первая
– Что? Ошибка? – переспросил Чума, дружелюбно улыбаясь. – Такое бывает. Отпустят, раз ошибка. И со мной такое было. Разобрались и отпустили с миром. Ты, главное, не робей.
– Точно, ошибка, – захлюпал носом Чинцов.
– Зовут-то тебя как? – спросил Чума.
– Дима. То есть Дмитрием.
– Ну, давай поздороваемся, Дима. То есть Дмитрий.
Чума развернулся и что есть силы саданул открытой ладонью под нос молодого человека. Кровь брызнула на светлые брюки Чинцова. Он вскрикнул, пригнул голову к коленям, защищая лицо от ударов. И получил литым кулаком по затылку. Он снова вскрикнул. И получил новый удар. Раз, другой, третий… Мир поплыл перед глазами, завертелся. Эта чертова карусель крутилась все быстрее, ускоряла ход. Чума врезал ребром ладони чуть ниже уха. Молодой человек боком повалился на сидение. Карусель остановилась, Дима больше не слышал музыки…
***
Рабочий день давно подошел к концу. Максим Елисеев, дожидаясь, когда все сослуживцы разойдутся по домам, засиделся в кабинете до вечера. В семь он отпустил секретаршу и водителя персональной машины. В половине восьмого надел пиджак, выглянул через окно на улицу. «Волга», в которой десять дней кряду дежурили оперативники, всегда стоявшая на противоположной стороне улицы, точно напротив парадного подъезда страховой компании, исчезла.
Следователь Закиров, как и обещал, снял наружное наблюдение, убрал своих сотрудников из кабинета и квартиры страховщика. Закиров хоть и не блещет интеллектом, но даже ему понятно, что все эти дежурства, ночные бдения оперативников не дадут положительного результата. После того, что случилось в летнем кафе, Мальгин на пушечный выстрел не подойдет к офису и, разумеется, не нагрянет на квартиру своего бывшего начальника. Телефоны Елисеева, надо думать, по-прежнему оставались под контролем, но технари из ГУВД слушали их через телефонную станцию, не докучая хозяину кабинета своим присутствием. Во время последнего разговора со следователем Елисеев дал слово, что незамедлительно сообщит Закирову, если появятся какие-то, пусть не слишком важные, самые плевые известия, касающиеся Мальгина. На том и расстались.
Теперь, когда страховщик снова почувствовал себя свободным человеком, настала пора активных действий. Ровно в восемь он попрощался с милиционером, скучающем на вахте. Выйдя на улицу, взял такси и назвал адрес кафе на Дмитровке. Обещаниям Закирова верить можно, но слова остаются словами. Надо убедиться, что следак не врет. Наскоро перекусив в кафе «Прибой», Елисеев снова поймал машину и поехал на Курский вокзал. Он долго бродил среди пассажиров, встречающих и провожающих граждан. Часто останавливался у торговых павильонов, открытых всю ночь, использую стекла витрин как зеркала, смотрел себе за спину. Со стороны могло показаться, что солидный мужчина разглядывая товар, настроен не слишком решительно. Елисеев шагал дальше, кося взглядом по сторонам. Сделав последнюю остановку у сувенирной лавки, ускорил шаг, спустился в тоннель, прошел под железнодорожными путями, и поднялся на поверхность с другой стороны вокзала. Теперь, когда он пришел к твердому убеждению, что «хвоста» нет, задышалось свободнее.
Елисеев поймал машину, назвал водителю адрес в получасе езды от вокзала. Не доехав квартала до нужного места, расплатился и остаток пути прошел пешком. Замедлил шаг перед старым домом, на фасаде которого поместили неброскую вывеску: «Олаф. Пошив автомобильных чехлов из импортных материалов». Он осмотрелся по сторонам, прикидывая, не зайти ли в мастерскую со двора, с черного хода. Улица тихая, машины проезжают редко, гаснут окна, пешеходов не видно. Значит, опасаться нечего. Елисеев, боясь оступиться в темноте, осторожно спустился на несколько ступеней вниз, к железной двери, над которой горела тусклая лампочка в железной сетке, надавил кнопку звонка.
Переминаясь с ноги на ногу, он стоял напротив дверного глазка, в который вмонтировали объектив видеокамеры, дожидаясь, когда хозяин мастерской, торчащей в своей подвальной каморке, разглядит на мониторе физиономию позднего гостя. Делами тут заправлял некто Роман Павлович Алексеенко, державший крошечную мастерскую как прикрытие, ширму для других дел. По документам Алексеенко небогатый бизнесмен, на которого в крошечной комнатенке, согнувшись над швейными машинками, горбатят четыре швеи, да по клиентам ходит замерщик Иванов, глуховатый пожилой дядька.
Щелкнул замок, Елисеев толкнул дверь, переступил порог, и оказался в тесной прихожей, заваленной рулонами с тканью, завернутыми в полиэтиленовую пленку. Под потолком мигала лампа дневного освещения, впереди узкий коридор, который тянулся вдоль всего подвала. Елисеев заезжал сюда три-четыре раза, поэтому ориентировался без провожатых. Он толкнул третью дверь слева, прошел пустой предбанник, и оказался в кабинете хозяина мастерской.
Алексеенко, среднего роста крепкий мужчина с бакенбардами и пышными русыми усами, поднялся из-за письменного стола и тряхнул протянутую руку. Елисеев рухнул в продавленное кресло и помотал головой, отказываясь от предложенной выпивки.
– Давай к делу, – сказал он.
– Как ты знаешь, владелица мотоцикла «Ямаха» вчера утром сама явилась в милицию составить заявление об угоне. Это ее ошибка. Из милицейских источников произошла утечка информации. Когда она выходили из РУВД, в котором провела все утро, мы были уже на месте. Собственно, эту Олю Антонову мы все равно бы нашли, но на это ушло как минимум три-четыре дня. А тут все так быстро склеилось.
– Говори короче.
– Из ментовки она отправилась в психоневрологический интернат в районе Талдомской улицы. И проторчала там до самого вечера. Уж не знаю, что она забыла в этой богадельне. Встречалась с врачом, молодым симпатичным мужиком, долго с ним разговаривала. Может, она закрутила роман с этим доктором? Других подробностей узнать не удалось. Но из интерната она вышла с заплаканными глазами. Уже ближе к ночи, на обратной дороге домой, завернула к подруге и просидела у нее полчаса.
– Слушай, эта девка и ее скитания по Москве меня интересуют не больше, чем прошлогодний снег. Объясняйся короче, – оборвал собеседника сгоравший от нетерпения Елисеев. – Только по существу дела.
– Ну, мы подловили Олю где-то в десять тридцать вечера. Рядом с домом подруги. Там темный двор, народу ни души. Дали по репе, засунули в багажник машины и привезли сюда. Из задней коморки, где храним ткань, вынесли рулоны в коридор. Склад – хорошее место, нет окон, никто ничего не услышит, даже если мы все вместе начнем орать в голос. Швеям я дал отгул на два дня. Мол, закрыты по техническим причинам, потому что санэпидемстанция наезжает из-за грызунов.
– Господи… Ну, давай еще короче. Какие, мать твою, грызуны? Что говорит девчонка? Где Мальгин?
– Она говорит: не знаю, – Алексеенко ласково погладил усы и горестно вздохнул. – Да, она созналась, что помогла ему улизнуть из летнего кафе на своем мотоцикле. Потому что он об этом попросил. Они бросили «Ямаху» во дворе какого-то выселенного дома неподалеку от платформы «Беговая». И они разбежались. Это все, что удалось узнать. То есть все, что она сказала.
– Кто сейчас находится вместе с девчонкой?
– Вся наша гвардия в полном составе, – усмехнулся Алексеенко. – Все парни, которых Мальгин еще не успел перестрелять. Пузырь, Поляковский и Олежка Кучер. Три рыла. Возятся с девчонкой по одному, потом меняются. Что-то вроде конвейера.
– Вы применяли к ней, как бы правильно выразиться… Меры физического воздействия?
– Само собой. Парни постарались.
– Она единственный, возможно, во всем городе человек, который знает, где скрывается Мальгин. Знает, но здоровые амбалы вроде тебя не могут заставить соплюшку раскрыть пасть и сказать несколько слов.
– Мы пытались.
– Значит, плохо пытались. Проведи меня к ней.
– Может, не надо? Вам не понравится…
– Проведи, – ответил Елисеев металлическим голосом.
Алексеенко поднялся из-за стола, пропустив хозяина вперед, следом за ним вышел из кабинета. Дошагав до конца коридора, кулаком постучал в железную дверь. Повернулся ключ в замке, заскрипели ржавые петли.
Часть третья: Его прощальный поклон
Глава первая
Елисеев вошел в двадцатиметровую комнату и поморщился от запаха кислого пива и табака. Накурено так, что хоть топор вешай. Табачный дым плавал, как туман, слоился под потолком, покрытым разводами ржавчины. В левом углу у стены стол на железных ножках, застеленный клеенкой, под ним – батарея пивных бутылок. На ближнем стуле, забросив ногу на ногу, сидел здоровый мужик по имени Сергей Пузырев, которого кликали просто Пузырем. Два других стула заняли раздетые по пояс Поляковский и Кучер. Карточная игра шла полным ходом. Увидев хозяина, Пузырь первым вскочил на ноги, бросил окурок на заплеванный бетонный пол, раздавил тлеющий огонек каблуком. За ним, положив карты на стол, лениво поднялись Поляковский и Кучер. Видно, что игра шла к концу, им очень не хотелось все бросать, потому что масть перла, и сегодняшним вечером светило опустить Пузыря на приличные деньги.
Девушка, вытянув вперед ноги, сидела в дальнем темном углу комнаты. На ней были все те же тяжелые ботинки из замши на толстой рифленой подошве, в которых она появилась у кафе «Рассвет». Не хватало только кожаной «косухи». Джинсы и трусики приспущены до колен, черная майка разорвана от ворота до пупа. Можно было рассмотреть обнаженную грудь, довольно симпатичную, свеженькую. Возможно, Елисеев сам облизнулся, глядя на такую девчонку. Но не сейчас, не в этих обстоятельствах. Кажется, Антонова совершенно не стыдилась своей наготы, напротив, нарочно дразнила мужчин. Она пальцем не пошевелила, чтобы прикрыть разодранной майкой свои прелести, на гостей не взглянула, отвернулась в сторону и опустила голову.
Елисеев подошел ближе, встал над девушкой и, не зная, чем привлечь к себе внимание, пощелкал пальцами и сказал:
– Оля, я хочу с вами поговорить. От нашего разговора зависит очень многое. Я уверен, что мы поладим. Мальгин не тот человек, ради которого стоит жертвовать даже малостью.
Ноль внимания. Елисеев хотел ласково по-отечески погладить девушку по голове, но побоялся, что та его укусит, тяпнет за руку, отхватит острыми зубами пару пальцев. Но Антонова не подняла головы, продолжая смотреть в сторону. Елисеев обернулся назад, к Алексеенко.
– Почему вы не пристегнули ее к трубе? Не связали?
– Она никуда не денется, – Алексеенко спрятал ухмылку в усы. – У нее сломана левая нога. Чуть ниже колена. И руки в запястьях слегка повреждены. Их выкручивали.
– Ясно, – кивнул Елисеев. – Выкручивали, значит? А насиловать ее было обязательно?
Алексеенко молчал. Трое архаровцев, стоявших возле стола, переглянулись.
– Я спрашиваю: насиловать ее было обязательно? Или невтерпеж стало?
– Вы же сами говорили о физическом воздействии. Насилие – один из таких приемов. Как правило, срабатывает. Это ломает человека.
– Черт, ты опять все испортил. Надо было по-хорошему попробовать. А потом уж ширинку расстегивать.
– Нам было не до церемоний.
– Ты пообщаешься со мной? – Елисеев наклонился к девушке. – Две минуты. Они выйдут, мы останемся одни.
Оля неожиданно подняла голову. Елисеев отступил назад, столько ненависти было в ее взгляде. Он увидел лицо, на котором не осталось живого места, сплошь синяки и глубокие ссадины. Распухшие губы кровоточили, а правый глаз потерял форму, съехав куда-то на сторону.
– Пообщаться? – девушка говорила медленно, хриплым голосом, видимо, ей длительное время не давали воды. – Это можно. Они все пусть остаются. Им не вредно услышать.
– Что, что именно? – Елисеев, пряча руки за спиной, снова шагнул вперед.
– Вот что. Мальгин скоро появится. Появится… И тогда не ждите от жизни ничего хорошего. Слышь ты, обезьянья блевотина, – она кивнула Елисееву. – Тебя ждет то же, что и меня. Только хуже. Скоро ты сдохнешь. И вы тоже. Я тебе говорю, Пузырь. Вот вы, вонючки, которая стоите у стула с дерьмовыми ухмылками на харях.
Пузырев вздрогнул и тяжело опустился на стул. Поляковский и Кучер остались стоять, усмехаясь и перемигиваясь друг с другом. Алексеенко неожиданно рассмеялся каким-то диким надрывным смехом.
– Слушай и ты, козел усатый, – Оля показала пальцем на Алексеенко. – Все не так смешно, как тебе кажется. Потому что жить тебе осталось меньше гулькиного хрена. Мальгин вас переловит. И перебьет по одному. Или сразу замочит, всей компанией. Всех вас. Ну, теперь я все сказала.
– Все? – переспросил Елисеев. – Это все?
Кажется, он побледнел, заскрипел зубами. Не сдержавшись, отвел ногу назад и трижды со всей силы ударил подошвой ботинка в голую грудь девушки. На бледной коже ботинки оставили грязные следы. Оля поджала одну ногу, но не закричала от боли. Елисеев плюнул и, сжимая кулаки, вышел в коридор. Следом семенил Алексеенко. Его физиономия вытянулась, а пышные усы обвисли от огорчения. Он остановился у стола, сгреб несколько игральных карт, скомкав их, швырнул под стол на пивные бутылки.
– Твари, вы что здесь устроили? – прошипел он, пуча белые от ярости глаза. – Катран, мать вашу? Или привокзальный пивняк? Поляк и Кучер останутся. Пузырь пошел на хрен. Убирайся. Чтобы я тебя не видел до завтра.
Елисеев снова вошел в кабинет, но уселся не в продавленное кресло для посетителей, а в кожаное хозяйское. Он вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер домашнего телефона и, когда услышал голос жены, пропел.
– Это я, дорогая, пупсик. Прости, что опаздываю. Твой благоверный совсем заработался. Да, ты права… Некогда себя жалеть. Нет, сейчас я звоню не с работы. Из магазина. Ты помнишь, что послезавтра годовщина нашей свадьбы. Ну, вот я и бегаю, ищу своей крошке что-нибудь этакое. Яркое и блестящее. Не скажу, сюрприз. Ну, я же знаю твой вкус… Спасибо скажешь потом. Все, целую крепко. Скоро буду.
Он опустил трубку в карман, смерил Алексеенко, ссутулившегося в кресле, уничтожающим взглядом.
– Ну, что теперь скажешь, мыслитель нижней конечности? – спросил Елисеев. – Что б тебе ее отрезало. Мать вашу, вы все испортили. Чертовы безмозглые костоломы. Вам бы в цирке с дикими зверями работать, а не с людьми. Мальгин жив. Значит, может узнать такие вещи, о которых не должен знать никто. Где теперь его искать?
– Не знаю, – покачал головой Алексеенко. – Теперь уже ничего не знаю. Но в свое время я предложил добрый десяток вариантов. Расписал, каким способом, и в каком именно месте грохнуть Мальгина. Могли убрать его в больнице. Там его никто не охранял. Он не оклемался после взрыва на кладбище. Тут и пушки не потребовалось. Перо или кусок бельевой веревки. Но ты сказал «нет», потому что именно тебя Мальгин в числе других своих знакомых просил помочь с переводом в ведомственную больницу. Как же, потянется ниточка, и она приведет именно к тебе. Ты просто обделался, хотя ничем не рисковал. Можно было достать его на той хате, что ты снимаешь для встреч со своей девочкой. В подъезде этого дома и где-то рядом с ним Мальгин мог получить пулю в башку. Но ты опять сказал «нет». Снова наложил в штаны и завел пластинку про свою любимую ниточку, которая, мать ее, потянется прямо к тебе. Больше ведь не к кому.
– Да, мне не хотелось подставляться. Я имею права на собственную безопасность. Как знаешь, плачу я. И плачу не за то, чтобы мне пришили срок, посадили на нары и дали пульман с баландой. Слишком рисовано трогать Мальгина в больнице или на моей квартире. Я хотел выгадать время, чтобы вы успели все сделать без спешки, обстоятельно. Я попросил Мальгина разыскать убийцу моего брата. Затем его навели на ложный след. Вырезали из альбома Васьки Онуфриенко несколько фотографий. Мальгин не раз просматривал этот альбом. Наверняка он подумал, что на исчезнувших фотографиях изображены убийцы моего брата или самого Кривого. Когда время есть в запасе, найдется и подходящее место для мочиловки. Кстати, когда я излагал свои мысли, ты не спорил со мной, а соглашался. Слова не сказал. А теперь виноват Елисеев.
– Я этого не говорил…
– Почему же? Ты именно это и сказал. И я тебя внимательно выслушал. А теперь добавлю от себя. Это ты облажался везде и во всем. В тот вечер в кафе, когда Мальгин заезжал к бывшей жене в ночной клуб, а затем остановился перекусить в кафе «Волшебная лампа», у вас был стопроцентный шанс. В «стекляшке» не было посетителей, не было охранника. Только олух официант, один на все заведение. Вы должны были инсценировать бытовую ссору. И просто забить Мальгина до смерти. Сесть в тачку и уехать. Есть задания проще этого? Нет. Потому что проще не бывает. Вместо этого твои парни входят в кафе, затевают там какую-то возню с портфелем. Зачем? С какой радости? Твоих идиотов там было четверо. Мальгин один, он едва оклемался поле больницы, у него ребра сломаны. И что в итоге?
– Что? – тупо переспросил Алексеенко.
– Не помнишь? Мальгин разогнал твоих ребят. Навязал им погоню по ночным улицам. Леню Трубина отправил в могилу. Мальгин действовал голыми руками, а у твоей команды были стволы. Закончив беготню, он сам спокойно переночевал на моей съемной квартире. И съехал неизвестно куда.
– На хату мы все равно не могли сунуться, – пошевелил усами Алексеенко.
– А дальше он устроил западню вам, – Елисеев не слушал возражений. – Мальгин знал, что кто-то наблюдает за его квартирой. Приехал туда. Выманил трех твоих ребят за город. Они, посоветовались с тобой по телефону, начали погоню. А Мальгин заехал в удаленное от всех поселков и деревень место и хладнокровно, будто он мух бьет, не людей, перестрелял твою бригаду. Троих уложил на месте. И с того момента бесследно пропал. Его никто не может найти. Ни вы, ни менты, которым я помогал битые десять дней. Девчонка была последним шансом. Но мы даже не узнали, что связывает ее и Мальгина. Любовь? Корысть? Или что-то иное? Нет ответа.
Алексеенко барабанил пальцами по столу, зная, что оправдываться в его положении бессмысленно и глупо.
– Про Барбера я уж не говорю, – сказал Елисеев. – Он как в воду канул.
– Мы установили наблюдение за квартирой его любовницы. Сейчас она где-то на югах. Когда появится, Барбер наверняка завернет к ней в гости. Старая любовь не ржавеет.
– Уже заржавела. У этой сучки другой мужик.
– Не исключаю, что Барбер выехал за границу.
– Пошел ты со своими умозаключениями. Убили Полуйчика, грохнули каталу Штоппера, который выступал свидетелем обвинения, когда судили Барбера. Его работа. Но тут есть один положительный момент. Барбер отомстил Штопперу за лжесвидетельство на суде. Полуйчика грохнул, потому что убежден, что именно хозяин кабака украл из кладбищенского тайника два миллиона долларов. Он один, Полуйчик, по мнению Барбера, сделал это. И до тех пор, пока Барбер живет в этой уверенности, для нас он не опасен. Главная проблема – Мальгин. Нужно сосредоточить все внимание на его персоне.
– Я попробую поговорить с девчонкой еще раз.
– Ты видел ее глаза? Этот взгляд? Теперь эти сраные разговоры не имеют смысла, больше нечего ловить. Избавьтесь от нее. Нужно, чтобы тело быстро обнаружили и опознали. Поэтому не уродуйте молотком или кислотой ее лицо. Возможно, Мальгин захочет придти на похороны. Это еще один шанс его прихлопнуть.
Елисеев поднялся на ноги и, сухо попрощавшись, даже не подав руки, ушел из мастерской через черный ход.
На днях овдовевшая Галина Алексеевна Чинцова заливала горе не водкой, она забывалась в работе, а дел ранней осенью, когда дачный сезон заканчивался, почему-то не становилось меньше. Сегодня Чинцова, возглавляя фирму «Эгмонд – Сервис», специализировавшуюся на строительстве элитных коттеджей, занималась самой главной в ее деле проблемой, проблемой землеотвода под будущую застройку. Здесь все решали взятки. Несколько дней она окучивала заместителя главы администрации одного из ближних районов Подмосковья, предлагая ему подписать договор, согласно которому «Эгмонд – Сервис» в течение нескольких лет якобы занимался сельскохозяйственными работами на территории в несколько десятков гектаров, пахал и страдовал, снимая скудные урожаи кормовой пшеницы. Следовательно, по закону, имеет право выкупить эту землю за гроши. Однако сумма взятки, предложенной молодому, но уже избалованному чиновнику, его совершенно не устроила, едва ли не оскорбила. А Чинцова не имела привычки переплачивать.
Последние две недели дня она ездила в область, вела с молодчиком долгий изнурительный торг и была близка к победе. Ушлый чиновник уступил, сбросил почти сорок процентов со своей обычной таксы, но твердо настоял на том, чтобы один из коттеджей, которые начнут возводить будущей весной, будет оформлен на его тещу. Чинцова прекратила торг, четко уяснив, что эта уступка – последняя, большего из молодого стервеца все равно не выжать. Она пересчитала будущие расходы и предполагаемые доходы, пришла к выводу, что эта сделка для «Эгмонда» все равно остается фантастически выгодной. Земли, за которые шел торг, расположены в тридцати километрах от Москвы, в живописном месте, рядом с лесом и речкой. Есть еще большой пруд, в котором плавают… Впрочем, все это лирика. Хоть бы одни головастики плавали в том пруду. Главное, что коттеджи, еще не построенные, существующие лишь в проектах и чертежах, в эскизах архитектора, разойдутся в одно мгновение, как жареные пирожки, даже быстрее. И будут оплачены уже зимой.
Все бумаги готовы, оставалась малость, сущий пустяк. Получить автограф взяточника, передать деньги и поставить несколько печатей в земельном комитете, где сидят свои люди. Встреча с чиновником Чинцова назначила в ресторане гостиницы «Балчуг» на шесть часов вечера. Чтобы все оформить тихо, вдалеке от посторонних глаз, забронирован номер люкс. В запасе еще есть время.
Чинцова в очередной, наверное, двадцатый раз набрала номер мобильного телефона сына и снова выслушала записанный на пленку ответ оператора, что абонент временно не доступен. Она прошлась по кабинету, чувствуя тяжесть в ногах и странное беспокойство в душе. Машина сына, поцарапанная, с проколотыми покрышками, стояла у подъезда дома. А Димка провалился неизвестно куда и не подает вестей уже вторые третьи. И прежде с сыном случались загулы, даже длительные, когда он залипал чуть ли не на неделю в какой-нибудь компании сверстников, уезжал в Питер на «Красной стреле», кантовался на чьих-то дачах или не вылезал из-под юбки очередной потаскушки. Но Дима всегда предупреждал мать о том, что не появится вечером, проведет ночь вне дома. Но вот прошло две ночи. И что же? Ни звонка, ни телеграммы.
Тут дверь кабинета открылась, немолодая секретарша Людмила Васильевна доложила, что в приемной дожидается симпатичный хорошо одетый господин, назвавшийся Борисом Зелениным. Он сказал охране, что у него до Чинцовой личный разговор, очень важный. И его пропустили наверх. Материнское сердце словно булавкой укололи.
– Зови его. Хотя… Хотя ни о каком Зеленине я сроду не слыхивала.
– Хорошо, – кивнула Людмила Васильевна. – Но вместе с этим господином появился какой-то странный субъект. Похожий на бомжа. Подозрительный тип.
– Черт с ними. Все равно зови.
Чинцова едва успела поправить на лбу прядь волос и припудрить носик, как в кабинет вошли и, не дожидаясь приглашения, расселись за столом для посетителей два мужчины. Один действительно симпатичный господин в дорогом сером костюме и ярком галстуке. Другой напоминал бродягу. Куцый клетчатый пиджачок был маловат гостю, рубашка мятая, несвежая. Мужчина распространял вокруг себя крепкий запах одеколона «Шипр», перебивающий все иные запахи. То ли вылил на голову весь флакон, то ли его вылакал…
– Моя фамилия Зеленин, – улыбнулся Барбер. – Я друг вашего покойного мужа. Близкий друг.
В эту минуту Чинцова вспомнила разговор с Мальгиным, его предостережения и пожалела, что, разорвав в клочки бумажку с его телефоном, бросила ее в корзину. Впрочем, все можно поправить. Телефон милиции она помнила, внизу вооруженная охрана. Но Чинцова из тех людей, кто может постоять за себя без посторонней помощи. Потому что она одна стоит целого взвода отборных омоновцев.
– И я его друг, – подал голос Чума. – Меня зовут Иван Иванович. Легко запомнить. Не слышали?
– К сожалению, не доводилась, – ответила Чинцова. Со всеми персонажами, вечно толкавшимися в ресторане возле покойного мужа она, разумеется, не могла быть знакома. – Вы по делу? Я прошу прощения, но у меня со временем напряженка.
– Разумеется, по делу, – кивнул Чума. – Мы просто так не ходим.
Барбер откашлялся и взял слово:
– Мы глубоко соболезнуем вам, – он посмотрел на увеличенную фотографию Полуйчика, висевшую над рабочим столом Чинцовой. – Это невосполнимая потеря для всех нас. Я не смог присутствовать на похоронах, потому что горестное известие застало меня за границей. Вася был самым честным, самым порядочным человеком, какого я только знал. И его место в моем сердце…
Девушка, вытянув вперед ноги, сидела в дальнем темном углу комнаты. На ней были все те же тяжелые ботинки из замши на толстой рифленой подошве, в которых она появилась у кафе «Рассвет». Не хватало только кожаной «косухи». Джинсы и трусики приспущены до колен, черная майка разорвана от ворота до пупа. Можно было рассмотреть обнаженную грудь, довольно симпатичную, свеженькую. Возможно, Елисеев сам облизнулся, глядя на такую девчонку. Но не сейчас, не в этих обстоятельствах. Кажется, Антонова совершенно не стыдилась своей наготы, напротив, нарочно дразнила мужчин. Она пальцем не пошевелила, чтобы прикрыть разодранной майкой свои прелести, на гостей не взглянула, отвернулась в сторону и опустила голову.
Елисеев подошел ближе, встал над девушкой и, не зная, чем привлечь к себе внимание, пощелкал пальцами и сказал:
– Оля, я хочу с вами поговорить. От нашего разговора зависит очень многое. Я уверен, что мы поладим. Мальгин не тот человек, ради которого стоит жертвовать даже малостью.
Ноль внимания. Елисеев хотел ласково по-отечески погладить девушку по голове, но побоялся, что та его укусит, тяпнет за руку, отхватит острыми зубами пару пальцев. Но Антонова не подняла головы, продолжая смотреть в сторону. Елисеев обернулся назад, к Алексеенко.
– Почему вы не пристегнули ее к трубе? Не связали?
– Она никуда не денется, – Алексеенко спрятал ухмылку в усы. – У нее сломана левая нога. Чуть ниже колена. И руки в запястьях слегка повреждены. Их выкручивали.
– Ясно, – кивнул Елисеев. – Выкручивали, значит? А насиловать ее было обязательно?
Алексеенко молчал. Трое архаровцев, стоявших возле стола, переглянулись.
– Я спрашиваю: насиловать ее было обязательно? Или невтерпеж стало?
– Вы же сами говорили о физическом воздействии. Насилие – один из таких приемов. Как правило, срабатывает. Это ломает человека.
– Черт, ты опять все испортил. Надо было по-хорошему попробовать. А потом уж ширинку расстегивать.
– Нам было не до церемоний.
– Ты пообщаешься со мной? – Елисеев наклонился к девушке. – Две минуты. Они выйдут, мы останемся одни.
Оля неожиданно подняла голову. Елисеев отступил назад, столько ненависти было в ее взгляде. Он увидел лицо, на котором не осталось живого места, сплошь синяки и глубокие ссадины. Распухшие губы кровоточили, а правый глаз потерял форму, съехав куда-то на сторону.
– Пообщаться? – девушка говорила медленно, хриплым голосом, видимо, ей длительное время не давали воды. – Это можно. Они все пусть остаются. Им не вредно услышать.
– Что, что именно? – Елисеев, пряча руки за спиной, снова шагнул вперед.
– Вот что. Мальгин скоро появится. Появится… И тогда не ждите от жизни ничего хорошего. Слышь ты, обезьянья блевотина, – она кивнула Елисееву. – Тебя ждет то же, что и меня. Только хуже. Скоро ты сдохнешь. И вы тоже. Я тебе говорю, Пузырь. Вот вы, вонючки, которая стоите у стула с дерьмовыми ухмылками на харях.
Пузырев вздрогнул и тяжело опустился на стул. Поляковский и Кучер остались стоять, усмехаясь и перемигиваясь друг с другом. Алексеенко неожиданно рассмеялся каким-то диким надрывным смехом.
– Слушай и ты, козел усатый, – Оля показала пальцем на Алексеенко. – Все не так смешно, как тебе кажется. Потому что жить тебе осталось меньше гулькиного хрена. Мальгин вас переловит. И перебьет по одному. Или сразу замочит, всей компанией. Всех вас. Ну, теперь я все сказала.
– Все? – переспросил Елисеев. – Это все?
Кажется, он побледнел, заскрипел зубами. Не сдержавшись, отвел ногу назад и трижды со всей силы ударил подошвой ботинка в голую грудь девушки. На бледной коже ботинки оставили грязные следы. Оля поджала одну ногу, но не закричала от боли. Елисеев плюнул и, сжимая кулаки, вышел в коридор. Следом семенил Алексеенко. Его физиономия вытянулась, а пышные усы обвисли от огорчения. Он остановился у стола, сгреб несколько игральных карт, скомкав их, швырнул под стол на пивные бутылки.
– Твари, вы что здесь устроили? – прошипел он, пуча белые от ярости глаза. – Катран, мать вашу? Или привокзальный пивняк? Поляк и Кучер останутся. Пузырь пошел на хрен. Убирайся. Чтобы я тебя не видел до завтра.
***
Елисеев снова вошел в кабинет, но уселся не в продавленное кресло для посетителей, а в кожаное хозяйское. Он вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер домашнего телефона и, когда услышал голос жены, пропел.
– Это я, дорогая, пупсик. Прости, что опаздываю. Твой благоверный совсем заработался. Да, ты права… Некогда себя жалеть. Нет, сейчас я звоню не с работы. Из магазина. Ты помнишь, что послезавтра годовщина нашей свадьбы. Ну, вот я и бегаю, ищу своей крошке что-нибудь этакое. Яркое и блестящее. Не скажу, сюрприз. Ну, я же знаю твой вкус… Спасибо скажешь потом. Все, целую крепко. Скоро буду.
Он опустил трубку в карман, смерил Алексеенко, ссутулившегося в кресле, уничтожающим взглядом.
– Ну, что теперь скажешь, мыслитель нижней конечности? – спросил Елисеев. – Что б тебе ее отрезало. Мать вашу, вы все испортили. Чертовы безмозглые костоломы. Вам бы в цирке с дикими зверями работать, а не с людьми. Мальгин жив. Значит, может узнать такие вещи, о которых не должен знать никто. Где теперь его искать?
– Не знаю, – покачал головой Алексеенко. – Теперь уже ничего не знаю. Но в свое время я предложил добрый десяток вариантов. Расписал, каким способом, и в каком именно месте грохнуть Мальгина. Могли убрать его в больнице. Там его никто не охранял. Он не оклемался после взрыва на кладбище. Тут и пушки не потребовалось. Перо или кусок бельевой веревки. Но ты сказал «нет», потому что именно тебя Мальгин в числе других своих знакомых просил помочь с переводом в ведомственную больницу. Как же, потянется ниточка, и она приведет именно к тебе. Ты просто обделался, хотя ничем не рисковал. Можно было достать его на той хате, что ты снимаешь для встреч со своей девочкой. В подъезде этого дома и где-то рядом с ним Мальгин мог получить пулю в башку. Но ты опять сказал «нет». Снова наложил в штаны и завел пластинку про свою любимую ниточку, которая, мать ее, потянется прямо к тебе. Больше ведь не к кому.
– Да, мне не хотелось подставляться. Я имею права на собственную безопасность. Как знаешь, плачу я. И плачу не за то, чтобы мне пришили срок, посадили на нары и дали пульман с баландой. Слишком рисовано трогать Мальгина в больнице или на моей квартире. Я хотел выгадать время, чтобы вы успели все сделать без спешки, обстоятельно. Я попросил Мальгина разыскать убийцу моего брата. Затем его навели на ложный след. Вырезали из альбома Васьки Онуфриенко несколько фотографий. Мальгин не раз просматривал этот альбом. Наверняка он подумал, что на исчезнувших фотографиях изображены убийцы моего брата или самого Кривого. Когда время есть в запасе, найдется и подходящее место для мочиловки. Кстати, когда я излагал свои мысли, ты не спорил со мной, а соглашался. Слова не сказал. А теперь виноват Елисеев.
– Я этого не говорил…
– Почему же? Ты именно это и сказал. И я тебя внимательно выслушал. А теперь добавлю от себя. Это ты облажался везде и во всем. В тот вечер в кафе, когда Мальгин заезжал к бывшей жене в ночной клуб, а затем остановился перекусить в кафе «Волшебная лампа», у вас был стопроцентный шанс. В «стекляшке» не было посетителей, не было охранника. Только олух официант, один на все заведение. Вы должны были инсценировать бытовую ссору. И просто забить Мальгина до смерти. Сесть в тачку и уехать. Есть задания проще этого? Нет. Потому что проще не бывает. Вместо этого твои парни входят в кафе, затевают там какую-то возню с портфелем. Зачем? С какой радости? Твоих идиотов там было четверо. Мальгин один, он едва оклемался поле больницы, у него ребра сломаны. И что в итоге?
– Что? – тупо переспросил Алексеенко.
– Не помнишь? Мальгин разогнал твоих ребят. Навязал им погоню по ночным улицам. Леню Трубина отправил в могилу. Мальгин действовал голыми руками, а у твоей команды были стволы. Закончив беготню, он сам спокойно переночевал на моей съемной квартире. И съехал неизвестно куда.
– На хату мы все равно не могли сунуться, – пошевелил усами Алексеенко.
– А дальше он устроил западню вам, – Елисеев не слушал возражений. – Мальгин знал, что кто-то наблюдает за его квартирой. Приехал туда. Выманил трех твоих ребят за город. Они, посоветовались с тобой по телефону, начали погоню. А Мальгин заехал в удаленное от всех поселков и деревень место и хладнокровно, будто он мух бьет, не людей, перестрелял твою бригаду. Троих уложил на месте. И с того момента бесследно пропал. Его никто не может найти. Ни вы, ни менты, которым я помогал битые десять дней. Девчонка была последним шансом. Но мы даже не узнали, что связывает ее и Мальгина. Любовь? Корысть? Или что-то иное? Нет ответа.
Алексеенко барабанил пальцами по столу, зная, что оправдываться в его положении бессмысленно и глупо.
– Про Барбера я уж не говорю, – сказал Елисеев. – Он как в воду канул.
– Мы установили наблюдение за квартирой его любовницы. Сейчас она где-то на югах. Когда появится, Барбер наверняка завернет к ней в гости. Старая любовь не ржавеет.
– Уже заржавела. У этой сучки другой мужик.
– Не исключаю, что Барбер выехал за границу.
– Пошел ты со своими умозаключениями. Убили Полуйчика, грохнули каталу Штоппера, который выступал свидетелем обвинения, когда судили Барбера. Его работа. Но тут есть один положительный момент. Барбер отомстил Штопперу за лжесвидетельство на суде. Полуйчика грохнул, потому что убежден, что именно хозяин кабака украл из кладбищенского тайника два миллиона долларов. Он один, Полуйчик, по мнению Барбера, сделал это. И до тех пор, пока Барбер живет в этой уверенности, для нас он не опасен. Главная проблема – Мальгин. Нужно сосредоточить все внимание на его персоне.
– Я попробую поговорить с девчонкой еще раз.
– Ты видел ее глаза? Этот взгляд? Теперь эти сраные разговоры не имеют смысла, больше нечего ловить. Избавьтесь от нее. Нужно, чтобы тело быстро обнаружили и опознали. Поэтому не уродуйте молотком или кислотой ее лицо. Возможно, Мальгин захочет придти на похороны. Это еще один шанс его прихлопнуть.
Елисеев поднялся на ноги и, сухо попрощавшись, даже не подав руки, ушел из мастерской через черный ход.
***
На днях овдовевшая Галина Алексеевна Чинцова заливала горе не водкой, она забывалась в работе, а дел ранней осенью, когда дачный сезон заканчивался, почему-то не становилось меньше. Сегодня Чинцова, возглавляя фирму «Эгмонд – Сервис», специализировавшуюся на строительстве элитных коттеджей, занималась самой главной в ее деле проблемой, проблемой землеотвода под будущую застройку. Здесь все решали взятки. Несколько дней она окучивала заместителя главы администрации одного из ближних районов Подмосковья, предлагая ему подписать договор, согласно которому «Эгмонд – Сервис» в течение нескольких лет якобы занимался сельскохозяйственными работами на территории в несколько десятков гектаров, пахал и страдовал, снимая скудные урожаи кормовой пшеницы. Следовательно, по закону, имеет право выкупить эту землю за гроши. Однако сумма взятки, предложенной молодому, но уже избалованному чиновнику, его совершенно не устроила, едва ли не оскорбила. А Чинцова не имела привычки переплачивать.
Последние две недели дня она ездила в область, вела с молодчиком долгий изнурительный торг и была близка к победе. Ушлый чиновник уступил, сбросил почти сорок процентов со своей обычной таксы, но твердо настоял на том, чтобы один из коттеджей, которые начнут возводить будущей весной, будет оформлен на его тещу. Чинцова прекратила торг, четко уяснив, что эта уступка – последняя, большего из молодого стервеца все равно не выжать. Она пересчитала будущие расходы и предполагаемые доходы, пришла к выводу, что эта сделка для «Эгмонда» все равно остается фантастически выгодной. Земли, за которые шел торг, расположены в тридцати километрах от Москвы, в живописном месте, рядом с лесом и речкой. Есть еще большой пруд, в котором плавают… Впрочем, все это лирика. Хоть бы одни головастики плавали в том пруду. Главное, что коттеджи, еще не построенные, существующие лишь в проектах и чертежах, в эскизах архитектора, разойдутся в одно мгновение, как жареные пирожки, даже быстрее. И будут оплачены уже зимой.
Все бумаги готовы, оставалась малость, сущий пустяк. Получить автограф взяточника, передать деньги и поставить несколько печатей в земельном комитете, где сидят свои люди. Встреча с чиновником Чинцова назначила в ресторане гостиницы «Балчуг» на шесть часов вечера. Чтобы все оформить тихо, вдалеке от посторонних глаз, забронирован номер люкс. В запасе еще есть время.
Чинцова в очередной, наверное, двадцатый раз набрала номер мобильного телефона сына и снова выслушала записанный на пленку ответ оператора, что абонент временно не доступен. Она прошлась по кабинету, чувствуя тяжесть в ногах и странное беспокойство в душе. Машина сына, поцарапанная, с проколотыми покрышками, стояла у подъезда дома. А Димка провалился неизвестно куда и не подает вестей уже вторые третьи. И прежде с сыном случались загулы, даже длительные, когда он залипал чуть ли не на неделю в какой-нибудь компании сверстников, уезжал в Питер на «Красной стреле», кантовался на чьих-то дачах или не вылезал из-под юбки очередной потаскушки. Но Дима всегда предупреждал мать о том, что не появится вечером, проведет ночь вне дома. Но вот прошло две ночи. И что же? Ни звонка, ни телеграммы.
Тут дверь кабинета открылась, немолодая секретарша Людмила Васильевна доложила, что в приемной дожидается симпатичный хорошо одетый господин, назвавшийся Борисом Зелениным. Он сказал охране, что у него до Чинцовой личный разговор, очень важный. И его пропустили наверх. Материнское сердце словно булавкой укололи.
– Зови его. Хотя… Хотя ни о каком Зеленине я сроду не слыхивала.
– Хорошо, – кивнула Людмила Васильевна. – Но вместе с этим господином появился какой-то странный субъект. Похожий на бомжа. Подозрительный тип.
– Черт с ними. Все равно зови.
***
Чинцова едва успела поправить на лбу прядь волос и припудрить носик, как в кабинет вошли и, не дожидаясь приглашения, расселись за столом для посетителей два мужчины. Один действительно симпатичный господин в дорогом сером костюме и ярком галстуке. Другой напоминал бродягу. Куцый клетчатый пиджачок был маловат гостю, рубашка мятая, несвежая. Мужчина распространял вокруг себя крепкий запах одеколона «Шипр», перебивающий все иные запахи. То ли вылил на голову весь флакон, то ли его вылакал…
– Моя фамилия Зеленин, – улыбнулся Барбер. – Я друг вашего покойного мужа. Близкий друг.
В эту минуту Чинцова вспомнила разговор с Мальгиным, его предостережения и пожалела, что, разорвав в клочки бумажку с его телефоном, бросила ее в корзину. Впрочем, все можно поправить. Телефон милиции она помнила, внизу вооруженная охрана. Но Чинцова из тех людей, кто может постоять за себя без посторонней помощи. Потому что она одна стоит целого взвода отборных омоновцев.
– И я его друг, – подал голос Чума. – Меня зовут Иван Иванович. Легко запомнить. Не слышали?
– К сожалению, не доводилась, – ответила Чинцова. Со всеми персонажами, вечно толкавшимися в ресторане возле покойного мужа она, разумеется, не могла быть знакома. – Вы по делу? Я прошу прощения, но у меня со временем напряженка.
– Разумеется, по делу, – кивнул Чума. – Мы просто так не ходим.
Барбер откашлялся и взял слово:
– Мы глубоко соболезнуем вам, – он посмотрел на увеличенную фотографию Полуйчика, висевшую над рабочим столом Чинцовой. – Это невосполнимая потеря для всех нас. Я не смог присутствовать на похоронах, потому что горестное известие застало меня за границей. Вася был самым честным, самым порядочным человеком, какого я только знал. И его место в моем сердце…