Страница:
Одного удара хвостом достаточно, чтобы нейтрализовать блондинку, пока не появилась охрана. Миттелмен пятится к стене, выпуская в меня пули одну за другой. Этот дурак никак не возьмет в толк, что они слишком маленького калибра и просто отскакивают от моей чешуи. Его наглость и тупость приводят меня в бешенство, и, схватив за горло, я волоку его к окну.
– Почему? – булькает он. – За что?
Если бы было время, я бы не поленился превратиться в человека и напомнить ему, как он напугал и ранил моего сына. Но времени нет. Когда, полузадушенный, он теряет сознание, я просто выбрасываю его в окно. То же самое проделываю с оглушенной женщиной, выпрыгиваю вслед за ними, взлетаю, подхватив их обмякшие тела, по одному – в каждой лапе. Через несколько секунд охрана уже звонит во входную дверь.
– Генри! – беззвучно зову я, пересекая бухту.
Миттелмен корчится и ругается в моих когтях. Блондинка так и не приходит в сознание.- Генри!
– Папа?
Чувствуется, что мальчик все еще сонный, но очень старается проснуться. Так и вижу его на сене, трущего глаза лапками.
– Через несколько минут буду дома.
– Я проголодался.
– Я тоже. У нас есть еда!
– Твоя добыча? Свежее мясо?
В желудке у меня урчит. Я осознаю, насколько голоден.
– Очень свежее… Встречай меня на галерее.
Уже вблизи от острова, Миттелмен начинает извиваться еще яростнее и вопит «отпусти меня!», пытаясь вырваться из моих когтей. Взмахнув несколько раз крыльями, я поднимаюсь выше, туда, где воздух холоднее, и там я отпускаю обоих пленников. Мне кажется, что Генри еще слишком мал, чтобы убивать, даже такого подлеца, как этот Миттелмен.
Миттелмен тонко визжит. Блондинка не издает ни звука. Нырнув вниз вслед за ними и пролетая мимо, чиркаю по горлу сначала одного, потом другую. Успеваю подхватить их тела до того, как они упадут в воду.
Не успеваю положить добычу на пол на галерее, как появляется Генри. Он подходит к трупам, вдыхает густой запах свежей крови, ждет, пока я первый откушу, и тоже принимается за еду. Его мордочка так близко от меня, что он еще успевает потереться об меня.
Запах между тем привлекает и собак, они лают и подвывают, ожидая объедков.
– Папа,- спрашивает Генри, не переставая есть,- а когда мне можно будет охотиться?
– Когда вырастешь.
– Но я уже вырос.
Я на секунду прерываю трапезу и ласково улыбаюсь ребенку:
– Недостаточно.
– А когда?
– Не торопись, – говорю я.
Выбрав кусочек, который должен понравиться Генри, подталкиваю его поближе и наблюдаю за сыном. Понюхав, он закрывает глаза и жует, издавая при этом звуки, напоминающие мурлыканье.
«Вот он, могучий охотник!» – с улыбкой думаю я и продолжаю есть.
8
9
– Почему? – булькает он. – За что?
Если бы было время, я бы не поленился превратиться в человека и напомнить ему, как он напугал и ранил моего сына. Но времени нет. Когда, полузадушенный, он теряет сознание, я просто выбрасываю его в окно. То же самое проделываю с оглушенной женщиной, выпрыгиваю вслед за ними, взлетаю, подхватив их обмякшие тела, по одному – в каждой лапе. Через несколько секунд охрана уже звонит во входную дверь.
– Генри! – беззвучно зову я, пересекая бухту.
Миттелмен корчится и ругается в моих когтях. Блондинка так и не приходит в сознание.- Генри!
– Папа?
Чувствуется, что мальчик все еще сонный, но очень старается проснуться. Так и вижу его на сене, трущего глаза лапками.
– Через несколько минут буду дома.
– Я проголодался.
– Я тоже. У нас есть еда!
– Твоя добыча? Свежее мясо?
В желудке у меня урчит. Я осознаю, насколько голоден.
– Очень свежее… Встречай меня на галерее.
Уже вблизи от острова, Миттелмен начинает извиваться еще яростнее и вопит «отпусти меня!», пытаясь вырваться из моих когтей. Взмахнув несколько раз крыльями, я поднимаюсь выше, туда, где воздух холоднее, и там я отпускаю обоих пленников. Мне кажется, что Генри еще слишком мал, чтобы убивать, даже такого подлеца, как этот Миттелмен.
Миттелмен тонко визжит. Блондинка не издает ни звука. Нырнув вниз вслед за ними и пролетая мимо, чиркаю по горлу сначала одного, потом другую. Успеваю подхватить их тела до того, как они упадут в воду.
Не успеваю положить добычу на пол на галерее, как появляется Генри. Он подходит к трупам, вдыхает густой запах свежей крови, ждет, пока я первый откушу, и тоже принимается за еду. Его мордочка так близко от меня, что он еще успевает потереться об меня.
Запах между тем привлекает и собак, они лают и подвывают, ожидая объедков.
– Папа,- спрашивает Генри, не переставая есть,- а когда мне можно будет охотиться?
– Когда вырастешь.
– Но я уже вырос.
Я на секунду прерываю трапезу и ласково улыбаюсь ребенку:
– Недостаточно.
– А когда?
– Не торопись, – говорю я.
Выбрав кусочек, который должен понравиться Генри, подталкиваю его поближе и наблюдаю за сыном. Понюхав, он закрывает глаза и жует, издавая при этом звуки, напоминающие мурлыканье.
«Вот он, могучий охотник!» – с улыбкой думаю я и продолжаю есть.
8
В ночь перед отъездом мне не заснуть. Стоит закрыть глаза – и меня одолевают воспоминания о Элизабет. Я вспоминаю ее прикосновения, страстность, с которой она занималась со мной любовью. На какой бок ни повернись, о чем ни пытайся думать, никуда не деться от наших с ней любовных сцен. Мне тяжело вспоминать об этом теперь. Это только обостряет потребность, старательно подавляемую мной целых четыре года.
Наконец, перед самым рассветом, в четвертый раз попытавшись вообразить себе любовь с Хлоей, я решаю отказаться от мысли об отдыхе и встаю. Одеваюсь и стараюсь занять себя делами: брожу по дому, смотрю, все ли в порядке, спускаюсь в сокровищницу, чтобы взять маленький деревянный ящичек с монетами для родителей Хлои. Оставив его на причале, делаю еще две ходки в дом, чтобы вынести наш багаж. Потом гружу все это на «Грейди», снова возвращаюсь в дом, еще раз проверяю, все ли в порядке, и только тогда бужу Генри.
После завтрака все готово к отъезду. Клаудию мы встречаем на причале. Я смотрю, как она подруливает, помогаю ей управиться со швартовыми. На ней облегающие шорты цвета хаки и белый топ, под которым нет лифчика. Когда она вылезает из лодки, мне с трудом удается отвести взгляд. Отворачиваюсь. Не следует интересоваться этой женщиной. И все-таки не слишком ли затянулось мое воздержание? Или просто я ослабел от предчувствия всего того, что ожидает меня на Ямайке?
– Готовы? – спрашивает Клаудиа.
– Вполне.
Выступая на этот раз в роли пассажира, я уступаю Клаудии руль и слежу за тем, как умело она ведет катер по каналу. Между нами сидит Генри, сжимая в руках своего драгоценного кролика.
Чудесное летнее утро: голубое небо – чуть светлее, чем спокойные воды бухты, пушистые облака, которых ровно столько, чтобы июльская жара не казалась нестерпимой, освежающий ветерок. Наш остров с моря выглядит просто зеленым раем. Как ни рвался бы на Ямайку, как ни ждал бы отъезда, у меня делается неуютно и пусто на душе оттого, что приходится покинуть свой дом.
В последний раз я уезжал из дома ночью один. Я плыл на катере и в конце концов добрался туда, куда мне было нужно, нашел и завоевал свою жену. На этот раз я уезжаю днем и со мной маленький ребенок, за которым надо смотреть в оба. Небольшое путешествие на катере, столь же короткое в автомобиле, полтора часа в самолете – и мы на Ямайке, и никто не может сказать точно, сколько времени мы там проведем и не окажется ли поездка совершенно бесполезной.
Генри передается моя неуверенность.
– Я никогда не летал на самолете, – шепчет он, прижимая к себе своего кролика.
– Все будет хорошо, – успокаиваю его я.
И все же мальчик от волнения едва не забывает поздороваться с Артуро, встречающим нас на пристани, и попрощаться с Клаудией. Он молча ходит за нами, пока мы переносим багаж в машину, и даже не улыбается, когда Артуро, наклонившись за деревянным ящиком с монетами, корчит смешную гримасу, удивляясь, что ящик такой тяжелый.
– Там золото, – говорю я Артуро, беру ящик сам и ставлю его в багажник. – Пусть твои агенты доставят его мне на Ямайку.
Латиноамериканец молча кивает. Он предпочитает не задавать лишних вопросов.
Ни я, ни Генри не в настроении разговаривать, так что наши односложные ответы быстро отбивают у Артуро охоту вести светскую беседу. Он снова обращается ко мне только в аэропорту Майами Интернешнл, после того как мы сдаем багаж.
– Вот, – говорит он, – и вручает мне большой конверт.
В конверте – наши билеты, паспорта и документы на дом на Ямайке.
– Кажется, здесь все, что нам нужно.
– Если еще что-нибудь потребуется, только позвони, – говорит Артуро. – Йен сказал тебе, что
какой-то тип по имени Грэнни встретит вас в аэропорту?
– Да.
– У него ключи от дома и все остальное.
– Да, Йен сказал мне, – киваю я.
Артуро улыбается:
– Жаль, что ты его не видел последние два дня!
Мы ему прищемили хвост, и теперь он срывает зло на всех вокруг. Служащие просто в щели забиваются, чтобы не попасться ему на глаза.
– Ничего, переживет.
– Или не переживет… – равнодушно пожимает плечами Артуро.
Генри даром времени не теряет: он занимает кресло у окна, как только стюардесса указывает нам наши места в первом классе.
– Мальчик немного волнуется, верно? – спрашивает стюардесса. У нее легкий островной акцент.
Он почти незаметен и все же указывает на ее происхождение. Наклонившись, чтобы пристегнуть Генри,
она одаривает меня белозубой улыбкой.
– Честно говоря, я тоже волнуюсь, – улыбаюсь я ей в ответ.
Светло-коричневой, почти цвета мокко, кожей и курчавыми волосами она очень напоминает Элизабет. С трудом удерживаюсь от того, чтобы погладить ее по руке.
У стюардессы нет таких комплексов. Она небрежно кладет руку мне на плечо и спрашивает:
– Вы в первый раз?
– Я лечу на Ямайку во второй раз, а он – впервые.
– Отдыхать?
Прежде чем ответить, я думаю о Хлое и о настоящей цели моего путешествия.
– Навестить родственников.
– Ваша жена уже там?
– Она скончалась несколько лет назад.
– Такая молодая! – говорит стюардесса.
Ее рука сочувственно сжимает мое плечо.
– Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать. Меня зовут Элси.
В воздухе Генри глаз не может отвести от иллюминатора:
– Папа, так высоко мы еще не летали! – восклицает он.
– Разговаривай со мной беззвучно, тренируйся.
– Не хочу. Это… как-то странно.
– Я предупреждал тебя, что именно так мы будем общаться, когда полетим на Ямайку. Тебе надо привыкать к этому, – настаиваю я.
Это наши всегдашние разногласия. Они возникли, когда пришло время обучать Генри «маскировать» свои мысли. Отчасти я его понимаю, потому что испытывал то же самое, когда мои родители учили меня этому. Как будто цедишь свои мысли через сито! Отец советовал мне представлять свое сознание этаким радиоприемником, способным настраиваться на разные частоты.
«Иногда это очень трудно и неприятно – приобретать новые навыки, Питер, – говорил отец, – но может так случиться, что ты окажешься с кем-нибудь из своих среди обыкновенных людей или даже среди Людей Крови и не захочешь, чтобы остальные слышали, как вы переговариваетесь».
– Мне это не нравится! – громко говорит Генри.
– Говори со мной, как я тебе сказал! – мысленно ору я.
– Хорошо, папа, – покорно думает Генри, глядя в пол.
– На Ямайке будут такие же, как мы, – поясняю я. – Если мы будем открыто передавать друг другу наши мысли, они могут это почувствовать. Не хочу, чтобы они обнаружили наше присутствие, пока не буду готов к этому. Когда ты маскируешь свои мысли так, как я тебя учил, только я могу услышать тебя и только ты – меня.
– У меня от этого все плывет в голове. Мне это не нравится, – жалуется Генри.
– Мне тоже не нравилось в свое время, когда отец учил меня. Ты привыкнешь.
– Не привыкну, – беззвучно отвечает Генри.
Перед посадкой Элси навещает нас. Я подавляю вздох, когда она наклоняется надо мной и вручает сложенный листок бумаги. Она уже кажется мне соблазнительной. Я так надеялся избежать искушения.
– Я живу в Кингстоне, – говорит девушка, – но буду несколько дней гостить у родителей, в Уэйкфилде. Это в тридцати милях от бухты Монтего. – Она негромко посмеивается. – Там вечерами темно и скучно, так что, если вам потребуется кто-нибудь, кто показал бы окрестности, вспомните обо мне. Буду рада встретиться, мистер де ла Сангре.
– Питер, – поправляю я, засовывая клочок бумаги в карман брюк. Интересно, хватит ли у меня
сил потом выбросить его. – Вообще-то я буду жить в глубине материка, недалеко от поместья Доброй Надежды…
– Это же здорово! Это совсем близко от меня!
Мы можем встретиться в баре отеля и выпить чего-нибудь…
– Как получится. Не уверен, смогу ли я оставить сына одного.
Она наклоняется еще ниже, заглядывает мне в глаза. Запах ее духов – легкий, но настойчивый. Я ощущаю на щеке ее теплое дыхание.
– Постарайтесь, – говорит она.
Ее запах остается со мной и после того, как мы приземляемся и проходим таможенный досмотр. Выйдя наконец из международного аэропорта Сангстер, я жадно вдыхаю воздух, отчасти чтобы освободиться от запаха Элси, отчасти чтобы вновь почувствовать Ямайку. Бриз приносит нам обычную смесь запахов: морская соль, тропические растения, выхлопные газы автомобилей – в общем, ничего необычного.
Я ничего другого и не ждал. Знаю, пройдут месяцы, если не год, пока наконец в воздухе не повеет ароматом корицы и мускуса. Нащупав листок Элси в своем кармане, раздумываю, не скатать ли из него шарик и не выкинуть ли. Вместо этого пожимаю плечами, слегка поглаживаю его и оставляю на месте. Выбросить – всегда успеется.
Два носильщика в красных картузах, готовые нести наш багаж, стоят у меня за спиной, пока я осматриваюсь в поисках «лендровера» и человека, который, как обещал Тинделл, встретит нас в аэропорту. Наконец замечаю ярко-желтую машину, припаркою ванную в нескольких дюжинах ярдов. Не могу удержаться от смеха Тинделл, должно быть, весь остров обшарил, чтобы найти «лендровер» такого ядовитого цвета. Как он, наверно, ликовал, когда купил его! Впрочем, это я виноват. Надо было точно сказать ему, что мне нужно.
Всякая надежда на то, что машина ждет кого-нибудь другого, умирает, когда я вижу большого негра, прислонившегося к ее капоту, с самодельным плакатом в правой руке, которым он похлопывает себя по бедру. Но даже под таким неудобным углом я с легкостью различаю буквы на плакате: «ДЕ ЛА САНГРЕ». Ямаец очень занят, чтобы заметить наше приближение: он расточает улыбки трем стюардессам, которые собираются сесть в автобус. Наш новый управляющий – лысый, крепко сбитый малый с брюшком, которое нависает над поясом слишком тесных для него джинсов. Кожа у него – цвета красного дерева. В общем, он выглядит как боксер тяжелого веса лет через пять после того, как бросил спорт.
Не могу не улыбнуться в ответ на его широкую улыбку, хотя вообще-то он здесь не затем, чтобы пялиться на стюардесс. Впрочем, не знаю, мне ли осуждать его, учитывая то, каким взглядом я сам сегодня смотрел на женщин. Просто мне бы хотелось, чтобы он встретил нас внутри терминала или по крайней мере искал нас глазами в толпе. Подойдя к ямайцу и постаравшись не допустить ноток раздражения в голосе, я спрашиваю:
– Мистер Моррисон?
Он поворачивает голову:
– Он самый, дружище!
Потом он замечает рядом со мной Генри и тут же встает по стойке смирно:
– Мистер де ла Сангре?
Я киваю. Запоздало подняв плакат до уровня груди, Моррисон ослепляет меня радушной улыбкой:
– Извините.
Если стюардесса постаралась насколько возможно американизировать свою речь, оставив лишь намек на местное произношение, то у этого акцент очень сильный. Он просто шепелявит. Спохватившись, Моррисон опять стреляет глазами в сторону автобуса, но дверцы уже закрылись и девушек не видно.
– Три красотки в одной машине! – (Тли клашотки в одной машине!) – Он качает головой и
глупо посмеивается – слишком много для одного! – Друзья зовут меня Грэнни, – говорит он, – и все остальные тоже.
Генри глаз с него не сводит.
– Как он странно разговаривает, папа, – беззвучно говорит он мне.
– Просто ямайский акцент, – отвечаю я. – Молодец, что маскируешь мысли.
Мой сын улыбается и спрашивает вслух:
– А что такое клашотки?
Наш встречающий хохочет, швыряет свой плакат на водительское сиденье, потом наклоняется, подхватывает Генри, да так быстро, что тот не успевает опомниться. Он поднимает мальчика высоко над головой. Потом поворачивается ко мне:
– Красавец парень у вас!
– Да, ничего.
Грэнни подбрасывает Генри в воздух, ловит его, хохочет, снова подбрасывает. К моему большому удивлению, Генри смеется вместе с ним.
– А у нас с Вельдой нету детей, – говорит он и опускает мальчика на землю. – Тебе понравится в Бартлет-Хаусе. У нас есть бассейн и река, где водится рыба, и, если твой папа разрешит… неподалеку есть пещеры, куда можно пойти побродить…
– Надеюсь, все это – не в один и тот же день,- говорю я.
– А лошади? – спрашивает Генри.
Ямаец вопросительно смотрит на меня. Я киваю.
– Пока еще нет, – отвечает он мальчику, – но будут.
Грэнни везет нас. К моему удивлению, вместо того чтобы ехать по А1, прибрежной трассе, до Фолмута, а оттуда свернуть в глубь острова, он везет нас через бухту Монтего.
Когда мы выезжаем из города, я велю ему отключить кондиционер и открыть окна. Вдыхая насыщенный запахами воздух Ямайки, я показываю Генри незнакомые ему деревья и птиц, овец и коз, пасущихся около деревенских домиков. Но к тому времени, как на развилке в Адельфи мы сворачиваем направо, мальчик под влиянием свежего воздуха и укачивающего движения «лендровера» засыпает. Глаза его закрываются, голова падает на грудь.
Я никогда не был в этой части Ямайки и внимательно слежу за местностью, чтобы потом найти дорогу самому. Она сужается и поднимается вверх, около небольших городков Лима и Сомертон мы сворачиваем. Не доезжая Хемпдена, мы оказываемся в просторной долине. Вдоль дороги тянутся поля сахарного тростника.
– Долина Испанской Королевы, – говорит Грэнни.
Я рассеянно киваю. Вовсе не долина привлекает меня, а покрытые зеленью конические холмы вдалеке. Мое сердце учащенно бьется. Если бы я мог, то отправился бы туда прямо сейчас.
– Страна Дыр, – шепчу я.
Интересно, где сейчас Хлоя, что она делает. Ямаец хмуро покачивает головой:
– Туда не ходите. Там случается плохое.
– Просто холмы.
– Нет, дружище. Мои друзья обычно охотились там, с палаткой и со всеми делами. Так вот, однажды они не вернулись.
– Но ведь люди ходят в походы с палатками от Виндзора до Троя, правда?
– Дураки и ходят. Туристы. Некоторые, те, что жалеют денег на проводника, тоже частенько не возвращаются. Нет, я бы в такое место ни за что не пошел.
Рад это услышать от него. Чем дольше жители Ямайки будут избегать негостеприимных просторов Страны Дыр, тем дольше семью Хлои не потревожат. Могу себе представить, как недовольны были бы родители Хлои, если бы окрестности наводнили туристы, в какую ярость пришел бы Чарльз Блад, если бы над его долиной курсировали вертолеты.
Мы минуем каменные здания и церкви, плантации сахарного тростника, заросли бамбука. Дорога становится еще уже. Я по-прежнему слежу за ней, но не могу оторвать взгляд от холмов Страны Дыр. Интересно, сколько мне придется ждать.
Голова Генри мотается из стороны в сторону, когда машина подпрыгивает на ухабах, но даже это не может нарушить его сон. Ямаец указывает вперед:
– После вон того холма ухабов еще больше.
– Я бывал здесь раньше, – улыбаюсь я, припоминая мое первое путешествие в автомобиле по этим
местам.- Знаю.
Ямаец не обманывает: вскоре дорога превращается в сплошную грязь. Грэнни снижает скорость, крутит руль, объезжая самые глубокие лужи. Мы минуем какие-то каменные руины на вершине небольшого холма над рекой.
– Это Марта-Бра, – поясняет Грэнни, – а вокруг – поместье Доброй Надежды. Они – наши
соседи.
Мы минуем перекресток с ветхим магазинчиком, еще одну каменную церковь, вскоре после этого сворачиваем налево и въезжаем в каменные ворота, на дорогу с односторонним движением, больше напоминающую тропинку. Вдоль нее густо растут деревья, так что совершенно не видно, что там, впереди. Борта машины царапает кустарник.
– Вот мы и дома, старина, – говорит Грэнни.
Как бы извилиста и неудобна ни была дорога, но через несколько минут мы уже на поляне перед домом, коттеджами для гостей и конюшнями. Грэнни открывает дверцу автомобиля и нажимает на клаксон.
Даже этот звук и остановка не могут разбудить моего сына. Я вылезаю из машины, наклоняюсь и вытаскиваю его. Голова мальчика лежит на моем плече, а ноги болтаются. Когда он вот так спит, прижавшись ко мне, уткнувшись в шею, такой тихий и теплый, жаль будить его – хочется подольше подержать на руках. Наступит день, и гораздо скорее, чем мне бы хотелось, когда его уже нельзя будет брать на руки.
– Генри,- шепчу я ему на ушко и нежно встряхиваю его.- Приехали.
Малыш трется лбом о мое плечо, обхватывает мою шею руками и крепко-крепко обнимает меня.
– Приехали,- повторяю я, еще раз слегка встряхнув его.
Он вздыхает и наконец поднимает голову. Потом трет рукой глаза:
– Дом большой, папа!
Я смотрю на двухэтажный каменный дом. Заметив, что дом и коттеджи недавно выкрашены в белый цвет, киваю – отвечая Генри и в знак одобрения всех стараний, приложенных перед нашим приездом.
Требуется еще два раза нажать на клаксон, чтобы жена ямайца и две ее помощницы появились на крыльце. Хотя она не выше остальных и одета так же, как они, сразу понятно, кто из троих Вельда, стоит ей лишь открыть рот.
– Чего разоряешься, дурак? Думаешь, мы тебя в первый раз не слыхали? Мы тут старались, готовили дом для этого господина и его мальчика, пока ты ехал в машине и зубоскалил.
Грэнни широко улыбается:
– Не груби мне, женщина. Лучше подойди и познакомься с боссом.
Она стройнее, чем я ожидал, у нее более светлая, чем у мужа, кожа, и она гораздо лучше умеет вести себя, когда захочет.
– Рада познакомиться с вами, мистер де ла Сангре,- говорит она, пожимая мою руку. Она, конечно,
говорит с ямайскими интонациями, но без того чудовищного акцента, которым поражает речь ее мужа.-
И с тобой, Генри.- Она пожимает руку и ему.- Добро пожаловать в Бартлет-Хаус.
Генри начинает крутиться у меня на руках, и я отпускаю его. Вельда представляет нам двух других женщин, своих двоюродных сестер Шарлотту и Маргарет. Хотя обе выглядят моложе Вельды, ни одна из них не может похвастаться такими красивыми скулами и столь изящным рисунком губ, как у кузины.
Грэнни отдает мне ключи от дома и от машины
– Есть запасной ключ от машины. – Он похлопывает рукой снаружи, около подфарника. – Он
держится на магните… на случай если потеряете ключи.
Вельда провожает нас в дом, пока остальные выгружают вещи из машины. С удовольствием обнаруживаю, что мебель из древесины ротанговой пальмы в большой комнате хорошо расставлена, обивка подобрана со вкусом. Цвета приглушенные. Кажется, свободолюбивый дух Тинделла нашел свое выражение только в окраске автомобиля.
Пока я под руководством Вельды обследую первый этаж, Генри бросается к лестнице и взбирается на второй.
– Где моя комната? – кричит он.
– Потише, Генри! – кричу я ему в ответ.
Вельда улыбается:
– Его спальня – рядом с вашей. Дверь – напротив лестницы.
– Мы поднимемся через минуту, – мысленно сообщаю я Генри, – и покажем тебе комнату.
Генри не отвечает, но мы слышим, как он последовательно открывает и закрывает все двери наверху. К тому времени как мы поднимаемся на второй этаж, Генри сидит на кровати в комнате напротив лестничной площадки.
– Я хочу эту, – говорит он.
– Она твоя.
Мальчик сияет. Я вхожу в комнату, смотрю в окно. За лужайкой и верхушками деревьев мне видна Страна Дыр.
– Иди сюда, сынок, – говорю я. – Смотри. – Я указываю на яйцевидные холмы. – Вон там живет семья твоей мамы.
Он выглядывает в окно и замирает с открытым ртом. Это неудивительно, ведь, кроме как по телевизору, он никогда не видел никакого другого ландшафта – только море и бесконечная равнина Южной Флориды.
Генри заворожено кивает:
– Мы поедем туда?
– Не скоро, – отвечаю я, искренне желая ошибиться.
Наконец, перед самым рассветом, в четвертый раз попытавшись вообразить себе любовь с Хлоей, я решаю отказаться от мысли об отдыхе и встаю. Одеваюсь и стараюсь занять себя делами: брожу по дому, смотрю, все ли в порядке, спускаюсь в сокровищницу, чтобы взять маленький деревянный ящичек с монетами для родителей Хлои. Оставив его на причале, делаю еще две ходки в дом, чтобы вынести наш багаж. Потом гружу все это на «Грейди», снова возвращаюсь в дом, еще раз проверяю, все ли в порядке, и только тогда бужу Генри.
После завтрака все готово к отъезду. Клаудию мы встречаем на причале. Я смотрю, как она подруливает, помогаю ей управиться со швартовыми. На ней облегающие шорты цвета хаки и белый топ, под которым нет лифчика. Когда она вылезает из лодки, мне с трудом удается отвести взгляд. Отворачиваюсь. Не следует интересоваться этой женщиной. И все-таки не слишком ли затянулось мое воздержание? Или просто я ослабел от предчувствия всего того, что ожидает меня на Ямайке?
– Готовы? – спрашивает Клаудиа.
– Вполне.
Выступая на этот раз в роли пассажира, я уступаю Клаудии руль и слежу за тем, как умело она ведет катер по каналу. Между нами сидит Генри, сжимая в руках своего драгоценного кролика.
Чудесное летнее утро: голубое небо – чуть светлее, чем спокойные воды бухты, пушистые облака, которых ровно столько, чтобы июльская жара не казалась нестерпимой, освежающий ветерок. Наш остров с моря выглядит просто зеленым раем. Как ни рвался бы на Ямайку, как ни ждал бы отъезда, у меня делается неуютно и пусто на душе оттого, что приходится покинуть свой дом.
В последний раз я уезжал из дома ночью один. Я плыл на катере и в конце концов добрался туда, куда мне было нужно, нашел и завоевал свою жену. На этот раз я уезжаю днем и со мной маленький ребенок, за которым надо смотреть в оба. Небольшое путешествие на катере, столь же короткое в автомобиле, полтора часа в самолете – и мы на Ямайке, и никто не может сказать точно, сколько времени мы там проведем и не окажется ли поездка совершенно бесполезной.
Генри передается моя неуверенность.
– Я никогда не летал на самолете, – шепчет он, прижимая к себе своего кролика.
– Все будет хорошо, – успокаиваю его я.
И все же мальчик от волнения едва не забывает поздороваться с Артуро, встречающим нас на пристани, и попрощаться с Клаудией. Он молча ходит за нами, пока мы переносим багаж в машину, и даже не улыбается, когда Артуро, наклонившись за деревянным ящиком с монетами, корчит смешную гримасу, удивляясь, что ящик такой тяжелый.
– Там золото, – говорю я Артуро, беру ящик сам и ставлю его в багажник. – Пусть твои агенты доставят его мне на Ямайку.
Латиноамериканец молча кивает. Он предпочитает не задавать лишних вопросов.
Ни я, ни Генри не в настроении разговаривать, так что наши односложные ответы быстро отбивают у Артуро охоту вести светскую беседу. Он снова обращается ко мне только в аэропорту Майами Интернешнл, после того как мы сдаем багаж.
– Вот, – говорит он, – и вручает мне большой конверт.
В конверте – наши билеты, паспорта и документы на дом на Ямайке.
– Кажется, здесь все, что нам нужно.
– Если еще что-нибудь потребуется, только позвони, – говорит Артуро. – Йен сказал тебе, что
какой-то тип по имени Грэнни встретит вас в аэропорту?
– Да.
– У него ключи от дома и все остальное.
– Да, Йен сказал мне, – киваю я.
Артуро улыбается:
– Жаль, что ты его не видел последние два дня!
Мы ему прищемили хвост, и теперь он срывает зло на всех вокруг. Служащие просто в щели забиваются, чтобы не попасться ему на глаза.
– Ничего, переживет.
– Или не переживет… – равнодушно пожимает плечами Артуро.
Генри даром времени не теряет: он занимает кресло у окна, как только стюардесса указывает нам наши места в первом классе.
– Мальчик немного волнуется, верно? – спрашивает стюардесса. У нее легкий островной акцент.
Он почти незаметен и все же указывает на ее происхождение. Наклонившись, чтобы пристегнуть Генри,
она одаривает меня белозубой улыбкой.
– Честно говоря, я тоже волнуюсь, – улыбаюсь я ей в ответ.
Светло-коричневой, почти цвета мокко, кожей и курчавыми волосами она очень напоминает Элизабет. С трудом удерживаюсь от того, чтобы погладить ее по руке.
У стюардессы нет таких комплексов. Она небрежно кладет руку мне на плечо и спрашивает:
– Вы в первый раз?
– Я лечу на Ямайку во второй раз, а он – впервые.
– Отдыхать?
Прежде чем ответить, я думаю о Хлое и о настоящей цели моего путешествия.
– Навестить родственников.
– Ваша жена уже там?
– Она скончалась несколько лет назад.
– Такая молодая! – говорит стюардесса.
Ее рука сочувственно сжимает мое плечо.
– Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать. Меня зовут Элси.
В воздухе Генри глаз не может отвести от иллюминатора:
– Папа, так высоко мы еще не летали! – восклицает он.
– Разговаривай со мной беззвучно, тренируйся.
– Не хочу. Это… как-то странно.
– Я предупреждал тебя, что именно так мы будем общаться, когда полетим на Ямайку. Тебе надо привыкать к этому, – настаиваю я.
Это наши всегдашние разногласия. Они возникли, когда пришло время обучать Генри «маскировать» свои мысли. Отчасти я его понимаю, потому что испытывал то же самое, когда мои родители учили меня этому. Как будто цедишь свои мысли через сито! Отец советовал мне представлять свое сознание этаким радиоприемником, способным настраиваться на разные частоты.
«Иногда это очень трудно и неприятно – приобретать новые навыки, Питер, – говорил отец, – но может так случиться, что ты окажешься с кем-нибудь из своих среди обыкновенных людей или даже среди Людей Крови и не захочешь, чтобы остальные слышали, как вы переговариваетесь».
– Мне это не нравится! – громко говорит Генри.
– Говори со мной, как я тебе сказал! – мысленно ору я.
– Хорошо, папа, – покорно думает Генри, глядя в пол.
– На Ямайке будут такие же, как мы, – поясняю я. – Если мы будем открыто передавать друг другу наши мысли, они могут это почувствовать. Не хочу, чтобы они обнаружили наше присутствие, пока не буду готов к этому. Когда ты маскируешь свои мысли так, как я тебя учил, только я могу услышать тебя и только ты – меня.
– У меня от этого все плывет в голове. Мне это не нравится, – жалуется Генри.
– Мне тоже не нравилось в свое время, когда отец учил меня. Ты привыкнешь.
– Не привыкну, – беззвучно отвечает Генри.
Перед посадкой Элси навещает нас. Я подавляю вздох, когда она наклоняется надо мной и вручает сложенный листок бумаги. Она уже кажется мне соблазнительной. Я так надеялся избежать искушения.
– Я живу в Кингстоне, – говорит девушка, – но буду несколько дней гостить у родителей, в Уэйкфилде. Это в тридцати милях от бухты Монтего. – Она негромко посмеивается. – Там вечерами темно и скучно, так что, если вам потребуется кто-нибудь, кто показал бы окрестности, вспомните обо мне. Буду рада встретиться, мистер де ла Сангре.
– Питер, – поправляю я, засовывая клочок бумаги в карман брюк. Интересно, хватит ли у меня
сил потом выбросить его. – Вообще-то я буду жить в глубине материка, недалеко от поместья Доброй Надежды…
– Это же здорово! Это совсем близко от меня!
Мы можем встретиться в баре отеля и выпить чего-нибудь…
– Как получится. Не уверен, смогу ли я оставить сына одного.
Она наклоняется еще ниже, заглядывает мне в глаза. Запах ее духов – легкий, но настойчивый. Я ощущаю на щеке ее теплое дыхание.
– Постарайтесь, – говорит она.
Ее запах остается со мной и после того, как мы приземляемся и проходим таможенный досмотр. Выйдя наконец из международного аэропорта Сангстер, я жадно вдыхаю воздух, отчасти чтобы освободиться от запаха Элси, отчасти чтобы вновь почувствовать Ямайку. Бриз приносит нам обычную смесь запахов: морская соль, тропические растения, выхлопные газы автомобилей – в общем, ничего необычного.
Я ничего другого и не ждал. Знаю, пройдут месяцы, если не год, пока наконец в воздухе не повеет ароматом корицы и мускуса. Нащупав листок Элси в своем кармане, раздумываю, не скатать ли из него шарик и не выкинуть ли. Вместо этого пожимаю плечами, слегка поглаживаю его и оставляю на месте. Выбросить – всегда успеется.
Два носильщика в красных картузах, готовые нести наш багаж, стоят у меня за спиной, пока я осматриваюсь в поисках «лендровера» и человека, который, как обещал Тинделл, встретит нас в аэропорту. Наконец замечаю ярко-желтую машину, припаркою ванную в нескольких дюжинах ярдов. Не могу удержаться от смеха Тинделл, должно быть, весь остров обшарил, чтобы найти «лендровер» такого ядовитого цвета. Как он, наверно, ликовал, когда купил его! Впрочем, это я виноват. Надо было точно сказать ему, что мне нужно.
Всякая надежда на то, что машина ждет кого-нибудь другого, умирает, когда я вижу большого негра, прислонившегося к ее капоту, с самодельным плакатом в правой руке, которым он похлопывает себя по бедру. Но даже под таким неудобным углом я с легкостью различаю буквы на плакате: «ДЕ ЛА САНГРЕ». Ямаец очень занят, чтобы заметить наше приближение: он расточает улыбки трем стюардессам, которые собираются сесть в автобус. Наш новый управляющий – лысый, крепко сбитый малый с брюшком, которое нависает над поясом слишком тесных для него джинсов. Кожа у него – цвета красного дерева. В общем, он выглядит как боксер тяжелого веса лет через пять после того, как бросил спорт.
Не могу не улыбнуться в ответ на его широкую улыбку, хотя вообще-то он здесь не затем, чтобы пялиться на стюардесс. Впрочем, не знаю, мне ли осуждать его, учитывая то, каким взглядом я сам сегодня смотрел на женщин. Просто мне бы хотелось, чтобы он встретил нас внутри терминала или по крайней мере искал нас глазами в толпе. Подойдя к ямайцу и постаравшись не допустить ноток раздражения в голосе, я спрашиваю:
– Мистер Моррисон?
Он поворачивает голову:
– Он самый, дружище!
Потом он замечает рядом со мной Генри и тут же встает по стойке смирно:
– Мистер де ла Сангре?
Я киваю. Запоздало подняв плакат до уровня груди, Моррисон ослепляет меня радушной улыбкой:
– Извините.
Если стюардесса постаралась насколько возможно американизировать свою речь, оставив лишь намек на местное произношение, то у этого акцент очень сильный. Он просто шепелявит. Спохватившись, Моррисон опять стреляет глазами в сторону автобуса, но дверцы уже закрылись и девушек не видно.
– Три красотки в одной машине! – (Тли клашотки в одной машине!) – Он качает головой и
глупо посмеивается – слишком много для одного! – Друзья зовут меня Грэнни, – говорит он, – и все остальные тоже.
Генри глаз с него не сводит.
– Как он странно разговаривает, папа, – беззвучно говорит он мне.
– Просто ямайский акцент, – отвечаю я. – Молодец, что маскируешь мысли.
Мой сын улыбается и спрашивает вслух:
– А что такое клашотки?
Наш встречающий хохочет, швыряет свой плакат на водительское сиденье, потом наклоняется, подхватывает Генри, да так быстро, что тот не успевает опомниться. Он поднимает мальчика высоко над головой. Потом поворачивается ко мне:
– Красавец парень у вас!
– Да, ничего.
Грэнни подбрасывает Генри в воздух, ловит его, хохочет, снова подбрасывает. К моему большому удивлению, Генри смеется вместе с ним.
– А у нас с Вельдой нету детей, – говорит он и опускает мальчика на землю. – Тебе понравится в Бартлет-Хаусе. У нас есть бассейн и река, где водится рыба, и, если твой папа разрешит… неподалеку есть пещеры, куда можно пойти побродить…
– Надеюсь, все это – не в один и тот же день,- говорю я.
– А лошади? – спрашивает Генри.
Ямаец вопросительно смотрит на меня. Я киваю.
– Пока еще нет, – отвечает он мальчику, – но будут.
Грэнни везет нас. К моему удивлению, вместо того чтобы ехать по А1, прибрежной трассе, до Фолмута, а оттуда свернуть в глубь острова, он везет нас через бухту Монтего.
Когда мы выезжаем из города, я велю ему отключить кондиционер и открыть окна. Вдыхая насыщенный запахами воздух Ямайки, я показываю Генри незнакомые ему деревья и птиц, овец и коз, пасущихся около деревенских домиков. Но к тому времени, как на развилке в Адельфи мы сворачиваем направо, мальчик под влиянием свежего воздуха и укачивающего движения «лендровера» засыпает. Глаза его закрываются, голова падает на грудь.
Я никогда не был в этой части Ямайки и внимательно слежу за местностью, чтобы потом найти дорогу самому. Она сужается и поднимается вверх, около небольших городков Лима и Сомертон мы сворачиваем. Не доезжая Хемпдена, мы оказываемся в просторной долине. Вдоль дороги тянутся поля сахарного тростника.
– Долина Испанской Королевы, – говорит Грэнни.
Я рассеянно киваю. Вовсе не долина привлекает меня, а покрытые зеленью конические холмы вдалеке. Мое сердце учащенно бьется. Если бы я мог, то отправился бы туда прямо сейчас.
– Страна Дыр, – шепчу я.
Интересно, где сейчас Хлоя, что она делает. Ямаец хмуро покачивает головой:
– Туда не ходите. Там случается плохое.
– Просто холмы.
– Нет, дружище. Мои друзья обычно охотились там, с палаткой и со всеми делами. Так вот, однажды они не вернулись.
– Но ведь люди ходят в походы с палатками от Виндзора до Троя, правда?
– Дураки и ходят. Туристы. Некоторые, те, что жалеют денег на проводника, тоже частенько не возвращаются. Нет, я бы в такое место ни за что не пошел.
Рад это услышать от него. Чем дольше жители Ямайки будут избегать негостеприимных просторов Страны Дыр, тем дольше семью Хлои не потревожат. Могу себе представить, как недовольны были бы родители Хлои, если бы окрестности наводнили туристы, в какую ярость пришел бы Чарльз Блад, если бы над его долиной курсировали вертолеты.
Мы минуем каменные здания и церкви, плантации сахарного тростника, заросли бамбука. Дорога становится еще уже. Я по-прежнему слежу за ней, но не могу оторвать взгляд от холмов Страны Дыр. Интересно, сколько мне придется ждать.
Голова Генри мотается из стороны в сторону, когда машина подпрыгивает на ухабах, но даже это не может нарушить его сон. Ямаец указывает вперед:
– После вон того холма ухабов еще больше.
– Я бывал здесь раньше, – улыбаюсь я, припоминая мое первое путешествие в автомобиле по этим
местам.- Знаю.
Ямаец не обманывает: вскоре дорога превращается в сплошную грязь. Грэнни снижает скорость, крутит руль, объезжая самые глубокие лужи. Мы минуем какие-то каменные руины на вершине небольшого холма над рекой.
– Это Марта-Бра, – поясняет Грэнни, – а вокруг – поместье Доброй Надежды. Они – наши
соседи.
Мы минуем перекресток с ветхим магазинчиком, еще одну каменную церковь, вскоре после этого сворачиваем налево и въезжаем в каменные ворота, на дорогу с односторонним движением, больше напоминающую тропинку. Вдоль нее густо растут деревья, так что совершенно не видно, что там, впереди. Борта машины царапает кустарник.
– Вот мы и дома, старина, – говорит Грэнни.
Как бы извилиста и неудобна ни была дорога, но через несколько минут мы уже на поляне перед домом, коттеджами для гостей и конюшнями. Грэнни открывает дверцу автомобиля и нажимает на клаксон.
Даже этот звук и остановка не могут разбудить моего сына. Я вылезаю из машины, наклоняюсь и вытаскиваю его. Голова мальчика лежит на моем плече, а ноги болтаются. Когда он вот так спит, прижавшись ко мне, уткнувшись в шею, такой тихий и теплый, жаль будить его – хочется подольше подержать на руках. Наступит день, и гораздо скорее, чем мне бы хотелось, когда его уже нельзя будет брать на руки.
– Генри,- шепчу я ему на ушко и нежно встряхиваю его.- Приехали.
Малыш трется лбом о мое плечо, обхватывает мою шею руками и крепко-крепко обнимает меня.
– Приехали,- повторяю я, еще раз слегка встряхнув его.
Он вздыхает и наконец поднимает голову. Потом трет рукой глаза:
– Дом большой, папа!
Я смотрю на двухэтажный каменный дом. Заметив, что дом и коттеджи недавно выкрашены в белый цвет, киваю – отвечая Генри и в знак одобрения всех стараний, приложенных перед нашим приездом.
Требуется еще два раза нажать на клаксон, чтобы жена ямайца и две ее помощницы появились на крыльце. Хотя она не выше остальных и одета так же, как они, сразу понятно, кто из троих Вельда, стоит ей лишь открыть рот.
– Чего разоряешься, дурак? Думаешь, мы тебя в первый раз не слыхали? Мы тут старались, готовили дом для этого господина и его мальчика, пока ты ехал в машине и зубоскалил.
Грэнни широко улыбается:
– Не груби мне, женщина. Лучше подойди и познакомься с боссом.
Она стройнее, чем я ожидал, у нее более светлая, чем у мужа, кожа, и она гораздо лучше умеет вести себя, когда захочет.
– Рада познакомиться с вами, мистер де ла Сангре,- говорит она, пожимая мою руку. Она, конечно,
говорит с ямайскими интонациями, но без того чудовищного акцента, которым поражает речь ее мужа.-
И с тобой, Генри.- Она пожимает руку и ему.- Добро пожаловать в Бартлет-Хаус.
Генри начинает крутиться у меня на руках, и я отпускаю его. Вельда представляет нам двух других женщин, своих двоюродных сестер Шарлотту и Маргарет. Хотя обе выглядят моложе Вельды, ни одна из них не может похвастаться такими красивыми скулами и столь изящным рисунком губ, как у кузины.
Грэнни отдает мне ключи от дома и от машины
– Есть запасной ключ от машины. – Он похлопывает рукой снаружи, около подфарника. – Он
держится на магните… на случай если потеряете ключи.
Вельда провожает нас в дом, пока остальные выгружают вещи из машины. С удовольствием обнаруживаю, что мебель из древесины ротанговой пальмы в большой комнате хорошо расставлена, обивка подобрана со вкусом. Цвета приглушенные. Кажется, свободолюбивый дух Тинделла нашел свое выражение только в окраске автомобиля.
Пока я под руководством Вельды обследую первый этаж, Генри бросается к лестнице и взбирается на второй.
– Где моя комната? – кричит он.
– Потише, Генри! – кричу я ему в ответ.
Вельда улыбается:
– Его спальня – рядом с вашей. Дверь – напротив лестницы.
– Мы поднимемся через минуту, – мысленно сообщаю я Генри, – и покажем тебе комнату.
Генри не отвечает, но мы слышим, как он последовательно открывает и закрывает все двери наверху. К тому времени как мы поднимаемся на второй этаж, Генри сидит на кровати в комнате напротив лестничной площадки.
– Я хочу эту, – говорит он.
– Она твоя.
Мальчик сияет. Я вхожу в комнату, смотрю в окно. За лужайкой и верхушками деревьев мне видна Страна Дыр.
– Иди сюда, сынок, – говорю я. – Смотри. – Я указываю на яйцевидные холмы. – Вон там живет семья твоей мамы.
Он выглядывает в окно и замирает с открытым ртом. Это неудивительно, ведь, кроме как по телевизору, он никогда не видел никакого другого ландшафта – только море и бесконечная равнина Южной Флориды.
Генри заворожено кивает:
– Мы поедем туда?
– Не скоро, – отвечаю я, искренне желая ошибиться.
9
Следуя моим инструкциям, Грэнни, Вельда и все остальные уходят около пяти вечера. Без них дом сразу погружается в глубокое молчание. Генри не оставляет меня ни на минуту. Он смотрит, как я разбираю вещи, раскладываю их в комоде и в шкафу. Потом он идет в мою комнату и наблюдает, как я разбираюсь с одеждой.
Мне хочется отослать мальчика поиграть, но не трудно догадаться, как ему сейчас неуютно. Каким бы удобным ни выглядел этот дом, какими бы уютными ни казались комнаты, мы еще не привыкли жить тут. Здесь, на десяти акрах земли, мы так же отрезаны от окружающего мира, как и на нашем острове. Но ощущения совсем другие: не слышно шума океана, криков морских птиц, собачьего лая, рева моторов проходящих катеров. Разве что блеяние козы, гортанная перебранка стайки зеленых попугайчиков, шорохи невидимых животных, продирающихся сквозь заросли кустарника, окаймляющие лужайку, – вот и все здешние звуки. Они, а когда их нет, то полная тишина, давят на меня, да и на Генри, вероятно, тоже. Мне даже хочется, чтобы вдруг поднялся ветер, чтобы он шелестел листьями, даже ломал ветки и гнул стволы. Надо будет приказать Грэнни купить нам несколько сторожевых собак. Мне недостает их лая. И очень не хватает запаха океана.
Генри идет за мной вниз. Мы вместе осматриваем огромную гулкую столовую, громадный отполированный кусок дерева, служащий столом, десять стульев по краям, еще два – в торцах, друг напротив друга.
– Мы будем здесь есть, папа? – спрашивает мой сын.
Отрицательно покачав головой, я иду на кухню. Простой белый стол у стены, шесть металлических стульев.
– Вот здесь, – говорю я.
С явным облегчением Генри забирается на стул и сидит, болтая ногами, пока я достаю из морозилки два бифштекса и размораживаю их в микроволновой печи. Мы молча едим.
После обеда я вспоминаю об антенне на крыше и о телевизоре на втором этаже.
– Хочешь посмотреть телевизор? – спрашиваю я Генри.
Он отказывается. Идет за мной наверх, на застекленную веранду, с которой виден бассейн. Там мы усаживаемся в кресла-качалки, друг против друга и раскачиваемся, наблюдая, как за окнами постепенно наступает темнота.
– Полетаем сегодня, папа? – спрашивает Генри.
– Нет. Сначала надо получше узнать эти места, а уже потом разрешить тебе летать здесь. Так что сначала я попробую один. Чтобы удостовериться, что тебе ничто не угрожает.
– Ничего мне не угрожает!
– Нет, сынок, я должен проверить. Сегодня, когда ты уснешь…
– Ты будешь охотиться?
– Сомневаюсь,- говорю я, глядя вдаль, на холмы. – Сначала надо осмотреться.
Темнеет. Воздух становится холодным. Уже порхают ночные бабочки, появляются звезды, квакают лягушки, выползают ящерки. Поднимается ветерок и шелестит листвой. Показывается рог месяца. Генри кладет мне на руку свою ручонку.
– Папа, мне больше нравилось дома.
Генри засыпает в кресле-качалке. Я отношу мальчика в спальню, раздеваю, потом надеваю на него одну из просторных футболок, в которых он любит спать, укладываю в постель и подтыкаю одеяло. Затем выхожу на веранду, включаю свет вокруг бассейна и спускаюсь к воде
Мне хочется отослать мальчика поиграть, но не трудно догадаться, как ему сейчас неуютно. Каким бы удобным ни выглядел этот дом, какими бы уютными ни казались комнаты, мы еще не привыкли жить тут. Здесь, на десяти акрах земли, мы так же отрезаны от окружающего мира, как и на нашем острове. Но ощущения совсем другие: не слышно шума океана, криков морских птиц, собачьего лая, рева моторов проходящих катеров. Разве что блеяние козы, гортанная перебранка стайки зеленых попугайчиков, шорохи невидимых животных, продирающихся сквозь заросли кустарника, окаймляющие лужайку, – вот и все здешние звуки. Они, а когда их нет, то полная тишина, давят на меня, да и на Генри, вероятно, тоже. Мне даже хочется, чтобы вдруг поднялся ветер, чтобы он шелестел листьями, даже ломал ветки и гнул стволы. Надо будет приказать Грэнни купить нам несколько сторожевых собак. Мне недостает их лая. И очень не хватает запаха океана.
Генри идет за мной вниз. Мы вместе осматриваем огромную гулкую столовую, громадный отполированный кусок дерева, служащий столом, десять стульев по краям, еще два – в торцах, друг напротив друга.
– Мы будем здесь есть, папа? – спрашивает мой сын.
Отрицательно покачав головой, я иду на кухню. Простой белый стол у стены, шесть металлических стульев.
– Вот здесь, – говорю я.
С явным облегчением Генри забирается на стул и сидит, болтая ногами, пока я достаю из морозилки два бифштекса и размораживаю их в микроволновой печи. Мы молча едим.
После обеда я вспоминаю об антенне на крыше и о телевизоре на втором этаже.
– Хочешь посмотреть телевизор? – спрашиваю я Генри.
Он отказывается. Идет за мной наверх, на застекленную веранду, с которой виден бассейн. Там мы усаживаемся в кресла-качалки, друг против друга и раскачиваемся, наблюдая, как за окнами постепенно наступает темнота.
– Полетаем сегодня, папа? – спрашивает Генри.
– Нет. Сначала надо получше узнать эти места, а уже потом разрешить тебе летать здесь. Так что сначала я попробую один. Чтобы удостовериться, что тебе ничто не угрожает.
– Ничего мне не угрожает!
– Нет, сынок, я должен проверить. Сегодня, когда ты уснешь…
– Ты будешь охотиться?
– Сомневаюсь,- говорю я, глядя вдаль, на холмы. – Сначала надо осмотреться.
Темнеет. Воздух становится холодным. Уже порхают ночные бабочки, появляются звезды, квакают лягушки, выползают ящерки. Поднимается ветерок и шелестит листвой. Показывается рог месяца. Генри кладет мне на руку свою ручонку.
– Папа, мне больше нравилось дома.
Генри засыпает в кресле-качалке. Я отношу мальчика в спальню, раздеваю, потом надеваю на него одну из просторных футболок, в которых он любит спать, укладываю в постель и подтыкаю одеяло. Затем выхожу на веранду, включаю свет вокруг бассейна и спускаюсь к воде