Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Часть 2)

   Он узнал немного - ас-Самуди умер после кровопускания, сделанного цирюльником Абд-Аллахом по прозвищу Молчальник. И можно было понять, что ас-Самуди и раньше приглашал к себе именно этого цирюльника, яростного шиита, что не нравилось суфийскому шейху, принадлежавшему к суннитам.
   Хайсагур уже слышал это имя от вдовы цирюльника, который обычно брил его. Он, Абд-Аллах Молчальник, взял к себе сироту Хусейна, чтобы обучить его ремеслу и дать ему средства к существованию. Это говорило в пользу бесноватого искателя скрытых имамов.
   Мальчику было около пятнадцати лет, а в этом возрасте правоверный уже может иметь жену, а не только ремесло.
   И еще в этом возрасте он уже присутствует при разговорах старших как собеседник, и задает вопросы, и получает ответы, но еще не обременен подозрительностью, - так что именно Хусейн мог бы рассказать о наследстве ас-Самуди.
   Хайсагур со вздохом принялся натягивать сапоги...
   Улицу Бейн-аль-Касрейн он нашел довольно быстро, и верную примету выходящие на улицу два окна и самое большое дверное кольцо, какое только можно представить, равным образом.
   Но поблизости от дома он обнаружил франков - не из мужей знания, к которым он всегда хорошо относился, а обычных вооруженных франков, мужчину лет тридцати, молодого человека, не достигшего и двадцати, а также двух подростков. Все они держали в поводу лошадей, а подростки еще и нубийского мула, пегого, со спиной высокой, точно возведенный купол, со стеганым седлом, стременами из индийской стали и бархатной попоной животное, предназначенное для женщин из богатых домов.
   Мужчина и молодой человек негромко переговаривались, поглядывая на дом Абд-Аллаха Молчальника, и Хайсагур понял, что они ждут свою госпожу, которая вошла в этот дом уже довольно давно.
   Подростки же перешептывались, и по их веселым физиономиям было видно, что говорят они о чем-то непотребном. Поскольку и эти постоянно косились на двери цирюльника, Хайсагур прислушался и к ним.
   - А потом? - допытывался один, с виду - лет одиннадцати.
   - А потом Ангерран проснулся и увидел, что она не ушла, а спит с ним рядом, укрывшись с головой покрывалом! - отвечал второй, не менее тринадцати или даже четырнадцати лет.
   - И что же он?
   - А что бы сделал ты? Он обрадовался, что она не ушла, и забрался к ней под покрывало, и - вперед! ..
   - Но ведь было уже утро! - испугался за неведомого Ангеррана юный собеседник. - Их могли застать! Разве он не подумал?
   - Я бы об этом тоже не думал! - с гордостью юного мужчины отвечал старший. - И он взялся за дело, и поскакал, и проскакал еще одну милю в дополнение к тем трем, что проделал ночью - если не врет, разумеется...
   - А она? - восхитился этим куртуазным подвигом младший.
   - А она отвечала ему, как подобает - если опять же, он не врет... первый подросток взглянул искоса на беседующих мужчин, и Хайсагур понял, что герой этой истории - один из них.
   - А он? - не унимался мадший.
   - А он проскакал еще одну милю и утомился. И он сказал ей, что лучше бы им расстаться до ночи, потому что сейчас все проснутся, ведь уже рассвело и пора к молитве...
   - А она?
   - Она? Она снова заснула - и это мне кажется очень странным, Готье, как и все, что было потом. Понимаешь, Ангерран врет - и это всем ясно. Он клянется, что ночью к нему пришла девица Элинор, с которой он давно сговорился пожениться. А когда он утром так заорал, будто напали сарацины, и все вбежали туда, и я тоже, то меня вытолкали!
   - А потом?
   - Потом он рассказывал, что под покрывалом оказалось чудовище с клювом, как у орла, и волосами, как змеи, с клыками и с когтями, покрытое чешуей, а на задних лапах были копыта, и еще раздвоенный хвост, и пасть, как у лягушки, и уши, как у осла! .. - увлеченно рассказывал старший, к великому изумлению Хайсагура.
   - Почему же это чудовище не убили и не сожгли? - чуть ли не дрожа, спросил младший.
   - Я не знаю, клянусь всеми святыми! Его почему-то завернули в плащи, вынесли и унесли в покои госпожи. Ты же знаешь, она любит всякие странные вещи.
   - Разве оно не сопротивлялось?
   - В том-то и дело, что не сопротивлялось!
   Гуль усмехнулся - один из собеседников безудержно сочинял, а второй радовался этому вранью, как сказке.
   Он подошел к дверям и ударил дверным кольцом. Звук был сильный и гулкий. Но никто не вышел, не осведомился о посетителе и не пригласил в дом, хотя обычно для этой надобности у цирюльников даже сидят у входа на скамейках невольники. Хайсагур ударил еще раз - и с тем же успехом.
   Старший из мужчин оставил коня своему товарищу и подошел к гулю.
   - О человек, там наша госпожа, - сказал он на языке арабов. - Она там давно. Не беспокой.
   - Добрый день тебе, о воин, - отвечал на языке франков Хайсагур. - Мне нужен не сам цирюльник Абд-Аллах Молчальник, а его ученик Хусейн или даже их черная рабыня Суада. Меня послала женщина по имени Шамса, мать Хусейна, и твоя госпожа не потерпит ущерба от моего прихода.
   Он ударил кольцом в третий раз. Никто не отозвался.
   - Давно ли твоя госпожа вошла туда? - спросил Хайсагур.
   - Давно, друг мой, мы все уже успели проголодаться, дожидаясь ее! незнакомец сразу пожаловал гуля в друзья, но тот не удивился - у франков это было общепринятым обращением, и даже король, подавая милостыню нищему, мог назвать его своим другом.
   - Что же она не отпустила вас, назначив вам время прихода? - удивился гуль. - Это было бы разумно.
   - А когда женщины что-то делают разумно? С ней стряслась некая беда... мужчина помолчал и вздохнул. - Она нуждалась в совете мудреца и мага - а как раз вышло, что она именно этого мудреца разыскивала по всем Святым Землям, и выяснила, что он сейчас в Эдессе, в доме цирюльника, и понеслась в Эдессу, взяв нас с собой! Тут с ней и стряслась беда... А все потому, что она бродила по всяким лавкам, и покупала сарацинские вещи, и совала нос в колдовские дела! Если бы она не была теткой моего сюзерена, ее заточили бы в монастырь и заставили смирять дух покаянием!
   Хайсагур покачал головой и развел руками, как если бы полностью соглашался с собеседником и сочувствовал ему. Затем он взялся за кольцо и ударил в четвертый раз.
   - Даже если эта скверная Суада оглохла, то мог услышать Хусейн и послать ее к дверям, - пробормотал он на языке франков, ибо имел способность, начиная речь на каком-то языке, переходить на него полностью. - Похоже, друг мой, что и в этом доме стряслась беда.
   - Если мы попытаемся выбить двери, сбегутся сарацины - и у нас будут неприятности, - сразу же сообразил франк. - Ведь нас - четверо, ты пятый, а их тут - много сотен.
   - Незачем выбивать двери, - сказал Хайсагур. - Я умею лазить по стенам, и если ты позволишь, я заберусь на стену с седла твоей лошади и выясню, в чем тут дело.
   - По улице ходят люди, - возразил франк.
   - Я проделаю это очень быстро, - пообещал Хайсагур.
   И он действительно одолел стену за те короткие мгновения, пока одни прохожие миновали дом цирюльника, а другие еще не показались из-за угла.
   Абд-Аллах поселился в рабате - так что кривые улицы способствовали затее Хайсагура, да и высокий франкский конь с седлом, подобным царскому престолу, облегчил его задачу. Гуль соскочил во двор и убедился, что там никого нет. Тогда он вошел в проход, ведущий к воротам, и отодвинул засов.
   - Входите, друзья мои, - негромко позвал он. - Я был прав - тут случилось что-то странное. Но не пускайте мальчиков - пусть сторожат снаружи.
   Он вошел в дом первым и увидел неподалеку от порога тело черной рабыни. Быстро склонившись и прикоснувшись к ее лицу, гуль понял, что женщина мертва.
   - О Абд-Аллах, о Молчальник, где ты, ради Аллаха, отзовись! - позвал он на языке арабов. - Мы не причиним тебе вреда!
   Если Абд-Аллах и был в этом доме, то он затаился и молчал.
   - О Хусейн, о дитя! - позвал Хайсагур во второй раз. - Меня прислала твоя мать! Она зовет тебя! Где ты, о Хусейн?
   Но и Хусейн не откликнулся.
   Тем временем вошли двое франков.
   - Где наша госпожа? - спросил младший.
   - Я не вижу никакой госпожи, - Хайсагур обвел взглядом немалое помещение, где цирюльник принимал посетителей, увидел нечто, смутившее его, но не подал виду, и обратился к франкам:
   - Судя по всему, в этом доме жила лишь одна женщина - и вот она лежит мертвая у входа. Вы можете обойти весь дом, не опасаясь, что нарушите неприкосновенность харима, и поискать свою госпожу. Возможно, она нуждается в помощи.
   - Пойдем поищем, - согласился младший. - Хотя если здешние дьяволы унесли ее, я не удивлюсь. Она давно к этому стремилась... Где бы тут могла быть лестница наверх?
   Хайсагур показал - и, стоило этим двум уйти, поспешил к столику, на котором громоздились предметы, наводящие на мысли о магии - позеленевшие сосуды, свитки белого исписанного шелка, круги из красного карнеола и тому подобные принадлежности ремесла магов.
   За столом, незаметная для человека среднего роста, но отлично видная от входа Хайсагуру, была продолговатая куча то ли подушек, то ли одеял, а на кучу наброшена мантия явно франкского происхождения - с меховой оторочкой. Очень не понравились гулю ее очертания - и он приподнял край мантии, и сразу же уронил его, и застыл в задумчивости.
   Под мантией лежала еще одна мертвая женщина - и кончина ее была ужасна.
   Очевидно, это была та, кого безуспешно ждали и сейчас разыскивали франки.
   Хайсагур отошел от тела к столику.
   Он попал сюда, идя по следу шейха ас-Самуди и бронзового пенала. Значит, следовало обнюхать хотя бы пол, ибо нос мог уловить закомые запахи. Хайсагур опустился на четвереньки, подобно получившему приказ псу, и стал изучать ковер в тех местах, где к столу явно подходили.
   И снова он замер - но на сей раз подобно псу, взявшему след.
   Он помнил этот запах - запах змеиного яда!
   В памяти Хайсагура он хранился особо - и был неразрывно смешан со старческим запахом. Узнать его гулю было несложно.
   Владелец пенала был в доме цирюльника совсем недавно - и исчез вместе с
   ним и с Хусейном.
   Хайсагур вскочил на ноги. В этот миг он всей душой жаждал погони.
   И тут он увидел в дверях два лица, одно над другим. Готье и его старший товарищ, забыв о том, что их оставили стеречь лошадей, проскользнули во двор и заглянули в комнату.
   Гулю не следовало в таком состоянии поворачиваться к мальчикам - его рот невольно приоткрылся и вылезли клыки, делающие его похожим на барса в человеческой одежде.
   Мальчики исчезли - и Хайсагур услышал топот их ног. Они молча перебежали двор и выскочили на улицу Бейн-аль-Касрейн, а там уж завопили, что было сил. Но вопили они, разумеется, на языке франков, и никто из прохожих не понял, что они обнаружили в доме цирюльника страшное чудовище.
   Однако двое мужчин, которых Хайсагур отправил в дальние комнаты, могли выйти на крышу и услышать эти вопли. Понимая, что это может случиться в любое мгновение, гуль заторопился. Снова опустившись на четвереньки, он поспешил по ядовитому следу, и оказался у стенной ниши, где на полках стояло имущество цирюльника, и закружил по комнате - но так ничего и не понял.
   Вдруг ему показалось, что запах яда был не только на полу, но и исходил от полок. Хайсагур встал и убедился, что это так - благоухали несколько пузырьков и небольшая шкатулка. Гуль открыл ее - и увидел странного вида нож, клинок которого, округлый и с тупым острием, был короче рукояти.
   Хайсагур озадаченно уставился на нож - и вспомнил, для чего он нужен. Похожие он видел не раз - и они служили цирюльникам для кровопусканий. Гуль склонился над шкатулкой. Лезвие было напоено ядом...
   Он вспомнил, что ему толковал у гробицы шейх о странной смерти ас-Самуди, последовавшей после кровопускания. Шейх сказал также, что покойного, возможно, и похоронили в повязке - так что никто не заметил странных краев надреза. Все сходилось - и, очевидно, неизвестный злодей пошел на убийство ради бронзового пенала, попавшего теперь к Хайсагуру.
   Но, ради Аллаха, куда же подевались все обитатели этого дома? И кто убил женщину, покрытую франкской мантией, столь жестоким способом?
   Времени у Хайсагура было крайне мало - двое франков могли вот-вот появиться в помещении. А источкина сведений у него не было - кроме разве что убитых женщин.
   Оборотню еще не приходилось вселяться в мертвое тело. И это было для него опасной затеей - он не мог бы выразить, в чем заключалась опасность, но безошибочным чутьем гуля ощущал ее. Смерть для него была сокровенным таинством, нарушать которое было запретно. Но иного пути он для себя сейчас не видел.
   Кто-то совершил два убийства - а убивать беззащитных женщин и арабы, и тюрки-сельджуки, и персы, и индийцы, и китайцы, и даже франки - словом, все, с кем только сталкивался в жизни Хайсагур, считали кто - грехом, а кто - постыдным делом.
   - О Аллах, Милостивый, Милосердный! - прошептал гуль. - Я не хочу отнимать добычу у ангелов Мункара и Накира, я только хочу узнать правду, о Аллах, не карай меня за это...
   Хайсагур не был тверд в вере, да и мудрено сохранить эту твердость, прочитав столько книг и узнав столько собеседников. Его самого несколько удивило, с какой пылкостью он, гуль, воззвал к Аллаху. Однако это произошло - и Хайсагур, склонившись над черной рабыней, перевернул ее на спину и впился взглядом в мертвые глаза.
   Он ощутил плотную тьму, принявшую образ стены, он ощутил себя сжатым завернувшейся вокруг него стеной, словно очнулся в узком колодце.
   - О Аллах! - беззвучно воззвал гуль, ибо уста, которые могли бы произнести это, стали навеки неподвижны.
   И ощутил смертельный ужас.
   Он сам, по доброй воле, перешел за грань смерти - и возврата назад уже не было.
   Хайсагур знал, что рано или поздно он эту грань перейдет - и никогда мысль о смерти в нем такого ужаса не вызывала. Очевидно, гулю передалось ощущение этого жалкого старого тела, последнее ощущение, пронизавшее дрожью все его органы!
   - Прибавь, о Аллах! - потребовал Хайсагур, ибо ощутил за стеной ужаса некие образы, его породившие.
   Он совершил усилие, подобно тому, как если бы разрывал перед собой руками тяжелый и плотный ковер.
   Страшная оскаленная морда возникла перед ним, черная собачья морда величиной с большой щит, и голос вышел из пасти, и слух Хайсагура был обожжен непонятными словами:
   - Мертва! Ко мне, о проклятые, и вперед - в Пестрый замок!
   Гуль очнулся и несколько мгновений глядел вверх прежде, чем осознал, что сам он лежит возле тела рабыни наподобие трупа.
   Услышав голоса франков, Хайсагур вскочил на ноги. Они, несомненно, услышали с крыши вопли мальчишек!
   Хайсагур выскочил во двор, перебежал его и вскарабкался на стену.
   Несколько правоверных окружили перепуганных подростков, и нашелся человек, знающий несколько слов на языке франков, и, судя по гомону, людям удалось понять, что в доме цирюльника неладно. Лошади же стояли у стены без всякого присмотра.
   Хайсагур соскочил прямо в седло, ударил коня пятками, люди шарахнулись а он, ухватившись за гриву, поскакал прочь.
   * * *
   Шакунта выехала из Хиры вместе с караваном, где были в основном индийские купцы и купцы-арабы, возвращавшиеся из Индии.
   Нельзя сказать, что они хорошо ладили между собой, но Хира была не из больших городов, привлекавших множество торгового люда, и если бы каждый из них стал ждать приятного попутчика, который бы не был его соперником на рынке, то застрял бы в Хире надолго. Или же двинулся в путь с малым числом верблюдов и скромной охраной, на радость пустынным разбойникам.
   Предусмотрительный аль-Сувайд снабдил ее деньгами, животными, рабами и даже товаром, хотя рабы и товары ей вовсе не принадлежали. Она записала, в каких городах и в каких ханах ей следует оставить на хранение тюки, а также к кому из купцов на рынках оружейников следует обращаться, передавая поклоны от аль-Сувайда.
   Он заключил договоры с арабскими купцами во многих крупных городах, так что, куда бы ни привел Шакунту след ребенка, она могла рассчитывать на помощь - в разумных пределах, естественно.
   В дороге она держалась с индийскими купцами, потому что арабов несколько раздражал ее вид.
   Им не нравилось, что женщина, пусть даже красивая, одета на мужской лад, а лица почти не скрывает. Они, возможно, выругали бы Шакунту за бесстыдство и пренебрежение установлениями ислама, но один вид двух черных рабов, следующих за ней наподобие двух теней, внушал отвращение к ссорам с их владелицей. Тем более, что эта женщина, очевидно, была подругой кого-то из индийских купцов, и ее господин не возражал против такого непотребства.
   Индийским же купцам было совершенно безразлично, нарушает Шакунта установления ислама или нет. Более того - поскольку аль-Сувайд предупредил их, что они сопровождают Ястреба о двух клювах, то они даже были рады, что Шакунта одета удобным для сражения образом. Ведь в случае нападения она одна стоила четверых, а то и пятерых бойцов.
   И всякую ее просьбу они выполняли охотно.
   В основном Шакунта просила их присматривать за своими верблюдами и тюками. По пути следования каравана она, увидев вдали селение, пересаживалась с верблюда на коня, брала черных рабов и скакала туда расспросить жителей.
   Аль-Сувайд выяснил, через какие ворота бежала Хайят-ан-Нуфус, увозя своего никчемного сына Мервана и престарелого супруга, а также ребенка Абризы. По просьбе Шакунты он оплатил молчание привратников, чтобы аль-Асвад и Абриза, опомнившись после свадебного торжества, не сразу пошли по верному следу. Впрочем, ему и самому было выгодно стать посредником в деле возвращения наследника престола.
   Шакунта опять поставила перед собой цель - но на сей раз она не металась, как в поисках дочери, оплакивая свое бессилие. Достижение цели уже давно сделалось ее ремеслом, о чем она не подозревала.
   Она знала, что именно этой дорогой увезли ребенка. И получала тому подтверждения. Но с каждым новым признаком того, что она взяла верный след, Шакунта все более ощущала в себе ярость погони.
   И если бы кто-нибудь разумный напомнил ей, что все это она затевает ради того, чтобы проучить Салах-эд-Дина, она сперва искренне удивилась бы.
   В ее жизни было нечто, о чем она не желала вспоминать. Среди множества ночей была ночь, воспоминание о которой Шакунта желала бы засадить в кувшин, наподобие джинна, запечатать печатью Сулеймана ибн Дауда и кинуть в самый глубокий из колодцев.
   В ту ночь сбылась ее мечта о прекрасном царевиче, в ту ночь осуществилась ее любовь - но Шакунта, подобно стреле, выпущенной сильным, но не сделавшим поправки на ветер лучником, пролетела над целью и пронзила нечто, расположенное гораздо дальше.
   Она, притворившись захмелевшей, полагала почему-то, что человек, которого она в течение долгих месяцев добровольно называла господином, человек заведомо нетрезвый, заведомо бородатый, обладатель сходящихся бровей, но и сварливого нрава тоже, в тот миг, когда погаснет светильник и страсть достигнет своего предела, обратится в четырнадцатилетнего юношу с первым пушком на щеках, подобному луне среди звезд, мягкому в словах, совершенному по стройности, соразмерности, блеску и красоте!
   Но этого, разумеется, не случилось.
   И желанные ей объятия были объятиями мужа, обладателя зрелой страсти.
   Шакунта полагала, что желание близости с юным Салах-эд-Дином сожгло ей душу много лет назад, да так, что пришлось поставить между ним и собой преграду в виде договора о Шеджерет-ад-Дурр. Но наутро после той ночи она, потрясенная, осознала, что оба они для нее навеки желанны и недоступны, и юный Салах-эд-Дин, и зрелый Салах-эд-Дин, одинаково недоступны, зато желанны по-разному...
   Размышляя обо всем этом, Шакунта покачивалась, как бы в полудреме, сидя на большом верблюжьем седле.
   Вдруг верблюдица остановилась.
   Шакунта приподнялась - и поняла, в чем дело.
   Караван подошел к колодцу - но колодец был окружен людьми, поившими свой скот, так что для вновь прибывших там бы не было места. Приходилось ждать в отдалении, но некоторые купцы, оставив груз под присмотром невольников, поехали к колодцу в надежде увидеть там своих знакомцев или даже родственников.
   Присоединилась к ним и Шакунта.
   Не желая слушать упреки и поношения, она ехала позади всех и приблизилась к колодцу лишь убедившись, что ее попутчики заняты беседой.
   Ее внимание привлекли купцы, чей скот был уже напоен, так что они скучали в ожидании. Их было трое - один почтенный и достойный, высокого роста и плотного сложения, с холеной бородой, в которой уже виднелась седина, другой - одного с ним роста, но с лицом не столь полным, с бородой не столь длинной, безупречно черной, а третий - совсем еще мальчик, чьи густые брови сходились на переносице так же, как у тех двоих. И, поскольку они держались вместе, Шакунта поняла, что они родственники, возможно, даже братья.
   Все трое носили одинаковые белые тюрбаны и джуббы, так что по их одежде нельзя было судить о их богатстве, и все же по осанке и достоинству Шакунта отнесла их к владельцам многих лавок и складов с товарами.
   Подъехав поближе, сойдя с коня и передав поводья невольнику, Шакунта разглядела лицо самого юного из купцов и поразилась его удивительной красоте. Воистину, все ее свойства проявились тут - гладкость кожи, красивая форма носа, нежность глаз, прелесть уст, стройность стана и привлекательность черт. Единственно завершение красоты, волосы, отсутствовали, ибо купцам и детям купцов не полагались длинные локоны воинов.
   А если бы еще и волосы украшали мальчика - то он был бы очень похож на юного Салах-эд-Дина в ту ночь, когда к царевичу привели прекрасную Захр-аль-Бустан... впрочем, и того царевича, и той Захр-аль-Бустан больше не было среди живущих, их сменили совсем иные люди, отрекшиеся даже от прежних имен...
   А что касается мальчика - то более всех имен подошло бы ему имя Аджиб, свидетельствуя об удивлении правоверных перед столь красивым лицом.
   Шакунта, вздохнув о былом и прикрыв лицо, подошла к купцам и поклонилась. Два невольника, ведя в поводу коня, следовали за ней, как бы давая понять, что эта женщина - не простого рода и обладательница богатства.
   - Мир вам, о друзья Аллаха! - сказала она. - Превратности времен заставили меня надеть этот наряд и первой обращаться на дорогах к мужчинам. Но если мое избавление от бед придет через вас - милость Аллаха будет с вами вечно!
   - Простор, привет и уют тебе, о госпожа! - отвечал старший. Спрашивай мы готовы ответить.
   - Я ищу похищенного ребенка, годовалого мальчика, подобного луне в ночь полнолуния, последний вздох моего сердца и отдых моей души, и его увезла женщина моих лет, которая путешествует с многими другими женщинами, и при ней должен быть ее сын, безбородый юноша, но, возможно, он поехал другой дорогой. Ради Аллаха, не встречали ли вы по дороге каравана, похожего на тот, который мне нужен? - спросила Шакунта как можно более почтительно.
   - Нет, такого каравана мы не встречали, - подумав, сказал купец.
   И все же Шакунта была уверена, что Хайят-ан-Нуфус скрылась бегством именно по этому пути.
   Будь она на месте пятнистой змеи, то постаралась бы избавиться от большинства сопровождавших ее женщин, от которых одно беспокойство...
   - О друзья Аллаха, а не предлагали ли вам на этом пути купить невольницу? - продолжала свои расспросы Шакунта. - Вместе с ребенком исчезла его кормилица, и та женщина, скорее всего, захочет сбыть с рук свидетельницу своего преступления. Может быть, вы видели обессилевших лошадей или верблюдов, брошенных их владельцами? Расскажите мне, что вы встретили на пути, да будет моя душа за вас выкупом! Может быть, я нападу на след ребенка!
   Самый юный купец дернул за короткий рукав джуббы самого старшего.
   - Давай расскажем ей про одержимого! - попросил он. - И красиво, как на пиру для сотрапезников!
   Даже голос мальчика напомнил отчаянной воительнице Салах-эд-Дина и те слезы, которые пролила она, страстно желая и не имея права войти в его харим.
   - Воистину, эта история - из тех, что годятся для сотрапезников, усмехнулся средний из купцов. - Но ведь ты ищешь ребенка, о женщина, а нам Аллах послал на пути нечто совсем иное.
   - Во имя Аллаха милостивого, милосердного! - воскликнула Шакунта. Что бы это ни было - расскажите мне, о дети арабов! Уже многие дни я собираю колючки вместо фиников! И след, оставленный той пятнистой змеей на песке пустыни, может оказаться невнятным для всех, кроме меня! О молодец, если ты известишь меня об этом деле - милость Аллаха не оставит тебя!
   Последние слова были обращены к мальчику, от чего тот приосанился.
   - Говори, о Аджиб! - позволил старший из купцов. - Где вы там, о Али-ибн-Зейд, о Абд-аль-Ахад? Спустите с верблюдицы старца! Ему не вредно будет размять ноги! И присмотрите, чтобы он сходил по малой и большой нужде! Когда караван тронется в путь, мы не станем ради него останавливаться, клянусь Аллахом!
   Но мальчик подождал, пока невольники прикажут верблюдице лечь и распутают покрывала на неподвижном всаднике.
   - Разве он связан, о друзья Аллаха? - удивилась Шакунта.
   - Нам пришлось привязать его к седлу, - объяснил мальчик Аджиб, сперва взглянув на старших и убедившись, что они позволяют ему отвечать. - Он так далеко зашел в годах, что не отличает кислое от горького.
   - А ведь этот человек - из благородных... - задумчиво произнесла Шакунта, глядя, как уверенно старец выпрямился и встал впереди невольников, направляясь к месту, избранному для отправления естественных нужд. - Он из тех, кто повелевал мужами...
   - Рубаха, в которой он был, расшита золотом, и мы взяли ее себе в уплату за благодеяние, а ему дали одежду попроще, и тюрбан, и джуббу, и башмаки, ибо на нем не было ничего, кроме той рубахи, - сообщил старший из купцов. - Продолжай, о дитя, отвечай на вопросы!